«Объективизм» теории К. Маркса в оценках российских неонародников
Социально-философскую концепцию марксизма критиковали не только российские либералы, но и теоретики неонародничества, правда, с весьма существенной разницей: если первые приходили к выводу о необходимости отказа от исторического материализма, то вторые относились к нему гораздо лояльнее, критикуя его как форму материализма, нуждающуюся в дальнейшем развитии в соответствии с достижениями современной научной, а не религиозной мысли. Разница в оценках обусловливалась главным образом тем, что, по мнению российских либералов, эта доктрина несовместима с религией и потому приходится выбирать какую-то одну систему идей, в то время как атеистических взглядов неонародники обращали внимание на способность марксистской теории к эволюции с сохранением своего познавательного потенциала. К марксизму в неонароднической среде никогда не относились как к абсолютно враждебной теории, отношение было, скорее, несколько ревнивым, но не закрывалась и дорога даже к возможному в исторической перспективе созданию объединенной партии социалистов839. Главный теоретик неонародничества В.М. Чернов не раз отмечал, что это течение опирается и на ряд идей К. Маркса. «Карл Маркс был нашим учителем, - подчеркивал он, полемизируя с “марксиствующим эсером” (выражение К.Н. Морозова. - Т. К.)840 Н. Сухановым, - не в меньшей мере, чем Лавров и Михайловский. Вся терминология, ...весь багаж цитат, свойственный германскому, а вслед за ним и русскому марксизму, - был как бы нашим бытовым, семейным, родным жаргоном»841. Р.В. Иванов-Разумник, формально не состоявший ни в одной политической партии социалист, но по основным идеям близкий к неонародничеству, сотрудничавший в эсеровских журналах, писал в своем самом крупном труде, что «Карл Маркс впервые открыл и формулировал ряд законов общественного развития, не принять которые так же невозможно, как “не верить в географию”, а если и возможно, то с одинаковым результатом. Все мы поэтому - до известной степени марксисты...»842. И тем не менее критика исторического материализма со стороны неонародников была жесткой. Но почему, ведь речь шла об отношении социалистов к социалистам? В вопросе отчасти заключен и ответ. Именно потому, что речь шла о взаимоотношениях двух течений в социализме, критика с обеих сторон носила острый характер, подвергавший испытанию на прочность основополагающие идеи, в том числе и в социальной философии, поскольку все понимали, что сила социалистического движения зависела от степени его единства (в разных его формах). Жесткость полемики становится еще более понятной, если вспомнить, что к концу 90-х годов XIX в. классическое народничество сошло с исторической сцены: основная его идея потерпела поражение и от жизни, и от марксистской критики (о «пришествии» капитализма в Россию), другие были в той или иной мере поколеблены (об общине, особом пути развития России, «субъективном методе в социологии»). На рубеже XIX-XX в. народничество трансформируется в «неонародничество» («новонародничество», «молодое народничество»). И хотя в основе его мировоззрения продолжают оставаться идеи 1870 годов, но уже с поправками, внесенными под «сильным давлением марксизма», как признавали сами неонародники843. Однако они не считали данный факт своим поражением, потому что и российским марксистам пришлось корректировать свои позиции, в частности, в аграрном вопросе844. Таким образом, теоретические споры вокруг главных идей социалистического движения между неонародниками и марксистами в рассматриваемый период были еще далеки от своего логического завершения845, хотя русские социал-демократы полагали, что одержали окончательную победу. Здесь уместно будет отметить, что победа над ортодоксальным народничеством принесла и отрицательные плоды для российского марксизма - появляются признаки догматизации теории К. Маркса, проявлявшиеся, в частности, в забвении корректирующего влияния локальных условий на формы исторического развития отдельных стран. Справедливы поэтому, на наш взгляд, слова Р.В. Иванова-Разумника 0 том, что нелепо оспаривать всеобщий характер законов общественного развития, «открытых и сформулированных К. Марксом», но также неверно забывать о местных особенностях. «Уверовав в догму, - писал он, - марксисты требуют всеобщего признания не только социологии марксизма, но и его социализма, в чем с ними никогда не был согласен их великий учитель, всегда признававший возможность единения международного социализма только на федеративных началах. В этом отношении “русский социализм” (народничество и неонародничество. - Т. К.) вполне может быть противопоставлен русскому марксизму (российской социал-демократии. - Т. К.)...» (выделено Р. И.-Р. - Т. К.)846. Противопоставлено здесь отношение тех и других к «различию условий среды приложения социологических законов. Эта истина, - иронизировал Р.В. Иванов-Разумник, - была в течение многих годов недоступна для русских марксистов, пока они уже в конце XIX века не зашли окончательно в тупик и не стали перед запирающей дорогу стеной аграрного вопроса»847. Подобные взгляды были лейтмотивом многих работ и В.М. Чернова848. Так что, повторим, конца полемике между российскими социалистами еще не предвиделось. С каких философских позиций критиковался исторический материализм? На этот вопрос однозначно ответить невозможно, поскольку, как известно, в неонародничестве не было единства философских взглядов. Б. Корень (один из известных деятелей партии эсеров) в брошюре «Сущность учения социалистов-революционеров» характеризовал эту ситуацию так: «Партия социалистов- революционеров при своем зарождении... опиралась на некоторые философские учения, высказанные иногда отрывочно, иногда полно в сочинениях русских мыслителей Г ерцена, Чернышевского, Лесевича, Михайловского, Г. Успенского. К их мыслям впоследствии отдельные вожди партии присоединяли подтверждения или добавления из философских сочинений выдающихся европейских мыслителей. Одни подкрепляли учение партии учением ...Канта о “царстве целей”, а также позднейшими “неокантианскими” дополнениями к этому учению - Риля, Риккерта, Зиммеля. Другие более опирались на философские сочинения “эмпириокритиков — Авенариуса, Маха, Пуанкаре. Третьи привлекали на помощь прагматиков” — Бергсона, Джемса, Шиллера» (выделено Б. К. - Т. К.)849. С сожалением констатировал это обстоятельство Р.В. Иванов-Разумник: «Молодые народники остались при старом позитивизме и в этом отношении не сделали ни шага вперед от Лаврова и Михайловского. Некоторые из представителей народничества пробовали опереться на эмпириокритицизм, некоторые - на переработанного для всеобщего употребления Ницше, но эти одинокие попытки не дали всему народничеству того твердого философского фундамента, который необходим при постройке цельного и широкого мировоззрения» (выделено мною. - Т. К. )850. «Мы слышали, - продолжал Р.В. Иванов-Разумник, - от народничества исповедание принципов этического и социологического индивидуализма, но исповедание это в лучшем случае являлось модернизированными вариациями на тему, исчерпанную еще Михайловским»851. Объединяло же всех неонародников отношение к человеческой личности как к высшей общественной ценности. «...И те, и другие, и третьи, - утверждал Б. Корень, - сходились в основных положениях и в самом основном из всех положений - вопросе о главной цели (или “ценности”) жизни... Ввиду того, что природа не имеет никакой внешней цели, то социалисты-революционеры, следуя учению Лаврова и Михайловского, уделяют главное внимание личности как единственной в мире носительнице внутренних идеалов и целей. А так как идеальная и “целеполагающая” сторона личности выражается в ее творчестве и труде, то во главу угла своей программы социалисты-революционеры ставят защиту интересов труда или интересов всего трудового народа, как совокупности трудящихся»852. Слова А.В. Пешехонова - одного из основателей народно-социалистической партии, сказанные им в обосновании программы новой партии, можно считать кредо всего неонароднического мировоззрения. «Центральное место в нашем мировоззрении, - говорил он, - занимает человек. Идея самоценности и верховенства человеческой личности всегда была одной из самых характерных для нашего направления... Выдвигая на первый план интересы личности, наше направление всегда было чуждо какого-либо общественного фетишизма. Ни одну из общественных форм наша программа поэтому не может рассматривать как самодовлеющую сущность, как самоценное благо, вне связи с благом личности... Но, признавая социологическое первенство за личностью, мы не можем мыслить ее иначе, как в обществе. Наша программа не отрицает и не игнорирует последнего. Напротив, сущность задачи, которую она себе ставит, и заключается в том, чтобы найти и создать такие общественные формы, которые бы обеспечивали полноту жизни каждой личности»853. С этой точки зрения основные претензии к историческому материализму касались двух моментов: 1. Указывалось, что, несмотря на декларирование действия в истории, наряду с объективными закономерностями (принцип причинности) и сознательной, целенаправленной деятельности индивидов (принцип свободы), марксизм фактически склонялся к «объективизму», что означало, по мнению неонародников, в теории - фатализм, а на практике - оправдание социальной пассивности (как оптимистического, так и пессимистического характера). В отличие от либеральных мыслителей, неонароднические теоретики допускали сочетаемость принципов причинности и свободы (необходимости и целесообразности). 2. Отмечался уклон в «экономизм» - признание марксизмом определяющей роли в социальных процессах материального фактора, понимаемого неонародниками как сугубо экономического, потому исторический материализм и именовался ими материализмом «экономическим»854. Подчеркивалось, что «объективизм» и «экономизм» тесно взаимосвязаны: «экономизм» является проявлением «объективизма». Некоторые направления критики исторического материализма были в сжатом виде сформулированы В.М. Черновым на первом съезде партии социалистов-революционеров в декабре 1905 - январе 1906 г. «Мы одинаково далеки, - говорил В.М. Чернов, выступая на съезде, - и от одностороннего исторического интеллектуализма, игнорирующего стихийные процессы, и от столь же одностороннего исторического материализма, который, по крайней мере на словах, все хочет потопить в железной объективной логике стихийной эволюции... Существенные черты ходячего экономического материализма, - пояснял он, - заключаются в “объективизме”, исключающем точку зрения идеала как самостоятельной человеческой ценности, в сведении идеала просто к необходимому результату стихийного процесса, который только ввиду его исторической необходимости и должен быть признан нашей конечной целью, в игнорировании начала сознательного вмешательства в стихийный ход событий...»855. Примером несколько упрощенного понимания принципов исторического материализма (что довольно странно для данного мыслителя) могут служить суждения Р.