глава I. Тревожные столкновения: феминизм встречает МО
С момента своего возникновения в начале XX века наука о международных отношениях прошла через ряд споров как о сути ее предмета, так и о подходящей методологии для его исследования.25 Ни один из этих споров не был таким фундаментальным, как те, что произошли в последние два десятилетия. Окончание «холодной войны» и множество новых проблем в глобальной повестке дня, упомянутых мною во введении, сопровождались ростом числа призывов переосмыслить основания науки, которые, кажется, не только не соприкоснулись с революционными изменениями в мировой политике, но и оказались недостаточными доя их объяснения. Джастин Розенберг считал странным, что такие важные события, как коллапс советского коммунизма, укрепление европейской интеграции и экономический рост Китая (где сейчас проживает Vs часть населения Земли), события, являющиеся частью гигантской революции модернизации, индустриализации, национализма и глобализации, в которой Запад преуспел за последние две сотни лет, стали выпадать из поля зрения теории МО.26 Вместо того чтобы вести бесплодные, по его мнению, дебаты о гегемонической стабильности или о противостоянии порядка и справедливости, которые отвлекают от реальных мировых проблем, Розенберг призывает к созданию теории, основанной на исторических и социальных исследованиях. Он полагает, что глобальные проблемы скорее можно объяснить посредством нарративных форм истолкования, чем при помощи социальнонаучной методологии конвенциональной науки о МО. Такие призывы к переосмыслению направления, в котором мы объясняем или понимаем мировую политику, стали раздаваться с 1980-х гг. вместе с так называемым «третьим спором»27 в науке о международных отношениях.28 Это время ознаменовалось появлением существенно нового массива научных выводов, связываемого с критической теорией и постмодернизмом, которые оспорили как эпистемологические, так и онтологические основания дисциплинарного поля. Утверждая, что мы ушли от мира государств к глобальному сообществу, Р.Б.Дж. Уолкер заявлял, что «третий спор» олицетворял фундаментальный раскол, который вышел далеко за рамки методологических проблем, т.к. стал следствием того, что ученые больше думали, о том, что они изучали, чем о том, как они это делали.29 Несмотря на то что эти проблемы были отчетливо взаимосвязаны, ученые, представлявшие критическую сторону «третьего спора», подвергли сомнению научные основания проблемного поля и, соответственно, методы, которыми оно должно изучаться. Не случайно, что феминистская теория пришла в на- уьу о международных отношениях в конце 1980-х гг., т.е. примерно в то же самое время, что и указанные фундамен- тпльные сомнения в основаниях этой дисциплины. Хотя и 11 режде существовала литература по проблемам женщин и поенной сфере и по вопросам женщин и развития, феминистская школа в изучении международных отношений указала на гендерно значимые основы науки и подвергла феминистской критике ее главные посылки30. Несмотря на то что феминистское видение реальных мировых проблем должно было отличаться от абстракций теоретиков международных отношений, первые также занимались конкретными проблемами, встроенными в то, что они считали гендерно опосредованными социальными отношениями. Поднимая проблемы, редко рассматривавшиеся в рамках науки о МО, они также предпочитали теорию, основанную на историческом и социальном анализе. Подобно «третьему спору» в науке о МО, феминистская теория была также вовлечена в критические обсуждения и переоценку эпистемологических проблем. Эти разногласия начались раньше, однако, когда в 1960-х гг. радикальные феминисты оспаривали эмпирические основы либерального феминизма (во многих отношениях эти дебаты были гораздо более дельными, чем пресловутые «споры» в науке о МО), ученые, разделявшие различные эпистемологические и дисциплинарные взгляды и являвшиеся выходцами из различных областей наук—от естественных и социальных до гуманитарных и философских, — открыто ввязывались в споры друг с другом. Подвергая сомнениям либеральные посылки о том, что подчинение женщин можно уменьшить путем их внедрения наравне с мужчинами в существующие институциональные структуры, постлиберальные феминисты указывали на иерархический характер структур, которые подлежат радикальным изменениям для разрешения этих проблем. Они также утверждали, что знание как о социальном, так и о естественном мире не объективно, т.к. основано лишь на опыте мужчин. В эту раннюю междисциплинарную дискуссию были втянуты и феминисты-международники. Как и другие феминисты в социологии, литературе и естественных науках, они воспринимали науку о МО как область, находящуюся в значительной степени в рамках политической науки, подверженной универсалистской и позитивистской методологии. Наука о МО, как они утверждали, не признавала собственных гендерных оснований и не обращалась к проблемам, привнесенными феминистами- учеными. Считая себя сторонниками постпозитивистов — участников «третьего спора», но критикуя их за замалчивание гендерных проблем, феминисты-исследователи выходили за рамки своей науки в поисках ответов на свои вопросы у феминистской теории. В этой главе я сначала обрисую некоторые подходы к феминистской теории и некоторые разногласия между феминистами, уходящие корнями в 1960-е гг. Этот обзор должен показать, как далеки были онтологические и эпистемологические заботы феминистской теории от интере- гоп традиционной науки о МО, а также то, почему феми- НИ(ты-международники были увлечены ими. Затем я делян ) краткий обзор некоторых прежних споров в науке о МО, Тихим образом показывая их отличие от феминистских ришогласий. В заключении я представляю некоторые феминистские* взгляды на международные отношения, интегрируя ИХ и рамки «третьего спора». Хотя значительная часть феминистской науки о МО имеет сходство с критическими или постпозитивистскими течениями в ней, корни феминизма в МО заключаются в феминистской теории, и цмиоды о важности гендера как категории анализа придают феминистским работам особый характер и отделяют их от остальных. В этой главе я сосредоточиваю внимание более на эпистемологических и методологических Проблемах, поднятых феминистскими разногласиями и Спорами в МО, чем на самостоятельных вопросах миро- иой политики. Эти проблемы будут рассмотрены в последующих главах. феминистские теории. Феминистские теории междисциплинарны; они черпают как из социальных и естественных наук, так и из гуманитарных наук и из философии. Они включают великое множество гносеологических И методологических подходов. Хотя я обрисую некоторые феминистские теоретические подходы, представляя их последовательно, будет особо отмечено, что многие из этих подходов еще сосуществуют, а споры, о которых я говорю, дплеки от разрешения. Главная забота феминистской теории состоит в том, чтобы объяснить подчинение женщин или несправедливую асимметрию между социальным и экономическим положением женщин и мужчин, а также найти рецепты для прекращения этого.31 Сьюэан Оким считает феминистами тех, кто верит, что женщин не будут ущемлять но половому признаку; что их приэнАют обладающими человеческим достоинством наравне с мужчинами и возможностью жить такой же свободно избранной жизнью, как и мужчины.32 Однако феминисты расходятся в том, что, по их мнению, составляет суть подчинения женщин, а также в том, как объяснить и преодолеть его. Феминистскую теорию в разные времена изображали как либеральную, радикальную, социалистическую, психоаналитическую, постколониаль- ную и постмодернистскую.* Наряду с поиском лучшего объяснения причин подчинения женщин большинство этих подходов политически ангажированы в решении практических задач улучшения жизни женщин. В то время как либеральные феминисты полагаются в целом на эмпирическую методологию, другие подходы ставят под сомнение сам позитивистский метод. Выступая с точки зрения постмодернистских эпистемологических позиций33, они заявляют, что «научные» теории, которые претендуют на нейтралитет фактов и универсалистскую объективность, скрывают эпистемологические традиции, которые по своей сути гендерно предопределены. Ниже я обрисовываю некоторые главные черты этих подходов, а также их эпистемологические установки, отмечая проблемы, которые являлись важными для феминистских исследований в области МО. При том, что современный феминизм по большей мере вышел за их пределы, они тем не менее оказываются полезными для понимания феминистской мысли в ее историческом контексте.34 Важно подчеркнуть, что не все феминисты думают точно так же, но это многообразие феминистских штудий часто не признается учеными- международниками. либеральный феминизм. Современные феминистские теории развились из продолжительных исторических традиций феминизма, которые уходят в XVII, XVIII и XIX века и ассоциируются с такими именами, как Кристин де Пизан, Мэри Эстелл, Мэри Уоллстонкрафт и Хэрриэт Тэйлор.35 Каждая из этих ученых-теоретиков доказывала, что у женщины будет такой же шанс развивать свои рациональные способности, как и у мужчин. Либеральный