Ссылка как мера наказания в связи с развитием преступлений

История наказаний в различные времена и эпохи со­ставляет самую мрачную сторону социальной жизни каж­дого народа. История пыток, казней, ссылок и тюрьмы, что может быть безотраднее этой истории! Между тем наказания и преступления людей, к несчастью, состав­ляли настолько обычное явление в жизни человеческих обществ с самых древних времен, что изучение их стано­вится столь же важным и необходимым, как всякая другая отрасль истории и социологии.

Если история преступлений отражает внутреннюю жизнь народа с ее неустройствами, недостатками, с ее об­щественными болезнями, то история наказаний, в то же самое время, указывает на репрессивные меры, которые, сообразно развитию преступлений, создавало общество и власть, стремясь подавить существующее зло. Изучение преступлений в связи с исторической жизнью народа уяс­няет причины, которые порождали народные несчастья и вынуждали людей на преступления; а изучение наказаний в связи с развитием преступлений, в свою очередь, указы­вает степень их влияния на увеличение или уменьшение числа преступлений. Только при этих условиях изучение истории преступлений и наказаний является осмыслен­ным и дает возможность определить ту роль, какую они играли в истории человечества. История русской ссылки, очерк которой мы даем в этой статье, имеет такое же зна­чение в истории русского народа, какое она имела везде. Находясь в связи с историей преступлений и составляя результат уголовных теорий, господствовавших в данную эпоху, она отражает внутреннюю жизнь русского обще­ства во всех фазисах его развития, с его треволнениями, страданиями, с борьбой и оппозицией личности известно­му общественному строю.

Несмотря на обширное значение, какое имела ссыл­ка в России в XVII столетии, составляя одно из видных наказаний в нашем кодексе, мы, однако, не встречаем о ней никаких исторических исследований, точно так же, как и определенного мнения о ней русских юристов, так как наши криминалисты до последнего времени руковод­ствовались мнениями западных ученых, вроде Гольцен- дорфа, и на них основывали свои заключения о русской ссылке.

Ссылка в России входит в закон с Уложения Алексея Михайловича, но она существовала на практике гораздо ранее. Знатных бояр ссылали во время Иоанна Грозного, во время регентства Бориса, наконец, в злосчастное цар­ствование последнего. Так, например, Борис сослал Рома­новых в Пермскую губернию и Пелым. Мера эта у древ­них русских царей была чисто административной и почти всегда сопровождалась заточением на месте ссылки. Эта ссылка была римская «relegatio». Ссылки не ограничива­лись, однако, одними боярами: так, во время убиения ца­ревича Димитрия угличане за беспорядки и самовольные убийства, совершенные ими, были сосланы в Пелым; это была чуть ли не первая ссылка простых людей в Сибирь. В Уложении Алексея Михайловича мы видим ссылку как до­полнение к другим наказаниям, сопровождаемую битьем кнутом, батогами, пенями и тюремным заключением. Ме­стом ссылки были сначала украинские города и понизовые по Волге. Ее назначали за самые маловажные преступле­ния; за более значительные определялись самые ужас­ные казни и пытки: должников били палками по ногам, покуда не заплатят; жену, убившую мужа, закапывали в землю живую; мужа, убившего жену, наказывали, одна­ко, кнутом; фальшивым монетчикам заливали горло рас­топленным металлом; еретиков и чернокнижников жгли; для воров и разбойников существовала смертная казнь с отсечение рук и ног.

С начала XVIII столетия ссылка начинает приобре­тать еще больше значения и постепенно распространяется на такие преступления, за которые прежде назначались другие наказания. Рядом с этим в XVIII веке являлись но­вые ограничения, новые постановления и законы, а затем и новые наказания их нарушителям. Так, введена ссылка в Сибирь за побеги солдат[168], за членовредительство[169], за нищенство[170], за бродяжество[171], в случае если бродяга ока­зывался негодным к военной службе и не был принимаем никаким помещиком и ни в чье общество. В 1733 г. указом повелено ссылать в Сибирь за подделку серебряных вещей с наказанием кнутом. Вторым указом предписывается лиц священнослужительского и монашеского чина за дурное поведение, ссоры, драки и пьянство - молодых бить плеть­ми и отдавать в солдаты, а неспособных к службе бить кнутом и, вырывая ноздри, ссылать в Сибирь. В 1737 г. из­дан новый указ, которым велено тех, «кто зазнамо продаст или купит положенного и неположенного в оклад чужого человека, также и крестьянина, или отдаст таких в рекру­ты, виновных, кто будет годен, бить плетьми и посылать в солдаты в Оренбург, негодных бить плетьми и посылать в Охотск».

II.

XVIII век представляет обильные материалы для изучения истории преступлений, которые в это время раз­вились в страшной степени, судя по указам и постановле­ниям. Борьба старинной Руси с реформой, начавшаяся в конце XVII столетия, продолжалась, и хотя старые формы жизни уже начали заменяться новыми, но дух реформ да­леко не клеился с прежней жизнью народа. Как ни худо было народу в старой Московской Руси, но все же в то вре­мя леса были не заповедны, естественные богатства пре­доставлялись на пользование всякому, торги и промыслы, по большей части, не были обложены налогом; сами пода­ти, оклады и сборы не имели строгой организации - люди, прикрепленные к земле со времен Бориса, и после прикре­пления все еще могли бродить свободно по русской земле. Понятно, что новый порядок и государственная регламен­тация, после распущенности XVII века, вызвали негодова­ние, оппозицию и борьбу народа, которая была подавляема сверху законом, с помощью карательных мер, казней, на­казаний. «Неприветлива и безотрадна была для большей части народа встреча нового столетия, - пишет один из русских историков, - на площадях и улицах Москвы еще свежи были следы крови народной. Ужасные стрелецкие розыски, аресты, тюрьмы, допросы, пытка, дыбы, костры, виселицы, кнуты, клещи, колеса, плахи, кучи смрадных трупов. Повсюду: по городам, по селам, в домах, на ули­цах, в кабаках, в харчевнях, в монастырях, даже в далеких темных лесах - страшное, постыдное слово и дело! И все новые и новые жертвы Преображенского приказа и Тай­ной розыскных дел канцелярии; беспрестанные жертвы застенков, пыток и казней».[174] «Пытки и казни, - говорит другой историк Карамзин, - служили средствами нашего славного преобразования государственного». Таким обра­зом, самые суровые и жестокие наказания шли об руку с реформами. Чтобы прикрепить народ и уменьшить бродя­жество, употребляется кнут и ссылка; за побег из армии - каторга, за раскол и бунт и распространение воззваний - смертная казнь, иногда заменяемая тем, что обвиняемого клали на плаху и затем ссылали в Сибирь. За сопротивле­ние брадобритию, за старую веру лишали права на под­ряды, отрывали от домов, от торгов и промыслов, везли в застенки Преображенского приказа и Тайной канцеля­рии, ссылали в Рогервик и Сибирь. Учреждаемая опека над лесами и стремление сохранить их для будущего фло­та навлекали сами страшные наказания. За порубку дуба, даже одного дерева, и за большую порубку остальных за­поведных деревьев назначалась смертная казнь. Осталось предание, что в лесах для устрашения были поставлены виселицы. Такие суровые меры, иногда идущие в разрез с жизненными хозяйственными потребностями народа, вы­зывали с его стороны постоянные нарушения их, а нару­шение влекло за собой казни и ссылку. Привыкши в старое время пользоваться всем даром, народ не мог свыкнуться с необходимостью ограничить себя в пользовании лесом, солью и т. п., по его мнению, никому не принадлежащими предметами, и естественно по недоразумению становил­ся виновным в нарушении законов. Время Петра и начало XVIII столетия ознаменовалось многочисленными ссыл­ками; в течение всего XVIII века они не уменьшались, но еще постоянно усиливались. Карательные меры и казни не только не могли подавить бунтов и преступлений, но возбуждали их. Раскольники с Петра I были обложены двойным окладом и подвергались всевозможным угнете­ниям в занятиях, промыслах и подрядах. Поэтому оппо­зиция раскола с каждым днем усиливалась: пропаганда, с мученическим венцом тайных учителей, охватывает всю Россию. «Напрасно страждем, - говорили раскольники, - за древнее благочестие гонение терпим и казни приемлем, понеже не хотяще послушать нашего оправдания и довод, которое имамы от божественного Писания, осуждают нас в ссылки, в узы, в темницы, на смерть». Усиление раскола в то же время ознаменовалось дроблением сект. Ссылка не удерживали их: в Сибири их было так много, что Петр I в 1722 г. велел ссылать их в Рогервик[175].

