§ 2. Основания для применения особых средств уголовно-правового воздействия в ходе процессуальной деятельности

Обоснованные подозрения о том, что именно преследуемое лицо совершило преступление, являются необходимыми, но при этом не мо­гут быть единственными доводами, оправдывающими применение мер процессуального принуждения.

Соглашаясь с утверждением автора, считаем, что основанием для оказания уголовно-правового воздействия в ходе производства по уголов­ному делу являются обстоятельства, дающие достаточные основания полагать совершение подозреваемым, обвиняемым деяний, препятству­ющих производству по уголовному делу, указанных в ст. 97 УПК.

Некоторые ученые включают в основание применения мер пресече­ния и сами данные о причастности определенного лица к совершению преступления.

Впервые мысль о том, что в основание применения мер пресечения должно входить наличие достаточных данных для подозрения (обви­нения) в совершении преступления, высказал И. М. Гуткин^[329]. Позднее А. А. Филющенко указал, что основанием применения мер уголовно­процессуального принуждения служит наличие признаков уголовного преступления и развивающееся в связи с этим материальное правоотно­шение, а одновременно и конкретные фактические данные, подтвержда­ющие необходимость применения принудительных мер^[330]. Данную идею развил А. А. Чувилев. Он отмечал, что доказательства, уличающие обви­няемого (подозреваемого) в совершении преступления, являются зна­чимой составной частью совокупности сведений, требуемых для приме­нения меры пресечения, но при этом обращал внимание и на важность доказательств второй группы, которые устанавливают обстоятельства, указывающие на необходимость изоляции лица от общества в интере­сах судопроизводства ^[331].

Ряд ученых считают, что обоснованные подозрения (обвинения) являются не основанием, а обязательным условием применения мер

принуждения, сопряженных с существенным ограничением прав и сво­бод и применяемых исключительно к подозреваемым и обвиняемым^[333]. Согласно данному подходу условие не является непосредственной при­чиной решения, оно лишь делает возможным его принятие. Примене­ние меры принуждения не может базироваться только лишь на том, что в отношении лица собраны доказательства, подтверждающие его при­частность к совершению преступления^{[334] [335].}

Такой подход подтверждается и терминологией, используемой в позициях высших судов России. В разъяснениях Верховного Суда РФ, посвященных применению законодательства о мерах пресечения, содержатся следующие формулировки: «обоснованность подозрений судам надлежит проверить для решения вопроса о возможности при­менения меры пресечения»^-, «избрание в качестве меры пресечения заключения под стражу допускается только после проверки судом обоснованности подозрения»^[336]; «необходимым условием законности содержания под стражей является наличие обоснованного подозрения в совершении преступления»^[337]. В решении Конституционного Суда РФ указывается, что при избрании меры пресечения требуется оценка до­статочности материалов, подтверждающих наличие оснований для ее избрания, я также обоснованность подозрения о совершении лицом преступления^[338].

Указанные разночтения в толковании оснований применения мер процессуального принуждения объяснимы.

3. Д. Еникеев отмечает, что меры пресечения имеют преимущественно превентивный характер. Их применение — это право лица, ведущего про­цесс, которое трансформируется в обязанность лишь в случаях, когда в этом есть не только действительная необходимость, но имеются условия и осно­вания, предусмотренные законом^[340]. Исходя из действующей редакции ст. 97 УПК, для решения вопроса о необходимости применения запретов и обяза­тельств к лицу, подозреваемому, обвиняемому в совершении преступления, требуется выяснение того, наличествуют ли в деле достаточные основания полагать, что подозреваемый, обвиняемый скроется от лица, ведущего про­

изводство, может продолжить заниматься преступной деятельностью или каким-либо путем препятствовать производству по делу^[341].