В. Иванова-Разумника. «Как известно, - утверждал он, - основным тезисом ортодоксального марксизма является положение о тождественности социального и экономического процесса, причем первый без остатка растворяется во втором и марксизм является “экономическим материализмом” (выделено мною. - Т. К )856. Согласно концепции К. Маркса и Ф. Энгельса, полагал Р.В. Иванов-Разумник, экономические явления являются «первопричиной» социальных: «Ортодоксальный марксизм, - указывал он, - постоянно. .. подчеркивал монизм своего мировоззрения, особенно настаивая на том, чтобы под этим монизмом понимали причинную связь между экономическими и всеми иными категориями, причем все последние являются только следствиями первых. Реальным носителем и выразителем экономической эволюции являются классы, непрерывная борьба которых служит “первым двигателем” этой эволюции; класс есть единственная реальность, ибо личность всегда и во всем может только отражать в себе взгляды и воззрения класса» (выделено Р. И.-Р. - Т. К.)857. Марксисты утверждали, продолжал Р.В. Иванов-Разумник, что между категориями причинности и справедливости нет и не может быть никакого противоречия. «К тому же обращать внимание на этические мотивы - значит впадать в социологическую маниловщину: данный социальный процесс необходим - и этого достаточно, вопроса о его справедливости нечего и ставить. Категория долженствования заменяется категорией бытия, этика заменяется логикой, и в этом опять-таки сказывается монизм ортодоксального марксизма, а также и “объективизм” его»858. А.В. Пешехонов высказывал однотипные с вышеприведенными суждения об узости «экономического материализма», пренебрегающего «идеальным фактором истории». «Мы (неонародники. - Т. К.) всегда утверждали, - писал он в статье-отклике на сборник “Проблемы идеализма”, - что мно гое в прошлом, многое в настоящем и еще больше в ожидаемом нами будущем нельзя объяснить и обосновать механическим развитием производительных сил и стихийною борьбою экономических классов»859, и в этом он был солидарен с авторами сборника. Таким образом, общим пунктом для неонароднической критики исторического материализма была критика недооценки им веса сознательной социальной деятельности человека. Исправление этого недостатка марксизма грозило дуализмом в методологии социального анализа (так можно понять отдельные высказывания Р.В. Иванова-Разумника и А.В. Пешехонова), что, с точки зрения распространенного тогда мнения, было менее предпочтительным по сравнению с принципом монизма из-за опасений сведения дуализма к эклектизму. Но все же больше было приведено аргументации за то, что введение этического критерия в исследование социальной действительности не должно нарушить принципа монизма (В.М. Чернова, да и вышеназванных авторов отчасти сюда тоже можно причислить). В ходе анализа их взглядов, надеемся, это проявится отчетливо. Поскольку В.М. Чернов - главная фигура среди теоретиков неонародничества, остановимся сначала на его взглядах. Сам он, как известно, был сторонником синтеза материализма с эмпириокритицизмом, популярным тогда среди части социалистов разных направлений. На партийном съезде В.М. Чернов, в противовес акцентированному вниманию исторического материализма к роли «экономики» в социальных процессах, специально остановился на раскрытии содержания термина «социальный процесс». По его мнению, это «...с одной стороны, борьба за индивидуальность, а с другой - борьба за солидарность, причем, та и другая являются именно разными сторонами одного и того же понятия»860. Сразу же внесем ясность в содержание термина «индивидуальность». Чаще всего он использовался не в социологическом смысле (роль личности - абстрактной - в истории), а в этическом, как бережное отношение к запросам реальной, живой, конкретной личности, стремление защитить интересы не только будущих поколений, но и живущих в настоящем людей. Исходя из такого понимания социального процесса, В.М. Чернов предлагал считать задачами «эмансипационного движения» «...борьбу за освобождение экономическое, политическое и духовное». «Конечная цель социализма» формулировалась как «воплощение в общественные формы справедливости и солидарности, а в жизнь личности - богатства и разносторонности духовного содержания, гармонического развития всех сил и способностей» (выделено В. Ч. - Т. К.)861. Мысль, которую он здесь проводил, ясна - социальный процесс многоаспектен, но в то же время и целостен; социальное целое нельзя считать суммой факторов, в которой можно выделить главный. «Мы имеем дело, - подчеркивал он, - не с особыми факторами, а лишь с различными сторонами процессов, открывающимися перед нами в зависимости от того, с какой точки зрения мы рассматриваем один и тот же объект» (социальное целое. - Т. К.)862. Исследование социальных процессов потому, по его мнению, включает в себя одновременно и познание, и оценку: «Рассмотреть причинную связь социальных явлений с самым строгим реализмом, не упуская ни на минуту их отношений к судьбам индивидуальности, оборотной стороной которых являются судьбы внутриобщественной солидарности, - это и значит, - по Чернову, - неразрывно слить теоретические исследования с нравственной оценкой, объективный элемент миросозерцания с субъективным, правду - истину с правдой - справедливостью»863. Применительно к проблемам социализма это означало необходимость его обоснования не только с опорой на объективные законы общественного развития, но и на нравственные идеалы, на этику. На съезде В.М. Чернов пояснял, что он понимает под этическим обоснованием социализма «...стремление рассматривать весь исторический процесс в его закономерном ходе с точки зрения интересов личности, ее всестороннего и гармонического развития, предполагающего торжество общественной солидарности»864. Взгляды, высказанные В.М. Черновым на первом партийном съезде, сложились у него задолго до 1906 г. Со статей 90-х годов XIX в. прослеживается все более четкая позиция автора в социальнофилософских вопросах. Аргументация против, как ему казалось, экономического редукционизма ис торического материализма была им приведена в статье, написанной до 1900 г. («Идеализм в марксизме»), и позже оставалась без существенных изменений. Марксизм, по его мнению, неправомерно приписывает экономике роль «первичного фактора» исторического развития, поскольку экономика сама есть «производное» наряду с «правом, политикой, идеологией»865. Уж если искать «первичные факторы», то к ним, по Чернову, следует отнести природно-климатические условия, рост народонаселения и рост потребностей индивидов. «Естественная географическая среда, климатическая и почвенная среда, - писал он, - вот наиболее первичное объективное условие исторического развития, человек, как биологический и антропологический тип, с его тенденцией размножаться и размножать свои потребности - вот наиболее первичное субъективное условие исторического развития. Взаимодействие между условиями естественной среды, количественным и качественным ростом человечества - вот к чему “в последнем счете” сводится социальное развитие. В лаборатории этого развития, на почве этого взаимодействия, творится “искусственная среда” или культура... Экономика, право, государственный строй, религия и вообще идеология - равно производны» (выделено В. Ч. - Т. К.)866. Экономику, право, «психологию общества», настаивал В.М. Чернов, нельзя противопоставлять друг другу, нельзя видеть в одном «причину» другого, потому что для этого их нужно было бы оторвать друг от друга. Но это невозможно, поскольку здесь мы имеем «...не различие процессов, а различие точек зрения, с которых рассматривается один и тот же процесс. Смотрим мы на общество с объективно-материальной точки зрения - мы имеем общественное хозяйство, технику, производство и циркуляцию материальных благ; смотрим с формальной точки зрения - имеем тот правовой строй, те юридические нормы, которыми регулируются, в рамках которых протекает вся эта реальная жизнь общества; смотрим с точки зрения субъективной - мы имеем психологическую и идейную подоплеку событий, общественную нравственность, обычаи, верования, попытки сознательного истолкования явлений в так называемых “идеологиях”. Это, так сказать, три измерения социального развития, не более» (выделено мною. - Т. К.)867. Не мог примириться В.М. Чернов и с «крайне упрощенным» объяснением в историческом материализме происхождения «идейных явлений» в истории, считавшим идеи лишь «отблеском» «хода вещей», т. е. вновь выводившим на первый план общественное бытие. Сам же В.М. Чернов в этом вопросе придерживался точки зрения, согласно которой идеи понимались, как «...лишь психологическое выражение накопленной в мозгу человечества потенциальной энергии в особой, чрезвычайно концентрированной форме. Идеи, - полагал В.М. Чернов, - суть нераздельная, неразрывная и притом существенная часть действительности. Это равноправные звенья в общей причинной цепи, у них есть причины, есть и действия в общем ходе событий (выделено В. Ч. - Т. К. )868. Очевидно, что в этих рассуждениях нет ответа на вопрос (который и волновал К. Маркса): за счет чего происходит развитие общества (в чем заключается источник развития)? Из сказанного В.М. Черновым еще можно сделать шаг как в сторону материалистического понимания проблемы (что и сделал К. Маркс), так и в сторону философского идеализма (к чему пошли «легальные марксисты»), а еще можно было предпринять попытку встать на третью позицию, поднимаясь выше первых двух вариантов путем объявления надуманной самой проблемы различия «сознания» и «материи» (к чему и склонялся В.М. Чернов, ориентируясь на эмпириокритицизм), но этот способ ответа, думается, не есть действительный ответ, так как при этом вновь всплывал, казалось бы, уже разрешенный вопрос. Таким образом, В.М. Чернов демонстрировал склонность к субъективизму при однозначно отрицательном отношении к «экономизму» исторического материализма. Заслугой исторического материализма (упорно именуемого им экономическим материализмом) В.М. Чернов считал то, что «он выдвинул на передний план исследования материальноэкономические стороны социальной жизни. ...Но увлечение исследованиями этого рода за счет других сторон общественной жизни и в ущерб им представляет собой, - указывал он, - явление отрицательное, с которым нужно бороться» (выделено В. Ч. - Т. К.)869. Сходными с этими были и выводы Р.В. Иванова-Разумника870 по данному вопросу. О его терминологии: «ортодоксальные» и «критические» марксисты - следует помнить, что «критическими» русскими марксистами он считал тех, кто переходил на идеалистические взгляды в критике теории К. Маркса, т. е. главным образом «легальных» марксистов. Потому такой несомненно критический марксист, как А.А. Богданов, отнесен был им к ортодоксам. Среди народников Р.В. Иванов-Разумник выделял тоже «ортодоксальных» - до Б.Л. Лаврова и Н.К. Михайловского; «критических» - П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский и их сторонники - до конца XIX в.; позже (начиная с 90-х годов) формируется «неонародничество», «или ...