§ 2. Образовательные дискриминационно-охранительные отношения в период правления Александра III

Процесс регламентации образовательных отношений дискриминационно­охранительного характера формируется в Российской империи параллельно с либеральными преобразованиями Александра III.

Следующей категорией источников являются локальные подзаконные нор­мативно-правовые акты, такие как циркуляр нижегородского губернатора «О приведении в исполнение распоряжения Министерства народного просвещения воспретить воспитанникам средних учебных заведений посещение клубов, трактиров, кофеен и т.п. мест» от 20 января 1883 г. № 1517[143].

Актами правоприменения, регламентировавшими образовательные дискри­минационно-охранительные отношения, являлись: циркуляры Министерства народного просвещения «Об исключении из числа учащихся.» от 19 мая 1883 г.[144], от 15 апреля 1883 г. № 320/1398[145]; циркуляры Попечителя Московского учеб­ного округа «Об исключении из числа учащихся.» от 24 апреля 1885 г. № 301/74[146], от 22 января 1887 г.

Учитывая активное участие молодежи в подпольной революционной дея­тельности в рассматриваемый период, направленность охранительного внутри­политического курса Александра III на сферу образования, вполне объяснима. Отличительной особенностью этой области охранительного правового регули­рования является четко прослеживающаяся тенденция продолжения политики строжайшего государственного контроля над системой образования, начатая еще при Александре II.

По нашему мнению, такое направление деятельности правительства в от­ношении образования в высшей степени оправданно. Как показывал историче­ский опыт, либерализация образовательной сферы приводила к отрицательным для государства последствиям. Они выражались в том, что вырастало поколе­ние, стремящееся к оппозиции правительству, и вместо конструктивного со­трудничества, карьерного роста, легитимных профессиональных достижений, направляло свою энергию, талант на борьбу с существующим строем.

Реформированная при Александре II система народного образования носи­ла многослойный и разнонаправленный характер. Так, высшее образование, ре­гламентированное Университетским уставом 1863 г.[149], отличалось либеральной направленностью, автономией, институтом выборности должностей и т.д., в то время как среднее и начальное образование уже в тот период характеризовалось консервативными началами, которые выражались, в частности, в приоритете церковного образования.

Так, еще в 1860 г. начальник штаба корпуса жандармов П.А. Шувалов представил императору Александру II записку, в которой выразил общее прави­тельственное мнение относительно реформирования образовательной системы. «Правительство должно принять безотложные и деятельные меры, — пишет он, — дабы стать во главе сего движения, обратить на пользу бессознательное увле­чение праздных и бродящих умов, дабы правильным, зрело обдуманным руко­водством предупредить всякую возможность уклонения к вредным началам, коих присущность очевидна»[150].

3

согласии с духовным ведомством» .

В качестве языка преподавания устанавливался русский, учебный курс ограничивался законом Божьим, чтением книг гражданских и церковных, письмом, первыми четырьмя действиями арифметики и церковным пением. Эти изменения были в духе М.Н. Каткова, утверждавшего: «Предметы, вводимые обязательно для преподавания в школе, должны быть таковы, чтобы сущность преподавания как можно менее зависела от произвола или личности преподава­теля. Такова математика, таковы древние языки»[152].

Следующим звеном образовательной системы Российского государства в этот период было гимназическое образование, которое приравнивалось к сред­нему. Наравне с классическими университетскими гимназиями создавались ре­альные гимназии, которым предоставлялось право аттестовывать своих воспи­танников для поступления не в университеты, а лишь в технические высшие учебные заведения, поскольку направленность получаемого в них образования носила более практический характер, нежели научный. Русская обществен­ность, в т.ч. и известный идеолог учебных реформ 60-70-х гг. XIX в. М.Н. Кат­ков встретили введение подобных учебных заведений негативно: «.для какой надобности под видом преобразования должно было совершиться превращение половины русских гимназий в эти странные учебные заведения?..

Поддерживал идею разделения классического университетского и практи­ческого, реального образования К.П. Победоносцев: «Плохо дело, когда школа отрывает ребенка от среды его, в которой он привыкает к делу своего звания — упражнением с юных лет и примером, приобретая бессознательно искусство и вкус в работе. Кто готовится быть кандидатом или магистром, тому необходимо начинать учение в известный срок и проходить последовательно известный ряд наук; но масса детей готовится к труду ручному и ремесленному. отрывая де­тей от домашнего очага с такими мудреными целями, мы лишаем родителей и семью рабочей силы, которая необходима для поддержания домашнего хозяй­ства, а детей развращаем, наводя на них мираж мнимого или фальшивого и от­реченного от жизни знания, подвергая их соблазну мелькающих перед глазами образов суеты и тщеславия»[154]. Таким образом, подчеркивается рациональное на­чало в процессе обучения и выводится принцип его целесообразности. К.П. По­бедоносцев указывает на необходимость преемственности социальной среды, образа жизни учащегося такому содержанию образовательного курса, который включал бы в себя знания, умения и навыки, необходимые для логического про­должения семейных традиций. «Недостаток практических знаний, непосред­ственно приложимых к жизни, разобщает человека с средою, в которой он жи­вет; наоборот, наличность таких знаний позволяет ему чувствовать себя в ней хорошо и удовлетворять ея требованиям. Такова общая мысль, лежащая в осно­вании многообразных профессиональных учебных заведений, учрежденных в

2

минувшее царствование» .

При этом, например, Б.Н. Чичерин, напротив, в числе основных причин кризиса 70-80-х гг. XIX в. выделял резко снизившийся уровень образования России, обоснованный в т.ч. его более практическим характером, нежели тео­ретическим: «Серьезная работа над высшими теоретическими вопросами под­нимает людей и умственно, и нравственно; чисто практические интересы, напротив, если они вращаются в мелкой сфере, понижают и умы, и характеры»[155].

В целом Положение «О начальных народных училищах» от 14 июля 1864 г.[156] расценивалось на тот момент либеральной общественностью как яркий показатель боязни, с которой правительство относилось к широкому развитию народного образования даже в самый разгар «великих реформ». После карако- зовского выстрела и назначения министром просвещения графа Д.А. Толстого правительство Александра II принимается за новый, еще более консервативный пересмотр нормативно-правового регулирования системы образования. В ре­скрипте от 13 мая 1866 г., представленном на имя председателя Комитета Ми­нистров, говорилось: «Провидению угодно было раскрыть пред глазами России, каких последствий надлежит ожидать от стремлений и умствований, дерзновен­но посягающих на все, что для нея искони священно, на религиозные верова­ния, на основы семейной жизни, на право собственности, на покорность закону и на уважение к установленным властям»[157]. В 1866 г. было издано Высочайшее повеление, предписывавшее принять «меры, которые могли бы быть приняты к прекращению издания и изъятию из употребления вредных для молодого поко­ления учебников»[158]. В 1868 г. был издан новый закон «.О частных училищах»[159], требовавший, чтобы учебный план каждого училища был утвержден попечи­телем округа, и обязательно включал такие предметы, как Закон Божий, русский язык, а в тех училищах, где изучаются история и география, — плюс ко всему обязательно должны быть предметы: русская история и русская география. В том же году принимается закон «О домашних наставниках, учителях и учи­тельницах», устанавливающий, что звания домашних наставников и учителей учреждены «для содействия общим видам правительства в отношении к народ­ному просвещению»[160]. В 1874 г. было утверждено новое Положение «О народ­ных училищах»[161], существенно изменившее систему управления народных учи­лищ. Губернские и уездные училищные советы были введены под председатель­ство предводителей дворянства, упразднялось пополнение уездных советов по­печителями училищ.

Оппозиционно настроенные современники той эпохи, в частности, В.Г. Короленко, отмечают чрезвычайную непопулярность реформ Д.А. Толстого

в «средних кругах тогдашнего» общества, придавая ей «.значительную роль в оппозиционном настроении застигнутых ею молодых поколений»[162]. Но даже апологету правительственной политики в области образования графу Д.А. Тол­стому пришлось возражать против ряда кардинальных требований, высказан­ных в заседании Комитета Министров в 1879 г., посвященном разработке плана борьбы с революционерами: передать народную школу духовенству, исключить

участие земства в развитии народного образования, закрыть учительские семи-

2

нарии[163].

Исследователи неоднозначно оценивают учебную реформу 60-70-х гг. XIX в. Так, советские авторы, в частности, В.А. Твардовская, указывают, что очевидно «десятилетие реформы оказалось достаточным сроком, чтобы усо­мниться и в ее способности уберечь молодое поколение от революционных ве- яний»[164]. Ярким подтверждением тому является мнение современников проводи­мых в стране преобразований, к числу которых относился К.Н. Леонтьев, сто­ронник М.Н. Каткова в сфере преобразований учебного процесса, он уделял внимание и негативным аспектам этой реформы: «.молодые люди, утомляясь бесплодным изучением древних языков... бросают и идут в нигилисты. мера эта, направленная противу нигилизма, к несчастию способствует ему»[165].

Даже известный своими либеральными убеждениями Б.Н. Чичерин в своей записке императору Александру III пишет: «В свободных странах сменяются в правительстве охранительная партия и либеральная, меняются иногда програм­мы учения, но все эти перемены не имеют влияния на положение учащихся, ибо все одинаково сознают, что тут необходимо прежде всего постоянное и твердое руководство. У нас же отношения начальства к учащемуся юношеству беспре­рывно переходят из одной крайности в другую, как будто нарочно для того, что­бы сбить с толку молодые умы и не оставить в них ни одного твердого понятия. Конечно, когда вожжи были слишком натянуты, нужно послабление. Но чтобы само правительство добровольно вносило в учебные заведения смуту и разлад, возбуждая юношество, возмущая всех разумных людей и вызывая громкие ру­коплескания легкомысленных агитаторов, чтоб оно, в погоне за популярностью, вело к систематическому разрушению учреждений, в которых воспитываются молодые силы, этому едва ли представляет пример какая-либо другая европей­ская страна. Положить как можно скорее конец этой растлевающей деятель­ности, грозящей гибелью молодому поколению, такова насущная потребность дня. На юношестве, по самым его свойствам, всего более отражается обще­ственная смута, тут легкомысленный либерализм вреднее, чем где-либо»[166].

Переход к дискриминационно-охранительной направленности в сфере об­разования ассоциируется с личностью нового министра народного просвещения И.Д. Делянова. Он был назначен на этот пост в 1882 г. Либеральная обществен­ность называет его «верным слугой долгого периода систематической реак­ции»[167]. Б.Н. Чичерин пишет в своих воспоминаниях о И.Д. Делянове: «.он ум­ственно был полное ничтожество, а нравственно совершеннейший подлец, хо­лоп всякого, у кого есть сила и власть»[168]. Профессор И.В. Оржеховский характе­ризует его как «закоренелого рутинера и реакционера, известного своим угодни-

4

чеством перед власть имущими» .

Программа преобразований системы просвещения, сформулированная И.Д. Деляновым, заключалась в следующем: 1) в области начальной школы — уклон на привитие практических навыков (развитие системы промышленных и про­фессиональных школ) и сокращение за счет этого количества детей из низших сословий в гимназиях; 2) в средней школе — наведение порядка и дисциплины, сохранение классической системы образования, открытие исключительного до­ступа в высшие учебные заведения только выпускникам гимназий; 3) в высшей школе — ликвидация университетской автономии, качественное улучшение сту­денческого состава за счет уменьшения «выходцев из числа умственного про­летариата»[169].

Первым этапом реализации обозначенной программы явилось наведение порядка в системе средней и высшей школы.

В изданном 20 ноября 1882 г. Министерством народного просвещения цир­куляре говорилось: «в последнее время в 13 гимназиях и одной прогимназии и в 10 реальных училищах обнаружились на отдельных учениках более или менее заметные следы пагубного влияния преступной пропаганды и что, сверх того, за то же самое время в 14-ти гимназиях и 4-х реальных училищах имели место крупные коллективные беспорядки или же неслыханные и почти невероятные бесчинства отдельных учеников. ученики среднеучебных заведений вообще недостаточно строго исполняют установленные для них правила относительно форменной одежды, наружного благоприличия, благопристойности. Из всех этих данных и сведений нельзя не вывести того заключения, что надзор за уча­щимися значительно ослабел.»[170].

В циркуляре нижегородского губернатора от 20 января 1883 г. № 1517[171] со­общается о распоряжении Министерства народного просвещения воспретить воспитанникам средних учебных заведений посещение клубов, трактиров, ко­феен и т.п. мест в целях поддержания дисциплины. В целях содействия реализа­ции этих мер Министерство внутренних дел просило начальников губерний принять меры, чтобы полицейские чины имели наблюдение за неуклонным ис­полнением воспитанниками средних учебных заведений этого распоряжения и оказывали бы возможное содействие лицам учебного ведомства по возложенно­му на них надзору за учениками всех этих учебных заведений. Для удобства ве­дения этого надзора Министерство народного просвещения распорядилось, что­бы каждого воспитанника снабжали особым билетом, для предъявления его в случае требования со стороны начальства или полиции.

