2. Подлог в истории германского права

Источники средневекового немецкого права объединяли имущественные преступления, совершенные посредством вещественного обмана, с самим обманом, используя для этого один термин «valsch».

регистры»^[34]. Указанные преступления схожи по способу совершения, но не по объекту посягательства, тем самым сформировался германский взгляд на подлог, как на преступление, характеризуемое не объектом посягательства, а способом действия.

Законодательство различных немецких земель, действовавшее с начала XIX века до вступления в силу в 1872 г. действующего по сей день Общегерманского уголовного уложения (Reichsstrafgesetzbuch, RStGB, 1871), по-разному конструировало преступления, связанные с вещественным искажением истины, в некоторых кодексах оно сливалось с мошенничеством, где-то выступало в качестве самостоятельного деяния.

Так, Баварское Уголовное уложение (Bayrisches Strafgesetzbuch) 1813 г. и Уголовное уложение Герцогства Ольденбургского (Herzoglich-Oldenburgische Strafgesetzbuch) 1814 г., совпадая, включали подлог и использование

подложных публичных документов в главу 5-ю, «Преступления против общественного доверия». Подлог частных документов рассматривался в иной главе как квалифицированный обман с целью хищения чужого имущества, то есть, в современном смысле, как мошенничество (ст. 266 Баварского, ст. 271 Ольденбургского Уголовных уложений). Тем самым указанные памятники права исходили из того, что объект подлога публичных и частных документов не совпадают. Подделка частных документов рассматривалась как способ обмана с целью причинения вреда и стояла в одном ряду с лжеприсягой по гражданским делам и преднамеренным банкротством (ст. 269, ст. 273 Баварского уложения). С 1861 г. Баварское уложение защищало частные документы посредством нормы о мошенничестве (§ 316 BayStGB) ^[35] . Надежность правового оборота документов сама по себе ещё не защищалась, поскольку, в отличие от государственного, подлинность частного суждения не рассматривалась как самостоятельное правовое благо. Обман в частных отношениях, с точки зрения закона, смешивался с мошенничеством, то есть

был лишь способом совершения имущественных преступлений. Так, согласно Примечанию к статье 337 Баварского Уголовного уложения, «под обманом, как частным преступлением, понимаются действия, направленные против имущества или частного лица. Обманом, как государственным преступлением, является по способу совершения подлог вне зависимости от его целей»^[36].

Уголовные уложения Королевства Вюртемберг 1839 г. (Strafgesetzbuch fur das Konigreich Wurttemberg), Королевства Ганновер (Strafgesetzbuch fur das Konigreich Hannover) 1840 г. и Герцогства Брауншвейг (Herzoglich-

Braunschweig Strafgesetzbuch) 1840 г. классифицировали подлог публичных и частных документов аналогично Баварскому Уложению 1813 г. Подлог публичных документов рассматривался данными памятниками как преступление против общественного доверия. В уголовных уложениях Баварии, Ольденбурга, Ганновера, Брауншвейга отдельно от изготовления фальшивых документов, преследовалось использование таких документов. Подлог публичных документов рассматривался в Вюртембергском Уложении в главе 6-й наряду с фальшивомонетничеством, подделкой кредитных бумаг, подделкой публичных клейм, перемещением граничных знаков, лжеприсягой. Интересно, что в статье 219 Вюртембергского Уложения, случай, когда мошенничество совершено путем подлога, рассматривался как обстоятельство, за которое следовало назначать наказание по совокупности преступлений^[38]. Наиболее четко подлог частных документов был отграничен

от мошенничества в Вюртембергском уложении. Глава 8-я данного Уложения «Об обмане, подлоге, банкротстве и нарушении чужих тайн» включает статью 351 - «кто во вред правам другого лица сознательно выдает ложные обстоятельства за действительные или утаивает или скрывает действительные обстоятельства, в результате чего причинит вред другому лицу или приобретет собственную выгоду, наказывается как за мошенничество» и статью 356, содержащую описание состава подлога - «кто во вред правам другого лица, с целью причинить ему ущерб или приобрести себе выгоду посредством введения его в заблуждение, изготовит ненастоящую вещь или подделает настоящую и будет пользоваться поддельной или переделанной вещью, тот виновен в подлоге; преступление считается оконченным, даже если введение в заблуждение не совершено и никакая выгода не извлечена».

