Критерии допустимости государственно-правового принуждения

Государственно-правовое принуждение характеризуется столкновением интересов обладающего значительными ресурсами государства и имеющего заведомо меньший запас ресурсов лица или лиц, ему противостоящих.

Оценка обществом, как принуждающим лицом при осуществлении власти в форме государственно-правового принуждения, желательности и нежелательности принуждения связана с таким критерием, как представления членов общества о соответствии власти в форме государственного принуждения имеющимся у них

идеалам. С этой точки зрения, при осуществлении государственно-правового принуждения должны соблюдаться требования нравственности как внутренних качеств, которыми руководствуется человек, и правил поведения, определяемых этими качествами^[211]. Так, Г. И. Миняшева по данному вопросу указывает, что правоприменитель, в том числе при реализации принудительных мер, не должен переходить границ нравственной допустимости, под которой она понимает «минимум нравственности», разделяющий нравственное и безнравственное^[212].

А. П. Рогов в диссертационном исследовании «Особенности государственного принуждения в правовом государстве» пишет, что допустимость государственного принуждения определяется, в том числе, нравственными требованиями.

Вместе с тем, несмотря на верность предлагаемых исследователями подходов, полагаем указание на нравственность как критерий допустимости государственно-правового принуждения не вполне точным. Нравственность, как в приведенном выше обыденном понимании, так и в предлагаемом философией специальном значении, характеризуется широтой охвата регламентируемых ее нормами отношений. Так, А. А. Гусейнов в статье, посвященной нравственности и морали, прямо указывает на то, что последняя «регулирует поведение во всех сферах общественной жизни»^[214]. В свете изложенного предпочтительным видится использование более конкретного, по сравнению с нравственностью, понятия, а именно понятия справедливости, на что верно, по нашему мнению, указывается рядом исследователей. Например, И. П. Жаренов выделяет справедливость как

основной критерий правомерности меры принуждения, а точнее - соразмерности обстоятельствам, послужившим основанием реализации государственной власти в форме государственно-правового принуждения. Такую точку зрения разделяют и другие авторы^[215].

Справедливость в обыденном понимании определяется через частную по отношению к нравственности категорию - беспристрастность^[216], а с позиции философии - как нравственная санкция, способ обоснования распределения между индивидами выгод и тягот при совместном существовании в рамках единого социального пространства^[217]. Последняя категория обладает большей конкретикой и содержит в себе недвусмысленное указание на регламентацию ассиметричных отношений между принуждающим и принуждаемым. Поэтому ее активно используют в своей аргументации многие современные исследователи, в частности М. М. Магомедрасулов.

По нашему мнению, реализация государственной власти в форме государственно-правового принуждения должна осуществляться с учетом ее соотнесения (соразмерности) с той опасностью, которая объективно исходит для принуждающего лица со стороны принуждаемого лица. Воздействие власти в форме государственно-правового принуждения не должно быть избыточным, то есть не допускать чрезмерной жесткости по отношению к принуждаемому лицу,

или слишком мягким. Во-первых, как первое, так и второе не соответствует справедливости - родовой категории для соразмерности в исследуемом значении. Во-вторых, как первое, так и второе способно инициировать у общества - как у принуждающего лица - делегитимационные тенденции в отношении государства в связи с неудовлетворенностью его функционированием (нарушением прав и свобод отдельного лица - члена общества), необоснованно жесткими мерами принуждения при избыточности властного воздействия в форме государственного принуждения, нарушением прав большинства членов общества несоразмерно мягкими мерами принуждения при недостаточном воздействии власти в форме государственного принуждения. Указанные тенденции впоследствии могут привести к гибели государства, в свою очередь, влекущей за собой невозможность достижение в период его отсутствия справедливости, им гарантированной.

Отметим также, что несмотря на то, что соразмерность способна быть отождествлена с принципом талиона, требующим воздания равным за равное и в этом смысле соразмерным, такое понимание не имеет, по нашему мнению, отношения к нравственности. Во-первых, принцип талиона (око за око, зуб за зуб) при всей своей кажущейся справедливости в действительности не может и не должен учитывать индивидуализирующих ситуацию обстоятельств.

Полагаем, что соразмерность, рассматриваемая применительно к вопросу о допустимости государственно-правового принуждения, по своему смыслу ближе к

предложенному Ш.-Л. Монтескье в XVIII в. принципу экономии репрессии^[220]. Его суть заключается во взаимозависимости интенсивности государственного принуждения и обстоятельств дела во всей полноте, которая устанавливается с учетом существующих в данном обществе нравственных идеалов.

