ПОЛОЖЕНИЕ ПОЛЬШИ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

В предыдущих главах автор старался дать общее представление о социально-политическом положении большей части Российской империи. Его задачей было определить права и обязанности рус­ского подданного — техническое выражение, заменяемое в стра­нах с большей политической свободой именем — гражданин.

Если несколько лет спустя при гетмане Выговском казаки проя­вили желание расторгнуть недавно заключенный союз, то это про­изошло оттого, что как это сказал сам гетман послу крымских татар, московский царь, вопреки своему обещанию, назначил воевод в ка­зацкие города; гетман не хотел быть под властью воевод; он желал владеть этими городами так же, как владел ими его предшествен­ник Богдан Хмельницкий. «Я больше не хочу быть вашим гетма­ном, — сказал тот же самый Выговский казацким полковникам, со­бравшимся в Корсуни 11 октября 1685 года, — потому что царь от­нимает у нас наши вольности; и я не имею желания оставаться в рабстве». Возвращая ему эмблему его верховной власти, знамени­тую булаву, полковники заявили: «Мы поднимемся как один чело­век на защиту наших вольностей». Но под влиянием православного духовенства и низших классов населения, опасавшихся и возвра­щения католического господства, и образования из казацких стар­шин новой аристократии, образовалась партия, основное стремле­ние которой может быть выражено словами священника Максима Филимонова: «Мы желаем единого Бога на небе и единого царя на земле» [5]. Ничего нет удивительного, что столкновение между теми, кто желал сохранить политическую автономию с помощью возвра­щения под власть поляков, и теми, кто всему предпочитал недавно заключенный союз с империей православного царя, — что это стол­кновение окончилось в пользу последних.

Таким образом, Малороссия не пошла на предприятие Выгов- ского, стремившегося возобновить старую зависимость от польской короны, и осталась под московским господством. Но это не мешало ей преследовать с большим или меньшим успехом прежние стрем­ления к сохранению остатков былой независимости, пока послед­ней не был положен конец после известного восстания Мазепы в царствование Петра Великого. Следуя старой казацкой политике — искать у шведов, как и у татар, защиты от притеснений своего за­конного государя — польского ли короля или московского царя, Ма­зепа попытался вернуть своей стране политическую независимость с помощью тесного союза с Карлом xii.

Та же участь постигла политические права и привилегии, не­когда дарованные императором Александром i Царству Польскому, созданному Венским конгрессом из великого герцогства Варшав­ского. Мы не станем разбирать здесь вопрос об единственном в своем роде политическом преступлении, совершенном в конце xviii века тремя соседними государствами над слабой и беззащит­ной Польской Республикой — Речью Посполитой. Претензии Екате­рины ii возвратить России некогда принадлежавшие ей провинции имеют не большую ценность, чем циничное заявление князя Бис­марка по поводу присоединения Эльзас-Лотарингии: «Нам нужно воевать с Людовиком xiv». Некогда эта страна, известная под на­званием «Западный край», действительно находилась под властью выборных русских князей из Рюриковой династии. Но после татар­ского нашествия значительная часть русского населения бежала на северо-запад, и малонаселенная страна стала вскоре добычей ли­товской династии Гедемина. По соединении Литвы с Польшей ста­рые русские провинции вошли в последнюю в качестве составной ее части и оставались таковыми вплоть до первого раздела Польши в 1772 году.