новонародничество», или «молодое народничество», в принципе, это позднее «критическое» народничество. Р.В. Иванов-Разумник из основного положения исторического материализма, которое, как уже было сказано, толковалось им, как «тождество экономических и социологических категорий», выводил «антииндивидуализм» этой доктрины на практике, имея в виду этическое значение данного термина, которое его всегда и интересовало. Попутно он отмечал, что в случае с марксизмом произошло совпадение обоих значений (социологического и этического) термина «антииндивидуализм»871. «Критическое народничество Михайловского, - полагал Р.В. Иванов-Разумник в 1906 г. и позже (в 1909 г.), - клало во главу угла человеческую личность и уже на этом фундаменте воздвигало стройное общественное учение; марксизм отнесся к личности пренебрежительно и поставил на ее место понятие социальной группы»872. Каким образом из «экономизма» марксизма может родиться его антииндивидуализм, Р.В. Иванов-Разумник показывал на примере отношения марксистов к процессам роста буржуазии и экспроприации мелкого производителя в сельском хозяйстве. П.Б. Струве, будучи еще марксистом, отмечал Р.В. Иванов-Разумник, договорился до утверждения, что кулак, несмотря на все свои отрицательные стороны, все-таки представляет собой «высший тип человеческой личности - личности, которая ставит вопрос о своих правах и мучится их непризнанием...»873. Почему к такому выводу мог прийти именно марксист, для Р.В. Иванова-Разумника было ясно. Следуя логике «экономического материализма», для которого, по его словам, «сфера экономических отношений была... тем китом, на котором построено и право, и всякая идеология», и нельзя было не прийти к заключению, что кулак, превосходящий окружающих в «этой экономической области», должен считаться «не только экономически более совершенным, но и вообще “высшим типом человеческой личности”»874. Однако, по мнению Р.В. Иванова-Разумника, этот вывод и неверен, и антииндивидуалистичен. Неверен потому, что «тип есть сумма свойств» (выделено Р. И.-Р. - Т. К.), а здесь высшим типом предлагается считать тип с превалированием «одного свойства» - способностей в области экономических отношений (выделено Р. И.-Р. - Т. К.), при этом упускается из виду, что остальные свойства личности не равны указанному, не развиты более, чем прежде875. Антииндивидуализм этого вывода Р.В. Иванов-Разумник объяснял так. Реальный кулак («мироед» и т. п.) никем при всем желании не может быть назван представителем «высшего типа личности», следовательно, у П.Б. Струве речь шла об абстрактном типе личности (социологической категории), «идеальном типе кулака». Но развитие этого типа предлагалось как цель практических действий, а это значит, что интересы реальных личностей (страдающих в процессе обезземеливания и обнищания крестьян) приносились в жертву «абстракции», в чем и проявился антииндивидуализм марксизма, базирующегося на примате экономического начала876. Из этого «экономизма» (капитализм должен погибнуть от внутренних, прежде всего экономических противоречий) легко было перейти к принятию принципа «чем хуже, тем лучше» как основы практической деятельности, и последовательные марксисты неизбежно должны были, по Иванову- Разумнику, воспринимать настоящее, как «только средство для будущего»877. Известно, утверждал Р.В. Иванов-Разумник, что марксисты конца 80-90-х годов XIX в. нередко и заявляли, что «...чем более стеснены мы в правах своей человеческой личности, тем лучше, ибо тем сильнее со временем проявится сопротивление подавленной личности». Вместе с тем, предостерегал он, отсюда еще не следовал антииндивидуализм марксизма, поскольку в этих утверждениях содержалась истина, ведь это - не что иное, как применение к социальным отношениям известного закона Лешателье» (Так в тексте. Правильно - Ле Шапелье. - Т. К.)878. Антииндивидуализм ортодоксальных марксистов вытекал из того, указывал он, что они «...принимали вышеуказанный принцип (закон Ле Шапелье. - Т. К.) не только за объективный закон социологии, но и за субъективную норму практической деятельности» (выделено Р. И.-Р. - Т. К.)879. Возведение же объективного закона в субъективную норму (да еще закона, противоречащего интересам реальной личности) даже с формальной стороны является ошибкой (а с точки зрения этики, тем более). Ошибка эта, полагал Р.В. Иванов-Разумник, проистекает из ошибочного воззрения марксистов, что «...каждое следствие может быть результатом только одного причинного ряда» (выделено Р. И.-Р. - Т. К.)880. На деле же, по его мнению, данные науки свидетельствуют, что и «...различные причинные ряды могут дать одно и то же следствие, хотя, действительно, различные следствия не могут быть результатом одного и того же причинного ряда»881. А это значит, приходил к выводу Р.В. Иванов-Разумник, что «некоторый результат социального процесса может быть следствием не только одного причинного социального ряда... во всяком случае, ортодоксальный марксизм ничем не доказал, что желательные для него результаты могут быть достигнуты одним путем, на котором должны погибнуть миллионы реальных личностей во имя высших форм будущей жизни»882. Было бы, конечно, более убедительным, если бы Р.В. Иванов-Разумник привел систему доказательств с примерами в подтверждение своего заявления. А без этого, на наш взгляд, запретить возведение объективного социологического закона, идущего вразрез с интересами реальных личностей в субъективную норму практики может только этическое убеждение (это - та ситуация, где действовать должно «мужество отчаяния», характерное для стоического типа поведения) и этим, добавим мы в согласии с Р.В. Ивановым-Разумником, оно и ценно. Правда, надо сказать, что и с реальными марксистами все обстояло совсем не так уж плохо. Подобные настроения действительно существовали среди социал-демократов (пример с П.Б. Струве) на раннем этапе формирования российской социал- демократии, но были быстро изжиты по причине, на которую и сам Р.В. Иванов-Разумник указывал в этом же своем труде. «Нет никакого сомнения, - писал он, - что при стремлении к строгой последовательности марксизм должен был избавиться от двойственности своего отношения к экспроприирующим и экспроприируемым»883. Т. е. более глубокое овладение теорией приводило к более продуманному отношению к реальной действительности884. Гораздо более важными, на наш взгляд, являются суждения Р.В. Иванова-Разумника о причинах «экономизма» в марксизме и о том, с каким его вариантом вполне можно согласиться. Это представляет интерес, потому что он был не одинок в своем мнении и также потому, что высказал эту точку зрения в оригинальной форме. Говоря о значении экономических отношений в обществе, Р.В. Иванов-Разумник указывал, что уже Н.К. Михайловский признавал всю важность «экономического процесса в социологии». Но Н.К. Михайловский, в отличие от марксистов, не выводил отсюда наличия «причинной (выделено мною. - Т. К.) связи между экономическими и социологическими явлениями», он не утверждал, что «некоторое (социологическое) следствие может быть результатом только одного (экономического) причинного ряда»885, и был, по Иванову-Разумнику, прав. На это неправильное, с точки зрения Р.В. Иванова-Разумника, понимание марксистами причинной связи (как однорядной, если так можно выразиться) он предлагал обратить внимание, потому что в нем (понимании) «коренится, - по Иванову-Разумнику, - весь социологический фатализм (о нем речь шла выше), ...в нем же лежит основание неправильного отождествления экономического и социального»886. За такое (однорядное) понимание причинной связи марксисты, как казалось Р.В. Иванову-Разумнику, держатся исключительно из-за приверженности к принципу монизма, «почему-то считается, что монизм является наиболее ценной философской концепцией»887. На самом же деле в данном случае в жертву принципу монизма, по Иванову-Разумнику, приносилась «реальность» теории. С точки зрения марксизма, напоминал он, все социальное и политическое есть лишь надстройка над экономическим базисом, социальные и политические идеалы «осуществляются вместе с ростом производственных отношений». Но здесь налицо, полагал Р.В. Иванов-Разумник, ошибка, состоящая в «...замене ассерторического положения аподиктическим888 утверждением». Эта ошибка, в совокупности с неверным пониманием закона причинности, приводила марксизм к излишней теоретичности, «далекой от жизни и не проверенной фактически»889. Более прав был, по мнению Р.В. Иванова-Разумника, Н.К. Михайловский, для которого было ясно, что социальные явления представляют собой «родовые», а экономические - «видовые», что хотя «...экономические явления и составляют красную нить, становой хребет социального процесса, но последний шире и не охватывается экономикой» (выделено мною. - Т. К)890. В марксизме же происходило поглощение «целого своего частью», но это проходило мимо внимания марксистов, так как экономическое ими отождествлялось с социальным. Вместе с тем, примат экономического над социальным вполне допустим, писал Р.В. Иванов- Разумник, как «выделение из родовой (выделено мною. - Т. К.) группы социального одного из главных видовых (выделено мною. - Т. К.) факторов - фактора экономического» в процессе научного исследования. Другими словами, признание этого примата, по Иванову-Разумнику, «приемлемо только как методологический прием, а не как отражение реальной действительности» (выделено Р. И.-Р. - Т. К.)891. Этот методологический прием он считал «громадной заслугой марксизма», но был против стремления «ортодоксальных» марксистов рассматривать его как «единый реальный закон социологии»892. Обобщив все сказанное об экономическом уклоне марксизма, Р.В. Иванов-Разумник заявил: «Положив экономику в основу всего “сущего”, выводя из него мораль, право, политику, марксизм считал, что ...им найдена первопричина исторического процесса, социальное начало всех начал... Трудно отказать экономическому материализму в некоторой глубине захвата, и, быть может, именно потому от ортодоксального марксизма осталось нечто непреходящее, ценное зерно, способное при нести плод сторицею, но нельзя не видеть также еще большей узости, в жертву которой была принесена вся глубина марксизма. Со своей «глубокой» точки зрения марксизм не мог понять и оценить значения вопросов, безмерно важных для человеческой личности, но чуждых экономическому материализму. Таков, например, вопрос о морали, о праве, о категории справедливости» (выделено мною. - Т. К.)893. И далее ход мысли логически приводил его к указанию на источник «экономизма»: «объективизм» материалистической теории - «объективное отрицание этики». Для марксизма, указывал Р.В. Иванов-Разумник, историческая необходимость процесса снимает вопрос об оценке его этичности / неэтичности, этот процесс необходим и этим все сказано. Тем самым социология (неправомерно) ставилась в один ряд с естественными науками и социальный процесс приобретал фаталистический характер, что исключало из него человеческую личность. В этом вопросе, как можно видеть, ход его рассуждений совпадал с таковым у российских либералов (и даже с терминологией). И, что важно, на наш взгляд, здесь Р.