Таким образом, полагаем верным считать соразмерность важным условием, позволяющим отграничивать допустимое государственно-правовое принуждение от недопустимого. Вместе с тем справедливость, по верному замечанию И. П. Жаренова, несводима только к соразмерности. Этот ученый считает структурным элементом справедливости как критерия допустимости государственно­правового принуждения обоснованность его применения^[221]. Последнее он определяет как обусловливаемое легитимностью наличие у государства права действовать от имени всего общества для достижения поставленных целей^[222], или, иначе говоря, управомоченность государства (его органов и должностных лиц) обществом на реализацию государственно-правового принуждения.

Полагаем, что с этим следует согласиться, поскольку, как отмечалось выше, именно общество является принуждающим лицом при государственно-правовом принуждении, и к сфере его ведения относится вопрос о принятии или непринятии государством, как реализующим его волю лицом, решения о применение мер государственного принуждения. Неуправомоченность государства обществом на реализацию государственного принуждения влечет недопустимость последнего.

Однако рассматриваемый критерий следует понимать широко, включая в управомоченность не только сам факт наличия у государства делегированного ему обществом права на государственное принуждение, но и основания, и порядок

применения государственного принуждения, его содержание. Последние, в свою очередь, основаны на понимаемом в широком смысле праве, являющемся продуктом общества, «средством различения, признания и согласования интересов» его членов^[223]. В этом смысле обоснованность (как составная часть справедливости - критерия допустимости государственно-правового принуждения) представляет собой основанность принуждения на понимаемом в широком смысле праве, сообразного и связанного с нравственными требованиями.

Разграничение обоснованности и соразмерности, на наш взгляд, следует проводить так, чтобы включить в содержание обоснованности основанность государственного принуждения на праве («общесоциальном праве»)^[224][225], а в содержание соразмерности - соотнесение государственного принуждения с индивидуализирующими обстоятельствами, которые позволяют корректировать воздействие на принуждаемое лицо в соответствии с предлагаемыми правом вариантами, но с учетом специфики, присущей конкретному случаю.

Таким образом, считаем возможным отнести к общему критерию допустимости

3 государственно-правового принуждения нравственную категорию справедливости , состоящую из соразмерности и обоснованности. Как отмечал в своем учебнике «Энциклопедия права» известный дореволюционный юрист Ф. В. Тарановский, «государственная организация устанавливается первоначально как факт, но постепенно все более и более проникается началами права не вследствие свободного самоограничения или самообязывания власти, а в силу внешнего ее ограничения, устанавливаемого благодаря взаимодействию между властью и обществом. Ограничения эти возникают, множатся и крепнут по мере роста общественного самосознания»^[226]. При этом, по мнению Ф. В. Тарановского, в ходе культурного

развития общества формулируется и выдвигается принцип ценности человеческой личности, который предполагает, с одной стороны, обязательную правомерность проявлений государственной власти, в том числе в форме принуждения, а с другой стороны, правомерность поведения самого индивида.

Следует отметить, что исследователями выделяются также иные, помимо указанных, элементы справедливости. Так, например, Дж. Финнис выделяет среди них: интерсубъективность, то есть обусловленную социальной природой межличностных отношений сопоставляемость субъекта и совершённых им действий с эталонным представлением о должном субъекте и его необходимых (достаточных) действиях; обязанность, то есть соотнесение того, что должны лицу или обязаны сделать в отношении него, с тем, на что это лицо имеет право; равенство (пропорциональность), то есть, соотнесение воздействия на лицо с самим лицом и его характеристиками.^[227] Понимание автором элементов справедливости хотя и не идентично ранее рассмотренным нами подходам, полностью в них укладывается при отнесении интерсубъективности и обязанности к обоснованности, а равенство к соразмерности. Аналогичным образом следует подходить и к иным выделяемым исследователями элементам справедливости, сводящимся, при достаточной степени абстрактности, к рассмотренной нами обоснованности и соразмерности.

