3. Подлог в истории российского права

Русское право молчит о подлоге документов до Судебника Царя Иоанна IV Грозного 1550 г. - указанный момент в истории имеет «то значение, что, начиная с этого памятника мы находим в нашем законодательстве уже вполне

90 осязаемые постановления о подлоге» .

Согласно статьи 59 Судебника, «а доведут на кого разбой, или душегубство, или ябедничество, или подписку, или иное какое лихое дело, а будет ведомой лихой человек, и боярину велети того казнити смертною казнью, а исцово из его статка велити заплатити; и что ся его статка за исцовым останет, и то отдати в прогоны. А не будет у которого лихого столько статка, чем исцово заплатити, и боярину того лихово в исцове гибели исцу не выдати, а велети его царя и великого князя тиуну московскому да дворскому казнити смертною казнью. А боярину и дьяку и недельщику от того не имати ничего»^[90][91]. Здесь имеется в виду подлог, совершаемый лицом не должностным, поскольку должностные преступления, как ложное удостоверение фактов, имеющих юридическое значение, предусмотрены в иных статьях Судебника: статья 2 - «а которой боярин, или дворецкой, или казначей, или дьяк просудится, а обвинит кого не по суду бесхитростно, или список подпишет и правую грамоту даст, а обыщется то в правду, и боярину, и дворецкому, и окольничему, и казначею, и дьяку в том пени нет; а истцом суд з головы, а взятое отдати», в статье 4 Судебника - «которой дьяк список нарядит или дело запишет не по суду, не так, как на суде было, без боярского, или без дворецкого, или без казначеева ведома, а обыщется то в правду, что он от того посул взял, на том дьяке взяти перед боярином вполы да кинути его в тюрму»^[92] и статья 5 Судебника - «Подьячий, которой запишет не по суду для посула без дьячего приказу, и того подьячего казнити торговою казнью, бити

93 кнутьем» .

Судебник особенно внимателен к порядку судопроизводства, предусматривая, например, в статьях с 8-й по 10-ю размеры судебных пошлин, а в статьях с 28-й и 29-й способ ведения судебного протокола и внесения в него сторонами замечаний.

Судебник Ивана IV указывает на мошенничество, специализируя его из общего понятии корыстных преступлений, «татьбы». Мошенник - тот, кто совершает обман, за что подлежит наказанию. Так, согласно ст. 58 «а мошеннику та ж казнь, что и татю. А кто на оманщике взыщет и доведут на него, ино у ищеи иск пропал. А оманщика, как его мы приведут, ино его бити кнутьем» ^[93][94] . Таким образом, мошенничество, как имущественное преступление, отграничено от подлога - преступлений, заключающихся в искажении истины в документах.

Справедливо мнение А.А. Жижиленко, что «Царский Судебник. имел ввиду подлог, учиненный ведомым лихим человеком, то есть преступником, так сказать, профессиональным, лицом, вообще пользовавшимся дурной славой; что же касается преступления этого, совершенного лицом непорочным, то Судебник по этому поводу ничего не говорит, хотя относительно других преступлений, трактуемых вместе с подлогом в

упомянутой выше ст. 59, содержатся на этот случай особые определения. Из этого можно заключить, что, устанавливая здесь впервые наказание за подлог, законодатель имел в виду наиболее опасные его случаи, вследствие чего нельзя не заметить в Судебнике отражение принципа прежнего нашего права, оставлявшего без наказания подлог документов»^[95][96]. Таким образом состав подлога документов имел в известный период развития российского права специальный субъект.

По мнению А.А. Жижиленко, субъективная сторона преступления законодателя не интересовала и «особых постановлений о ней в статьях,

96

относящихся до подлога, нет» . С этим нельзя согласиться: в статье 2

Судебника прямо указано, что за «бесхитростный» проступок должностному лицу «пени нет». Вместе с тем, подлог поставлен в статье 59 Судебника в один ряд с такими преступлением, как разбой и, что более существенно, ябедничество, то есть заведомо ложное обвинение в уголовном преступлении. Невозможно предположить, чтобы в ту историческую эпоху не понималась особенность ябеды, как такого доноса-довода, ложность которого осознается ябедником. Кроме того, последнее, во что можно верить, так это в действия за «посул» (статья 4 Судебника), совершенные дьяком по неосторожности. Известно, что «в условиях московского государства на эту роль [носителей юридических знаний] выдвинулись «государевы дьяки» - служащие

государственного аппарата; участие дьяков в отправлении правосудия

предусмотрено и Судебником 1550 г.» ^[97] . Таким образом, осознание социальной ответственности за свою деятельность, а значит и невозможность неосторожного причинения следовало из самого факта занятия дьяком должности по государственной службе. Иными словами, субъективная сторона подлога всё-таки интересовала законодателя, на умышленную форму вины в должностном подлоге указано прямо, а в случае подлога документов «ведомым лихим человеком» умышленная форма вины всё-таки подразумевается, поскольку одной неосторожности для «дурной славы» мало.

Уложение Царя Алексея Михайловича 1649 г. описывает подлог и мошенничество уже более подробно и дает им новые определения. Это связано с тем, что династия Романовых уже тогда считала приемлемыми иностранные доктрины уголовного права - в особенности византийского и западного, заимствуя их, в частности, из Литовского Статута.

Глава IV Уложения «О подпищикех, и которые печати подделывают» содержит статью о подлоге документов, включающую четыре постановления: «1. Будет кто грамоту от государя напишет сам себе воровски или в подлинной государевой грамоте и в иных в каких приказных письмах что переправит своим вымыслом, мимо государева указу и боярского приговору, или думных и приказных людей и подьяческой руки подпишет, или сделает у себя печать такову, какова государева печать, и такова за такия вины по сыску казнити смертию. 2. А будет кто воровством же учнет отъимати государевы печати от государевых грамот, или от иных каких приказных писем, и те государевы печати учнет к иным каким воровским письмам прикладывать, или будет кто учнет какие письма воровством же наряжати, и приказныя писма переправливати мимо государева указу, и того казнити смертию же, а письмам его нарядным ни в чем не верити. 3. А будет кто такия письма сделав умрет, а после его те письма объявятся у племяни, или у прикащиков его, и то его племя и прикащики учнут по тем письмам о каком деле государю бити

челом, и про них сыскати, каким обычаем те им письма досталися, и где их взяли, и про то они ведали ли, что те письма нарядные. Да будет про них в сыску скажут, или они и сами в том повинятся, что они про то ведали, что те письма воровские, нарядные, а держали они их у себя для своих пожитков и корысти, и тех людей по тому же казнити смертию. 4. А будет про них в сыску скажут, что они те нарядные писма держали у себя не ведая того, что они сделаны воровски, и их за то смертию не казнити, только тем нарядным

98 письмам ни в чем не верити, и суда по них ни на кого не давати» .

