§2 Изменение системы управления во второй половине XVIII — начале XIX в

Документом, характеризующим управление и суд народами Бурятии, как и народами всей Сибири, во второй половине XVIII в. является инструкция Сената, данная «за высочайшим подписанием» лейб-гвардии Семеновского полка секунд-майору Щербачеву, командированному в 1763 г.

Основные положения этого документа соответствуют инструкции 1728 г. С. JI. Владиславича-Рагузинского: «Ближайшее управление к улусам и стойбищам вверялось родоначальникам иноверцев, им же предоставлялась расправа в делах тяжебных и маловажно уголовных». Сбор ясака осуществлялся родоначальниками в натуральной и денежной форме. Ясачные народы закреплялись за определенным родом как основной административной и хозяйственной единицей [126, с. 32].

Инструкция 1763 г. не только подтвердила основные положения инструкции Рагузинского, но была наиболее полным законодательным актом правительства в отношении народов Сибири до принятия в 1822 г. Устава об управлении инородцев. Она определяла порядок сбора ясака, регламентировала вопросы торговли с аборигенами, ограничивала въезд в иноверческие кочевья и улусы торговых людей одним разом в год во время сугланов и ярмарок, когда «комиссары для сбора ясака тамо находиться будут» [101, с. 258]. Однако торговать с ясачными не разрешалось до тех пор, «пока они всей ясашной положенной суммы комиссарам не заплатят» [101, с. 259]. Таким ограничением свободной торговли с аборигенами правительство стремилось обеспечить максимальный сбор ясака пушниной.

Кроме упомянутой выше инструкции 1763 г. существовали также специальные указы и манифесты по отдельным судебным и административным делам. Это указ 1783 года «О суждении в небольших тяжбах словесным разбором у родовых шуленг», указ 1795 г. «Об уничтожении и запрещении вовсе наказания, без суда, батожьем, кошками и плетьми», указ 1797 г.

Несомненно, для наиболее полного исследования вопроса об управлении инородцами Сибири со стороны царского правительства необходим тщательный анализ этих и других директив правительства. Но рамки данного исследования явно не достаточны для решения этой проблемы.

В начале XIX века сибирская губернская администрация издала ряд частных актов по управлению народами региона. Представляет интерес «Положение о выборе иноверческих начальников и правах их» 1812 г. [126, с. 33].

По данному законоположению иноверцы должны были занимать «старшинские» должности по выбору. При этом допускалось и наследование должностей. В обоих случаях право окончательного утверждения в должности оставалось за администрацией.

В случае наследования должности полагалось избрать опекуна, который обязывался иметь попечение в образовании малолетнего так, чтобы по достижении совершеннолетия он мог бы приступить к управлению. Избрание в начальники у рядовых улусников допускалось только в случае отсутствия возможных наследников. Положение предусматривало отстранение от должности за нерадение в исполнении своей обязанности, худое правление своим родом [126, с. 34].

В целом положение отражало интересы потомственной аристократии, которая являлась опорой самодержавия и вместе с царизмом использовала власть над родовыми улусниками в своих целях. Это использование власти получило отражение в различных незаконных сборах ясака и в других видах налогообложения. Кроме того, нередки были случаи и прямого надругательства над личностью. К примеру, в 1803 г. ясачный Василий Чемесов жаловался шуленге Олзоеву роду Балаганского ведомства Амехену Далдаеву на избиение жены его старшиной Распопиным. Распоясавшийся старшина, «будучи в хмельном образе, избил запоркою до такой степени, что она имеющегося в утробе ее

младенца выкинула, отчего последовал тогда чрезвычайный

обморок» [126, с. 34].

К периоду начала XIX в.

Аборигены играли заметную роль в экономике Сибири, а налоговые поступления с них, особенно пушнина, составляли важную статью кабинетских доходов. Это вынуждало правительство с особой тщательностью подойти к вопросу реформы управления народами Сибири.

В результате М. М. Сперанский и его ближайший сотрудник Г. С. Батеньков составили утвержденный правительством в июле 1822 г. ряд документов:

Учреждение для управления сибирских губерний.

Устав об управлении инородцев.

Об управлении киргиз-кайсаков.

Устав о ссыльных.