Правоведами в качестве критерия допустимости государственно-правового принуждения также называется его нормативная урегулированность. Как считает М. М. Магомедрасулов, к числу обстоятельств, отграничивающих справедливое государственное принуждение от несправедливого, следует относить наравне с соразмерностью нормативную урегулированность отношений^[228]. Аналогичной позиции придерживается Э. А. Сатина, которая полагает, что государственное принуждение должно реализовываться на основании строгой юридической процедуры^[229]. Н. В. Ткачевой указывается, что именно закон определяет пределы

мер принуждения^[230]. И. П. Жаренов подчеркивает, что принуждение возможно применять только на основе конкретной правовой нормы, регламентирующей виды принудительных мер, условия их применения^[231]. А. П. Рогов приходит к выводу о том, что объективные пределы принуждения очерчены требованиями действующего законодательства^[232]. Анализируя вопрос о связи государственного принуждения и законодательства, Н. В. Акимова указывает, что принуждение полностью основано на содержащихся в законодательстве правовых нормах. Она подчеркивает, что основания, условия, порядок и процедура государственно­правового принуждения должны быть четко определены в законодательстве^[233].

Полагаем, что закрепленность содержащих требования к государственному принуждению материальных и процессуальных норм права в действующем законодательстве, то есть рассмотренных нами выше и понимаемых в узком смысле оснований применения государственно-правового принуждения, является важным условием его допустимости. Так, властные отношения формализуются в форме государственного принуждения, исключая их неоправданное возникновение по инициативе уполномоченных должностных лиц и «открывая доступ к контролю за ними со стороны общества»^[234]. Вместе с тем, исходя из занятых нами позиций, речь идет не о критерии допустимости государственно-правового принуждения как нравственной категории, а о понимаемых в узком смысле основаниях применения государственного принуждения - его нормативной регламентации^[235].

Возвращаясь к вопросу о справедливости как нравственной категории, отметим неоднозначность соотношения в ее структуре целей и средств. Как отмечено Г. И. Миняшевой, имеющиеся подходы к решению данного вопроса можно условно разделить на две основные группы: с позиции целедоминирующей парадигмы, известной как принцип «цель оправдывает средства», и абстрактного гуманизма, согласно которому средства не зависят от цели и самостоятельны^[236].

К сторонникам первого подхода, именуемого также консеквенционализмом, относятся такие философы как Дж. Бентам, Дж. Ст. Милль, Ф. Ницше, Л. А. фон Фейербах, Й. Тиммерманн и др., а к сторонникам второго - И. Кант,

В. С. Соловьев, И. А. Ильин, А. А. Гусейнов и др.^[237]В основе этой дифференциации, как верно, по нашему мнению, отмечено А. А. Пилипенко, находится то, что «за всеми рефлексиями на этические и правовые темы стоят всего лишь 2 фактора: цена человеческой жизни и цена социального порядка. Когда социальный порядок неустойчив, человеческая жизнь падает в цене. ...Когда же социальный порядок стабилен и ценностные акценты смещаются в сторону индивидуального, человеческая жизнь становится более ценной и значимой»^[238].

Таким образом, вопрос о соотношении целей и средств в сфере реализации государственно-правового принуждения следует понимать как вопрос содержания наличествующего в конкретный момент времени у принуждающего лица - общества - нравственного приоритета (идеала)^[239], которым может явиться человек с

принадлежащими ему правами и свободами либо приоритетное обеспечение социального порядка^[240].

При этом А. А. Пилипенко справедливо применяются термины «падение» и «смещение акцентов», а не, как это могло бы быть, «нивелирование ценности человека» и сходная с этим терминология. Тем самым автор, по нашему мнению, указывает на тот факт, что как «изменение цены», так и «смещение акцентов» подразумевают постоянное сохранение поддержки некоторого минимального объема неприоритетного содержания идеала. На наш взгляд, с этим утверждением следует согласиться, поскольку полное нивелирование ценности как человеческой жизни, так и социального порядка может привести к негативным для общества последствиям: деградация общества в связи с эгоцентризмом членов общества и последующая анархия - при нивелировании ценности социального порядка; сокращение числа членов общества, обусловленное отсутствием безопасности для них - при нивелировании ценности человеческой жизни. При этом и те, и другие негативные последствия тесно взаимосвязаны между собой.

Следовательно, реализация государственно-правового принуждения требует в любом случае исходить из необходимости обеспечения минимального объема прав и свобод принуждаемого лица и мер по обеспечению социального порядка в объеме не меньшем предусмотренного правом, которое, по своей природе, есть продукт существующего социума и отражение его нравственного уровня.