феминизм—это продолжительная интеллектуальная традиция; в Соединенных Штатах она также ассоциируется с женщинами-активистками и такими организациями, как Национальная организация женщин (National Organization for Women—NOW). Несмотря на то что многие современные академические феминисты вышли за пределы либерального феминизма, его нельзя недооценивать; боль шинство реформ в западных либеральных демократия которые принесли пользу женщинам, могут быть приш саны либеральному феминизму. Основываясь на концепции человеческой природ! которая изначально индивидуалистична, в соответстви с чем человеческие существа представляются изолирова] ными индивидами, способными существовать без необж димой связи друг с другом, либеральная традиция предста ляет людей в качестве отдельных рациональных агентов Либеральные феминисты утверждают, что дискриминант лишает женщин равных прав заниматься своими раци< нальными интересами; в то время как мужчин оценив; ют по их личным качествам как индивидов, женщин рассматриваются как группа, определяемая по признака биологического пола. Либеральные феминисты полагаю что эти препятствия к проявлению женщинами всех v рациональных способностей можно ликвидировать ус ранением правовых и других барьеров, не признающ» за ними таких же прав и возможностей, как и за мужч! нами. Они утверждают, что, когда эти правовые барьер устранят, женщины смогут двигаться к полному равнопр; вию. В отличие от классической либеральной традици] которая выступает за уменьшение роли государства, бол] шинство либеральных феминистов полагает, что госуда] ство — это та самая сила, которая обладает возможно тями укрепления прав женщин. Хотя его можно вовлек и в дискриминационную деятельность, государство сп( собно стать нейтральным арбитром — необходимым п рантом равенства женщин. Либеральный феминизм в целом полагается на т зитивистскую эпистемологию, типичную для аналитиче них и эмпирических традиций знания, которые зародились и Кпропе в XVII в. Эти традиции знания основаны на утмгрждениях о существовании объективной реальности, Мемнисимой от нашего понимания и научно познаваемой Аеспристрастными наблюдателями, чьи ценности могут Остаться за пределами их теоретических изысканий. Либеральные феминисты вместе с тем утверждают, что суще- ВТАующее знание, коль скоро оно не включало знание о Ц|§Мщинах, было предубежденным и необъективным; вме- |Т0 с тем они верят, что эту проблему можно устранить, Мспючив женщин в рамки существующего знания. Поэтому либеральные эмпирики утверждают, что проблема со- Цяния лучшего знания связана не с самим научным методом, а с его отклонениями от тех направлений, в рамках НОТорых наши теории формулировались и развивались. •Ыаовы либеральному феминизму. В 1960-1970-х гг. феминисты подвергли сомнениям эту либеральную веру В возможность равенства женщин. Они также оспорили феминистскую эмпирическую методологию изучения не- рИенсгва и либеральные феминистские рецепты для его Преодоления. Критики либерального феминизма утверж- ДАЛИ, что устранение правовых барьеров не остановило Дискриминацию женщин ни в общественной, ни в частной жизни. Более того, они говорили, что либеральный Акцепт на индивидуализме и здравом рассудке продвигал МАСкулинные ценности, которые наделили разум привилегиями над телом, а индивидуализм — над общностью. Радикальный феминизм, который вырос из политических движений 1960-1970-х гг., утверждал, что «угнетение» женщин было слишком глубоким, чтобы быть уничтоженным снятием правовых барьеров. Радикалы полагали, Что угнетение женщин — это первая, наиболее глубокая и наиболее широко распространенная форма угнетени) человека человеком.36 Радикалы утверждали, что женщш притесняли из-за патриархальной, всеохватной системь мужского господства, укорененной в биологическом не равенстве между полами и в репродуктивной роли жен щин, которая предназначает их для домоводства, заботь о мужчинах и детях. В отличие от либералов радикальны! феминисты не поддерживали идею, что женщины будут стре миться к равенству с мужчинами; скорее они будут про славлять уникальные женские добродетели, которые обес ценились в патриархальных обществах. Оценивая тают черты, типично ассоциировавшиеся с женщинами, ка] забота и сплочение, радикалы полагали, что эти женски< достоинства могли бы стать основой для лучших обществ Отвергая либеральный эмпиризм, радикальный фе минизм оспорил возможность объективного познания i отделения познающего от познаваемого. Утверждая, чт< господствующие группы (естественно, мужские) навяжу* свой собственный искаженный взгляд на реальность, ош приводили доводы в пользу «женских способов познания» к которым они пришли вследствие роста их самосознания Эти способы, воспринятые в 1960-е гг., позволили женщи нам понять доселе невидимые глубины своего собствен ного угнетения.37 Тогда как патриархальное мышлени< отличают разграничения и оппозиции, женские способь познания попытались создать мировоззрение, основан ное на соотношениях и связях. Психоаналитические теории также говорили о раз нице между мужчинами и женщинами и предлагали «жен скис способы познания». Теория объектных связей38 полагала, что гендерные различия формируются при социалист щи в раннем детстве, когда мальчиков поощряли к разлуке с их матерями, в то время как девочки по-прежнему о тождествляли себя с ними, как отношения, которые поощряют привязанность. Работа Сары Раддик о материнской заботе показывает, что навыки, необходимые для митеринства и постигаемые девочками через социализацию, отличны от применяемых в общественной жизни. Она полагает, что практика материнства с ее ответственностью за ребенка требует ненасилия, доверия и терпимости к различиям—умений, которые ассоциируются с миротворчеством. Хотя исследовательница из предосторожности не делает вывода, что женщины и матери всегда миролюбивы, она предполагает, что способы познания, которые вырастают из практики материнства, могли бы послужить нам в таких сферах, как разрешение конфликтов.39 Подвергая сомнениям работу последователя Пиаже40 психолога Лоренса Кольберга, который обрисовал шесть стадий морального развития, Кэрол Джиллигэн полагала, что у женщин и мужчин существуют разное понимание нравственности и разные способы ее обоснования. По шкале Кольберга женщины редко достигают шестой или иысшей стадии связи с универсальными абстрактными принципами справедливости, но скорее являются примером третьей стадии — нравственного удовлетворения, ныраженного в терминах межличностных соглашений, доставляющих удовольствие их участникам. Вопреки Коль- бергу Джиллигэн утверждала, что у женщин не менее развито чувство справедливости, чем у мужчин; скорее от того, что женщины по-иному представляют себя, чем мужчины, они не увлекаются формальными умозаключения-; ми о всеобщей справедливости, но вместо этого делаю*! выводы последовательно и не отрываясь от сути. Нрав-* ственный выбор производится не на основе универсалы ных этических установок, но проистекает из альтернатив* возникающих в конкретных контекстах.41 Радикальный и психоаналитический феминизм бы^ ли раскритикованы в особенности за свой эссенциализм* т.е. за представление о «женщинах вообще» как о катего^ рии, не дифференцируемой во времени или в рамках при* надлежности определенным классу, расе и культуре. Критики также утверждали, что, выделяя и отмечая женские качества, можно скорее увековечить, чем преодолеть мар^ гинализацию женщин. Приписывание радикальным фе1 минизмом всего угнетения женщин недифференцированн ной концепции патриархата так же, как объяснение подчинения женщин с раннего детства психоаналитическим феминизмом, кажутся чрезмерно детерминированными. Тем не менее эти подходы предложили варианты точки- зрения женщин, которые с тех пор были усовершенствовав ны и включены в другие подходы. Использование гендера в качестве концептуальной категории анализа также уходит корнями в ранний радикальный феминизм. Прежде чем перейти к другим постлиберальным подходам и некоторым современным разногласиям, порожденным этими подходами, я предложу вначале определение гендера, на которое опирались в своих теоретических исследованиях многие постлиберальные феминистские подходы. Как предложила Сандра Хардинг, с гендерной точки .