Но насколько такой акт казался несправедливым в глазах тех, кому он должен был приносить выгоду, ясно видно из той реши­тельной позиции, которую с самого начала своего царствования занял в польском вопросе внук Екатерины ii, Александр i. Как пе­редает в своих записках одно из наиболее приближенных к нему лиц граф Адам Чарторыйский, молодой император считал раздел Польши противным всем понятиям о справедливости и междуна­родному праву и решил признать за нею, если не политическую не­зависимость, то, по крайней мере, право на либеральное и пред­ставительное правление. После падения Наполеона Александр i получил возможность сдержать данное Чарторыйскому и его сто­ронникам обещание и восстановить хотя бы часть прежней Поль­ской Республики под именем царства. С этой целью ему предстояло отобрать у саксонского герцога часть польских провинций, усту­пленных ему Наполеоном. Такое его намерение встретило реши­тельную оппозицию со стороны Меттерниха, всемогущего члена Венского конгресса, руководившего европейской дипломатией. Неожиданное возвращение Наполеона с острова Эльбы помогло успешному окончанию дебатов по этому, как и по многим другим во­просам. Какова была ближайшая цель Александра в создании этого нового Польского королевства — видно из следующего письма, на­писанного им в мае 1815 года президенту польского сената, графу Островскому: «Если высшие интересы всеобщего мира помешали объединению всех поляков под одним скипетром, я постарался, по крайней мере, смягчить, насколько возможно, горечь их разделе­ния и признать за ними повсюду их национальные права». В мани­фесте к жителям новообразованного царства Александр i давал им конституцию, систему местного самоуправления, свободу печати и право иметь особую армию. Торжественное восстановление Поль­ского королевства происходило в Варшаве 21 июня.

Как известно, Александр не думал ограничиться в своих консти­туционных реформах одной Польшей. Он ясно выразил свои же­лания во французской речи, произнесенной им 27 марта 1818 года по случаю открытия первого польского парламента. Приглашая со­брание доказать, что свободные учреждения не следует смешивать с разрушительными учениями, он выразил уверенность в возмож­ности распространить благотворное влияние этих учреждений на все страны, волею Провидения порученные его заботам. Быстрое торжество политической реакции во всех европейских странах и, в частности, в России помешало исполнению его желаний, но поль­ская конституция сохранилась, и заседания варшавского парла­мента пользовались полной свободой обсуждения.

Два восстания — в 1830 и в 1863 году были сочтены русскими мо­нархами совершенно освобождающими их от всех прежних обяза­тельств по отношению к польской нации и поставили поляков в положение неблагонадежных подданных; они были лишены воз­можности увеличивать свое материальное благосостояние приоб­ретением новых земель и расширять свои духовные богатства сво­бодным исповедованием национальной религии и употреблением национального языка. Странно сказать: движение, по отношению к которому большинство населения осталось, если не индиффе­рентно, то, по крайней мере, нейтрально, становится отправным пунктом политики третирования всей польской нации целиком в качестве врага, постоянно требующего для своего обуздания пред­упредительных мер и строжайшего контроля.

Едва ли можно порицать таких людей, как Николай Милютин, которые воспользовались воинственными планами русского пра­вительства по отношению к польской знати, чтобы обеспечить луч­шую участь польским крестьянам. В конце концов, эти люди лишь применили к Польше ту систему эмансипации, которую они сначала выработали, надеясь применить ее в России. Однако в последней она была принята с многочисленными частичными поправками в пользу дворянства, тогда как в Польше, благодаря нерасположе­нию правительства к высшему сословию, она не встретила ника­ких возражений. По этой именно причине польским крестьянам было предоставлено преимущество сохранить в своем владении всю ту землю, которую они обрабатывали ранее будучи крепост­ными. Равным образом им дано было право пользования общин­ными землями, пастбищами и лесами. Бывшие крепостные были освобождены от всяких частных платежей своим господам, так как всю заботу о вознаграждении дворянства за понесенные им матери­альные убытки правительство взяло на себя. Таким образом, поль­ский крестьянин не вынужден был удовлетвориться небольшими клочками земли, с помощью которых русскому дворянину удалось избавиться от всяких более серьезных посягательств на его матери­альные интересы. Он не был, подобно русскому крестьянину, ли­шен права общинного владения пастбищами и лесами. А так как в Польше не существовало сельских общин, то освобожденные кре­постные стали вскоре полными собственниками отмежеванной им земли. С другой стороны, крупные землевладельцы вынуждены были согласиться на признание за крестьянами сервитутных прав на их помещичьи земли со всеми невыгодами подобной системы с точки зрения рационального хозяйства. Неудивительно поэтому, что они всегда восставали и восстают еще и до сих пор против ука­занной системы, с помощью которой был разрешен в России жгу­чий вопрос об определении взаимных отношений между бывшим господином и его бывшим крепостным. Тем не менее вопрос ре­шен, по-видимому, бесповоротно как для тех, кто от этого выигры­вает, так и для тех, кто теряет. Возникли новые поводы для жалоб, оставившие далеко позади себя вопрос о якобы грабеже, которому подверглось польское дворянство в 1864 году.