В. Иванов-Разумник подчеркивал, что при этом «марксизм не решал, а только отказывался решать вопрос о применении этики к социальным явлениям» (выделено Р. И.-Р. - Т. К.)894. Соглашаясь с тем, что «устранение вопроса» есть тоже его решение (отрицательное), он тем не менее был убежден, что это - свидетельство безразличия марксизма к «категории справедливости» («правде - справедливости») и всему, что с ней связано895. Таким образом, Р.В. Иванов-Разумник в историческом материализме видел объективистскую теорию с элементами фатализма, обесценивающую человеческую личность и потому не могущую (в таком виде) служить основой для деятельности социалистического движения. Косвенным подтверждением понимания самими марксистами «бессилия философской позиции диалектического материализма» он считал увлечение части социал-демократов идеями Р. Авенариуса и Э. Маха. Примечательным является факт, что, соглашаясь в оценке исторического материализма, как «узкой», «односторонней» концепции, неонародники в то время еще не пришли к единству взглядов по поводу философского фундамента, на котором следует выстраивать социально-философскую теорию социализма. Р.В. Иванов-Разумник проявлял интерес к имманентной философии, но не оставил целостных разработок. В.М. Чернов, в отличие от него, предпринял попытку создания социально-философской концепции, отвечающей, по его мнению, современным научным требованиям и способной стать «философией практики», синтезируя с этой целью идеи К. Маркса, Н.К. Михайловского и основателей эмпириокритицизма. Доказательство непротиворечивости их основных идей было им проведено в серии статей 1901 г., опубликованных в журнале «Русское богатство» под общим названием «Субъективный метод в социологии и его философские предпосылки». В центре исследования расположена фигура Н.К. Михайловского, в ходе анализа взглядов которого выявляется, с одной стороны, наличие у Н.К. Михайловского сходных с эмпириокритиками установок и, с другой стороны, использование К. Марксом метода оценки в социальных исследованиях (что сближает его с Н.К. Михайловским) и наличие у К. Маркса идей, родственных эмпириокритикам. Начинал В.М. Чернов с указания на сходство ситуации, побудившей Н.К. Михайловского заняться разработкой «субъективного метода в социологии» (автором которого является П.Л. Лавров), с той, которую переживало социалистическое движение на рубеже XIX-XX веков. Н.К. Михайловский, полагал В.М. Чернов, стремясь понять причины «...двойственности, нравственной рыхлости, ...неустойчивости» поведения современного человека, не свойственные в такой степени человеку прежних эпох, приходил к выводу, что в древности гармония личности, а отсюда твердость и определенность социального поведения во многом обусловливалась религиями, удовлетворявшими одновременно разные потребности человека («теоретические и практические, общественные и личные, физические и духовные, национальные и семейные, эстетические и этические»). Современный же человек лишен такого целостного учения: «...наши понятия о существующем строе стоят сами по себе; понятия о долженствующем существовать - тоже сами по себе, наконец, наши действия - опять сами по себе»896, и это отрицательно сказывается на цельности личности. Отсюда понятно, отмечал В.М. Чернов, почему основной мотив «литературной» деятельности Н.К. Михайловского - это стремление «к выработке единой и целостной системы правды» (выделено В. Ч. - Т. К.)897, в принципиальной осуществимости чего Н.К. Михайловский не сомневался. «Я никогда не мог поверить, - писал он, - ...чтобы нельзя было найти такую точку зрения, с которой правда - истина и правда - справедливость являлась бы рука об руку, одна другую пополняя... Безбоязненно смотреть в глаза действительности и ее отражению - правде - истине, правде объективной и, в то же время, охранять и правду - справедливость, правду субъективную - такова задача всей моей жизни»898. По мнению В.М. Чернова, Н.К. Михайловскому удалось это сделать: «Социологическая доктрина, неразрывно связанная для нас, русских, с именами П. Миртова (П.Л. Лавров. - Т. К.) и Н.К. Михайловского, имела такую власть над умами и сердцами целого ряда активнейших поколений русской интеллигенции именно потому, - подчеркивал он, - что она являлась... целостной системой, дававшей удовлетворение разом и теоретическим, и практическим потребностям ее приверженцев»899. Настало время, когда требуется такая же целостная теория, способная стать основой социалистического мировоззрения, настаивал В.М. Чернов. Самым распространенным возражением против подобной постановки вопроса, напоминал он, является указание на несовпадающие области должного и сущего: «...критерий истинности идеи - ее соответствие объективной действительности, критерий же справедливости идеи - ее соответствие с высшими потребностями субъективной природы человека» (выделено мною. - Т. К.)900. Но уже Н.К. Михайловский не признавал этого дуализма и стремился доказать (и доказал, по мнению В.М. Чернова), что критерии «объективного и субъективного отношения к действительности» имеют общую основу. Логику его доказательств В.М. Чернов воспроизводил следующим образом. Если поставить вопрос: «Можно ли признать, что верховным критерием истинности наших представлений является их соответствие или несоответствие с действительностью?», то обыденный «рассудок» сразу же ответит утвердительно. С точки зрения «обыденного рассудка», «человеческие представления о мире и самый этот мир... можно так же раздельно изучать и затем сравнивать, как оригинал и копию какой-нибудь картины»901. «Обыденный рассудок», отмечал Н.К. Михайловский, привык к тому, что каждое отдельное из наших представлений и восприятий мы можем проверить всей совокупностью других представлений и восприятий. Отсюда бессознательно в этом «обыденном рассудке» складывается умозаключение, что, если каждое отдельное человеческое восприятие может быть проверено чем-то ему посторонним, то, очевидно, для всей совокупности человеческих восприятий и вырабатываемых из них представлений тоже возможна подобная же проверка, после которой легок и ответ на вопрос: совпадают ли наши представления с действительностью, взятой самой по себе? «Логическая ошибка такого умозаключения в забвении того, - подчеркивал Н.К. Михайловский, - что отдельное восприятие проверяется другим восприятием и ничем иным. Вся же совокупность восприятий может быть проверена лишь сама собою, ибо, кроме восприятия, у человека нет орудия, посредством которого он мог бы познать объективную действительность»902 (выделено Н. М. - Т. К.). «Как человек не может выпрыгнуть из самого себя, - повторял Н.К. Михайловский, - так не может он выйти из рамок своей психофизической организации. Его органы чувств, эти орудия его познания, с их своеобразным устройством, обусловливают собою весь материал его представлений, содержание всей его мыслительной работы. Проверку деятельности всей совокупности этих органов чувств чем-нибудь для них посторонним человек предпринять не в силах, ибо у него для этого не хватает немногого: как раз этого “постороннего”... На вопрос: “Соответствуют ли наши представления действительности? Вся совокупность наших ощущений, восприятий и представлений представляет ли точный снимок с объективного мира?” - ответить мы могли бы, - указывал он, - лишь в том случае, если бы помимо наших впечатлений и восприятий, путем какого-нибудь сверхъестественного наития, мы познали бы ту же самую “объективную действительность”, которую мы знаем через по средство наших органов чувств. Только в этом случае мы имели бы две истины о мире, полученные из двух различных источников и могли бы одну проверить другой»903. Но если источник, из которого мы черпаем наши понятия о сущем, только один, то чем мы можем проверить «достоверность» этого источника? Н.К. Михайловский считал, что «..настоящей действительности мы не знаем». Только «наивный реализм» вульгарного здравого смысла полагает, что вещи известны нам независимо от субъективной природы наших восприятий, что мы можем познать объективную истину, не привнося в процесс этого познания равно ничего «от себя». По мнению «наивного реалиста» истина существует независимо от моего представления и часто вопреки ему, как в случаях галлюцинаций, дальтонизма и т. п.904 Н.К. Михайловский на суждения «наивного реалиста» отвечал указанием на то, что действительно, «...истина, реальность вещи не зависит от индивидуальных условий природы познающего субъекта», но отсюда неверно делать заключение о «независимости истины от условий познающего субъекта вообще». «...Представление об истине, независимой от субъекта вообще, о реальности, стоящей выше людей и вне их, - по мнению Н.К. Михайловского, - явилось естественным результатом того, что представлениям отдельных единичных лиц приходится противополагать общее представление массы. Но оно также обусловлено субъективною природою субъекта - только не единичной, конкретной природой, а средней природой среднего человека.... Восприятия одного человека можно проверять восприятиями совокупности других людей. Но если мы спрашиваем, соответствует ли это последнее, общечеловеческое восприятие самому ощущаемому, воспринимаемому объекту, проверка становится опять-таки невозможной, потому что произвести ее нечем... Только могучая социологическая потребность общения между людьми, - подчеркивал Н.К. Михайловский, - заставила человечество последовательно выделять из всей суммы индивидуальных и в этом смысле субъективных восприятий такие, которые особенно способны служить общей почвой для духовного общения, в которых между собой гармонизирует наибольшее число личностей... Не то, следовательно, - заключал Н.К. Михайловский, - чтобы индивидуальные уклонения были менее “действительны”, чем обычные, средние, нормальные. Те и другие равно действительны, равно необходимы и функционально связаны с природой воспринимающего субъекта. Требования общественной жизни заставили человека, “животное общественное”, возвести в ранг высшей истины... представление рода homo sapiens сравнительно с представлениями индивида. Общественная жизнь создавала нормы не только для поведения, но и для работы ума. Средний общественный тип сделался мерилом для индивида. Но эта истина есть только истина относительная, истина для человека» (выделено везде автором. - Т. К.)905. «“Верховным” критерием истинности в таковом случае является, - подчеркивал Н.К. Михайловский, и с ним здесь соглашался В.М. Чернов, - “пригодность для жизни”, способность служить практическим потребностям данным образом организованного существа» (выделено автором. - Т. К.)906, т. е. «конечного критерия истины нужно искать не в чисто теоретической, а в практической области»907. «Наш критерий, - говорил Михайловский, и повторял за ним В.М. Чернов, - имеет ...