фения социальную жизнь можно представить тремя четкими процессами: приписыванием дуалистических гендер- мых метафор разносторонне воспринимаемым дихотомиям; 11 ривлечением этих гендерных оппозиций к организации социальной деятельности и принудительным разделением социальной деятельности между различными группа- ми людей. Она определяет эти три аспекта гендера как гендерный символизм, гендерную структуру и индивидуальный гендер.42 Феминисты определяют гендер как ряд изменчивых, но конструируемых в социальном и культурном отношениях черт. Такие из них, как власть, автономия, рациональность, активность и общественное, традиционно ассоциируются с маскулинностью; а их проти- моположности — слабость, зависимость/привязанность, эмоциональность, пассивность и частное — ассоциируются с феминностью. Есть основания полагать, что мужчины и женщины приписывают более позитивные ценности тем маскулинным чертам, которые составляют разновидность «гегемонической маскулинности» — идеальный тип маскулинности, выраженный в чертах, которые определены как мужские, но которым немногие мужчины в действительности соответствуют.2 Однако они определяют, какими мужчины должны быть. Черты, ассоциируемые с гегемонической маскулинностью, различаются в разные временах и в различных культурах и подвергаются изменениям в соответствии с запросами власти. Они служат для того, чтобы поддерживать власть мужчин и подчине- 11ие женщин, также эти черты укрепляют власть доминантных групп, в то время как меньшинства часто изображаются как не обладающие ими. Действительно, существует мужчины, да еще и несут ответственность за подавляющую часть домашних обязанностей. В то время как Маркс утверждал, что капиталистические способы производства обусловили угнетение рабочих, феминисты увидели прямые источники угнетения женщин в способах воспроизводства. Утверждая, что классический марксизм отверг проблему угнетения женщин, сочтя ее менее важной, чем положение рабочих в капиталистической системе, феминисты- социалисты указали, что при социализме женщинам было далеко не лучше. Таким образом, угнетение женщин связывается ими с различными способами производства и воспроизводства, а также с их классовым и экономическим положением. Хотя именно постлиберальные/постэмпирические подходы выдвинули идею о женских способах познания, феминистская позиция как эпистемология была наиболее сильно развита в социалистическом феминизме. Основываясь на марксистских корнях, феминисты-социалисты характеризуют свою позицию как положение в обществе, из-за которого некоторые черты реальности становятся широко известными, а другие остаются скрытыми.43 Позиция феминизма предполагает, что все научное знание отражает интересы и ценности особых социальных групп; а его формирование задается социальными, политическими, идеологическими и историческими установками. Подчиненный статус женщин означает, что они в отличие от мужчин (или в отличие от некоторых мужчин) не имеют интереса в мистификации реальности, чтобы надлежащим образом укрепить status quo; поэтому они способны развить более ясное, менее предвзятое понимание мира. Нэнси Хартсок, одна из основательниц феминистской по- ;шции, доказала, что структуры материальной жизни ус- тпнавливают пределы понимания социальных отношений таким образом, что с изменениями материального положения реальность воспринимается по-разному. Коль скоро жизнь женщин систематически и структурно отлич- ма от мужской, женщины могут развить более ясный и менее искаженный взгляд на мужское господство. Однако этого понимания можно достичь только путем борьбы, гак как угнетенные не всегда осознают свое угнетение. Когда же такое понимание приходит, оно несет в себе потенциал для освобождения. Хартсок доказала, что освобождение женщин состоит в поиске общих нитей, которые связывают многообразный опыт женщин, а также в установлении структурных детерминант этого опыта.44 Подобным образом Сандра Хардинг доказала, что хотя один лишь разрозненный опыт женщин является недостаточным основанием для решения вопроса о том, чьи претензии на знание предпочтительнее, потому что женщины имеют тенденцию говорить то, что в данный момент социально допустимо, а точка, с которой должны начинаться феминистские исследования, — это сама жизнь женщин45. Хардинг рассматривает вопрос, возможно ли сочетание объективности и социально обусловленного знания, и делает вывод, что принятие феминистской позиции на деле укрепит реальность как норму. В то же время эта позиция нуждается в осознании того, что все человеческие убеждения социально детерминированы, а также в критической оценке, способной определить, какие социальные ситуации могут порождать наиболее объективные требования.46 Сьюзан Хекман утверждает, что феминистская позиция укоренена в определенной «реальности», которая противоположна абстрактному, концептуально определенному миру, населенному мужчинами, в особенности мужской элитой, и что именно в этой реальности лежит истина человеческого состояния.47 В конце концов, все эти подходы бросают вызов посылкам и взглядам на мир либерального феминизма, а также его позитивистско-эмпирическим эпистемологическим основаниям. Однако сегодня и феминистская теория вовлечена в фундаментальную переоценку этих подходов и их эпистемологии. Хотя в 1970-е гг. допускалось, что различные структурные случаи угнетения женщин могли быть точно установлены и уничтожены, сейчас эта согласие разрушено. Например, Найра Ювал-Дэвис доказала, что само понятие патриархата, важное для радикального и социалистического феминизма, весьма проблематично. Полагая его приемлемым для ряда конкретных исторических периодов и географических регионов, Ювал-Дэвис считает понятие «патриархат» слишком грубым аналитическим инструментом в целом. В большинстве обществ некоторые женщины обладают властью как над мужчинами, так и над другими женщинами.48 Этот спор, который начался в конце 1980-х гг., был подвержен сильному влиянию постколониального «третьего мира» и постмодернистских форм феминизма. Он возник под воздействием темнокожих феминистских критиков, которые ввели в него факторы расы и класса, и влиянию постмодернизма, который поставил вопрос о самой возможности систематического накопления знаний.49 Эти и другие критики доказали, что с теоретической стороны феминистская позиция не отражает различий между жен- I цинами, основанных на расовых, классовых и сексуальных предпочтениях и географическом положении. Позиция была объявлена ошибочной за построение ее обобщенных требований к знанию на опыте белых западных женщин. Как говорит нам Патриция Хилл Коллинз, афро-американ- ские женщины познают мир иначе, чем те, кто не принадлежит к темнокожим и не является женщиной.50 Оспаривая акцент либеральных феминистов на равенство, темнокожие феминисты напоминают нам, что темнокожие женщины вряд ли присоединятся к борьбе за равенство с черными мужчинами, которые сами являются жертвами угнетения. Женщины «третьего мира» начали оспаривать само понятие «феминистский» из-за его ассоциации с западным культурным империализмом. Подчеркивая важность создания своего собственного знания и обретения своей собственной идентичности, эти женщины громко говорят об историческом опыте колониального угнетения, предлагают новые доказательства многообразия видов угнетения. Чандра Моханти, признавая невозможность отображения всей их разнообразной истории, говорит о необходимости рассматривать отдельно связи между борьбой женщин «третьего мира» против расизма, против сексиз- ма, против колониализма и против капитализма. Она и другие постколониальные феминисты используют термин «третий мир», чтобы включить в поле исследования цветных женщин Северной Америки и их работы, основанные на необходимости анализировать взаимосвязи между феминистской, антирасистской и национальной борьбой. Постколониальные феминисты толкуют западный империализм как историческую репрезентацию имперского порядка, основанного на маскулинных ценностях белых, на порабощении и феминизации колониальных народов.51 Автар Бра утверждает, что в сегодняшнем мире феминистский вопрос о положении женщин в глобальной экономической системе не может быть разрешен без ссылки на классовое, этническое и географическое положение.52 Неудовлетворенность эссенциализмом ранних положений феминистской позиции повернула феминистскую теорию к признанию множественности точек зрения и их субъективности.53 В то время как в 1960-1970-х гг. акцент делался на политической повестке дня, призванной привести к равноправному положению женщин, новый взгляд на идентичность субъекта сдвигал теоретические рассуждения к философским и эпистемологическим проблемам и сближал феминистскую теорию с постмодернистскими взглядами. По мнению Мишель Барретт, социальные науки больше не пользуются спросом; новый поворот к культуре развернул феминизм к гуманитарным наукам и философии.54 Феминистский постмодернизм критиковал базовую позицию феминизма за чрезмерную приверженность эс- сенциалистскому взгляду на женщин.55 Корригируя его прежнее отождествление с опытом женщин, постмодернистский феминизм рассматривает гендер в большей степени И качестве источника власти и иерархии, чтобы надлежащи м образом понять, как эти иерархии социально обуслов- Лгиы и поддержаны. Оспаривая утверждение либералов, ито мне нашего сознания существует мир, ждущий, чтобы быть открытым, постмодернисты отрицают основательность йнппия Просвещения. Для них реальность разнообразна И исторически обусловлена, а то, что считается знанием, Ий самом деле сделалось таковым под влиянием господствующих структур власти. Под влиянием постмодернизма универсалистские теоретические дискурсы были подвергнуты углубленной критике.56 Постмодернизм стал причиной тенденции к перемещению центральных теоретических концептов со структур на дискурсы или от «вещей» к «словам».57 Феминистский постмодернизм скорее