Обоснованные подозрения о причастности лица к преступлению.

Долгое время в уголовно-процессуальном законодательстве советского периода прямо не ставился вопрос о необходимости исследования до­казательств, которые свидетельствуют о причастности лица к соверше­нию преступления, при избрании мер процессуального принуждения.

а) с учетом принципа презумпции невиновности, без достаточных до­казательств никто не может быть привлечен к уголовной ответствен­ности в качестве обвиняемого, следовательно, без достаточных основа­ний вины к гражданину неправомерно применение меры пресечения;

б) поскольку мера пресечения применяется к обвиняемому, значит, это может иметь место лишь при наличии в уголовном деле доказательств обвинения^[301].

Вопрос о необходимости исследования «доказательств обвинения» при принятии решений о применении мер процессуального принужде­ния актуализировался после появления в УПК РСФСР норм, закрепля­ющих возможность обжалования в суд и судебной проверки законности и обоснованности ареста и продления срока содержания под стражей (ст. ст. 220¹ и ст. 220²). Еще до введения судебного контроля процессуа­листы отмечали проблемы, которые неизбежно возникнут при привле­чении суда к оценке законности и обоснованности предварительного ареста. Например, А. А. Чувилев указывал, что судье будет непросто принять объективное решение по материалам неоконченного рассле­дования. Так или иначе, он будет оценивать доказательства причаст­ности обвиняемого (подозреваемого) к совершению преступления по своему внутреннему убеждению. Для того чтобы решить вопрос о том, правильно ли применены меры пресечения, суд должен будет дать оцен­ку достаточности данных, изобличающих в совершении преступления.

нии дела по существу в том же составе^[302]. Опасения ученых оказались оправданными. Несмотря на то что Пленум Верховного Суда РФ в сво­ем постановлении от 27 апреля 1993 г. указал, что, проверяя законность и обоснованность ареста или продления срока содержания под стражей, судья не вправе входить в обсуждение вопроса о виновности содержа­щегося под стражей лица в инкриминируемом ему преступлении^[303], су­дьи при осуществлении контроля оказались вынужденными проверять доказанность вины обвиняемого, обоснованность предъявленного ему обвинения ^[304].

После принятия УПК РФ, закрепившего судебный порядок за­ключения под стражу и продления его сроков (ст. ст. 108 и 109), про­блема «проверки доказанности обвинений» приобрела наибольшую остроту. На основе приведенных выше разъяснений Пленума Верхов­ного Суда РФ руководством судов отдельных регионов были даны реко­мендации о том, что, разрешая вопрос о применении меры пресечения в виде заключения под стражу, суд должен учитывать лишь характери­зующие подозреваемого, обвиняемого обстоятельства, но не может ка­саться оценки доказательств обоснованности подозрения данного лица в инкриминируемом ему преступлении^[305].

Такой подход получил критическую оценку в юридической ли­тературе. Например, В. Воронин высказал мнение, что установлению намерений подозреваемого препятствовать производству по уголов­ному делу должно предшествовать выяснение обоснованности и за­конности вынесения постановления о возбуждении уголовного дела

по соответствующей статье УК, а также наличия в отношении данного лица обоснованного подозрения в конкретном инкриминируемом ему преступлении. Эта деятельность заключается в изучении и правовой оценке доказательств, подтверждающих правильность квалификации преступного деяния, а также достоверность и обоснованность подо­зрения (например, уяснение наличия оснований для задержания), ко­торые носят лишь предварительный характер ^[306].

Правильность подхода процессуалистов позднее была подтверж­дена разъяснениями Пленума Верховного Суда РФ. Впервые установка о том, что для решения вопроса о возможности применения меры пре­сечения суду надлежит в каждом конкретном случае проверять обосно­ванность подозрения в причастности к совершенному преступлению (т. е. наличие достаточных данных о том, что соответствующее лицо могло совершить это преступление, в том числе указанных в ст. 91 УПК), появилась в постановлении от 29 октября 2009 г. № 22^[308]. В пришедшем ему на смену 19 декабря 2013 г. постановлении № 41 также отмечает­ся, что избрание в качестве меры пресечения заключения под стражу допускается только после проверки судом обоснованности подозрения в причастности лица к совершенному преступлению, предполагающему наличие достаточных данных о том, что это лицо могло его совершить (например, указывающих на наличие оснований для задержания). Кро­ме того, указывается (п. 2), что, проверяя обоснованность подозрения, суд не вправе входить в обсуждение вопроса о виновности лица.

Несколько позднее Верховный Суд РФ также обратил внимание судов на то, что проверка обоснованности подозрения в причастности лица к совершенному преступлению не может сводиться к формальной ссылке суда на наличие у органов предварительного расследования до­

статочных данных о том, что лицо причастно к совершенному престу­плению. При рассмотрении ходатайства об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу судья обязан проверить, содержит ли ходатайство и приобщенные к нему материалы конкретные сведения, указывающие на причастность к совершенному преступлению именно этого лица, и дать этим сведениям оценку^[309].