Действительно, многочисленные архивные документы тех лет убедительно свидетельствуют о преступлениях и проступках политического характера уче­ников средних учебных заведений: 1) ученик II класса Ямуторовского уездного училища Н. Полячек, православный, сын ссыльного по Польскому восстанию, исключен за нетрезвое поведение, сношение с политическими ссыльными и заявленное нежелание учиться закону Божию (циркуляр Министерства народ­ного просвещения 19 мая 1883 г.[172]); 2) ученики Харьковского земледельческого училища С. Лазуренко, сын крестьянина, 19 лет, и И. Шепеленко, сын мещани­на, 22 года, православные, исключены из училища за чтение и попытку распро­странения среди своих товарищей недозволенных цензурой книг; 3) ученик VIII класса Каменец-Подольской гимназии А. Эппельбойм, 19 лет, сын мещанина, иудейского вероисповедания, исключен из названной гимназии за предосуди­тельное направление и за сношение с лицами политической неблагонадежно­сти; 4) ученики Кубанской гимназии: сын капитана Медведев Валентин, VII класса, 18 лет, и сын священника Г. Поярков, VI класса, 16 лет, православные, исключены из гимназии за хранение и переписку брошюр вредного направле­ния (циркуляр Министерства народного просвещения от 15 апреля 1883 г. № 320/1398[173]); 5) выбывший из VII класса Шавельской гимназии ученик Ф. Гас- селькус находился в сношении с политическими преступниками и принимал участие в издании и распространении между учениками гимназии гектографи­ческой газеты (циркуляр Попечителя Московского учебного округа от 24 апреля 1885 г. № 301/74[174]); 6) запрещается поступление в какое-либо учебное заведение бывшему ученику гимназии VII класса Рыбинской гимназии Берману Лику, из крестьян, 19 лет, иудейского вероисповедания, за участие в распространении книг и брошюр антиправительственного направления (циркуляр Попечителя Московского учебного округа от 22 января 1887 г. № 61/79[175]); 7) ученик VII клас­са Костромской гимназии Леонид Голдрин, сын коллежского регистратора, 18 лет, «за посещение сборищ молодых людей без ведома и разрешения начальства гимназии»; 8) ученик Таганрогской гимназии Елеазар Богораз, 19 лет, мещанин, иудейского вероисповедания, исключен за хранение книг вредного направления;

9) ученик IV класса гимназии Новгородской губернии Константин Скурата, 16 лет, сын чиновника, православный, исключен за крайне вредное направление;

10) ученик VII класса Старобельской гимназии Михаил Эстрович исключен в связи с арестом и привлечением к дознанию по обвинению в распространении антиправительственной пропаганды между учениками гимназии, в которой обу­чался (циркуляр Попечителя Московского учебного округа от 27 июня 1887 г. №1123/1202[176]); 11) ученик Прилукской гимназии VIII класса: сын казака, 19 лет, и сын Виртембергского подданного, 20 лет, исключены за неоднократное и упорное нежелание подчиняться распоряжениям начальства гимназии, за подстрекательство к тому же непослушанию своих товарищей и за крайне дерз­кое обращение к начальству гимназии; 12) ученик Мариампольской гимназии Владимир Норверт, сын помещика, 20 лет, православный, исключен ввиду при­влечения их к дознанию по обвинению в государственном преступлении; 13) ученик VI класса Киевского реального училища Леонтий Коркошко, сын кре­стьянина, православный, 17 лет, исключен за расклейку прокламаций возмути­тельного содержания (циркуляр Попечителя Московского учебного округа от 15 ноября 1888 г. № 923/1000[177]).

Министерство народного просвещения периодически через попечительства учебных округов доводило до руководства учебных заведений списки учеников, совершивших предосудительные проступки, с указанием относительно каждого из них как самого проступка, так и распоряжения министерства, последовавше­го за этим. Так, например, в списке, разосланном попечителям учебных округов в августе 1886 г., указывались четыре бывших ученика гимназий, исключенных с формулировками: «за крайне предосудительные направления», «за политиче­скую неблагонадежность»[178].

Из приведенного списка учащихся гимназий, исключенных за неблагона­дежность, видно, что в большей степени удалению из средних учебных заведе­ний подвергались в 1883 и 1887 гг. Первая дата связана с реализацией охрани­тельного правительственного курса, направленного на ликвидацию последствий революционного кризиса конца 70-х - начала 80-х гг. XIX в. Следующий подъ­ем, вероятно, вызван отрицательной реакцией изданием учащейся среды на из­дание циркуляра Министерства народного просвещения от 18 июня 1887 г., об­щеизвестного под названием «О кухаркиных детях»[179].

Об ужасающей ситуации с дисциплиной в Новочеркасской и Одесской гимназиях говорится в письме бывшего директора Д. Щеглова к К.П. Победо­носцеву. В течение 25 лет в Новочеркасске директором гимназии был г. Робуш, покровительствовавший преподаванию «безбожия» ученикам, лояльно относив­шийся к антиправительственной агитации среди учащихся. «Ученики пьян­ствовали, буйствовали, наводили страх на соседей, на городских дам и предава­лись либерализму, философскому и политическому»[180]. Решением Министерства народного просвещения директор Робуш был отстранен от заведования гимна­зией, новому директору было поручено навести порядок в учебном заведении. Однако все попытки поднять дисциплину привели к ряду покушений на жизнь директора, в результате которых он был вынужден перевестись в другую гимна­зию. Аналогичная ситуация произошла с Д. Щегловым, квартира которого была взорвана пороховым снарядом. Он доводил до сведения вышестоящего началь­ства, что преподаватели гимназии перечисляют деньги на какие-то подозритель­ные цели. Студенты в каникулярное время открыто собирали деньги на агитаци­онные цели. О смерти императора Александра II говорили в Новочеркасске еще утром 1 марта 1881 г., а в каменноугольных копях пропало больше 100 патронов динамита и несколько пудов пороха. «При этом, — пишет Щеглов, — когда я после того приехал в С.-Петербург, то от г. министра услышал упрек в бестакт­ности, а от г. товарища министра — в излишней подозрительности»[181]. Подтвер­ждением его опасений явилось то, что одним из участников, покушения на им­ператора Александра III 1 марта 1887 г. оказался студент из казаков, воспитан­ник той самой Новочеркасской гимназии. «.пора России освободиться от этого кошмара, в своей сущности ничтожного, освободиться от того величайшего по­зора, что русский царь служит целью преступных покушений со стороны мо­лодежи, обучающейся в казенных учебных заведениях»[182].

В рассматриваемый период Министерством народного просвещения пред­принимаются меры к восстановлению воспитательного уровня в средних учеб­ных заведениях. С этой целью 11 февраля 1891 г. было испрошено Высочайшее соизволение, которым Министерству было разрешено просить содействия ге­нерал-губернаторов, губернаторов и предводителей дворянства, почетных попе­чителей различных учебных заведений для учреждения ученических пансионов при гимназиях. На всеподданнейшем докладе императором было собственно­ручно написано: «Радуюсь этому доброму и полезному началу»[183].

Еще более многочисленные беспорядки в рассматриваемый период наблю­даются в студенческой среде. Как справедливо отмечают источники тех лет, иногда беспорядки представляли собой лишь факты внутренней университет­ской жизни и не перерастали в политические волнения. Например, ярославский губернатор в своем отчете за 1881 г. объяснял, что твердость издаваемых мини­стерством народного просвещения правил и указаний для учащейся молодежи остановила попытки студентов Демидовского юридического лицея ходатайство­вать о расширении прав их внутреннего управления, на котором министр поста­вил отметку: «дай Бог, чтобы это было так и впредь»[184].

Однако чаще всего беспорядки сливались с общим политическим волнени­ем общества. В архивных документах постоянно встречаются правопримени­тельные акты Министерства народного просвещения и подведомственные цир­куляры, издаваемые попечителями учебных округов, об исключениях студентов из высших учебных заведений с запрещением продолжения обучения и занятия педагогической деятельностью ввиду политической неблагонадежности, уча­стия в демонстрациях, публичных акциях протеста и т.д. В числе таковых мож­но выделить предписания Министерства народного просвещения от 19 января и 28 февраля 1894 г. № 1257 и № 41[185] об исключении 8-ми студентов Московского университета по политической неблагонадежности; предложение министра на­родного просвещения от 15 мая 1894 г. № 9538[186] об исключении 2-х студентов из Варшавского ветеринарного института за участие в проходившей в г. Варшаве 5 апреля 1894 г. политической демонстрации. К подведомственным актам можно отнести циркуляр попечителя Московского учебного округа от 8 февраля 1894 г.[187] об исключении по одному студенту из таких учебных заведений, как: Юрьев­ский университет, Юрьевский ветеринарный институт, Варшавский ветеринар­ный институт, Варшавский университет, Харьковский ветеринарный институт по основанию их политической неблагонадежности; циркуляр попечителя Мо­сковского учебного округа от 15 ноября 1888 г. № 923/1000[188] о воспрещении вся­кой педагогической деятельности 2-м студентам, исключенным из Импера­торского Санкт-Петербургского университета, 11-ти студентам — из Деми­довского юридического лицея в г. Ярославле вследствие политической не­благонадежности; циркуляр попечителя Московского учебного округа от 18 мая 1887 г. № 748/824[189] о доведении информации о непринятии в другие учебные за­ведения 2-х бывших студентов Петровской земледельческой и Лесной академии «за учиненное ими в Петровских выселках буйство»; циркуляр попечителя Мо­сковского учебного округа от 27 июня 1887 г. № 1123/1202[190] о лишении права по­ступать в какое-либо учебное заведение Министерства народного просвещения 19-ти бывших студентов Института сельского хозяйства и лесоводства в Новой Александрии, уволенных из института «за беспорядки в здании и буйство», и 3­х — вследствие политической неблагонадежности, Харьковского императорско­го университета: медицинского факультета — 8-ми студентов, юридического факультета — 2-х студентов, Ветеринарных Институтов: Казанского — 1-го сту­дента и Харьковского — 2-х, уволенных вследствие политической неблагона­дежности; циркуляр попечителя Московского учебного округа от 20 сентября 1891 г. № 742/819[191], которым сообщается о воспрещении педагогической дея­тельности без права поступать в какое бы то ни было учебное заведение Мини­стерства народного просвещения 2-м студентам, исключенным из Варшавского университета, 1-му — из Технологического института, 1-му — из Ветеринарно­го института вследствие уличения их в противоправительственной агитации, 11-ти студентов Императорской Военно-Медицинской академии, 1-му — из Дерптского университета, 1-му — из Дерптского Ветеринарного института — «за участие в производстве беспорядков при похоронах Щелгунова»; 10-ти сту­дентам Казанской Духовной академии — за несоответствующий воспитанникам Духовной академии образ мыслей, шаткость религиозного чувства, грубые на­рушения, буйные демонстрации против инспекции и вообще дисциплины»[192].

В конце 1887 г. в Санкт-Петербурге, Москве, Харькове, Казани и Одессе произошла очередная волна студенческих беспорядков. «Вестник Европы» так описывал создавшуюся ситуацию: 24 ноября 1887 г. возле старого здания Мо­сковского университета на Моховой собралась толпа численностью около 800 человек, в основном из студентов. Шествие было остановлено полицией, уни­верситетские ворота были заперты, прибывший на место беспорядков обер- полицмейстер убеждал собравшихся разойтись. На небольшом расстоянии дер­жалась сотня казаков, вызванная заранее руководством города. Вскоре обращен­ное обер-полицмейстером требование прекратить недозволенное сборище было исполнено. Сходка возобновилась на следующий день возле университетских клиник на Рождественке, а 26 ноября — возле екатерининской больницы. По­следнее собрание было рассеяно движением жандармов и полиции. Правление университета исключило 27 студентов, замеченных в подстрекательстве к бес­порядкам и участии в них. Распоряжением министра И.Д. Делянова с 30 ноября 1887 г. в университете были временно приостановлены занятия, как объясня­лось, с целью дать «возможность одуматься студентам, потерявшим способ­ность трезвого обсуждения ничем не вызванных обстоятельств и вместе с тем постановления со стороны университетского начальства тех условий, при коих будет признано возможным возобновление временно приостановленных заня­тий»[193]. Профессор физики Московского университета Н.А. Любимов в своем письме к К.П. Победоносцеву выразил опасение, что такая мера могла иметь ре­зультатом совершенно обратный эффект — показать признание правительством своего бессилия в борьбе с агитацией[194].

В марте 1890 г. в Петровской земледельческой академии произошли массо­вые волнения студентов, которые, как свидетельствует современник тех собы­тий А. Богданович, выдвинули требования политического характера: «чтобы за ними не было полицейского надзора, права сходок и суда университетского и студенческого, чтобы не было ограничения в приеме в университет евреев»[195]. Вследствие этого был временно прекращен прием абитуриентов в Петровскую земледельческую академию, но это не помогло, и в 1893 г. она была закрыта. Это событие не было оставлено без внимания заграничной либерально на­строенной прессой: «Правительство, зажмуривши глаза, ведет Россию к полно­му краху. Разоривши земледельческую страну, оно в своем мракобесии доходит до закрытия Петровской академии, единственного высшего земледельческого учебного заведения на 120 млн. населения»[196].

Следствием студенческих беспорядков явились массовые исключения из учебных заведений. Так, в списке, разосланном Министерством народного про­свещения по учебным округам 30 апреля 1894 г. № 8657[197], содержался перечень уволенных из числа студентов Варшавского университета за участие в беспо­рядках, проходивших 5-17 апреля 1894 г., которые не должны были допускаться к педагогической деятельности, а также вновь приниматься в число студентов любого учебного заведения. В списке указывалось 12 студентов физико-матема­тического факультета отделения естественных наук, 26 студентов отделения ма­тематических наук, 4 студента отделения естественных наук, 40 студентов юри­дического факультета, 50 студентов медицинского факультета, 1— историко­филологического факультета. Очевидно, что либерально настроенные студенты играли особую роль в польском освободительном движении и представляли поэтому исключительную опасность для единства и целостности империи, не­зыблемости самодержавия.

Анализ статистических данных показывает, что увеличение числа студен­тов, исключенных из высших учебных заведений, возрастает в 1887 году, оче­видно, в связи с событиями 1 марта 1887 г. Затем численность снижается, что свидетельствует об определенной эффективности принятых мер в период до 1894 года. Исключение составляет количество студентов, исключенных из Вар­шавских высших учебных заведений, численность которых резко возрастает к 1894 году и является результатом политических беспорядков 5-17 апреля 1894 г.

Общепризнанным является довод о том, что прежде всего университеты являлись центрами зарождения и распространения революционных идей. Осе­нью 1883 года была образована т.н. «С.-Петербургская студенческая корпора­ция». Первоначально она существовала как тайная организация, «имеющая це­лью материальную, духовную и нравственную поддержку ее членов, но вскоре наиболее революционно настроенные корпоранты предложили изменить цели и задачи корпорации, считая необходимым прямо указать в новом уставе, что ор­ганизация полностью принимает программу социально-революционной пар­тии»[198]. В 1884 г. организация была ликвидирована полицией. В 1883 г. сфор­мировался еще один революционный кружок — «Пермское землячество», кото­рый вел активную пропаганду среди рабочих Перми и Нижнего Тагила. Револю­ционная агитация происходила посредством подпольных газет и журналов — «Студенчество», «Свободное слово» под руководством В. Барыбина, бывшего вольнослушателя Петербургского университета.

Правительство было вынуждено предпринять ряд решительных мер, направленных против распространения в учебных заведениях антиправитель­ственных настроений, негативно влиявших как на сам образовательный про­цесс, так и на режим законности и правопорядка в стране. Как указывалось в представленном К.П. Победоносцеву проекте резолюции совещания Комитета Министров по вопросу о мерах к устранению беспорядков в высших учебных заведениях, обсуждавшемуся 7 февраля 1884 г., «непрерывно следовавшие друг за другом осенью 1882 года беспорядки в университетах: Казанском, С.-Петер­бургском и Харьковском, отразившиеся сходкою в С.-Петербургском Лесном институте, указали на необходимость рассмотрения вопроса о том, какие общие меры могли бы быть приняты к устранению на общее время подобных прискорбных явлений в стенах высших учебных заведений»[199]. Император пове­лел, чтобы этот вопрос был обсужден в особом совещании из министров вну­тренних дел, народного просвещения, путей сообщения, военного и государ­ственных имуществ, управляющего морским министерством и обер-прокурора святейшего синода. Заявленная в первом же совещании мысль об обязательном привлечении участников беспорядков к отбыванию воинской повинности встре­тила решительный отпор со стороны высших военных руководителей, и была заменена на отдачу в дисциплинарные батальоны тех студентов, которые за дерзкое поведение не только заслуживают исключения, но и принятия особых мер для их исправления. Разработка этого предложения была возложена на осо­бую комиссию под председательством министра народного просвещения, с уча­стием представителей министерства внутренних дел, военного и государствен­ных имуществ.