Об этапах в сибирских губерниях.

О содержании сухопутных сообщений в Сибири.

О городовых казаках.

Положение о земских повинностях в сибирских губерниях.

О казенных хлебных запасных магазинах.

10.0 разборе исков по долговым обязательствам [105, с. 645].

Все эти правительственные акты, бесспорно, представляют огромный научный интерес. Но тем не менее остановимся на двух узаконениях, которые наиболее близки к изучаемому вопросу.

По «Учреждению для управления сибирских губерний» местные административные органы разделялись на главные, губернские, окружные, городские, сельские и инородческие. Главных управлений было два: одно — в Западной Сибири, другое — в Восточной Сибири. Каждое из них состояло из генерал- губернатора и совета при нем. В губернии существовало общее губернское управление в лице губернатора и губернского совета. Окружные управления учреждались по этому же принципу в более многолюдных округах. Состав окружных управлений был различен в зависимости от количества населения: в многолюдных округах они состояли из окружного начальника и совета при нем (начальники городских и окружных управлений и стряпчий), а также так называемых частных управлений — окружной и земский суд и казначейство; в средних по населению округах существовали только частные управления; в малолюдных — управление ограничивалось окружным исправником.

Сельское управление состояло из волостного правления, сельских старшин и десятников. Среди аборигенного населения учреждалось особое инородческое управление [175, с. 195].

По сравнению с прежним порядком управления новое «Учреждение...» более систематично и подробно регламентировало структуру, функции и взаимоотношения административных органов, но не вносило принципиальных изменений. Попытка Сперанского ограничить личную власть главных представителей сибирской администрации оказалась неудачной.

В марте 1822 г. Сибирский комитет, образованный указом царя от 21 июня 1821 г., рассмотрел проект «Устава об управлении инородцев», который впоследствии был конфирмирован Александром I уже 22 июня 1822 г. [139, с. 139].

Устав дает возможность понять взгляды правительства на коренное население всей Сибири, определить ту роль, которую отводило самодержавие народам края в социально-экономическом развитии восточных окраин империи. Не случайно Устав Сперанского регламентировал все стороны жизни коренного населения — экономическую, административную, судебно- правовую и культурно-бытовую.

Обосновывая необходимость изменения и регламентации жизни народов Сибири, члены Сибирского комитета указывали, что существующее законодательство об инородцах не объемлет многих необходимых потребностей, отчего происходят значительные неудобства. По составу управления — отсутствие четких обязанностей родоначальников, отчего «все управление инородцев перешло большею частию в руки земских чиновников и сделалось поводом к величайшим злоупотреблениям», отсутствие дифференцированного подхода к племенам с различным уровнем хозяйственного и общественного развития; по хозяйству — существующее законодательство не учитывало изменений в хозяйстве народов края, которые происходили на протяжении XVIII и первой четверти XIX в., запрещение свободной торговли с аборигенами явилось поводом к установлению монополии чиновников и грабежу нерусского населения; по суду — обычное право аборигенов, на основе которого осуществлялось судопроизводство в родах, не было систематизировано и письменно оформлено, что порождало споры ясачных «о смысле и силе их правил», право это не всегда соответствовало нормам человеческой гуманности [196, с.

В основу Устава 1822 г. были положены следующие принципы:

разделение коренного населения на три разряда в соответствии с родом занятий и образом жизни (оседлые, кочевые, бродячие);

ограничение опеки над аборигенами со стороны русской администрации и полиции. Ее власть теперь должна была состоять только в осуществлении общего надзора;

введение свободной торговли с аборигенами, что соответствовало объективным потребностям экономического развития народов Сибири;

количество налогов и податей предполагалось привести в соответствие экономическим потребностям каждого племени и впредь основываться на данных «общей ревизии, по временам производимой» [196, с. 176].

Кроме вышеуказанных принципов, настоящий Устав разделялся на три части:

О разделении инородцев.

Организация управления народами Сибири.

Наказ управлениям инородцев.

В первой части «О разделении инородцев» дается обоснование необходимости деления коренного населения на три разряда. В этом делении проявилась попытка дифференцированного подхода авторов Устава к различным группам по уровню их хозяйственного развития. При определении степени экономического развития основным критерием явился вид хозяйственной деятельности, составляющий главный способ пропитания народов.