декон- струирует и критикует, чем предписывает; он пытается усложнить такие сущности, как женщины, истина и знание.58 Попытки включить расу и класс в теоретический анализ приблизили феминизм к постмодернизму. Действительно, один из самых настоятельных постмодернистских призывов ко многим феминистам делал акцент на различении, его отрицание «мужским» мышлением предоставляло пространство для легитимации голосов тех маргинализированных, чей опыт не вошел в конструкцию конвенционального знания.59 Но, несмотря на позитивную ценность этих сдвигов, у феминизма и постмодернизм. непростые и запутанные взаимоотношения. Развитие noci постмодернистской критики предупреждает о рисках тс лерирования культурного релятивизма и об опасносл скептицизма касательно всех претензий на знание. TaKoi скептицизм мог бы привести к отказу от политического проекта сокращения подчинения женщин, который мота вировал феминизм с самого его начала. Например, Ма рия Нзомо утверждает, что устранение возможности об ращения к универсалистским идеям, таким, как прав человека, послужит уменьшению стратегий, доступны женщинам.60 Если феминизм утратит свои политически цели, то, как боятся некоторые феминисты, власть оста нется там же, где и сейчас. Перемещение внимания о подчинения женщин к гендерным конструкциям или о агентов к структурам осложняет определение путей эмаи сипации женщин.61 Рената Кляйн, критикуя тенденции женских иссле дований в 1990-х гг., утверждает, что новый взгляд на геь дерные исследования угрожает сделать женщин снова н€ видимыми; недостаток связи с реальной жизнью женщи] подвергает опасности политический проект эмансипаци женщин. Кляйн говорит о том, что, хотя нам необходим слушать женщин других культур, мы должны обращат внимение не только на различия, но и на общности.62 Соглс шаясь с первыми критиками либерального феминизме что отмена правовых барьеров не положит конец подчи нению женщин, многие современные феминисты подчер кивают восприимчивость к различию и признание кок тгкггуального познания, не теряющего из виду эманси- мп горские цели, которым были привержены различные феминистские подходы. Этот обзор говорит о многообразии феминистских Подходов. Рози Брадотти описывает феминизм не как канонизированный корпус теорий, а как широко отличающуюся, иногда противоречивую амальгаму позиций.63 Для МО как для науки, которая занята накоплением и выработкой унифицированного корпуса теорий, определяемых И суждениях, поддающихся проверке, это множество по- |Иций кажется недостаточным. Конечно, интересы и разногласия в феминистской теории, которые я очертила, КАжутся очень далекими от повестки конвенциональных Международных отношений. Однако эти позиции стали основными в обеспечении существенного понимания и руководства для феминистов-международников, по мере Того как эти ученые формировали феминистскую критику науки и начали развивать феминистскую исследовательскую программу. феминистские теории и международные отношения. Хотя феминисты-международники, пытающиеся развивать феминистскую критику ядра дисциплины, и использовали работы либеральных феминистов (например, произведения о женщинах во внешней политике и военной сфере),64 многие из них отвергли либерально-эмпирическую установку. Отмечая непропорционально малое число женщин на элитных постах формирования внешней политики в большинстве обществ, а также их исторически сло- жившееся отсутствие в академическом дискурсе науки.* МО, феминисты в международных отношениях вряд л! присоединились бы к утверждению либерального фемн низма, что причиной этого отсутствия является тольк< наличие правовых барьеров. Кроме того, присоединение к либеральным аналитикам повысило бы риск их коопта ции в господствующую тенденцию в науке.65 Теоретик феминистских международных отношений в целом сс гласны с постлиберальными утверждениями, что генде| ные иерархии социально конструируются и поддержива ются структурами власти, которые работают против учас тия женщин в принятии политических решений в облает! внешней политики и политики национальной безопаснс сти. Представляя государство скорее так, чем в качеств нейтрального арбитра, представители феминистского на правления в изучении международных отношений указы вали на «гендерно ориентированные государства», кота рые содействуют и поддерживают политические практц ки главным образом в интересах мужчин. Они проверял1 на соответствие гендерному подходу такие понятия, ка1 безопасность и суверенитет, и полагали, что границы меж ду внутренним и внешним, между порядком и анархие! приводят к гендерным конструкциям типа «я и другие» которые ставят в привилегированное положение гегемон нистские конструкции маскулинности. ] Международные отношения и международная полш тика — арены, где господствуют мужчины. Поэтому лкм бой анализ с гендерных позиций идей и действий в меж4 дународных отношениях требует, чтобы внимание уделя^ лось созданию и воспроизводству маскулинных черт, 4 тикжс влияний, которые они оказывают на теорию и практику международных отношений.66 Призывы к изучению мужчин и маскулинности сопровождались высказанным некоторыми феминистами Подозрением, что радикальный феминизм сосредоточится на женских чертах. Кроме очевидной сомнительности сос кальзывания в противопоставление «хороших женщин» «плохим мужчинам», ассоциирование женщин с характерными чертами материнства и миротворчеством вело бы к снижению авторитета и женщин, и миротворчества, й также к дальнейшей делегитимации голосов женщин в делах международной политики. Однако утверждения социалистических феминистов о материальных основах подчинения женщин были важны для объяснения фемини- аиции нищеты, тенденции, которая, похоже, сопутствуют акономической глобализации. При стремлении феминистских ученых-международ- ников к лучшему пониманию многообразия подчинения, которому противостоят женщины во всем мире, включе- ние в исследования расы и класса, а также постколони- нльных ракурсов, сопутствующих проблемам культуры и идентичности, было другим давно ожидаемым усовершенствованием. Конвенциональная наука о международных отноше- ниях была очень прозападной, ориентированной на великие державы. Выслушивание и признание голосов женщин но всем мире и восстановление деятельности маргинальных участников международных отношений—люди обычно не считались существенными акторами в мировой по- л итике — стали важным вкладом в развитие дисциплины. Эти исследования гендерных аспектов в науке о МО были многим обязаны феминистской эпистемологии, которая оставалась чувствительной к различиям в положении и опыте женщин и приверженной к созданию разновидности знания, способного внести вклад в уменьшение их подчинения. Понимание подчинения и раскрытие гендерных оснований теории и практики международной политики, которые ему способствовали, составили основу феминистских исследований в науке о МО. Позднее в этой главе я вернусь к этим эпистемологическим вкладам, а в последующих —уточню в целом лепту, которую внесли феминистские теории в понимание этих вопросов и глобальных проблем. Но сначала, чтобы создать фон для современных эпистемологических дискуссий и феминистских взглядов на них, я вкратце рассмотрю первые споры в науке МО. споры в науке о международных отношениях. Эпистемологические споры в науке о МО не затевались большинством феминистских теоретиков до конца 1980-х гг. Да и после этого вызовы конвенциональной социальнонаучной методологии, которой наука о МО, особенно в США, была привержена с 1950-х гг., не оказывали на нее существенного влияния. Хотя в науке о МО шли споры между разнообразными парадигмами и мировоззрениями, в США (где это широко проявилось в политической науке в целом) она оставалась в наибольшей степени привержена социально-научной методологии и поиску более точных пояснительных теорий.67 Международные отношения за- I и >д ились как наука, стремящаяся к лучшему постижению иойны, конфликта и проблем анархии; существовала на- дгжда, что такое понимание могло привести к уменыне- иию числа и снижению жестокости будущих конфликтов. 