Желая ослабить польский элемент в землевладении и земель­ной аренде и усилить русский элемент, правительство приняло в 1865 году следующую меру: лицам польского происхождения было запрещено приобретать новые земли в так называемом Западном крае, центром которого является город Вильна и который сыграл такую активную роль в восстании 1863 года. Что же следовало по­нимать под термином польское происхождение? В течение долгого времени правительство считало обыкновенно отличительным при­знаком одну национальность, а не религию, но уже в 1869 и 1870 го­дах генерал-губернаторы этого края отказали в праве приобрете­ния земель лютеранам, женатым на католичках, на том основании, что по смерти родителей имение может перейти к их детям като­лического исповедания п. Если же эта самая мера не применена к русским, женатым на польках, то причина этого заключается в том, что по закону дети обязательно становятся православными, если один из родителей принадлежит к этому исповеданию.

В течение долгого времени мера, принятая против расшире­ния польского землевладения, ограничивалась исключительно сельскими имениями и лицами, принадлежавшими к дворянству и среднему классу; но вскоре это запрещение было распространено на городскую собственность и на крестьян, желавших приобрести участок земли размером больше того, какой они могли обрабаты­вать собственным трудом без посторонней помощи. В 1884 году но­вым законом было объявлено, что на сельское имущество лиц поль­ского происхождения не может быть заключена никакая ипотека. В то же время эти лица были изъяты из числа тех, кто мог снимать в аренду земли вблизи городов и местечек, безразлично частные или государственные. Нечего удивляться, что вскоре одержала верх практика не заключать никаких земельных договоров без письмен­ного разрешения генерал-губернатора — практика, признанная за­конной постановлением Комитета министров от 1 ноября 1886 года. С этого времени генерал-губернаторы самым фантастическим об­разом толковали естественное право приобретения земель сооб­разно со своими действительными или предполагаемыми нуждами. Они объявили, например, что крестьянин-католик не может при­обрести более шестидесяти десятин земли и то лишь в том случае, если он отвечает следующим условиям: он должен быть крестьян­ского происхождения, жить жизнью крестьянина, употреблять по­стоянно русский язык, не владеть никакой другой землей и быть в состоянии обрабатывать ее собственным трудом без помощи наем­ных рабочих. Богатая изобретательность высших чиновников, вне-

11 Граф Селива, взявший на себя труд собрать все эти более или менее тайные административные меры, вполне справедливо настаивает на явном их проти­воречии с утвержденным императором постановлением Комитета министров от 14 июня 1868 года, в силу которого лица русского происхождения, право­славные или лютеране, могут приобретать земли в Западном крае даже и в том случае, если они женаты на польках или католичках.

запно возведенных в сан законодателей, блещет равным блеском в предписаниях следующего рода: в силу циркуляра от 19 мая 1887 года, посланного виленским генерал-губернатором подчиненному ему губернатору, крестьяне, состоявшие членами приходского брат­ства и действовавшие в качестве посредников между приходским священником и населением, не могли быть допущены к приобре­тению новых земель. Что же касается тех из них, кто принял пра­вославие, то простой факт неаккуратного посещения церкви, факт, единственным судьей которого является приходской священник, признавался достаточным, чтобы лишить их такого разрешения. Несколько меньшие, хотя и не последние, проявления этого же ад­министративного произвола мы находим в двух актах 1891 и 1892 го­дов., которыми виленский генерал-губернатор вопреки всем зако­нам запретил прибывшим из Польши крестьянам-католикам при­обретать земли в Западном крае. Это же правило было применено и к крестьянам двух приходов Гродненской губернии — Следзяново и Граново за оказанное некоторыми из них сопротивление уничто­жению их приходской церкви — и это в конце xIx века!