Таким образом, уголовная ответственность устанавливалась за подлог официальных документов: грамот государя или приказных писем (постановление 1); государственных печатей (государевых и приказных) и документов частных («иные письма воровством наряжати» - постановление 2); а также за умышленное использование подложных документов - (постановление 3).

Помимо подлога государевых грамот и приказных писем, Уложение предусматривало такой предмет подлога документов, как «кабалы» - глава ХХ «Суд о холопех» постановление 23 «А которые люди учнут на кого имати ^[98]

кабалы воровски заочно подставою, и про таких в Холопьем приказе сыскивать кабальными книгами, и осматривать спорных людей в приказе в рожей и в приметы. Да которые люди в рожей и в приметы с кабальными книгами не сойдутся, и тех людей в холопство никому не отдавать, и по тем кабалам истцом отказывати. И кто кабалу возьмет подставою, а сыщется про то допряма, и тем людем за то чинити наказание, бити кнутом. А кто имя переменит и тому не верить»^[99]. Указанная кабала, будучи документом о личной зависимости одного частного лица от другого составлялась, вероятно, эти лицами между собой, однако содержащиеся в них сведения подлежали официальной регистрации и, следовательно, невозможно говорить о том, что Уложение предусматривало ответственность за подлог частных документов и счетов. Вместе с тем, документы о личной зависимости, отражая имущественные отношения, были документами, схожими с современными бухгалтерскими документами. Таким образом защита документов учёта входит в русскую традицию.

Постановления 3-е и 4-е главы IV Уложения корреспондируют с положениями Дигест Юстиниана, где ранее описан казус, аналогичный по способу совершения - «кто, такие письма сделав, умрет, а его родственники и приказчики будут по тем письмам о каком деле государю бить челом», и те же по последствиям такого деяния - «тем нарядным письмам ни в чем не верить, и суда по ним ни на кого не давать». Согласно Папиниану (Papinianus), «если ответчик по делу о подлоге уйдет из жизни до того, как будет предъявлено обвинение либо вынесен приговор, то хотя иск по Корнелиеву закону прекращается, но то, что приобретено преступлением, не остается наследнику» (Диг. 48:10:12)^[100].

А.А. Жижиленко указывал на то, что постановления главы IV заимствованы из Литовского Статута третьей редакции 1588 г.^[101] От себя добавим, что во главе Московского государства встал государь, чьи

«государевы дворцовые села и черные волости, и всяких чинов людей вотчины и поместья сошлись с Литовскими и с Немецкими порубежными землями, и государевы земли проходили в Литовскую и в Немецкую сторону, а Литовская и Немецкая земля проходила в государеву сторону» ^[102] . Воцарившаяся в 1613 г. в России династия Романовых-Захарьиных, происходившая из западнорусских земель, в то время в состав Московского государства не включенных, вводила понятные им правовые обычаи, поскольку так легче было управлять.

А.А. Жижиленко обращал внимание на то, что «в Уложении 1649 г. законодатель считает более всего уместным говорить о подделке монеты сейчас же вслед за подлогом документов, в чем нельзя не признать возможности наличности представления у него о внутренней связи, существующей между этими преступлениями».^[103] Нужно добавить, что глава V Уложения «О денежных мастерах, которые учнут делать воровские деньги» помимо 1-го постановления, в котором действительно описан состав фальшивомонетничества, включает ещё и 2-е постановление, где речь идёт уже о мошенничестве^[104]. Способом совершения этих преступлений является добавление в изготавливаемую вещь - монету, ювелирное или бытовое изделие из драгметаллов примесей из меди, олова или свинца. При этом, в одном случае, «чинится убыль государевой казне», а в другом - причиняется ущерб заказчикам. Скорее всего, связь между подлогом документов, фальшивомонетничеством и мошенничеством с драгоценными металлами, усматривалась создателями Уложения в том, что во всех приведенных случаях налицо схожий способ совершения преступления - умышленное изготовление ненастоящей, «обманной» вещи. Совершение подлога путем противоправного клеймения изделий из драгметаллов законодателю пока ещё не известно.

Итак, в Соборном Уложении Царя Алексея Михайловича в 1649 г.

впервые в российском уголовном праве изложена доктрина, согласно которой подлог - это преступление, характеризующееся способом, а не объектом посягательства, что позволяет говорить о сходстве с аналогичной немецкой доктриной.

Дальнейшее развитие российского права в отношении подлога документов пошло по пути, прокладываемом западноевропейским, в том числе и немецким правом. Так, Воинские Артикулы Петра I 1715 г. и Устав Морской 1720 г. предусматривали ответственность за подлог документов в, соответственно, главе 22-й Артикулов и главе 18-й Устава «О лживой присяге и подобных тому преступлениях». Согласно Артикулу и Уставу, «фальшивых печатей, писем и расхода сочинители, имеют на теле наказаны, или чести и имения, пожитков и живота лишены быть по состоянию, ежели обман велик или мал, или вредителен есть» (арт. 201 Воинских Артикулов и арт. 136 Устава); ежели кто явно прибитые указы, повеления нарочно и нагло раздерет, отбросит, или вычернит, оный посланием на каторгу с жестоким наказанием или смертию, а ежели небрежением каким, то денежным штрафом, тюрмою, шпицрутеном и прочим, по великости преступления, наказан быть имеет (арт. 203 Воинских Артикулов и арт. 138 Устава)^[105], подлог при записи расходов казенных денег рассматривался отдельно, в главе 21-й «Зажигание, грабительство и воровство» (арт. 194 Воинских Артикулов, арт. 130 Устава), тем самым «запись и учёт в расходе меньшего, нежели что он получил», пусть и схожее по способу совершения подлогу документов, тем не менее отнесено к преступлениям против собственности.