К разряду оседлых Устав относит народы, жившие в городах и селениях, основными занятиями которых были земледелие и торговля. Поразрядная система обусловила и гражданское состояние народов Сибири. Оседлые аборигены приравнивались к русским сословиям со всеми присущими правами и обязанностями (мещанам — в городах, крестьянам — в селениях), но они освобождались от рекрутской повинности. Те из оседлых, которые были крещенными, не имели особых названий, остальные должны были называться оседлыми иноверцами [175, с. 197].

За оседлыми закреплялись те земли, которыми они владели «по древним правилам», по праву первоначального заселения [175, с.

Разряд кочевых составляли кочевые жители «занимающие определенные места, по времени года переменяемые», т. е. ведущие оседлый образ жизни. Кочевые инородцы приравнивались к крестьянскому сословию, но отличались по образу правления.

Бурятское население, за исключением небольшого количества оседлых, было причислено на основании Устава к разряду кочевых инородцев. Среди западных бурят были учреждены Аларское, Балаганское, Идинское, Кудинское, Верхоленское, Ольхонское и Тункинское ведомства во главе со степными думами; в Забайкалье

Кударинское, Баргузинское, Селенгинское и Хоринское ведомства с думами, в дальнейшем выделилось Агинское ведомство со степной думой. Более крупные ведомства имели также инородные управы и родовые управления [175, с. 197].

За кочевыми племенами утверждались земли, на которых они обитали в данное время, и запрещалось самовольно селиться на этих землях. Кочевые управлялись своими родоначальниками и «почетными людьми» по степным обычаям. Эти начальники сохраняли прежние звания тайшей, зайсанов, шуленг и т. п., причем звание наследственное оставалось наследственным, а избирательное

избирательным. По уголовным делам и в отношении проступков, совершенных в русских городах и селениях, суд производился на основании общих законов империи. Прочие же дела, происходившие в пределах кочевий, разбирались на основании степных обычаев. Инородцы уплачивали ясачную подать и другие сборы, исполняли казенные повинности. Они, за исключением причисленных к казачьему сословию, не подлежали рекрутчине. Устав предусматривал отмену прежних ограничений по торговле среди местного населения. Чиновникам запрещалось торговать и быть посредниками по всяким торговым и долговым сделкам. Вопросы владения землей разрешались у кочевых по аналогии с оседлыми жителями. Правило «давности», т. е. первоначального заселения, применялось не только к оседлым, но и к кочевым народам. Формы и способы передела родовой земли определялись самими аборигенами [126, с. 36—37].

Третью группу коренного населения составляли бродячие инородцы, или «ловцы», переходящие с одного места на другое «по рекам и урочищам». В отношении прав бродячих аборигенов в Уставе говорилось, что на них распространяются «правила, для кочующих постановленные» [126, с. 37].

Допускалось лишь несколько незначительных исключений из этих правил, обусловленных образом жизни народов.

Конечной целью разрядной системы был перевод бродячих и кочевых инородцев по мере их успехов в хозяйственном развитии в разряд оседлых, т. е. приравнивание инородцев к русскому населению Сибири.

Исследователи Устава поясняют, что «перевод инородцев в разряд оседлых преследовал защиту фискальных интересов самодержавия, т.к. он сопровождался возведением в более высокий оклад государственных крестьян» [138, с. 38]. «Поразрядная система преследовала и ассимиляторские цели» [203, с. 64]. И все же историки признают «объективно-прогрессивное» значение приравнивания народов Сибири к русскому населению. «Задача постепенного перехода бродячих и кочевых жителей в категорию оседлых была основана на успехах хлебопашества, — указывает JI. М. Дамешек, — а распространение земледелия в хозяйстве коренного населения уже само по себе было положительным явлением» [138, с. 38].

