§ 1. Предупреждение преступлений против участников уголовного судопроизводства в досоветской России

Изучение вопросов предупреждения преступлений было бы неполным без их исследования в историческом аспекте, поскольку без этого невозможно понять, каким образом возникла и развивалась предупредительная деятельность, какую роль она заняла в системе криминологических знаний.

В криминологии укрепилось мнение о том, что предупреждение преступлений — это многоуровневая система мер, направленная на выявление и устранение либо ослабление и нейтрализацию причин преступлений, а также способствующих им условий^[318].

В систему предупреждения преступлений включаются и правовые меры, направленные на разрешение проблем борьбы с преступностью, и, как констатируется в юридической литературе, «специальное предупреждение преступлений наиболее тесно связано с функционированием уголовного права»^[319]. Поэтому, рассматривая исторический аспект проблем предупреждения преступлений против участников уголовного судопроизводства, следует, прежде всего, уделить внимание становлению и развитию законодательства, предусматривающе-

Первые упоминания о преступлениях, совершаемых в отношении участников судебного разбирательства, можно найти в памятнике древнерусского права, каковым являлась Русская правда. Как писал В.О. Ключевский, Русская правда есть кодекс, составленный Ярославом и служивший руководством для княжеских судей XI в., и в древней письменности осталась память о Ярославе как установителе правды, закона; иногда ему давалось прозвище Правосуда^[320].

Так, в ст. 33 Краткой редакции Русской Правды содержались санкции за физическое насилие в отношении смерда, огнищанина, тиуна или мечника без дозволения князя, поскольку только ему было предоставлено право судить своих дружинников и слуг: «Или смерд умучать, а без княжа слова, за обиду 3 гривны; а в огнищанине, и в тивунице, и в мечници 12 гривъне»^[321].

Уставом князя Владимира Святославича было введено церковное судопроизводство, и ст. 4 Устава ограничивала пределы светской юрисдикции, осуществляемой князем, боярами и судьями князя^[325]. В ст. 8 Синодальной редакции данного Устава содержался княжеский приказ, запрещающий своим судьям вмешиваться в дела, рассматриваемые церковным судом, и более того, не рассматривать впредь без участия наместника владыки даже те дела, которые традиционно входили в компетенцию княжеских судей^[326]. Причем церковному суду подлежали дела о посягательствах не только на церковное имущество и символику, но и порядок в церкви^[327]. В ст. 19 Синодальной редакции Устава князя Владимира Святославича под угрозой проклятия запрещалось вмешиваться в дела, переданные церкви.

Устав князя Ярослава Мудрого продолжил идеи невмешательства в осуществление церковного правосудия. Так, ст. 1 Краткой редакции Устава содержит указание боярам, а также собственное обязательство князя не вмешиваться в дела, отданные на рассмотрение митрополиту и епископам^[328], а ст. 38 запрещает под страхом казни по закону вмешиваться кому бы то ни было в церковные суды^[329].

Новгородская судная грамота содержит сведения о важном должностном лице — посаднике и, в частности, о его судебных функциях, чем порождается новая форма организации суда в Великом Новгороде.

Вообще в Великом Новгороде было усложненное судопроизводство с множеством подсудностей. В частности, по Судной грамоте посадник должен судить с наместником князя, а без наместника только назначает судебное заседание, но не заканчивает его. На практике эта совместная юрисдикция посадника и наместника разрешалась тем, что уполномоченные органы и того, и другого, каждый отдельно разбирал подлежавшие им дела при содействии приставов, заседателей, но не решали дел окончательно, а переносили их в высшую ин- станцию^[332].

Таким образом, в соответствии с указанным памятником права расширился перечень участников судопроизводства и в ст. 6 грамоты был дан список всех судебных органов Новгорода: суды посадника, тысяцкого, владычного наместника, докладчиков (членов высшей судебной коллегии), низшие городские и провинциальные суды; упоминаются также судьи сотские и рядовичи, выборные от новгородских сотен и рядов. Соответственно появились и нормы, регламентирующие ответственность за посягательства на участников судебного разбирательства. К примеру, в ст. 5 Новгородской судной грамоты запрещалось «сбивать с суда». В ст. 6 содержались положения, запрещавшие «наводить наводки» — побуждать толпу к нападению на суд или противоположную сторону разбирательства^[333]. Новгородская судная грамота запрещала, кроме того, произвол и расправу в отношении лица, совершившего преступление (ст.