Увеличение налогов и повинностей, ограничение в пользовании угодьями отражалось самым неблагопри­ятным образом на благосостоянии народа. Ограничение пользования лесами и угодьями повело за собой падение промыслов и крестьянских хозяйств[176]. Рекрутские наборы во время войн Петра I, Елисаветы и Екатерины II ложились на крестьян самым тяжким бременем[177]. Усиление податей и налогов, жестокое взыскивание их при помощи телесных наказаний и пыток, как было при Бироне, приводили народ к совершенному разорению[178]. Рядом с этим шло взяточни­чество и грабеж приказных; лихоимство стало явлением, присущим суду и управлению. «Сердце мое надрывает­ся от этих слухов», - говорит Екатерина II в своем указе 1762 г. На то же зло жаловалась еще и Елизавета при своем вступлении на престол. Все эти невзгоды, при существо­вании крепостного права, приписки крестьян к заводам, доводя крестьян до крайнего нищенства и бедности, вызы­вали бегства, разбои и преступления. «Крестьяне, оставя свои домы, от неправды бегут», - пишет Посошков. Бег­ство крестьян в XVIII столетии все усиливалось: они на­чали уходить в Польшу, в Башкирию, в Запорожье. По сло­вам Меньшикова, «так мы нашими крестьянами не только довольствовали Польшу, но и собственных своих злоде­ев» (90). Количество беглых было так велико, что в 1707 г. полковник Долгорукий отыскал на Дону до 3000 скиталь­цев. Разорение и обеднение крестьян, рядом с бегством, вело к воровству, разбоям и убийствам. Разбои XVIII века чуть ли не превосходят XVII век. Они проявляются в 1707 г. около Углича, Твери, в Ярославле; в 1710 г. на грабежи и убийства жалуются клинские, волоцкие и можайские жи­тели: это были разбои беглых солдат, драгун и карелы[179]. В Москве в 1749 г. грабежи поразительные: до 1000 человек фабричных, разбежавшихся с фабрик, неистовствовали в городе. К этому присоединился Ванька Каин, сыщик и вор в то же время, производивший свои похождения с шайка­ми воров и с вверенной ему для розысков командой[180]. При Екатерине отличается, с 1770-1782 гг., понизовая вольница и бурлаки, выставляя одну за другой шайки разбойников с атаманами Ивановым, Юдиным, Кулагой, Заметаевым, Филипповым, Буковым и с десятками других; они рас­пространяют опустошение по всему Поволжью, жгут и разоряют деревенских жителей[181]. Разбои и преступления, наконец, переходят в более общие волнения. Бродячие элементы крепостного народа, наконец, сплачиваются в массы, и огромными массами производят волнения: появ­ляются самозванцы, как Кремнев, Богомолов и, наконец, Пугачев, и бунты потрясают Россию до основания; разбои и крестьянские восстания, однако, не прекращаются и по­сле Пугачева. XVIII век, таким образом, весь полон вос­станиями и бунтами. Бунты при Петре стрельцов и рас­кольников, восстание в Астрахани, булавинский бунт на Дону в 1708 г., бунт Некрасова, железинский бунт в 1768 г., волнение Запорожья в 1775 г., московский бунт во время чумы 1768 г., бунт яицких казаков в 1771 г., бунт монастыр - ских крестьян в 1713 г., волнения крестьян при Екатерине, предшествовавшие пугачевщине, Пугачев и самозванцы с 1770-1782 гг., волнение крестьян при Павле в 1797 г. . - такова была мрачная сторона XVIII века. Мы видим, что эти бунты имеют связь с историей преступлений и вызыва­ются одинаковыми причинами. Народный протест вслед­ствие тяжкого положения народа то проявляется общей оппозицией и сплачивается в широкие поголовные восста­ния, то дробится в мелкие и частные преступления, прояв­ляющиеся бегствами, разбоями и воровствами; открытая война переходит в тайную, общие восстания - в частные нарушения порядка, но никогда не прекращаются.