39 преступления в отношении подлога частных документов .

Всеобщее Прусское земское право (Allgemeines Preussisches Landesrecht - далее, «АРL») 1794 г. включало «фальсификации» в часть 2-ю, титул 20-й, раздел 15-й - «Причинение вреда путем наказуемого присвоения и обмана». Фальсификация в этом законодательном памятнике понималась как один из видов обмана, причиняющего вред имущественным правам другого лица^[39][40]. Так, в § 1378 АРL фальсификация определялась как «совершенное с целью причинения вреда придание лживым способом известным лицам и предметам свойств, им не принадлежащих, или утаивание свойств, им в действительности принадлежащих», под подлогом документов в § 1380 АРL понимались действия того, «кто для совершения обмана изготовит фальшивый

письменный документ»^[41]. Тем самым подлог документов отграничивался от мошенничества по предмету преступления и признакам объективной стороны. В случае обмана, совершенного с целью причинения вреда, без внешнего

изменения документа, содеянное рассматривалось как мошенничество. В случае же обмана материального речь шла уже о подлоге.

Прусское партикулярное уголовное право подвергалось изменениям в проектах 1828, 1830, 1833, 1843, 1845, 1846, 1847, 1850/51, 1856 годов. Доктрина подлога документов получила в них свое существенное развитие. Так, в Проекте АРL 1828 г. подделка официальных документов включена во 2­й титул 12-го раздела - «Преступления против общественного доверия», при этом под объектом этого деяния понималось «нарушение в общественной жизни и, в особенности, в государственном управлении, правдивости как правила нормального поведения, или причинение вреда средству, опосредующему гражданский оборот»^[42]. Вместе с тем, подлог публичных документов упомянут во второй раз в § 97 11-го раздела АРL - «Преступления против собственности», при этом в нём речь шла о таком деянии, которое в действующем немецком УК понимается как сокрытие документов (§ 274 StGB), современное российское законодательство схожей нормы не имеет.

документов стало положение этого Проекта, согласно которому «использование подложного документа налицо даже в случае, если никто не был введен в заблуждение таким документом»^[46].

Проект АРL 1846 г. существенно развил доктрину мошенничества, определяя его в § 289 следующим образом: «кто c корыстным намерением причиняет вред имуществу другого, вводя его в заблуждение посредством сообщения ложных или посредством искажения верных фактов, тот совершает обман ...»^[47][48][49].

Тем самым впервые доктринальное понятие мошенничества связывалось по объективной стороне с извлечением имущественной выгоды и причинением имущественного вреда путем введения другого лица в заблуждение, а с субъективной стороны характеризовалось корыстным мотивом: «кто вводит другого в заблуждение только с намерением навредить, наказывается, как за обман, однако, деяние следует считать повреждением

48

имущества.» .

Проект АРL 1846 г. связывал мошенничество и подлог документов по субъективной стороне преступления, поскольку подлог документов рассматривался в §§ 293, 306 Проекта как преступление, совершаемое не только с намерением причинить вред, но и с корыстным мотивом: «кто с

49

намерением извлечь выгоду или причинить вред.» .

Проект АРL 1847 г. практически дословно повторял нормы предыдущего проекта в отношении мошенничества и подлога документов, сохранив дополнение их субъективной стороны намерением обмануть.

Дальнейшая разработка доктрины подлога документов в Германии происходила в виде проектов к Прусскому Уголовному уложению 1850/51 гг. (Preussischen Strafgesetzbuch, PrStGB), а также к закону от 14 апреля 1856 г. Развитию научных представлений о подлоге документов способствовало доктринальное толкование объекта мошенничества. Под мошенничеством

стало пониматься не всякое нарушение прав лица, вызванное обманом, а только причинение вреда его имущественным интересам, совершенное с корыстным мотивом. Тем самым от казуистического толкования мошенничества как различных случаев обмана был проложен путь к понятию мошенничества как имущественного преступления. Стало понятно, что другие правовые блага, которым посредством обмана мог быть причинен вред, должны охраняться посредством иных норм, нежели норма о мошенничестве. Исходя из этого, в субъективную сторону подлога документов немецкий законодатель XIX века включил намерение причинить вред как альтернативу корысти. Указанное в свою очередь повлекло за собой вывод о том, что подлог образуют как собственно фальсификация документа, так и использование фальшивого документа. Публичные документы отграничивались от частных, при этом под объектом подлога публичных документов понималось общественное доверие. В Прусском Уголовном уложении 1850/51 гг. законодатель рассматривал сокрытие публичного документа, как квалифицированный случай мошенничества, а не как подлог документов.