Директор Департамента полиции тайный советник В.К. Плеве отметил, что обычно принимаемые меры против нарушителей порядка в высших учебных за­ведениях являются причиной появления новых угроз государству в будущем: «Удаленные из учебных заведений молодые люди. представляют собой глав­ный контингент, из которого крамола вербует своих деятелей»[200].

В заседании комиссии от 13 марта 1883 г. было решено сохранить отдачу в дисциплинарные батальоны лишь в тех случаях, когда проступок учащегося вы­ходит из ряда обыкновенных и помимо исключения несомненно влечет допол­нительное наказание. 10 июня 1883 г. различные мнения, высказанные на со­вещании, были представлены по решению императора в Комитет Министров, который также не пришел к единогласию. 14 членов Комитета (в т.ч. великие князья Владимир Александрович, Алексей Александрович, Николай Николае­вич и Михаил Николаевич, барон А.П. Николаи, тайный советник Н.Х. Бунге и др.) высказали мнение, что установление в качестве позорного наказания несе­ние воинской службы не могло бы отозваться самым тяжким образом на воен­ном сословии, считающем воинскую службу высшей честью, а также пополне­ние армии революционно настроенной молодежью не могло не сказаться отри­цательно на ее боеспособности.

Председатель и пять членов Комитета (граф Д.А. Толстой, статс-секретари И.Д. Делянов и Д.Н. Набоков, М.Н. Островский, генерал-адъютант К.Н. Посьет) выступили за первостепенное значение ответственности, которая лежит на пра­вительстве за судьбу юношества, воспитывающегося в высших учебных заведе­ниях. Изобличенные в беспорядках юноши страдают, как правило, недостатком дисциплины и духа покорности. Вынуждая начальство учебных заведений к ис­ключению их, они, возвращаясь на родину, слишком легко поддаются влиянию агитаторов революционных партий. Тем самым правительство само доставляет новый контингент революционерам. Поэтому эти члены Комитета высказали свое твердое убеждение в том, что предлагаемая мера принудительного обраще­ния некоторых исключенных студентов в военную службу вполне соответствует правительственной задаче воспитания молодого поколения.

Председатель Комитета Министров и согласные с ним члены высказали свое пожелание императору, в случае его одобрения, приступить к разработке порядка применения указанных мер. В дальнейшем эта инициатива получила практическое применение в отдельных случаях грубейших нарушений дисци­плины со стороны студентов. Так, в одном из своих писем К.П. Победоносцев сообщает, что ввиду настойчивых предложений со стороны руководства гимна­зий и университетов с целью поддержать дисциплину в учебных заведениях, представляется необходимым применить к студентам, злостно нарушающим ре­жим внутреннего распорядка, «строгую и скорую меру дисциплинарного взыс­кания в административном порядке»[201]. По мнению Обер-Прокурора Святейшего Синода, наиболее актуальной представлялась подобная мера на Кавказе «в виду особенного упорства, проявляющегося в последнее время в грузинской моло­дежи, упорства, которое при послаблении распространяется, питаясь безумны­ми фантазиями, и уже представляет немалые затруднения для правительства»[202]. В письме предлагается немедленно отдать виновного студента Сильвестра Дум- бзадзе в один из дисциплинарных батальонов военного ведомства для исправ­ления, по усмотрению главноначальствующего, сроком на один год. В обзоре газетных сообщений о студенческих беспорядках, проведенном на страницах «Вестника Европы», также усматриваются случаи привлечения исключенных студентов в дисциплинарные батальоны: в «Правительственном Вестнике» за 4 и 8 декабря 1887 г. говорилось, что за оскорбление действием инспектора сту­дент Московского университета А. Синлявский и Казанского университета К. Алексеев были отданы в дисциплинарный батальон военного ведомства сроком на три года[203].

В циркуляре Министерства народного просвещения от 5 ноября 1884 г. № 388[204] указывалось, что по результатам анализа поступающих сведений о рас­следованиях и дознаниях по делам о распространении противоправительствен­ной пропаганды между учащимися в образовательных учреждениях выяснилось следующее. Очень часто на учащихся оказывалось вредное влияние со стороны проживающих в городах, где расположены учебные заведения, неблагонадеж­ных лиц, состоящих под надзором полиции. Признавая необходимым принять «меры к предохранению учебных заведений от проникновения в них преступ­ной пропаганды, заносимой посторонними лицами», министр народного про­свещения просил содействия Министерства внутренних дел «для ограждения учащегося юношества от влияния лиц, заподозренных в политической не­благонадежности». Вследствие этого товарищ министра внутренних дел уведо­мил министра народного просвещения, что 13 октября 1884 г. Департаментом полиции предложено начальникам жандармских управлений оказывать возмож­ное содействие учебному ведомству «к предохранению воспитанников учебных заведений от сношения с лицами, состоящими под наблюдением местных вла-

3

стей по причинам политического характера» .

Как свидетельствуют вышеприведенные примеры, наиболее распростра­ненным правонарушением среди учеников являлось хранение и распростране­ние нелегальной литературы. Министерство народного просвещения в целях укрепления дисциплины в учебных заведениях предпринимает ряд контрольно­пресекательных мер в сфере обращения литературы в учебных заведениях. Про­фессор А.А. Миронос, в частности, отмечал значительную роль Ученого коми­тета Министерства народного просвещения, который по сути еще со времен правления Александра II являлся «орудием борьбы с распространением вредной литературы в среде учащейся молодежи»[205].

Так, в своем Предложении от 9 ноября 1884 г. № 15635[206] министр народного просвещения поручил попечителям учебных округов не иметь впредь никаких дел с книжным магазином «Народная польза» в Санкт-Петербурге. Вследствие того, что Особый отдел ученого комитета Министерства народного просвеще­ния признал издательскую и реализационную книжную деятельность этой орга­низации «в высшей степени недобросовестной». Рекомендовал в своем докладе министру принять «решительные меры к ограждению народных школ от экс­плуатации этою фирмою, прикрывающейся к тому же вовсе не соответствен­ным ей патриотическим названием, способным ввести в заблуждение доверчи­вых людей».

Предложением от 4 января 1887 г. министр народного просвещения указал: «Из достоверных источников стало известно, что в среде учащихся в высших и средних учебных заведениях обращаются и распространяются в гектографиро­ванных листах записки, приписываемые графу Л. Толстому»[207]. В этих проклама­циях внушались идеи, подрывающие основные догматы христианской веры, следуемые из смысла св. Евангелия и признаваемые всеми христианскими церквями, без различия вероисповеданий. В них заключался также призыв к всеобщему перевороту, разрушающему основы существующего государствен­ного строя и общественного порядка. Сознавая вред от чтения подобных изда­ний в умах молодежи, министр рекомендовал начальству высших и средних учебных заведений бдительно следить за тем, чтобы такие издания не обраща­лись в среде учащихся. В случае обнаружения подобных текстов, необходимо их изымать и уничтожать.

В конфиденциальном предложении от 26 ноября 1887 г. № 402[208] министр народного просвещения сообщил попечителям учебных округов, что в некото­рых училищах в образовательном процессе применялся учебник истории хри­стианской церкви Бисиофа (Leitfaden beim Unterricht in der Geschichte der Christlichen kirchefur evangelische volksschulen von ottobald Bischoff), «содержа­щий в себе неверные и в непочтительном тоне изложенные сведения о русском духовенстве и православном богослужении». Распорядившись об изъятии ука­занного учебника из учебных заведений, министр признал вредным допущение этой книги в каком бы то ни было учебном заведении.

В целом меры, предпринятые правительством в целях наведения порядка в средних учебных заведениях, явились достаточно результативными: по данным Министерства народного просвещения число учеников, уволенных из гимназий и прогимназий за неодобрительное поведение, в 1881 году было 156, а в 1894 г. — 90[209].

Одной из важнейших мер по обеспечению порядка в высших учебных заве­дениях со стороны Министерства народного просвещения являлся контроль за составом абитуриентов, изъявивших намерение получить высшее образование. В этом направлении принимался ряд ведомственных распоряжений следующего характера. Циркуляром от 12 января 1880 г. № 16[210] начальство гимназий обязы­валось доставлять в соответствующие университеты сведения о своих воспи­танниках, намеревавшихся поступить в университет, с наиболее полной харак­теристикой на каждого молодого человека как относительно хода обучения в гимназии, так и его нравственных качеств и внеклассной жизни. Практическая целесообразность такого требования объяснялась тем, что находясь в постоян­ном общении с учениками на продолжении нескольких лет, педагогический пер­сонал не может не составить себе ясного понятия об их образе мыслей и направленности. Однако вследствие халатного отношения гимназической адми­нистрации к неукоснительному исполнению данного требования министерства продолжалась негативная практика. «Из судебного разбирательства и из посту­пающих в Министерство донесений окружных начальств о результатах дозна­ний касательно распространения между учащимися противоправительственной пропаганды, — констатирует Министерство народного просвещения, — видно, что в студенты Университетов и других высших учебных заведений принима­ются нередко молодые люди, которые еще во время пребывания в средних учеб­ных заведениях заявляли себя дурными наклонностями и даже принадлежали к тайным кружкам и нередко привлекались к дознаниям в качестве обвиняемых или как свидетели».

В числе прочих причин Министерство выделяло именно отсутствие эффек­тивности реализации гимназиями указанного циркуляра от 12 января 1880 г.: «по неосмотрительности или по неуместной, можно сказать, преступной снис­ходительности показывают иногда в увольнительных свидетельствах отличны­ми по поведению таких, которые вовсе того не заслуживают». Еще раз подчер­кивая особую важность меры по предотвращению изначального включения в состав студентов высшего учебного заведения «негодяев, из коих впоследствии образуются злодеи», Министерство в секретном циркуляре от 7 июня 1887 г. № 200[211] обязало начальников гимназий и других средних учебных заведении со­общать в высшие учебные заведения об учениках, изъявивших желание посту­пить в них по окончании курса обучения. При этом конкретизировалось, что следовало сообщать «полные и обстоятельные сведения об образе их мыслей, направлении, склонностях, условиях материального быта и общественной сре­ды, к коей принадлежат их родители, а также доставлять такие же по возможно­сти сведения и о посторонних лицах, которые получат свидетельство зрелости и заявят о своем желании продолжить обучение». Дополнительно отмечалось, что тех молодых людей, которые и получили аттестат или свидетельство об оконча­нии гимназии, но при этом явно неспособных к дальнейшему занятию науками, рекомендуется отклонять от поступления в высшие учебные заведения, предла­гая им избрать для себя другое занятие.

В развитие названного циркуляра предложением от 26 июля 1887 г. № 288[212] министр народного просвещения довел до сведения попечителей учебных округов, что в тех случаях, когда абитуриенты изменяют свое первоначальное намерение поступить в тот университет или иное высшее учебное заведение, которые были ими указаны при окончании курса, необходимо предупредить о неблагоприятных последствиях таких изменений. Они выражались в том, что осуществить надлежащий контроль со стороны администрации высшего учеб­ного заведения над такими лицами не представляется возможным. Министер­ство указало, чтобы зачислялись в студенты лишь те, о которых имеются необ­ходимые сведения от директоров учебных заведений, в которых они обучались и сдавали выпускные экзамены. Директора средних учебных заведений должны были сообщать ученикам, что в случае неверных с их стороны показаний, они не будут приняты в заведение, которое не было указано в свое время. Поэтому, в случае перемены заявленного ими намерения, они должны были сообщать своевременно об этом директору, чтобы тот мог передать требуемые сведения из одного высшего учебного заведения в другое.

Во исполнение данного циркуляра министра народного просвещения руко­водство ряда учебных заведений скорректировало правила внутреннего распо­рядка. Как свидетельствуют архивные документы, директор Петровской зем­ледельческой и лесной академии в Москве отношением от 19 октября 1887 г. за № 4761[213] довел до сведения начальства Московского учебного округа, что по действующим для Петровской академии правилам прием в нее студентов произ­водится с 1 июля каждого года. Поэтому требуемые от директоров средних

учебных заведений сведения могли повлиять на прием только в том случае, если

они поступят к этому сроку.

Существенное усиление контрольно-надзорных мер со стороны Министер­ства народного просвещения наблюдается не только в отношении учащихся, но и преподавательского состава.

Так, в циркуляре попечителя Московского учебного округа от 8 февраля 1894 г. № 1844/1922[214] сообщается, что император по всеподданнейшему докладу министра юстиции об обстоятельствах дела по обвинению выпускника исто­рико-филологического факультета Университета св. Владимира П.Л. Тучапского в государственном преступлении, высочайше изволил разрешить это дело адми­нистративным порядком. Вследствие этого П.Л. Тучапского запрещалось допус­кать к педагогической деятельности. В циркуляре попечителя Московского учебного округа от 18 мая 1887 г. № 748/824[215] говорилось, что министром народ­ного просвещения были сделаны распоряжения о запрещении педагогической деятельности окончившему курс в Университете св. Владимира Шульгину, быв­шей воспитаннице VII класса Воронежской женской гимназии Л. Мартиновой ввиду их политической неблагонадежности, заведовавшему станичным учили­щем в Брюховецкой станице Кубанской области учителю Н. Г. Качевскому за не­сомненную принадлежность к народовольческой партии.

В циркуляре попечителя Московского учебного округа от 27 июня 1887 г. № 1123/1202[216] сообщалось, что Министерство народного просвещения воспре­тило педагогическую деятельность выпускнику II класса Виленского еврейско­го учительского института Х. Миллеру, мещанину иудейского вероисповедания, 18 лет, исключенному из института за предосудительный образ мыслей; учите­лям Кавказского учебного округа: Канивской станичной школы — К.Е. Одно- шевскому и учителю-инспектору Майкопского Александровского городского училища, титулярному советнику Домоглевскому — ввиду их политической неблагонадежности; бывшим: учителю Средне-Погромнинского сельского учи­лища Астраханской губернии А.Д. Астрелину, помощнику учителя Питерской сельской школы Самарской губернии А. Е. Попову, ученику Самарской учитель­ской семинарии К.П. Фопаеву, воспитаннице Самарской женской земской шко­лы А. Поповой и учителю Новоалександровского (Кубанской области) началь­ного училища Д. Иваненкову — как оказавшимися виновными в государствен­ном преступлении[217].