Но что же предпринимали для прекращения этих пе­чальных явлений, для ослабления постоянного развития преступлений в XVIII столетии? Единственными мера­ми тогда являлись пытки, казни, кнут и ссылка. Для го­сударственных преступлений и для разыскания крамолы с Петра I учреждена была Тайная розыскная канцелярия, существовавшая до Петра III, т. е. до 1762 г. Рядом с ней действовал Преображенский приказ, уничтоженный в 1729 г., но через год снова восстановленный. В этот приказ доносы принимались отовсюду. «Слово и дело» раздава­лось по всей России, и виновных по одному оговору от­правляли в Тайную канцелярию для розыска. Здесь ожи­дали их дыбы, колеса, щипцы, кнуты, встряски и пытание бревном. Таково тогда было следствие. Ни одна передача пустого слуха, ни одно смелое слово, иногда сорвавшееся у пьяного с языка, не проходили даром и влекли за собой донос и пытку. Жизнь была страшна и небезопасна в по­добном обществе. Несмотря на свою подозрительность, эти тайные канцелярии, по мнению всех историков, не приносили никакой пользы: они только расплодили донос­чиков и помогали последним устраивать их личные дела; питавшие злобу к кому-либо всегда имели случай ото­мстить своим врагам доносом. И тысячи невинных жертв погибали, а действительные преступления совершались безнаказанно. Тайные канцелярии ознаменовали свою деятельность страшными наказаниями и ссылками. «При Анне, - говорит Соловьев, - через эту канцелярию прошел целый ряд священников, забывших отслужить молебны и обедни в царские дни; все они были биты кнутом и от­правлены в Сибирь». Преступления между тем увеличи­вались, и оказывалось уже мало одной Тайной канцелярии для розысков преступников: вследствие увеличения раз­боев принуждены были в 1730 г. восстановить в Москве Сыскной приказ, уничтоженный в 1701 г., которому пору­чено ведать воровские, разбойничьи и убийственные дела. О деятельности Сыскного приказа можно судить по числу колодников, перебывавших в нем. С августа 1730 г. по 1 ян­варя 1731 г. пытано было 425, умерло 11, казнено 11, посла­но в Сибирь и Тару 57, отослано в команды 44 человека; в течение 1731 г. пытано 1151 человек, казнено 47, умерло 58, послано в Сибирь 54, на поселение в Тару 101, в ссылку в Охотск 155, в команды 213 человек[182]. Но ссылки того време­ни мало устрашали воров и разбойников, которые только озлоблялись и мстили доносителям. Плохо организован­ное препровождение арестантов способствовало бегству преступников. «Беглые ссыльные, - говорит по этому по­воду Сенат, - возвращались на прежние свои злодейства с вящим устремлением к погублению бедных поселян; кто на них показывал, таких тирански мучили, жгли, грабили, убивали до смерти и разоряли до основания». В самой сис­теме наказаний мы видим даже попытки к реакции: так, иногда вводились более суровые меры, чем ссылка и кнут, возвращались к казням. За способствование беглым к пере­ходу границы при Петре назначена была смертная казнь, и учинена была публикация по этому поводу по губерниям для устрашения. Ввиду разорения, порождаемого воров- ствами, разбоями и убийствами, дворянские депутаты при Екатерине II ходатайствуют об издании «строжайших за­конов», о восстановлении смертной казни и об усилении пыток, уже ограниченных Екатериной[183]. При усиливаю­щемся крепостном праве в половине XVIII века помещики успели выхлопотать неограниченное распоряжение судь­бой крестьян и особенно право суда и ссылки. При Ека­терине II помещикам предоставлено право отсылать кре­стьян «за продерзость» в Иркутскую провинцию, причем за каждого сосланного правительство выдавало зачетные рекрутские квитанции и деньгами 20 руб. за холостого и 15 руб. за женатого[184]. Такое право для одних помещиков представляло выгодную спекуляцию, для других - пред­лог необузданно выражать свою власть, и крестьяне тыся­чами шли, якобы «за продерзость», колонизовать Сибир­ский край, где их ожидали страшная дороговизна и нужда. Через несколько времени права помещиков в деле ссылки еще более усилились: они уже могли отдавать своих кре­стьян в каторжные работы на время, и таких продоволь­ствовала и ссылала Адмиралтейская коллегия. Крестьяне и дворовые не смели жаловаться на владельца, чтобы он ни делал с ними; ни один чиновник не смел писать им жалоб и прошений. Это у них отнимало всякую возможность за­щищаться перед законом, и они шли покорно копать руду в Нерчинск. Положение крепостных крестьян день ото дня становилось между тем отчаяннее: их эксплуатировали и разоряли всеми средствами. Вот как объяснял, например, бегства крестьян от помещиков граф Петр Панин при на­чале царствования Екатерины II: «Ничем не ограничен­ная помещичья власть с выступлением в роскоши из всей умеренности (проявляется) в сборах с подданных своих собственных податей и употреблением оных в работы, не только превосходящие примеры ближних заграничных жителей, но частенько у многих выступающие и из спо­собности человеческой»[185]. Для поддержания своих роскош­ных затей помещики обременяли крестьян оброком и бар­щиной. Они проигрывали крестьян в карты, продавали их даже в одиночку, в противность указу Петра, переселяли и ссылали в Сибирь, чтобы получать выдаваемые за них каз­ной деньги. Крестьяне совершенно не знали, кому их про­дают, что с ними делают и за что ссылают в Сибирь, и при этом не смел раздаваться ни один голос, ни одна жалоба, ни один вопль. Дворовые люди и крестьяне генерала Ле­онтьева, генеральши Толстой и подполковника Лопухина как-то добились подать просьбу государыне на своих го­спод, но правительство жестоко наказало их за это: одних секли на площадях в Москве, других в селах, на родине, и погнали в Сибирь, в Нерчинск. Вышел указ: за челоби­тья, за первое «дерзновение» виновных отсылать в каторгу на месяц, за второе - наказывать публично и в каторгу на один год, в третий раз сечь плетьми и в Нерчинск, с вы­дачей помещику рекрутской квитанции. Иго крепостного права, развившееся в столь страшной форме, естественно влекло за собой не только бегства, преступления, но и от­крытые бунты. Во все XVIII столетие между крестьянами идут смутные толки о воле: беспрестанно распространя­лись слухи о том, что подписан указ об освобождении; досужие люди сочиняли такие указы, - крестьяне собира­лись тысячами и волновались. Так, в 1765 г., по поводу слу­хов о воле, в Вяземском уезде в имении князей Долгоруких собралось до 2000 крестьян, против которых была послана военная команда и убито до 20 человек. Усмирение кон­чилось ссылками. Сочинителей указов и распространи­телей слухов били кнутом и ссылали в Нерчинск; но это было только предвестие пугачевщины. Скоро недовольное казачество, громадные шайки беглых и «голытвенных», крепостные крестьяне и раскольники соединились между собой - и пожар открытого восстания надолго охватил Россию. Только голод, говорят историки, смирил эту бурю народную. Усмирение повлекло новые жертвы: настали казни и ссылки - ссылки гуртовые, ссылки страшные; кнут, пытка и огонь не переставали выжигать крамолу и подавлять народное сопротивление. Помещики мстили крестьянам за неповиновение; военные суды производили разбирательство над зачинщиками бунта; экзекуции во­енных команд чинили расправу над сотнями и тысячами людей по городам, селам, деревням и погостам России. Кровь полилась ручьями по земле русской, и тысячи на­роду на сворах и канатах шли в Сибирь и рудники. Это считалось единственным средством усмирить оппозицию и удержать брожение; но бунты и преступления, несмотря на жестокие кары, не уменьшались: причины их лежали глубоко в общественном устройстве и в бедствиях народа.

В XVIII веке, таким образом, ссылка достигает огромных размеров: по показанию Манштейна (91), в Сибирь в те­чение десяти лет сослано было до 20 000 одних дворян. При Елисавете, с уничтожением смертной казни, ссыл­ка возросла до 80 000 человек во все царствование; при Екатерине, конечно, число ссыльных еще увеличилось: во время пугачевщины, когда Казань была сборным пун­ктом, в 1773 г. накопилось здесь за два года до 5000 ссыль­ных и каторжных, которые были обращены в крепости и на новые линии.