В то же время мы с радостью упомянем о том, что недавно при­нятыми мерами было отменено другое непостижимое правило, в силу которого через тридцать лет после восстания крупные поль­ские землевладельцы должны были еще вносить в казну десятую часть своих доходов в виде штрафа за их действительное или пред­полагаемое участие в повстанческом движении. Чтобы найти не­что подобное этой мере в летописях прошлого, нужно вернуться к генерал-майорам Кромвеля, требовавшим такого же штрафа с роя­листов. Хотя эта мера была распространена, по крайней мере вна­чале, на всех землевладельцев без различия национальности и ве­роисповедания и считалась чем-то вроде сбора на расходы по под­держанию порядка, однако для русских и немецких собственников этот штраф обыкновенно уменьшался наполовину, и разницу упла­чивали польские собственники. Вначале эти правила считались временными; они стали постоянными в 1870 году, когда начали осво­бождать от всяких платежей земли, перешедшие в собственность русских. Эта система вышла из употребления лишь в царствование Николая II.

Переходя к результатам этой аграрной политики, мы прежде всего отметим, что она лишила русское правительство симпатий того класса, на котором оно рассчитывало основать свое будущее господство в Польше — класса крестьян. Тридцать лет, протек­шие со времени их освобождения, создали среди них новую нужду в земле, нужду, которую польские землевладельцы охотно бы удо­влетворили путем продажи или сдачи в аренду, если бы этому не препятствовали закон и административные предписания. Ожидав­шееся увеличение числа русских собственников не осуществилось, по крайней мере в крупных размерах. Недостаток в капиталах, воз­можность получения таких же и даже больших барышей с имений, купленных в центральных, южных и восточных губерниях России, не говоря уже о промышленности и торговле, и трудность устоять перед общественным остракизмом, которому каждый русский при­шелец рискует подвергнуться со стороны польских собственников, оказали свое действие: лучшие представители русского общества воздерживаются от приобретения земель в Западном крае. И посту­пая таким образом, они следуют примеру бывшего канцлера Алек­сандра ii князя Горчакова, который отказался от вознаграждения за оказанные им во время польского восстания дипломатические услуги пожалованием земель, полученных путем конфискации. По­этому неудивительно, что при таких условиях главную массу новых приобретателей земель составляют русские чиновники, служащие в Польше или в Западном крае. Число таких чиновников здесь го­раздо больше, чем даже в чисто русских губерниях, благодаря пол­ному отсутствию какого бы то ни было губернского, уездного и го­родского самоуправления. Дворянство Привислянского края — так называется теперь Западный край и Царство Польское не имеет даже права избирать своих предводителей, и последние назнача­ются правительством, как и прочие чиновники, получают опреде­ленное жалованье. Но одного того факта, что лица, соглашающи­еся служить в этой завоеванной стране, привлечены туда благодаря некоторым денежным преимуществам, каковы повышенное содер­жание или уменьшение числа лет службы, дающих право на пен­сию, одного этого факта достаточно, чтобы показать, что в данном случае Россия не имеет дела с классом капиталистов, всегда готовых увеличить размеры своих земельных владений. И таким образом, ослабив рвение и преданность в своих естественных союзниках- крестьянах, Россия не сумела добиться действительной русифика­ции страны, подобной германизации Познанской провинции по плану, рекомендованному Бисмарком. Последнее, впрочем, еще не вполне достигнуто прусским юнкерством, хотя оно и составляет значительно более богатый класс, нежели тот, от которого ожида­лась подобная же услуга в пользу России.

Но кроме этих тщетных усилий создать и укрепить благопри­ятный для себя элемент, Россия добивалась той же химерической