Отдельные процессуалисты считают, что основанием применения мер уголовно-процессуального принуждения является состоявшееся ненадлежащее поведение подозреваемого, обвиняемого или нарушение им процессуальных обязанностей^[342]. Такой подход неоправданно катего­ричен и не соответствует назначению мер принуждения, делает уголов­ное судопроизводство бессильным перед потенциальным воздействием и обрекает на самозащиту постфактум^[343]. В большей степени нам импо­нирует позиция (преобладающая в уголовно-процессуальной теории и практике), что предусмотренные уголовно-процессуальным законом основания применения меры пресечения носят «доказательственно­прогностический» характер, дающий возможность на основании дока­зательств сделать обоснованный вероятностный вывод о будущем по­ведении подозреваемого, обвиняемого^[344]. О. И. Цоколова справедливо отмечает, что предположения следователя о возможности наступления событий, перечисленных в ст. 97 УПК^[345], — это предположения не о про­шедших или происходящих событиях, а о тех, которые только могут

произойти в будущем. Поскольку при расследовании нечасто удается получить информацию, прямо указывающую, что обвиняемый намере­вается скрыться от следствия и суда или препятствовать установлению истины, то в большинстве случаев следователю приходится основывать свое решение о применении меры пресечения на сведениях, которые лишь косвенным образом указывают на такие намерения. Исходя из этого в основании предположений о возможном неправомерном пове­дении обвиняемого в процессе следствия лежат фактические данные об обстоятельствах дела и личности обвиняемого ^[346]. И. Л. Петрухин также указывал, что обстоятельства, учитываемые при избрании меры пресе­чения, могут являться косвенными доказательствами, подтверждающи­ми наличие оснований для избрания меры пресечения^[347].

В юридической литературе распространено мнение, что формирова­нию обоснованного предположения о возможном воспрепятствовании со стороны подозреваемого, обвиняемого производству по делу могут спо­собствовать отраженные в материалах дела данные о способе совершения преступления, о совершении преступления в составе организованной груп­пы, из корыстных или низменных побуждений, а также антиобщественное поведение подозреваемого, обвиняемого, наличие у него судимостей за тяж­кие и особо тяжкие преступления и т. п.^[348] Такой подход отчасти поддержан и Пленумом Верховного Суда РФ, отмечающим, что тяжесть предъявленно­го обвинения и возможность назначения наказания в виде лишения свобо­ды на длительный срок, отсутствие у лица в Российской Федерации посто­янного места жительства, работы, семьи могут свидетельствовать о том, что лицо может скрыться от дознания, предварительного следствия или суда; что совершение лицом ранее умышленного преступления, судимость за ко­торое не снята и не погашена, может быть учтено при выводе о том, что оно может продолжать заниматься преступной деятельностью, и т. п.^[349]

Д. А. Воронов обращает внимание на некорректность формули­ровки, содержащейся в ст. 99 УПК: «при наличии оснований, предусмо­тренных ст. 97 настоящего Кодекса, должны учитываться также тяжесть преступления... и другие обстоятельства», и отмечает, что такая редак­ция предполагает учет указанных данных только после установления обстоятельств, перечисленных в ст. 97 УПК, что исключает из инфор­мационного поля сведения, которые не могут быть не использованы для принятия объективного решения о наличии оснований для применения меры пресечения. Он предлагает изменить норму, чтобы она имела сле­дующее содержание: «При решении вопроса об избрании меры пресечения должны учитываться тяжесть преступления, сведения о личности по­дозреваемого или обвиняемого, его возраст, состояние здоровья, семей­ное положение, род занятий и другие обстоятельства»^[350]. Предложение автора, несомненно, заслуживает поддержки^[351].

Акцентируем внимание на том, что одним из обстоятельств, под­тверждающих наличие основания для избрания мер пресечения, яв­ляется «тяжесть преступления». Вывод о возможном ненадлежащем поведении обвиняемого нередко опирается на презумпцию, согласно которой сама тяжесть совершенного преступления и серьезность гро­зящего наказания могут побудить лицо скрыться или помешать уста­новлению истины^[352]. Этим фактором можно объяснить и существование в УПК РСФСР нормы (ч. 2 ст. 96 УПК), допускавшей заключение под стражу по мотивам одной лишь опасности преступления. А. А. Чувилев по этому поводу отмечал, что обвинение в опасном преступлении, за совершение которого грозит суровое наказание, чревато большей веро­ятностью уклонения обвиняемого от расследования и суда^[353].