Невозможно удержаться, чтобы не заметить, что Воинский Артикул и Устав Морской несли глубокий отпечаток личности царя, что выражалось, в частности, в добрых советах, к примеру, - «штурманов во время баталии на верхнюю палубу не пущать, ибо они своим гнусным видом, всю баталию

расстраивают»^[106]. Протестантские этические принципы, воспринятые Петром I в период его участия в Великом посольстве 1697-1699 гг., выразились в недоверии к существовавшей национальной элите и желании изменить отношение дворянства к профессиональной деятельности, в том числе, к участию в государственном управлении. Подлог рассматривался как деяние против правильного и ответственного поведения, возлагаемого присягой, что давало основание для преследования за уничтожение или повреждение документов, даже в случае, если они совершены неумышленно.

Укрепление государственной дисциплины и усиление ответственности должностных лиц отразилось в «Генеральном Регламенте или Уставе, по которому государственные коллегии, також и все оных принадлежащих к ним канцелярии и контор служители, не токмо во внешних и внутренних учреждениях, но и во отправлении своего чина, подданнейше поступать имеют» 1720 г. Регламент предусматривал ответственность за должностной подлог - «А ежели кто дерзнет оною печатью какие подлоги чинить, такового, несмотря на лицо, штрафовать яко неверного слугу, по пропорции умысла его и учиненного вреда, лишением чести и пожитка; а по состоянии важности дела и живота лишен быть имеет (глава XIII. Регламента). При этом должностные преступления, к которым относился подлог, признавались совершенными и с такой формой вины, как неосторожность - «те, которые против своей должности оплошкою или вымыслом погрешат, неотменно наказаны будут по важности дела, яко же следует: 1. Когда кто злым образом на время, или вовсе, тайно из коллегийных писем и документов что унесет. 2. Или кто под каким-нибудь предлогом неправдиво учинит рапорт (или доношение), или о состоянии дела, и некоторые предложения и прочее тому подобное с умысла удержит, или весьма утаит, и полученный указ в действо не произведет. 3. Или кто протоколы или другие документы переправить фальшиво, и прочее в таких причинах подобное учинит» (глава L.

Регламента)^[107].

Таким образом в начале XVIII века впервые в российских законодательных памятниках появляется термин «подлог» для обозначения должностных преступлений, объективной стороной которых является вещественное искажение истины, субъект преступления - специальный, а субъективная сторона характеризуется умышленной или неосторожной формами вины.

К началу царствования Петра I в России действовало Соборное уложение 1649 г. Активизация законодательной деятельности поставила вопрос о необходимости систематизации российской правовой системы путем сведения вместе как ранее изданных законов, так и появившихся в эпоху Петровских реформ. Попытки кодификации предпринимались ещё Петром I, так, Указом от 18 февраля 1700 г. была учреждена специальная комиссия - Палата об Уложении, на которую возлагалась обязанность составить юридический сборник из материала Соборного уложения и принятых после него законов. Однако исполнение этого решения было затруднено победой в Северной войне и провозглашением Российской империи с включением в её состав земель, на территории которых действовали иные законодательные акты. Указом от 9 декабря 1719 г. Петр I назначил срок для составления кодекса, в котором русские законы должны были сочетаться с законами шведскими, эстляндскими и лифляндскими. При его жизни данный кодекс разработан не был. Позднее попытки свести законы Российской империи в одно уложение предпринимались Указом Сената в 1728 г., Указом императрицы Анны Иоановны в 1730 г., Указом Сената в 1754 г., Указом Екатерины II в 1766 г. Кодификационная работа, начавшаяся в XVIII веке, была закончена в период с 1826 г. по 1832 г. путем издания Свода законов Российской империи, утвержденного в 1832 г. и введенного в действие с 1 января 1835 г. Свод законов включал 15 томов, был разделен на 8 разделов, из

которых 8-й раздел и 15-й том посвящены законам о преступлениях и наказаниях и об уголовном судопроизводстве. Понятие подлога широко используется в Своде Законов. Составители понимали под подлогом один из видов лживых поступков и не ограничивались неправомерным изменением или подделкой письменных актов, иных предметов, свидетельствующих о юридической достоверности фактов. В данном историческом памятнике «можно различить два вида: подлог в собственном смысле, состоящий в подделке или изменении указанных в законе актов и других знаков, которые, стоя под авторитетом власти, служат по общепринятым в обществе взглядам юридическими доказательствами достоверности определенных отношений; обыкновенно он называется подделкой; и подлог в смысле обманов вообще, особо указываемых законом»^[108].

15 августа 1845 г. Николаем I подписано и с 1846 г. начало действовать Уложение о наказаниях уголовных и исправительных (далее, «Уложение о наказаниях», «Ул. о нак.») - фактически первый российский уголовный кодекс.

Во второй половине XIX - начале XX века под подлогом вообще уже понималось нарушение доверия, придаваемого известным письменным актам или знакам (печатям, весам и т.п.), совершенное посредством подделки или изменения настоящего документа или знака. Подлог представлялся преступлением против общественного доверия, искажением истины с помощью письма. Искажение истины на письме могло служить способом совершения различных преступлений - злоупотреблением властью, ложным доносом, присвоением властных полномочий, лишением личной свободы, причинением имущественного вреда. При этом причинение имущественного вреда уже осознавалось как самостоятельное деяние, направленное против прав собственности - мошенничество, а совершение подлога не с корыстной, а иной целью, охватывалось составами иных преступлений. Вместе с тем понималось, что подлог официального (публичного) документа, даже при

наличии корыстной цели, причиняет вред общественному доверию. Понятие общественного доверия шире имущественного вреда и, следовательно, заслуживает самостоятельной уголовно-правовой охраны.