Вторая часть Устава представляет для нас наибольший интерес. Она посвящена организации управления народами Сибири. Согласно JI. И. Светличной, эти главы «Устава... свидетельствуют не просто о стремлении Сперанского приравнять аборигенов Сибири к русскому управлению, но и о попытке построить инородческое управление на основе учета некоторых их национальных особенностей» [203, с. 65]. Таким образом, именно в этой части Устава 1822 г. наиболее ярко проявляются намерения его авторов соблюсти в какой-то мере исторические традиции. Устав предусматривал создание ратуш и словесных судов для «торговых» аборигенов и специальных волостей для земледельцев. Состав и обязанности волостного правления ничем не отличались от волостного управления русских поселян.

Что касается бурятского народа, то в организации управления законодательством закреплялся родовой принцип. Этот принцип распространялся и на другие народы Сибири. Для политики царизма было характерно стремление сохранить род как основную административно-фискальную единицу (в отношении русского населения аналогичное положение было с крестьянской общиной). «Сохранение родовой общины как основной административно- территориальной единицы не только облегчало эксплуатацию родовичей и общинников, но и создавало дополнительные возможности для внеэкономического воздействия на них» [138, с. 32].

Возвращаясь к той части Устава, где рассматривался порядок управления инородцев, вспомним, что управление узаконивалось тремя ступенями управления. «Родовое управление объединяло улус или стойбище, насчитывающее не менее 15 семейств, состояло из старосты и одного или двух его помощников из почетных и лучших родовичей». Дела управления решались словесно [15, с. 400].

Несколько стойбищ или улусов подчинялись инородной управе в составе головы, двух выборных и письмоводителя [15, с. 400].

«Многие роды, соединенные в одну общую зависимость, а именно: Забайкальские Буряты, имеют свою Степную Думу. Сим учреждением заменяются так называемые Конторы» [15, с. 400].

Степная дума состояла из «Главного родоначальника, как то: Тайши и тому подобнаго и из избранных заседателей, как то: из Тайшей, Зайсанов, Шуленг и проч., число коих зависит от принятаго извычая или признаваемой родовичами надобности» [15, с. 400].

В обязанности степной думы входило:

народоисчисление (составление ревизских сказок);

раскладка сборов;

учет всех сумм и общественного имущества;

распространение земледелия и народной промышленности;

ходатайство у высшего начальства о пользе родовичей;

исполнение его предписаний.

Степная дума была подотчетна и подчинялась надзору «Общего Окружного управления» [15, с. 400].

Несмотря на видимое стремление придать этой части Устава характер самоуправления инородцев, дальнейшие положения санкционируют жесткую регламентацию действий инородной администрации. «Представление слишком широких прав органам управления аборигенов внушало тревогу правительству» [126, с. 40].

Третья часть Устава 1822 г. «Наказ управлениям инородцев», конкретизируя круг обязанностей инородческих учреждений, возлагает на них практически лишь хозяйственные функции (раскладка на общество налогов и податей, исправление натуральных повинностей, сбор недоимок и т. д.). Полицейские и судебные функции инородческих учреждений также были ограничены. Родовое управление, например, имело право «взыскивать за маловажные проступки по обычаям каждого племени и качестве домашнего исправления» [15, с. 404]. Действия родового управления находились под контролем инородной управы [15, с. 405], а та, в свою очередь, обязана была «иметь прямое и непосредственное отношение с Земской полицией и исполнять все получаемые от оной предписания» [15, с. 405].

Что касается степных дум, то в параграфе № 202 обговорено, что «Степные Думы представляют общественное собрание и имеют одне хозяйственные обязанности, подобно как Городские думы». При этом никакие акты не имели силы «без точного предписания от высшего правительства» [15, с. 402].

Уставом сохранялись почетные звания среди кочевых инородцев: «Звание наследственное остается наследственным, звание избирательное остается избирательным» [15, с. 405]. Принцип наследственности допускается и при замещении должностных лиц на выборах. Администрация, однако, имела право окончательного утверждения человека на должность. Все должностные лица инородческого управления подлежали утверждению гражданским губернатором и областным начальником, а главный родоначальник — генерал-губернатором [15, с. 398]. В случае отсутствия прямого наследника допускалось избрание на должность ближайшего родственника [15, с. 402].

Таким образом, определенная свобода выборному начальнику Уставом М. М. Сперанского допускалась. Но «Препятствием утверждению старост почитать:

доказанное судом худое поведение;

несогласие на выбор более, нежели половины Родовичей;

уважительный отзыв от управления самого избираемого или наследующего. Во всех сих случаях Родовичи обязаны беспрекословно избирать других или назначать ближайших родственников прежнего» [15, с. 403].