В циркуляре Министерства народного просвещения от 19 мая 1883 г. № 177[218] говорилось, что вследствие закрытия по распоряжению попечителя Ви­ленского учебного округа частного 3-классного женского училища, содержимо­го в г. Ковне Варварою Климонтович, за обнаруженные в нем беспорядки и вредное направление, министр признал необходимым не допускать госпожу Климонтович к дальнейшей педагогической деятельности. В циркуляре Мини­стерства народного просвещения от 19 июля 1883 г. № 257[219] сообщалось о запре­щении педагогической деятельности учителю Козьмодемьянского городского училища Моралеву «за обнаруженное им вредное направление». Попечитель Московского учебного округа в циркулярном письме от 22 января 1887 г. № 61/79[220] директор Нижегородской гимназии уведомлялся, что по распоряже­нию министра просвещения на будущее время воспрещено заниматься педаго­гической деятельностью бывшим слушательницам Высших женских курсов: Галкиной Софии, Кржевец Марии, Гордиевской Людмиле, Домовой Екатерине, Федотиной Лидии, Дубовской Марии, Ильяшевой Елене, Абрамович Рахиль, Накрокиной Анне, а также бывшей слушательнице Фребелевских курсов Се- нюшкиной Ольге и домашней учительнице Березиной Варваре, — «ввиду обна­руженной ими дерзости в поведении на устроенной ими 17 ноября 1886 г. де­монстрации». Предложением министра народного просвещения № 88 от 30 ап­реля 1886 г.[221] попечители учебных округов уведомлялись, что воспрещалась дальнейшая педагогическая деятельность бывшей учительнице Второго жен­ского начального училища в г. Таганроге Надежде Николаевой Сишуа, 23 лет, жене рядового, изобличенной в государственном преступлении и заключенной в тюрьму.

В сообщении попечителя Московского учебного округа от 28 июня 1888 г. № 559[222] до администраций учебных заведений доводилось следующее. Мини­стерство внутренних дел уведомило Министерство народного просвещения о намерении владельца хутора близ с. Березовского, в 80 верстах от Новороссий­ска, Кубанской области, дворянина Виктора Еропкина ходатайствовать о разре­шении ему открыть школу. МВД пояснило, что такое разрешение было бы, по его мнению, крайне нежелательно, т.к. означенный Еропкин в 1875 г., занимаясь в Москве книжною торговлей, в своей квартире устраивал негласные съезды учителей сельских школ, в 1880 г. организовал в Москве столярные мастерские на социалистических началах и фабрики учебных пособий. В том же году при­был в Уфимскую губернию с целью организации там поселений на социалисти­ческих основаниях. Ввиду вышесказанного Министерство народного просвеще­ния в циркуляре от 15 июня 1888 г. № 147 уведомило попечителей учебных округов о необходимости принять все меры, чтобы в случае возбуждения подоб­ного ходатайства дворянином Еропкиным в разрешении ему открыть школу было отказано. В «Списке преподавателей и учеников некоторых учебных за­ведений, совершивших предосудительные проступки», высланном попечителем Московского учебного округа 13 августа 1886 г.[223] директором народных училищ указывались: 1) преподаватель математики Тюменского реального училища Иванов — уволен за вредное влияние на учеников и дерзкое обращение с на­чальством училища (распоряжение Министерства народного просвещения от 27 мая 1886 г. № 173 «не допускать впредь на учебную службу»); 2) учитель 10-го Саратовского начального училища А.К. Александровский — уволен по неблаго­надежности в политическом отношении (распоряжение Министерства народно­го просвещения от 18 июня 1886 г. № 196 «воспретить всякую дальнейшую пе­дагогическую деятельность»).

Министр народного просвещения своими поручениями попечителям учеб­ных округов от 10 и 17 октября 1885 г.[224] доводил распоряжения о недопущении какой-либо педагогической деятельности законоучителя Ковенской гимназии римско-католического исповедания Кяндза Шишкевича, уволенного началь­ством Виленского учебного округа от занимаемой им должности за упорное со­противление распоряжениям учебного начальства, воспитанницам Кишинев­ской Денской гимназии Елены Пронц, Матильды Гросман, Изабелле и Евгении Халецких и бывшим ученицам Немировской женской гимназии Марии и Елиза­веты Виттис ввиду их политической неблагонадежности.

Из приведенного перечня видно, что количество уволенных преподава­телей в период с 1883 г. по 1894 г. распределяется неравномерно. Наибольшее количество лиц, отстраненных от преподавательской деятельности, насчитыва­ется в 1885 и в 1887 гг. Вероятно, этот факт объясняется тем, что в середине 80-х гг. XIX в. усиливается реакция либеральной общественности на принятый в 1884 г. Университетский устав, ликвидировавший автономию высших учеб­ных заведений и сокративший ряд образовательных программ. Второе увеличе­ние численности уволенных учителей связано с реакцией правительства на по­пытку террористического акта 1 марта 1887 г. Это событие привело к усилению репрессивных мероприятий и в отношении других лиц, признанных неблагона­дежными. Следовательно, является общей закономерной реакцией государства на революционный террор.

В циркуляре Министерства народного просвещения от 14 февраля 1882 г. № 1931[225] попечителям учебных округов давались официальные разъяснения по

поводу поступившего ходатайства одного из уездных земских собраний о по­

кровительстве домашнему обучению грамоте среди сельского населения лица­ми, не имеющими специального учительского звания.

Ходатайство это возникло по поводу следующих обстоятельств: 1) многие родители из крестьян, не имея возможности обучать своих детей в училищах и школах и не желая оставлять их вовсе безграмотными, обучали их грамоте в своих домах, нанимая для этого в основном своих же односельчан, окончивших курс обучения в сельских училищах или обучавшихся грамоте также домашним образом; 2) параллельное с училищами и школами домашнее обучение кре­стьянских детей грамоте объяснялось стремлением народа к грамотности и не­возможностью обучать детей в училищах и школах ввиду их отдаленности; и

3) применение к лицам, обучающим крестьянских детей грамоте домашним образом, требования закона об учительском звании, было бы равносильно пре­кращению вовсе домашнего обучения ввиду невозможности сдать соответству­ющие квалификационные экзамены.

Министерство народного просвещения разъяснило, что: 1) Положение «О народных училищах» от 25 мая 1874 г.[226], не касается первоначального обучения на дому лицами разного звания; 2) при принятии действующих узаконений, в силу которых право на занятие домашним обучением в частных домах обуслов­ливается определенным образовательным цензом, не имелось в виду домашнее обучение грамоте в селах, и потому к этого рода обучению названные узаконе­ния не могут быть применены. Таким образом, хотя, на основании ст. 4 Положе­ния «О народных училищах» лица, занимающиеся домашним и частным обу­чением, подчинены ведению директоров и инспекторов народных училищ, но надзор за лицами, обучающими грамоте в селах, не касаясь прав подобных лиц на обучение по образовательному цензу, может иметь значение лишь в отноше­нии их политической и нравственной благонадежности, и 3) в этом отношении наблюдение за ними должно принадлежать ведению полицейской и духовной власти.

Вследствие этого, Министерство народного просвещения, по соглашению с МВД и Обер-Прокурором Святейшего Синода, признало необходимым: 1) разъяснить, что от лиц, занимающихся домашним обучением грамоте в селах, не требуется учительского звания, и 2) предоставить местным полицейским властям как сельским, так и общим, а также приходским священникам наблю­дать, чтобы означенным обучением не занимались лица, неблагонадежные в по­литическом либо в нравственном отношении, и в случае появления таких лиц, указывать на них уездному исправнику, для воспрещения им дальнейшего обу­чения, или в случае надобности, для принятия мер к удалению их вовсе из дан­ных местностей.

Процесс наблюдения со стороны полиции за благонадежностью состава учителей выражался в периодических отчетах местными полицейскими служа­щими вышестоящему начальству[227]. Из анализа содержания которых следует, что общее число учащихся уездных школ варьировалось от 20 до 60-ти человек. Среди учителей не значилось неблагонадежных лиц. В основном квалификация преподавательского состава соответствовала предъявляемым требованиям.

Министр народного просвещения в предложении от 20 мая 1891 г. № 119[228] довел до сведения попечителей учебных округов следующее. Ввиду поступле­ния в министерство сведений, что некоторые из бывших воспитанников ду­ховно-учебных заведений, не получившие по неблагонадежности назначения по духовному ведомству, или даже исключенные из учебных заведений за неодо­брительное поведение, иногда определяются на должности учителей начальных училищ. Вследствие этого министр по соглашению с Обер-прокурором Святей­шего Синода признал необходимым постановить, чтобы на упомянутые выше должности на будущее время назначались только те лица из числа окончивших курс в учебных заведениях духовного ведомства, которые имели высшую от­метку за поведение. В каждом отдельном случае, при появлении малейших со­мнений в благонадежности этих лиц, администрация учебного заведения преж­де чем принять на работу такое лицо, обязана была сделать запрос соответству­ющим епархиальными архиереям или начальникам духовных учебных заведе­ний, в которых воспитывался претендент на должность.

В духе общей православной политики Российского государства рассматри­ваемого периода появляются требования об обязательной принадлежности пре­подавателей к государственной религии. В исторических обзорах о деятельно­сти Комитета Министров отмечается, что Комитет однозначно утвердительно высказался относительно вопроса о допущении лиц католического духовенства к преподаванию в сельских школах. В особом совещании 1890 г. под председа- тельвом министра народного просвещения, при участии Варшавского генерал- губернатора, было решено единогласно, что ходатайства сельских обществ о на­значении законоучителями местных приходских священников следует по воз­можности удовлетворять[229]. Однако это решение не приводилось в исполнение, о чем свидетельствуют документы тех лет. Так, в письме попечителя Московского учебного округа от 29 марта 1894 г.[230], адресованном директору народных учи­лищ Нижегородской губернии сообщается, что дочь чиновника Ядвига Хро- стовская, католического вероисповедания, не может быть допущена к исполне­нию обязанностей помощницы учительницы в течение 6 месяцев в народной школе, т.к. преподаватели в народных школах должны быть православного ве­роисповедания.

В области начального образования в рассматриваемый период наблюдается тенденция сохранения и развития духовного просвещения учеников, начатая еще в последнее десятилетие правления Александра II. Вопрос о предоставле­нии православному духовенству надлежащего влияния на народное образование обсуждался в Комитете Министров с 1879 г. Комитет «выразил единогласное убеждение, что духовно-нравственное развитие народа, составляющее крае­угольный камень всего государственного строя, не может быть достигнуто без предоставления духовенству преобладающего участия в заведывании народны­ми школами»[231]. На заседании Комитета Министров, проходившем уже при Алек­сандре III, Обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев отметил, что за период с 1874 г. по 1881 г. число церковно-приходских школ уменьшилось на 14 000. При этом, сравнивая результаты деятельности церковно-приходских школ и светских народных училищ, он нашел, что «первые представляют гораз­до более гарантий для правильного и благонадежного, в церковном и народном духе, образования, а потому заслуживают особой поддержки и поощрения»[232]. В 1884 г. церковно-приходские школы были выделены и переданы в духовное ве­домство, после чего происходит активный процесс увеличения их численности: в 1881 г. было 4 064 школы с 105 317 учащихся, а в 1893-1894гг. — уже 31 835 школ с 981 065 учащимися[233].

Уклон правительственной образовательной политики в сторону усиления привития практических навыков учащимся на фоне фактического ограничения приема в классические гимназии отмечался еще при правительстве Алексан­дра II. Эту традицию продолжает и его сын, живо интересовавшийся делом на­родного образования, о чем свидетельствует ряд исторических фактов. Так, в 1887 г. Министерство народного просвещения представило в Государственный Совет проект о преобразовании реальных училищ, предусматривавший семи­летний общеобразовательный курс и подготовление учеников непосредственно к поступлению в высшие технические учебные заведения. Проект вызвал разно­гласия в Государственном Совете, которые были изложены в мемории, направ­ленной на Высочайшее рассмотрение. 26 мая 1887 г. император собственноруч­но поставил на проекте следующую резолюцию: «Проект оставить без послед­ствий. Я дал лично Министру Народного Просвещения указания по этому предмету»[234]. Волей императора курс реальных училищ был распределен не на пять, а на шесть лет и классов, в училищах были упразднены технические отделения, сохранены шестые классы для целей общего образования и седь­мые — для подготовки к высшим техническим училищам.

В другой резолюции от 16 июня 1887 г. император указал министру народ­ного просвещения на необходимость преобразования в реальные, технические или даже городские училища тех гимназий и прогимназий, которые показали себя как не соответствующие своему назначению[235]. Все это свидетельствовало о том, что Александр III имел собственный взгляд на дело народного образования и непосредственно руководил им.

Подъем практического образования, о котором говорил еще К.П. Победо­носцев, явно наблюдается в период правления Александра III: на 1 января 1882 г. реальных училищ было 79, а в 1894 г. их насчитывалось уже 93. Число уча­щихся с 17 484 человек в 1882 г. возросло к 1894 г. до 26 002 человек[236].

Другим направлением образовательной политики правительства Алексан­дра III в сфере среднего образования необходимо назвать реализацию дискри­минационного принципа комплектования корпуса учащихся гимназий. Система народного образования, ставшая в 60-е гг. XIX в. всесословной, постепенно, за­вуалированно возвращалась к сословному принципу, начиная с 70-х гг. XIX в. «Деляновская эпоха» в системе народного образования характеризовалась «откровенным сословным духом»[237]. Особенно ярким в этом отношении стал 1887 год.

Непосредственными предпосылками перехода к явному сословному прин­ципу построения системы образования стали распоряжения Министерства на­родного просвещения об обязательности указания в официальных документах, исходящих от учебных заведений, фамилий учащихся с родовым титулом (князь, граф, барон), а также закрытие подготовительных классов при гимнази­ях, большинство учащихся в которых составляли дети представителей податных сословий. Все эти меры, по мнению Министерства народного просвещения, должны были «отвлечь от гимназии таких учеников, которым по условиям быта их родителей совершенно не следовало стремиться к среднему гимназическому, а затем и к высшему университетскому образованию»[238]. Еще К.П. Победоносцев писал, что дворянское воспитание «.должно быть совершенно отделено от прочих народных классов и поставлено особняком, а не так, как при тепереш­них порядках, при которых дворянские дети, смешиваясь с детьми мещан, кре­стьян, вообще разночинцев, и поглощаясь их большинством, усваивают себе нравы, понятия и привычки низшего разряда, и не только грубеют, но и нрав­ственно портятся»[239]. Такая сепаратная система образования позволила бы, по его мнению, осознать дворянству свое высшее призвание как «венца заслуг, оказан­ных государству», а не «следствия полученных за службу отличий»[240]. Таким об­разом, К.П. Победоносцев предлагал возродить стратификацию российского образования, свойственную Екатерининской эпохе.