Наряду с этим, Уложение о Наказаниях 1845 г. проводило лексическое различие между подлогом и подделкой - предметом подлога могут быть бумаги (документы), а предметом подделки - денежные знаки, пищевые продукты, клейма, гербовая бумага и частные печати и штемпели, например, ст. 579, п. 2 ст. 1692 Уложения о Наказаниях^[109]. Н.А. Неклюдов отграничивал понятия подлога и подделки, указывая, что «подлог и подделка составляют два совершенно отдельные и самостоятельные преступления; отсюда следует: а) что в случае стечения в одном и том же документе подлога и подделки, виновные должны быть наказываемы по правилам о совокупности преступлений и б) что наличность подделки материальных атрибутов документа, без подлога в самом документе, не делает документ подложным, и потому должно быть преследуемо не как подлог, а как подделка; под материальными атрибутами или принадлежностями документа, мы разумеем нижеследующее: 1) бумагу, 2) марки, 3) печати»^[110]. Несмотря на схожесть подлога и мошенничества как действий причиняющих в основном имущественный вред, признавались различия в их объективной стороне: обманывают людей, а подделывают вещи. И.Я. Фойницкий, посвятивший свое сравнительное исследование мошенничеству по русскому праву заметил, что «понятие подлога ограничивается теперь подделкой и изменением документов, печатей и иных клейм, словом таких предметов, которые по государственным законам, имеют значение легальных судебных доказательств определенных отношений; если подобное значение дается им только обычаем какой-либо местности, не признаваемым процессуальным законом государства, то подделка их не составляет подлога в юридическом смысле.

Центр тяжести подлога лежит. не в обманчивом содержании подделываемых знаков, а в составлении или употреблении их одним лицом за другого без надлежащего уполномочия, т.е. в присвоении всецело принадлежащего в данном случае другому лицу права облекать свои распоряжения в известную форму»^[111].

Так, по изложенному Жижиленко примеру, продажа металлической ложки под видом серебряной является мошенничеством, если же на такой ложке подделывается знак - пробирное клеймо, то налицо подлог.

Мошенничество есть преступление с материальным составом; подлог - с формальным. Мошенничество имеет место, когда причинен имущественный вред - похищение чужих вещей, денег или иного движимого имущества (ст. 1665 Ул. о нак.)^[112]; подлог же окончен, когда изготовлен или использован неподлинный документ - (ст. 1690 Ул. о нак.) без того, чтобы его использование причинило лицу действительный вред.

Признавалось, что подлог как искажение истины в документах совершается двояким образом - как материальный, и как интеллектуальный. Материальный подлог представляет собой повторение (подражание) действительного документа или изменение настоящего документа. Интеллектуальный подлог налицо, когда письменный акт по отношении к его форме составлен правильно, но его содержание ложно. Однако всё ещё существует мнение о том, что «понятие интеллектуального подлога, которое пришло в германские законодательства и науку, составляет незрелый плод французского кодекса, и что такой подлог может быть совершен только чиновником и составляет, смотря по обстоятельствам, преступление должности или мошенничество»^[113]. Российский уголовный закон, ст. 1690 Ул. о нак., также предусматривал ответственность за интеллектуальный подлог официального документа, совершенный частным лицом, относя к таковым случаи составления письменного акта от имени другого лица без полномочия,

или от имени лица вымышленного, или на основании подложной доверенности^[114]. Симуляция, то есть составление притворного (мнимого) договора, с помощью которого стороны срывают свои действительные отношения и не имеют намерения его исполнять, не образует интеллектуальный подлог, поскольку содержание договора записано в соответствии с их волей. Такая симуляция имеет признаки уголовного обмана только в случае причинения имущественного вреда третьему лицу либо, если притворная сделка совершена в отношении судна и с иностранцем (ст. 1218 Ул. о нак.)^[115].

Русское уголовное право конца XIX - начала XX веков помещало подлог в число имущественных преступлений. Подложный документ должен был являться доказательством имущественных прав либо давать основание для требования об исполнении имущественных обязательств или освобождать от них. Если же подложный письменный акт таких признаков не имел, то, несмотря на его неистинность, предметом подлога он не являлся. Такой документ мог быть средством совершения мошенничества с особыми приготовлениями, когда виновный выдал себя за чьего-либо поверенного или служителя, или присвоил ложное имя (п. 3 ст. 1671 Ул. о нак.)^[116]. Интересной представляется точка зрения, высказанная Генрихом Эшером в 1840 г., согласно которой подложный документ должен представлять собой такое подражание истине, которое могло бы ввести в заблуждение своим сходством с действительным документом. Если изготовленный документ не мог ввести в заблуждение лицо, для передачи которому он предназначался, то налицо покушение с негодным средством. Если же документ всё-таки способен был ввести в заблуждение - налицо подлог. Немецкий юрист ставил вопрос о сходстве фальсифицированного документа с настоящим и о том, что предпринятое действие вело бы к действительному исполнению^[117]. Уложение о Наказаниях 1845 г. смотрело на это иначе, согласно его ст. 115, «если

преднамеренное зло не совершилось... вследствие безвредности употребленных средств, то виновный подвергается наказанию одной, двумя или тремя степенями ниже против наказания, постановленного за само совершение преступления»^[118]. Но уже в Уголовном Уложении 22 марта 1903 г. «покушение с негодным средством или над негодным объектом не наказуемо совершенно (ст. 49); точно также не считается преступлением деяние, направленное на предмет несуществующий или очевидно негодный для учинения того рода преступного деяния, которое виновным замышлено (ст. 47)»^[119][120]. Именно эти новеллы дали основание П.С. Пороховщикову (П. Сергеичу) указать на негодное приготовление как на юридическую нелепость, «ибо не может быть начала приведения в исполнение того, что абсолютно

120

невозможно исполнить» .