На рубеже веков Конституционный Суд РФ указал, что «содержа­щаяся в ч. 2 ст. 96 УПК РСФСР материально-правовая характеристика перечисленных в ней преступлений как опасных презюмирует наличие оснований для заключения под стражу, но не предполагает освобожде­

ние органов дознания, следователя, прокурора и суда от обязанности в каждом конкретном случае подтверждать эти основания достаточны­ми данными»^[354], после чего рассматриваемая норма была упразднена^[355]. Позднее ЕСПЧ отметил, что «жестокость наказания за совершенное преступление имеет значение при оценке риска того, что лицо скроется от правосудия», но при этом «тяжесть совершенного преступления не может сама по себе служить основанием длительного срока содержания под стражей»^[356]. В аналогичном ключе высказался и Верховный Суд РФ, указав, что наличие обоснованного подозрения в совершении лицом преступления определенной категории является необходимым услови­ем законности при первоначальном заключении его под стражу, однако по истечении времени оно перестает быть достаточным. На первона­чальных этапах производства по уголовному делу^[357] тяжесть предъяв­ленного обвинения и возможность назначения по приговору наказания в виде лишения свободы на длительный срок могут служить основани­ем для заключения подозреваемого или обвиняемого под стражу ввиду того, что он может скрыться от дознания, предварительного следствия. Тем не менее в дальнейшем одни только эти обстоятельства не могут признаваться достаточными для продления срока действия содержания под стражей^[358].

Поскольку «тяжесть преступления» выступает обстоятельством, которое изначально может подтверждать основания для заключения под стражу, особое значение приобретает выяснение законности и обо­снованности юридической оценки преступления. В литературе отмеча­ется, что следователи порой завышают квалификацию деяния, оценива­ют его по более строгой статье уголовного закона, а затем, ссылаясь на тяжесть содеянного, возбуждают ходатайство об аресте обвиняемого^[359]. В судебной практике встречаются и случаи ошибочной квалификации преступления по более тяжкой статье УК.

Так, органами предварительного расследования Б. обвинялся в со­вершении преступления, предусмотренного пп. «б» и «в» ч. 2 ст. 158 УК, мерой пресечения ему избрано заключение под стражу. В судебном разбирательстве квалифицирующие признаки («с незаконным про­никновением в хранилище» и «с причинением значительного ущерба гражданину») не нашли подтверждения: кассовый аппарат, из которо­го было совершено хищение, не является специально предназначенным для хранения материальных ценностей местом, его основная функция заключается в обеспечении торговых операций; сумма причиненного потерпевшему ущерба (17 тыс. руб.) существенно меньше совокупного ежемесячного дохода его семьи (45 тыс. руб.). Суд признал Б. виновным в совершении преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 158 УК, меру пресечения в виде заключения под стражу изменил на подписку о невы­езде и надлежащем поведении^[360].

Таким образом, правильное применение диспозиции уголовно­правовой нормы способствует определению тяжести преступления как обстоятельства, подтверждающего наличие оснований для избрания меры пресечения, что в конечном итоге выступает гарантией закон­ного и обоснованного применения процессуальной меры уголовно­правового воздействия к преследуемому лицу.

Тяжесть общественно опасного деяния учитывается и при избра­нии иных, не связанных с лишением свободы, мер пресечения (принуж­

дения). Например, исходя из положений ч. 3 ст. 106 УПК вид и размер залога определяются судом, в числе прочего, с учетом характера совер­шенного посягательства. В настоящий момент, после всестороннего об­суждения предложений о размере залога в юридической литературе^[361] и неоднократных законодательных изменений^[362] установлено, что по уголовным делам о преступлениях небольшой и средней тяжести раз­мер залога не может быть менее пятидесяти тысяч рублей, а по уголов­ным делам о тяжких и особо тяжких посягательствах — менее пятисот тысяч рублей.