Несомненно, что даже такая урезанная свобода выбора не могла не влиять положительным образом на рост общественной активности родовичей. Конечно, существовала масса оговорок. Допускалось, к примеру, избрание людей только достойных, т. е. зажиточных, состоятельных. К тому же у русской администрации оставалось право окончательного утверждения должности выборного лица. Чтобы иметь гарантию от злоупотреблений властью, а в ходе известной ревизии М. М. Сперанского вскрылось множество подобных случаев, Уставом 1822 г. предусматривалось «удаление от должности за правонарушения» [15, с. 402]. Правда, забегая вперед, оговоримся, что ожидаемых результатов эта мера не принесла.

Итак, из вышеописанных данных по проблеме организации управления аборигенами Сибири в первой половине XIX в., по нашему мнению, можно говорить о следующем.

Существовавшее самоуправление аборигенов Сибири получило существенное совершенствование и развитие. Конечно, при новой организации этого самоуправления царское правительство исходило из своих целей и задач, подчиняло его интересам укрепления самодержавия, укрепления власти русской администрации. Вместе с тем оно не могло не учитывать в какой-то мере интересы национальных районов, ставших составными частями империи и могущих внести свой вклад в развитие экономики страны.

В Бурятии впервые были созданы такие крупные национальные административно-территориальные единицы, как инородческие ведомства, возглавляемые степными думами. В рамках этих ведомств было намного эффективнее осуществлять мероприятия по росту численности населения и этнической консолидации бурят, развитию хозяйства и культуры, совершенствованию бытового уклада жизни бурят. При этом органам управления, степным думам были предоставлены широкие права и полномочия для решения административных, хозяйственно- культурных функций. Перед ними прямо ставились в обязанность задачи распространения земледелия и народной промышленности, роста общественного имущества.

С другой стороны, царской администрации в таких ведомствах легче было решать задачи сбора налогов и податей, исправления натуральных повинностей, обеспечить контроль за деятельностью органов самоуправления. Правительство и его губернские администрации сохраняли за собой право утверждать высших должностных лиц степного управления.

Нельзя не сказать о том, что русское правительство, учитывая национальную специфику районов, в основном сохранило традиции инородческого самоуправления и продолжало использовать родовые понятия и термины.

Вместе с тем некоторые отдельные исследователи оценивали степное управление инородцев как разновидность русского сельского управления для государственных крестьян Сибири. «... Можно сказать, — пишет JI. И. Светличная, — что степное управление инородцев являлось скорее разновидностью русского сельского управления для государственных крестьян Сибири и мало чем отличалось от него. Ему были присвоены все права и обязанности сельского управления, по которым родовая управа приравнивалась к сельскому управлению и народная управа — к волостному управлению, и подчинялись две первые инстанции тому же Земскому суду, степная дума — Окружному управлению. Несмотря на то, что должностные лица степного управления пользовались некоторыми привилегиями (наследственность, избавление от телесных наказаний...), на самом деле они все больше и больше приравнивались к должностным лицам русского управления» [203, с. 68].

При этом ссылались на то, что правительство, в конце концов, пришло к открытому узаконению в инородческой среде принципов волостного управления. Но это было уже в конце XIX в.

Соглашаясь с критикой русификаторской политики царского правительства, необходимо сказать о следующем. В условиях быстрого развития хозяйства бурят, роста у них земледелия, оседлости в ведении хозяйства и быту, взаимного обмена хозяйственно-бытовым опытом между русским и бурятским населением, на наш взгляд, сближение сущности местного управления русских и бурятских крестьян не было негативным явлением. Другое дело, когда игнорировались национальные особенности бурят, и особенно когда буряты исключались из управления собственными делами, то это действительно было проведением в жизнь русификаторской политики.