В.М. Шимановский, помощник Обер-Секретаря Департамента Герольдии Правительствующего Сената, делил преступления подлога документов на две группы по субъектам преступления: подлоги, совершенные должностными лицами по службе; подлоги частных лиц^[121]. Излагаемый им список подлогов, содержащий статьи Уложения о Наказаниях 1845 г. и являвшийся следствием сословности российского общества, дает прекрасное представление о казуистической форме тогдашнего уголовного законодательства и разнообразии вытекающих из нее форм подлогов. Группа первая. Подлоги должностных лиц по службе. Общие постановления о наказаниях предусматривали ответственность: за подделку Указов от Имени Императорского Величества, или переправку, подчистку или же лживое изложение настоящих Высочайших указов (ст. 361); за такие же подлоги в указах и других бумагах Правительствующего Сената, государственных установлений, присутственных мест или начальствующих лиц (ч. 2 ст. 361); за фальшивую подпись, вымышленное свидетельское показание, заочное или задним числом, составление актов, умышленное нарушение правил для

составления оных, сокрытие истины в докладах, рапортах, или представление ложных сведений, выдачу неверных копий, подделку или переправку всяких других, кроме вышеозначенных актов, похищение, истребление или утайку оных (ст. 362); за выдачу ложного свидетельства о болезни, бедности и т.п. (ст. 364). Особенные постановления о наказаниях предусматривали

ответственность: за составление подложных крепостных актов (ст. 460-469); маклером (ст. 1300 и 1301); чиновников, похитивших или растративших вверенное по службе имущество (ст. 359); чиновников, совершивших подлог в приходно-расходной книге, вырывание листов, а равно истребление шнуровых книг (ст. 481); чиновников, производивших публичную продажу (ст. 500); землемеров (ст. 439 и 440); чиновников таможенных (ст. 813 и 814); чиновников почтового ведомства (ст. 1111); лиц, на коих возложено составление актов состояния (ст. 1441, 1443, 1444); чиновников и

должностных лиц государственных кредитных установлений (ст. 1153), чиновников и должностных лиц, состоящих в учрежденных с дозволения правительства общественных и частных банках (ст. 1154); маклеров биржевых (ст. ст. 1318 и 1322); гоф-маклеров (1323); корабельных маклеров (ст. 1325); биржевых нотариусов (ст. 1324); биржевых аукционистов (ст. 1333 и 1337); диспашеров (ст. 1343) ^[122]. Группа вторая. Подлог частных лиц. Общие постановления о наказаниях предусматривали ответственность: за составление указов от имени Правительствующего Сената (ст. 292); предписаний, постановлений и других бумаг от имени министерств или главных управлений ( ст. 293); указов, определений, постановлений, предписаний и иных бумаг, от имени губернских правлений и других судебных или правительственных мест или начальств, или утвержденных законами общественных учреждений (ст. 294); подчистки, поправки или перемена в настоящих указах, манифестах, рескриптах, определениях, предписаниях и т.д. (ст. 292, 293, 294); употребление подлогов сего рода: для присвоения власти (ст. 290); для подвергнутия невиновного наказанию уголовному (ст. 298); для присвоения

или похищения казенного имущества (ст. 554); для совершения какого либо другого преступления (ст. 299); представление подложного, будто бы выданного присутственным местом или должностным лицом, свидетельства о болезни, бедности, хорошем поведении и т.п. (ст. 300); склонение

лиходателями чиновников к похищению, сокрытию, истреблению или изменению официальных бумаг или к иному подлогу (ст. 382); подлоги: в актах, составляемых у нотариусов ( ст. 1690); в духовных завещаниях (ст. 1691); в актах домашних (ст. 1692); поднесение к подписанию, вместо следовавшей, другой бумаги (ст. 1693); подложное употребление вверенной бланковой подписи (ст.1694); употребление актов, подделанных кем-либо другим (ст. 1697); продажа, передача, перевод, покупка и иное приобретение актов подложных (ст7 1698); свидетельство под актами подложными (ст. 1696). Особенные подлоги для совершения преступных деяний: для избежания карантинного очищения (ст. 834); для утайки добываемых на горных заводах металлов (ст. 598); при займе из государственных кредитных установлений (ст. 1151); в паспортах и билетах на жительство (ст. 975, 976); в актах для сокрытия чьего либо состояния или звания (ст. 1406); в актах о рождении, бракосочетании или смерти (ст. 1441); для сокрытия бывших к вступлению в брак препятствий (ст. 1554, 1571 и 1572); лицами духовного звания для вступления в брак (ст. 1569); для введения страхового общества в ошибку (ст. 1195); в векселях (ст. 1160); подложные банкротства и несостоятельность (ст.

1163 и 1166); участие в подложных банкротствах и несостоятельности (ст.

1164 и 1167). Подлоги для присвоения чужого недвижимого имущества (ст. 1677-1680); при розыгрывании лотереи (ст. 992); при игре в карты, кости и т.п. (ст. 1670); подлоги опекунов и попечителей ко вреду вверенных их опек или попечительству лиц (ст. 1598); подложное составление частных писем (ст. 1537 и 1538)^[123].

Известный русский криминалист XIX века Николай Адрианович Неклюдов считал, что субъектом подлога может быть всякий, причем

безразлично, действует ли он для себя или других. Подлог, по его мнению, мог быть учинен не только самим виновным, но и через другого, ибо подлог, подобно всем остальным преступлениям, допускает виновничество не только физическое, но и интеллектуальное, то есть подстрекательство и пособничество словом, для преступности деяния безразлично, знал или нет физический виновник совершаемого им действия, ибо в первом случае он будет физическим виновником, в последнем - простым орудием преступления, ответственность за которое падает целиком на подговорщика

124

или заказчика .

Преступления подлога совершались с общим субъектом, при этом отмечалась возможность опосредованного исполнения.

С субъективной стороны подлог признавался умышленным преступлением, совершаемым с намерением причинить вред другому лицу или извлечь выгоду себе или иному лицу. На форму вины прямо указывало Уложение о Наказаниях 1845 г., обуславливающая подлоги умышленностью (ст. 291, 1412, 1690-1691) или злонамеренностью изменения настоящих документов (ст. 291-294, 298, 1402 и 1690) и употреблением подложных документов, заведомо о их подложности (ст. 291-294, 976, 977, 1160, 1406, 1412 и 1697-1698). Вероятно, желая исправить мнение, которое могло сложиться от прежнего Петровского Регламента, допускавшего наказание за подлог «оплошкою», Кассационный департамент Правительствующего Сената, в 1871 г. категорично разъяснил, что «неосторожного подлога быть не может»^[124][125]. Прямое указание на цель извлечения выгоды или причинения вреда содержалось и в Art. 256 Баварского Уголовного уложения 1813 г. и в § 97 Проекта APL 1828 г.^[126], тем самым взгляды на субъективную сторону подлога документов в российской и немецкой доктрине в целом совпадали.