цели с помощью драконовских законов против польского языка и польской религии — католицизма. Этим она вступила в прямой конфликт с интимными чувствами народа и отреклась от прин­ципов свободы со всеми, ею же первой провозглашенных в зако­нодательстве и, в частности, в обещаниях, данных жителям заво­еванных областей в конце xviii и начале xix столетий. И в самом деле — католическая религия не пользуется одинаковым покрови­тельством закона в большей части коренных русских губерний и в губерниях польских. Мы уже указывали на это обстоятельство; поэтому нам достаточно будет лишь вкратце отметить здесь раз­ницу между положением католиков в Польше и в Западной обла­сти и положением, в котором находятся их собратья в других ча­стях империи. С целью воспрепятствования распространению католичества русские власти запретили всякие религиозные про­цессии с крестом во главе. Подобные шествия допускаются лишь в самой церкви или, по крайней мере, внутри церковной ограды. Эта мера была принята в 1867 году и находится в силе до настоя­щего времени, несмотря на оппозицию некоторых более умерен­ных генерал-губернаторов, как, например, Альбединского. Число праздников, во время которых такие религиозные процессии мо­гут иметь место, ограничено строгим предписанием; и весьма ча­сто запрещение совершенно не соответствует велениям католи­ческой церкви. Такому же мелочному ограничению подвергнуто и право воздвигать на больших дорогах поминальные кресты — из опасения, чтобы эти кресты не связывались как-нибудь с теми или другими политическими событиями.

Перейдем теперь к положению католического духовенства в польских губерниях. Прежде всего следует обратить внимание на то обстоятельство, что вопреки церковным канонам поступление молодых людей в католические семинарии утверждается не еписко­пом, а губернатором, который, во всяком случае, имеет право вос­препятствовать такому поступлению, если, по его мнению, оно не согласно закону. Католические епископы назначаются государем по предварительному соглашению с папой, но они не могут отправ­лять одну из своих прямых функций — объезд их округа без предва­рительного разрешения губернатора. Когда, однажды, виленский епископ Гриневский позволил себе ответить, что он может подчи­няться лишь тем распоряжениям правительства, которые не проти­воречат правилам католической церкви, министр внутренних дел граф Дмитрий Толстой счел нужным обратить внимание епископа на то, что в России могут исполняться только те предписания като­лической церкви, которые не противоречат законам Российской империи — великолепный ответ, чрезвычайно похожий на тот, ко­торый получил знаменитый однофамилец министра от одного рус­ского гвардейца, бившего какого-то нищего за то, что он просил подаяния. «Читал ли ты Евангелие?» — спросил его автор «Воскре­сения». — «А ты, знаешь ли ты устав военной службы?» — ответил солдат.

Русский полицейский устав ставится на одну доску с канонами католической или какой бы то ни было другой церкви и даже имеет перед ними преимущество: такова точка зрения русских чиновни­ков всех рангов на свободу совести и на взаимные отношения вла­сти духовной и светской. Ничего нет удивительного, что генерал- губернаторы обнаруживают такую же бесцеремонность по отно­шению к приходским священникам при исполнении последними своих официальных обязанностей. Вот, например, содержание одного документа, относящегося к 1881 году; это официальный пере­чень различных проступков, которые может совершить приходской священник и за которые по постановлению виленского генерал- губернатора графа Тотлебена полагается штраф: 1) поездка в сосед­ний приход для совершения церковной службы без предваритель­ного разрешения гражданских властей; 2) произнесение проповеди собственного сочинения, не получившей разрешения цензора; 3) сбор денег среди прихожан на неизвестные местным властям или неразрешенные ими цели; 4) несообщение прихожанам в надлежа­щее время дня годовщины рождения государя и других членов Им­ператорского дома или каких-либо других официальных праздни­ков; неотправление в такие дни церковной службы или совершение обедни в слишком ранний час; 5) совершение религиозных процес­сий вне церковной ограды или в дни, не обозначенные в офици­альном списке. За подобные якобы проступки приходские священ­ники подвергаются штрафу в сумме от трех до четырехсот рублей.

Если принять во внимание, что эти штрафы обыкновенно вы­плачиваются путем подписки среди прихожан, то будет понятно, в какой степени увеличивают они ту антипатию, которую поль­ские крестьяне питают к своим «благодетелям». Такое же действие производит строгое соблюдение правила, в силу которого все уче­ники, даже католического исповедания, обязаны присутствовать на церковных службах в дни официальных праздников. По церков­ным же католическим правилам присутствие на церковной службе схизматиков считается грехом. И таким образом, одиннадцати­двенадцатилетнее дитя попадает в альтернативу — или быть уволен­ным из школы за неподчинение официальным требованиям, или получить выговор от своих родителей и духовника.

