§ 2. Пенитенциарно-охранительные отношения в Российском государстве в период правления Александра III

Внутриполитический курс правительства Александра III, нацеленный на всестороннее восстановление режима законности, правопорядка и обществен­ного спокойствия в стране, включал в себя комплекс мероприятий по усилению форм и методов борьбы государства с политической преступностью с целью ее пресечения и дальнейшего предотвращения.

Важной составляющей обозначенной системы следует назвать усиление репрессивного воздействия со стороны пенитенциарной структуры на полити­ческих преступников.

Прогрессивные мыслители того времени настаивали на том, что тюремное заключение наиболее отвечало своим задачам как уголовного наказания, по сравнению с лишением или ограничением прав состояния, применявшимся за государственные преступления в качестве как основного, так и дополнительно­го наказания. Так, И.Я. Фойницкий выделял три основных аспекта, по которым должно происходить совершенствование тюремного заключения: 1) тюрьма должна прежде всего убедить своих узников в справедливости наказания, т.е. в том, что государство карает их не из пустой злобы, а по тяжкой необходимости;

2) на тюрьму должны быть возложены прежде всего исправительно-воспита­тельные задачи, т.е. стремление вернуть каждого преступника на правомерный путь; 3) тюрьма должна обеспечивать задачи внешнего предупреждения пре­ступления, т.е. устранять по возможности все те факторы, которые после осво­бождения могут наталкивать на новые преступления[520].

Усиление мер уголовной ответственности за совершение государственных преступлений повлекло необходимость более четкой регламентации охрани­тельных правоотношений в области содержания государственных преступни­ков.

Соответственно, пенитенциарная система состояла из двух основных эле­ментов — режим содержания преступников, совершивших общеуголовные преступления, и политических арестантов.

Из всей пенитенциарной системы необходимо выделить режим исполнения судебных приговоров и административных решений в отношении политически неблагонадежных лиц с целью изучения внутриправительственного политиче­ского курса по восстановлению, охране государственного порядка и обществен­ной безопасности в пенитенциарных отношениях, который, в свою очередь, ха­рактеризовался изданием многочисленных нормативно-правовых актов (в их числе — как нормативно-правовые акты высшей юридической силы: Свод учре­ждений и уставов о ссыльных в ред.

Правовое регулирование пенитенциарных дискриминационно-охранитель­ных отношений в рассматриваемый период характеризовалось изданием ряда нормативно-правовых актов. По юридической силе их можно расположить сле­дующим образом: кодифицированные — Свод учреждений и уставов о ссыль­ных в ред. 1890 г., Свод учреждений и уставов о содержащихся под стражей в ред. 1890 г.[522] (Устав не претерпел серьезных изменений и в связи с этим редак­ция 1890 г. практически полностью соответствует редакции 1886 г.); некодифи- цированные — Положение «О полицейском надзоре, учреждаемом по распоря­жению административных властей» от 12 марта 1882 г.[523]; подзаконные — цирку­ляры Департамента полиции и Главного тюремного управления МВД.

11 декабря 1879 г. «Об основных положениях, имеющих быть руко­водством при преобразовании тюремной части и при пересмотре Уложения о наказаниях», 24 апреля 1884 г. — «Об отмене заключения в смирительном и ра­бочем домах, о закрытии сих учреждений», 11 июня 1885 г. — «Об отмене уста- новленного Уложением о наказаниях подразделения каторжных работ на руд­ничные, крепостные и работы на заводах», 6 января 1886 г. — «О занятии аре­стантов работами и о распределении получаемых от сего доходов», 15 июня 1887 г. — «Сокращение сроков наказания в одиночных тюрьмах», 18 мая 1889 г. — «О некоторых мерах по устройству новых тюрем и усилению тюремного надзора», 29 марта 1893 г. — «Об отмене телесных наказаний для ссыльных женщин».

Целью нашего исследования является не раскрытие особенностей правово­го регулирования всей пенитенциарной системы Российской империи (этот во­прос подробно изучен такими исследователями, как: И.Я. Фойницкий, А.В. Пасек, Д. Тальберг, Н.М. Ядринский, А.А. Пионтковский, Н.И. Петренко и др.), а выяснение изменений в этом процессе, явившихся следствием общего прави­тельственного курса периода 1881-1894 гг., известного как контрреформы.

В период правления Александра III наблюдается активизация администра­тивных мероприятий в направлении укрепления вертикали власти.

Всего в Российской империи в рассматриваемый период насчитывалось несколько действовавших политических тюрем, наиболее известные из кото­рых: Петропавловская крепость (Трубецкой бастион), Алексеевский равелин (закрыт в 1884 г.), Шлиссельбургская крепость (открыта как политическая тюрьма в 1884 г.), Тюрьма III Отделения, Карийская каторжная тюрьма, тюрьма Суздальского монастыря, монастырская тюрьма на Соловках.

Исследователь М.Н. Гернет отмечал особую роль товарища министра вну­тренних дел Оржевского в разработке Положения о Шлиссельбургской крепо­сти. В разработанном им проекте было предусмотрено применение к заключен­ным телесных наказаний. Министр юстиции, в свою очередь, отрицательно от­несся к этому, указывая на возможные негативные последствия, памятуя о про­цессе Веры Засулич. Однако министр внутренних дел поддержал предложение Оржевского[525], и 19 июля 1884 г. было высочайше утверждено Положение «О Шлиссельбургской тюрьме», вошедшее в качестве приложения к статье 12 при­мечания Свода учреждений и уставов о ссыльных[526]. Устанавливалось, что назна­чение Шлиссельбургской тюрьмы — обеспечение содержания государственных преступников, приговоренных, по лишении всех прав состояния, к отдаче в ка­торжные работы. Преступники заключались в названную тюрьму по распоряже­нию министра внутренних дел на срок, установленный в приговоре суда, по окончании которого они высылались на поселение в Сибирь.

Товарищ министра внутренних дел, заведовавший полицейской частью, был обязан разрабатывать инструкции начальнику Шлиссельбургского жан­дармского управления. Он же определял права и обязанности должностных лиц этого управления по отношению к заключенным, порядок их содержания и условия заведывания тюрьмой в хозяйственном отношении.

За все прочие, более серьезные преступления заключенные подлежали пре­данию военному суду, которому предписывалось при определении наказаний руководствоваться Уставом о ссыльных, а в случаях, предусмотренных в п. «б» ч. 2 ст. 98 и 279 книги XXII Свода Военных постановлений[529].

Первыми узниками Шлиссельбургской крепости, по сведениям М.Н. Гер- нета, стали: Фроленко Михаил, Исаев Григорий, Морозов Николай, Тригони Михаил, Попов Михаил, Щедрин Николай, Грачевский Михаил, Златопольский Савелий, Геллис Меер, Буцевич Александр, Минаков Егор. Всего в 1884 г. из 40 камер Шлиссельбургской крепости было занято 36, к 1 января 1885 г. осталось 33 узника[530]. Статистика заполняемости Шлиссельбургской крепости, представ­ленная М.Н. Гернетом, выглядит следующим образом: в 1885г — 1 человек, в

1886 г. — 3, в 1887 г. — 12, в 1890 г. — 2[531]. Всего за период существования Шлиссельбургской крепости, как политической тюрьмы, четыре женщины на­ходились в ее заточении: В. Фигнер, Л. Волкенштейн, С. Гинзбург, З. Коноплян- никова. А с 1891 г. по 1900 г. новых поступлений в крепость не было[532]. Наи­большая численность вновь поступивших узников не случайно по нашему мнению, приходится на 1887 г. Речь идет о покушении на императора 1 марта

1887 г.[533] и последовавшей реакции правительства, обернувшейся волной арестов лидеров революционного движения, часть из которых была помещена в Шлис- сельбургскую тюрьму перед казнью[534].