Каков же был характер ссылки в Сибирь в прошлом столетии? Ссылка, мы видим, все-таки остается добавоч­ным наказанием к кнуту и пыткам. При Петре к ней при­соединяется обряд гражданской смерти: преступника кла­ли на плаху, произносили «смерть», а затем наказывали кнутом и ссылали в Сибирь, лишая в то же время всех прав, основанных на связях родства, рождения и состояния; вме­сто резания ушей стали вырывать ноздри. Ссылка в Сибирь с женами и детьми обязательно продолжает существовать и в XVIII столетии. Хотя ссылка по-прежнему носит кара­тельный характер, но при Петре I мы встречаем уже ясные стремления утилизировать ее: на преступников начинают смотреть, как на даровую рабочую силу, и вот последовал ряд указов об отправлении преступников в Азов и в Рогер- вик[186]. Точно так же последовал в 1722 г. указ о ссылке пре­ступников с женами и детьми на даурские серебряные руд­ники для определения на работы[187]. Таким образом, начали ссылать сюда всех бывших каторжных преступников, на­ходившихся на работах в Москве, всех преступников, под­лежавших вечной ссылке, и раскольников[188]. Ссылка в кре­пости для работы подтверждена указами в царствование Анны[189]. При Елизавете Петровне, кроме Азова и Рогерви- ка, стали ссылать преступников на работы в Оренбург­ский край для постройки Орской крепости, в Новороссию для укрепления Днепровской линии, в Кронштадт, Ригу, Колу и в Астраханскую губернию. Впоследствии к местам ссылки для работ присоединены екатеринбургские золо­тые прииски и иркутская Тельминская фабрика[190], в кото­рую приказано отправлять преимущественно женщин. Ссылка на работы в XVIII столетии считалась, таким об­разом, тождественной с каторжными и галерными работа­ми. Но такой взгляд на ссылку был, по меньшей мере, крайне несправедлив и жесток: ссылка назначалась по большей части за самые маловажные вины - за брадобри- тие, за мелкое воровство, за частные долги, за недоимки. В прежнее время таких преступников ссылали «на пашню», теперь же их стали отсылать прямо в каторжные работы. Хотя за некоторые преступления впоследствии и отменена ссылка, как, например, за долги в 1767 г., а в 1781 г. ограни­чена за воровство, но все-таки применять самые суровые каторжные работы ко всем родам преступлений было же­стоко. Утилитаризация преступников привела к другой крайности: она уничтожила личность человека, соразмер­ность и законность самого наказания. Поэтому потребова­лось учреждение какой-либо классификации по важности преступления, и вот именным указом 1797 г. была сделана к этому первая попытка. Преступники разделялись на ка­тегории: 1) уголовных преступников: смертоубийц, оскор­бителей величества, возмутителей народа и пристанодер­жателей велено по-прежнему посылать в каторжные работы; 2) преступников, приговоренных на поселение, назначать на работы в Тельминскую фабрику; 3) осужден­ных к телесному наказанию и без оного, за долги и другие преступления, навсегда или временно, в смирительные дома и другие казенные работы, отправлять к крепостным строениям, куда кто способен. Но вводя эту классифика­цию преступлений, закон по-прежнему имел в виду извле­чение наибольшей пользы из ссылаемых преступников для казенных работ, тем более что в 1798 г. ссылка на ир­кутскую Тельминскую фабрику была отменена для пре­ступников второй категории и заменена или отсылкой на екатеринбургские золотые прииски, или в Сибирь на по­селение; здесь опять смешивались два вида ссылки - на поселение и на каторгу. В 1811 г. новгородский, тверской и ярославский генерал-губернатор принц Ольденбургский, вошел с представлением о необходимости более точной классификации преступлений и более соразмерных с пре­ступлениями наказаний. Пересмотр существующих по­становлений привел к новому разделению преступников на важных, наказываемых каторгой, средних, отправляе­мых на поселение, и маловажных, подлежащих полицей­ским наказаниям; но это постановление по своей неопре­деленности приводило к вечным затруднениям на практике. Суды постоянно встречали неясности в законо­положениях и относили одно и то же преступление к раз­личным степеням. Вместе с тем, существовала админи­стративная ссылка, назначение которое нисколько не зависело от принадлежности лица, на которое выпадала кара, к тому или другому разряду преступников. Отсюда понятна та неопределенность правил для ссылки, которая существовала во все прошлое столетие и в начале нынеш­него. При своей неопределенности и произвольности на­значения ссылка в то время не имела других целей, кроме карания и извлечения возможной пользы из ссыльного как рабочей силы; колонизационное же ее значение было очень слабо: при ссылке в Сибирь в XVIII столетии постоянно встречаются оговорки «способных отдавать в солдаты, а неспособных и негодных в Сибирь»[191], также в ссылку на­значать только преступников старее 50-ти лет[192]. Назначе­ние в ссылку неспособных и старых всегда мешало коло­низационным целям. Ссылка в Сибирь в прошлое столетие тем не менее носит характер исправительный: вместе с употреблением преступника как рабочей силы, в пользу государственную, мы видим, что она по-прежнему сохра­няет строго карательный характер: она сопровождается пыткой и кнутом для всех сословий и полов: знатной при­дворной даме Монс (Балк) при Петре дают несколько уда­ров кнутом и ссылают в Сибирь; при Анне и Бироне ссы­лаемым вельможам рвут языки; процесс Волынского полон пыток кнутом[193]. Дворяне наказывались кнутом и вырыва­нием ноздрей, как и остальные сословия; лица священно­служительские также не были изъяты от этих наказаний и, по указу Петра, за ссоры и драки их били плетьми, рва­ли ноздри и ссылали. Екатерина уничтожила телесное на­казание для дворян, но при Павле в 1797 г. повелено было снова наказывать телесно как дворян, гильдейских граж­дан, так священников и дьяконов, потому что «как скоро снято дворянство, то и привилегия до него не касается», говорится в этом указе. Телесное наказание употреблялось даже для малолетних: в актах томского Алексеевского мо­настыря есть любопытный документ 1734 г. о сосланной навечно в работу в томский женский монастырь из Тайной московской конторы падчерицы драгуна Стародубцева. В указе о ней сказано: этой девочке, за некоторую вину ее, «предварительно, как видно, по малолетству учинено на­казание лешьми»[194]. Но, кроме телесного наказания, в про­шлом столетии ссылаемому приходилось выдерживать пытки и допросы «с пристрастием плетей и батожьев». Обессиленных долгим тюремным заключением, дыбами, встрясками, битьем кнутом, с рваными ноздрями, отяг­ченных цепями, на канатах ссыльных под ударами плетей гнали пешком через громадные пространства, везли на дырявых стругах по сибирским рекам. Сибирских аре­стантов водили на пытки в Иркутск - за 900 верст из Нер­чинска, за 3000 верст из Якутска и за 5000 верст из Охот­ска; многим приходилось идти около года, одни не доходили до Иркутска, умирали от голода и холода, дру­гие бежали с дороги[195]. При таких условиях ссылка являлась самой жестокой карой. Во все это время устрашение слу­жит главной целью наказания; оно служит средством про­ведения всех правительственных мер; со времени Петра им хотят уничтожить народную оппозицию. При помощи устрашения и казнями Петр I вынужден был осуществлять свои реформы; ими он приучает народ к правильной упла­те податей, принуждает чиновников к исправности, дво­рян к военной службе и обязательному образованию. Средства устрашения служат даже при промышленных нововведениях, как, например, угроза каторгой за нерачи­тельное выделывание юфти. «Галерная работа» в случае неисполнения - вот мотив тогдашних указов и единствен­ная гарантия исполнительности. Тот же мотив устрашения является в казнях временщиков и вельмож во время при­дворных интриг с Екатерины I до Елисаветы включитель­но. Господствующая партия мстит падшей и угрожает другим, возвышающимся. Правительственные распоряже­ния и внутренний порядок Петра даже в царствование Екатерины II поддерживаются по-прежнему страхом на­казания. «Шишковский, обер-секретарь при Тайной экс­педиции при Екатерине II, был одним из орудий той систе­мы устрашения по делам внутренним, - говорит один исследователь русской старины, - к которой изредка долж­на была прибегать и Екатерина и которая господствовала у нас в течение большей половины XVIII века». Этот Шишковский сам наказывал многих знатных преступни­ков, и даже многие дамы бывали в руках его. Либеральные писатели века Екатерины были на допросах этого инкви­зитора. «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничае- те?», - спрашивал обыкновенно Потемкин, встречая Шишковского. «Понемножку, ваша светлость», - отвечал, бывало, Шишковский. Кнутобойничанье было естествен­ным и постоянным явлением прошлого столетия. Ссылка, как и другие наказания, имела в виду страх и жестокость. Все это было в нравах того грубого времени. Жестокость и усмирение личности силой было наследием древних ве­ков, завоевательного насилия, предрассудком, вынесен­ным из периода физической борьбы, примененным из внешних, международных отношений к внутреннему гражданскому порядку. Далеко позднее все власти и пар­тии одинаково пользовались страхом, чтобы двигать мас­сами и обеспечивать себе временное спокойствие. Мнение, что страхом можно что-нибудь сделать с человечеством, остается, к сожалению, несчастным предрассудком мно­гих людей до последнего времени.

III.