Юридические нормы, охранявшие права, свободы и законные интересы участников судебного разбирательства, содержались и в Псковской судной грамоте. В частности, ст. 58 предусматривала ответственность за самовольное и насильственное вторжение в судебное помещение, а также не позволяла вмешиваться в суд посадника и других судей. Причем любому лицу, которое было наделено властью, возбранялось представлять чью-либо сторону в суде, чтобы не допустить давления на судей собственным авторитетом. За это устанавливалось наказание: заключение в колодки (всадити его в дыбу), штраф в пользу князя в размере 1 руб. и подвернику (специальному должностному лицу, следившему за порядком в помещении суда) — 10 денег^[335].

В Судебнике 1497 г. содержался состав лжесвидетельства. Так, ст. 67 предписывала публичное объявление (проклинать по торгам) о запрещении взяток и лжесвидетельства^[336]. Статьи 2-3 Судебника 1550 г. конкретизировали порядок отправления правосудия и впервые установили ответственность судей за вынесение неправильного решения. В ст. 6 предусматривалась ответственность за ложное обвинение судей в умышленном неправосудии. Жалобник, совершивший фактически ябедничество, наказывался сверх вины (то есть помимо вынесенного ему приговором наказания) дополнительно битьем кнутом и тюремным заключением^[337]. Статьей 99 Судебника 1550 г. предусматривалось наказание в отношении послуха (свидетеля), давшего ложные показания^[338].

Таким образом, в Судебниках 1497 и 1550 гг. содержались составы неправосудия и лжесвидетельства. И хотя они относились к должностным преступлениям и преступлениям против веры, данные нормы обеспечивали законодательную охрану лиц, обвиняемых в совершении того или иного преступле- ния^[339].

Двинская (ст. 6) и Белозерская (ст. 13) уставные грамоты запрещали самосуд. Борьба с самосудом, последовательно продлевавшаяся уставными грамотами наместничьего управления, свидетельствовала, что крепнущее феодальное государство было заинтересовано в том, чтобы ни одно выступление против господствующего класса не осталось безнаказанным.

Соборное уложение 1649 г. завершило собой ряд процессов внутренней жизни России и закрепило законом положение государства, создавшееся из этих процессов, к середине XVII в.^[341] Нормы Соборного уложения, охранявшие участников судопроизводства, также усовершенствовались. Ими предусматривались незаконные действия, направленные против самого судьи и связанные с ложным обвинением в таких действиях.

Так, ст. 105-107 гл. X «О суде» Соборного уложения 1649 г., посвященной вопросам судопроизводства, предусматривали уголовную ответственность за всякого рода нарушения порядка в суде вплоть до драки между сторонами и убийства. При этом виновные несли двойную ответственность: за неправомерные действия против другого лица и за нарушение порядка в суде. В ст. 106 устанавливалась ответственность за оскорбление, причинение телесных повреждений и убийство судьи^[342].

В ст. 162-166 гл. X Соборного уложения обыскные люди (то есть лица, в отношении которых производился обыск), давшие ложные показания, подлежали уголовной ответственности. Наказание определялось в зависимости от социального положения, причем размер штрафа был значительнее у лица, имевшего более высокий социальный статус. Характерно, что наиболее высокие штрафы брались с духовных лиц. В то же время для крестьян предусматривалось специальное наказание — битье кнутом. Отказ от показаний на повальном (массовом) обыске также наказывался в уголовном порядке^[343].

Статьей 104 гл. XXI «О розбойных и о татиных делех» Соборного уложения 1649 г., имевшей своим непосредственным источником Уставную Книгу Разбойного приказа 1616-1617 гг., устанавливалась ответственность для воевод, приказных людей и губных старост за незаконный выпуск из тюрьмы татей и разбойников^[344].

Статьей 10 Указа об отмене в судных делах очных ставок 1697 г. за лжесвидетельство предусматривалась смертная казнь: «А буде же кто свидетель скажет во свидетельстве лживо, и про то сыщется ж: и за то его ложное свидетельство казнить смертью ж»^[345].

Во времена Петра I Артикул воинский 1715 г. регламентировал ответственность за посягательство на достоинство судей и требовал воздавать им почтение и не чинить препятствий исполнению ими обязанностей (арт. 34 гл. 3)^[346]. Артикулы 196-198 гл. 22 Артикула воинского 1715 г. запрещал лжесвидетельство, ответственность за которое была известна еще Соборному уложению 1649 г. и Указу об отмене в судных делах очных ставок 1697 г. ^[347] Кроме того, в гл. 23 Артикула предусматривалась уголовная ответственность за сопротивление различным судейским служителям, палачам и профосам при исполнении ими служебных обязанностей. Артикул 207 гл. 24 говорит о наказании судейских должностных лиц и профоса, которые по небрежности или в нарушение указа отпустят переданного им преступника^[348].