Одна из участниц покушения на императора Александра III 1 марта 1887 г. С.М. Гинсбург предварительное заключение отбывала в Шлиссельбургской кре­пости. Ее приговорили к смертной казни, которая впоследствии была заменена бессрочной каторгой. В своей тетради она записала свои впечатления от этой тюрьмы, в которой и покончила жизнь самоубийством: «обращаю внимание на­чальства тюрьмы на положение сумасшедшего заключенного. Жандармы для времяпрепровождения останавливаются около его двери и начинают всячески издеваться над ним, доходя до невероятной животной гнусности. Я два раза останавливала жандармов, но такое обращение к их нравственному чувству было недостаточно, — и лишь угроза пожаловаться начальству заставила их отказаться от этого дикого развлечения»[535]. К 1891 г. резко снижаются репрессии правительства в отношении оппозиционных сил в связи со стабилизацией вну­триполитической обстановки в стране.

По мнению М.Н. Гернета, основаниями для заточения Шлиссельбургскую крепость считались: тяжесть государственного преступления и общественная опасность как самого преступления, так и субъекта, его совершившего. В соот­ветствии с этими критериями выделялся ряд оснований: покушение на жизнь императора, участие в других крупных террористических актах, революци­онное прошлое, побеги из мест заключения[536].

Анализ статистических данных, приведенных такими исследователями, как М.В. Новорусский[537], Д. Г. Венедиктов-Бизюк[538], В.С. Панкратов[539], М.Н. Гернет[540], свидетельствует о преобладании представителей дворянского сословия среди узников Шлиссельбургской крепости. Лица с высшим и неоконченным высшим образованием составляли большинство заключенных. Отсюда очевидно следует и средний возраст узников Шлиссельбурга — 20-30 лет.

На основании Положения «О Шлиссельбургской крепости» товарищ мини­стра внутренних дел П.В. Оржевский 14 октября 1884 г. утвердил Инструкцию для чинов управления Шлиссельбургской тюрьмой и заключенных по предме­там распределения дня, состава довольствия для заключенных, порядка и вре­мени прогулок, пользования книгами и занятиями», состоящую из 16 парагра­фов, призванную уточнить режим содержания заключенных и распределить обязанности между чинами администрации[541].

М.Н. Гернет справедливо отмечает, что результатом действия таких правил стала высокая смертность узников: за первый же год существования новой тюрьмы погибло шесть узников, в т.ч. двое были казнены. Поэтому следующее распоряжение Оржевского от 30 сентября 1885 г. содержало предложение о при­нятии мер «к улучшению внешней остановки и внутренней жизни заключен­ных». М.Н. Гернет оценивает это положение как начало «отступления тюрем­ной администрации перед узниками.»[542]. К этим мерам относились: 1) пополне­ние тюремной библиотеки книгами по «философии, математике, истории и богословия»; 2) выдача узникам бумаги и карандашей при условии передачи всех материалов для хранения в контору тюрьмы; 3) допущение заключенных к уборке двора; 4) устройство огородов для работы на них заключенных.

Архивные документы свидетельствуют о том, что МВД осуществляло строгий учет всех политических арестантов, поступавших в места заключения. В частности, в циркуляре нижегородского губернатора от 5 мая 1885 г. № 175 сообщалось: «при издании циркуляров и.д. губернатора, на имя уездных ис­правников, от 29 июля и 13 ноября 1881 г. за № 549 и 1096 — о предоставлении, непосредственно из мест заключения, в Департамент полиции уведомлений, по данным формам, о каждом лице, заключаемом под стражу по обвинению в госу­дарственном преступлении, или вследствие сомнения в политической благона­дежности, — имелось в виду доставление в Департамент этих сведений лишь о тех арестантах означенной категории, которые будут заключаемы под стражу в тюремные замки. Между тем, ныне выяснилось, что Министерству требуется получать такие уведомления о всех политических арестантах в каком бы месте заключения они ни содержались. Прошу уездных исправников принять за пра­вило, чтобы при каждом случае поступления политических арестантов в одно из последних названных мест заключения и потом освобождения отсюда, или перевода из одного места заключения в другое, неукоснительно были состав­ляемы, по указаниям, приложенным к циркуляру № 549 инструкции, в суточ­ный срок упомянутого уведомления и, по тщательной переписке в беловой бланк, отсылались с первой почтою в запечатанных конвертах с надписью «се­кретно, срочное» в Департамент полиции и в то же время дубликат такого уве­домления препровождался бы в канцелярию губернатора»[543].

В дальнейшем регламентация режима нахождения политических заключенных в соответствующих тюрьмах Российской империи была продолжена. В рамках предоставленной вышеназванным Положением «О Шлиссельбургской тюрьме» компетенции товарищ министра внутренних дел, заведовавший полицией, генерал-лейтенант Оржевский 28 февраля 1886 г. утвердил Правила «О порядке содержания политических арестантов в губернских и уездных тюремных замках и пересыльных тюрьмах»[544]. Данный подзаконный нормативно-правовой акт подробно регламентировал порядок административного надзора за политическими арестантами и носил общеимперский характер. В связи с этим, исходя из иерархии нормативно­правовых актов, Правила «О порядке содержания политических арестантов.» должны располагаться перед Инструкцией для чинов управления Шлиссельбургской тюрьмой и заключенных от 14 октября 1884 г., имевшей локальный характер. Но исходя из хронологического принципа и с целью сохранения внутренней логики содержания данных нормативно-правовых актов (Инструкция от 14 октября 1884 г. издана во исполнение Положения «О Шлиссельбургской тюрьме» от 19 июля 1884 г.[545]), первоначально рассматриваем Инструкцию от 14 октября 1884 г., а затем — Правила от 28 февраля 1886 г.

Согласно Правилам «О порядке содержания политических арестантов.» от 28 февраля 1886 г.[546] арестанты непосредственно подчинялись смотрителю тюрьмы, они были обязаны беспрекословно исполнять все требования тюремного надзора и относиться к нему с должной почтительностью. В свою очередь, смотритель тюрьмы и все подчиненные ему чины управления и надзора обязывались соблюдать по отношению к политическим арестантам должное спокойствие, строгость и беспристрастие, не входить ни в какие сношения помимо служебного сближения, не сообщать никаких сведений, не относящихся до объявления распоряжений высшего начальства, не принимать на себя никаких поручений и неукоснительно доносить начальству о всяких попытках к нарушению этих правил.

Смотритель тюрьмы при исполнении своих обязанностей был подконтролен губернатору или градоначальнику соответствующей местности. В полномочия губернаторов и градоначальников по данному вопросу входило наблюдение за действиями смотрителей посредством полицмейстеров и уездных исправников[547]. Последние при этом не имели права непосредственного распоряжения в тюрьме (за исключением случаев открытого беспорядка и сопротивления арестантов властям) и ограничивались лишь отдачей надлежащих указаний смотрителям и доведением обо всем до сведения губернатора.

Лишь в исключительных случаях прямого отступления смотрителей от существующих законов и инструкций полицмейстеры были уполномочены на непосредственную отмену распоряжений смотрителя с немедленным дове­дением об этом до сведения губернатора. Разрешение свиданий или ходатайств заключенных возлагалось только на губернаторов, которым предоставлялась при этом возможность передать свои права по этой части начальникам жандармских управлений, полицмейстерам и исправникам, а в Москве — советнику губернского правления.

Регламентация порядка содержания политических арестантов в тюрьме осуществлялась в двух направлениях: в отношении подследственных и админи­стративно-ссыльных арестантов, и с другой стороны — присужденных к сроч­ному тюремному заключению и направляемых в ссылку по приговору суда.

Арестанты, обвиняемые в государственных преступлениях, во время нахо­ждения под следствием и судом содержались в особых камерах, в полном раз­общении как между собою, так и с общеуголовными арестантами. Соединение нескольких человек в одном помещении могло быть допущено не иначе как на основании письменного разрешения прокурорского надзора или чинов корпуса жандармов, по принадлежности.