11ервый спор в науке о МО состоялся в 1930-1940-е гг., когда реалисты критиковали так называемых идеалистов68 ал их оптимистическую оценку касательно возможности сотрудничества в международной политике посредством заключения юридических соглашений и строительства международных институтов. Как писал Брайан Шмидт, спором его назвать трудно, он больше напоминал переход эстафеты от ученых, занимавшихся традицией международного права и институтов, к тем, кто был сосредоточен на международной политике. Шмидт доказывал, что интеллектуальные хитросплетения в дисциплине МО служили оправдательным и узаконивающим целям, а в том случае — легитимации реализма.69 Большинство отцов-основателей американского реализма после Второй мировой войны были европейскими интеллектуалами, бежавшими от нацистских преследователей. Вопиющие нарушения международного права и оскорбление прав человека во имя германского национализма побудили реалистов отделить сферу морального от «реальной» международной политики. Рисуя мрачный образ «политического человека» и угрозы анархической международной системы, реалист Ганс Моргентау утверждал, что война всегда возможна. Однако он верил, что поиск более глубокого объяснения законов, управляющих человеческими действиями, мог способствовать уменьшению шансов на повторение таких катастроф в будущем.70 Моргентау полагал, что только более «научное» понимание причин человеческого поведения может уменьшить вероятность развязывания войны. Уже многие последующие теоретики-международники не сочли Моргентау и других реалистов середины XX в. настоящими учеными. Второй спор, который продолжался в течение 1950-1960-х гг., состоялся между этими первыми реалистами и более научно-ориентированными учеными. Несмотря на то что первоначально это был в значительной степени методологический спор, шедший между и среди ученых, разделявших реалистские предположения, в США этот научный поворот послевоенного реализма также восприняли бихевиористы, либеральные институционалисты и некоторые исследователи проблем мира, заимствовавшие для построения своих теорий модели из естественных наук и экономики. В поисках научной респектабельности теоретики-международники обратились к методологиям естественных наук. Многие из этих ученых также отстаивали независимость рационального исследования в противовес тоталитарным идеологиям послевоенного коммунизма. Теории определялись как комплексы логически связанных и отображающих причинно-следственные связи суждений, которые подлежали либо эмпирической проверке, либо фальсификации в том смысле, какой вкладывал в это слово Поппер. Научно-исследовательские программы строились из реалистических посы- мок о международной системе, выступающей в качестве «твердого ядра».71 Хотя теоретики МО никогда не искали в ; п ой научной традиции точности грандиозных ньютоновских схем господства законов и неизбежных сил, они провозглашали, что международная система есть нечто большее, чем постоянное и нормальное поведение ее частей.72 Структурные теории, которые и сегодня еще популярны в пауке, рассчитывают объяснить поведение поиском причин. Структуралисты полагают, что события управляются инешними по отношению к самим акторам структурами.73 Во всех этих стремлениях теоретики научной традиции, как правило, допускали возможность, а также желательность проведения систематического и накопительного научного исследования. Заимствованные из экономики теория игр и теория рационального выбора стали популярными в объяснении Мы боров и максимальной эффективности поведения государств, исходящих из своих интересов, в анархической международной системе, а также в способах интерпретации действий лиц, принимающих внешнеполитические решения. Учитывая угрозы и непредсказуемость такой системы, создание теории было мотивировано желанием контролировать и предсказывать.4 Систематические исследования могли бы, как надеялись, содействовать снижению цероятносги будущих конфликтов. В общих чертах определяемый как позитивистский, этот поворот к науке олицетворяет точку зрения о создании знания, основанного на четырех предположениях: 1) вера в единство науки — то есть такие методологии, которые можно применять как в естественном, так и в социальном мире; 2) различение фактов и ценностей, и признание нейтралитета фактов по отношению к теориям; 3) предположение, что социальный; мир регулируется подобно естественному миру; 4) способ определения истинности суждений — это обращение ^ нейтральным фактам или эмпирической эпистемологии.74 На протяжении 1970-х гг. господство реалистов в науке о международных отношениях было оспорено уче-j ными, приверженными скорее различным мировоззрений ям, чем разным эпистемологиям. Известное как межпа^ радигмальный спор, это противостояние мировоззрений продолжает определять главные подходы в МО, по край*| ней мере для тех, кто отрицает новейшие критические установки. В 1970-х гг. реалистическая точка зрения о мирз вновь начала оспариваться двумя конкурирующими па-| радигмами. Сначала либералы подвергли сомнениям го^ сударствоцентризм реализма и его взгляды на власть Н конфликт. Они отмечали рост транснациональных сил, экономической взаимозависимости, региональной интеп? рации и сотрудничества в тех сферах, где появление вой^ ны маловероятно, т. е. те тенденции и проблемы, которые не поддавались реалистическому анализу.75 Второй вызов ироистекал от ученых, связанных с глобальной капиталистической экономикой и ее тенденциями к неравномерному росту и развитию. Многие из этих ученых использо- иили марксистский и другие социологические подходы, чтобы попытаться понять растущее неравенство между Сейером и Югом.76 Несмотря на то что ученые этих трех конкурирующих Традиций — реализма, либерализма и марксизма — продолжили исследования внутри своих социально-научных рамок, они видят различную реальность, делают различные предположения и по-разному рассказывают о мире. Хотя все три подхода сегодня еще представлены в науке о МО, Марксизм испытал значительный упадок, особенно после окончания холодной войны. У каждой парадигмы есть Спои собственные приверженцы и между ними сохранились небольшие разногласия; типа того, что существует между реалистами и либералами.77 С закатом марксистских подходов, который начален в 1980-х гг. и отчасти приписывается успеху либерального капитализма и кончине социалистической альтернативы, споры внутри этих научных традиций, особенно и США, сосредоточились в дебатах между его наиболее видимыми сторонниками, неореализмом и неолиберализ- мом — подходами, появившимися из реалистской и либеральной парадигм с целью придания им большей «научности». Проводя различие между неореализмом и классическим реализмом Моргентау и других, Оле Уэвер утверждает, что их разделяет именно реалистическая концепция на уки, выраженная в форме теории. В отличие от классического реализма, который сводил к общим законам природу человеческой жизни и философию истории, неореализм, становясь более научным, может говорить (цитата из Кеннета Уолтца) «только об ограниченном количестве значительных и важных вещей».78 Кроме того, неореализм с самого начала подвергся такой же методологической трансформации, связанной с либеральными теориями интеграции и взаимозависим мости. Описывая это как «нео-нео-синтез», который сбли* зил реалистов и либералов в понятийной части их миро^ воззрений, а также их методологий, Уэвер утверждал, чта оба подхода ищут более ограниченные и четкие формули-J ровки, которые могут быть сведены к простым аналитич ческим утверждениям, поддающимся проверке и годным для выстраивания теории.79 Роберт Кохейн, главный поборник неолиберализма изображает неолиберальные исследования международных институтов как идущие от теории обмена, которая предполагает дефицит и конкуренцию, а также рациона/ш ность со стороны акторов. Действуя, как и реалисты, н! основании тех же предположений о международной анар хии, неолибералы видят огромные возможности для со трудничества с институтами, способного смягчать конф ликтные влияния анархии.80 По мнению Чарльза Кегли, теоретические споры! международных отношениях с момента их появления ка| науки главным образом располагались внутри границ ком курирующих мировоззрений реализма и либерализма. Он продолжает доказывать, что наиболее важная тема (хотя, как он допускает, не только она одна) в теории международных отношений в 1990-х гг. была вызовом господствующей реалистической парадигме, которая выросла из многообразных ракурсов, подготовленных либеральной или ?«идеалистической» теоретическими установками. «Ключевой раскол» Кегли напоминает о конвенциональном прочтении первого спора. Несмотря на то что многим ученым, особенно в США, эта оценка области может казаться правильной, другим, включая феминистов, это описание кнжется чрезмерно узким.1 В критической статье, включенной в книгу Кегли, Ричард Мансбах утверждает, что если спор между реалистами и либералами точно отражал состояние науки в 1990-х гг., то мы должны задаться вопросом, «применимы ли наши теории в эпоху несостоявшихся государств, непримиримых племенных и этнических идентичностей, «горячих денег», катастроф в окружающей среде, широкой массовой мобилизации и участия в политической жи- |ни на фоне повсеместной косности правительств».2 Подобным образом Фрэнк Холлидей считает то, что он называет североамериканской ветвью науки о МО, примером Поиска научного анализа, который не может предоставить общей или всесторонней методологии для любой сферы Человеческого поведения, включая МО. Он идет дальше, утверждая, что это направление поиска, выросшее из би- X. Kegly, Controversies, p. 1. Интересно, что Кегли помещает работы феминистов в идеалистическую традицию, отождествление с которой отвергают многие феминисты. 2. Mansbach, Neo-This and Neo-That, p. 91. См. также Peterson, Transgressing Boundaries, p. 186. 