Вместе с тем, созданная 30 апреля 1881 г. Редакционная комиссия для подготовки проекта нового уголовного уложения Российской империи

считала, что «употребление поддельных или ложных документов совершается ради имущественных захватов»^[127]. Из чего можно было сделать вывод о недостаточной самостоятельности подлога документов самого по себе. Один из членов указанной Редакционной комиссии, Н.А. Неклюдов, писал, что «подлог сам по себе взятый есть только приготовление к совершению какого- либо противозаконного действия средство. Поэтому понятно, само собой, что для преступности подлога необходима наличность двух условий: 1) намерения сделать из подлога употребление и 2) намерение воспользоваться подложным с противозаконной целью, то есть во вред государства, общества или частных лиц»^[128]. Признак вреда составляет одно из существенных условий подлога^[129][130]. Отношение к подлогу как к преступлению с материальным составом не разделялось немецкой доктриной, а также российскими коллегами Н.А. Неклюдова. О том, что мнение самого Н.А. Неклюдова в отношении причинения вреда не устоялось, свидетельствуют написанное им: «впрочем преступность подлога не обуславливается фактическим или действительным причинением вреда: для наказуемости виновного достаточно лишь

130

возможности вредных от его подлога последствий» , «подлог должен

грозить вредом или какому-либо определенному лицу или же правовому порядку вообще»^[131]. Кроме того, описывая объективную сторону подлога, Неклюдов считал, что внешнее действие подлога должно заключаться в составлении фальшивого документа (подделка акта), в подложном изменении содержания документа настоящего (подлог в акте) и в употреблении заведомо подложных документов (пользование подлогом) ^[132] , «как составление подложного документа, преступление подлога должно быть почитаемо оконченным в момент изготовления самого документа, то есть когда изложенное на бумаге содержание будет скреплено подложной подписью тех

мест или лиц, от коих документ показан исходящим (ст. 294) или которые показаны участвовавшими в составлении его»^[133]. Таким образом мнение Неклюдова Н.А. о том, что «признак вреда является существенным условием подлога» противоречит его же мнению о моменте окончания этого преступления.

Указанное несоответствие в суждениях, полагаем, явилось следствием сомнения в самостоятельности такого преступления как подлог документов. Н.А. Неклюдов подразумевал под документом «письмена», «для того чтобы письмо могло иметь значение документа, необходима наличность двух условий: во 1-х, скрепление его подписью того лица или места, от которого оно показано исходящим, и во 2-х, соответствие его по содержанию тем бумагам, подделка которых преследуется законом, выдвигал к документам, как к предметам подлога, два требования - формальность и действительность» ^[134] . Формальность документа, с его точки зрения, обуславливается содержанием документа и подписанием его теми органами или лицами, от которых он исходит. При этом несоблюдение в документе той или иной формальности не может служить «основанием к уничтожению преступности подлога, поскольку несоблюдение формальностей не лишает документ своей силы и не всякому известны те формальности, которые должны быть соблюдены при составлении того или иного акта» ^[135] . Действительность документа связана с том, что документ имеет какое-либо юридическое значение и подделка его должна рассматриваться как преступление, хотя бы означенный документ и допускал возможность оспаривания его на суде гражданском. Напротив, коль скоро «документ сам по себе взятый не имеет никакого юридического значения, то и подделка его или вовсе не будет составлять преступление, или же может быть преследуема лишь как подлог частных писем» (ст. 1537-1538 Ул. о нак.)^[136].

Таким образом, по мнению Н.А. Неклюдова «формальность» документа,

то есть возможность установить лицо, от которого он исходит, является признаком его достоверности, но при этом несоблюдение формальных требований к составлению документа, т.е. изначальное отсутствие его достоверности, не лишает письменный акт способности стать предметом подлога. С одной стороны, действительным с точки зрения уголовного закона является документ, имеющий юридическое значение. С другой стороны - подлог частных писем, такое значение не имеющих, не освобождает от уголовной ответственности.

Считаем, что Н.А. Неклюдов широко описывал документ, как предмет подлога, пытаясь примирить научные взгляды с действующим законодательством. Иначе трудно объяснить, почему из правильного вывода о необходимости защиты юридического оборота сделано исключение ради частных писем, которые могут и не содержать факты, имеющие юридическое значение.

Вместе с тем, Неклюдов упускает такое важное свойство документа как наличие установленной формы для удостоверения обстоятельств, имеющих юридическое значение. На это свойство документа как предмета подлога, указывал, например, немецкий ученый Шютце (Schutze), считая подлог способом создания угрозы общественному доверию^[137].

Кроме того, Н.А. Неклюдов относил подлог «по существу и характеру своему в той группе преступлений, которую мы называем преступным сокрытием истины» ^[138] . Основным отличием подлога от таких соприкасающихся с ним преступлений как сокрытие своей личности, сокрытие истины в показаниях и бумагах, подделка, мошенничество и злоупотребление доверием, Неклюдов считал то, что подлог документа заключается в фабрикации документа от имени лица, в его составлении не участвовавшего. Схожие же с ним преступления совершаются лицом, действительно дающим ложные показания или скрывающим истину. Подлог

отличается от подделки тем существенным признаком, что подлог имеет своим предметом бумаги, акты и документы, тогда как объектом подделки могут быть различные вещи, знаки или предметы, служащие источником дохода или удостоверением каких-либо событий и обстоятельств^[139]. Отличие подлога от мошенничества Неклюдов усматривал в том же признаке, что и от остальных обманов, а именно отсутствием подделки документа^[140]. Для пояснения своей мысли Неклюдов ссылается на решение Кассационного Департамента Сената от 1873 г. № 36 по делу Синегуба и от 1875 г. № 164 по делу Вертиголова, согласно которым «подлогом в актах и обязательствах следует признавать: во 1-х, составление акта от имени и при участии лица, не принимавших в совершении акта участия; во 2-х, подложную явку актов, и в 3-х, подложные поправки и изменения в правильно составленных актах. Употребление же обманных действий, имеющих целью или понудить к совершению акта или привести противную сторону в заблуждение относительно значения сделки, силы и действительности акта, составляют обман, а не подлог»^[141]. Неклюдов резюмирует, «посему подлог в документе, хотя бы и с целью мошенничества, должен быть безусловно преследуем как подлог, а в случае совершения мошенничества - по правилам о совокупности преступлений, т.е. как подлог и мошенничество»^[142]. Отличие подлога от злоупотребления доверием, состоит по мнению Неклюдова в том, что подлог заключается в составлении акта от имени лица, в нем не участвовавшего; злоупотребление же доверием состоит во включении в счеты, отчеты и т.п. ложных фактов и обстоятельств^[143]. Таким образом, объективная сторона преступления подлога была достаточно выработана доктриной уголовного права и позволяла отграничивать подлог документов от преступлений, совершаемых со схожими намерениями.