Арестанты, подлежащие административной высылке, могли содержаться по несколько человек в одном помещении, но отнюдь не вместе с подследствен­ными и обще-уголовными арестантами. Находившиеся в одиночном заключе­нии разобщались от всех прочих арестантов на прогулке, в церкви, а также и в комнате свиданий, содержавшиеся же в общем помещении пользовались сов­местной между собой прогулкой, а также выводились вместе на богослужение в тюремную церковь. Во время нахождения под стражей арестантам данной кате­гории разрешалось иметь собственное белье, постельные принадлежности, обувь и одежду, а также и улучшать на принадлежащие им деньги пищу. Разу­меется, все вещи арестанта, доставляемые в тюрьму, подлежали тщательному осмотру и при обнаружении фактов недозволенных общений арестованного с внешним миром через эти вещи, все немедленно конфисковывалось.

Арестантам предоставлялось право, по их выбору, или продовольствовать­ся из общего котела, или же приобретать пищу на счет кормовых денег и соб­ственных средств. За счет кормовых и собственных денег могли приобретаться по просьбе заключенного смотрителем или уполномоченным им лицом, лишь припасы, из которых пища должна быть приготовляема в тюремной кухне. Ни­какие приношения пищи в готовом виде или продуктах, как на свидании, так и для передачи арестантам в другое время, не дозволялись, кроме чая и сахара, но не иначе как при соблюдении правила о предварительном досмотре.

Арестантам дозволялись письменные занятия, чтение книг, ремесленные занятия в занимаемых ими помещениях при соблюдении ряда условий. Смотри- 216 тель тюрьмы выдавал бумагу и канцелярские принадлежности, подлежащие тщательному учету, каждый вечер все материалы и выполненная работа отби­рались, и на утро снова выдавались. Все написанные бумаги арестанту не воз­вращались и хранились при делах тюремной конторы; письма и прошения, ад­ресованные на имя должностных лиц, родственников и знакомых заключенного, рассматривались смотрителем и представлялись прокурору или чинам корпуса жандармов по принадлежности.

Независимо от этого лица прокурорского надзора, чины корпуса жандар­мов имели право осматривать все написанное арестантом, равно как все письма и деловые бумаги, полученные на имя заключенных, передавались на предвари­тельное рассмотрение лиц прокурорского надзора и чинов корпуса жандармов, с разрешения которых выдавались адресату смотрителем. Всякое уклонение арестованного от этого правила, или возврата выданного ему не в полном коли­честве и без представления уважительного объяснения, влекло прекращение письменных занятий в камере на все время нахождения арестанта в тюрьме.

Для чтения арестантам дозволялись исключительно книги серьезного и научного содержания, предварительно просмотренные прокурорским надзором или чинами корпуса жандармов, по принадлежности. Чтение газет и журналов арестантам не дозволялось.

Смотрителям тюремных замков запрещалось принимать, даже для достав­ления прокурорскому надзору, какие-либо книги, приносимые для заключенно­го; отобранные же у последнего при доставлении его в тюрьму, направлялись прокурорскому надзору. Правила эти не распространялись на книги, находив­шиеся в тюремной библиотеке, которые выдавались арестантам для чтения не­посредственно распоряжениями смотрителя, при условии лишь тщательного просмотра их последним по возвращении от каждого арестанта в библиотеку. Тем не менее, как показывает практика, установленный порядок доступа заклю­ченных к литературе не предоставлял абсолютной гарантии от знакомства их с запретными изданиями. Так, по сообщению Департамента полиции от 22 мая 1885 г. № 190[548] в Московскую Центральную пересыльную тюрьму проникали преступные издания партии «Народная воля», которые распространялись среди политических арестантов.

По указанию Главного Тюремного управления, за политическими арестан­тами было установлено «неослабное наблюдение»: при поступлении в тюрьму вещи политических арестантов тщательно осматривались, общение с посто­ронними лицами допускалось только с разрешения губернатора, под контролем тюремных надзирателей. Посылки и письма, получаемые политическими аре­стантами, по поручению губернатора лично просматривались чиновником Де­партамента полиции, который при появлении малейшего подозрения обращался к чинам губернского жандармского управления и охранного отделения. При направлении партии политических арестантов из тюрьмы их вещи осматрива­лись чинами Московской конвойной команды. Однако, по замечанию Депар­тамента полиции, наблюдение за политическими арестантами со стороны чи­новников тюремного надзора велось недостаточное, что повлекло постоянное

2

появление недозволенных изданий и распространение их среди заключенных .

В отношении занятий арестантов ремеслами следовало иметь в виду, что всякого рода занятия производились не иначе как по собственному желанию арестованного. При этом занятия, требовавшие для своего производства каких- либо инструментов, в особенности пил, топоров и др., с помощью которых мог­ло быть повреждено здание или причинено увечье чинам тюремного управле-

3

ния и надзора, или самому арестанту, не дозволялись[549].

Лица, присужденные за государственные преступления к аресту и отдаче в исправительные арестантские отделения гражданского ведомства, содержались в губернских и уездных замках лишь временно, впредь до перевода их в подлежащее место заключения, где они и содержались во всем согласно правилам, установленным общими узаконениями для каждого рода мест заключения по принадлежности. Тем же правилам подчиняются они и во время нахождения в тюремных замках. Присужденные к заключению в тюрьме содержались во всем согласно правилам, установленным для содержащихся в тюрьмах и при полиции. В названных случаях арестанты, присужденные к срочному заключению за государственные преступления, содержатся в особых камерах и не допускались до общения с заключенными прочих категорий.

Осужденные в ссылку на житье как в губернии Сибирские, так и в отдаленные местности Европейской России, подчинялись правилам, изложенным выше для административно-ссыльных, и могли содержаться в одних с ними помещениях.

Ссыльно-каторжные мужского пола из числа государственных преступников немедленно по вступлении судебного приговора в законную силу подвергались наложению оков и бритью половины головы, и затем преступники обоего пола лишались всех тех облегчений, которые дозволялись для арестованных прочих категорий. Они содержались в казенном белье, одежде и обуви1, пользовались пищей из общего котла, без права улучшения за собственный счет, свидание им дозволялось лишь с особого разрешения губернатора, чтение книг ограничивалось исключительно книгами духовно­нравственного содержания, всякие ремесленные занятия, требующие инструментов прекращались и дозволялись лишь письменные упражнения. При условии соблюдения таких ограничений они могли быть обязываемы смотрителем к производству работ, но не иначе как в занимаемых ими камерах.

Полную картину условий содержания политических преступников в тюремном заключении позволяют представить опубликованные отрывки из писем арестантов. Так, в письме М.Р. Ланганса (народоволец, участник покушений на Александра II, по процессу 20-ти был осужден на бессрочные каторжные работы), содержавшегося в Петропавловской крепости, датированном 19 марта 1882 г. говорится: «Что тяжело здесь, так это абсолютное одиночество, какого в иные времена я не испытывал, пища же сносная пока, так как эти дни я покупаю себе ХЛ бут. молока, белого хлеба и пью, как водится, чай. Пока я сижу здесь, вещей мне никаких не нужно, так как пользоваться ими нельзя»[550].

Правовой статус заключенного прекращался с отбытием назначенного судом наказания. Правоприменительную практику можно проследить на примере дела ссыльно-каторжного И. Сморчевского, который был признан судом виновным в участии в Польском мятеже 1863 г., был лишен всех прав состояния и дворянского достоинства, приговорен к ссылке в Сибирь на каторжные работы сроком на 10 лет. По сообщению Московского Обер- полицмейстера 19 октября 1893 г. за № 2250[551], по отбытии наказания И. Сморчевский прибыл в Москву для лечения и свидания с сыном. Департамент Полиции уведомил, что И. Сморчевский может быть оставлен на жительстве в Москве.