Чтобы не останавливаться дальше на бесконечном перечне этих глупых и тиранических предписаний, достаточно будет указать на тот факт, что попечители учебных округов, желая проявить свое усердие в деле обращения польского юношества в православное и русское, воспользовались циркуляром министра народного про­свещения от 1879 года и совсем почти исключили духовенство из числа преподавателей катехизиса в средних школах. Недавние ста­тистические исследования показывают, что в 1892 году из двух ты­сяч восьмисот шестидесяти трех существовавших в Царстве Поль­ском средних школ только в ста пятидесяти четырех катехизис преподавали лица духовного звания. Это раннее освобождение мо­лодых умов от всякого религиозного контроля в значительной мере объясняет, не говоря уже о других результатах, быстрые успехи со­циалистической пропаганды. Несомненно, что в Польше эта про­паганда имела больший успех, чем в какой-либо другой части им­перии. Этому содействовали многие причины: быстрое развитие промышленности; значительное число немецких рабочих, членов социал-демократической партии в лодзинских и сосновицких про­мышленных предприятиях; наконец — и это не наименее важная причина — ослабление естественного противодействия, которое встречала теория классовой борьбы в учении церкви о подчине­нии властям. Грядущая социальная революция сделала значитель­ные завоевания в умах польских рабочих, но кто решится утверж­дать, что это выгодно для русского господства?

Не более действительными в этих попытках обрусения Польши оказались и меры, направленные к искоренению польского языка и к замене его русским. Не только все науки в Варшавском универ­ситете, в гимназиях и в других средних школах должны были пре­подаваться на русском языке (исключение делалось только для ка­техизиса), но обязательность последнего была так же точно рас­пространена и на низшие школы, клубы, общественные собрания, театры, магазины (все торговые объявления) и, особенно, на вся­кую официальную переписку. Большая часть этих мер была при­нята генерал-губернаторами в 1866 и 1868 годах и явилась источни­ком курьезнейших фактов: много лиц было присуждено к штрафу за то, что сказали по-польски какому-нибудь окружному казначею фразу вроде: «Я дам вам два рубля мелкой монетой». Однако эти предписания были подтверждены и впоследствии, а именно в 1881 и 1893 годах. Приведем один из сотни примеров этого рода: знаме­нитая примадонна Зембрих была присуждена к штрафу в сто ру­блей только за то, что на одном концерте спела польскую песню без предварительного разрешения.

Вот каковы польские privilegia odiosa, ненавистные как и са­мому непосредственно заинтересованному польскому народу, так и русским патриотам, с отчаянием спрашивающим себя: чем ста­нет союз славян, если главная ветвь его будет третироваться таким чудовищно бессмысленным образом? И это происходит в то время, когда безостановочное движение немцев на восток путем так на­зываемого мирного завоевания представляет серьезную опасность для славянского будущего; когда всемогущие экономические инте­ресы и, именно, возможность для поляков продавать свои товары на всем обширном пространстве Российской империи благоприят­ствуют доброму согласию между поляками и русскими. И в это-то время Россия делает все, чтобы убедить своих соплеменников, что даже под управлением немцев, как, например, Австрии, их религи­озные и национальные интересы имеют больше шансов на защиту, чем под ее собственным господством. Сравните положение Гали­ции, где поляки имеют университеты, средние и низшие польские школы и где они пользуются не только местным самоуправлением, но даже правом обсуждения общих интересов Цислейтании и уча­стием в назначении федерального министерства и представитель­ства, сравните, говорю я, это положение с теми условиями, в ка­кие поставило поляков родственное им по племени правительство в России и в Западной области. Путем такого сравнения мы легко поймем, почему со стороны славян нельзя ожидать движения, по­добного тому, которое создало федерацию из немецких королевств и республик, пока политика подозрения и постоянных репрессий не сменится политикой доброго согласия, основанной на взаимном признании прав на личное и на национальное существование. Если бы Польша была объединена с Россией одной общей династией, но имела бы свое собственное местное и центральное самоуправле­ние, то могущество империи не только не уменьшилось бы от этого, но даже в значительной степени усилилось бы, не говоря уже о том, что все славянские народы стали бы прибегать к покровительству России и к ее политическому руководству.

ГЛАВА XI