Ссылка до XIX столетия подвергалась многим случай­ностям. Для нее не существует ни определенных правил, ни точных законодательных узаконений; все роды ее, как ка­торжная работа в крепостях, работа на фабриках и заводах, так и ссылка на свободное поселение в Сибирь, совершенно смешиваются. Правительство силилось с помощью ее не только избавиться навсегда от дурных элементов, но и от­части употребить с некоторой пользой силы преступника. Всякое - и большое, и малое преступление - давало свой контингент ссыльных, и их число до того увеличилось, что бродяг, воров и людей дурного поведения, вместо кнута, стали зачислять: одних - в солдаты, а других - в крепости. Вместе с тем потребовалась и некоторая соразмерность на­казания, которая уже указывалась постановлением 1799 г. При таких условиях от ссылки в XIX столетии можно было бы ожидать некоторой определенности и уменьшения применения ее к самым незначительным преступникам. Действительно, чтобы определить соразмерность наказания с преступлением, в 1811 г., как мы уже видели, издается указ, по которому преступления делятся на три категории: на важные, средние и маловажные. К первым относится убийство, разбой, возмущение и лихоимство, за что полага­ется каторга; ко вторым - кража свыше 100 руб. серебром, неоднократное воровство, пристанодержательство и бро­дяжничество, за что присуждается поселение; к третьей ка­тегории относятся маловажные кражи, мошенничество, не­послушание, за что установлены полицейские наказания. Устав 1822 г. о ссыльных формулирует еще более постепен­ности, и предполагает ссылку только по суду, в крайнем случае. Но, несмотря на эти стремления, судьба русской ссылки подвергается совершенно противоположной участи. Уже с начала XIX столетия мы видим необыкновенное уве­личение числа ссыльных. В то время, когда с 1807 по 1812 г. оно равнялось 2 035 человек в год, в 1817 г. цифра эта под­нимается до 3 138, в 1823 г. вдруг до 6 667, а с 1824 по 1828 г. средним числом до 11 116 ежегодно. Таким образом, ссылка в течение 12 лет упятерилась. Чем же можно объяснить по­добное явление? Единственно развитием ссылки админи­стративной (негодных к военной службе дурного поведения мещан и государственных крестьян стали ссылать в Си­бирь), а также изданием двух указов, имевших важное зна­чение на увеличение числа ссылаемых в Сибирь. Указы эти объяснялись неудовлетворительной системой прежних на­казаний и введением ссылки для нового числа лиц. Примене­ние их и повлияло так сильно на возрастание числа ссыль­ных с 1824 г. В XVIII столетии мы видим, что важные преступники ссылаются в каторгу, но относительно мало­важных закон не руководствуется никакими правилами: по - добных преступников большей частью отдают в военную службу и наполняют ими крепости, а в Сибирь ссылают только излишек; наконец, все крепости до такой степени на­полнились арестантами, что уже негде было размещать их. С другой стороны, установившееся в царствование Петра правило наполнять армию ворами и бродягами сильно вре­дило нравственности военного сословия и сделало побеги совершенно нормальным явлением. Ввиду этого правитель­ство указом 1821 г. повелело всех маловажных преступни­ков и бродяг, замещаемых прежде на работы по крепостям, обращать впредь в Сибирь[196]. На другой же год после этого указа цифра ссыльных поднялась с 3 до 6 тысяч. Затем ука­зом 1823 г. запрещено обращать в военную службу мало­важных преступников и велено отправлять их в Сибирь[197]. Вследствие этого указа через Сибирь прошло в 1824 г. до 12 000 ссыльных - число, до которого далеко не достигает даже нынешняя ссылка. Значительное распространение ссылки на маловажных преступников в это время было вы­звано отсутствием тюремных помещений и экономически­ми расчетами, а не какими-либо соображениями о полезно­сти такого наказания. Таким образом, все предыдущие постановления правительства о соразмерности наказания и уменьшении ссылки совершенно парализовались этой ад­министративной мерой, которая прямо противоречила ука­зу 1822 г., имеющему целью определить точно меру наказа­ния. Через два года после издания этого указа ссылка распространилась на такое громадное число лиц, большая часть которых за свои проступки могла подвергнуться толь­ко обыкновенным полицейским взысканиям, что закон при­нужден был снова ограничить ее до некоторой степени, об­ратив преимущественное внимание на точное определение преступности бродяжества: последовало ограничение чис­ла лиц, ссылаемых за беспаспортность; отменена ссылка увечных и разрешено помещикам водворять на место жи­тельства их крепостных из бродяг, возвращая их даже с пути следования в Сибирь; разрешено принимать в воен­ную службу тех же бродяг и маловажных преступников, которые не наказаны рукой палача. С принятием этой меры начинается некоторое уменьшение прилива ссыльных срав­нительно с прежними годами. В то же время для преступни­ков маловажных вводятся в губернских городах арестант­ские роты гражданского ведомства, и сюда зачисляют бродяг и маловажных преступников. Для бродяг некоторых областей назначается ссылка на Кавказ. Вследствие побегов из Сибири магометан, всех тяжких преступников из восточ­ных губерний магометанского исповедания начинают ссы­лать в финляндские крепости. Все это, вместе с большей определенностью закона относительно назначения ссылки как наказания, не могло не повлиять на уменьшение числа ссыльных, и с 30-х годов по 1846 г. эта цифра колеблется между 6 000 и 8 000 ежегодно, лишь в 1836 г. доходя до 9 700[198]. С учреждением арестантских рот как будто устанав­ливается уже прочная система наказаний: тюрьма - для маловажных преступлений, арестантские роты и рабочие дома - для преступников, приговариваемых к значитель­ным срокам заключения, т. е. более двух лет, и ссылка на поселение и каторгу по суду как мера уголовная, только в случае совершенной неисправимости преступника. Однако и этой системе не суждено было долго удержаться. Еще в самое первое время ее применения оказалось, что нет до­статочного числа тюрем, а число преступников так велико, что не вмещалось в арестантские роты. Поэтому пришлось снова прибегнуть к частому назначению административ­ной ссылки маловажным преступникам и к замене одних наказаний другими. Административная ссылка снова полу­чает перевес, и значение ее становится преобладающим до последнего времени. Вот что сообщает о ней г-н Анучин в своем исследовании. В 20 лет, с 1827-1846 г., прошло в Си­бирь преступников 195 755 человек[199] (92); в этом числе на 79 846 сосланных по суду за уголовные преступления при­ходится 79 909 сосланных административно, без всякого суда, за следующие преступления: за бродяжество, за дур­ное поведение по распоряжению местного начальства, за дурное поведение по воле помещика и бежавшие из Сибири каторжные. Относительно бродяг материалы Анучина со­общают следующие любопытные сведения. Слово бродяга, говорит он, у нас понималось чрезвычайно различно и недо­вольно ясно определено было в законах; поэтому, «как вид­но из донесения калужского губернатора, считали за бродяг и ссылали в Сибирь без дальнейших справок даже прихо­дивших из соседних губерний по своим делам или для ис- прашивания милостыни, так как указом 23 февраля 1823 г. повелено было всех, не предъявляющих паспортов, не наво­дя о них никаких справок, отсылать прямо в Сибирь. На этом основании ссылали всех странствующих нищих, сле­пых, хромых, немых и других убогих»[200]. Относительно вто­рой категории ссылаемых за дурное поведение мы находим объяснение, что цифры этой ссылки далеко не могли слу­жить оценкой безнравственности в русском народе, как и признаком ухудшения нравственности по годам и перио­дам. Ссылка эта, по словам Анучина, была результатом рас­ширения полицейских прав городских и сельских обществ над их членами, различных учреждений над подведом­ственными им лицами и всего более - помещичьей власти над крепостными людьми. Цифра эта подвергалась совер­шенно произвольным колебаниям. За дурное поведение, по распоряжению местного начальства, с 1826-1836 гг. сослано 2 546 человек, а с 1837-1846 гг. - 3 583. Цифра ссылок по воле помещиков подлежала еще большим изменениям: с 1831— 1836 гг. она равняется 882 человекам, с 1837-1841 гг. дости­гает 1 980 человек и с 1842-1846 гг. - 2 775 человек! - во вто­рое десятилетие более чем вдвое против первого. Между тем крепостное население в течение этого времени, судя по исследованиям г-на Тройницкого, скорее уменьшилось, чем увеличилось (93). И в то время как правительство в течение 20 лет за дурное поведение сослало всего 6 129 человек, по­мещики отправили в Сибирь 6 886 своих крепостных, хотя под их распоряжением, конечно, находилась меньшая цифра населения, чем в распоряжении правительства. Об упадке нравственности, разумеется, тут не может быть и речи, ког­да по всем исследованиям оказывается, что в деле престу­плений владельческие крестьяне отличались гораздо боль­шей нравственностью, чем все другие сословия.