По свидетельствам современников тех лет, 12 мая 1887 г. директором госу­дарственной полиции с согласия министра внутренних дел императору была представлена записка «Об изыскании способов борьбы с политическими пре­ступниками», в которой указывалось: «Развитие социально-революционной пропаганды в Империи за последнее десятилетие и значительное увеличение числа лиц, впавших в совершение государственных преступлений, побудило правительство к изысканию наиболее целесообразных мер для предупреждения этого рода преступлений»[552]. По мнению авторов записки, в целях упорядочения системы наказаний для политических преступников, необходимо было предпри­нять ряд законодательных мер на основе следующих принципов: 1) срочность ссылки («история революционного движения указывает, что громадный про­цент людей, насильственно, в виде наказания, оторванных от родины, задумы­вается над своим прошлым и, утомленные лишениями и борьбой с невзгодами всякого рода в ссылке, если не всегда раскаивается в заблуждениях прошлого, то непременно ищет успокоения.»); 2) постепенность административных взысканий, по степени виновного; 3) разъединенность преступных деятелей в ссылке («при распределении ссыльных признано необходимым избегать всякого рода группировки ссыльных в одном месте, ибо всякое сосредоточение револю­ционных деятелей в одном месте ссылки создает революционную школу.»); 4) исправление виновного как конечная цель («Необходимо. преследовать одну задачу. Сломить в каждом отдельном случае революционное упрямство, порвать сложившиеся у него революционные связи и, путем известных лишений, свя­занных с исправительным, срочным наказанием, довести каждого если не до со­знания единственно возможной общественной жизни, при неуклонном уваже­нии к закону и существующему государственному порядку, то, по крайней мере, до необходимости подчиниться этому взгляду вследствие утомления непосиль­ной борьбой»)[553].

По результатам рассмотрения названной записки 12 июня 1887 г. были при­няты Правила «О высылке в административном порядке лиц, вредных для госу­дарственного и общественного спокойствия в какую-либо определенную местность Европейской или Азиатской России», в котором, в частности, содер­жались нормы, уточняющие сроки наказания и места для ссылки революцио­неров: ссылка в отдаленные места Восточной Сибири и на остров Сахалин — до 10 лет, в губернии Западной Сибири и области Степного генерал-губерна­торства — до 8 лет; в Архангельскую губернию и северо-восточные уезды Во­логодской губернии — на срок до 5 лет. При необходимости усиления означен­ных взысканий могло быть применено дополнительное наказание, предшеству­ющее ссылке в форме одиночного тюремного заключения сроком до двух лет. Лица, менее виновные, подвергались одиночному тюремному заключению сро­ком до двух лет, с подчинением, после освобождения, негласному надзору поли­ции. Лица, заслуживающие особого снисхождения вследствие несовершенно­летия, раскаяния и другим причинам, подлежали надзору полиции на родине сроком до трех лет. Для лиц, наименее виновных назначался краткосрочный арест на срок не свыше трех месяцев[554].

Из архивных документов усматривается, что Главное Тюремное управле­ние проводило периодические проверки мест заключения в различных губерни­ях на предмет соблюдения норм, установленных пенитенциарным законодатель­ством. Так, в отношении Главного Тюремного управления от 31 января 1891 г. за № 4 циркулярно сообщалось нижегородскому губернатору: «при посещении некоторых мест заключения в течение минувшей осени начальником Главного Тюремного управления неоднократно было замечено, что заключенные под стражу по обвинению в тяжких преступлениях, а также каторжные и бродяги, содержатся без кандалов и заковываются только при отправлении в ссылку. Ввиду сего и принимая во внимание, что согласно 217 ст. Уст. сод. под стр. изд. 1886 г., означенные категории арестантов должны содержаться в кандалах, на­чальник Главного Тюремного управления просит г-на Губернатора сделать зави­сящие распоряжения к тому, чтобы во исполнение изложенного требования за­кона, во всех тюрьмах вверенной ему губернии налагались кандалы: а) на аре­стантов, содержащихся под стражею по обвинению в тяжких преступлениях в зависимости от «состояния дел» (217 ст.); б) на всех осужденных к ссылке в ка­торжные работы и на бродяг с момента обращения о них приговоров и в тече­ние всего времени заключения до отправления в ссылку»[555].

Усиление мер уголовной ответственности, а также опасная криминогенная обстановка в стране, наблюдавшаяся, как указывалось выше, в плане государ­ственной безопасности, естественным образом повлекли увеличение числа уго­ловных наказаний в виде ссылки на поселение в отдаленные сибирские губер­нии с лишением всех прав состояния (второго по тяжести уголовного наказания, после смертной казни, назначавшегося за совершение государственных пре­ступлений). По данным Главного Тюремного управления, в период с 1861 г. по 1898 г. в Сибирь было сослано 544 человека, включая членов семей, доброволь­но последовавших за ссыльными. Административно-ссыльные, о которых по­вествовалось выше, составляли наибольший процент — 52,1%, ссыльно-посе- ленцы — 31,1%, сосланные на водворение — 14,6%, сосланные на житье — 2,2%. Территориальная локализация ссыльных выглядело следующим образом: Томская губерния — 35,5%, Тобольская губерния — 12,8%, Енисейская губер­ния — 17,1%, Иркутская губерния — 24%, Забайкальская область — 4,8%, Якутская область — 1,7%, Амурская область — 0,2%, Приморская область — 0,7%, остров Сахалин — 3%[556].

Концентрация политических преступников на указанных территориях обу­словливала постоянную опасность в плане сохранения порядка и общественно­го спокойствия. Материалы Департамента полиции, представленные в архивах, подтверждают ведение в то время усиленного контроля над территориями пре­бывания политических ссыльных. Начальник Иркутского губернского жан­дармского управления в секретном письме от 2 сентября 1882 г. за № 283 про­сит Енисейское управление о содействии в производстве дознания по делу об организации преступного сообщества в Сибири. У акушерки Кабаковой была изъята при обыске переписка, ведущаяся между государственными преступни­ками. В числе прочей информации представлялось необходимым проверить факты знакомств ссыльных государственных преступников Симиренко и Б.К. Плесковицкого, Чудновского и Л. Стахевич (урожденной Фигнер), выяс­нить, в каких отношениях они были между собой и велась ли между ними пере­писка во время пребывания в Сибири[557].

В ходатайстве Томского губернатора, адресованном в Департамент Поли­ции в 1894 г.2, сообщались опасения по поводу существования в подведомствен­ной ему губернии более или менее сплоченного кружка политических ссыль­ных, образованного вследствие огромного наплыва таковых в течение послед­них лет в три округа Томской губернии, входящих в состав Алтайского Горного округа. Он отмечает среди ссыльных «тяготение к Алтайскому округу» гу». Так, ссыльно-каторжный Н. Бухг в 1890 г. был переведен в разряд ссыльно-поселен- цев («ссыльных на житье»). Ему было разрешено выехать из Забайкальской об­ласти. Местом своего проживания он избрал Бийск, а в предыдущем году про­сился также поселиться в Барнауле. Другой сосланный в каторжные работы за принадлежность к противозаконному обществу под названием «социально­революционная партия» Ровенский по отбытии каторги был определен на посе­ление в Якутскую область и недавно испросил у Якутского генерал-губернатора дозволения поселиться в том же Барнауле.

Из приведенных архивных источников очевидно, что главы администра­ций ряда сибирских губерний выражают обоснованную озабоченность состоя­нием благонадежности и общественного спокойствия во вверенных им террито­риях в связи с концентрацией государственных преступников, находящихся либо на ссыльном поселении, либо на каторжных работах, либо в администра­тивной ссылке. Как следует из многочисленных донесений губернаторов и по­лицейских чиновников в Департамент полиции, подобные элементы оказывали неблагоприятное воздействие на учащуюся молодежь и местную интеллиген­цию, формируя оппозиционную в политическом отношении социальную среду.