ту неоценимую выгоду, что он объединяет области теоретическую и практическую»908. Читатель, знакомый с эмпириокритицизмом, указывал В.М. Чернов, «заметит без труда, до какой степени отвечает предлагавшееся им (Р. Авенариусом) построение “философии как мышления о мире, согласно принципу наименьшей меры сил” тем требованиям, которые ставит философии Н.К. Михайловский от лица коллективного “профана” (“наука должна служить нам, профанам! Ее способность служить нам - мерило ее научности!”)»909. Н.К. Михайловский, настаивал В.М. Чернов, так же, как и Р. Авенариус, был убежден, что «...все наше психическое содержание без остатка, т. е. все наши мысли, знания, будь они истинны или ложны, все наши желания или чувства, будут ли они хороши или дурны - обязаны своим происхождением опыту»910. И постановка задачи - «...разделаться раз и навсегда со всякой метафизикой (как идеалистической, так и материалистической. - Т. К.) путем соединения позитивного эмпиризма с философским критицизмом, путем очищения не только ра зума, но и опыта, и устранить из “истины” всякий разъедающий дуализм»911 - одинакова у Н.К. Михайловского и Р. Авенариуса. Поэтому «попыткой выпрыгнуть из собственной шкуры», по словам В.М. Чернова, казалось Н.К. Михайловскому всякое стремление познать безусловную, безотносительную к «модифицирующим чувственным аппаратам человека» «действительность» или «вещь в себе» (т. е. утверждения исторического материализма и философского идеализма). «Положительной науке, - говорил Н.К. Михайловский, - нет никакого дела до субстанций и соответствующих им критериев истинности наших понятий... Для нее истина есть только, если так можно выразиться, известный, специальный случай равновесия между субъектом и объектом... Нетрудно видеть, - утверждал он, - что красота, польза, справедливость в отдельности представляют такие же частные случаи равновесия между субъектом и объектом, между человеком и природой и другими людьми, как и истина; все это - различные способы удовлетворения различных требований человеческой природы» (выделено мною. - Т. К. )912. Все вышеизложенное позволило В.М. Чернову заявить, что Н.К. Михайловскому удалось опровергнуть главный аргумент против возможности «научного построения» единой «системы правды» - утверждение, что у «правды - истины» и «правды - справедливости» различны основные критерии, доказав, что «мерилом истины является человек, как существо целостное, не только мыслящее, но и чувствующее, стремящееся к известным целям, действующее»913. Таким образом, согласно «субъективному методу», в «науках о человеке и человеческом обществе», где исследователь (субъект) неизбежно присутствует в объекте, «констатирование объективных признаков и субъективное (психологическое) их истолкование, - был уверен В.М. Чернов, - должны гармонически сливаться»914. Или, говоря иначе, теоретическое исследование вместе с тем должно являться и оценкой. Попытки же игнорировать «субъективную сторону общественных явлений» (оценку) привели бы, по мнению Н.К. Михайловского, разделявшемуся и В.М. Черновым, к тому, что «...остались бы совершенно в тени вопросы, какие формы общественных агрегатов более или менее удовлетворяют требованиям человеческой природы или какие из них способствуют материальному благосостоянию и духовному росту составляющих агрегат единиц»915. Выяснив наличие общих подходов к изучению общественных явлений у Н.К. Михайловского и Р. Авенариуса и доказав тем самым соответствие базовых идей концепции Н.К. Михайловского (входившей в число опор неонароднического мировоззрения) одной из самых современных научных теорий, В.М. Чернов переходил к выявлению непротиворечивости эмпириокритицизма и марксизма. С этой целью он обратился к тезисам К. Маркса о Фейербахе (1845 г.), напечатанным в качестве приложения к книге Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии», опубликованной в 1888 г. В.М. Чернов выражал согласие с мнением Ф. Энгельса, считавшего тезисы «неоценимыми в качестве первого документа, в котором отложился гениальный зародыш нового миросозерцания» (выделено В. Ч. - Т. К.)916, но был категорически против того, чтобы считать позднее сложившуюся теорию К. Маркса и Ф. Энгельса результатом развития этих тезисов. По его мнению, «некоторой расплывчатости формы» тезисов соответствовала такая же «неопределенность и расплывчатость в содержании». У К. Маркса, полагал В.М. Чернов, ко времени написания тезисов «определилась... вполне... лишь общая тенденция мировоззрения, общий дух, его проникающий, но далеко еще не сложились ни все его внешние очертания, отграничивающие его от других мировоззрений, ни внутренняя структура... К тому же... последующая идейная эволюция Маркса шла зигзагами, а вовсе не была так же прямолинейна и логически правильна в определенном направлении, как развитие определенного вида организма из его эмбриона. Вот почему Энгельс, - пояснял Виктор Михайлович Чернов, - ... сплошь и рядом дает к тезисам Маркса комментарии (в своей работе 1888 г. - Т. К.), упраздняющие текст...» (выделено В. Ч. - Т. К.)917. Дело в том, что, как представлялось В.М. Чернову, именно в этих тезисах заключались идеи, в принципе сходные с идеями, развивавшимися позже Р. Авенариусом и Э. Махом, но, к сожалению Виктора Михайловича Чернова, эти идеи К. Маркса были не только не развиты, а, напротив, заменены другими. Сходство содержания тезисов К. Маркса о Фейербахе с эмпириокритицизмом он видел в следующих моментах. Из первого тезиса К. Маркса рассматривалось следующее утверждение: «Главный недостаток всего предшествующего материализма - включая и фейербаховский - заключается в том, что объект, действительность, чувственная данность рассматривается им лишь с объективной, созерцательной стороны, а не в качестве человеческой чувственной деятельности, практики (выделено до сих пор К. М. - Т. К), не субъективно» (выделено В. Ч. - Т. К.)918. По мнению В.М. Чернова, К. Маркс здесь указывал на то, что «для материализма данные опыта обладают абсолютной реальностью, которую человеку оставалось лишь пассивно созерцать», что для материалиста «...скрыта “деятельная” сторона, “активная” роль самого субъекта в процессе познавания. Для него скрыто, - вновь повторял В.М. Чернов, что и процессы восприятия, и процессы мышления - суть область человеческой практики, субъективной деятельности, имеющей важное значение в регулировании совокупности взаимных отношений между человеком и средой» (выделено В. Ч. - Т. К.)919. На наш взгляд, здесь заслуживает внимания отсутствие определения, даваемого К. Марксом термину «материализм» - «предшествующий»: именно об этом материализме у К. Маркса и шла речь. В.М. Чернов не по забывчивости опускал данное определение, а вполне осознанно - для него любой материализм, оцениваемый с позиций эмпириокритицизма (и «диалектический») являлся видом метафизики. Далее он приводил вторую часть первого тезиса К. Маркса: «Поэтому деятельную сторону, в противоположность материализму, развивал идеализм, - но развивал только абстрактно, так как идеализм, естественно, не признает реальной чувственной деятельности как таковой» (выделено К. М. - Т. К.)920. С К. Марксом здесь В.М. Чернов был согласен и подчеркивал, что «идеализм, при всем своем преимуществе (перед “предшествующим материализмом”. - Т. К.) в этом пункте воспользоваться этим преимуществом... не мог», так как тяготел к «сверхчувственному» миру и признание активной роли субъекта в познании ему нужно было только для того, чтобы «...поколебать веру в реальность этого мира и тем самым подготовить умы к признанию высшей реальности, лежащей по ту сторону опыта» (выделено В. Ч. - Т. К.)921. В.М. Чернов подчеркивал несостоятельность «идеализма», как и «материализма» (вообще. - Т. К.) в решении задачи: «объединить теорию и практику, поняв, что “объект, действительность, чувственная данность” имеют свою субъективную сторону, что их теоретическое познание есть в то же время “человечески-чувственная деятельность, практика”». Он поддерживал точку зрения К. Маркса, что и материализм Л. Фейербаха не объединяет теорию с практикой, потому что, по словам К. Маркса, «...он рассматривает только теоретическую деятельность, как истинно-человеческую деятельность, тогда как практика рисуется ему и изображается им исключительно в грязно-житейском виде. Он не понимает, таким образом, значения общественнопреобразовательной (у К. Маркса «революционной» (выделено К. М. - Т. К.) и практически- критической деятельности»922. В.М. Чернов счел нужным в комментарии о взглядах Л. Фейербаха подчеркнуть, что он (Л. Фейербах) разделял все ту же «общую ошибку материализма», заключавшуюся в том, что материалисты, не замечая субъективного элемента уже в самом человеческом познании, тем самым «вырывают пропасть между теорией и практикой». Укрепляясь на «чисто объективной» точке зрения, материалисты теряют «...чутье субъективного, практического», игнорируя при этом слова К. Маркса, что «...материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств... забывает, что обстоятельства изменяются людьми...» (тезис 3)923. С точки зрения В.М. Чернова, во втором тезисе К. Маркс высказывал мысль, подтверждающую, что его (К. Маркса) понимание критерия истины имеет сходство с позицией позитивизма (как имеющего, «в конце концов, практическую природу»). Именно так он оценивал следующие слова К. Маркса: «Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью - вовсе не вопрос теории (выделено В. Ч. - Т. К.), а практический (выделено К. М. - Т. К.) вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т. е. реальность, мощь, посюсторонность (выделено В. Ч. - Т. К.) своего мышления. Спор же о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический спор» (у К. Маркса выделено слово «схоластический». - Т. К.)924. Эти слова, полагал В.М. Чернов, не допускают множественности толкований, в них однозначно утверждается, что область «мышления» ограничивается «посюсторонним» миром, отрицаются «всякие сверхчувственности», т. е. именно то, что можно найти и у «теоретиков “субъективного метода”»925 (народников, начиная с П.Л. Лаврова и Н.К. Михайловского. - Т. К). И даже более того: «Здесь, - писал В.М. Чернов, - в существе дела столь же решительно отрицается и двойственность критериев правды - истины и правды - справедливости. У правды - истины оказывается также практический критерий, да и сама теория, само мышление, вплоть до элементарнейших чувственных восприятий, оказывается частью человеческой практики. Духовное сродство обеих точек зрения бьет в глаза. “Экономическая (в смысле “экономии мышления”) природа всякого мышления” (Мах), подчиненная высшему принципу “поддержания жизнесохранения” (Авенариус) или “поддержания равновесия между субъектом и объектом, между человеком и природой и другими людьми” (Михайловский) - вот определяющее начало, под влиянием которого вырабатывалось, складывалось путем естественного подбора (Зиммель), в усложненной общественной среде (Риль) то, что мы теперь называем “объективной истиной”» (выделено В. Ч. - Т. К.)926. Сходство идей К. Маркса (в его тезисах) с «теоретиками субъективного метода» В.