Таким образом, мы видим, что первые две категории административной ссылки в Сибирь были слишком тяжким наказанием, нисколько не соответствовавшим проступкам наказанных; кроме того, она часто обрушивалась на людей совершенно невинных. Административная ссылка была тем несоразмернее, что ее несли исключительно низшие классы народа. По исчислениям г-на Анучина, за 20 лет административно-сосланные из духовного звания состав­ляют 1/9, из мещан и государственных крестьян 1/7, из вла­дельческих крестьян 1/4, а пропорция дворовых равнялась более 30,75 %, т. е. почти 1/3 всего числа административно- сосланных. Следовательно, заключает автор, «чем выше степень общественного положения, тем менее была про­порция административно-сосланных в общем числе ссы­лаемых в Сибирь» (94). Составляя предмет государствен­ной необходимости, этот род наказания становился тем не менее слишком тяжелой карой для народа.

Посмотрим же теперь, чем вызывались преступления, давшие такое количество обвиненных, что им не хватало места ни в острогах, ни в арестантских ротах. Для реше­ния этой задачи необходимо коснуться тогдашнего поло­жения русского общества с его старыми, уже миновавши­ми, учреждениями. Крепостное право, переданное первой половине XIX века как наследие XVIII века, ставившее жизнь крестьянина в ненормальные, тяжкие условия, по­рождало побеги и преступления. Обременение барщиной, непосильные оброки, личная зависимость, подчас жесто­кие расправы, перепродажа и многие другие тягости кре­постного положения были причиной многих специальных преступлений, немыслимых при других условиях быта; оттого-то пропорция ссылаемых за дурное поведение, за побеги, за подделку документов и возмущение была зна­чительно сильнее у помещичьих, чем у государственных крестьян. К числу этих специальных преступлений следу­ет отнести: 1) неповиновение помещикам (это преступле­ние за 20 лет дало 1 004 сосланных), 2) дурное поведение (по воле помещиков за этот же период сослано 6 886), и на­конец, 3) бродяжество крепостных крестьян дало Сибири 10 000 новых поселенцев. За убийство помещиков в 9 лет (1835-1843 гг.) сослано крепостных 306 мужчин и 116 жен­щин. К тому же дворовые особенно отличались и во всех других преступлениях, как-то: в подделке паспортов, за- жигательстве, возмущении и проч.; в числе осужденных за эти преступления дворовые давали самый большой про­цент в сравнении с другими сословиями. Таковы были ре­зультаты крепостного права! Крепостные даже охотно шли в ссылку, так как права поселенцев были все-таки лучше прав совершенно бесправного крепостного крестьянства. Переходы на поселение путем бродяжества до последнего времени были часты в русском народе; поселения добива­лись особенно беглые солдаты. Это делалось очень про­сто - одним переходом из одной губернии в другую и объ­явлением себя непомнящим родства. Рядом с крепостным правом тяжкие условия прежней военной службы, долгие сроки ее, строгая дисциплина, формалистика и суровые дисциплинарные наказания сильно действовали на кре­стьян и вызывали дезертирство. Потому-то бродяжество и давало самую большую цифру ссыльных в сравнении с другими преступлениями: в разбираемый нами двадцати­летний период в Сибирь сослано 48 556 бродяг, что состав­ляет более 2/5 всего числа преступников.

Приведенные нами факты показывают, что большая часть преступлений в то время была результатом условий тогдашнего общественного быта - условий, слишком тя­жело отзывавшихся на благосостоянии низших классов. «Несомненно, что между бесчисленным множеством об­стоятельств, - говорит г-н Анучин, - обусловливающих возможность преступлений, к числу наиболее влиятельных следует отнести степень материального благосостояния и сумму потребностей, которые должны быть удовлетворе­ны. В самом деле, при равенстве всех прочих условий, нель­зя не допустить, что улучшение материального положения, доставляя человеку возможность оградить себя от неблаго­приятных влияний, необходимо должно уменьшить веро­ятность преступлений» (95). При материальной бедности низших слоев народа, в числе прочих преступлений глав­ную роль играют преступления против собственности. Во всех сословиях, за исключением военного и духовного, во­ровство, в тесном смысле, есть самая обыкновенная при­чина ссылки; на эту категорию приходится более 1/2 всех ссыльных; в 20 лет, с 1826 по 1846 г. - число их равнялось 40 660 (96). Чем хуже было положение сословия, чем в бо­лее дурные условия труда оно было поставлено, тем чаще в нем случались преступления против собственности. Са­мая большая пропорция сосланных за воровство была в со - словии мещанском - сословии самом бедном; из числа всех сосланных мещан за воровство ссылалось 58 %; пропорция самая большая, превосходящая даже крестьянское сосло- вие1. Вообще наиболее жертв ссылке приносили сословия низшие и безземельные, как мещане, дворовые, фабрич­ные, солдаты, а далее государственные и владельческие крестьяне. «При сравнении этого сословия с другими, - го­ворит Анучин, - нельзя не удивляться, что при всей не­выгодности условий, в которых находились владельческие крестьяне, у них не развилось особенно сильной наклон­ности к преступлениям». Крестьяне владельческие, как и государственные, как по проценту ссыльных вообще, так и по тяжким преступлениям, занимают одно из последних мест в ряду других сословий, разве исключая двух престу­плений - зажигательства и возмущения, распространен­ных преимущественно у крестьян владельческих (97). Но совершенный контраст представляют дворовые. Они отли­чаются преступлениями втрое более, чем владельческие с землей. Причины лежали, ясно, в обезземелении их. Веро­ятность преступления, таким образом, везде становится в зависимость от общественного положения и степени обе­спеченности. Купечество является менее всего наклонным к преступлениям. Для женщин из купеческого звания, вы­числяет г-н Анучин, вероятность совершить преступление была в 161/2 раз менее, чем для солдатки, и в 28 раз менее, чем для дворовой женщины. Мещанину вдвое легче было подвергнуться ссылке, чем государственному крестья­нину; а дворовому представлялось втрое более шансов прогуляться в Сибирь, чем владельческому крестьянину,

1 По отчетам, в 12 лет, с 1835 по 1846 г., сослано по преступлениям про­тив собственности: мещан 2 115 муж. и 340 жен., государственных крестьян 8 323 муж. и 824 жен., владельческих крестьян 7 623 муж. и 1 246 жен., из военного сословия 683 муж. и 555 жен., из дворян 524 муж. и 122 жен., из духовного звания 107 муж. и 14 жен., из купцов 71 муж. и 3 жен. Эти цифры ясно указывают зависимость этого преступления от степени благосостоя­ния (Анучин Е. Указ. соч. С. 66-67).