В письмах политических ссыльных, опубликованных в период советской власти, описываются тяжелейшие условия их существования. Известный рево­люционер П. Алексеев писал о Якутской ссылке: «С тоскливым чувством на душе сажусь за письмо и сознаю, что не в силах передать то тяжелое впечатле­ние, которое произвела на меня Якутка. Еще не доехав до места назначения сво­его жилья, чем дальше забирался в глушь, чем дальше знакомился с якутами, которых встречал на пути, со своими товарищами, поселенными среди них, — на душе становилось тяжелее, мрачные думы не покидали ни на минуту.мне казалось, я дальше от воли, дальше от жизни. Ни одной светлой мысли, ни еди­ного просвета души»[558]. Из письма неизвестного якутского ссыльного: «По во­дворении нас в улусе, еще до получения правительственного пособия в количе­стве 5 руб. в месяц и до получения поселенческого надела, мы довольствуемся на счет общества, с каковою целью нас водворяют в юрте именитого якута, ко­торый нас кормит; кормит, разумеется, по-якутски: кониной, вареной слегка, за­частую без соли, и, если твой желудок переваривает, пресной ячменной лепеш­кой, засушенной на голом огне; кашей из кислого молока (по-якутски — «сора) из той же ячменной муки с примесью небольшого количества сосновой коры

(«заболони»). Питьем служит кирпичный чай, о котором вы в Питере и понятия

2

не имеете.».

Воспоминания бывших политических каторжных, опубликованные в пери­од советской власти, свидетельствуют о случаях проявлений со стороны заклю­ченных актов неповиновения, протестов против жестокого обращения со сторо­ны администрации. Например, в литературе часто упоминается т.н. «карийская трагедия», произошедшая на Карийской каторге в 1888-1889 гг. В ответ на бес­церемонный, сопровождавшийся унижениями перевод государственной пре­ступницы Е. Ковальской в другую тюрьму, последовавший в качестве наказания за оскорбление приамурского генерал-губернатора Корфа, заключенные жен­ской тюрьмы объявили голодовку. К протесту присоединилась и мужская часть политических заключенных. Они требовали наказания виновных и удаления тюремного коменданта. Губернское начальство пообещало расследовать происшествие, однако никаких ответных действий так и не последовало.

В 1889 г. заключенные вновь объявили голодовку. Одна из заключенных публично дала пощечину тюремному коменданту с целью спровоцировать тю­ремное начальство. С разрешения министра внутренних дел П.Н. Дурново ей было назначено наказание в виде порки розгами, после исполнения которого четверо заключенных женской тюрьмы и двое мужской в знак протеста покон­чили жизнь самоубийством[559]. Докладная записка великому князю Михаилу Ни­колаевичу от министра П.Н. Дурново по этому поводу описана в воспоминани­ях государственного секретаря А.А. Половцова: «Прошу дать мне записку, пред- ставляенную Дурново, о восстании нигилистов в Сибири и о том, как была вы­сечена женщина, которая отрваилась, а по ее примеру и другие, опасавшиеся подвергнуться той же участи. Дурново на мое замечание, что эти факты, по- явясь в заграничной печати, могут подать повод к парламентским запросам, от­вечает, что это невозможно, потому что закон разрешает сечь ссыльнокаторж­ных женщин. Я ему возражаю, что оправдание хуже тяжести первоначального обвинения, что, разумеется, войны из-за таких парламентских интерпелляций никто не объявит, но что это придаст нравственный авторитет нигилистам в собственных их глазах»[560].

В том же 1888 г. прошли массовые волнения каторжных и ссыльно-посе- ленцев на Сахалине, о которых стало известно не только во всей России, но и за

3

границей[561].

Из неопубликованных писем, сохранившихся в архивах, можно заключить факты оказания помощи ссыльным со стороны товарищей, оставшихся на сво­боде, стремление ссыльных к получению информации о политических событи­ях, происходивших в центральной России. В письме А.Д. Долгушиной к М.О. Сыцянко в Харьков из Нижней Кары говорится об условиях жизни ее и Виташевского Н.А. на Каре: «Николай просил написать Вам, т.к. Вам, вероятно, небезызвестно, что ему самому нельзя писать. Он просит Вас купить ему байко­вое одеяло. вследствие какого-то столкновения в дороге с Загариным Николай попал в штрафной журнал, что может повести к продлению срока каторги. Я на Каре устроилась очень сносно, служу в лазарете. Пишите нам обо всем, что там у вас творится, ведь мы живем в такой глуши, за горами, за дремучими ле­сами, нам конечно очень приятно получать почаще письма из России»[562]. О взаи­мовыручке в среде политических преступников свидетельствует другое письмо, также адресованное М.О. Сицянко: «Милая Маня! «Адель», уезжая, поручил мне из ее денег делать всякие поручения ее и между прочим ежемесячно от­правлять деньги на Кару.»[563]. В письме от 26 января 1885 г. за № 64 Санкт- Петербургский почтовый директор сообщил Департаменту полиции МВД, что в поданной в Санкт-Петербургский почтамт на имя Александра Ртова посылке, посланной в Харьков и возвращенной в Санкт-Петербург за неявкой адресата, при вскрытии после установленного срока хранения были обнаружены печат­ные революционные листы. Среди них оказались два письма с вложенным гек­тографическим отчетом Санкт-Петербургского общества помощи политическим ссыльным и заключенным, адресованные в Москву редакторам Юрьеву и Му­ромцеву. В этом нелегально документе, в частности, было сказано, что «число политических ссыльных и заключенных с каждым днем увеличивается. Необхо­дима немеленая помощь. Пользуясь и на этот раз случаем, напоминаем чест­ной и мыслящей части русского общества о его священной обязанности горяче­го участия в помощи своим политическим мученикам. Просим самого энер-

3

гичного содействия» .

0 социальном составе политических заключенных, сосланных на каторгу, можно судить на основании статистических данных, приведенных исследовате­лями данного вопроса. Так, в период с 1884 г. по 1905 г. на Сахалинской каторге (с 1886 г. она получила статус политической) находилось в среднем 54 полити­ческих каторжанина. Среди них было 17 членов партии «Пролетариат», 4 улья­новца (участники покушения 1 марта 1887 г.), 5 народовольцев, 2 лопатинца. 35% всех каторжан на Сахалине были те, кому смертный приговор был впослед­ствии заменен бессрочной каторгой. По этому процентному показателю полити­ческих заключенных-«смертников» Сахалин был на первом месте (для сравне­ния — на Каре за этот период содержалось 12% «смертников»). Все политиче­ские заключенные были доставлены на Сахалин после отбытия ими части срока в Шлиссельбургской крепости, в каторжных централах и других тюрьмах. По­давляющее большинство революционеров было привезено на остров в возрасте 20-30 лет, что соответствовало обозначенной нами тенденции политической ак­тивности молодежи. Социальное положение каторжных также было характер­ным для того времени: рабочих — 25, студентов — 11, служащих — 5, фельд­шериц — 2, учитель — 1, военнослужащих — 1. По социальному происхожде­нию состав узников Сахалинской каторги выглядит следующим образом: из дворян — 20 человек, из крестьян — 9, из рабочих — 7, из мещан — 6, из духо­венства — 2. Национальный состав сахалинских каторжных: русских — 20, по­ляков — 19, украинцев — 2, немцев — 2, армян — 1, евреев — 1. По половому соотношению на Сахалин было сослано 2 женщины и 52 мужчины. Данные об образовании осужденных представляются следующие: высшее образование — у 3-х человек (юристы, один со степенью кандидата наук), неоконченное высшее образование — у 13-ти человек, среднее — у 7-ми, неоконченное среднее — у 5-ти, начальное — 6-ти[564].

Таким образом, видно, что большинство политкаторжан составляют пред­ставители рабочего класса, русские и соответственно православные, мужского пола, лица, имеющие высшее или среднее оконченное либо неоконченное об­разование. Следовательно, можно заключить, что революционная часть обще­ства имеет определенные качественные (сословные, возрастные, образователь­ные, профессиональные, половые) характеристики независимо от степени уча­стия в оппозиции правительству (от установления негласного полицейского надзора по подозрению в неблагонадежности до замены смертной казни бес­срочной Сахалинской каторгой).