Отдельные авторы отмечают, что вряд ли оправданно применять залог по делам о тяжких и особо тяжких преступлениях^[363] против лич­ности^[364], так как опасения обвиняемого, подозреваемого, связанные с назначением строгого наказания, могут перевесить страх утраты за­лога, вследствие чего он может нарушить возложенные на него обязан­ности^[365]. Полагаем, что такие суждения нельзя считать аргументирован­ными. Верным представляется подход процессуалистов, отмечающих,

что тяжесть и направленность преступления выступают лишь одним, но не единственным, критерием при решении вопроса о применении меры пресечения^[366]. С учетом данных о личности подозреваемого, об­виняемого залог может быть признан эффективной мерой пресечения по любой категории общественно опасных деяний. Однако ошибочно ставить в зависимость от тяжести инкриминируемого преступления минимальный размер залога. В этом вопросе следует исходить не только из тяжести совершенного преступления, но и из уровня доходов подо­зреваемого, обвиняемого, оценки стоимости его имущества^[367]. Одним из главных критериев здесь должен стать размер полученного в результа­те совершения преступления дохода или причиненного преступлением имущественного ущерба^[368]. Поэтому размер залога во всех случаях не должен быть меньше причиненного преступлением вреда и суммы за­явленного гражданского иска^[369].

Остается неурегулированной проблема, когда изначально залог из­бирался по преступлению небольшой или средней тяжести, а впослед­ствии действия обвиняемого были переквалифицированы на тяжкое или особо тяжкое посягательство, при этом сумма внесенного залога перестала отвечать требованиям ч. 3 ст. 106 УПК. С. В. Калинкин по­лагает, что в данном случае следователь должен ходатайствовать перед судом об изменении суммы залога. Если же обвиняемый не внесет вновь установленную сумму, то должен быть решен вопрос об изменении за­лога на содержание под стражей или домашний арест в связи с нару­шением ранее избранной меры пресечения^[370]. Такой подход критически

воспринят В. Ю. Мельниковым, что справедливо, но при этом каких- либо вариантов решения этой проблемы автором не предложено^[371].

Считаем, что в случае установления неправильной квалификации содеянного, позволяющей констатировать постфактум несоблюдение условий для избрания меры пресечения, решение о мере принуждения должно быть отменено. Новая мера воздействия должна избираться при учете наличествующих условий, в том числе установленной тяжести пре­ступления. Это в равной степени относится как к выявлению неверной юридической оценки, повлиявшей на сумму залога, так и применитель­но к иным ситуациям (например, если выяснилось, что преследуемое лицо содержится под стражей по делу о преступлении, которое должно быть квалифицировано по статье УК, не предусматривающей лишение свободы, находящейся в перечне ч. I^і ст. 108 УПК, и т. п.). И в этой свя­зи правильной юридической оценке содеянного важно уделять особое внимание при продлении сроков содержания под стражей.

Так, на момент избрания меры пресечения в виде заключения под стражу Ю. инкриминировалось, в числе прочего, тяжкое преступле­ние, предусмотренное п. «а» ч. 3 ст. 158 УК. Абаканский городской суд продлил срок содержания под стражей Ю„ однако апелляционным по­становлением Верховного Суда Республики Хакасия это решение было отменено, поскольку к этому моменту Ю. обвинялся в совершении ше­сти преступлений, предусмотренных ч. 1 ст. 158 УК, с наказанием в виде лишения свободы на срок до 3 лет, а обстоятельства, указанные в пп. 1-4 ч. 1 ст. 108 УПК, в уголовном деле отсутствовали^[372].

Подход, в соответствии с которым для применения мер пресечения требуются конкретные основания, а тяжесть преступления, суровость вероятного наказания и другие обстоятельства могут подтверждать наличие данных оснований, необходимо распространять и на случаи применения иных мер процессуального принуждения, оказывающих уголовно-правовое воздействие на преследуемых лиц.

Обратим внимание, что основания временного отстранения от должности подозреваемого (обвиняемого), наложения ареста на его имущество, помещения преследуемого лица в медицинскую организа­

цию, оказывающую медицинскую или психиатрическую помощь в ста­ционарных условиях, для производства судебной экспертизы сфор­мулированы в законе с использованием оценочных выражений «при необходимости» (ч. 1 ст. 114 УПК), «конкретные, фактические обстоя­тельства» (ч. 1 ст. 115 УПК), «возникает необходимость» (ч. 1 ст. 203 УПК). В связи с этим практические работники испытывают объектив­ные затруднения в определении соответствующих оснований. Толкова­ние таких предписаний в комментариях, научной и учебной литературе имеет различия, порой существенные. Недостаточная определенность, многозначность, неконкретизированность оценочных терминов вы­нуждают правоприменителей «расшифровывать» их содержание по собственному усмотрению, вкладывать в него определенный смысл, со­ответствующий личным представлениям. Сложность состоит в том, что значение данных предписаний не может быть однозначно определено всеми участниками уголовного процесса, применяющими закон^[373].