наделенному землей, и в 4[201]/2, чем купцу. Обращение кре­стьянина в солдата увеличивало для него вероятность со­вершить преступление в 21/2 раза1. Но и высшие классы давали свою долю преступников, а они были обеспечены; какие же причины порождали у них преступления? В то время как у низших классов мотивами преступления яв­ляются материальные недостатки, бедность и стесненное общественное положение, ненормальные семейные от­ношения, вынуждающие их на более или менее крупные нарушения прав других, - в высших классах, более обе­спеченных, стремление удовлетворять различным потреб­ностям, свыше своих средств, заставляло изыскивать новые источники доходов, и наводило на пути незаконные. Мел­кое дворянство и чиновничество, конечно, скорее других попадало на этот путь. Трудно сказать, какое влияние на эти сословия оказывало образование и нравственное раз­витие. Судя по тому, что святотатство было главным пре­ступлением духовенства, точно так же, как подделка до­кументов и изнасилование, а дворянство и чиновничество отличались столько же убийствами, насилием и грубыми преступлениями, как и самые неразвитые сословия, - мож­но предположить, что просвещение и нравственность здесь имели самое ничтожное значение. Безнравственность и преступления высших классов обусловливались всегда дурными сторонами их привычек и воспитания, которые пересиливали их хорошие особенности, точно так же, как влияли в этом случае тогдашние ненормальные отношения их к другим слоям общества. Замечательно, что не слу­жащее дворянство и помещики часто совершали престу­пления не менее тяжкие, как и их дворовые и фабричные, судьбой которых они произвольно располагали. Полновла­стие и бесконтрольность воспитывали в них инстинкты и привычки, имевшие следствием нарушение чужих прав, и развивали в них злоупотребления властью и другие пре­ступления. Подобное же явление мы встречаем в другой сфере. Военнослужащее дворянство, составляя несравнен­но более высшее сословие, чем нижние военные чины, от­личалось, однако ж, в то время теми же преступлениями, как и низшее военное сословие, т. е. преступлениями, со­стоящими в злоупотреблении силой[202]. Опека, таким обра­зом, вредно влияла как на опекуна, так и на опекаемого; точно так же несправедливость человеческих отношений одинаково влияла как на высших ступенях общества, так и на низших, как по нисходящей, так и по восходящей линии. И сами выгоды общественного положения, при несправед­ливых общественных отношениях, не могли гарантировать нравственности отдельных лиц. Общество, таким образом, платилось за несовершенство своих учреждений жертвами из всех классов общества, и на привилегированных и обе­спеченных классах общественное зло отражалось так же фатально, как и на низших. Как природа за злоупотребле­ние ее силами мстит болезнями, так в социальной жизни ненормальность отношений производит преступления.

Драгоценные данные русской уголовной статисти­ки, таким образом, доказывают, что развитие уголовных преступлений всегда стояло прежде всего в зависимости от экономических условий, в которых находились бедней­шие классы, от ненормальных общественных отношений, от неудовлетворенных потребностей людей, силившихся пополнить их незаконными путями. Порождаемые обще­ственным складом и неудовлетворительным обществен­ным положением, подобные преступления мало зависели от степени карательных и устрашительных мер, прилага­емых к ним. Наказаниями нельзя было предупредить по­следующие случаи преступлений. Перед неопровержимым законом, по которому при известном общественном строе повторяются известные преступления, страх и личная воля теряли всякую силу. Поэтому контингент нашей ссылки не только не уменьшался, но постоянно увеличивался. При определившейся форме наказания ссылкой, число ее жертв с 1828 по 1846 г. колеблется между 6 000 и 8 000, в 1850 г. возвышается до 8 478 чел., в 1850-1860 гг. оно доходит до 9 000 и в последующие годы поднимается до 10 и 11 000[203], так что в первой половине XIX столетия ссылка расшири­лась еще более в своих границах, чем в прошлом столетии, и вместе с тем получила преобладающее значение в ряду всех других наказаний[204].

Во все это время наша ссылка, кроме уголовных и карательных целей для самых важных преступников, по- прежнему для большего числа ссылаемых имела значе­ние чисто экономическое как самый дешевый способ из­бавиться от людей дурного поведения. Так, еще в 1853 г. состоялись временные правила о замене других наказаний ссылкой (прим. к ст. 358, ч. 2, т. XV). Сущность этих пра­вил состояла в следующем: судом предписано для лиц не­привилегированных заключение в тюрьмах, в домах сми­рительных и рабочих заменять розгами, а преступников, присуждаемых более чем на два года в арестантские роты и рабочие дома, отдавать туда на более короткие сроки и ссылать в Сибирь на водворение. Таких водворяемых ра­бочих до указа 17 апреля 1863 г., отменившего это распо­ряжение, шло в Сибирь до 4 300 человек. Ссылка и розги для значительного числа преступников, таким образом, имели в виду не столько признанную полезность их, сколь­ко дешевое средство наказания, а более всего, как мы уже заметили выше, средство избавиться навсегда от дурных элементов в обществе. Справедливость последнего пред­положения доказывается тем, что ссылка назначалась ли­цам, осужденным по одному подозрению или за проступ­ки, подлежащие ведению полиции и обществ. Точно так же до последнего времени подвергались ей все бродяги и не­помнящие родства - лица, которых не хотело принимать общество; семьи, обремененные, недоимками, с которых общество не могло взыскать податей и т. д.[205] Таких ссыль­ных по одному гражданскому ведомству бывало ежегодно до 3 600 человек и более, т. е. половина всех ссылаемых в Сибирь. Что касается военной ссылки административным порядком, то процент ее был точно так же очень значите­лен: так, в одном 1858 г. отправлено было из Европейской России от 10 до 12 000 штрафных нижних чинов из гарни­зонных батальонов. Административная ссылка, назначае­мая за маловажные проступки или по подозрению, едва ли может иметь оправдание в дешевизне и необходимости; ее нельзя также оправдать целями колонизационными, так как здесь опять-таки личность человека приносилась в жертву отвлеченной идее, и обвиненный нес незаслу­женное наказание. Поэтому административная ссылка, не удовлетворяя до сих пор самому главному - юридической справедливости, должна, наконец, совсем выйти из наше­го законодательства как мера временной необходимости, и тем исключить из ссылки половину ее жертв.

Что касается уголовной ссылки, определяемой по суду, она в течение первой половины настоящего столетия про­должала носить на себе карательный и устрашительный ха­рактер; до 1863 г. она сопровождалась истязанием кнутом, плетьми и клеймами; вместе с тем сосланный лишался всех прав сословных, имущественных и семейных. Юристы на­зывают это лишением гражданских прав (jus civile) и остав­лением одних прав человеческих (jus gentium); но поселенец и каторжный едва ли пользовались какими-либо человече­скими правами: всевозможные ограничения в личной сво­боде, в занятиях, приобретении делали их ниже всякого пария, а наказание старалось как можно более наложить на них презрения. Оно сопровождалось всегда выставкой на эшафоте, клеймами на руках и лице, заковыванием в кандалы и наручни, бритьем головы в остроге и во время пути, особой арестантской одеждой с тузами и другими по­зорящими последствиями. На личность преступника при переселении мало обращалось внимания. Путь его был об­ставлен страшными тягостями: тяжелые кандалы, прутья, канаты, цепи крайне изнуряли его; он подвергался самому бесцеремонному обращению. Военное положение во время пути, как полицейская расправа, при всяком случае в остро­ге нагайка, розги считались необходимыми, как применяе­мые к личности, лишенной всех прав[206]. До Сперанского пре­провождение в Сибирь совершенно не было организовано: люди сбывались гуртом, без всяких списков, кто они и куда следуют; на место одного пересылали другого и т. д. Люди в Сибири оставлялись на произвол судьбы, без всякой под­держки и осуждены были на нищенство и бродяжество[207].