М. Чернов находил также в восьмом и одиннадцатом, последнем тезисах: «Все таинственное, влекущее теорию к мистицизму, находит свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики ...Философы только различным образом истолковали мир; но дело идет о том, чтобы изменять его» (у К. Маркса - «изменить». - Т. К.) (выделено В. Ч. - Т. К.)927. Здесь В.М. Чернов видел установку на активное, а не пассивное отношение человека к миру и находил, что эти «превосходные слова» по духу «совершенно подходят к тому философскому миросозерцанию, которое ставит себе целью интегральное слитие теоретического и практического момента, объединение правды - истины и правды - справедливости»928. После всего сказанного В.М. Черновым о содержании тезисов К. Маркса понятно его сожаление, что в дальнейшем эти идеи не были К. Марксом развиты929, однако для него в данном случае самым важным было указать на принципиальную возможность осовременить социально-философскую концепцию К. Маркса, извлекая из-под поздних наслоений вышеуказанные идеи930. Поставленную перед собой очередную задачу: сблизить взгляды Н.К. Михайловского и К. Маркса с позитивизмом В.М. Чернов считал разрешенной проведенным анализом. Далее В.М. Чернову оставалось найти точки соприкосновения в теориях К. Маркса и Н.К. Михайловского. Их он обнаружил довольно быстро в том факте, что оценочный подход к общественным процессам был не чужд и «объективисту» К. Марксу. «Что бы ни утверждали русские марксисты, подчеркивал В.М. Чернов, но К. Маркс широко пользовался оценкой исторических явлений в обще ственной жизни»931. «Маркс, как историк, - писал он, - постоянно становится в роль судьи (выделено В. Ч. - Т. К.), и очень строгого судьи борющихся общественных групп; их недостаточному пониманию своих интересов и нужд, их неправильной оценке отношения тех или иных общественных форм и учреждений, их ошибкам в выборе средств для намеченных задач он постоянно противопоставляет свое - для него единственно правильное понимание (ведь иначе он и не сделал бы этого понимания своим)»932. По мнению В.М. Чернова, особенностью исследовательских подходов К. Маркса было не принципиальное, не качественное, а всего лишь «количественное» отличие от так называемых субъективистов. Дело в том, указывал он, что К. Маркс обращал внимание преимущественно на «известного рода события и определенную (экономическую) их основу» и потому имел дело с «элементарнейшими - материальными - потребностями людей. Здесь оценка легче, чем там, где речь идет о потребностях более сложных, более развитых. Но разница здесь только количественная, а не качественная. Маркс обращал главное внимание на психологию масс, а наиболее общими потребностями являются наиболее элементарные; потребности более сложные и высшие естественно более отмечены печатью индивидуальности; обращая же более внимания на взаимодействие социальных групп и роняя лишь крохи внимания деятельности единичных личностей, мы естественно топим индивидуальное во всеобщем, своеобразное в обычном, сложное в элементарном. Можно считать это односторонностью и пробелом исторического исследования; но как бы велики ни были у той ли другой школы подобные односторонности и пробелы, опорным пунктом понимания истории и оценки исторических явлений все же будет, — подчеркивал В.М. Чернов, - определенное устойчивое, возможно более научное понимание системы потребностей, действующих в человеке, и рациональных путей для удовлетворения как каждой из них в отдельности, так и всей их совокупности» (выделено мною. - Т. К. )933. В.М. Чернов отмечал, что и в «Капитале», а не только в исторических работах («Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», «Классовая борьба во Франции») К. Маркс исследовал не только «объективную сторону хозяйственного процесса», но и оценивал «внешние явления... с точки зрения их влияния - положительного или отрицательного - на счастье, благо, развитие личности». Так, например, К. Маркс доказывал, что домашняя система промышленности успевает «воспроизвести и даже превзойти все чудовищности фабричной системы, не воспользовавшись, однако, какими бы то ни было положительными элементами общественного прогресса, которыми она обладает»; он мимоходом нередко заглядывал, указывал В.М. Чернов, в «идеальное будущее», намечая «единственный способ произведения всесторонне развитых людей»; он не раз подчеркивал, что при современных условиях «известные» явления бывают «источником нравственной порчи и рабства», хотя они «при соответственных условиях должны превратиться в источник человеческого развития934. Отсюда В.М. Чернов делал вывод, что у К. Маркса можно увидеть ту же «основную субъективную идею, являющуюся для него мерилом оценки хозяйственных форм» (потребности всестороннего развития индивидов), что и у Н.К. Михайловского935. Разница между ними в том, полагал он, что К. Маркс, «...будучи специалистом в совершенно других сферах знания, не только не развил подробно и не мотивировал данными психологии эту основную субъективную идею, он даже вообще скуп на проявление этих субъективных нот». И заключал он заявлением: «Вот почему я считаю социальнопсихологические исследования Михайловского о счастье и гармоническом развитии личности самым прямым дополнением исследований Маркса. В основе этих последних исследований лежит тот же самый идеал всестороннего развития и та же критика переразвития одних сторон человеческой природы в ущерб другим» (выделено мною. - Т. К. )936. О том, что «субъективный метод» Н.К. Михайловского не настолько «reductio ad absurdum» идеализма, как его оценивал Г.В. Плеханов («Нраву моему не препятствуй! - вот последний довод субъективизма»)937, писали и другие неонародники. В частности, Р.В. Иванов-Разумник в своей «Истории русской общественной мысли» отмечал, что, хотя Г.В. Плеханов и указал на некоторые ошибки субъективизма, например, на «субъективный метод» (конечно, это не метод), но Н.К. Михайловский был прав в том, что требовал синтеза правды - истины и правды - справедливости, что означало требование необходимости этики в социологии938. Марксисты же, по мнению Р.В. Иванова-Разумника, не хотят понять того, что социально-экономический критерий («марксистская истина», по его словам) «законен» как методологический прием при объяснении общественных явлений (и остается здесь «в силе»), но рядом с ним, за ним должен стоять критерий «философский и этический», без которого «...и общественность, и индивидуальность равно непонятны». Дело в том, разъяснял он, что личность вырастает на социальной почве (в этом марксисты правы), но это не отменяет факта, что «глубочайшие этические запросы этой личности могут быть объяснены только этическими и философскими критериями»939, на что и указывал Н.К. Михайловский. Марксистам это трудно понять потому, считал Р.В. Иванов-Разумник, что для теории К. Маркса вообще характерно «пренебрежение» к «неповторимой, индивидуальной человеческой личности, но именно поэтому на “диалектическом материализме” (“энгельсированном гегельянстве”) вряд ли, - полагал он, - остановится русская общественная мысль»940. Очень интересные суждения о разнице между «субъективистами» и «объективистами» принадлежат Л.Э. Шишко, видному члену партии эсеров. В «Очерках по вопросам экономики и истории», в разделе - отклике на «Очерки по истории русской культуры» П.Н. Милюкова он писал, имея в виду не только марксистов, но главным образом все же их: «Нам кажется ошибочным сведение учения субъективной школы к желанию поставить психические явления вне и выше материальных условий. Центр тяжести вопроса заключается вовсе не в этом, а в признании или непризнании в числе необходимых элементов исторического процесса области субъективных стремлений и целей, системы тра диций, верований, чувств и идей, без сомнения, обусловленных в своем происхождении внешними причинами, но развивающихся сообразно своим внутренним законам и действующих на исторической сцене в качестве общественных сил» (выделено Л. Ш. - Т. К)941. По его мнению, «объективная школа», не отрицает, конечно, «присутствия» в истории человека с его субъективными ощущениями, но она приписывает ему «чисто передаточную роль». Имеется в виду, что все содержание какого-либо «переворота» или изменения в общественных отношениях, с точки зрения «объективистов», «уже заключено в тех или других внешних объективных причинах: условиях производства, географической среде или соседстве хищных народов - и необходимость этого изменения уже предустановлена объективной причиной; человек же, или, вернее сказать, общество является лишь исполнителем этих предначертаний»942. Из такого понимания исторического материализма вполне оправданно вытекал вывод о логической противоречивости теории К. Маркса. «Объективная школа, - полагал Л.Э. Шишко, - признает (выделено мною. - Т. К.), что чисто стихийный исторический процесс, представленный в последнем счете состоянием производительных средств или другими объективными факторами, должен совершить на известной ступени общественной эволюции настоящий salto mortale (выделено Л. Ш. - Т. К.) всей этой теории и превратиться в осуществление высших человеческих идеалов»943. Взгляды представителей «субъективной школы», к которым примыкал и сам Л.Э. Шишко, им были сформулированы в целом так, что требуют серьезного к себе внимания. «Субъективисты», писал Л.Э. Шишко, считают, что для объяснения сложного общественного явления необходимо «...предположить наличность дифференцированной психической области, в которой под влиянием внешних причин и материальных условий, а также под влиянием психических воздействий развиваются общественные силы, устанавливающие и поддерживающие известные общественные отношения»944. Общий вывод, который он отсюда делал, чрезвычайно важен, так как касается сердцевины разногласий между российскими социал-демократами и неонародниками. «Историческая необходимость этих отношений, - продолжал Леонид Эммануилович Шишко, - лежит не в самих внешних причинах, а в вызванных ими и данным состоянием общественной психики общественных силах. Отсюда — гораздо более относительный характер этой необходимости (исторической. - Т. К.) и меньшая обусловленность общественных отношений причинами, не подлежащими воздействию человека; отсюда — возможность государственных реформ и общественной деятельности» (выделено мною. - Т. К.)945. В завершение он подчеркивал, что, с точки зрения «субъективистов», «...исторический процесс всегда (выделено Л. Ш. - Т. К.) является осуществлением человеческих стремлений в пределах, определяемых материальными условиями и объективными факторами (выделено мною. - Т. К.), меняются лишь активные деятели исторического процесса, а вместе с ними и самый характер осуществляющихся субъективных стремлений. Замена одних субъективных стремлений другими, - указывал он, - может встретить непреодолимые препятствия в данное время и принять форму далекого идеала; но она возможна логически; замена объективной необходимости общественными идеалами — методологический (выделено мною. - Т. К.) non sens» (выделено Л. Ш. - Т. К.)946. Из рассуждений Л.