Судьба монархической идеи

Подобно В. Соловьеву и К. Леонтьеву, Тихомиров видит в русском Расколе XVII в. симптом кризиса государственности вообще: православие и монархизм оказались в этот период под воздействием неких иных, внешних сил и начал, использовавших внутренний: духовный кризис русской культуры.

Столкновение с Европой вызвало духовный кризис: заимствовать у нее просвещение и в то же время признавать свое самодержавие и свою церковь выше европейских было серьезным противоречием, а между тем Россия конца XVII и всего XVIII в. очутилась именно в этом противоречии. Фактически она не могла отречься от своей веры, религиозной и политической, потому что и то и другое крепко жило в тайниках народной психологии, но развивать эти основы стело невозможным: «Вся сознательная работа мысли могла их только понемногу подрывать и европеизировать»72. Противостоять этим влияниям и выйти из кризиса русская монархическая государственность могла только опираясь на свой духовный и религиозный идеал — православие. Тихомиров не разделяет монархию ИЕ православие как две стороны одного явления. «Монархия есть верховная власть нравственного идеала. Единоличная власть способна быть верховной только тогда, когда нация ставит некоторый всеобъемлющий нравственный идеал над своим политическим творчеством, т. е. выше государства. Если монархия начнет работать над подчинением морали политике, подчинять нравственное начало государству, она тем самым отнимет у нравственного начала его верховенство, а стало быть, уничтожает и себя как силу верховную»73.

51

4*

Внутреннее единство монархизма и православия не исключает, однако, разнообразия внешних отношений между государством и церковью, складывающихся в ходе истории: верховная власть может стать центром религии (цезарепапизм); государство может быть подчинено церковным учреждениям (идеократия); между церковью и государством может быть заключен союз, который «достигается подчинением монарха религиозной идее и личной принадлежностью к церкви, при независимости его государственной верховной власти» (теократия), т. е. владычество бога в политике через посредство монарха, богом (а не церковной властью) делегированного74. Теократия как верховенство идеала противоставляется Тихомировым процессу внешнего структурирования власти под началом демократии и сословности западноевропейского образца. «Всякая верховная власть идеократичная, т. е. находится единственно под властью своего идеала,— отмечал JI. Тихомиров,— она неоспорима, пока совпадает с ним, и становится узурпацией, тиранией, олигархией или охлократией, когда сама выходит из подчинения ему»'75. Характерно, что пределы, определяющие нравственную (не)законность верховной власти, не подлежат точной формулировке, но всегда точно ощущаются нацией — здесь Тихомиров с большой симпатией говорит о психологической теории власти Н. Коркунова.

По Тихомирову, основные формы власти суть типы, а не фазисы эволюции власти. Их содержание определяется идеологическими факторами, такими, как легитимность и доверие. Связь между существующей формой власти и нравственным (духовным, идейным) состоянием нации кажется автору совершенно определенной. «Если в обществе не существует достаточно напряженного верования, охватывающего все стороны жизни в подчинении одному идеалу, то связующей силой общества является численная сила, количественная, которая создает возможность подчинения людей власти в тех случаях, когда у них нет внутренней готовности к этому»76. В такой ситуации господствует власть демократии. Но демократию никак нельзя рассматривать в качестве высшей ступени эволюционного развития структур власти.

По своей природе русские люди могут быть только монархистами либо анархистами — демократические формы западного образца никогда не были близкими национальному сознанию, и эгалитарный процесс, начавшийся в России после 1861 г., только продемонстрировал эту истину, поскольку он не затронул глубин национальной психологии. Под ворохом внешних и сиюминутных фактов Тихомиров стремится выявить онтологические и метафизические глубины национального государственного духа, возводя тем самым здание новой утопии.

Тихомирову кажется, что не общественная польза, не удобства и блага материальной жизни диктуют русскому человеку правила его социального и политического поведения. Его путеводная звезда — абсолютный этический элемент, который верующие связывают с богом, а неверующие ни с чем не связывают, но бессознательно все же чтут его. Огромные трудности и опасности сопряжены с таким призванием: высота идеала затрудняет, делает почти нереальной его исполнение, что может повести к разочарованию, унынию и, может быть, даже смерти нации, неспособной осуществить в жизни слишком высокий для нее идеал77. Отказ от заветов Христа неизбежно ведет за лозунгами Великого инквизитора. Как поведет себя нация в этот трудный час выбора? Что может удержать ее на истинном пути? Л. Тихомиров напоминает, что К. Леонтьев видел такой путь только в консерватизме и консервативной политике. Сомневаясь в душевной молодости России, великий консерватор полагал, что она уже дошла до предельной стадии своего развития и начала склоняться к упадку. В такой момент уже не приходится думать о дальнейшем развитии сил, а скорее о том, чтобы поменьше их тратить и тем самым помедленнее идти к неизбежному концу. С такими предчувствиями никакой охоты к разработке «конституции» для хиреющей страны и монархии, конечно, быть не может. Если бы Леонтьев дожил до наших дней (говорит Тихомиров в апреле 1905 г.), он, конечно же, обнаружил бы все признаки разложения, а отнюдь не развития государственности78.

Однако конституционное движение есть существующий факт. Если даже оно не вышло из недр русской государственности, а является для нее элементом внешним и привнесенным, все равно оно затрагивает ^ самые жизненные органы национальной культуры, вновь ставит перед нацией старую дилемму и заставляет ее выбирать свой политический путь.