Так, одной из самых сложных является задача формулирования оснований наложения ареста на имущество. В части 1 ст. 115 УПК ука­зывается, что наложение ареста на имущество осуществляется (в числе прочего^[374]) для обеспечения взыскания штрафа или возможной конфи­скации имущества, указанного в ч. 1 ст. 104¹ УК. Здесь же отмечается, что при решении вопроса о наложении ареста на имущество для обе­спечения возможной конфискации суд должен указать на конкретные, фактические обстоятельства, на основании которых он принял такое решение.

Оказание уголовно-правового воздействия на подозреваемого, об­виняемого соответствует презумпции невиновности только при нали­чии доказательств предполагать, что преследуемое лицо будет препят­ствовать постановлению или исполнению гипотетического приговора. Поэтому нельзя согласиться с точкой зрения И. Б. Тутынина, что для наложения ареста на имущество необходимы «материально-правовые основания», которые предопределяются причинной связью имуществен­ного взыскания с выдвинутым подозрением (обвинением). Фактические

же данные, свидетельствующие, что обвиняемый распродает, раздарива­ет, прячет принадлежащее ему имущество или собирается это сделать, по мнению автора, не требуются^[375]. Схожего мнения придерживаются и дру­гие авторы. Так, В. В. Кальницкий отмечает, что основанием наложения ареста на имущество (в целях возможной его конфискации) являются «фактические данные (доказательства), вытекающие исключительно из материалов уголовного дела... позволяющие квалифицировать соде­янное по статье УК России, предусматривающей конфискацию имуще­ства»^[376]. По мнению Б. Д. Завидова, в качестве основания здесь может вы­ступать установленный факт совершения преступления, за совершение которого может быть применена конфискация имущества^[377].

Считаем, что наличие данных (доказательств) о совершении престу­пления определенной категории еще не означает возможности приме­нения соответствующей меры процессуального принуждения. Верная, на наш взгляд, позиция представлена в комментарии к УПК под общей редакцией А. В. Смирнова: «Основанием наложения ареста на имуще­ство является обоснованное предположение, что подлежащее взыска­нию имущество может быть сокрыто или уничтожено»^[378]. Не вызывает нареканий и формулировка оснований для наложения ареста на иму­щество, которая содержалась в ст. 274 Модельного УПК для государств- участников СНГ: «Наложение ареста на имущество может применяться органами, ведущими уголовный процесс, лишь в том случае, когда со­бранные по уголовному делу материалы дают достаточные основания полагать, что подозреваемый, обвиняемый или другое лицо, у которого находится имущество, могут скрыть, испортить или издержать имуще­ство, на которое может быть обращено взыскание» ^[379].

В методических рекомендациях Генеральной прокуратуры РФ так­же отмечается, что «основанием наложения ареста на имущество явля­

ется наличие доказательств полагать, что подозреваемый, обвиняемый может спрятать, повредить или уничтожить подлежащее аресту имуще­ство» ^[380]. Аналогичным образом сформулированы основания для приме­нения анализируемой меры принуждения в уголовно-процессуальном законодательстве ряда зарубежных стран (например, ч. 4 ст. 170 УПК Украины). Обратим внимание и на ст. 268 УУС, в соответствии с кото­рой следователю предписывалось «входить с представлением о наложе­нии запрещения или ареста на имение обвиняемого в окружной суд», когда он по обстоятельствам дела «удостоверится в необходимости при­нять безотлагательные меры к обеспечению могущего пасть на обвиняе­мого денежного взыскания».