Только с изданием уставов о ссыльных в 1822 г. и учреж­дением Экспедиции о ссыльных являются некоторые по­пытки устроить порядок пересылки в Сибирь. Вместе с тем начинаются заботы об устройстве ссыльных в Сибири: им начинают оказывать некоторую помощь при обзаведении и, наконец, дозволяется переход в крестьянское сословие по­сле 6-10 лет жизни на поселении. Служа, таким образом, некоторым обеспечением для целей колонизационных, эта система имела отчасти, хотя в слабой степени, и характер исправительный, но тем не менее ссылка продолжала от­личаться своим суровым карательным характером вплоть до уничтожения телесного наказания 17 апреля 1863 г. Од­нако ж даже и после уничтожения телесного наказания ка­рательный характер ссылки не исчез, и этому способствует, главным образом, вечность нашей ссылки: вечное поселе­ние в Сибири применялось у нас ко всем преступникам, и не было ни одной степени срочной ссылки[208].

Как карательная и устрашительная мера ссылка, ко­нечно, не могла принести никакой пользы. Мы видим, что она нисколько не предупреждала и не уменьшала престу­плений и, как всякое наказание, служила только суровым возмездием и страданием для преступников.

В заключение, обозревая применение русской ссылки как наказания соразмерно с проявлением преступлений, мы должны сказать, что она далеко не была у нас устано­вившеюся мерой наказания для известного рода преступле­ний: закон, стараясь с начала нынешнего столетия сделать ее одной из степеней уголовного наказания, принужден был отступить от этого правила и применять ее без разбора ко всякого рода преступникам. Служа средством кары по суду за самые тяжкие преступления, она в то же время при­меняется у нас в самом обширном размере как администра­тивная мера, и в этом случае одинаково назначается как для тяжких преступников, так и для самых маловажных; в Сибирь на вечное поселение ссылается как закоренелый вор, попавшийся несколько раз, так и ничтожный бродяга за беспаспортность; как преступник за нанесение ран и уве­чья, так и несчастный недоимщик.

Точно так же крестьянским обществам предостав­ляется право выключать из своей среды дурных лиц и высылать по своему желанию. Это называется высылкой «по приговору общества». Замечательно, что эта ссылка в крестьянских обществах наших также применяется край­не бесцеремонно. О каждом, вышедшем из тюрьмы или арестантских рот, просидевшем по приговору суда, обык­новенно спрашивают, желает ли общество этого человека принять опять в свою среду. При этом бывают такие слу­чаи: если крестьянин особенно беден, то общество отка­зывается от него; иногда отказ происходит просто потому, что он острожник, т. е. был в остроге; часто общество требует известной суммы или взятки за то, чтобы при­нять этого члена: это делается сплошь и рядом. На нрав­ственность лица мало обращают внимания; поэтому к об­ществу приписывается иногда мошенник, выставивший миру вина, и ссылается бездна вовсе неопасных бедняков. Крестьянам выгодно избавиться от части своих членов: у них больше от выбывших останется земли. Таких не­счастных крестьян, не принимаемых обществами только за то, что они посидели в остроге, мы видели множество; они горько жаловались на то, что, понесши уже одно на­казание, вдобавок обречены еще на вечную ссылку в Си­бирь. Замечательно, что, боясь Сибири как огня, за ними не хотят идти даже жены[209].

Таким образом, у нас ссылка применяется не толь­ко как наказание, но и как предупредительная мера для лиц подозрительных; не только как суровая расправа, но и как полицейская мера. Заметим при этом, что характер ссылки на поселение, т. е. ссылки с лишением прав, с веч­ным пребыванием в Сибири, - наказание, созданное для важных преступников, - нимало не изменяется для мало­важных и применяется с той же строгостью.

Обнимая почти все категории преступлений, ссылка делалась, таким образом, общей панацеей от всех болез­ней и экономическим средством, заменявшим как крат­косрочные, так и долгосрочные тюрьмы, полицейские на­казания, надзор полиции за лицами подозрительными и сотни других наказаний.

Самым важным недостатком такой системы было от­сутствие соразмерности в наказаниях, так как ссылка на­значалась в одной степени за самые разнообразные престу­пления, заменяя собой другие, несравненно более легкие наказания: множество людей, которым следовало подвер­гнуться исправительным наказаниям в тюрьмах и остаться в России, в местах их родины, отправлялись на вечное жи­тельство в Сибирь. При введении исправительных заведе­ний для незначительных преступников и при исключении ссылки административной, ссылка в Сибирь, без сомнения, уменьшится на 3/4, т. е. составит около 2 500 человек в год самых важных преступников, из которых большая часть пойдет на каторгу, как можно судить по отчету 1863 г. Для такого количества лиц достаточно было бы одной хорошо устроенной колонии на исправительных началах, что не препятствует ей быть даже где-нибудь в Европейской Рос­сии. Наша ссылка при новой кодификации, во имя юриди­ческой и общечеловеческой справедливости, непременно должна утратить свое неразборчивое применение и значе­ние универсального лекарства, получить более гуманные и более определенные правила применения ее по суду. При­менение ее может быть ограничено лишь самыми опасными преступниками, как это введено в Англии для осуждаемых только на галеры. Как наказание, имеющее в виду все-таки исправление, она должна быть ограничена сроками. Только при таких реформах наша ссылка из суровой и карательной может превратиться в нечто исправительное.

В заключение мы должны сказать, что стоимость нашей ссылки была очень значительна. Г-н Лохвицкий в своем учебнике уголовного права делает следующий рас­чет издержкам по пересылке. По бюджету 1864 г. (98), государственное казначейство издерживало на препро­вождение арестантов 1 112 000 руб.; но это часть только расходов по ссылке; содержание 8 000 постоянной этапной стражи - пешей и конной - обходится, вероятно, не менее 2 000 000 руб.; всех расходов не менее пяти миллионов, говорит г-н Лохвицкий; при этом расходы по пересылке преступников доходят до 800 руб. на человека[210]. В Англии то же наказание обходилось при перевозке преступника в Австралию в 180 фунт. стерлингов на человека, следова­тельно, в 1 080 руб. Из этого видно, что это наказание по справедливости считается крайне дорогим. У нас, при сухо­путной перевозке, оно сопряжено было с тяжкой подводной повинностью для крестьян, с постройкой громадных пере­сыльных замков, стоивших городам очень дорого, наконец, с постройкой обширных этапов. Известно было притом, что все эти этапы, построенные кое-как и крайне дурно, по свидетельству г-на Максимова, потребили страшную мас­су денег при прежних инженерах: постройка их составляла особую доходную статью этих лиц (99). Принимая во вни­мание все эти затраты, принесенные в жертву ссылке, при­чем значительная часть капитала безвозвратно терялась и потреблялась ссылкой, нельзя не придти к заключению, что если бы хоть часть этих сумм была употреблена на устрой­ство хорошей земледельческой пенитенциарной колонии, то, без сомнения, выгода была бы гораздо значительнее, а государство могло бы возвратить эти затраты при помощи производительного труда ссыльных в подобных колониях при хорошо организованном хозяйстве.

II.