Таким образом в доктрине немецкого уголовного права к середине XIX века было намечено самостоятельное значение подлога документов путем отграничения его от мошенничества по объекту и субъективной стороне.

Политические события 1866 г. на территории немецких государств привели к созданию Северогерманского Союза c руководящей ролью Пруссии. В апреле 1868 г. было принято решение выработать единое уголовное законодательство для союзного государства, работы над которым были поручены Прусскому министерству юстиции. Проект нового уголовного кодекса ориентировался на Прусское уголовное уложение 1851 г., а его авторы руководствовались практическими соображениями. Так, по мнению одного из них - Рихарда Э. Йона, «Прусское Уголовное уложение уже потому лучше, что является наиболее кратким, его краткость - это результат отсутствия

вредной и чрезмерной казуистики. Уложение ясно, точно, без излишних 50

мелочей определяет деяния» .

Вместе с тем, указанный автор считал необходимым вычислить «наиболее общую формулу» того, что собственно является документом - предметом подлога, поскольку в ином случае невозможно правильно описать состав данного преступления. Следует отметить, что используемый в немецком языке термин «Urkunde» не полностью совпадает с понятием «документ» в русском разговорном и литературном языке. Под документом в русском языке того времени понимался письменный акт, служащий свидетельством какого-либо решения, сделки или действия; деловая бумага, относящаяся к канцелярскому производству^[50][51]. В немецком же языке, Urkunde - это вообще некое свидетельство, удостоверение и, в том числе, письменные акт, документ, знак. В проекте уголовного кодекса, разработанном в 1869 г. комиссией Федерального Совета Северогерманского Союза в отношении предмета подлога был сделан вывод, согласно которому «не следует ограничивать понятие «Urkunde» только письменным актом, поскольку в правовом обороте в качестве доказательств наличия прав и правоотношений часто используются иные предметы, которые, не будучи письменными актами, тем не менее допущены в юридических исследованиях и используются судом при принятии решения»^[52]. Русское уголовное право не давало собственного определения понятию «документ», используя имеющееся в словарях, хотя вопрос об особенном понимании этого термина уже ставился. Так, А.А. Жижиленко указывал на замечания составителей объяснительной записки в Уголовному уложению 1903 г., что «документом в общежитии называют всякий материальный предмет, который свидетельствует, напоминает или указывает на какое-либо событие» и, вместе с тем, «слово документ употребляется в смысле письменного доказательства, так что другие материальные предметы, хотя по законам процессуальным и могут быть

принимаемы в значении доказательства, но не как документы, то представляется целесообразным усвоить в проекте выражению «документ» значение письменного акта»^[53].

Существенным шагом вперед стало изменение отношения к римскому праву как к единственному возможному источнику доктрины о подлоге. «Прежнее увлечение римским правом как единственным и исключительным источником положительного права исчезло - римское право было низведено на степень простого материала исследования, имеющего значение не больше, чем и всякое другое позитивное законодательство»^[54]. В начале XIX столетия доктрина о подлоге освободилась от представления, что имущественные права являются правовым благом, защищаемым нормами о подлоге. На передний план выдвинулись соображения об охраняемом праве на правду, общественном доверии (publica fides). Широкое понятие подлога вообще (falsum) стало заменяться подлогом документов. Ко второй половине XIX века объект подлога документов в виде общественного доверия стал, в свою очередь, предметом дискуссий. Так, немецкий юрист Карл Биндинг сомневался в наличии общественного доверия к официальному документу, только на том основании, что он правдив; он полагал невозможным приписывать такое же общественное доверие ещё и частному документу, межевому или товарному знаку и задавался вопросом: означает ли publica fides - доверие к правдивости или доверие к подлинности документа, отвечая на него, что теория об этом благоразумно умалчивает, а публика едва ли сможет самостоятельно сделать различие между ними: для неё всё зависит от правильности документа, тем самым связав подлог с подлинностью документа, а не с истиной ^[55]. Изложенное мнение стало шагом к пониманию документа как гарантийной (удостоверительной) формы. На первый план выдвигалось авторство документа. Документ удостоверяет подлинное