С 1 января 1892 г. были введены в действие Правила «О порядке распреде­ления и отправления в места назначения из губерний Европейской России и Кавказского края осужденных в каторжные работы и добровольно следующих в ссылку семейств их»1. Губернские правления, по вступлении к исполнению во­шедших в законную силу приговоров о лицах, осужденных в каторжные рабо­ты, обязаны независимо соблюдения общеустановленных для отправления ссыльных правил, распорядиться освидетельствовать состояние здоровья таких лиц для определения, могут ли они перенести морское плавание и не страдают ли заразными болезнями. При этом осужденные в каторжные работы арестанты немедленно по вступлении в законную силу приговоров переводятся из уездных в губернские тюрьмы. Неспособные по увечьям, старости и дряхлости к рабо­там, но могущие следовать в путь, каторжные мужчины, равно мужчины старше 55 лет и женщины старше 50 лет, направляются непосредственно губернскими правлениями в ведение Тюменского приказа о ссыльных; туда же и таким же по­рядком высылаются все без исключения евреи и еврейки. Ссыльно-каторжные женщины, как годные, так и не годные к работам, но могущие следовать в ссылку, подлежали направлению непосредственно губернскими правлениями в Московскую Центральную Пересыльную тюрьму, кроме лишь следующих из Бессарабской и Херсонской губерний, из них каторжные женщины посылаются в ведение одесского градоначальника, для помещения в Одесскую тюрьму, где также оставляются и все преступницы каторжного разряда, осужденные в Одес­се.

Каторжные мужчины, способные к работам, из губерний Санкт-Петер­бургской, Петроковской, Олонецкой и Архангельской высылаются Губернскими Правлениями прямо в Москву, для помещения в местную центральную пере­сыльную тюрьму, где содержатся и все такие арестанты из Московской губер­нии, впредь до особых о них распоряжений. Из губерний же Пермской и Вят­ской арестанты этого разряда высылаются в ведение Тюменского приказа о ссыльных. Поступающие в ведение Тюменского Приказа о ссыльных арестанты каторжного разряда подлежали распределению приказом: холостые и те из же­натых, при которых нет семейств, в Тобольскую и Усть-Каменогорскую каторж­ную тюрьмы, а оставшиеся за сим, равно преступники, за коими следуют в ссылку и семейства, так же как и каторжные женщины — в ведение Иркутской экспедиции о ссыльных. Ссыльно-каторжные и их семейства пересылаются по назначению с общими очередными арестантскими партиями, в случае, если не будет дано особых указаний.

Члены семей ссыльно-каторжных, последовавшие за ними к месту каторги, также находились под надзором полиции, об их перемещении необходимо было докладывать в губернскую канцелярию. Так, например, в циркуляре нижего­родского губернатора, датированном декабрем 1893 г. № 6456, адресованном нижегородскому полицмейстеру и уездным исправникам Нижегородской гу­бернии, доводилось до сведения, что по сообщению военного губернатора Зака­спийской области от 4 ноября 1893 г. № 389 жене ссыльно-каторжного государ­ственного преступника Николая Кочурихина — Варваре Кочурихиной разреше­но выехать на родину в Нижегородскую губернию сроком на три года. Кочури- хина выехала из Алатуевского рудника 22 сентября по выданному ей начальни­ком Алатуевской тюрьмы билету № 14991.

Пересылка политических арестантов, приговоренных к каторге, к месту поселения, являлась делом чрезвычайно ответственным для жандармских и по­лицейских чиновников и требовало активизации усилий и скоординированно­сти действий местных и верховных властей. В секретном письме нижегородско­го губернатора от 11 мая 1884 г. № 300 нижегородскому полицмейстеру сообща­лось об уведомлении начальника Главного Тюремного Управления о предполо­жении отправить партию политических арестантов в Сибирь. Партия эта, состо­ящая из 40 человек, должна была прибыть 16 мая поездом № 1 из Москвы в Нижний Новгород в 11 часов 15 минут дня и выступить из Нижнего Новгорода 17 числа на арестантской барже вместе с подлежащей к отправке на этой барже очередной партиею ссыльных, но в особо приспособленном для политических арестантов помещении.

По прибытии в Нижний Новгород означенная партия должна быть переве­зена на пароходную пристань по усмотрению местного инспектора, но тайный советник Галкин — Вранский просил принять необходимые меры к беспрепят­ственному доставлению этой партии на пристань и к немедленной посадке аре­стантов на баржу. Вследствие этого нижегородскому полицмейстеру давалось предписание уведомить губернатора безотлагательно (в тот же день) об отправ­лении означенной партии для сообщения начальнику Главного Тюремного Управления. Во исполнение названного указания пристав 2 Кремлевской части доложил нижегородскому полицмейстеру: «Имею честь донести Вашему Пре­восходительству, что сего числа в 2 часа утра партия политических преступни­ков на пароходе г. Курбатова отправилась в г. Пермь»[565]. Дело по переписке с До- бровоьным флотом о времени отправления партий каторжан на остров Сахалин можно также привести в качестве примера тщательной подготовки полицейских и жандармских органов к пересылке каторжан к месту отбывания ссылки[566].

Статистика показывает, что в течение рассматриваемого периода числен­ность ссыльных в Сибири существенно возрастает: если в 1868 г. в ссылке нахо­дилось 238 744 человек, в 1877 г. — 197 966 человек, то в 1898 г. эта цифра со­ставляет уже 298 577 человек[567]. При этом отметим, что процент бежавших с ме­ста ссылки также представляется на тот период довольно значительным: в Ир­кутской губернии находилось в «безвестной отлучке» 62% ссыльных, в За­байкальской области — 23,4%, в Якутской области — 24,6 %, в Амурской обла­сти — 71,3%[568], что свидетельствует о чрезвычайной слабости административно­го контроля над системой мест содержания ссыльных. Нередким явлением были также побеги из мест заключения: по данным Главного управления на 15 августа 1881 г. было совершено 588 побегов из мест заключения, в том числе из исправительных арестантских отделений — 50, из тюремных замков — 105, пересыльных и каторжных тюрем — 27, помещений при полиции, становых квартир, волостных правлений и прочих арестных домов — 258, при этапирова­нии — 148[569].

В качестве примеров можно привести архивные дела: о бежавших с Угрюмского золотого промысла ссыльно-каторжных Гавриле Антонове и Вуль­фе Гуревиче (Крылове) в 1881 г.[570], о подкопе, произведенном в Амурской тюрьме в 1881 г.[571], о подкопе в Усть-Карийской тюрьме № 6 в 1881 г.[572], о побеге восьми каторжных с Нерчинской каторги в 1882 г.[573]

Многочисленные меры предосторожности со стороны полицейских и жан­дармских чиновников при пересылке политических арестантов все же не обес­печивали абсолютной защиты от побега. Например, в циркуляре Департамента полиции МВД от 31 мая 1888 г. № 1452 сообщалось, что при приеме 28 мая 1888 г. в г. Томске с парохода партии политических арестантов не оказалось на­лицо аккерманской мещанки Устиньи Николаевой Федоровой, осужденной в де­кабре 1887 г. Особым Присутствием Правительственного Сената в каторжные работы на 8 лет. Давалось распоряжение по всей империи о принятии неза-

7

медлительных мер к ее розыску .

Исследователь Н.И. Петренко отмечал, что руководство тюремного ведом­ства постоянно нацеливало администрацию мест заключения на предотвраще­ние и недопущение побегов: «о всех фактах побегов необходимо было не­медленно уведомлять. подробнее о способах побега, какие были причины, способствовавшие побегу; если побег совершился при помощи орудий, каким образом эти орудия оказались у арестантов, производится ли дознание; указать в самих сообщениях, что о результатах дознания будет сообщено особо»[574].

В материалах Комитета Министров сохранились упоминания о том, что в мае 1894 г. министр внутренних дел представил на его рассмотрение проект об­ращения ссыльно-каторжных в работы на заводах Сибири. В числе предполага­емых мер предусматривалось привлечение каторжных к производственным ра­ботам, разрешение им жить на частных квартирах, получать заработок на руки. В Комитете проект не нашел противников, однако председатели департаментов Государственного Совета М.Н. Островский, Н.И. Стояновский и министр юсти­ции Н.В. Муравьев выразили однозначный протест против принятия предложе­ния министра внутренних дел. Они обоснованно указали, что введение этого за­кона приведет к коренному изменению тягчайшего характера уголовного нака­зания в виде ссылки на каторжные работы. Проект был направлен для составле­ния предварительного заключения министру юстиции для последующего его внесения на обсуждение Государственного Совета[575].