Говоря о содержании и использовании Устава на практике, нельзя не признать довольно гибкого использования родовых традиций и обычаев, наполняемых, по сути, новым содержанием. Несомненно, что в Уставе проглядывается попытка законодателей использовать в своем творчестве исторические традиции. Однако наивно было бы думать, что более всего заботило законодателей благородное желание строго их соблюдать. Сперанский выполнял «монаршую волю, требовавшую установления порядка управления инородцами, свойственного для этого края, и в первую очередь отвечавшего нуждам и потребностям Российской империи. И даже трудно себе представить такую ситуацию, если бы некто вдруг задался бы вопросом - нравится ли самим инородцам их новый порядок и хотят ли они вообще каких-либо изменений в своей жизни.

Следствием введения «Устава об управлении инородцев» явилась так называемая кодификация норм обычного права коренных народов Сибири. В вопросе о кодификации норм обычного права можно выделить два законодательных памятника — «Свод степных законов кочевых инородцев Восточной Сибири» и «Сборник обычного права сибирских инородцев для Западной Сибири» [126, с.45]. В рамках данного исследования нас интересует первый свод степных законов.

Была бы неполной попытка рассмотрения вопроса о кодификации, если бы не была затронута более ранняя форма норм обычного права.

До присоединения Сибири к Российскому государству некоторые коренные жители края не знали письменных знаков.

Общественная жизнь регулировалась на основе обычаев, передававшихся устно из поколения в поколение. Эти обычаи, явившиеся плодом развития общественных отношений, с течением времени приняли нормы права и могут быть, по мнению исследователей, охарактеризованы как обычное право [227, с. 3].

Памятники обычного права народов Сибири тогдашняя терминология называет сборниками степных законов. У коренного населения Сибири существовало несколько таких сводов [197, с. 31—34], которые являются ценным источником для изучения общественно-политического и экономического развития.

По исследуемой теме несомненный интерес представляет законодательный сборник, составленный в 1763 г. на албанном суглане по раскладке податей и повинностей тайшами и сайтами одиннадцати хоринских родов. Данный документ именуется «Хэб» (Уложение, Положение). В нем содержались три обширные статьи: о брачном праве, о регулировании занятий охотой, о борьбе с пьянством [175, с. 133].

Кроме уложения «Хэб» интерес представляет составленное в 1781 г. «Степное уложение» хоринцев («Хэб-тогтол») [175, с. 133].

Несомненно, кроме перечисленных памятников писаного права коренного населения Бурятии, существовали и другие не менее важные акты и документы, требующие серьезного исследования.

Сборники обычного права касались: управления, податей и повинностей, некоторых вопросов хозяйства (скотоводство и охота), религии, норм семейного, гражданского и уголовного права [199, с. 139].

Согласно Д. Я Самоквасову, в отчете генерал-губернатора Восточной Сибири А. С. Лавинского за 1822—1823 г. отмечается, что началом введения в действие «Устава об управлении инородцев» явилось распоряжение местной администрации о переводе документа на языки местных народов. Затем администрация приступила к сбору полных и подробных сведений о законах и обычаях всех категорий коренного населения, так как предполагалось санкционировать обычно-правовую систему и использовать ее в управлении.

В обязанности собирателей-чиновников — членов губернских комитетов входила не простая фиксация данных по программе, а составление общих для всех описываемых народов справочников, т. е. задачи редактирования [197, с. 32].

В роли информаторов о нормах права обычно выступали представители родовой знати. В Иркутской губернии информаторами являлись главные тайши родовых управлений, их помощники, шуленги, старшины и другие почетные инородцы. В Забайкалье, в Хоринском и Селенгинском ведомствах Верхнеудинского округа, в составлении проекта свода законов приняло участие 154 депутата [30, 35, 54].

По полноте сведений о нормах обычного права в Восточной Сибири выделяется свод норм аборигенов, населяющих Иркутскую губернию. В первоначальной редакции он насчитывал 844 параграфа и подразделялся на 52 главы.

Проект Якутского областного комитета состоял из 153 параграфов, Енисейского — из 74 [126, с. 47].