В Кратком изображении процессов 1715 г. осуществлялась охрана прав и свобод обвиняемого в совершении преступления. Так, на основании охранной грамоты обвиняемый, скрывшийся от преследования, мог свободно явиться в суд и свободно отлучиться от него. Статья 5 гл. 2 ч. 1 указанного документа определяла необходимые элементы содержания охранной грамоты и гарантировала неприкосновенность ее обладателя весьма строгими санкциями, вплоть до «лишения живота», то есть смертной казни^[349].

В соответствии с Кратким изображением процессов дача свидетельских показаний являлась обязанностью, отказ от нее был наказуем (ст. 5 гл. 3 ч. 2)^[350]. За лжесвидетельство ст. 17 гл. 3 ч. 2 указанного документа предусматривалось весьма строгое наказание вплоть до изгнания на каторгу^[351].

Значительный вклад в развитие вопросов охраны прав и свобод участников уголовного судопроизводства внесло Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. В нем предусматривалась охрана прав и свобод не только лиц, осуществлявших правосудие, но и других участников уголовного процесса (свидетелей, потерпевших, подозреваемых, обвиняемых). Так, ст. 330 Уложения устанавливала наказание за похищение или истребление вещественных доказательств, произведенных с целью затруднить проведение следствия^[352]. Данное деяние нарушало права и законные интересы лиц, потерпевших от преступлений, так как утрата вещественных доказательств могла привести к оправданию виновного.

О преступных деяниях, связанных с фальсификацией доказательств, говорилось и в ст. 391 Уложения, в которой предусматривалась ответственность должностных лиц, подделывавших подписи, свидетельские показания, составлявших фальшивые акты или оформлявших их задним числом, включавшим в них вымышленные обстоятельства или заведомо ложные сведения^[353].

Статья 377 Уложения закрепила положение, в соответствии с которым вводились санкции за незаконное взятие подозреваемого под стражу судебным следователем. По ч. 1 этой статьи ответственность предусматривалась за взятие под стражу без составления постановления об аресте, если у следователя были к этому законные основания; по ч. 2 квалифицировались арест должностным лицом, которое не имело к этому никаких оснований, и арест должностным лицом, которое вообще не имело права на взятие кого-либо под стражу. Права подозреваемого и обвиняемого охранялись также ст. 480 Уложения, устанавливавшей уголовную ответственность за «содержание кого-либо под стражей долее определенного судебным приговором срока без особых законных к тому причин», ст. 482, регламентировавшей ответственность за «всякое против содержащихся под стражею насилие и за употребление какой-либо неуказанной и недозволенной законом меры»^[354].

Статья 378 гл. 5 Уложения предусматривала уголовную ответственность за незаконные выемку и обыск^[355], а ст. 394-400 — за неправосудие. В этих статьях перечислялись лица, которые, помимо судей, могли привлекаться к ответственности за неправосудие, причем не только в качестве соучастников, но и самостоятельных субъектов данного преступления^[356]. Статья 452 Уложения устанавливала ответственность за злонамеренное разглашение материалов суда и следствия обвиняемому в преступлении, могущих привести к сокрытию истины или к избежанию заслуженного им наказания. Наказание по данной статье не зависело от того, сумел воспользоваться полученными сведениями обвиняемый или нет^[357].

Статья 462 Уложения определяла ответственность в отношении следователя за принуждение им обвиняемого к признанию или свидетеля к показаниям посредством угроз или других противозаконных средств. В качестве наказаний в данном случае применялись «строгий выговор с внесением оного в послужной список; вычет от трех месяцев до одного года из времени его службы; отрешение от должности»^[358].

Как отмечает М.М. Курбанов, уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. регламентировало сбалансированный уголовно-правовой механизм охраны субъектов уголовного процесса, выступавший важной гарантией осуществления правосудия в тот исторический период^[359].