суждение его автора. Документ гарантирует, что исходит от лица, чей документальный знак на нём проставлен.

Следующий шаг к современному понятию объекта подлога документов сделал в 1867 г. немецкий юрист Адольф Меркель, высказав мысль о том, что понятие общественного доверия (publica fides) идентично

«доказательственной силе известных форм удостоверения юридически значимых фактов»^[56]. В научный оборот был введена доказательственная функция как признак документа. Способность документа служить доказательством юридически значимого факта прямо вытекала из правового блага, обеспеченного запретом подлога документов.

Таким образом к моменту принятия Общегерманского уголовного уложения (Reichsstrafgesetzbuch, RStGB, 1871 г.) доктрина подлога документов в Германии указывала на общественное доверие как на объект данного преступления, существенным признаком документа при этом считалась его доказательственная сила.

Преступления подлога документов были включены в §§ 267-280 23 раздела RStGB, 1871 г. «Подлог документов», расположенного между разделами 22 «Обманы и злоупотреблением доверием» и 24 «Банкротства», т.е. между нормами об имущественных преступлениях.

Помимо указанных преступлений, §§ 348 и 349 включенные в Двадцать восьмой раздел Уголовного кодекса Германии - «Служебные преступления и проступки», предусматривали ответственность за служебные злоупотребления с документами.

Кроме того, §§ 363, 364 Двадцать девятого раздела - «Нарушения», предусматривали ответственность за проступки в виде, соответственно, использования поддельных удостоверений личности и сбыта ранее использованных гербовых знаков.

На рубеже веков Ф.Лист считал, что с субъективной стороны подлог характеризуется умышленной формой вины, изготовление и использование

фальшивого документа должны совершаться с противоправным намерением использовать документ в юридическом обороте как средство доказывания. Наличие у виновного цели причинения ущерба не требовалось^[57][58]. Он понимал под документом в уголовно-правовом смысле всякий предмет, предназначенный не только своим содержанием, но и фактом своего существования для доказывания фактов, имеющих юридическое значение. Документами он считал не только письменные акты, но и другие предметы, которые могут служить для сообщения информации при помощи слов или заменяющих слов знаков. Для понятия документа существенным является его назначение служить доказательством, при этом доказательством факта, имеющего юридическое значение, документ должен предоставлять возможность определить лицо, сделавшее соответственное заявление - составитель документа может быть прямо назван или обозначен с надлежащей объективной ясностью. Лист подразделял документы на публичные или частные, отечественные или иностранные. Под публичным документом он понимал такой документ, который составлен должностным лицом в пределах компетенции в установленной форме или лицом, облеченным общественным доверием в пределах отведенного ему круга действий. Публичный документ - это документ с повышенной доказательственной силой. Публичные документы пользуются защитой уголовного закона как таковые. Иначе при частных документах - последние охраняются уголовным законом лишь тогда, когда они сами по себе или в соединении с другими средствами доказательства имеют значение как доказательства прав или юридических отношений. Тем самым для Ф. Листа, с точки зрения предмета подлога, имели значение формальная сторона публичного документа и доказательственная функция документа частного, при этом частный документ должен служить для

-58 доказательства прав или юридических отношений .