Открытый переход к дискриминации в области получения образования лиц неблагородных сословий начинается в феврале 1887 г. Как свидетельствуют ар­хивные документы, в циркуляре Министерства народного просвещения от 19 февраля 1887 г. за № 34[241] указывалось, что по обсуждении в Министерстве от­зывов окружных начальств по вопросу о недопущении в средние учебные заве­дения детей лиц, занимающихся некоторыми профессиями, министр нашел, что пребывание в среде учащихся средних учебных заведений детей лиц, занимаю­щихся проституцией, содержанием домов терпимости и мелочной продажей питей, может иметь вредное влияние на нравственное направление других уче­ников. При этом подобное воздействие, несмотря на всю бдительность учебного начальства, не всегда вовремя могло быть обнаружено и устранено. Ввиду этого министр И.Д. Делянов высказал свое решение, что дети означенных лиц вообще не должны быть принимаемы в средние учебные заведения. Исключения допус­кались только с разрешения министра народного просвещения при условии, что во время пребывания в учебном заведении такие дети «находились бы вне влия­ния порочной среды». Для этого их следовало помещать на ученические кварти­ры и при том, не в тех городах, где живут и занимаются своими профессиями их родители или родственники. Такие ученики подлежали особому надзору со сто­роны начальства учебного заведения. 11 апреля 1887 г. министр народного про­свещения уведомил о своем распоряжении императора, и «Его Императорское Величество Высочайше соизволил одобрить означенную меру»[242]. Такое исклю­чение допускалось с целью оградить учеников гимназий от дурного влияния т.н. «порочной в нравственной отношении среды». Ожидаемым результатом реали­зации указанной меры стало явное сокращение числа учеников из т.н. низших сословий, «.прилив каковых учеников признавался крайне нежелательным, так как без нужды увеличивал число ищущих высшего образования»[243].

В том же 1887 году министры народного просвещения (И.Д. Делянов), вну­тренних дел (Д.А. Толстой), государственных имуществ (М.Н. Островский) и финансов (И.А. Вышнеградский), а также обер-прокурор Святейшего Синода (К.П. Победоносцев) представили Александру III проект о закрытии доступа в гимназии детям лиц всех сословий, ниже купцов 2 гильдии. Император насторо­женно отнесся к столь радикальной мере, признав прямое запрещение не­своевременным и неудобным, предложив достигнуть этой цели каким-нибудь другим способом. «Таким образом, — пишет П.А. Зайончковский, — даже Александр III понимал невозможность обсуждения подобной меры не только в Государственном Совете, но и в послушном ему Комитете Министров»[244].

В результате 18 июня 1887 г. Министерством народного просвещения был принят известный циркуляр, получивший в истории название «О кухаркиных

4

детях» .

В циркуляре указывалось: «Озабочиваясь улучшением состава учеников гимназий и прогимназий, Министерство нашло необходимым допускать в эти заведения только таких детей, которые находятся на попечении лиц, представ­ляющих достаточное ручательство в правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им для учебных занятий удобства». При приеме детей в гим­назии директорам следовало тщательно изучать условия их материального и се­мейного быта на предмет соответствия установленным министерством условий. «Таким образом, — говорилось в циркуляре, — при неуклонном соблюдении этого правила гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детей коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностя­ми, вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат, и чрез то, как показывает многолетний опыт, приводит их к пренебрежению своих родителей, к недовольству своим бытом, к озлоблению против существующего и неизбеж­ного, по самой природе вещей, неравенства имущественных положений»[245].

Циркуляром вводилось повышение платы за обучение в гимназиях до 40 рублей в год, что способствовало также фактическому отсеиванию детей «подлых сословий» от получения среднего гимназического образования. Как свидетельствуют исследователи, результат этого циркуляра стал виден уже в на­чале 90-х гг.: число учащихся из сельских и городских сословий в гимназиях со­кратилось более чем на 10%[246]. Статистика показывает также, что большинство учащихся гимназий и прогимназий составляют дети дворян и чиновников: их численность с 1881 г. по 1894 г. возросла с 47,5% до 56,4%. Количество детей городских сословий, учащихся в гимназиях и прогимназиях за тот же период явно сократилось — с 37,2% до 31,6%. Существенно меньшее количество уча­щихся наблюдается среди представителей крестьянства (с 8% до 6%), духовного сословия (с 5,2% до 3,4%), лиц иностранного происхождения (с 2,1% до 1,7%), казачьего сословия (от 0% до 0,8%), инородцев и лиц прочих званий (от 0% до 0,1%)[247].

Анализ статистических данных убедительно доказывает, что продворян- ская политика министра народного просвещения И.Д. Делянова сказалась на увеличении удельного веса детей дворянского и чиновничего сословий в гимна­зиях и прогимназиях Российской империи. Дискриминационные начала, зало­женные в циркуляре от 18 июня 1887 г., привели к сокращению численности де­тей горожан. В то же время необходимо отметить и некоторую преемственность сословной образовательной политики российского правительства в отношении таких сословий, как крестьяне, священнослужители, казаки, а также — инород­цев и лиц иностранного происхождения. Так, в 1881 г. отмечался низкий про­цент учащихся указанных категорий, который практически не изменился и к 1894 г. Эти факты свидетельствуют о том, что система среднего классического образования изначально была рассчитана на детей дворянства, чиновничества и наиболее преуспевающих представителей городских сословий.

По религиозному принципу подавляющее большинство учащихся испове­довало православие, численность их возрастает от 59,6% до 65,9%, что свиде­тельствует о традиционно проводимой политике государственного православия в области образования, усиленной правовыми, организационными правитель­ственными мерами дискриминационно-охранительного характера в период правления Александра III.

Резко уступают в количественном плане учащиеся-католики — с 19,2% до 18%, их показатели меняются незначительно. Наибольший процент падения ко­личества наблюдается среди учащихся-иудеев — с 12,5% до 6,2%. На этом при­мере наиболее ярко проявляется дискриминационный характер образовательной политики министра народного просвещения И.Д. Делянова[248]. При этом стабиль­но низкий процент, как в 1881 г., так и в 1894 г. характерен для учащихся лю­теран (с 7,8% до 6,6%), магометан (0,2% — 0,6%), представителей прочих рели­гиозных конфесий (0,7% — 2,7%)[249].

Отсюда следует, что эти образовательные учреждения с момента формиро­вания охранительного курса Александра III ко времени его окончания в про­центном соотношении сословного и религиозного состава учащихся не претер-

2

пели качественных изменений .

Несмотря на то, что циркуляр министра И.Д. Делянова от 18 июня 1887 г. носил секретный характер и не был официально опубликован, он приобрел ши­рокую известность и вызвал в целом негативный резонанс как среди либераль­ной, так и консервативно настроенной общественности. В периодических ис­точниках тех лет сообщается, что еще до наступления публичной известности о принятии названного циркуляра в обществе распространились о нем слухи: до­ступ в гимназии будет закрыт для детей небогатых родителей. А уже поступив­шие ученики подвергнутся таким стеснениям, что будут вынуждены досрочно их оставить[250]. Это обстоятельство прямо свидетельствует об общественной зна­чимости этого циркуляра.

Как указывается в либеральном журнале «Вестник Европы», о существова­нии циркуляра 18 июня 1887 г. было доведено до всеобщего сведения после публикации в «Одесском вестнике» основанного на нем циркуляра попечителя Одесского учебного округа, в котором говорилось: «Гимназии и прогимназии переполнены детьми, явно не способными ни материально, ни нравственно вы­нести продолжительный и нелегкий путь классического образования. Неизбеж­ными последствиями такого порядка вещей являются понижение успешности, обусловливаемое присутствием многих учащихся, встречающих в условиях сво­ей домашней обстановки не поддержку, а всякие препятствия к правильному течению обучения; упадок дисциплины от недостаточности или совершенного отсутствия надзора в семье и от пагубного влияния таких детей на своих това­рищей в заведении; масса учеников, выбывающих из прогимназий и особенно гимназий до окончания курса, с тяжелым сознанием потери времени и невозна­градимости этого ущерба»[251].

Впоследствии само Министерство народного просвещения, в целях «поло­жить конец нелепым толкам, вызвавшим тревогу и недоумения во многих тыся­чах семей», опубликовало свою официальную позицию по этому вопросу: «... правительство не признает гимназическое образование привилегией того или другого сословия, того или другого общественного положения. Гимназии были и остаются одинаково открытыми для всех, кто способен успешно пройти пре­подаваемый в них курс, а циркуляр 18 июня только подчеркивает это условие,

которое в интересах самих поступающих естественно подразумевалось и

2

прежде»[252].

Признавая перечисленные в циркуляре от 18 июня 1887 г. «беды» средней школы, «Вестник Европы» при этом задается абсолютно обоснованным вопро­сом: «Доказана ли, однако, причинная связь между ними и действовавшим до сих пор порядком приема?»[253]. Действительно, на практике нередко имели место случаи, когда дети низших сословий добивались блестящих успехов в гимнази­ческом образовании, а дети обеспеченных, благородных родителей — напротив, попадали в число худших учеников и досрочно оставляли гимназию. Какое- либо комплексное исследование причин успехов и неудач учеников гимназий отсутствовало, поэтому о решающей роли социального происхождения в этом процессе сложно было судить, о чем и говорил «Вестник Европы»[254].

Консервативная мысль также не была единогласна в оценке циркуляра от 18 июня 1887 г. Издание М.Н. Каткова «Русский вестник» в целом одобрило по­зицию Министерства народного просвещения, признав, что «строгое примене­ние циркуляра необходимо не только в видах улучшения состава учеников гимназий, но и в интересах тех лиц, которые желали бы поместить в них детей, не имея для этого достаточных средств. Странно было бы требовать от пра­вительства, чтоб оно не только открывало гимназии и университеты, но и содер­жало на счет государства каждого, кому вздумалось бы поступить в них. Вви­ду этого государство вынуждено ограничиться только такими затратами на выс­шее образование, которые возвращаются ему пользой, приносимою лицами, окончившими курс, в их дальнейшей государственной или общественной дея­тельности»[255]. При этом «Русский вестник» признал негативный момент этого циркуляра в виде отсутствия определенности понятия «достаточная материаль­ная обеспеченность» и порядка ее установления администрацией гимназий: ка­кое имущество или доход должны приниматься во внимание, какое семейное положение должно считаться препятствием для поступления в гимназию. От­сутствие полной ясности в этих вопросах могли привести к злоупотреблениям на практике и исказить в итоге благую цель министерства[256].

Газета «Санкт-Петербургские ведомости» отмечала негативную сторону слишком широкой области, оставленной циркуляром от 18 июня 1887 г. для усмотрения учебной администрации: «Нельзя уберечься от весьма естествен­ных опасений, что широкие полномочия, предоставляемые начальству заведе­ния, поведут к нареканиям в произволе. По настоящее время отказ в приеме ученика мотивировался слабыми отметками, полученными им на вступитель­ном экзамене. Отныне оно будет заранее предрешать, годен или негоден уче­ник, еще не появившийся в стенах заведения. Ясно, что учебные заведения становятся в новое, весьма щекотливое положение перед местным обще-

3

ством.».

Анализируя значение циркуляра Министерства народного просвещения от 18 июня 1887 г., следует отметить отсутствие определенных позитивных по­следствий его принятия. В то же время становится очевидным масштаб обще­ственного недовольства этой непопулярной мерой правительства. Циркуляр о т.н. «кухаркиных детях» становится символом политической реакции, антина­родной политики правительства Александра III. Не случайно именно этот нор­мативно-правовой акт становится мишенью для нападок различного рода оппо­зиционных сил не только во время его действия, но и в последующие периоды развития российского общества. Так, ленинский тезис о том, что «каждая кухар­ка должна управлять государством»[257], сформулирован именно на основании от­рицания циркуляра от 18 июня 1887 г. В качестве продолжения дискриминаци­онного курса правительственной образовательной политики можно выделить также закрытие 30 мая 1888 г. приготовительных классов в гимназиях и прогим­назиях в тех местностях, где в большинстве местностей разговорным языком

2

являлся русский, и прекращение отпуска казенных средств на их содержание . Ряд мер, направленных на ограничение доступа к образованию по национально­му принципу в этот период будет рассмотрен в следующей главе.

Нормативно-правовое регулирование подобной направленности повлекло формирование дискриминационных отношений в области образования, которые в свою очередь, характеризовались крайней степенью нигилистического отно­шения общества к власти. Отсюда виден побочный эффект, обратный охрани­тельному курсу правительства Александра III, и, соответственно, его целям восстановления законности и правопорядка.

Этот негативный результат красочно представил на своих страницах «Вест­ник Европы». В своей передовице ответственный редактор К.К. Арсеньев пи­сал: «Высшее образование у нас в России — растение нежное, с которым нужно обращаться до крайности бережно; повредить ему не трудно — трудно, зато, по­править вред, однажды причиненный. Из каких бы мотивов ни исходили напа­дения на излишнюю доступность университетского образования, они слишком легко могли найти отголосок, слишком легко могли пасть на благодарную почву и усилить грозу, всегда готовую разразиться над вершинами нашей умственной жизни. Так, к несчастию, и случилось; из нескольких течений, во многом раз­личных и даже противоположных между собою, сложилась совокупность мер, вполне благоприятных только для одного из них. «Народничество» и сослов­ность в теории исключают друг друга — но в данном случае первое, само того не желая, сослужило службу последней»[258].

Однако, в целом, несмотря на сильные тенденции дискриминационного ха­рактера в области среднего образования, наблюдается заметный рост числа пра­вительственных гимназий: в 1882 г. их было 133, тогда как в 1890 г. возросло до 176. Во многом этот подъем объясняется преобразованием ряда прогимназий в гимназии: в 1882 г. прогимназий было 82, а в 1895 г. — 58[259].

Изучаемые образовательные дискриминационно-охранительные отноше­ния 80-х - первой половины 90-х гг. XIX в. включали в себя два основных направления развития — это преобразование в области народных училищ и гимназий и реформирование университетского образования.

Еще в 1874 г., как отмечают исследователи, была созвана особая комиссия под председательством графа Валуева для обсуждения причин студенческих беспорядков и мер их предупреждения. Комиссия вынесла заключение, что бес­порядки обусловлены, с одной стороны, преобладанием в университетах пред­ставителей неимущих классов, а с другой — профессорской автономией. «Из­лишняя умеренность платы за учение и всякого рода денежные льготы откры­вают, по мнению комиссии, доступ к высшему образованию людям, лишенным всякого материального обеспечения, находящимся вследствие нужды и всякого рода лишений в постоянно напряженном и раздраженном состоянии и потому легко поддающимся влиянию злонамеренных литературных и нелитературных агитаторов»[260]. В свою очередь, профессорская автономия «лишает начальствую­щие лица прямого влияния на общий ход дел в высших учебных заведениях»[261]. Последовавший уже во время правления Александра III пересмотр Универси­тетского устава происходил именно в направлении этих двух обозначенных ас­пектов.