В рассматриваемый период продолжается государственная политика цен­трализации системы управления пенитенциарными учреждениями, начатая еще в конце царствования Александра II. Руководство учреждениями, исполнявши­ми уголовные наказания (сюда входили помещения для подвергаемых аресту; арестантские помещения при полиции; тюремные губернские, областные и уездные тюремные замки; Санкт-Петербургская тюрьма; Московская исправи­тельная тюрьма; исправительные арестантские отделения; тюрьмы для содер­жания осужденных к каторжным работам; пересыльные тюрьмы[576]) сосредотачи­валось в Главном тюремном управлении, образованном 27 апреля 1879 г., кото­рое входило в состав МВД. Следует отметить два основных исполнительно-рас­порядительных органа в Главном тюремном управлении: 1) тюремная инспек­ция, на которую возлагались функции нормативно-правового обеспечения дея­тельности уголовно-исполнительной системы, а также контрольно-ревизионные над местными тюремными инспекциями; 2) Совет по тюремным делам, кото­рый с ведома министра юстиции мог обсуждать сметы доходов и расходов, во­просы тюремного устройства, пересылки арестантов и др. Как отмечает иссле­дователь В.О. Лачина, Совет по тюремным делам был специально создан с це­лью обеспечения карательной политики государства, усиления контрольных функций[577].

Закон от 13 июня 1887 г. ввел в управление тюрьмами на местах должности помощников начальников тюрем, помощниц или смотрительниц женских отде­лений. По ст. 26 этого закона штат тюремных работников увеличивался за счет надзирательниц, осуществлявших надзор за содержавшимися лицами женского пола. Положительный результат введения этого положения отмечает известный исследователь пенитенциарной системы дореволюционной России М.Н. Гернет: «женщины-арестантки были, наконец, освобождены от тягостной для них муж-

3

ской стражи» .

Развитие тюремной системы выражается в данный период в расширении количества мест заключения, особенно в виде тюрем. Так, по статистике Глав­ного Тюремного управления за период с 1886 г. по 1902 г. в наиболее крупных административных и промышленных центрах было построено 56 тюрем на 10 614 человек, реконструировано под места заключений 28 зданий на 9 613 че­ловек и приобретено для использования в качестве тюрем 19 частных зданий на 1965 человек[578].

Исследователи отмечали, что после событий 1 марта 1881 г. тюрьмы Рос­сии были переполнены политическими заключенными. Так, В.Н. Дворянов при­водит следующую статистику на основании отчетов Тюменского приказа о ссыльных с 1882 г. по 1886 г.: в Сибирь было сослано (за исключением каторж­ных) 69 885 человек, из них: 47 296 ссыльных (44 637 мужчин и 2 659 женщин) и 22 529 членов их семей (7 030 женщин и 15 559 детей), в том числе: ссыльно­поселенцев 13 484 (12 702 мужчины и 782 женщины); ссыльных, сосланных на водворение, — 8 478 (8 089 мужчин и 389 женщин); ссыльных, сосланных на житье, — 943 (911 мужчин и 32 женщины); административно-ссыльных — 24 391 (22 395 мужчин и 1 456 женщин)[579].

Таким образом, в результате изданных правительством многочисленных нормативно-правовых актов, регламентировавших режим содержания полити­ческих административно-ссыльных, тюремных заключенных, ссыльных посе­ленцев и ссыльно-каторжных, сформировались соответствующие пенитенциар­ные дискриминационно-охранительные отношения, которые представляют со­бой общественные отношения в сфере установления правовых запретов приме­нительно к определенным категориям лиц в зависимости от таких критериев, как политическая благонадежность, идеологические убеждения, степень обще­ственной опасности.

Интересующий нас вид пенитенциарных правоотношений характеризует­ся: 1) юридическим установлением личности каждого субъекта; 2) контролем со стороны управомоченных на то государственных структур в лице МВД (Главно­го тюремного управления, образованного 27 апреля 1879 г., состоявшего из тю­ремной инспекции и Совета по тюремным делам, а с января 1884 г. — Депар­тамента полиции, губернских жандармских управлений), а также прокуратуры, с одной стороны, над каждым субъектом, приговоренным к лишению свободы и, с другой стороны, над всем надзирающим персоналом; 3) нормативно-право­вой ведомственной регламентацией режима содержания политических заклю­ченных; 4) контрольно-надзорной деятельностью по соблюдению, исполнению, использованию и применению действовавшего пенитенциарного законодатель­ства.

Состав пенитенциарных отношений можно определить следующим об­разом. Обязывающими субъектами выступало государство, его судебные, поли­цейские и административные органы в лице судебных палат Особого Присут­ствия Правительствующего Сената, военно-окружных судов и временных воен­ных судов, прокуратуры, вышеназванных структур МВД, в т.ч. жандармских гу­бернских управлений, губернаторов или градоначальников.

Обязанными субъектами пенитенциарных отношений являлись лица, при­влеченные к юридической ответственности в административном и судебном по­рядке за антиправительственную деятельность или подозрение в причастности к ней. Указанные субъекты подразделялись на четыре категории по организаци­онно-правовому режиму ограничения свободы: 1) административно-ссыльные,

2) тюремные заключенные, 3) ссыльные поселенцы, 4) ссыльно-каторжные. Ис­ходя из этой дифференциации следует различный объем субъективных прав и юридических обязанностей, свойственный каждой группе.

Объектом рассматриваемых правоотношений выступают охранительные отношения, возникающие в сфере лишения или ограничения свободы лиц, со­вершивших предусмотренные законом государственные преступления. Обозна­ченная категория представляется нам комплексной и включает в себя целую группу отношений, первая из которых связана с режимом содержания лиц: административно-ссыльных, заключенных, ссыльно-поселенцев, ссыльно­каторжных; вторая — с процессом функционирования надзирающего охрани­тельного персонала тюрем и иных мест лишения и ограничения свободы и тре­тья — с материально-техническим обеспечением различного рода пенитенциар­ных учреждений.

Содержанием изучаемых правоотношений служит совокупность субъек­тивных прав и юридических обязанностей субъектов — участников данного вида правоотношений. Особенностью правового статуса обязывающих субъек­тов было совмещение субъективных прав и юридических обязанностей в вы­полнении одних и тех же полномочий. Так, субъективные права как должност­ные лица они могли реализовать только используя свои полномочия и выполняя, соответственно, юридические обязанности.

В этой связи обязывающие субъекты имели право и были обязаны: 1) контролировать неукоснительное соблюдение правил ограниченного перемеще­ния осужденных лиц к назначенному месту отбывания наказания; 2) обеспечить режим законности при содержании административно-ссыльных, заключенных, ссыльно-поселенцев, ссыльно-каторжных; 3) систематически проводить меры превентивного характера, как-то: а) осмотр любого имущества, в т.ч. литерату­ры, доставляемого арестантам извне; б) обыски, выемки среди арестантов с це­лью выявления и изъятия запрещенных к хранению предметов; в) контроль переписки лиц, осужденных по политическим преступлениям (перлюстрация); г) в отношении ссыльно-каторжных лиц мужского пола — применять особые средства предосторожности, предусмотренные законом (заключать в кандалы, брить половину головы); 4) применять меры дисциплинарного взыскания за на­рушение режима содержания заключенных и ссыльных; 5) предавать правосу­дию лиц, совершивших преступления в местах лишения или ограничения сво­боды; 6) в соответствии с установленными законом правилами содержания за­ключенных своевременно поддерживать их жизнедеятельность (обеспечение питанием, одеждой, обувью); 7) своевременно сообщать вышестоящим долж­ностным лицам о ненадлежащем поведении надзираемых лиц; 8) способство­вать исправлению лиц, находящихся под стражей посредством обеспечения их соответствующей литературой, приобщения к труду, влияния русской право­славной церкви и пр.; 9) контролировать добросовестное выполнение исправи­тельно-трудовых работ ссыльно-каторжными заключенными; 10) осуществлять надзор за образом жизни административно-ссыльных и ссыльно-поселенцев на предмет профилактики побега или занятия запрещенными видами деятельно­сти.