Учитывая опыт регламентации оснований наложения ареста на имущество в дореволюционном законодательстве и отмечая, что данная мера может нанести серьезный ущерб лицу, вина которого еще не при­знана, ограничить его право собственности и возможность свободно распоряжаться имуществом по своему усмотрению, тайну банковских вкладов, тайну частной жизни и т. п., О. С. Гречишникова определила, что данная мера может быть осуществлена только при наличии факти­ческих данных, свидетельствующих о том, что обвиняемый распродает, раздаривает, прячет принадлежащее ему имущество или собирается это сделать, с целью, в том числе, избежать исполнения приговора о кон­фискации имущества. Автор исключила возможность автоматического ограничения прав гражданина при обвинении его в совершении пре­ступления, наказание за которое предусматривает конфискацию иму­щества^[381]. Кроме того, исследователь предложила предусмотреть до­полнительное условие для наложения ареста на имущество, ограничив его применение только по тяжким и особо тяжким преступлениям или в связи со значительной суммой причиненного преступлением ущерба, учитывая зависимость тяжести преступления от тяжести причиненного преступлением ущерба^[382].

Поддерживая позицию О. С. Гречишниковой в части определения оснований наложения ареста на имущество, следует, однако, напом­

нить, что тяжесть совершенного преступления и суровость предпола­гаемого наказания должны иметь значение при оценке риска, что пре­следуемое лицо будет препятствовать постановлению или исполнению потенциального приговора (например, применительно к заключению под стражу — может скрыться от правосудия). Полагаем, что аналогич­ным образом тяжесть преступления и возможность принудительного безвозмездного изъятия и обращения в собственность государства на основании обвинительного приговора денег, ценностей и иного имуще­ства, полученных в результате совершения преступлений, указанных в п. «а» ч. 1 ст. 104¹ УК, либо в которые данное имущество и доходы от этого имущества были частично или полностью превращены или пре­образованы, могут являться обстоятельствами, свидетельствующими о возможном препятствовании преследуемым лицом потенциальной конфискации имущества. В этой связи доказательства, позволяющие квалифицировать содеянное по статье УК, предусматривающей кон­фискацию имущества, должны рассматриваться не как основания для наложения ареста на имущество, но как одно из обстоятельств, позво­ляющих предполагать, что преследуемое лицо скроет или испортит иму­щество, на которое может быть обращена конфискация^[383].

Интересной, но вместе с тем не до конца аргументированной явля­ется точка зрения В. Б. Искандирова. Он отмечает, что в общем порядке (по судебному решению) арест на имущество применяется на основа­нии фактических данных о совершении лицом преступления, если мо­гут потребоваться взыскания либо возможна конфискация имущества, добытого преступным путем. В исключительных случаях, не терпящих отлагательства, арест может быть произведен на основании постановле­ния следователя при наличии доказательств, что подозреваемый, обви­няемый намеревается имущество уничтожить, повредить, сокрыть или предпринять иные действия, в результате которых производство данно­

го действия будет невозможно, либо имеются основания, позволяющие предполагать возможность уничтожения имущества иным образом^[384].

Полагаем, что разграничение оснований и условий применения данной меры воздействия не зависит от того, какой субъект принимает соответствующее решение. Другое дело, что в случаях, не терпящих от­лагательства, приоритет должен отдаваться процессуальному порядку наложения ареста на имущество, предусмотренному ч. 5 ст. 165 УПК. В связи с этим обратим внимание, что исключительная процедура приме­нения данной меры принуждения (на основании постановления следова­теля, дознавателя без получения судебного решения) в законе допускает­ся только при необходимости наложения ареста на имущество, указанное вч. 1 ст. 104' УК. Для обеспечения иных имущественных взысканий (втом числе штрафа) предусматривается только общий порядок наложения аре­ста на имущество. Считаем, что ч. 5 ст. 165 УПК должна быть скорректи­рована, с тем чтобы своевременно обеспечивать исполнение приговора в каждом случае получения доказательств о том, что преследуемое лицо намеревается имущество уничтожить, повредить и т. п.

В теории и правоприменительной практике неоднозначно решается вопрос о возможности наложения ареста на имущество для обеспечения штрафа. Как указывалось ранее, ч. 1 ст. 115 УПК предусматривает такую цель. Однако определенные сомнения предопределены особенностями нормативного регулирования исполнения данного вида наказания.