По мнению Листа, объективная сторона подлога документа, состояла в

одном из двух действий - собственно подлоге и в использовании документа, которые могли не совпадать во времени, но центр тяжести лежал именно на использовании документа. Подлогом, в узком смысле, Лист считал изготовление фальшивой документальной формы удостоверения. Документ являлся фальшивым, если неверным является указание на составителя этого документа. Согласие лица на составление документа от его имени исключает преступность деяния. Под подложным изменением документа он понимал такое изменение его содержания, которое уничтожает или изменяет его первоначальное значение, как средства доказательства. Равносильным составлению подложного документа являлось, по его мнению, злоупотребление бланком, то есть случай, когда бланк, снабженный только подписью, будет заполнен против воли лица, его подписавшего, и станет таким образом документом или будет снабжен другим, не установленным, содержанием. Под использованием подложного документа Лист понимал употребление документа как средства доказательства, документ должен быть использован для удостоверения факта, имеющего юридическое значение. Преступление считается оконченным, если налицо чувственное восприятие документа обманутым. Так, пересылка телеграммы, имеющей юридическое значение, под фальшивым именем есть подлог документа^[59]. Пересылка телеграммы как документа, имеющего юридическое значение, соответствует таким современным формам использования поддельного документа как передача его посредством технических средств либо использование подложного электронного документа. Тем самым уголовно-правовые взгляды в отношении подобных преступных действий сложились более ста лет назад.

Немецкий законодатель выделил преступления подлога документов в одну группу, определив тем самым их место в структуре Особенной части кодекса. При этом, как видно из формулировок закона, законодатель ещё окончательно не избавился от казуистичности, пытаясь индивидуально перечислить в законе виды документов. Дискуссия о необходимости

обобщенного законодательного определения документа как предмета подлога развернулась в Г ермании в начале XX века и нашла свое отражение в проектах изменений в УК 1913 и 1919 гг. Определение документа предлагалось не только сформулировать в доктрине, но и дать в законе.

Вместе с тем, в законе был разрешен научный спор о правовой природе материального и интеллектуального подлога и его запрете. Действия частного лица, послужившие причиной интеллектуального подлога, запрещались § 271 Общегерманского уголовного уложения 1871 г. - «кто умышленно включит имеющие существенное значение для права или правовых отношений заявления, свидетельства о сделках или факты в публичные документы, книги или реестры, как действительно имевшие место, между тем как они вовсе сделаны не были, или же были совершены иным образом, или лицом, присвоившим не принадлежащее ему качество или же совершено другим

60

лицом.» . При этом те же действия, но «совершенные с целью извлечения выгод для себя или другого лица либо причинения вреда другому лицу» предусмотрены иной нормой - § 272 Общегерманского уголовного уложения (RStGB) 1871 г.^[60][61] Высказывалось, тем не менее, мнение, что «понятие интеллектуального подлога, которое пришло в германские законодательства и науку, составляет «незрелый плод» французского кодекса, и что такой подлог может быть совершен только чиновником и «составляет, смотря по обстоятельствам, преступление по должности или мошенничество» ^[62] . Тем самым состав подлога публичного документа ограничивался по субъекту - должностному лицу. Вне правовой оценки оставались умышленные действия лица, использовавшего чиновника для нарушения закона. Правильность оформления публичных документов предлагалось защищать либо как служебную дисциплину, либо с точки зрения охраны имущественных прав. Впоследствии немецкая наука и правотворчество разрешили данный спор путем включения сначала в Проект УК Германии 1919 г., а затем и в текст

действующего УК норм об ответственности за опосредованное введение в заблуждение в правовом обороте - § 271 УК ФРГ.

Заметную роль в развитии немецкого уголовного права в отношении подделки документов сыграло сравнительное исследование немецкого и иностранного уголовного права, которое Министерство юстиции Германской империи заказало в 1902 г. немецким ученым-криминалистам. Сравнительное исследование подлога документов выполнил Якоб Вайсманн, профессор Грейфсвальдерского университета, основанного в 1456 г. и находящегося до настоящего времени в Мекленбурге-Передней Померании (die Ernst-Moritz- Arndt-Universitat Greifswald in Mecklenburg-Vorpommern) ^[63] . Его «Сравнительное исследование немецкого и иностранного уголовного права. Материалы к реформе немецкого уголовного права. Особенная часть» (далее, «Vergleichende Darstellung» - «Сравнительное исследование») было издано по заказу Имперского министерства юстиции К. Биркмейером, Ф. фон Калькаром, Р. Франком, Р. фон Хиппелем, В. Калем, К.фон Лилиенталем, Ф.фон Лисцем и А. Вахом в Берлине в 1907 г. ^[64]