Э. Шишко можно извлечь ряд важных выводов. Примечательно, что и он видел в историческом материализме экономический материализм, да еще со склонностью к экономическому детерминизму, потому и мог написать о выполнении человеком / обществом «предначертаний», заключенных в «условиях производства» и о salto mortale от объективной логики исторического развития к осуществлению «высших человеческих идеалов». Что же касается позиций «субъективной школы», то здесь выражаются идеи, которые, при спокойном размышлении, могли бы быть, по нашему мнению, восприняты социал-демократами. Во- первых, это указание Л.Э. Шишко на признание «субъективистами» обусловленности «области субъективных стремлений и целей, традиций, верований, чувств и идей» внешними причинами; но, в свою очередь, указание и на то, что эта область, раз возникнув, развивается по своим внутренним законам и действует в истории как «общественная сила», т. е. имеет и обратное влияние на общественные отношения, в том числе отношения производства. В сущности, Л.Э. Шишко здесь говорил о социальной психологии как факторе исторического развития: об истоках ее формирования (внешние причины или объективные обстоятельства плюс социопсихическое взаимодействие индивидов) и роли в обществе (тормозящей или способствующей пониманию необходимых общественных перемен и побуждающей к соответствующим социальным действиям). Представляется, что с теорией К. Маркса, с учетом разъяснений Ф. Энгельса в 90-е годы XIX в. о понимании им и К. Марксом взаимодействия экономического базиса с другими сферами общества, здесь принципиальных расхождений не было. Эти идеи и у социал-демократов начинали находить отклик (Г.В. Плеханов и А.А. Богданов - представители старшего и более молодого поколений марксистских теоретиков - больше других размышляли над социопсихологическими проблемами). Думается, что внутренний протест у ортодоксальных марксистов могла вызвать та часть суждений Л.Э. Шишко, где говорилось об «относительном характере исторической необходимости». Между тем, это второй момент в его рассуждениях, к которому мы бы хотели привлечь внимание. По нашему мнению, данное суждение можно «развернуть», как указание на альтернативность исторического процесса в рамках исторической необходимости. Эта плодотворная идея, к сожалению, и столетие спустя так же трудно усваивается, поскольку утвердилось положение несовместимости идеи исторической необходимости и альтернативности истории. В то время как признание альтернативности исторического процесса уже в те годы могло бы избавить социалистов от серьезных ошибок. И, конечно, Л.Э. Шишко заострил проблему социального идеализма (роли социальных идеалов) в истории, заявив, что согласно «объективистской» теории, как тогда понимался марксизм, к идеалу - социализму можно прийти только через логическое salto mortale. Если же признать целенаправленную человеческую деятельность как самостоятельную «историческую силу», тогда идеал может быть далеким или близким в осуществлении, но логически он вполне мыслим. В этих словах содержится, на наш взгляд, предложение смягчить «объективизм» марксизма, реабилитировав субъект, причем не отказываясь от действия исторической необходимости. Такой же (как и Л.Э. Шишко) «методологический нонсенс» видел в историческом материализме А.В. Пешехонов. Он утверждал, что не может назвать марксизм «эволюционным учением» (в смысле непротиворечивости), как о том говорил Н.А. Бердяев, потому что «всецело подчиняя в прошлом и настоящем “сознание” “бытию”, он (марксизм. - Т. К.) предвидит, однако, в будущем полное господство первого над последним. Я разумею, - объяснял А.В. Пешехонов, - ...пресловутый “прыжок из царства необходимости в царство свободы”...»947. Причем интересно, что, по его наблюдениям, марксизм постепенно смягчал свою позицию в отношении роли «сознания». «Марксистами все больше начинают цениться, - писал А.В. Пешехонов, - “идеологи”» (имеются в виду теоретики РСДРП, обосновывавшие положение о пролетариате как выразителе не только своих классовых, но и общечеловеческих интересов, которые, однако, реальным пролетариатом были еще «не осознаны»)948. У Р.В. Иванова-Разумника тоже встречаются такие утверждения949. И все же подробнее других рассматривал роль социальных идеалов В.М. Чернов. Мы оставили В.М. Чернова на том, что, по его мнению, ему удалось доказать не только непротиворечивость идей К. Маркса и Н.К. Михайловского, но и их взаимодополняющий характер, к тому же, что (это Виктор Михайлович Чернов продемонстрировал на примерах из текстов К. Маркса) К. Маркс часто пользовался этическим подходом в описании исторических процессов. Проблема, по Чернову, заключалась в необходимости сделать этику в марксизме не контрабандной, а явной. Чтобы нагляднее показать, что может быть в противном случае, В.М. Чернов разбирал «феномен Бернштейна». Полемика с Э. Бернштейном показывает, утверждал он, что «современные критики (марксизма, в частности, Э. Бернштейн. - Т. К.), изверившись в старом революционном “догмате”, нередко совсем остаются без догмата. Их прежний метод обосновки “конечных целей” и сами эти “конечные цели” так прочно срослись в их сознании друг с другом, что, отка завшись от первого, они начинают очень двусмысленно относиться и к последним» (выделено мною. - Т. К.)950. Сам факт выступления Э. Бернштейна против «объективизма» теории К. Маркса оценивался В.М. Черновым как вполне закономерный, оправданный. Но он не согласен был с конкретными предложениями Э. Бернштейна по реформированию марксизма, в которых он видел начало отказа и от социализма. В.М. Чернов с грустью констатировал, что, вместо того, чтобы осуществить «рациональный синтез между практическим идеализмом и теоретическим реализмом, ...к которому, - добавлял он, - в лице П.Л. Лаврова и других так давно стремится русская революционная мысль, ...Э. Бернштейн написал ставшую печально знаменитой фразу “...конечная цель движения для меня - нуль, а само движение - все”»951. Причину столь неожиданной формулировки Э. Бернштейна В.М. Чернов видел в укорененности того в ортодоксальном марксизме до невозможности «выбиться из круга старых понятий и идей». Дело в том, что «ортодоксы», по Чернову, были убеждены, что «механическое сцепление событий, во-первых, с неудержимою силою создает и создаст вполне социализированное производство, с которого только останется сбросить его капиталистическую форму; и, во-вторых, то же механическое сцепление событий настолько разовьет противоречие между этой капиталистическою формою производства и всем его внутренним строем, вполне подготовленным к социализму, что эта устарелая форма в силу чисто хозяйственных условий не сможет более держаться и должна будет рухнуть» (выделено В. Ч. - Т. К.)952. Когда же последующими фактами этот оптимизм был подорван, то у части ортодоксальных марксистов, разъяснял В.М. Чернов, тех из них, у кого представление о крахе капиталистического строя «тесно срослось» с представлением о победе социализма, скептическое отношение к теории К. Маркса было перенесено и на социализм. В то время как ситуация требовала (и требует), подчеркивал он, не от социализма отказываться, а укреплять теорию учением о социальном идеале, т. е. внести в социальную философию К. Маркса элемент «законного субъективизма» (выражение В.М. Чернова), потому что не может быть никакой «тяжбы» между не только не противоречивыми, но, напротив, «логически неразрывными» началами (принципом, определяющим направление движения - «конечная цель» и его «определяемым» - самим движением). В итоге В.М. Чернов констатировал ситуацию, когда ни в «утопическом» социализме (по известным причинам), ни «в ортодоксальном» марксизме (с его недоверием ко «всяким субъективным идеалам и идеологии»), ни в марксизме «критическом» (имелся в виду ревизионизм берн- штейновского толка) - с его «принижением идеала перед повседневной практической работой - не дано решения, способного удовлетворить «русских революционеров» в «живом синтезе революционного идеализма и трезвой оценки действительности»953. Именно в этом обстоятельстве В.М. Чернов видел причину, по которой неонародники («русские революционеры») тяготели к «социологическому субъективизму, к динамической социологии - к социологии, которая была бы прежде всего философией революционного действия» (выделено В. Ч. - Т. К.)954, т. е. к концепции, которую разделял он сам. Какое место в этой концепции отводилось социальному идеалу, видно из следующих разъяснений В.М. Чернова. «Социально-политический» идеал движения (фиксируемый в программе-максимум партии) это для него «путеводная звезда», в этом идеале - залог «вечной неудовлетворенности настоящим». За каждой осуществленной реформой, настаивал В.М. Чернов, революционеры уже видят другую и так «...без конца, без перерыва, без остановки». Понятно, что в таком случае идеал не может претендовать на масштаб «абсолютного совершенства», в этом смысле (достижение конечного совершенного состояния) у социалистов «конечной цели» движения нет: достигаемый идеал сменяется другим и так бесконечно, поскольку бесконечен социальный прогресс (тип «конечного» идеала В.М. Чернов называл «блаженной Обломовкой»)955. Под «конечной целью» в неонародничестве понимается, отмечал В.М. Чернов, «...не абсолют, дальше которого нет ничего, а просто общий принцип, в котором суммируются все наши частные цели»956. Если социалисты сознательно избрали служение социальному идеалу, подчеркивал он, тогда они готовы (должны быть готовы) к тому, что те социальные порядки, которые им представляются близкими к идеалу или идеальными, их потомки неизбежно будут критиковать. Причем ни сознание несовершенства своих идеалов, ни неизбежные трудности и неудачи на этом пути не приведут революционеров, подчеркивал Виктор Михайлович Чернов, к разочарованию в жизни или своем идеале. Потому что от этого, писал он, «наша правда не становится ложью и мы - не слепцы, обманывающие самих себя. Наша правда - самая подлинная правда, пока она движет вперед историю; она не ложь до тех пор, пока не изжита, пока она не дала человечеству всего того содержания, которым была чревата»957. Кроме того, ни в каком случае нельзя, по мнению В.М. Чернова, отказываться от идеала и бороться только за ближайшие цели еще и по психологическим мотивам. Чем уже и мельче общественный идеал, был убежден В.М. Чернов, чем меньше энергия его представителей, тем меньше их готовность к самопожертвованию, тем меньше их смелость, решительность в критические минуты. Борьба же за социализм, указывал он, «...держится целиком на самопожертвовании, на способности единичных личностей отдавать свою жизнь, свободу, все за счастье своей родины. ...