Согласно ч. 3 ст. 32 УИК в отношении осужденного, злостно укло­няющегося от уплаты штрафа, назначенного в качестве дополнитель­ного наказания, судебный пристав-исполнитель производит взыскание штрафа в принудительном порядке, предусмотренном Федеральным законом «Об исполнительном производстве»^[385]. Для обеспечения при­нудительного взыскания ст. 68 данного закона приставу предоставля­ется право самому арестовывать имущество. Иначе обстоит дело со штрафами, назначенными в качестве основного наказания. Согласно ч. 5 ст. 46 УК в случае злостного уклонения от уплаты такого штрафа он заменяется другим видом наказания, за исключением лишения сво­боды, а в случае злостного уклонения от уплаты штрафа в размере, ис­числяемом исходя из величины, кратной стоимости предмета или сумме

коммерческого подкупа или взятки, назначенного в качестве основного наказания, он заменяется наказанием в пределах санкции, предусмо­тренной соответствующей статьей Особенной части УК. Учитывая, что для обеспечения штрафа, назначенного в качестве основного наказания, отсутствует механизм принудительного взыскания денежных средств, в комментарии к УПК под общей редакцией А. В. Смирнова делается вывод, что наложение ареста на имущество возможно в целях обеспе­чения приговора только в части взыскания штрафа, назначенного в ка­честве дополнительного наказания ^[386]. Сомнения авторов комментария заслуживают внимания.

Вместе с тем в ст. 115 УПК при определении целей данной меры принуждения нет указаний на какой-либо определенный вид штрафа. Согласно п. 4¹ ч. 1 ст. 228 УПК по поступившему в суд уголовному делу судья должен выяснить, приняты ли меры по обеспечению исполнения наказания в виде штрафа (опять же без какой-либо дифференциации). Кроме того, в соответствии с чч. 1 и 3 ст. 230 УПК судья по ходатайству прокурора вправе вынести постановление о принятии мер по обеспече­нию исполнения наказания в виде штрафа, а исполнение данного реше­ния возложить на судебных приставов-исполнителей^[387].

Полагаем, что несогласованность норм УК, УИК, УПК и Федераль­ного закона «Об исполнительном производстве» не должна препятство­вать возможности использования рассматриваемой нами меры процес­суального принуждения в качестве средства обеспечения исполнения штрафа, который может быть назначен в качестве основного наказания^[388]. Поэтому считаем правильной позицию Б. Б. Булатова, а также Г. В. Арш- бы, что обязанность принять меры в обеспечение исполнения приговора в части штрафа путем наложения ареста на имущество подозреваемого,

обвиняемого наступает у следователя, дознавателя при расследовании уголовного дела о преступлении, за совершение которого предусмотре­но как дополнительное, так и основное наказание в виде штрафа^[389]. Более того, поддержки заслуживает мнение А. Ю. Епихина: обращая внимание на проблематичность исполнения многомиллионных штрафов по делам о взяточничестве, он отмечает, что возможный штраф как мера основ­ного уголовного наказания, назначенного судом после рассмотрения дела по существу, должен прогнозироваться еще в стадии предварительного расследования. Следователь, дознаватель обязаны оценить размер иму­щества, на которое может быть наложен арест. Применительно к крат­ным штрафам размер имущества должен покрывать возможную сумму штрафа (исходя из санкции соответствующей статьи УК) и в любом слу­чае не может превышать 500 млн руб. и быть меньше 25 тыс. руб., т. е. границ, определенных в ч. 2 ст. 46 УК ^[390]. Кроме того, А. Ю. Епихин дела­ет еще один правильный вывод: «В случае отсутствия имущества, под­лежащего описи, у суда отсутствуют основания для вынесения штрафа на определенную сумму, которая apriori не будет исполнена, выплачена осужденным» ^[391]. Полагаем, что случаи квалификации деяния как престу­пления, за совершение которого предусматривается в качестве основного вида наказания «кратный» штраф (ст. ст. 200¹, 204, 204¹, 290, 291, 291¹ УК) и (или) возможна конфискация имущества (ст. 104¹ УК) свидетельствуют о наличии обстоятельства «тяжесть преступления», которое требуется учитывать при определении основания для наложения ареста на имуще­ство подозреваемого, обвиняемого.