При рассмотрении проектов сводов степных законов Советом главного управления в августе 1824 г. был вынесен ряд поправок и предложений и направлен в Сибирский комитет. Из «Записки о степных законах народов Восточной Сибири» видно, что сразу же после начала работы комиссии по проектам сводов степных законов возникли некоторые трудности, предопределившие дальнейший характер ее работы. И к 1836 г. было завершено составление второго проекта свода законов, а в следующем году, с высочайшего разрешения, 50 экземпляров проекта было напечатано. В этой редакции проект включал 540 параграфов, которые состояли из самого проекта, ссылок на источники и примечаний, объясняющих значение некоторых слов и терминов [197, с. 34].

Но и в дальнейшем принятие проекта испытывало определенные трудности, а сам проект претерпевал различного рода изменения и дополнения.

В начале 1847 г. заместитель управляющего 2-м отделением императорской канцелярии М.А. Корф представил «Записку о своде степных законов инородцев Восточной Сибири» [126, с. 51]. В ней автор не только довольно обстоятельно изложил историю попыток кодификации степных законов, но, что особенно ценно, высказал свое оригинальное суждение по рассматриваемой проблеме, нашедшее полную поддержку у правительства. М. А. Корф, в отличие от своих предшественников, к составлению проекта свода степных законов попытался подойти с учетом хозяйственных и культурно-бытовых особенностей тех народов Сибири, для которых он предназначался.

Оригинальность суждений Корфа проявляется в том, что, выражая сомнение в целесообразности введения свода степных законов, он указывает на существенные различия в уровне хозяйственного и культурного развития различных кочевых племен. При механическом объединении в свод степных законов норм обычного права различных кочевых народов, по мнению Корфа, «все те неудобства, которые возникают от степных законов, вряд ли устранятся» [126, с. 52].

В данном случае Корф был, несомненно, прав. Последние работы советских исследователей (Б. Д. Цибиков и др.) доказывают, что обычное право народов Сибири, и в особенности бурят, пропитано партикуляризмом, который обуславливался территориальной обособленностью племен, экономической и культурной разобщенностью.

Издание свода степных законов, по мнению Корфа, могло быть полезным до введения Сибирского учреждения 1822 г.. Теперь же, когда самими учреждениями сделано уже весьма многое и в отношении к инородцам, необходимость такого рода отпала [203, с. 71].

Действительно, законодательное оформление норм обычного права в том виде, как это предусматривалось правительством, могло послужить лишь консервации патриархально-феодальных отношений в то время, когда правительство своими указаниями вступило на путь их разрушения.

К концу первой половины XIX в. народы Сибири сделали заметный шаг вперед в социально-экономическом и культурном развитии. Наметившаяся еще в начале века тенденция к сближению русского и коренных народов значительно окрепла. Население региона все больше вовлекалось в орбиту общегосударственных связей и отношений. Род как административно-хозяйственная единица распадался. В этих условиях полное подчинение народов Сибири российскому законодательству могло иметь прогрессивное значение.

В середине XIX в. обычное право бурят уже не отражало действительного положения вещей, оно являлось пройденным этапом и поэтому, как и у большинства народов Сибири, у бурят отпала необходимость превращать свой свод обычного права в действующий закон и включать в «Свод Российской империи».

Итак, ко второй половине XIX в. в системе управления Российским государством Бурятией произошли большие изменения. Прослеживая путь эволюции системы управления от первых договоров и патентов на звание тайши до Устава 1822 года и попыток кодификации норм обычного права можно констатировать следующее. Тенденция к сближению системы управления русским крестьянством и коренным населением края объективно отражала процесс усиления взаимного влияния народов в ходе дальнейшей колонизации Сибири. Царское правительство, преследуя свои цели по отношению к Сибири и Бурятии в частности, стремилось унифицировать всю систему управления регионом, привести все аборигенное население к единому закону Российской империи. Это механическое сведение всех племен и народов к единому законодательству не учитывало специфических особенностей в хозяйственном и культурном своеобразии каждого индивидуального племени и народа Сибири.

Данная тенденция к сближению системы управления русского крестьянства и коренным народом населения Бурятии могла бы привести к отмене системы управления аборигенами, основанной на родовых началах Устава 1822 г., что объективно имело бы прогрессивное значение. Однако на практике эта идея подменялась и извращалась реакционными (фискальными, русификаторскими и т. д.) целями внутренней политики царизма, что порождало разнообразные формы национального угнетения,

распространявшиеся как на отсталое, так и на сравнительно развитое население.