Никто не отдаст себя на заклание ради, скажем, расширения местного самоуправления или иной, хотя бы и наиполезнейшей частной реформы. Но тысячи людей шли на вольную смерть, когда в их душе вспыхивала вера, что счастье человечества будет куплено этою ценою. Когда-то эту веру могла возбуждать голая идея политической и гражданской свободы; ныне эта способность перешла по наследству к величайшей идее 3 нашего времени - идее социализма» . Вот почему, приходил к выводу В.М. Чернов, всякое «самоурезывание» социалистического идеала, к которому предлагают перейти критики К. Маркса справа («легальные марксисты», сторонники Э. Бернштейна), было бы «самоубийственной работой» для социалистов958 и потому неприемлемо. Но «критики» марксизма, по его мнению, правы в том, что ощущается настоятельная необходимость в дальнейшем развитии марксизма, тем более что К. Маркс цельную теорию успел создать только в области политической экономии. Признавая, что К. Маркс «высказывал и свои общефилософские взгляды», В.М. Чернов отмечал, что «...здесь он (К. Маркс) не дал нам труда, равного по значению произведенной им работы в сфере экономии»959. Таким образом, рассмотрев социально-философские взгляды Н.К. Михайловского, эмпириокритиков, К. Маркса и его ревизионистов справа (Э. Бернштейн и «легальные марксисты»), В.М. Чернов пришел к заключению, что наилучшим способом модернизации марксизма является синтез его идей с идеями Н.К. Михайловского. Конкретные предложения по развитию марксизма он сформулировал еще в статье «Идеализм в марксизме» (до 1900 г.). «Следует развить, - писал В.М. Чернов, - развернуть идеалистические элементы марксизма, чтобы они стали не случайными проблесками, а логической составной частью миросозерцания. Однако это возможно лишь при соблюдении следующих условий... при решительном устранении из системы (марксизма. - Т. К.) совершенно нефилософского этического скептицизма, всех пережитков фаталистической терминологии, всякой метафизической и узко-материалистической догматики. Только такой ценой мы можем получить целостное социалистическое миросозерцание, стоящее на уровне современного философского и научного развития»960. «Нам ...нужен, - подчеркивал он, - не эклектизм, а целостное синтетическое миросозерцание. Социализм должен быть могучей идейно-философской силой, объединяющей здоровый реализм исследования существующего с могучим идеализмом его оценки и действенного преобразования. Он должен быть истинно-революционным миросозерцанием, одновременно и философией действительности, и философией действия. Самый непримиримый враг всякой метафизики - эмпириокритицизм есть лучший философский фундамент, на котором мы воздвигаем теоретическое здание «активно-динамической школы» в социологии... Эта школа социологии есть научный эквивалент практического революционного социализма» (выделено В. Ч. - Т. К.)961. Ряд работ В.М. Чернова позволяет уяснить, как он понимал конкретику действия механизма развития общества. «Если развитие производительных сил, - писал он, - называть “содержанием хозяйственной эволюции”, а “социальную оболочку - характер управления производством, отношения собственности и распределения - формой”, то процесс развития можно представить следующим образом. Когда “форма хозяйственного строя гармонирует с содержанием, тогда интеллигенция “и за страх, и за совесть” выступает с апологией существующего... строя”». Но когда нарушается эта гармония, - «чем больше форма развивается в ущерб содержанию, - тем решительнее лучшие интеллигентные силы устремляются на искание новых социальных форм»962. Эта формулировка показывает, что, по Чернову, развиваются в первую очередь производственные отношения (в терминологии К. Маркса), или форма (в терминологии В.М. Чернова), причем они могут развиваться в ущерб производительным силам (или содержанию), правда, им не указан источник их развития. Когда наступает конфликт между содержанием и формой, тогда интеллигенция реагирует на это тем, что «устремляется на искание новых социальных форм»963. Отсюда понятна критика В.М. Чернова за субъективизм. Интеллигенция у него играет роль чуть ли не демиурга истории, хотя в примечании он добавлял - «конечно, ...при равенстве прочих условий»964, однако не давал расшифровки этих условий. В таком виде данная формулировка к марксизму имеет отдаленное отношение, но несомненно, что это - попытка «работать» в русле марксистской теории о соответствии уровней развития производственных отношений и производительных сил965. На наш взгляд, можно утверждать, что в рассматриваемый период В.М. Чернов находился в состоянии поиска той формы синтеза идей марксизма с другими, которая бы удовлетворяла материалистическому пониманию истории и не противоречила в то же время новейшим концепциям в этой области. Позже В.М. Чернов так подробно о взглядах в области социальной философии не писал, хотя и от написанного ранее печатно не отказывался. Более того, в статье 1914 года («Упразднение народничества»), в которой рассматривалось предположение Н. Суханова о возможности объединения неонародников и социал-демократов в единую партию, В.М. Чернов писал о вопросах, разделяющих эти течения, и без решения которых объединение, по его мнению, было невозможным. «Два основных вопроса, - отмечал он, - о соотношении капиталистической и некапиталистической эволюции и об отношениях между пролетариатом и остальной трудовой армией по-прежнему являются центральным пунктом, от которого расходятся линии разногласий во все стороны - и к более общим вопросам социальной философии, и к более конкретным вопросам социалистической практики»966. Отсюда видно, что В.М. Чернов и в 1914 г. оставался верен прежним социально-философским взглядам, поскольку вопрос о капиталистической и некапиталистической эволюции затрагивал проблемы исторического материализма и эмпириокритицизма. Суммировав все сказанное в адрес исторического материализма неонародниками и сопоставив их оценки с мнением российских либералов, мы получаем следующую картину. Общее для неонародников и либералов - исторический материализм рассматривался с точки зрения решения двух вопросов: 1) какая роль в нем отводилась личности, как защищались ее интересы; 2) насколько убедительно доказывалась закономерность и реальность социализма. По первому вопросу как те, так и другие приходили к выводу, что социально-философская концепция К. Маркса отличается «антииндивидуализмом», причем здесь речь шла не о социологическом, а этическом значении термина, т. е. имелось в виду игнорирование интересов реальной, конкретной личности или жертвование настоящим ради будущего. Много общего было и в понимании причин этого «антииндивидуализма»: их видели в сугубом «объективизме» и «экономизме» марксизма. Исторический материализм либералами и неонародниками и именовался, как правило, «экономическим материализмом», а сводился вообще к «экономическому детерминиз му, сущность которого современный социолог, член-корреспондент РАН М.Н. Руткевич определяет как «...непосредственное выведение тенденций, логики политического и идеологического развития из тенденций, логики экономического развития, иначе говоря - редуцирование всех явлений общественной жизни к экономической основе вопреки многократной опосредованности их связи с хозяйственными отношениями и наличию обратной связи, т. е. воздействию политики и идеологии на экономику» (выделено М. Р. - Т. К.)967. Именно «объективизм» в форме «экономизма», считали теоретики данных течений, приводил в теории К. Маркса к недооценке роли идей, социальных идеалов как «общественных сил на исторической сцене» и личности как действительного исторического деятеля. На практике это обстоятельство, указывали неонародники, могло служить оправданием социальной пассивности индивида, помимо опасности ущемления его интересов. Не случайно В.М. Чернов заявлял, что «быть может, не такая уже случайность и то, что, тяготея к “активно-динамической” школе в социологической теории, мы являемся такими “активистами” и в практике...»968. Отсюда видно общее у либералов и неонародников понимание проблем социализма как проблем человека в первую очередь, и в том смысле, как защищаются интересы конкретных индивидов, и в том смысле, какими личностными качествами должны обладать индивиды, чтобы социализм мог стать реальностью. Общими для представителей данных общественных течений были и предлагаемые коррективы марксизма - считалось необходимым разработать этическую концепцию (учение о социальном идеале) как составную часть марксизма. На этом общность отношения к историческому материализму между приверженцами идей названных течений заканчивается. Разные социально-философские взгляды либералов и неонародников проявились в предложениях по обоснованию этической концепции. Либералы, как мы видели, стремились укреплять этику опорой либо на Бога, либо на представления о «естественном праве», что в обоих случаях предполагало авторитет сверхопытной инстанции. Неонародники ссылались на гуманистические традиции наследия А.И. Герцена, П.Л. Лаврова, Н.К. Михайловского вполне атеистического характера. Что касается второго вопроса - об убедительности обоснования социализма в теории К. Маркса, то мнения сторон, естественно, были разными. Либералы в лучшем случае соглашались считать этот вопрос открытым, неонародники не оспаривали формационную теорию К. Маркса, хотя позитивистские увлечения заставляли их (в особенности В.М. Чернова) скептически относиться к действию в истории принципа причинности в форме объективных законов. Принцип причинности критиковался теоретиками неонародничества не сам по себе, а лишь в связи с его фаталистическим истолкованием социал-демократами. Такое не строго позитивистское отношение к принципу детерминизма можно объяснить сложностью философских взглядов большинства русских мыслителей как либерального, так и неонароднического направлений, т. е. мыслителей, не относившихся к убежденным марксистам. Практически все они переживали на протяжении жизни противоречивую идейную эволюцию, и в каждый данный момент их взгляды представляли синтез идей разных «философских школ», как об этом писали они сами (П.Б. Струве, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Б. Корень, Р.В. Иванов -Р азумник). Особенностью отношения к историческому материализму неонародников (в отличие от части либералов) было то, что в целом они признавали его ценность как «методологического приема» в исследовании социальной реальности, который позволяет определить вектор исторического развития. И в таком случае (на макросоциологическом уровне) способ производства материальных благ действительно признавался базовым объясняющим принципом. Однако при этом отмечалось, что социально-экономический критерий не в состоянии объяснить то, что относится к сфере, объединяемой в марксизме термином «надстройка», потому что она развивается по своим внутренним законам и нужны другие критерии в анализе этих процессов (по словам Р.В. Иванова-Разумника «философский, этический»), процессов, влияющих, в свою очередь, и на экономику. В связи с этим особый интерес представляют позиции социал-демократических теоретиков, занимаемые ими в отношении подвергавшихся критике социально-философских идей К. Маркса. 3.4.