Середина 80-х годов XIX в. «была ознаменована как в области юридиче­ского, так и в области всего отечественного университетского образования вве­дением Устава 1884 г.»[262]. Одним из направлений реформирования становится коррекция системы юридического образования. Связано это в первую очередь с востребованностью специалистов с юридическим образованием[263] в пореформен­ном государственном аппарате, присяжной адвокатуре, нотариате, юрис­консультских службах[264].

Первоначальные законодательные меры правительства Александра III сви­детельствовали о намерении двигаться в либеральном направлении. 26 мая 1881 г.[265] император утвердил мнение Государственного Совета, направленное на восстановление правил Университетского Устава 1863 г.[266], относящихся к надзо­ру за студентами (временно они были приостановлены Высочайше утвержден­ным положением Комитета Министров от 2 августа 1879 г.[267], предоставившим министру народного просвещения право издать Инструкцию для университет­ской инспекции). Однако накануне принятия этого закона была создана специ­альная комиссия для разработки правил по усилению надзора за учащейся мо­лодежью, куда вошли сторонники графа Д.А. Толстого, в т.ч. И.Д. Делянов. В рамках означенной комиссии были разработаны правила, положенные в основу Устава 1884 г. К таковым относились: 1) введение должности попечителя учеб­ного округа, призванного обеспечить порядок в учебных заведениях, 2) обязан­ность университетской инспекции ежедневно докладывать попечителю учебно­го округа о происшествиях, 3) попечитель был уполномочен подвергать прови­нившихся студентов дисциплинарным взысканиям, 4) попечитель имел право утверждать стипендиатов, 5) запрещалась любая общественная деятельность: «В зданиях, дворах и садах высших учебных заведений безусловно воспретить устройство читален, столовых, кухмистерских, различных сборищ и сходок, а также театральных представлений, балов и других подобных публичных со­браний, не имеющих научного значения»[268].

С приходом к власти Александра III и установлением охранительного вну- триправительственного курса юридическому образованию отводилась не менее значимая роль. Объяснялось это тем, что юридические факультеты университе­тов в первую очередь готовили государственных служащих, призванных охра­нять сложившийся государственный строй и правопорядок. Так, согласно ст. 202 Судебных Уставов замещение должностей в суде производилось «...не ина­че, как из числа лиц, имеющих аттестаты университетов или других высших учебных заведений об окончании курса юридических наук»[269]. Все это к 1883 году вызывает необходимость реорганизации юридического образования приме­нительно к внутриполитическим изменениям, произошедшим в период правле­ния Александра III.

Несмотря на то, что проект нового Университетского Устава был внесен в Государственный Совет еще в конце 1882 г., рассмотрение его началось лишь в конце 1883 г. в связи с стремлением правительства не нарушать общественное спокойствие ввиду предстоящей коронации Александра III. Как писал в своем дневнике государственный секретарь Государственного Совета А.А. Половцов 8 марта 1883 г., «Вследствие разговоров с членами Совета и вел. князем еду к По­бедоносцеву заручиться его согласием на то, чтобы не рассматривать в нынеш­нюю сессию университетского устава. К крайнему удивлению нахожу его весь­ма нерасположенным к уставу, в особенности к предположению заменить уни­верситетские экзамены государственными; разделяет мнение, что не время перед коронациею раздражать студентов.»[270]. Мнение К.П. Победоносцева, возможно, повлияло на дату принятия Университетского Устава, перенесенную с 1883 г. на 1884 г.

Новый Университетский Устав вводился вместо Устава 1863 г.[271] в отноше­нии Санкт-Петербургского, Московского, Харьковского, Казанского, Св. Влади­мира (в Киеве) и Новороссийского (в Одессе) университетов, за исключением Варшавского и Дерптского (Юрьевского), которые действовали на основании особых Уставов. Деятельность Юрьевского университета регламентировалась Уставом от 9 января 1865 г.[272] и имела ряд особенностей по сравнению с другими университетами: все преподавание велось исключительно на немецком языке, сохранялось избирательное начало - ректор, деканы, профессора и доценты вы­бирались советом и утверждались затем соответствующей властью, обязанно­сти инспектора возлагались на одного из профессоров.

Университетский Устав, принятый 23 августа 1884 года[273], внес существен­ные коррективы в систему высшего образования России, которые можно обоб­щить следующим образом: 1) изменение отношения студентов к преподаванию за счет предоставления возможности выбора преподавателя из нескольких, ко­торые ведут один предмет, обеспечение информационной доступности, в частности, о требованиях которым должен соответствовать учащийся, чтобы приобрести университетский диплом и поступить на государственную службу;

2) усиление рычагов административного контроля над университетским образо­ванием.

Были внесены некоторые изменения в круг предметов, изучаемых на юри­дических факультетах. В первую очередь были ликвидированы кафедры исто­рии иностранных законодательств и истории славянских законодательств. Одна­ко число кафедр юридических факультетов с семи возрастает до двенадцати. Это кафедры римского права, государственного права, полицейского (админи­стративного) права, финансового права, международного права, уголовного права, церковного права, гражданского права, гражданского процесса, истории русского права, местных прав, политической экономии и статистики. Изучение истории иностранных и славянских законодательств признавалось неуместным, так как ознакомление студентов с конституциями европейских государств про­тиворечило бы охранению самодержавной власти «всяких на неё поползнове­ний»[274]. В Университетском Уставе 1884 г. утверждалось, что в преподавании всех дисциплин, в том числе, и юридических, должна присутствовать «общая всем людям логика здравого смысла, решения которой столь же обязательны, как и очевидность факта»[275]. Следует отметить, что уже в Манифесте «О незы­блемости самодержавия»[276] определялись основные принципы социального зака­за на образование, в том числе, и на юридическое. Так, манифест призывает к «утверждению веры и нравственности, — к доброму воспитанию детей, — к истреблению неправды и хищения, — к водворению порядка и правды в дей­ствии учреждений, дарованных России Благодетелем ея, Возлюбленным Нашим Родителем»[277]. По мнению правительства, именно университеты, как учрежде­ния, формирующие отношение студента к системе государственной власти в России, явились причиной появления «гнусной крамолы», то есть терроризма, подрывающего основы политического и социально-экономического строя импе­рии. В этой связи, с помощью введения запрета на преподавание истории евро­пейского законодательства, в том числе и конституционного права, была пред­принята попытка искоренения вольных настроений российского студенчества, выработке общей тенденции в процессе преподавания таких дисциплин, кото­рые призваны отвечать за мировоззрение учащихся.

Следует отметить большую роль надзора за студентами и преподавателями, возлагающегося Университетским Уставом 1884 г. на попечителей и ректоров университетов. Так, согласно п. 8 Универитетского Устава 1884 г. попечители наделялись огромными полномочиями относительно охранения правопорядка и законности в российских университетах: «На Попечителе лежит обязанность высшего руководства во всех распоряжениях по охранению порядка и дисци­плины в Университетах... Попечитель принимает все необходимые для охране­ния порядка меры, хотя бы они и превышали его власть, немедленно доводя о сделанных на этом основании распоряжениях и о причинах, их вызвавших, до сведения Министра Народного Просвещения»[278]. Отметим, также, что в ведение попечителей входили также: контроль за финансовыми расходами, вопросы кад­ровой политики, в частности, назначение лаборантов и их помощников, про­ректоров, ординаторов и т.д. Несмотря на это, основной функцией попечителя был надзор за соблюдением правопорядка и законности в стенах университета.

Второй инстанцией, на которую были возложены экстраординарные полно­мочия в сфере охраны правопорядка, были сами ректоры университетов. Поми­мо решения финансовых, кадровых и административных вопросов попечитель согласно ст. 13-й изучаемого нами документа вменял в обязанность ректору контролировать соблюдение «студентами и всеми посетителями университета установленных правил и за понуждением их к тому со стороны должностных лиц, которым непосредственно поручен надзор за этим»[279]. Кроме того, ст. 17 Устава предоставляла ректорам право «В чрезвычайных и нетерпящих отлага­тельства случаях... принимать все необходимые меры для поддержания порядка

и спокойствия в Университете, хотя бы меры сии и превышали принадлежащую

2

ему власть» .

Охранительная направленность Универитетского Устава 1884 г. выражает­ся прежде всего в ликвидации университетской автономии, введенной Универи- тетским Уставом 1863 г. (избрание Советом университета ректора на 4 года из состава ординарных профессоров, избрание факультетскими собраниями дека­нов на 3 года, избрание профессоров на вакантные кафедры, избрание из соста­ва профессоров прозектора для наблюдения за исполнением установленных университетами правил внутреннего распорядка, разбирательство проступков студентов особым университетским судом в составе трех судей, ежегодно изби­раемых советом из профессорского состава). В Уставе 1884 г. выборное начало по отношению к избранию ректора, деканов и профессоров заменяется админи­стративным — все назначения производились непосредственно министром на­родного просвещения. Функции Совета университета существенно изменяются: он остается высшей университетской инстанцией по учебным делам, обсуждае­мым предварительно на факультетских собраниях, а в плане распорядительных полномочий он приобретает лишь «характер совещательного собрания, выска­зывающего мнения по важнейшим университетским делам»[280]. Так, например, если раньше этот выбор производился по результатам голосования членов Уче­ного Совета, а министр народного просвещения лишь утверждал принятое ре­шение, то сейчас голосование Ученого Совета носило лишь рекомендательный характер для министерства. Министр мог согласиться с профессором, представ­ленным Ученым Советом к заведыванию кафедрой, или же утвердить свою кан­дидатуру. Преподавание приват-доцентов находилось под прямым контролем декана и ректора, которые в случае выявления преподавания, не соответствую­щего установленному предмету, или имеющего вредное направление, делали ему напоминание, а при невыполнении - представляли попечителю для устра­нения такого лица от преподавания.

В целях усиления дисциплинарного надзора за студентами Универитетский Устав 1884 г. вывел орган, непосредственно осуществлявший эту функцию в университетах, — инспекцию - из ведения Университетского совета и непо­средственно подчинил ее Министерству народного просвещения. Вместе с тем Универитетский Устав 1884 г. узаконил и служащих инспекций, фактически уже состоявших на службе в большинстве университетов, и ввел инспектора студен­тов в состав правления в качестве полноправного члена. Это было вызвано тем, что по новому Университетскому Уставу 1884 г. правление заменило собой прежний суд над студентами из избранных Университетским советом на три года профессоров. По Уставу 1884 г. профессорский суд стал лишь обвинитель­ной камерой, которая предавала виновного студента университетскому суду, или, минуя суд, прямо переносила дело в совет как высшую инстанцию вну­треннего университетского управления[281].

Таким образом, Университетским Уставом 1884 г. большое внимание уде­ляется построению системы надзорных органов в самих университетах. Их основной функцией является недопущение деятельности на территории универ­ситета разного рода организаций и кружков, порочащих устои российского го­сударства, сложившиеся в Российской империи.

Поскольку, как указывалось выше, Университетский Устав 1884 г. не рас­пространялся на Варшавский и Юрьевский (Дерптский) университеты, прави­тельство обращает внимание на это внимание и принимает ряд мер, направлен­ных на равномерное проведение взятого в 1884 г. охранительного курса коррек­ции в сфере организации университетского образования. Министерство народ­ного просвещения 4 февраля 1889 г. получило Высочайшее соизволение на преобразование юридического факультета Юрьевского (Дерптского) универси­тета по следующим аспектам: 1) установление русского языка в качестве единственного языка преподавания, 2) предоставление профессорам, читающим лекции на русском языке, такого же оклада и размера пенсионного обеспечения, что и по Универитетскому Уставу 1884 г., 3) преобразовать одну из кафедр ост­зейского права в кафедру русского гражданского права и судопроизводства, сохранив другую кафедру для преподавания местного права; кафедру русского права сделать кафедрой истории русского права; преподавание по кафедре госу­дарственного и международного права ограничить лишь курсом государствен­ного права, возложив чтение лекций по международному праву назакрепленно- го за факультетом доцента; учредить новую кафедру полицейского права: пере­нести кафедру политической экономии с историко-филологического факультета на юридический и ввести на юридическом факультете чтение лекций по энцик­лопедии и философии права, по церковному, финансовому и торговому праву[282].

В целях ликвидации университетской автономии, сохранявшейся даже по­сле введения Университетского Устава 1884 г. в форме избирательного начала в управлении Юрьевским (Дерптским) университетом, Министерство народного просвещения испросило через Государственный Совет Высочайшего повеления, данного 7 июля 1889 г.[283], упразднить суд в Юрьевском университете в целях большего его сближения с прочими университетами, с передачей студенческих дел на рассмотрение правления университета. 20 ноября 1889 г. последовало Высочайшее повеление об изменении некоторых параграфов Устава Юрьевско­го (Дерптского) университета в части ликвидации избирательной системы на­значения руководящего аппарата университета и введения этого порядка на об­щих основаниях, провозглашенных Уставом 1884 г. 25 октября 1893 г. было раз­решено проводить выпускные экзамены для студентов юридического факульте­та Юрьевского университета в испытательных комиссиях в соответствии с нор­мами Университетского Устава 1884 г.

Во изменении и дополнение Устава Варшавского университета от 8 июня 1869 г. в отношении применения к нему Универитетского Устава 1884 г. Высо­чайше утвержденным 1 декабря 1887 г.[284] мнением Государственного Совета устанавливалось, что для продолжения на новое пятилетие службы при универ­ситете профессорам, прослужившим 25 лет по учебной части, требуется хода­тайство попечителя учебного округа и разрешение министра народного просве­щения. Для доцентов, прозекторов и лекторов университета необходимо было в подобном случае получить разрешение попечителя. Таким образом, в отноше­нии Варшавского университета также началось частичное применение общего Университетского Устава 1884 г.

В целях пресечения создания т.н. «интеллигентного пролетариата»[285] прави­тельство использовало и меры экономического характера — в частности, повы­шение платы за обучение. Плата за слушание лекций по Универитетскому Уста­ву 1884 г. составляла 60 рублей в год (10 рублей университету, 50 рублей — преподавателям), сверх чего взималась плата в пользу профессоров (75 копеек на медицинском и 1 рубль на остальных факультетах в недельный час), а также 20 рублей при сдаче государственного экзамена. В целом на медицинском фа­культете общая годовая плата стала достигать 120 рублей, на юридическом — от 82 до 94 рублей[286], тогда как по Универитетскому Уставу 1863 г. она не превы­шала 50 рублей[287]. Подобные меры, направленные на прямое закрытие доступа к высшему образованию детей неимущих сословий, критиковались либеральной частью чиновничества. Так, министр народного просвещения барон А.П. Нико­лаи писал: «Огромное большинство студентов люди бедные; многие из них, приобретая средства к жизни уроками, подготовлениями детей к экзаменам в гимназиях, суть люди честные и заслуживающие всякого уважения тружени­ки. Закрыть им путь к образованию значило бы провозгласить начало, что «бедность есть порок»[288].