Тем не менее, отдельной главы, объединяющей все преступления против правосудия, в Уложении не содержалось. Права, свободы и законные интересы лиц, участвовавших в отправлении правосудия, охранялись нормами, расположенными в разных главах, например, в гл. 4 разд. 4 «О похищении бумаг или вещей из присутственных мест, сорвании печатей и уничтожении поставленных или приложенных по распоряжению правительства знаков», гл. 2 разд. 5 «О превышении власти и противозаконном оной бездействии», гл. 3 разд. 5 «О противозаконных поступках должностных лиц при хранении и управлении вверяемого им по службе имущества», гл. 5 разд. 5 «О неправосуддю), гл. 10 разд. 5 «О медленности, нерадении и несоблюдении установленного порядка в отправлении должности», отд. 1 гл. 11 разд. 5 «О преступлениях и проступках чиновников при следствии и суде», отд. 3 гл. 11 разд. 5 «О преступлениях и проступках чиновников полиции».

Очередной вехой в развитии положений уголовного законодательства, регулировавшего ответственность за совершение преступлений против лиц, участвовавших в уголовном процессе, стало Уголовное уложение 1903 г. — по- следний по времени принятия фундаментальный законодательный акт Российской империи в области материального уголовного права. В истории его создания, содержании и судьбе отчетливо отразились как особенности последних десятилетий существования Российского государства в целом, так и организации законотворческой деятельности, опиравшейся на начальной — законодательной

— стадии на науку^[360]. В Уголовном уложении 1903 г. основные положения об охране участников уголовного судопроизводства развивались вместе с другими преступлениями против правосудия и были объединены в гл. VII «О противодействии правосудию»^[361]. Однако в данной главе были сосредоточены лишь статьи, регламентировавшие уголовную ответственность за преступления, связанные с судебным разбирательством, которые, в основном, были направлены на неправомерные действия в отношении доказательств либо их источников.

В частности, ст. 158 Уложения устанавливала ответственность за дачу заведомо ложных показаний, ст. 159 — за фальсификацию (подделку или переделку) доказательств^[362]. Статья 166 Уложения предусматривала уголовную ответственность за повреждение, сокрытие или захват вещественного или письменного доказательства, причем наказание зависело от того, к какому преступлению относилось доказательство. При повреждении, сокрытии или захвате доказательства о преступлении, связанном с посягательством на жизнь императора виновному назначалось наказание в виде каторги; о преступлении, связанном с насильственным посягательством на изменение государственного строя

— ссылкой на поселение^[363].

Лицо, явившееся к следователю или в суд в качестве свидетеля, понятого, сведущего лица или переводчика, и отказавшееся исполнить свою обязанность, подлежало уголовной ответственности по ст. 172 Уложения^[364].

Большинство участников уголовного судопроизводства подлежали охране в соответствии со статьями, содержавшимися в гл. 37 Уложения «О преступных деяниях по службе государственной и общественной». Так, ст. 649 Уложения предусматривалась уголовная ответственность за незаконное лишение свободы, ст. 650 — за незаконное производство обыска^[365], ст. 651 — за незаконное производство освидетельствования, ст. 675 — за вынесение неправосудного приговора^[366], ст. 676 — за принуждение обвиняемого, свидетеля или сведущего лица к даче показаний^[367] и т.д.

Таким образом, начиная со времен Русской Правды, и до начала социалистической эпохи, охрана прав, свобод и законных интересов участников уголовного судопроизводства основывалась на нормах, регулировавших уголовную ответственность за посягательства на отдельных участников процесса. Причем, Уложения 1845 и 1903 гг. создали достаточно стройную, отвечавшую уровню развития науки и потребностям практики того времени систему мер уголовно-правового характера, применяемых к лицам, совершившим преступления. С точки зрения закона единственным уголовно-правовым следствием преступления выступало наказание, в то время как все остальные конструкции представлялись лишь его альтернативой, применение которой обусловливалось либо представлениями о степени вины осужденного, либо сугубо практическими соображениями, связанными с необходимостью в любом случае реализовать уголовное наказание^[368].

Вместе с тем, начиная со второй половины XIX в., в связи с зарождением российской криминологической науки стали появляться работы о причинах совершения преступлений, условиях, им способствовавших, зарождаться учения о преступности и методах борьбы с ней.

Одним из первых исследователей, призвавших своих коллег включить в науку уголовного права вопрос о детерминантах преступности, был профессор Московского университета М.В. Духовской, который указывал, что преступление не есть явление случайное, не есть результат одной свободной воли человека, а зависит еще от известных постоянных причин. Точное изучение организма человека, условий, в которых он живет, изучение общественного строя и т.д., все это вместе привело к одному убеждению, что главнейшей причиной преступлений являются пороки общественного строя^[369].