Вайсманн, в своей работе критикуя «право на истину» и «общественное доверие» (publica fides) как правовые блага, защищаемые нормами о подлоге документов, высказал суждение, что охраняемой ценностью законом следует считать чистоту доказательства. Чистота доказательства является правовым благом, поскольку способствует формированию правильного представления о действительности.^[65] Вместе с тем, Вайсманн ссылался на невозможность строго очертить понятие документа^[66]. Согласно ему, сущность документа заключается в доказательственной силе, которую придают документу участники правоотношений - лицо, данный документ выдавшее, и лицо, его приявшее. Из этого Вайсманн делал вывод, что основное свойство документа, то есть его доказательственная сила, не зависит от какого бы то ни было

определения её третьими лицами^[67]. Спустя некоторое время, в Проекте Уголовного уложения 1911 г. Вайсманн всё-таки определил документ, как письменное свидетельство с заявлением, имеющим правовое значение, или содержащее доказательство о фактах, имеющих юридическое значение^[68]. В объективную сторону подлога он включал как изготовление фальшивого или переделку подлинного документа, так и использование подложного документа. В отношении момента окончания преступления Вайсманн соглашался с мнением о том, что преступление окончено в момент, когда с противоправным намерением изготовлен подложный документ. Дальнейшее его использование или неиспользование не имеет значение, поскольку вред в правовом смысле уже причинен^[69][70]. Стремясь отграничить подлог документов от мошенничества по его объективной стороне, Вайсманн высказал мысль о том, что использование подложного документа, как доказательства прав и правоотношений будет иметь место уже при его предъявлении. Таким образом не будет имеет правового значения, было ли введено в заблуждение лицо,

70

которому предъявлен подложный документ . В отношении сокрытия или уничтожения документов Вайсманн считал, что данный состав деяния, описанный в § 274 RStGB, имеет признаки мошенничества как формы имущественного обмана, заключающейся в утаивании истины. Развивая свой тезис о объекте подлога, Вайсманн считал необходимым законодательно описать использование подложного документа в виде предъявления его в качестве доказательства в судебном процессе^[71]. Согласно взглядам Вайсманна, преступление в форме интеллектуального подлога может быть совершено только как служебный подлог - § 348 RStGB, то есть как преступление, исполнителем которого является лицо, имеющее должностные полномочия.

Интеллектуальный подлог может совершаться опосредовано и с общим субъектом^[72].

Министерство юстиции Германской империи создало в 1906 г. Комиссию для разработки проекта реформы Общегерманского уголовного уложения, в которую вошли пять практикующих юристов. Перед ними была поставлена задача разработать Проект уголовного уложения на основе того Сравнительного исследования, которое было подготовлено учёными ранее. Были разработаны Проекты Уголовного уложения 1909, 1911, 1913 гг. Начало Первой Мировой войны и, главное, её итог помешали реализовать указанные проекты. Между тем работа над совершенствованием уголовного законодательства в части подлога документов продолжалась и далее - были разработаны Проекты Общегерманского уголовного уложения 1919 г. и 1922 г. Согласно указанным проектам понятие «документ» включалось в Общую часть Общегерманского кодекса. Исходным пунктом для этого явилось суждение, что термин необходимо разъяснить, поскольку определения документа в науке и судебной практике различаются. Впервые понятие «документ» появилось в Проекте 1913 г., где в § 12 «Используемые понятия» Общей части Кодекса, документ определялся как письменный акт или иной определенный обычаем или соглашением предмет, предназначенный для доказательства юридически значимых обстоятельств^[73][74]. В Проекте 1919 г. понятие документа как предмета подлога, было обновлено - свойство быть доказательством юридически значимых обстоятельств из определения исключалась: в п. 7 § 9 «Используемые понятия» Общей части

Общегерманского уголовного уложения документ обозначался, как каждый письменный акт или предмет, определенный законом, обычаем или

74

соглашением .