Подробно описывая внешнюю сторону подлога документов, Неклюдов

разделяет три её формы: составление фальшивого документа, подложное изменение содержания настоящих документов, употребление и сбыт подложных актов. По его мнению, объективную сторону подлога образует составление документа от имени лица в этом акте не участвовавшего, а стало быть подложную подпись такого лица под текстом, содержание которого может быть истинным или ложным, тем самым центром тяжести подлога является подделка актовой подписи. Под такой подписью он подразумевает подлог в имени. Если речь идет о правительственных документах, не требующих подписи, для преступности деяния необходимо изменение их содержания. Под изменением содержания документа Неклюдов понимает уничтожение одной части документа и замене её новым содержанием; изменение существа какого-либо условия без полного его уничтожения; совершении ложных оговорок, изменяющих содержание; добавление новых условий, распоряжений и т.п. По Неклюдову общие признаки использования и сбыта подложного документа - это фальшивость документа и знание лица о его подложности. Под пользованием подложным документом Неклюдов понимает 1) представление его в присутственное место в доказательство своих прав или утверждаемых обязательств; 2) те же действия, совершенные частным лицом как основание для вступления в сделки, договоры и обязательства; 3) производство по документу исполнения; 4) представление документа ко взысканию^[144]. Интересная мысль высказана им в отношении сбыта подложного документа - «для преступности сбыта подложно

измененного настоящего документа необходимо сокрытие подлога перед его приобретателем; для преступности же приобретения необходимо признание, что приобретатель имел намерение воспользоваться подлогом»^[145].

Неклюдов оценил в качестве преступных как действия лица, передавшего поддельный документ, так и действия лица, приобретшего поддельный документ в противоправных целях. Согласно современному немецкому

законодательству приобретение заведомо подложного документа также является формой подлога. Современное же российское уголовное право запрещает приобретение заведомо подложного документа только в случае, если такие действия являются приготовлением к совершению иного тяжкого или особо тяжкого преступления, например, хищения.

Изменение уголовного законодательства в России после Октябрьской революции 1917 г. стало следствием коренного слома государственного строя. Выводы дореволюционной науки уголовного права в отношении подлога документов не были в полной мере восприняты советским законодателем. Была утрачена научная преемственность. Отношения между частными лицами радикально упростились, их юридическое и документальное оформление в значительной степени утратило свое значение. Систематизация преступлений подлога документов по видовому объекту в особенной части уголовного закона не предпринималась. Документальное оформление правоотношений не получало самостоятельную защиту, подлог документов рассматривался, как способ причинения вреда более широким и важным объектам - отношениям в сфере государственной власти в различных сферах деятельности.

Первый советский Уголовный кодекс - УК РСФСР был принят 26 мая 1922 г. на 3-й сессии IX Съезда Советов и вступил в силу с 1 июня 1922 г. Согласно ст. 6 УК РСФСР 1922 г., преступлением признавалось всякое общественно опасное действие или бездействие, угрожающее основам советского строя и правопорядку, установленному рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени. Оговорка о периоде времени для «перехода к коммунистическому строю» примиряла действительность с государственной идеологией, предусматривающей отмирание государства и права при коммунизме. Нормы Особенной части УК РСФСР 1922 г., меж тем, не только усматривали в преступлениях, выражение классовой борьбы, но и защищали общественные отношения, складывающиеся внутри господствующего класса или между его представителями и государством.

Подлог документов или преступления, имеющие признаки такого деяния, указаны в следующих нормах УК РСФСР 1922 г.: ст. 81 - уклонение от воинской повинности посредством причинения себе повреждений в здоровье, учинения подлога в документах, подкупа должностных лиц, изменения своей фамилии или звания, а равно под предлогом религиозных убеждений или посредством всяких иных ухищрений; абз. 2 ст. 85 - подделка мандатов, удостоверений и иных представляющих право или освобождающих от повинности документов; ст. 90 - заведомо ложное сообщение в письменном заявлении государственному учреждению или должностному лицу о деятельности государственных учреждений или должностных лиц или заведомо ложный ответ на официальный запрос таковых; ст. 116 - служебный подлог, т.-е. внесение должностным лицом в официальные документы заведомо ложных сведений, подделки, подчистки или пометки задним числом, а равно составление и выдача им заведомо ложного документа или внесение в книги заведомо ложных записей, если эти деяния не подходят под признаки преступления, предусмотренного ст. 85-й Уголовного Кодекса; ст. 189 - подделка в корыстных целях как официальных, так и простых бумаг, документов и расписок, если таковая не подходит под признаки преступления, указанного в ст. 85 Уголовного Кодекса; ст. 222 - проживание по чужому документу^[146]. УК 1922 г. известны и «посредственное засвидетельствование» и «подлог учётных записей»: ст. 80 - организованное по взаимному соглашению сокрытие или неверное показание о количествах, подлежащих обложению или учету предметов и продуктов, в том числе и размеров посевной, луговой, огородной и лесной площади, или количества скота, организованная сдача предметов, явно недоброкачественных, неисполнение по взаимному соглашению возложенных законом на граждан работ и личных повинностей, поскольку «сокрытие или неверное показание о подлежащих учету предметах и продуктах» едва ли возможно без включения в документы ложных сведений

об интересующих Советскую власть обстоятельствах. Статья 92 УК РСФСР 1922 г. предусматривала ответственность за похищение, повреждение, сокрытие или уничтожение официальных или частных документов из государственных учреждений в целях препятствования правильному разрешению дел или вообще функционированию учреждений, совпадало по объективной стороне с такими неправомерными действиями с документами, которые в дореволюционную эпоху относились к лживым поступкам или доктринально рассматривались как подлог документов.