В ряде своих постановлений ЕСПЧ указал, что подозрение как не­обходимое основание заключения под стражу должно базироваться на фактах или информации, убеждающей объективного наблюдателя в причастности подозреваемого к совершению преступления^[310]. В кон­тексте нашего исследования это означает, что к моменту принятия ре­шения о заключении под стражу, а равно и любой иной мере пресече­ния, помимо данных, указывающих на наличие преступного деяния (признаки объекта и объективной стороны состава преступления), необходимо установить сведения о субъекте преступления, причем не столько о возрасте, вменяемости и признаках специального субъекта, сколько именно о субъекте как элементе состава преступления (физи­ческом лице — его содержании). Точное установление всех признаков, характеризующих субъект преступления, при производстве по делу не­обходимо, однако в ряде случаев это может быть сделано только после появления фигуры подозреваемого.

Дополнительно обратим внимание на позиции ЕСПЧ, в соответ­ствии с которыми «вызывающие подозрение факты еще не достигли такого уровня, который необходим для осуждения лица или даже для предъявления обвинения, которое происходит на следующем этапе уго­ловного процесса» ^[311], а также на решение Конституционного Суда РФ, который, ссылаясь на подп. «с» п. 1 ст. 5 Конвенции о защите прав че­ловека и основных свобод, указывал, что факты, обосновывающие подозрение, не обязательно должны обладать той же степенью убеди­

тельности, как те, которые необходимы для предъявления обвинения — следующего этапа в процессе следствия по уголовному делу^[312].

Положения, содержащиеся в указанных решениях судебных ор­ганов, позволили сделать В. Н. Курченко правильный, на наш взгляд, вывод, что признак вины устанавливается на последующих этапах рас­следования, а при проверке обоснованности подозрения лица в совер­шении преступления суд должен убедиться в достаточности данных об имевшем место событии преступления и сведений о причастности к данному деянию подозреваемого, обоснованности подозрения его в событии, но без обсуждения вопроса о виновности лица в инкрими­нируемом преступлении^[313].

Таким образом, необходимыми условиями для избрания к пресле­дуемому лицу меры пресечения в виде заключения под стражу, а равно для принятия решений об оказании иных мер процессуального принуж­дения — особых средств уголовно-правового воздействия, являются данные, свидетельствующие о достигнутой конкретизации представле­ний об уголовно-правовом отношении посредством установления при­знаков объекта и объективной стороны состава преступления, а также субъекта преступления.

Итак, для применения особых средств уголовно-правового воздей­ствия в ходе процессуальной деятельности необходимы и достаточны «обоснованные подозрения», а не «обвинения». При этом Верховный Суд РФ говорит об обоснованности выдвинутого против лица подозре­ния и в тех случаях, когда уже состоялось предъявление обвинения^[315]. Так, в п. 29 постановления от 19 декабря 2013 г. № 41, также как и в п. 19 постановления от 29 октября 2009 г., отмечается, что суду следует дать оценку обоснованности подозрения в совершении лицом преступления, а также соблюдения порядка привлечения лица в качестве обвиняемо­го и предъявления ему обвинения, регламентированного гл. 23 УПК. В этой связи следует констатировать противоречивость и даже некий архаизм положения, в соответствии с которым мера пресечения может быть избрана в отношении подозреваемого только в исключительных случаях (ч. 1 ст. 100 УПК).

В первоначальной редакции ч. 1 ст. 97 УПК, регламентирующей общее правило, допускалось избрание мер пресечения только в отноше­нии обвиняемого^[316]. Федеральным законом от 22 апреля 2004 г. № 18-ФЗ законодатель допустил применение меры пресечения и в отношении по­дозреваемого (ч. 1 ст. 97 УПК), но при этом не отменил «исключитель­ность», а лишь предусмотрел более широкие сроки применения меры пресечения к подозреваемому в совершении ряда преступлений (чч. 1 и 2 ст. 100 УПК)^[317]. После внесения изменений Федеральным законом от 6 июля 2016 г. № 375-ФЗ^[318] устанавливается, что обвинение должно быть предъявлено не позднее 10 суток, а обвинение в совершении пре­

ступления «террористической направленности», указанных в ч.