Таким образом, М.В. Духовской положил начало социологическому направлению криминологических исследований, которое продолжили видные ученые второй половины XIX в. С.К. Г огель, П.И. Люблинский, И.Я. Фойниц- кий, М.П. Чубинский и др. Представители социологической школы основным элементом механизма преступного поведения считали влияние на личность внешних социальных факторов, хотя и не отрицали значения ее индивидуальных характеристик. Кроме того, важнейшим методом исследования преступности и ее характеристик они считали статистический анализ.

В частности, С.К. Гогель отмечал, что «настоящее и будущее современной преступности с дальнейшим продолжением быстрого развития статистики будет изучаться главным образом при помощи статистического метода»^[370]. Тем не менее, исследователями преступности в рамках социологической школы стали разрабатываться и меры предупреждения преступности. Так, в учении о мерах борьбы с преступностью, предложенном С.К. Гогелем, рассматривались как репрессивные меры такой борьбы (наказание, психическое принуждение, принудительное воспитание и т.п.), так и превентивные меры. По его мнению, раз преступление — не произведение злой воли, случайной силы, раз это явление социальное, то от него отнимается, так сказать, катастрофический характер: оно подготавливается постепенно, и следовательно, и бороться с ним лучше всего своевременно, предотвращая его наступление^[371]. Таким образом, С.К. Го- гель предлагал предупреждать не только саму преступность, но и способствовавшие ей факторы в рамках рационального соотношения репрессивных и превентивных методов.

Огромное значение в деле борьбы с преступностью С.К. Г огель придавал общественным институтам. Он предлагал бороться с преступностью, в том числе посредством союзного движения. Под союзами ученый понимал объединения личностей, вполне здоровых экономически и нравственно. Союзы эти поддерживали личность, содействовали ей в достижении целей, в то же время создавали понятие корпоративной чести, чести известного призвания, ее чести и достоинства, социального значения. Для поддержания этого понятия чести союзы осуществляли нравственный надзор над своими сочленами, оказывали на них известное психологическое принуждение угрозой исключения из своей среды, которое влекло потерю чести и социального положения^[372].

М.П. Чубинский также рассматривал преступление не только как юридическое понятие, но и как социальное явление, проводя всесторонние исследования взаимосвязи социальной среды и преступности. С его точки зрения, преступность есть следствие каких-то причин; не открыв их и не воздействуя на них, нельзя изменить и следствия. Поэтому руководимая наукой борьба с преступностью должна зиждеться на исследовании причин, которыми обусловливаются возникновение, развитие и изменение преступности^[373]. Считая необходимым активно использовать данные социологии для разработки комплексных мер, направленных на предупреждение преступности, М.П. Чубинский предлагал противодействовать факторам, порождавшим преступность. Он писал, что «если трудно мечтать об уничтожении преступности, то можно и должно стремиться к ее уменьшению и ослаблению, а эта благородная цель будет достигнута тем полнее, чем лучше будут изучены факторы преступности и чем интенсивнее пойдет работа, направленная на борьбу с этими факторами, т.е. на предупреждение преступлений, составляющих в массе своей одно из тягчайших социальных зол»^[374].

Параллельно с социологическим в России развивалось и антропологическое направление изучения преступности. Его ярчайшим представителем являлся Д.А. Дриль, который так же, как и основатели социологической школы, считал источниками преступного поведения личность и внешнюю социальную среду, однако, в отличие от них, особое внимание уделял индивидуальным факторам преступности.

Будучи выдающимся криминологом России, Д.А. Дриль предлагал новые для того времени методы изучения преступности. Для успешной борьбы с преступностью, по его мнению, необходимо, прежде всего, исследовать самих пре- ступников^[375]. Он считал, что «важнее изучать не столько преступление как деяние, а прежде всего самого деятеля, т.е. преступного человека; в то же время преступное деяние также подлежит исследованию, поскольку в нем проявляются особенности преступника»^[376]. Неоспоримая заслуга Д.А. Дриля состоит в том, что он впервые в российской науке разработал типологию личности преступника. Объединение личности преступника в типы он проводил по нескольким основания. Так, по общей характеристике процесса оскудения организма Д.А. Дриль выделял слабонервные натуры и личности по типу Рудина и Обломова. Слабонервные натуры, с его точки зрения, уличаются ослаблением жизненного пульса, постепенно все большим усилением отвращения к труду и всякой деятельности, увеличивающимся замиранием лучших сторон человеческой души и усиливающимся упадком волевой власти^[377]. Личность преступника по типу Рудина Д.А. Дриль сравнивал с тургеневским персонажем и под ним понимал ленивых, чрезвычайно самолюбивых любителей пожить за чужой счет^[378]. При описании типа Обломова за основу им был взят герой одноименного произведения И.А. Г ончарова, которого характеризовало «органическое оскудение и изсякновение органических источников жизни»^[379].