Обязанные субъекты имели различный объем прав, в зависимости от при­надлежности к той или иной категории. Так, административно-ссыльные и ссыльно-поселенцы имели право: 1) заниматься всеми разрешенными законом видам деятельности; 2) экстерном получать среднее и высшее образование;

3) иметь семью; 4) обладать не изъятым из оборота имуществом (в т.ч. право на собственное жилище); 5) право ограниченного поднадзорного перемещения и выбора места проживания и жительства в пределах назначенной территории от­бывания наказания; 6) требовать зашиты со стороны администрации, полиции, суда от любых преследований, посягательств каких бы то ни было преступных элементов; 7) пользоваться всеми доступными видами транспорта и связи с пра­вомерными целями (например, получения различного рода информацию, не запрещенную законом, доставки какого-либо имущества, не воспрещенного за­коном, приезда родственников и т.д.); 8) приобретать, хранить и распространять не воспрещенную законом литературу; 9) требовать в период предварительного заключения отдельного содержания от подследственных и обще-уголовных аре­стантов.

Другие категории обязанных субъектов имели несоизмеримо более ограни­ченный объем прав. Так, тюремные политические заключенные имели формаль­ное право на 1) поддержание своей жизнедеятельности (питания, одежды, прогулок); 2) совместные прогулки и посещения тюремной церкви для содержа­щихся в общем помещении; 3) ограниченный доступ к литературе разрешенно­го содержания; 4) перлюстрированную переписку; 5) получение посылок, про­шедших соответствующий досмотр; 6) заниматься не запрещенными видами де­ятельности под контролем надзирателей; 7) за счет собственных средств приоб­ретать имущество, не воспрещенное законом; 8) пользоваться медицинской помощью, предоставляемой тюремной больничной службой.

Для тюремных заключенных привилегированных сословий, не лишенных прав состояния, предусматривалось право не носить тюремную одежду, пользо­ваться своей, питаться не из общего котла.

Наиболее ограниченной в правах категорией субъектов рассматриваемой нами группы пенитенциарных отношений были ссыльно-каторжные. В свою очередь, из них лица мужского пола подвергались особым лишениям. К их правам можно отнести: 1) получение казенного белья, одежды, обуви, пищи из общего котла, без права улучшения за собственный счет, 2) свидания с родственниками с особого разрешения губернатора, 3) чтение книг духовно­нравственного содержания, 4) письменные занятия.

К общим юридическим обязанностям административно-ссыльных, тюрем­ных заключенных, ссыльно-поселенцев, ссыльно-каторжных относится неу­коснительное соблюдение правил содержания лиц, ограниченных или лишен­ных свободы, исполнение требований надзирающих должностных лиц, преду­смотренных в нормативно-правовых актах, приведенных выше.

На основе общеимперских нормативно-правовых актов для каждой тюрь­мы, где содержались политические заключенные, принимались инструкции — локальные нормативно-правовые акты, утвержденные товарищем министра внутренних дел, генералом П.В. Оржевским. К их числу относится, например, инструкция от 4 августа 1884 г., состоящая из 70-ти параграфов, 8 из которых вывешивалось на стенах одиночных камер. Инструкция действовала до 1897 г. В соответствии с этим нормативно-правовым актом к обязанностям заключен­ных относилось: 1) соблюдение полной изоляции путем отсутствия какого бы то ни было общения с внешним миром, с другими узниками, с жандармами; 2) подчиняться запрету на физический и умственный труд, в частности, пользова­ние книгами тюремной библиотеки[580].

В этой Инструкции регламентировалась деятельность тюремной админи­страции во главе с Начальником жандармского управления. Предусматривались также должности тюремного врача и священника. При необходимости фор­мировался комитет, состоявший из начальника жандармского управления, двух его помощников, а в случае надобности — тюремного врача и священника. В сферу компетенции этого органа входили административные и хозяйственные вопросы[581].

К особым обязанностям, характерным для административно-ссыльных и ссыльно-поселенцев, относятся: 1) своевременно проходить регистрационный контроль независимо от места нахождения; 2) испрашивать разрешения властей на перемещение в пределах разрешенной для проживания местности либо для выезда в другой регион; 3) не чинить препятствий должностным лицам в осу­ществлении ими контрольно-надзорных полномочий, а именно: обеспечить сво­бодный доступ в собственное жилище, предъявлять имущество для досмотра и обыска; 4) выбирать только разрешенные законом виды профессиональной и общественной деятельности; 5) избегать участия в незаконных собраниях; 6) постоянно иметь при себе и по первому требованию властей предъявлять документ, удостоверяющий личность, статус в связи с избранной мерой ограни­чения свободы; 7) испрашивать разрешения у полицейских чиновников на при­езд и проживание родственников, на получение образования и т.д.

Наряду с общими, можно выделить особенную категорию обязанностей тюремных заключенных: 1) передавать на предварительное рассмотрение лиц прокурорского надзора и чинов корпуса жандармов записи, письма и деловые бумаги, полученные на имя заключенных; 2) не контактировать с другими аре­стантами во время прогулки, посещения тюремной церкви, а также в комнате свиданий.

Специальные обязанности ссыльно-каторжных разделялись в соответствии с половым признаком. Так, лица мужского пола, осужденные на каторжные ра­боты за совершение политических преступлений, были обязаны находиться в оковах, с головой, бритой наполовину. К специальным обязанностям, характер­ным для обоих полов, относились: 1) содержаться в казенном белье, одежде и обуви; 2) пользоваться пищей из общего котла, без права улучшения за соб­ственный счет; 3) получать особое разрешение губернатора на каждое свидание с родными; 4) по усмотрению смотрителя могли привлекаться к производству работ только в своих камерах.

Рассматриваемые пенитенциарные правоотношения в сфере содержания политических преступников можно классифицировать как: охранительные (по функциям права), императивные (по методу правового регулирования), пуб­лично-правовые (по характеру властного субъекта), относительно-опреде­ленные (по степени определенности субъектов), материальные, уголовно-испол­нительные с включением процессуальных элементов в тех случаях, когда орга­ны полиции непосредственно, а администрация — через суд были уполномоче­ны применять юридическую ответственность (по отраслям права); сложные, возникающие между несколькими субъектами (по количеству сторон), т.к. на стороне государства выступает целый ряд лиц[582]; длящиеся или долговременные (по времени действия).

Исходя из анализа определения состава и классификации, можно сделать вывод о том, что пенитенциарные отношения по своим качественным характе­ристикам действительно принадлежат к охранительным правоотношениям, но в то же время, являются их обособленной составляющей.

Изучение комплекса пенитенциарных отношений в период правления Александра III позволяет сделать следующие выводы. Прежде всего необходи­мо отметить количественные изменения, связанные с созданием новых тюрем для содержания политических заключенных и реконструкцией прежних. Необ­ходимо также указать на обширный массив нормативно-правовых актов, соста­вивших юридическую основу функционирования тюремных мест. В частности, регламентировались такие вопросы, как ужесточение условий содержания за­ключенных, права и обязанности тюремно-надзирательного персонала с одной стороны и заключенных — с другой, усиление мер юридической ответственно­сти по отношению к заключенным за нарушение режима содержания.

Изменениям в сторону ужесточения подверглись также условия отбывания уголовного наказания для политических заключенных, находящихся на положе­нии ссыльно-поселенцев, ссыльно-каторжных, административно-ссыльных. В этой связи необходимо отметить, что все названные тенденции имеют ярко вы­раженный усиленно репрессивный характер, что вызывало резко негативную реакцию как среди осужденных (восстания, побеги, голодовки, суицид), так и в широких общественных кругах, в т.ч. в средствах массовой информации. Тем самым подрывался авторитет, престиж самодержавия. Отсюда нельзя однознач­но положительно оценивать комплекс законодательных, организационных меро­приятий правительства в сфере развития пенитенциарных отношений в период правления Александра III.