3- Halliday, Future of International Relations, p. 319. хевиористской революции, было абсолютной катастрофой для всей науки о МО, как и для ее влияния и привлекательности вне ее предметного поля.81 Эта критика бросает фундаментальный вызов конвенциональной науке о МО. Подвергая сомнению онтологические и эпистемологические основания науки, они поднимают проблемы, расположенные в сердцевине «третьего спора». Термин «третий спор» был введен Йозефом Л апидом, который в 1989 г. провозгласил «постпозитивистскую эру» в международных отношениях. Постпозитивизм, если использовать термин Лапида, включает множество подходов — критическую теорию, историческую социологию и постмодернизм, а также большинство феминистских теорий; все они лежат вне подходов, определенных межпа- радигмальным спором, хотя корни критической теории находятся в марксизме. Все они бросают вызов конвенциональным социально-научным методологиям исследования международных отношений. Но их критика дисциплины на деле выходит далеко за пределы методологических проблем споров об онтологии и эпистемологии. В то время как многие ученые, отмечал Лапид, охотно принимали это многообразие подходов; другие не соглашались, представляя «дисциплину в смятении».82 Стив Смит утверждает, что эти новейшие подходы были более объединены тем, что они противопоставляли друг другу, нежели тем, в чем они были согласны.83 Их согласие основано на скептицизме касательно ценности пи щально-научных теорий для понимания мировой поли- гики. Однако «третий спор» — это полемика по поводу относительной аргументированности того, что по-разному намывалось объясняющими и созидательными теориями или рационалистскими и рефлективистскими эпистемологиями.84 По мнению Роберта Кохейна, который использо- Иал термины «рационалистический» и «рефлективистский» И президентском послании Ассоциации международных Исследований 1988 г., рационалисты постулируют наличие вне теории «естественного мира», закономерности которого могут быть определены теоретиками. Рационалисты признают как существенную часть концепции рациональности, что о поведении можно судить объективно в силу того, что оно может быть оптимально адаптировано К ситуации. Кохейн утверждает, что рационалистские теории могут продуктивно использоваться в науке о между-* народных отношениях для объяснения поведения, в том числе поведения институтов.85 В свою очередь, рефлективисты видят роль теории в созидании реальности. Они заняты тем, как мы думаем о Мире, и тем, как идеи, включая идеи теоретиков, помогают формировать мир. Происходя скорее из социологических, чем из естественно-научных подходов, они подчеркивают роль социальных сил и воздействие культурных практик, норм и ценностей, не отделяя их от расчета интересов в духе рационалистических теорий. Возможно, слово «спор» употребляется не совсем верно для разделения этих двух позиций. Из-за острого разногласия о том, как строить знание, контакты между «объяс няющими» и «созидающими» теоретиками невелики.86 Дело не только в том, что сторонники каждой позиции редко говорят друг с другом, неравенство их влияния в науке о МО делает саму возможность настоящего диалога затруднительной, особенно в США, где постпозитивистским подходам, включая феминизм, редко уделяется внимание, и где эпистемологические проблемы мало обсуждаются в критическом смысле в рамках господствующе^ тенденции.87 Ученые, принадлежащие к конвенционалы ной традиции, склонны судить о критических теоретика* в соответствии с позитивистскими критериями добротно^ го научного исследования, на фоне и в терминах которых другие подходы выглядят менее адекватными. феминистские пересечения с наукой о междуна* родных отношениях. Феминисты-международники; многие из которых скептически относятся к научному по^ вороту исследований по международным отношениям ncj 1 1'гм же причинам, что и постлиберальные феминисты, — Кэмпиризму (рассмотреновыше), имели склонность соли- диризироваться с рефлективистской стороной «третьего епора». Даже при том, что ученые в «третьем споре» промедлили с введением гендера в свой анализ, этот спор раскрыл дискуссионное пространство для феминистских взглядов, Ш\) не сделали предыдущие дебаты. Большинство фемини- jroit-международников стойко отрицают тождество с любой (Тороной «первого спора»; и хотя международники часто Яипмвали феминистов с идеалистической позицией, феми- ИИсты воспринимают эту ассоциацию, так же отрицательно Мк и ту, что существует между женщинами и миром, счи- |ЧШ, что она приводит к снижению их авторитета, и, вероятно, может снизить еще более возможность их серьезного восприятия.88 Как точно заметил Шмидт, определяя ремистически-идеалисгический водораздел как спор, который делегитимизировал идеалистическую позицию, современные попытки связать феминистов с идеализмом лиша- 10Т их права на исследовательские перспективы. Более того, КАК указали феминисты, само по себе создание реалисти- * Цеско-идеалистической дихотомии гендерно обусловлено.89 Оценивая потенциал поиска пространства для феминистской теории в науке о МО в реалистском и либеральном подходах межпарадигмального спора, Сандра Уитворт Предположила, что в целях включения гендера теории дол- ЙШы удовлетворять трем критериям: 1) они должны принимать во внимание возможность обсуждения социальных Конструкций значения; 2) они должны обсуждать историческую альтернативность; 3) они должны позволять теоретизирование о власти способами, которые обнажают скрытые отношения власти. Уитворт утверждает, что пс существу этих трех критериев в реализме немного возмог ностей теоретизирования о гендере.90 Либеральная парщ дигма, которая пыталась расширить интересы за преде лами государственного центризма и ориентированного н национальную безопасность реалистического подходе могла казаться более обещающей, однако, по мнению Уш ворт, она не исторична и отрицает материальные ochobi конфликта, неравенства и власти. Внедрение женской \ гендерной тематики в либеральную парадигму также стой кнется с теми же проблемами, отмечали критики либ* рального феминизма. Попытки «привести женщин в MQ исходят из ошибочной посылки, что их там на первых па зициях ранее не было. Как говорит нам Синтия Энлов женщины (а также в более широком смысле маргиналы весьма вовлечены в мировую политику, но сложившиес структуры власти, способствующие расколу между обще ственной и частной сферами и определяющие то, что счи тается «важным», не дают им быть услышанными.91 Уитворт приходит к заключению, что наиболее мна гообещающим подходом для феминистов в исследованш МО является критическая теория. В своей работе 1989 г. Уитворт отметила, что критический подход в то время 6buj еще достаточно неразвитым; она также предположила, чт^ создание пространства внутри критической теории не па может гендерному анализу стать главным направлением Изучения международных отношений, так как критический теория также, как и феминизм, находится на периферии пауки. Несмотря на то что после 1989 г. критическая урприя стала более развитой и узнаваемой в науке о МО, I (II НА, по крайней мере, она осталась на ее задворках. Хотя не все феминисты-международники отождествили бы себя с представителями критической теории, большинство считают себя постпозитивистами, отталкиваясь ВТ очерченных выше характеристик позитивизма. Феми- Иисты-международники часто скептичны по отношению Шмпирическим методологиям, по причинам, отмеченным ВЫше, они скорее предпочитают герменевтические, исторически обоснованные, гуманистические и философские |радиции накопления знания тем, что основаны на есте- Сгненных науках. Хотя они, как правило, ориентированы И* змансипаторский потенциал теории, который может Помочь понять структуры господства, особенно гендерные Структуры неравенства, они подозрительно относятся к |Иннию Просвещения, которое, по их мнению, основано на |нвнии о мужчинах и создано ими. Это утверждение представляется особенно верным относительно науки о МО. Во введении к своей работе Стив Смит определяет Пять типов того, что он называет рефлективистскими или Постпозитивистскими теориями: нормативная теория, феминистская теория, историческая социология, критическая теория и постмодернизм. Он подчеркивает, что они Отличны друг от друга, взаимодополняемы и представлены как одна теория — конкурент нео-неосинтеза.92 Одна- ко все они помещают науку о МО в широкий междисцип линарный контекст. Следуя различным интеллектуальный традициям, таким, как философия, история, социолога и политическая теория, многие из ученых, представляю щих эти теории, пришли не из международных отноше ний, также многие из них живут за пределами США. i Несмотря на то что многие авторы этих различны! традиций остаются глухими к гендерным проблемам, эт| постпозитивистские, исторические и нормативные уста новки совместимы со многими установками постлибералв ных феминистов. Как подчеркивает Марыся Залевски, не легко накладывать один неопределенный и большой корпус теорий на другой. Это означает принятие в расчет цело4 области, конвенционально определяемой как невидимо* или как сегмент частной сферы и в силу этого выводимо1 за рамки конвенционального политического анализа. Юпш чевая задача феминистского анализа — скорее расши^ рить границы повестки дня, чем ответить на вопросы^ которые уже поставлены.93 ;| Феминисты также