Важным шагом к пониманию документа стал Проект 1922 г., который в п. 9 § 11 «Используемые понятия» определял документ, как письменный акт,

удостоверяющий наличие прав, правовых отношений или доказывающий факт, имеющий юридическое значение. Проект 1922 г. там же вводил понятие «публичные удостоверительные знаки» и определял их как знаки, которые официальное лицо в пределах своей компетенции или лицо, облеченное официальным доверием в пределах предоставленных ему полномочий, проставляет в предусмотренной форме на вещах для подтверждения их

75

определенных свойств .

Кроме того, в Проект 1922 г. отдельно от преступлений подлога документов были включены нормы, предусматривающие ответственность за подлог доказательств. Так, в 11-й Раздел «Лжеприсяга и лжесвидетельство» Особенной части уложения были включены § 176 и § 177,

предусматривающие, соответственно: ответственность того, «кто, помимо подлога документов или публичных удостоверительных знаков, умышленно изготавливает поддельное или фальсифицирует подлинное доказательство, чтобы использовать его в правовом обороте от имени должностного лица или передать такое фальшивое или сфальсифицированное доказательство

76

должностному лицу, наказывается...» , ответственность того, «кто, помимо случая сокрытия документов, создает в правовом обороте препятствия в использовании документов, совершенное с намерением уничтожить, повредить, устранить или скрыть доказательство, определенное должностным лицом, им не располагающим, для подтверждения юридических фактов, наказывается.» ^[75][76][77] . Нормы уголовного закона о подлоге или сокрытии документов, были отредактированы таким образом, что стали предусматривать ответственность за подлог или сокрытие документа, как доказательства прав, правоотношений или юридически значимых фактов^[78]. В последующих проектах - 1925, 1927, 1930, 1933 гг. подлог доказательств был включен в раздел 12-й Особенной части кодекса - «Преступления против правосудия».

Если в Проекте 1922 г. документ характеризовался как письменный акт, удостоверяющий наличие прав или освобождение от обязанностей^[79] , то в проектах 1927 г., 1930 г. и в проекте 1933 г. ситуация обратная - в п. 9 § 9 Раздела 1. Общей части кодекса «Используемые понятия» документ определен, как письменный акт, направленный на обоснование, изменение или прекращение прав и правоотношений либо на доказывание факта, имеющего юридическое значение^[80]. Согласно проекту 1933/34 годов, определение документа переносилось в Особенную часть уложения, при этом его формулировка сохранялась. Положение изменилось лишь в 1936 г., когда документ был определен в 25-м Разделе Особенной части Общегерманского уголовного уложения - «Подлог документов», как письменный акт,

являющийся доказательством юридически значимого факта, вне зависимости от того, оформлен ли он до такого факта или после него^[81].

Интересным с точки зрения описания объективной стороны подлога документов явился § 241, предусмотренный Проектом 1919 г., в котором определялась ответственность на так называемый «опосредованный подлог документов», который выражался в действиях лица для неправильного составления официального документа, имеющего юридическое значение, и использовании такого неправильного документа с целью введения другого лица в заблуждение относительно фактов, подтвержденных в таком документе ^[82] . Фактически такие действия могли выразиться как в устном сообщении сведений, действительности не соответствующих, так и в поведении виновного. Тем самым понятие «подлог документов», помимо случаев сокрытия или уничтожения документов, начинало выходить за пределы письменной формы обмана, размывалась граница между вещественной и невещественной ложью. Таким образом, почти сто лет назад был поставлен вопрос об уголовной ответственности за устную или

конклюдентную ложь, если виновный осознает, что она примет впоследствии форму документа, имеющего правовое значение.

Аналогичная норма закона сохранена и в действующей редакции Уголовного кодекса Германии. Так, § 270 УК ФРГ разъясняет понятие «введение в заблуждение в правовом обороте», ответственность за которое предусмотрена в § 269 УК ФРГ. Согласно § 270 УК ФРГ, к введению в заблуждение в правовом обороте приравнивается оказание в правовом обороте фальсифицирующего влияния на процесс обработки данных.