Вместе с тем допустимость государственно-правового принуждения не следует сводить только к его соответствию праву, то есть категории, отличающейся в том числе таким существенным параметром, как необходимость значительного периода времени для его формирования, для возникновения правового обычая и правовой традиции в обществе^[241]. Соответствие нравственным идеалам общества конкретных мер государственно-правового принуждения и их применения может оцениваться социумом и путем непосредственного изъявления

своего отношения к ним в конкретных случаях. Формами оперативного изъявления обществом своего отношения к нравственной обоснованности принимаемых государством мер принуждения можно признать коллективные прошения (требования) о помиловании (признании невиновным, освобождении от наказания и т. д.) какого-либо лица в связи с безнравственностью применения в отношении него мер государственного принуждения. Они могут подаваться как в ходе публичных мероприятий (собраний граждан, пикетов, демонстраций и т. д.), так и без таковых уполномоченным государственным органам и должностным лицам.

Отметим также, что с точки зрения соотношения целей государственного принуждения и ценностной акцентуации общества особый интерес представляют исследования, проводимые в Российской Федерации последние годы. Так, Н. В. Ткачева в опубликованной в 2005 г. статье «Пределы применения принуждения в уголовном судопроизводстве» пишет, что целью государственного принуждения является предотвращение нарушений социальных норм^[242]. И. П. Жаренов в своем диссертационном исследовании «Государственное принуждение в условиях демократизации общества» (2006) приходит к выводу о том, что поскольку справедливость квалифицируется как высшая ценность, то она выступает целью и результатом принуждения^[243]. В диссертационном исследовании

А. В. Струкова «Правовые пределы принуждения в досудебных стадиях уголовного судопроизводства России» (2009) указывается на то важное

обстоятельство, что государственное принуждение может применяться только в целях обеспечения общественного порядка и общественной безопасности^[244]. В исследовании А. П. Рогова «Особенности государственного принуждения в правовом государстве» (2013) отмечается, что ответственность власти перед обществом влечет за собой применение государственного принуждения для

достижения общественно полезных целей^[245]. В опубликованной в 2014 г. научной статье Н. В. Акимовой «К вопросу об эффективности административно-правовых мер противодействия правонарушениям в области интеллектуальной собственности» указывается, что меры государственного принуждения должны применяться исключительно для обеспечения прав и законных интересов граждан, а также охраны правопорядка^[246]. Наконец, И. Д. Фиалковская в работе 2014 г. «Сущность метода принуждения в теории административного права» полагает, что государственное принуждение может применяться только с определенной целью - для охраны прав граждан, общества, государства и обеспечения общественного порядка^[247].

Таким образом, акцентуация отечественной юридической мысли с течением времени и по состоянию на настоящий момент смещается к человеку как высшей ценности, которую отечественные дореволюционные правоведы, представлявшие различные школы в юридической науке, называли одним из основных критериев правомерности осуществления государственной власти.

В результате исследования критериев допустимости государственно-правового принуждения приходим к следующим выводам. Общим критерием допустимости государственно-правового принуждения является его соответствие требованиям справедливости как нравственной категории. Элементы структуры данного критерия - обоснованность и соразмерность. Их разграничение по содержанию позволяет утверждать, что обоснованность означает основанность государственного принуждения на праве, а соразмерность означает соотнесение государственного принуждения с индивидуализирующими обстоятельствами, позволяющими корректировать воздействие принуждающего на принуждаемого в соответствии с предлагаемыми правом вариантами, но также с учетом специфики конкретного случая. Допустимость государственно-правового принуждения может определяться как формально, так и

материально. Формальное определение допустимости государственно-правового принуждения совпадает с определением оснований применения государственно­правового принуждения в узком смысле и предполагает закрепление в законодательстве материальных и процессуальных норм, содержащих требования к государственному принуждению. Они отражают результаты проведенного законодателем анализа интенсивности воздействия государственной власти по основным направлениям нормативного регулирования общественных отношений на отраслевом и межотраслевом уровнях системы российского права. Материальное определение допустимости государственно-правового принуждения выводится из широкого понимания права, которое не ограничивается совокупностью правовых норм, выраженных в законодательстве. С этой точки зрения, соответствие мер государственного принуждения и их применения нравственным идеалам общества оценивается также путем непосредственного (оперативного) изъявления членами общества своего отношения к государственно-правовому принуждению как форме реализации государственной власти в каждом конкретном случае.