подчеркивают, что они занимают-^ ся не столько включением гендера в науку о МО, сколько раскрытием того, как гендер уже внедрился в теорию и практику международных отношений. Сейчас я буду говорить о направлениях, в которых феминистские взгляды нашли место, чтобы расширить повестку и привести к прояснению существующих гендерных иерархий. Здесь я подчеркиваю эпистемологические интересы; в завершение первой главы этой книги я рассмотрю, как это знание используется, чтобы расширить повестку мировой политики и углубить наше понимание глобальных проблем. Нормативная теория. Нормативная теория начали привлекать внимание в 1980-х гг. Обладая большим влиянием на науку о МО на ранней стадии, нормативная тгория была существенно потеснена реалистским изображением аморального государства и позитивистским поиском разделения фактов и ценностей. Обращаясь к моральности или аморальности войны, а также к таким проблемам, появившимся в повестке дня науки о МО в конце 1970-х гг., как экономическое развитие, неравенство, спра- иедливость распределения, нормативная теория оценивает моральные измерения мировой политики. Многие ведущие нормативисгы вышли скорее из традиций политической философии и международного права, чем науки о международных отношениях.94 Теоретики мирового порядки постулируют лучший мир, а затем изучают, как можно достичь прогресса в его воплощении.95 Основной спор в нормативной теории состоит в том, можем ли мы принимать без доказательств существование мирового общества и говорить о справедливости и демократии в универсальном смысле, либо общества удерживаются внутри государств, которые в таком случае определяют пределы своих моральных обязательств.96 Коммунитаристы доказывают, что государственные границы определяют политическое сообщество, внутри которого могут иметь место дебаты о справедливости и обязательствах, тогда как космополиты приводят доводы в пользу необходимости думать о справедливости во вселенских масштабах.4 Коль скоро женщины владеют очень небольшой долей мирового богатства и часто дискриминируются в выражении прав человека и через культурную деятельность, теории справедливости — важная проблема в феминист ской теории, хотя она скорее обращена к феминистски» политическим философам, чем к феминистам-междуна родникам. Западные теории универсальной справедливо ста воздвигнуты на абстрактных идеях рационализма, каз правило, обычно строились на понятии человеческой при роды, которая исключает или принижает женщин. Фемини сты заявляют, что универсализм, который они отстаива ют, характеризуется распознаванием опыта особых груш (мужской элиты) в качестве парадигматического быти) человечества в целом.97 Попытки феминистов формулировать теорию спра ведливости, которая лавирует между заблуждениями лож ного универсализма (в реальности основанного на мае кулинной идее справедливости и на опыте некоторых муж чин) и культурного релятивизма (отрицающего любуи возможность формулирования обобщенных стандартов для морального поведения), — были затруднительны. Де баты о различиях в новейшей феминистской теории еде лали это особенно трудной проблемой. Несомненно то, чл женщины были исключены из определения прав челове ка. Также проблематичны основанные на ложных универ салиях призывы к справедливости для женщин вообще Восприимчивость к различиям вместе с сознанием необ ходимости «общности диалога через культурные грани цы», в котором партнеры по общению получают равньи права участия, — один из конструктивных подходов к фе министской концепции справедливости.98 Я возвращусь ] этой проблеме, когда буду рассматривать права человек в 4-й главе. Историческая социология. Историческая социоло- гии исследует пути, которыми исторически развивались общества. Принимая государство скорее не как данное и бгп фоблемное, как это делают неореалисты и неолибера- листы, эта традиция пытается понять, как некоторые государства развивались, принимая во внимание внутренние и внешние факторы.99 Феминисты-международники согласились бы, что образование и развитие государств должно изучаться для большей очевидности патриархальных структур и действий, которые могли проявляться в их Внешнеполитическом поведении и в поведении, ориентированном на поиски безопасности.100 Подобно историческим социологам феминисты-международники оспаривают либеральную посылку, что государство — это нейтральный арбитр. Например, Спайк Петерсон и Анн Раньян утверждают, что пока исторические социологи акцентировали силовые аспекты динамики развития государств, непрерывное игнорирование ими женщин приводило к неточным и неадекватным оценкам. Петерсон и Раньян доказывают, что невозможно понять отношения власти без учета недостаточного представительства женщин на элитных государственных постах в процессе принятия решений, а также гендерных конструкций общественного и частного, которые поддерживают эти исключения.101 Эти патриархальные обычаи были взлелеяны в период образования государств и воспроизводились на протяжении исторического развития через изменение конфигурации узаконивающих идеологий.102 Эти проблемы тоже будут рассмотрены в 4-й главе. 4 i Критическая теория. Критическая теория сыграла ведущую роль в возбуждении «третьего спора». Критическая теория происходит из марксизма, а также из гегелы янской и кантианской традиций Просвещения.103 Подобие историческим социологам представители критической те ории рассматривают историческое развитие общества дш! того, чтобы понять и преодолеть различные формы господ ства. Критическая теория видит в господствующем порядю социальных и политических отношений исторически! продукт, который должен быть объяснен. Чтобы надлежгц щим образом объяснить несправедливость, необходима понять мир таким, каков он есть. В этом смысле крит» ческая теория принимает реалистскую версию мирово! политики, но пытается изменить ее. Представитель крин тической теории Роберт Кокс использует герменевтический подход, который рассматривает социальные структур ры как обладающие межпредметной сущностью. Однак^ утверждение, что структуры социально конструируемы, не отрицает, что они обладают конкретным эффектом, —лк> ди действуют так, как если бы структуры принадлежал® «объективной» реальности.3 < Это идея, достаточно отличная от позитивизма, и фе министы считают ее совместимой со своими установками, Феминисты утверждают, что гендерные структуры сощ* ально обусловлены, исторически непостоянны и поддерг живаются отношениями власти, которые их узаконивают 11одобно представителям критической теории, большинство феминистов проявляют эмансипаторские интересы и стремлении преодолеть эти структуры господства. Большинство феминистов также согласятся с представителями критической теории, что знание отражает определенные интересы общества, в котором оно создается; в науке о МО знание, как правило, вырабатывалось мужчинами, особенно элитами. Феминисты особенно заинтересованы в том, чтобы рассмотреть и объяснить, почему некоторые виды знания исключены из поля этой дисциплины. Подобно многим представителям критической теории они также подвергают сомнению предмет обсуждения конвенциональных МО. Часто сосредоточенные на жизни людей, находящихся на задворках глобальной политики, они поднимают проблемы, обычно не считающиеся частью науки, и ставят вопросы к ним по-новому. Как пишет Сандра Хардинг, важная задача феминистской теории состоит в том, чтобы увидеть странности в том, что обычно представлялось привычным, или призвать нас к рассмотрению вопроса, который до настоящего времени казался «естественным».104 Пересмотр значения безопасности во второй главе—это пример того, как феминисты расширяют предмет обсуждения МО. Многие феминисты-международники также согласятся со знаменитым определением критической теории Роберта Кокса, которое он противопоставил тому, что называет проблемно-ориентированной теорией, — видом теории, который принимает мир таким, каков он есть, и безоговорочно соглашается с господствующим порядком в качестве его каркаса. Цель решения проблем теорией — заставить беспрепятственно работать господствующие со циальные и властные отношения и институты, в которые они организуются для эффективной борьбы с отдельными источниками беспорядка. Коль скоро феминисты верят, что мир определяется социально обусловленными гендерными иерархиями, которые приносят ущерб женщинам, и коль скоро они привержены поиску путей, чтобы уничтожить эти иерархии, маловероятно, что они примут такие эпистемологические установки. Напротив, Кокс утверждает, что критическая теория не принимает институты и социально-властные отношения как сами собой разумеющиеся, а подводит к вопросу касательно их происхождения и того, могут ли они изменяться и, если да, то как. Другими словами, критическая теория смотрит со стороны на господствующий мировой порядок и спрашивает, как этот порядок возник. Однако она может быть и проводником к стратегическим действиям для установления альтернативного порядка.105 Соглашаясь с предположением Кокса, что теория всегда создается для кого-то и в чьих-то целях, цель феминистских