Введение Федеральным законом от 3 июля 2016 г. № 323-ФЗ гла­вы 15² УК («Судебный штраф») требует уяснить, необходимо ли для реа­лизации новой меры уголовно-правового характера применять обеспе­чительное средство в виде наложения ареста на имущество. «Судебный штраф» — это денежное взыскание (ч. 1 ст. 104¹ УК), поэтому возмож­ность использования наложения ареста на имущество для обеспечения указанного «другого имущественного взыскания» имеется (ч. 1 ст. 115 УПК). В то же время освобождение от уголовной ответственности с на­

значением судебного штрафа является мерой поощрения к лицу, впер­вые совершившему преступление небольшой или средней тяжести и возместившему ущерб или иным образом загладившему причиненный преступлением вред (ст. 76² УК). Данное взыскание назначается судом в размере, не превышающем половину максимального размера штрафа, предусмотренного соответствующей статьей УК, а если штраф как на­казание не предусмотрен, то в размере не более 250 тыс. руб. При этом учитывается тяжесть совершенного преступления и имущественное по­ложение освобождаемого от ответственности лица и его семьи, а также возможность получения указанным лицом заработной платы или иного дохода (ст. 104⁵ УК). Освобождаемый от ответственности заинтересован уплатить денежное взыскание в установленный судом срок, в против­ном случае судебный штраф отменяется и лицо привлекается к уголов­ной ответственности по соответствующей статье Особенной части УК в общем порядке (ч. 2 ст. 104⁴ УК, ст. 446⁵ УПК). Следовательно, наложе­ние ареста на имущество подозреваемого, обвиняемого для обеспече­ния судебного штрафа вряд ли целесообразно.

Сформулируем основание наложения ареста на имущество как про­цессуального средства уголовно-правового воздействия. В этом качестве выступают достаточные данные, дающие основания полагать, что при производстве по уголовному делу подозреваемый, обвиняемый спрячет, повредит или уничтожит имущество, которое может быть конфиско­вано, и (или) имущество, которое обеспечит исполнение основного либо дополнительного наказания в виде штрафа.

Сложности вызывает и определение оснований применения вре­менного отстранения от должности. Термин «при необходимости», ис­пользуемый в ст. 114 УПК, является явно недостаточным. В рекомен­дациях Генеральной прокуратуры РФ отмечается, что отстранение от должности может быть применено при наличии оснований полагать, что обвиняемый (подозреваемый), используя свое служебное поло­жение, может: 1) продолжать заниматься преступной деятельностью; 2) воспрепятствовать производству по уголовному делу путем: а) воз­действия на потерпевших, свидетелей, других участников уголовно­го судопроизводства, подчиненных ему по службе; б) фальсификации и уничтожения доказательств; 3) препятствовать надлежащему ис­полнению приговора. Кроме того, здесь же указывается, что вопрос об отстранении от должности целесообразно рассматривать не только когда со стороны привлекаемого лица имели место попытки препят­ствовать с использованием своего служебного положения проведению

ревизии, судебно-бухгалтерской экспертизы, других процессуальных и следственных действий, но и когда лицо привлекается к уголовной от­ветственности за преступление, совершенное в организации, в которой оно осуществляет властные или организационно-хозяйственные функ­ции, либо связанное с деятельностью этой организации; а также когда в деле в качестве потерпевших, свидетелей, обвиняемых, подозреваемых участвуют подчиненные ему по службе лица ^[392].

Полагаем, что последние из перечисленных обстоятельств могут подтверждать наличие оснований для применения особой меры воздей­ствия, но собственно основаниями не являются. Необходимость вре­менного отстранения от должности (в том числе лиц, возглавляющих субъект Российской Федерации^[393]), должна определяться возможно­

стью подозреваемого, обвиняемого с использованием своего должност­ного положения продолжить заниматься преступной деятельностью, уничтожить следы преступления, фальсифицировать документы, воз­действовать на подчиненных потерпевших, свидетелей, соучастников, мешать возмещению причиненного преступлением ущерба или иным способом препятствовать производству по уголовному делу^[394], т. е., ис­пользуя свое должностное положение, совершить действия, указанные в ст. 97 УПК^[395].