Д.А. Дриль проводил типологию и по различным видам преступности, давая характеристики мелких профессиональных преступников, мелких воров и т.п.^[380] Однако впоследствии большее внимание он стал уделять социальным причинам преступности. Согласно его представлениям люди не рождаются роковыми преступниками, хотя и могут унаследовать особую психофизиологическую организацию, которая предполагает совершение преступления. Но только от окружающей обстановки зависит, станут ли они преступниками^[381]. Как и представители социологического направления, Д.А. Дриль рекомендовал вести борьбу не только с преступностью, но и с причинами и условиями, ей способствующими. Он полагал, что для успешной борьбы с явлениями преступности, для их устранения необходимо ликвидировать сами их причины, притом не только ближайшие, но и более отдаленные и глубокие^[382].

Итак, выдающихся ученых — основателей криминологической науки второй половины XIX - начала XX в. объединяет общность взглядов на основные факторы преступности, а также стремление выработать меры предупреждения не только самой преступности, но и причин и условий, ей способствовавших. Однако это было лишь зарождение учения о мерах борьбы с преступностью и исследователями еще не выделялись ее отдельные виды, не разрабатывались меры предупреждения конкретных преступлений, в том числе и против участников уголовного судопроизводства.

Подводя итоги исследования истории становления и развития мер, направленных на предупреждение преступлений против участников уголовного судопроизводства в дореволюционной России следует сформулировать следующие выводы:

1) изучение правовых источников досоветской России свидетельствует, что со времен Русской Правды в отношении участников судебного разбирательства осуществлялась уголовно-правовая охрана. Причем в большинстве случаев запреты устанавливались за противоправные посягательства, направленные против лиц, наделенных судебной властью. Законодательными актами предусматривалась уголовная ответственность за вмешательство в осуществление правосудия, насильственные и иные противоправные действия в отношении лиц, олицетворявших в те времена суд;

2) дальнейшее развитие российского законодательства привело к совершенствованию положений, охранявших права и свободы участников судебного разбирательства. Начиная с конца XV - первой половины XVI в. до петровских времен законодательные акты были дополнены нормами, предусматривавшими ответственность за нарушение процедуры отправления правосудия: лжесвидетельство, самосуд, вынесение неправосудного решения и т.п.,

3) в законах со времен правления Петра I до середины XIX в. предусматривалась охрана прав, свобод и законных интересов не только лиц, осуществлявших правосудие, но и других участников уголовного процесса (свидетелей, потерпевших, подозреваемых, обвиняемых), то есть перечень участников уголовного судопроизводства, за посягательства на которых устанавливалась уголовная ответственность, значительно расширился;

4) наиболее гармоничная, отвечавшая уровню развития науки и потребностям того времени, система охраны прав, свобод и законных интересов участников уголовного судопроизводства от преступных посягательств, сформировалась в Уложениях 1845 и 1903 гг. Появились нормы об уголовной ответственности за незаконное задержание и содержание под стражей, фальсификацию доказательств, принуждение к даче показаний и другие, большинство из которых содержится и в современном УК РФ. Кроме того, в Уголовном уложении 1903 г. впервые нормы о преступлениях, посягавших на интересы правосудия, были объединены в гл. VII «О противодействии правосудию»;

5) во второй половине XIX - начале XX в. начала зарождаться отечественная криминологическая наука. Осмысление позиций криминологов того времени позволило констатировать, что большое значение они придавали исследованию причин совершения преступлений и условий, им способствовавших, а также изучению личности преступника. В целях предупреждения преступлений ими предлагалось устранять либо ослаблять причины и условия, порождавшие их, а также воздействовать на личность преступника, являвшуюся источником противоправного поведения. Несмотря на то, что учеными того времени еще не выделялись отдельные виды преступности и не предлагались меры по предупреждению конкретных преступлений, в частности, против участников уголовного судопроизводства, их объединяла общность взглядов на основные детерминанты преступности в целях разработки более или менее эффективных мер борьбы с ней.