подходов подобна цели критической теории по определению Кокса. Подобно представителям критической теории, феминисты интересуются контекстом и историческим процессом и «скорее тем, как мы создаем, чем тем, как мы открываем наш мир».106 Постмодернизм. По мнению Криса Брауна, критическая теория и постмодернизм допускают двоякое толкование понятия. В широком смысле понятия он полагает, что представители постмодернизма являются также и представителями критической теории, так как они вмес- тс оспаривают существующий порядок.107 Подобно пред стами телям критической теории они также видят кризис западной мысли и разделяют недоверие к рациональности и к науке. Однако постмодернисты в большей степени желают размежеваться с проектом Просвещения; поэтому они ставят в вину критической теории ее фундаментализм. Постмодернистскую теорию особенно сложно классифицировать. Конечно, постмодернисты отвергают любой намек на объединенный подход, и попытки выделить его считаются бессодержательными, даже когда они сделаны самими постмодернистами. Хотя у феминистской теории были непростые отношения с постпозитивизмом (что рассмотрено выше), феминисгы-международники и постмодернистская наука о МО разделяют многие общие посылки. Конечно, многих феминистов-международников можно разместить на пересечении критических и постмодернистских подходов. Их нежелание отказаться от эмансипатор- ского проекта в пользу критической теории—нежелание, разделяемое некоторыми теоретиками МО, которые могли определить себя как постмодернисты—помещает их в это пересечение. Работа Кристины Сильвестер «Феминистская теория и международные отношения в эпоху постмодерна» многое заимствует из постмодернизма, но отмечает угрозу принесения интересов женщин в жертву при их отождествлении как главную озабоченность; по этой причине она защищает «постмодернистский феминизм». По мнению Сильвестер, «постмодернистский феминизм возникает как ситуация переговоров между феминистскими течениями с их осуждением нынешнего положения женщин и склонностью к пракгически-нравственным императивам и феминистским постмодернистским скепти цизмом».108 Сильвестер защищает позицию, которая признаёт множественность частных феминистских позиций и идентичностей и предлагает политику диалога на основе эмпатии. Подобно критической теории, постмодернизм утверждает, что знание создается в интересах определенных людей. Постмодернизм полагает, что позитивистские разделы между знанием и ценностями, знанием и реальностью и знанием и властью должны быть оспорены.109 В науке о МО это требует изучения того, как некоторые проблемы, определяемые как «серьезные» или «реальные», например, национальная безопасность, отделяются от тех, которые видятся как неважные или составляющие предмет других дисциплин, — проблема великой важности для феминис- тов-международников, как рассматривалось выше. Постмодернисты подобно представителям критической теории и феминистам принимают, что знание формируется и создается в интересах существующих властных отношений. Таким образом, они критичны к позитивистским утверждениям о нейтралитете фактов и объективности. Многие феминисты согласятся с этим. В своей критике естественных наук Эвелин Фокс Келлер заявляет, что наука эпохи Просвещения и модерна включает систему убеждений, которая объединяет объективность с маскулинностью и с набором культурных ценностей, который одновременно превозносит и то, что определяется как научное, и то, что определяется как маскулинность.3 На всем протяжении истории современного Запада, мужчин представляли как знатоков; а то, что считали узаконенным знанием как в естественных, так и в социальных на уках, как правило, основывалось на жизни мужчин в общественной сфере. Разделение общественной и частной сфер, усиленное научной революцией XVII века, закончилось легитимацией того, что воспринимается как «рациональная» деятельность мужчин, в то же время обесценивая «естественные» действия женщин.110 Чтобы раскрыть это соотношение между знанием и нласгью, постмодернизм заимствовал идею генеалогии— стиль исторического мышления, который раскрывает и отмечает смысл отношений такого рода. Цель генеалогии —писать противоположные существующим истории, которые могли пролить свет на то, что исключают первые. Утверждая то, что не может быть единственной истинной истории или единственного исторического нарратива, генеалогия помещает знание в определенное место и время и показывает, как оно создается с определенных точек зрения. В международных отношениях постмодернисты показали, как отдельные образы международных отношений определяют или формируют политические действия. Например, Р. В. Дж. Уолкер утверждает, что обычное представление о Макиавелли как об основателе реалистской традиции, узаконивает некоторые политические действия, которые достигают значения постоянства; действия, которые сам Макиавелли с его акцентом на непостоянстве и случайности отрицал бы. Уолкер и некоторые феминисты-международники также отмечали как гендерные конструкции Макиавелли «судьбу» (fortuna) и «доблесть» (virtu). Они помещают «феминную» фортуну в дикие и неукротимые пространства анархии, где должна преобладать «маскулинная» доблесть.111 Как полагают Раньян и Петерсон, ассоциация женщин с непокорной природой имеет долгую историю в западной политической теории.112 В этом смысле женщина, как в случае с макиавеллиевской фортуной, стала образом проблем анархии в реалисгской науке о МО. Уолкер и другие постмодернисты также оспорили прочтение реализмом «естественного государства» Гоббса. Они спрашивали, почему при том, что сам Гоббс отказался от внутренних и внешних отличий «всех от всех», его фраза стала связываться с различиями между сообществами внутри и анархией снаружи. Феминисты-международники усомнились в доверии реалистов к мифу естественного государства потому, что он обусловил гендерно определенное уклонение, повлиявшее и на теорию МО.113 Существенно для феминистов и то, что постмодернизм вовлечен в разрушение концептуальных противопоставлений. Он оспаривает двойные иерархические оппозиции, в которых одно из двух понятий наделяется привилегиями над другим. Такая деструкция используется, чтобы оспорить господствующие интерпретации в науке о МО. Например, Ричард Эшли сомневается в конвенциональном прочтении проблем анархии, которое зависит от противопоставления суверенитета и анархии, где суверенитет видится опасным и проблематичным.114 Феминисты- международники также ставят под проблему определяющие дисциплину оппозиции, которые усиливаются через связь с маскулинно-феминной гендерной дихотомией.4 Они задаются вопросом, как эти оппозиции помогают прижиться другим формам суперподчинения в мировой по- /штике. Например, все границы между «мной» и «другими», реализмом и идеализмом, порядком и анархией, основанные на гендерно обусловленном подтексте, узаконивают установленные практики национальной безопасности. На протяжении этой главы я показала основные дебаты в науке о МО и в феминизме, продемонстрировала существование различных видов феминистских подходов к международным отношениям, имеющих сходства с дру- гими критическими подходами в МО. Я говорила о том, почему они имеют тенденцию позиционировать себя на критической стороне «третьего спора». Однако существенно и то, что они коренятся в долгой традиции феминистской теории—как утверждала Ребекка Грант, пока новейшие теории в МО радикальны, у них нет гарантий стать феминистскими.115 Я также говорила, что как только пост- либеральные феминисты сформулировали свои позиции и постмодернистские эпистемологии, в которых они увидели лучшие возможности описать подчинение женщин, чем в терминах либерального эмпиризма, так и феминисты-международники стали разделять взгляды постпози- тивисгской эпистемологии на международные отношения, которые, как они чувствуют, могут предоставить лучшие возможности понимания гендерных структур и действий мировой политики. Как предположил Спайк Петерсон, отрицание позитивистского эмпиризма не означает отказ от эмпирических исследований.116 Скорее не отрицая систематическое построение эмпирического исследования, постпозитивист-критик включает в него рассмотрение границ, рамок и постановок исследовательских вопросов; он или она еще и спрашивает, как и почему эти формы возникли и как они воспроизводят status quo. Выходя за пределы этой критики, феминисты-международники начинают развивать собственные исследовательские программы — расширяющие границы науки, по-новому ставящие различные вопросы и вслушивающиеся в незнакомые голоса, долетающие с периферии. Пока эти новые рамки и вопросы кажутся странными конвенциональной науке о МО — ведь это именно те самые проблемы, которые феминисты используют с начала выстраивания своей собственной исследовательской программы—программы, которая, как они надеются, приведет к новому пониманию мировой политики. В следующих главах будут показаны исследования, проливающие новый свет на традиционные темы, а также увлекающие феминистов-международ- ников в свое путешествие, такое далекое от конвенциональной науки.