Норма, которая не допускает на длительное время применение меры пресечения к лицу, пока в отношении него не собраны доказательства, достаточные для предъявления обвинения, несомненно, имеет охра­нительную направленность. Вместе с тем требование о необходимости скорейшего предъявления обвинения субъекту, в отношении которо­го применена мера пресечения в связи с обоснованными подозрения­ми в совершении преступления, является избыточным. Оно приводит к практике «первичных», «дежурных» обвинений^[319] с квалификацией преступления «по минимуму», для того чтобы не отменять меру пресе­чения, в ситуациях, когда противоправность, общественная опасность и уголовная наказуемость деяния сомнений не вызывают, но затрудне­но определение квалификации преступления, соответствующей кон­кретному пункту, части определенной статьи, наличествуют сомнения в разграничении смежных составов и т. п.^[320] Это влечет необоснован­ные временные и финансовые затраты, предполагая при доказывании всех элементов состава преступления предъявление нового, «полно­го» обвинения, отражающего уточненную квалификацию содеянного. В. Воронин справедливо отмечает, что «практика предъявления лицу, задержанному по подозрению в совершении преступления в течение 48 часов, «дежурного», т. е. предварительного, постановления о его при­влечении в качестве обвиняемого по своей сути является формой поста­новления о привлечении лица в качестве подозреваемого, ибо в такой сжатый срок в принципе невозможно собрать достаточное количество достоверных доказательств, в полной мере подтверждающих его вино­вность»^[321].

Международное право не знает института привлечения в каче­стве обвиняемого, а термины «обвинение» и «обвиняемый» использу­ет в широком смысле — как любая преследовательская деятельность. В многочисленных решениях ЕСПЧ отмечается, что термину «обвине­ние» должно придаваться содержательное, а не формальное значение;

что «обвинение» может быть определено как «официальное уведомле­ние лица компетентным органом государственной власти о наличии предположения о том, что этим лицом совершено уголовно наказуемое правонарушение» и что «сказалось существенным образом на положе­нии (подозреваемого)»^[322]. В этой связи заслуживает внимания позиция Б. Я. Гаврилова, а также О. В. Малышевой, Д. Б. Гаврилова, М. Ю. Кол- беевой, что институт привлечения в качестве обвиняемого не согласу­ется с современной системой досудебного производства и нуждается в существенной реконструкции^[323]. О возможности отказа от традици­онного предъявления обвинения, но при учете реформирования ин­ститута подозреваемого посредством процедуры уведомления о подо­зрении в совершении преступления, а также при условии нормативной и фактической минимизации негативных последствий такого решения и корректировании института реабилитации, препятствующего сво­евременной объективизации подозрения, выступают Н. П. Ефремова, В. В. Кальницкий, Б. Б. Булатов ^[324]. Схожие позиции высказывают и иные исследователи, обращая внимание на то, что по законодательству зару­

бежных государств обвинение предъявляется по окончании досудебно­го производства. Считаем, что правило, предусмотренное ст. 100 УПК, нуждается в переосмыслении с учетом норм международного права и судебной практики, касающихся вопроса оснований применения мер пресечения^[325].

Итак, условие наличия обоснованных подозрений о причастности лица к совершению преступления предполагает, что, принимая решение о применении меры пресечения (иной меры процессуального принуж­дения — особого средства уголовно-правового воздействия), судья ис­ходит из факта совершения лицом преступления. «Это не констатация виновности, не утверждение, что лицом совершено преступление (такое утверждение — прерогатива органов преследования), но отчетливое осо­знание, что подозрения... не голословны, а опираются на совокупность доказательств... Причем речь идет не о том, что имеется определенная доля вероятности совершения лицом преступления, а об уверенности, что на данный момент и с учетом собранной совокупности доказательств никаких других версий совершения преступления нет» ^[326].

Суд вправе избрать, изменить или отменить меру пресечения в от­ношении обвиняемого (подсудимого), продлить срок домашнего ареста или заключения под стражу также при назначении судебного заседания, в ходе предварительного слушания либо судебного разбирательства (п. 3 ч. 1 и ч. 2 ст. 228, ст. 255 УПК). Изучение правоприменительной практики свидетельствует, что в судебном производстве при разреше­нии вопросов, связанных с мерами пресечения, суд ссылается на ква­лификацию преступления, которая содержится в материалах уголовно­го дела, и устраняется от проверки доказательств, свидетельствующих об обоснованности подозрений.

Так, в Советский районный суд г. Омска поступило уголовное дело в отношении Т. и М., обвиняемых в совершении преступлений, пред­усмотренных ч. 1 ст. 30, ч. 5 ст. 228¹ УК. Оставив без изменения меры пресечения в виде заключения под стражей в отношении обвиняемых, судья указал, что Т. и М. обвиняются в совершении совместно особо тяжкого преступления, и, с учетом данных об их личности, есть осно­вания полагать, что они могут продолжать заниматься преступной дея­тельностью, скрыться от органов следствия и суда^[327].

Такой подход объясним. В судебном производстве вряд ли осу­ществимо уяснение обоснованности подозрений без обсуждения во­проса о виновности лица в инкриминируемом преступлении. Однако исследование оснований для применения воздействия имеет важное значение.