Однако покушение на императора 1 марта 1887 г., организованное учащей­ся молодежью, вновь убеждают правительство в необходимости усиления эко­номических преград в высшие учебные заведения для неимущих сословий. В 1887 г. министр народного просвещения И.Д. Делянов направил в Комитет Ми­нистров представление об упорядочении состава учащихся в высших учебных заведениях посредством увеличения платы за слушание лекций и за участие в практических занятиях. По мнению Комитета, «переполнение русских универ­ситетов крайне вредно отражалось на учебных занятиях студентов, делая невоз­можным правильный надзор как за работами, так и за поведением слушателей; устранить это переполнение и упорядочить вообще состав студентов Комитет считал задачами первостепенной важности»[289]. Предложенная графом Деляно- вым временная мера в виде увеличения платы за слушание лекций, в видении Комитета Министров, не могла принести в этом плане быстрых результатов. Но

Комитет признал эту меру заслуживающей внивания ввиду того, что Министер­ство народного просвещения указало на явное несоответствие платы, взимав­шейся со студентов ранее, и размера издержек, лежавших на университетах: «лица, пользующиеся высшим образованием, должны в большей, чем было до сих пор, мере участвовать в несении расходов, вызываемых содержанием выс­ших учебных заведений в стране»[290].

26 июня 1887 г. было высочайше утверждено положение Комитета Мини­стров о повышении стоимости обучения в университетах[291]. Плата университету за слушание лекций и участие в практических занятиях, составлявшая раньше 10 рублей в год, повышалась в пять раз — до 50 рублей в год. Очевидно, что ярко выраженная тенденция, связанная с увеличением платы за обучение, пре­следовала цель восстановить элитарные дискриминационные начала универси­тетского образования, сделав его недоступным для большинства населения Рос­сийской империи — выходцев из низших слоев общества.

Из анализа изменений численного состава студентов университетов за пе­риод с 1880 г. по 1894 г. видно, что количественный рост был явно замедлен введением Университетского Устава 1884 г.[292]

Статистические данные распределения студентов по факультетам россий­ских университетов показывают, что с 1880 г. по 1894 г. численность студентов, учащихся на медицинском факультете, сократилась с 46% до 37%; на юридиче­ском факультете возросла с 22,3% до 36,9%; на физико-математическом фа­культете осталась практически неизменной — с 20% до 20,3%; на историко­филологическом факультете — существенно сократилась с 11,3% до 5,2; на фа­культете восточных языков — 0,4% - 0,6%, т.е. практически не изменился[293]. Така перемена объяснялась тем, что прирост студентов-юристов совершался совер­шенно свободно, тогда как рост студентов-медиков был несколько задержан недостатком научных пособий и установлением комплекта при приеме. Спад учащихся на историко-филологическом факультете был связан с тем, что Уни­верситетский устав 1884 г. фактически привел его в специальную школу древних языков с дополнительными предметами (история и литература)[294].

Особенно резко снизилась численность студентов в Санкт-Петербургском университете в результате попытки совершения террористического акта 1 марта 1887 г. «Но затем, — как указывается в Энциклопедическом словаре Ф.А. Брок­гауза и И.А. Ефрона, — потребности жизни взяли свое»[295]. Также можно отме­тить незначительный спад численности студентов Варшавского университета к середине 90-х гг. XIX в. в связи со студенческими беспорядками 5-17 апреля 1894 г. За тот же период количество студентов, принадлежащих к дворянскому сословию и чиновничеству, практически не изменилось (с 46,7% до 46,1%). Та же тенденция характерна для студентов иностранного происхождения (с 1,7% до 1,8%). При этом снижается численность студентов — выходцев из духовен­ства с 18,7% до 7,3 %, студентов — представителей прочих сословий — с 44,8% до 32,9%[296]. Сказывается действие Университетского Устава 1884 г. и Высочайше утвержденного Положения Комитета Министров «О плате со студентов Универ­ситетов за слушание лекций и за участие в практических занятиях» от 26 июня 1887 г. Таким образом, ярко иллюстрируется дискриминационный характер об­разовательных отношений, сформировавшихся в результате охранительных преобразований Александра III.

Ту же цель преследует и другая тенденция в развитии высшего образова­ния, выраженная в ограниченном количестве российских университетов и их сосредоточении в определенных местностях. Географически они были настоль­ко удалены от иных губерний империи, что обучение детей и связанное с ним постоянное проживание в университетских городах не представлялось возмож­ным для большинства семей даже при определенной материальной состоя­тельности, позволявшей осуществлять ежегодную плату за обучение.

Обозначенные тенденции объясняют факт негативного отношения консер­вативно настроенных представителей власти (прежде всего К.П. Победо­носцева) к открытию новых университетов в отдаленных уголках России. В частности, на обращение министра народного просвещения Делянова о финан­сировании открытия Сибирского университета, планируемого на 1 июля 1885 г., Обер-Прокурор Св. Синода отозвался следующим образом: «Я бы предложил вместо открытия сибирского университета построить ледяной дом на Неве, как при Анне Иоанновне. Прохладное шутовство было бы в этом случае и дешевле, и безвреднее. Я был нынче летом на границах Сибири и наслушался от всякого сколько-нибудь здравомыслящего человека выражений недоумения об этой вы­думке либерального чиновничества, которую я лично считаю опасной полити­ческой ошибкой... Отчего не открыть в построенном здании горную, инженер­ную, политехническую школу и т.п.?»[297]. Начальник Главного управления по де­лам печати Е.М. Феоктистов в своем дневнике об открытии Сибирского универ­ситета также отзывался саркастически: «.нужно думать не о новых универси­тетах, а о том, чтобы сделать сколько-нибудь сносным положение университе­тов существующих. этот университет представляется вопиющей нелепо- 2

стью»[298].

Частичной уступкой стремлениям к университетскому образованию широ­ких слоев населения, проживающих в отдаленных от столиц местностях, стало открытие в 1888 г. первого в Сибири университета в Томске[299]. Как отмечается в источниках тех лет, в 1803 г. П.Г. Демидовым был пожертвован капитал на учре­ждение университета в Тобольске. В 1878 г. было окончательно решено исполь­зовать эти средства для устройства Сибирского университета в г. Томске, где и началось строительство его здания. Поэтому в 1882 г. Комитет Министров полу­чил разрешение иператора изменить волю мецената[300].

Третьей тенденцией, направленной на поддержание элитарно-дискримина­ционных начал системы университетского образования, и в то же время отвеча­ющей кадровым потребностям развития различных хозяйственных отраслей стало создание высших учебных заведений прикладного характера. Как отмеча­лось в обзоре деятельности Министерства народного просвещения за рассмат­риваемый период, «из числа подведомственных Министерству к началу цар­ствования Императора Александра III высших специальных учебных заведений не было ни одного, которое пользовалось бы вполне приспособленным к совре­менным потребностям положением и штатом, и все они нуждались в преоб­разовании»[301]. В течение рассматриваемого периода были открыты: Харьковский ветеринарный институт (1885 г.), получивший название Институт императора Александра III, Техническое училище почтово-телеграфного ведомства в Санкт- Петербурге (1886 г.). 23 марта 1887 г. по типу Харьковского был преобразован Санкт-Петербургский технологический институт[302], затем коренная реорганиза­ция произошла в отношении Института сельского хозяйства и лесоводства в Но­вой Александрии, новое положение о котором и штат были утверждены Высо­чайшим повелением от 17 апреля 1893 г.[303] Как указывается в официальных ис­точниках тех лет, по смете Министерства народного просвещения на содержа­ние 8-ми университетов в 1881 г. было отпущено 2 473 223 рубля, а в 1894 г. на 9 университетов - 3 555 920 рублей[304].

Реакция общественности на введение нового Устава была достаточно спо­койной. Как пишет «Вестник Европы», «прошлогодняя университетская рефор­ма не создала новых учреждений, не потребовала новых людей, не произвела, непосредственно и внезапно, коренной перемены в самом характере деятельно­сти университетов. Студенты и профессора остались те же, цели и приемы пре­подавания не изменились. Действие реформы может сделаться заметным лишь впоследствии; в данную минуту, осуществление ея не представляло никаких затруднений, не встречало никаких препятствий»[305]. «Новый устав вошел в жизнь при гробовом молчании профессоров и полной пассивности студенчества», — констатирует В.М. Фриче[306]. С.Ю. Витте также подчеркивал, что проведение об­разовательной реформы не вызвало никаких серьезных отрицательных обще­ственных последствий, «в царствование императора Александра III не было ни-

4

каких эксцессов» .

Непосредственные исполнители закона — государственные чиновники ис­ключительно положительно отзывались о новом Уставе. Так, в своем отчете за 1885 г. харьковский губернатор указывает: «.благодаря большей требователь­ности нового университетского устава, можно ожидать среди молодежи, обуча­ющейся в местном университете, скорого поворота к более серьезному и усид­чивому научному труду». Император сделал надпись на отчете: «надо надеять­ся»[307]. В официальном обзоре деятельности Министерства народного просвеще­ния говорится: «Как самый новый устав, так и многочисленные, следовавшие за ним распоряжения и указания Министерства Народного Просвещения о поряд­ке и способах приведения в действие разных статей устава оказали существен­ное влияние на весь строй жизни университетов, внеся коренные перемены в организацию учебного дела и в положение преподавательской среды»[308].

В то же время идеологи как консервативной, так и либеральной направлен­ности неоднозначно восприняли опубликование Университетского Устава 1884 г.[309] В отличие от большинства мероприятий правительства Александра III об­разовательная реформа вызвала недовольство со стороны как противников охра­нительного курса, так и его сторонников. Так, например, К.П. Победоносцев[310] в своих произведениях, на заседаниях Государственного Совета неоднократно отмечал, что внедрение Устава приведет к снижению уровня образования, в пер­вую очередь государственных служащих, которые не смогут содействовать про­ведению контрреформ в жизнь.

Отрицательное отношение к реформам в области высшего образования вы­сказывал и С.Ю. Витте: «Да, я сам нахожу, что это было большой ошибкой. Но это было сделано им под влиянием графа Толстого и вообще под влиянием куч­ки консерваторов того времени»[311]. В своих воспоминаниях граф С.Ю. Витте неоднократно отмечает, что внедрение нового Университетского Устава 1884 г. являлось ошибкой правительства Александра III, ведь Устав был принят даже вопреки мнению большинства апологетов контрреформ.

Как отмечает государственный секретарь Государственного Совета

А.А. Половцов в мемуарах, на совещании у великого князя Михаила Николае­вича 14 марта 1883 г. против рассмотрения Устава выступили Е.П. Старицкий, К.П. Победоносцев, Великие князья Михаил Николаевич и Владимир[312]. «Заме­чательно, — пишет граф С.Ю. Витте, — что устав был принят несмотря на то, что К.П. Победоносцев, как бывший профессор, будучи еще гораздо консерва­тивнее графа Толстого, тем не менее все-таки высказался как в Государственном совете, так и в Особом совещании по этому предмету, которое было под предсе­дательством императора Александра III, против Устава 1884 г.»[313].

Прокурор Московской судебной палаты Н.В. Муравьев вслед за К.П. Побе­доносцевым одним из главных отрицательных последствий реформы считал снижение качества высшего образования. «Выпускники университетов, — пи­сал он, — значительно уступают по уровню образования выпускникам Царско­сельского лицея»[314]. Замещая должности судей, молодые юристы сознавали свою полную неспособность к рассмотрению дела. В этой связи возникала необходи­мость практического изучения судопроизводства. Обер-прокурор Синода писал об этом: «Судьи должны помнить, что их должность «право судить» (ius dicere), а не суд создавать (ius dare), истолковывать закон, а не творить закон, или давать

3

закон»[315].

С ними был солидарен известный публицист того времени князь В.П. Мещерский, который, в частности, отмечал: «увидя эти столь быстро обнару­жившиеся плоды сделанных мнимому общественному мнению уступок в во­просе высшего образования, увидя университетские кафедры пустыми вслед­ствие неохоты людей к науке, увидя гимназии, переполненные учениками, об- ращенныя в какие-то фаланстеры политических бредней и рассадники ниги­лизма, увидя аудитории университета, полныя крупными невеждами — студен­тами, увидя, наконец, в каждой семье и в целом обществе борьбу двух поколе­ний, где отец не понимает сына, а сын презирает отца, — правительство ужас­нулось, и сознало немедленно свою ошибку»[316].

Консервативная часть общественного мнения положительно отозвалась о подобных правительственных мерах в сфере образования, отмечая вместе с тем негативный общественный резонанс, вызванный проведением их в жизнь. Ре­дактор журнала «Гражданин» писал: «одна учебная реформа из всех реформ нынешнего времени пришлась обществу против шерсти. Она была в сущно­сти своей, по своим основам, по своим требованиям, по своей дисциплине так­же строга и неуступчива, как прежняя реально-либеральная система была снисходительна, слаба и податлива на всевозможные уступки духу времени и вкусам разнузданной молодежи»[317].

Однозначно положительную оценку Устава 1884 г. высказывал М.Н. Кат­ков, который назвал его первым органическим законом нового времени. Князь В.П. Мещерский на страницах «Гражданина» с сожалением отмечает, что «свет­лые пророчества» редактора «Московских ведомостей» М.Н. Каткова на тему того, что «в 1884 г. почерк пера, и как Бог над вселенной, пройдет над хаосом университетский устав, и хаос кончится, и хаос превратится в порядок, универ­ситеты русские в университеты германские, студенты ничего не делающие — в германских студентов. и взойдет заря начала русской университетской нау- ки»[318], не имеют практической основы в русской действительности. Организация высшего образования на принципе свободы науки (правительство вмешивается лишь в область охраны правопорядка в стенах университета, отношения про­фессоров и студентов в научном процессе неприкосновенны), заимствованном из германской модели университетского образования новым Университетским уставом, не приведет, по мнению В.П. Мещерского, к тем же положительным результатам в России ввиду следующего.

Во-первых, в отличие от Германии, в России еще слабо развито понимание в обществе того, что для достижения профессионального и материального успе­ха необходимо долго и упорно учиться и трудиться. Отсутствие серьезной кон­куренции на какой-либо труд приводило к тому, что «всякое подобие труда, как всякое подобие образования, принимаются за труд и за образование, всякое подобие работы дает заработок», и студент, не желающий учиться в итоге мог иметь вполне приличный заработок, торгуя лимонами у Гостиного Двора, или же приобретя наиболее доходную в то время профессию нищего[319].