Какие же силы питают конституционное строительство, столь нехарактерное, по Тихомирову, для русского сознания? Оно горячо поддерживается «только теми, кто заинтересован в нем, как в своем классовом оружии господства над страной. Его сторонниками являются: адвокаты, журналисты, мелкая интеллигенция, наименее научная часть профессуры, наиболее спекуляторная часть промышленников, т. е. все кандидаты в политиканскую роль»79. Основная масса народа равнодушна к парламентарным устремлениям, и ее государственный идеал существенно от них отличается. Л. Тихомиров полагал, что политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он создал свою особую концепцию государственности, которую и ставит превыше всего. Господствующим в ней является не юридическое, а этическое начало. Именно такая нравственно-психологическая установка создала русскую монархию как верховенство национального нравственного идеала, и она же много веков вела народ по пути развития и преуспеяния «ко всемирной роли, к первой роли среди народов земных — именно на основе такого характера государства»80. Монархическая идея для русских и есть тот нравственный идеал, который с начала исторического бытия нации составлял основу ее существования и ее природы.

Когда же творческая сила этой идеи оказывается исчерпанной или когда нация начинает понимать, что идеала ей так и не достичь, наступает начало конца, преддверие смерти нации. Она превращается в пошлую этнографическую материю, среду, в которой, однако, может развиться новая идея, но эта новая идея начнет формирование и новой нации: ею будет уже не прежнее государство, а нечто иное по характеру, задачам, строю и культуре...

Что может сделать монархическая государственность для предотвращения или хотя бы для отсрочки такого трагического конца? Прежде всего — исполнить свой высший долг, пройдя вместе с нацией весь отведенный ей исторический путь. В XVII в. идеал, который вел народ к выполнению всемирной миссии, затуманился, стал неясным; нация оказалась неспособной определить, в чем суть той правды, которая необходима для социального и политического строительства; русская государственная идея деформировалась. Перед нацией тогда встала суровая дилемма. Если государственная идея русского народа есть фантазия и ошибка, то ему следует принять обычную (римскую) идею государства как системы чисто юридической, если же русская идея, хотя и высока, но не по силам русскому народу, то тогда эта идея для России сама собой упраздняется: вместе с ней упраздняется и «мировая миссия России, ибо в сфере построения государства на основе юридической решительно все народы доказали свое превосходство перед русскими»81.

В результате такого мрачного конца, если даже кто-либо на пространстве бывшей русской империи будет устраивать свое новое государство, то это во всяком случае будут уже не русские, а «поляки, немцы, татары или даже евреи», но только не русские, «которые во имя справедливости, во имя правды, должны отказаться от господства и перейти честно на роль народности подчиненной, не устраивающей других, а принимающей устройство от тех, кто поумнее»82. Русские сами должны решить свою судьбу: очевидные и вечные истины находятся у них в руках — православие, монархия, народность — остается • сделать выбор. Это не так просто, многие разуверились в «русской идее» и миссии, преклоняются перед другими народами и культурами в ущерб собственным. Другие проявляют полную растерянность, никак не способствующую решению проблемы. Но в обществе, надеется Тихомиров, должны еще оставаться здоровые силы, способные предотвратить процесс полного разложения и денационализации культуры, в отличие от Леонтьева Тихомиров еще не полностью утратил надежды.

В XVII в. русские получили отсрочку для решения своей исторической судьбы и Раскол как национальный грех через века пришел и в наше время. Тогда русские не признали себя полными банкротами, поверив, что причины несостоятельности заключаются в отсутствии просвещения, и тем самым оправдав свою социальную и политическую работу еще на целых два века вперед. Но вот отсрочка истекла. Вновь во весь рост встала старая и грозная для нации дилемма: какую правду несет Россия народам Земли? Во имя какой идеи господствует русский народ и его верховная власть над другими народами? Вновь эти вопросы требуют немедленного ответа*.

Очевидно, в момент возобновившегося кризиса перед верховной властью встает задача «помочь нации, воплотить в себе ее силы для решения вопроса о том, какие основы положить в организацию выучившейся и свободной России для того, чтобы в ее строе был осуществлен ее исторический государственный идеал»86. По мнению Тихомирова, только монархическая идея и монархическая (единоличная) власть могут спасти русскую культуру. Ее сила и преимущество — в этическом принципе, поднимающем власть над борьбой классов, партий и народностей. Только этическое начало признается всеми как незыблемое и истинное, поэтому и наиболее приемлемой может стать система власти, основанная на этом начале. «Если всеобъемлющие идеалы не сознаются достаточно ярко всеми, но при этом все-таки в народе имеется вера в существование разумного закона общественных явлений, то появляется господство» аристократии, "лучших", способных по своей природе указать эту социальную разумность». Если же в народе жив и силен некий «всеобъемлющий идеал нравственности, всех во всем приводящий к готовности добровольного себе подчинения, то появляется монархия», при которой для исполнения идеократического принципа не требуется применения физической силы и внешнего принуждения8'.

Монархическая власть в России XVI—XVII вв. представлялась Тихомирову арбитром и примирителем борьбы аристократии и демократии; элементы сословности (аристократия) и представительности (демократия) занимают в системе Тихомирова соответствующие места, однако монархический принцип доминирует над ними духовно и организационно. Нам кажется, что в рамках консервативной традиции JI. Тихомирову удалось наиболее определенно сформулировать одну из важнейших идей, развитую и подхваченную последователями,— идею идеократии, т. е. такой системы авторитарного властвования, в которой консолидация осуществляется на основе некоего руководящего принципа, мировоззрения или идеала.

\

«6 Там же. С. 223.

«7 Там же. Ч. 1. ( 77—78.