Национал-социалистическая идеология повлияла только на определение места подлога документов в системе особенной части уголовного закона. После назначения Гитлера на пост рейхсканцлера в январе 1933 г. и принятия 24 марта 1933 г. рейхстагом закона «О чрезвычайных полномочиях», позволяющего правительству во главе с рейхсканцлером издавать законы, минуя согласие рейхстага, и отступать от Конституции, в ноябре 1933 г. начала заседать Комиссия по реформирования уголовного закона, состоящая из 48 членов под председательством министра юстиции. До подлога документов очередь дошла в сентябре 1934 г. Было решено сгруппировать преступления подлога документов в новый раздел, поскольку правовым благом, защищаемым уголовным законом должны являться надежность, чистота и правильность использования доказательств. Данные преступления по своей правовой природе должны находиться ближе к преступлениям против правосудия. Было предложено иное наименование соответствующего раздела особенной части кодекса - «Преступления против документов и удостоверений», поскольку наименование «подлог документов» является слишком узким^[83]. В проектах 1936 г. преступление подлога документов были классифицированы в 23-й раздел с наименованием «Преступления против правосудия и порядка управления» в третью часть «Правовой порядок» третьей группы «Защита народного порядка» Общегерманского уголовного

уложения^[84][85][86]. В отношении определения документа была предложена иная формулировка: документ - это письменный акт, имеющий юридическое значение (являющийся доказательством) и выражающий мысли лица, его

85

выдавшего . В свою очередь, неистинным признавался документ, в случае если он не изготовлен лицом, указанным в нём, как лицо, выдавшее такой

86

документ .

Начиная с Проекта 1954 г., от определения документа в уголовном законе отказались. После поражения Германии во Второй Мировой войне был поставлен вопрос об устранении из уголовного закона влияния национал- социалистической идеологии. Впервые комиссия по разработке новых проектов уголовного и уголовно-процессуального кодексов страны была собрана в 1947 г. В отношении преступлений подлога документов было предложено вернуться к прежней систематизации, имевшей место до редактирования закона в 1936 г. Однако, в проектах 1958-1960, 1962 гг. подлог документов всё ещё относили к преступлениям против правосудия. Интересен тот факт, что в проектах, начиная с 1959 г., подлог публичных документов группировался совместно с преступлениями против обращения денег и знаков оплаты^[87]. В Проекте Уголовного кодекса ФРГ 1959 года был впервые поставлен вопрос о подлоге технических данных (записей). Запрет подлога технических данных был призван защитить правильность сертификации технических устройств: машин, приборов, иного оборудования^[88]. В Проекте 1959 г. предлагалась следующая формулировка § 312: «(1) Кто, с целью обмана в правовом обороте, полностью или частично подделает запись, установленную на техническом устройстве при его изготовлении либо позже, которая имеет значение для определения мощности, технического состояния или производительности такого устройства (технические данные), или использует поддельные или фальсифицированные технические данные,

подлежит наказанию... (2) так же наказывается того, кто своими действиями повлиял на правильность процесса сертификации, (3) в соответствии с абзацем (1) наказываются действия лица, которое с целью дальнейшего использования устройства, не находящегося в его единоличной собственности, уничтожит, повредит, сделает непригодными для использования или скроет технические 89

данные этого устройства ».

В Германии понятие подлога документов, как группы преступлений, направленных против надежности правового оборота документов, технических записей и информации, как средств доказывания, устоялось. Немецкие правоведы толкуют это понятие в течение длительного периода времени, поскольку УК ФРГ действует уже более 140 лет. Под предметом подлога понимают документ, то есть выраженное заявление, из которого возможно определить лицо, от которого оно исходит, и которое выполняет в правовом обороте функцию доказательства. Определение понятия «документ» включалось в уголовный закон Германии около полувека, то есть до того момента, когда стало общепонятным. Специальной нормой Особенной части УК Германии запрещается изготовление и использование технических записей (данных). Согласно немецкому уголовному праву преступления подлога совершаются с умыслом и специальной целью - введение в заблуждение в правовом обороте; под подлогом понимают не только само действие по материальному искажению истины, но и использование фальшивого документа или уничтожение (сокрытие) действительного документа; запрещены действия лица, приведшие к составлению фальшивого документа, то есть подлог образуют вербальные или конклюдентные действия, если виновный осознает, что их результатом будет изготовление фальшивого документа; различают субъекты подлога документов публичных и частных; подлог документов отграничен от мошенничества по объекту. ^[89]