Преступления подлога документов размещены в различных главах УК РСФСР 1922 г. Так преступления, предусмотренные ст.ст. 80, 81, 85, 90 и 92 по мысли законодателя являлись преступлениями против порядка управления; деяние, указанное в ст. 116 - должностным (служебным) преступлением; подделка официальных и иных бумаг, документов, расписок (ст. 189) - преступление имущественное, а проживание по чужому документу (ст. 122) являлось нарушением правил, охраняющих общественную безопасность и публичный порядок.

Помещение наиболее обобщенной нормы о подлоге в главу об имущественных преступлениях дает основания полагать, что новая доктрина подлога документов ещё не избавилась от старых представлений о подлоге как имущественном преступлении.

Все преступления, связанные с подлогом документов, понимались как умышленные, поскольку совершались либо со специальной целью, например, уклонение от воинской повинности (ст. 81 УК РСФСР 1922 г.), создание препятствий для правильного разрешения дел и функционированию учреждений (ст. 92 УК РСФСР 1922 г.), корыстью (ст. 189 УК РСФСР 1922 г.); либо совершались по взаимному соглашению-сговору, что не может явиться следствием неосторожного поведения (ст. 80 УК РСФСР 1922 г.); либо в самой диспозиции статьи прямо указано на заведомость действий, запрещенных под угрозой наказания (ст.ст. 90, 116, 222 УК РСФСР 1922 г.).

Закон вводил специальный субъект только в отношении служебного

подлога, под должностным лицом понимались лица, занимающие постоянные или временные должности в каком-либо государственном (советском) учреждении или предприятии, а также в организации или объединении, имеющем по закону определенные права, обязанности и полномочия в осуществлении хозяйственных, административных, просветительных и других общегосударственных задач (примечание к ст. 105 УК РСФСР 1922 г.). Таким образом, работодатель должностного лица должен был решать общегосударственные задачи. Если юридическое лицо не решало общегосударственные задач, не было оснований считать исходящие от него документы «официальными».

В УК РСФСР 1926 г. преступления, связанные с подлогом документов, по-прежнему включены в различные главы. В качестве «иного преступления против порядка управления» рассматривались отказ или уклонение от военной службы путем подлога документов, подделка удостоверений и иных выдаваемых государственными и общественными учреждениями документов, предоставляющих права или освобождающих от повинностей, в целях их использования и их использование. Служебный подлог являлся должностным преступлением. В качестве имущественного преступления всё ещё рассматривалась подделка в корыстных целях официальных бумаг, документов и расписок. К числу нарушения правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и порядок было отнесено сообщение заведомо ложных сведений в заявлениях, подаваемых в государственные учреждения или должностным лицам, в установленных законом заявлениях при регистрации торгово-промышленных, жилищных и иных товариществ и обществ и т.п. Подлог с целью уклонения от несения обязанностей военной службы, совершенный военнослужащим, считался преступлением воинским. Все означенные преступления совершались с умыслом.

Сходная система норм о преступлениях, сопряженных с подлогом документов, сохранилась и в УК РСФСР 1960 г., добавлены были норма о подлоге избирательных документов (ст. 133 - посягательство на

конституционные права). Законом РСФСР от 25 июля 1962 г. кодекс был дополнен нормой о «приписках» (ст. 152¹ - хозяйственное преступление).

Итогами развития доктрины подлога документов в России и Германии к моменту вступления в силу действующих уголовных законов явилось следующее:

В российском законодательстве общая норма о подлоге отсутствовала, при этом подлоги и подделки рассматривались в качестве способов совершения различных иных преступлений. Подлог подразумевал овеществленную ложь, совершаемую умышленно с намерением использовать предмет подлога. В наиболее обобщенных нормах, посвященных подлогу и подделке, предметом преступления выступал «официальный документ», выдаваемый государственным или общественным предприятием, учреждением, организацией, предоставляющий права или освобождающий от обязанностей; запрещалась подделка учётных документов о выполнении государственных планов. Ввиду отсутствия обобщенной нормы о подлоге понятие непосредственного объекта подлога не могло быть выработано.

Согласно немецкой доктрины, подлог - это не только овеществлённая ложь, но и ложь вербальная или совершенная конклюдентным действием, если результатом такого поведения стал подложный документ или технические данные (запись). Выработана обобщенная норма о подлоге документов, наказуем подлог как официальных, так и частных документов. В качестве правового блага, защищаемого нормами о подлоге документов (объекта преступления в нашем понимании) рассматриваются надежность и безопасность правового оборота документов, технических записей и документальной информации, как средства доказывания. Преступления подлога документов помещены в самостоятельный раздел особенной части уголовного кодекса. Кроме того, иные преступления, совершаемые посредством предметной лжи, определены в иных разделах особенной части, документальный подлог может являться способом совершения преступлений против избирательных прав, подлинности денежных знаков и знаков оплаты,

имущественных и служебных преступлений. Покушение на подлог документов с негодным объектом уголовно не наказуемо.

Сравнение развития немецкого и российского уголовного законодательства в период с конца XIX века до настоящего времени позволяет прийти к выводу о различных подходах к реформированию уголовного законодательства. Немецкий «законодатель пошел не по пути фундаментального пересмотра положений старого УК и принятия нового, как это неоднократно происходило в России, а последовательно реформировал кодекс путем многочисленных законов, вносящих изменения в УК, что приводило к опубликованию его новых редакций»^[147]. В период с 1871 г. до настоящего времени Германия пережила периоды монархического и национал-социалистического правления, раздела и объединения страны. В 1949 г. была принята Конституция Федеративной республики Германия. Изменение политического режима и принятие Основного закона не стали основаниями для отказа от имеющегося кодекса и создания нового. В России, пережившей в ХХ веке монархический и тоталитарный режимы, территориальные потери и приобретения, уголовные кодексы менялись неоднократно, что подтверждает историческую нестабильность российской уголовной политики. В последние годы процесс внесения изменений в УК РФ принял лавинообразный характер. Юридическая общественность в недостаточной степени привлекается к процессу реформирования УК РФ. Историческая преемственность не стоит на повестке дня законодателя. Российская традиция уголовного права оставила нам богатый опыт, который учитывается современниками не в полной мере. Вместе с тем, считаем, что пересмотр норм уголовного законодательства, их дополнение и редактирование являются лучшим способом реформирования, нежели принятие нового УК.