Во-вторых, в Германии сложились имущие образованные сословия, в тра­диции которых прочно вошли представления об университетах как святынях, храмах науки. Университеты. «У кого нет средств отдавать сына в гимназию, — пишет В.П. Мещерский, — тот и не думает об университете, тот готовит его к какому-нибудь честному заработку; и не думают ни о гимназии, ни об универси­тетах ни сапожники, ни портные, ни булочники, ни столяры, ни мелкий чинов­ный люд. на нищенские деньги, на чужие деньги, на стипендии. ни один гер­манец воспитывать сына не будет»[320].

В российских же университетах и гимназиях в его видении представлена совершенно обратная ситуация: «Для большинства гимназия — это длинная и тяжелая безотрадная страдная пора, где ничем не согретые, ничем не одобрен­ные, ничем не вдохновенные юноши, чужими для семьи, чужими для своего народа, чужими для науки, доходят до дверей университета. Большая их часть — физически расслабленная, нравственно-шаткая, духовно-сомнева- ющаяся и умственно-засохшая»[321]. Среди них дети беднейших слоев — сторожей, дьячков, мелких уездных чиновников, гонящиеся за стипендиями. Отсюда В.П. Мещерский приходит к выводу, что свобода науки, признаваемая Университет­ским уставом, применительно к русской действительности, есть утопия: «с нею нынешним студентам нечего делать, кроме беспорядков, ибо большая их часть чужда исторической жизни, для которой нужна наука». Свободу необходимо временно заменить обязанностью: «Кто имеет средства, кто хочет учиться, тот должен учиться: вот нужный лозунг наших университетов для первого периода

4

их перерождения» .

Отметим, что такой известный либеральный правовед, как Б.Н. Чичерин поддержал правительственную идею ограждения студенчества от участия в по­литической жизни страны: «Лучшие студенты те, — писал он графу Д.А. Тол­стому, — которые работают у себя дома и не занимаются общественными де­лами»[322].

Таким образом, оценка современниками Устава 1884 г. была неоднознач­ной. С одной стороны, были апологеты образовательной реформы (М.Н. Кат­ков), которые считали данную реформу логическим продолжением охранитель­ного курса, взятого правительством Александра III во всех сферах обществен­ной жизни. С другой стороны, существовало множество ее противников, счи­тавших образовательную реформу необоснованной.

В советский период нашей историографии Университетский Устав 1884 г. характеризовался как «реакционный». Исследователь Н.Г. Сладковский, например, определял его как «типичный закон периода контрреформ», поста­вивший высшие учебные заведения в гнетущие условия[323]. Профессор П.А. Зай- ончковский в своей работе «Кризис самодержавия» указывал: «Несмотря на то, что реакции не удалось достигнуть всего, к чему они стремилась, новый уни­верситетский устав рассматривался Катковым и его единомышленниками как крупная победа, означавшая начальный шаг по пути утверждения принципов

3

самодержавия»[324].

В период общей либерализации всех сфер общественной жизни, начавшей­ся в начале 90-х гг. XX века, коррекция системы образования, проводимая пра­вительством Александра III, рассматривалась в тесной связи с его охранитель­ным курсом. В постсоветский период образовательная политика в основном оценивалась публицистами и журналистами отрицательно. Так, С.А. Яблоков пишет: «...у правительства отсутствовала продуманная концепция построения высшего образования, подмененная произвольным пересмотром учебных и эк­заменационных планов...»[325]. По его мнению, «главной идеологической целью по­литики самодержавия являлось приведение учебно-педагогического процесса в университетах в соответствие с текущими идейно-политическими задачами правительства, что достигалось путем систематического давления, оказываемо­го царизмом на университеты, их преподавателей и студентов»[326]. Отмечают ухудшение условий юридического образования и Е.А. Скрипилев[327], С.В. Кодан[328], Н.В. Иллерицкая[329]. Практически все исследователи подчеркивают, что выпуск­никам высших учебных заведений приходилось доучиваться, исполняя свои служебные обязанности. Важно отметить, что большинство современных иссле­дователей отмечают лишь отрицательную сторону данных нововведений. Так, например, Е.А. Скрипилев полагает, что: «Вся университетская жизнь стави­лась под контроль попечителей, которым подчинялись инспекторы и педеля (курсовые надзиратели)»[330].

Несмотря на однозначную отрицательную оценку роли попечителей и рек­торов российских университетов в исследовательской среде, необходимо отме­тить, что данные нововведения полностью отвечали политическим условиям, сложившимся в Российской империи после убийства Александра II. Становится ясно, что результатом внутренней политики правительства Александра II стал социальный взрыв, особенностью которого является тот факт, что участниками террористических кружков были не крестьяне, не маргинальные элементы об­щества, а студенчество, интеллигенция, в т.ч. представители дворянского со­словия, которое всегда служило опорой самодержавной власти.

Впервые попытки переосмысления образовательной контрреформы пред­принимаются в современный период. Вероятно, это связано с переоценкой ли­беральных реформ 90-х гг. XX в. и с признанием ошибочности некоторых из них, неадекватности российским традициям государственного, социального и духовно-нравственного развития. В связи с этим политика Александра III заслу­живает более объективного научного анализа, в том числе консервативно-охра­нительные начала в сфере образования.

При ближайшем рассмотрении мы видим, что внедрение нового Универси­тетского Устава 1884 г. обусловлено рядом политических и социальных факто­ров, таких как разгул террористической деятельности, и, в частности, убийство Александра II. Важно отметить следующую опасную тенденцию, что интелли­генция составила оппозицию существующему режиму и охотно защищала тер­рористов в том числе и на политических процессах 70-х - начала 80-х годов XIX века.

В тоже время нельзя не отметить и очевидные отрицательные стороны вве­дения Университетского Устава 1884 г. — это снижение уровня университетско­го образования, в том числе, и юридического. Данный факт признан всеми ис­следователями и практически не ставится под сомнение. Однако, следует отме­тить, что несмотря на изменения, внесенные Уставом в круг предметов юриди­ческого образования в российских университетах, ряд его положительных черт сохраняется. Среди них: практика иностранных стажировок выпускников, успешно окончивших университетский курс. Преподавательский состав универ­ситетов практически не подвергается репрессиям. Лишь просчеты в кадровой политике, в частности, утверждение на пост попечителей необразованных лю­дей «бывалых генералов» становится основной проблемой, отрицательно ска­завшейся на преподавательском составе университетов, и, как следствие, при­ведшей к снижению уровня юридического образования.

Таким образом, Университетский Устав 1884 г. с его ярко выраженной охранительной направленностью — это необходимая законодательная мера — адекватная реакция правительства Александра III на сложившуюся в стране со­циально-политическую ситуацию, угрожающую основам российского общества и государства.

Всестороннее глубокое изучение законодательства, регламентировавшего реформу образовательной системы в период правления Александра III, практи­ки ее применения, реакции со стороны либерально и консервативно настроен­ных общественных и государственных деятелей, ученых того времени и после­дующих периодов позволяет сконструировать теоретическую модель образова­тельных дискриминационно-охранительных отношений. Они возникают в ре­зультате изданных нормативно-правовых и правоприменительных актов, ре­гламентирующих, с одной стороны, порядок реализации права на образование, а с другой, контрольно-надзорную деятельность государства в лице его органов и должностных лиц над системой образования.

Образовательные дискриминационно-охранительные отношения представ­ляют собой общественные отношения в сфере установления правовых запретов на доступ и системное усвоение общих и профессиональных знаний, умений, навыков в учебных заведениях Российской империи применительно к опреде­ленным категориям лиц в зависимости от таких критериев, как сословная, наци­онально-религиозная принадлежность, материальное положение, идеологиче­ские убеждения и политическая благонадежность.

Состав образовательных дискриминационно-охранительных отношений можно определить следующим образом. Обязывающими субъектами выступа­ли: государство в лице его органов и должностных лиц, таких как Министер­ство народного просвещения, Министерство внутренних дел, министр народно­го просвещения, губернаторы, попечители учебных округов, ректоры и попечи­тели высших учебных заведений, директора народных училищ. Обязанными субъектами являлись абитуриенты и учащиеся начальных народных училищ, гимназий, реальных училищ, студенты высших учебных заведений.

Объектом рассматриваемых правоотношений выступают общественные отношения, возникающие в сфере передачи и усвоения знаний, умений, навы­ков в рамках существующей государственной системы народного просвещения. 124

Содержанием изучаемых правоотношений служит совокупность субъек­тивных прав и юридических обязанностей субъектов — участников данного вида правоотношений. Особенностью правового статуса обязывающих субъек­тов было совмещение субъективных прав и юридических обязанностей в вы­полнении одних и тех же полномочий. Так, субъективные права, как должност­ные лица, они могли реализовать только используя свои полномочия и испол­няя, соответственно, юридические обязанности. В этой связи обязывающие субъекты имели право и были обязаны: 1) предоставлять сведения о нравствен­ных качествах и образе жизни, родителях выпускников гимназий, поступавших в вузы; 2) воспрещать воспитанникам средних учебных заведений посещение клубов, трактиров, кофеен и т.п. мест в целях поддержания дисциплины; 3) ис­ключать из учебных заведений лиц, признанных неблагонадежными, либо вследствие несоблюдения внутреннего распорядка; 4) особо злостных наруши­телей отправлять в военные дисциплинарные батальоны или роты; 5) следить за поступлением в учебные заведения литературы, пресекая доступ источников ан­типравительственной и антиправославной направленности; 6) изымать и уни­чтожать доставленную нелегально литературу; 7) исполнять административные функции: назначать и смещать должностных лиц — заведующих кафедрами, ла­борантов и их помощников, проректоров, ординаторов и т.п.; 8) корректировать правила внутреннего распорядка; 9) выдавать разрешения на открытие учебных заведений; 10) со стороны полиции — осуществлять контроль как за профес­сорско-преподавательским составом, так и за учащимися начальных, средних и высших образовательных учреждений; 11) препятствовать поступлению в гим­назии детей низших сословий, а также — родители которых вели аморальный образ жизни (занятие проституцией и мелочной продажей питей, содержание домов терпимости).

Обязанные субъекты имели право, в свою очередь: 1) при соблюдении установленных требований поступать в учебные заведения; 2) в процессе обу­чения получать достоверную научную информацию по дисциплинам учебного плана в интерпретации квалифицированных специалистов; 3) пользоваться мо­нографической, периодической, учебно-методической литературой для более глубокого изучения курсов; 4) участвовать в заграничных стажировках; 5) полу­чить по окончании учебного заведения соответствующий аттестат, диплом.

К юридическим обязанностям данных субъектов относятся: 1) неукосни­тельное соблюдение правил внутреннего распорядка того образовательного за­ведения, в котором они учатся; 2) точное и своевременное исполнение предпи­саний, содержащихся в приказах руководства начальных, средних и высших учебных заведений; 3) отказ от посещения клубов, трактиров, кофеен и т.п. мест; 4) соблюдение запретов относительно чтения запрещенной литературы антиправительственного и антиправославного содержания; 5) воздержаться от выпуска, копирования, распространения прокламаций, листовок революционно­го характера; 6) отказ от участия в акциях неповиновения и протеста; 7) не об­щаться с неблагонадежными лицами, в т.ч. учащимися, оказывающими пагуб­ное воздействие на мировоззрение школьников и студентов; 8) уважительно от­носится к политико-правовым и духовно-религиозным основам Российского государства, быть патриотично настроенными; 9) своевременно выполнять учебный план, сдавать зачеты и экзамены на положительные результаты; 10) вносить в установленный срок плату за обучение в гимназиях и вузах.

Рассматриваемые образовательные дискриминационные отношения можно классифицировать как: охранительные (по функциям права), императивные (по методу правового регулирования) с элементами диспозитивности, которые про­являются в предоставлении свободного права выбора поступать или воздер­жаться от поступления в учебные заведения; публично-правовые (по характеру властного субъекта), относительно-определенные (по степени определенности субъектов), административные, материально-правовые с включением процессу­альных элементов в тех случаях, когда применяется дисциплинарная ответ­ственность в виде исключения из учебных заведений (по отраслям права); про­стые (по количеству сторон); длящиеся или долговременные (по времени дей­ствия).

Исходя из анализа определения состава и классификации, можно сделать вывод о том, что образовательные отношения, сформировавшиеся при Алексан­дре III по своим качественным характеристикам действительно принадлежат к административно-охранительным, но в то же время, являются их обособленной составляющей, отличаются дискриминационным характером.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что исследуемые образова­тельные дискриминационно-охранительные отношения, сложившиеся в период правления Александра III, характеризовались рядом аспектов. Во-первых, это преемственность политики Александра II, о чем свидетельствует Положение «О народных училищах» от 25 мая 1874 г.[331], в котором подчеркивается особая роль религиозного и духовно-нравственного образования, которое является основой реформирования образовательной системы в последующий период и определя­ет его охранительные начала.

Во-вторых, отчетливо проявляется дискриминационный характер преоб­разования среднего и высшего звеньев образовательной системы в России — гимназий и университетов. Дискриминационные начала связаны с введением принципа стратификации (сословности), повышением имущественного ценза.

В-третьих, общая охранительная направленность преобразований была призвана обеспечить политическую благонадежность педагогов и учащихся. Преобразования в высших учебных заведениях проводились с целью восстанов­ления режима законности и правопорядка. Для реализации поставленной цели произошло усиление административных начал в управленческой сфере. Также был скорректирован государственный образовательный стандарт по таким спе­циальностям, как «юриспруденция» применительно к охранительным потребно­стям государства. В то же время в подобных изъятиях из образовательных про­грамм можно усмотреть и дискриминационные начала, лишающие студентов возможности ознакомления и усвоения соответствующей информации. Таким образом, речь идет об информационно-интеллектуальной дискриминации. Необходимо также отметить и такую материальную меру дискриминационного характера, как повышение платы за слушание лекций.

Таким образом, охранительные мероприятия в сфере народного просвеще­ния являлись органичным элементом системы преобразований в рамках внутри­политического курса Александра III. Отсюда закономерными и адекватными представляются действия правительства по борьбе с вольнодумством (всеми формами инакомыслия), с отступлением студентов от их непосредственного предназначения: овладевать знаниями, умениями, навыками, необходимыми для формирования высококвалифицированных специалистов в различных областях профессиональной деятельности, необходимых для поступательного развития Российского государства, его экономики, социальной сферы, административно­го аппарата, судебной системы. Проблема государственного управления сферой образования в этой связи преставляется особенно актуальной в современный период проведения образовательной реформы. Широко обсуждаемый проект федерального закона «Об образовании в Росийской Федерации» в ред. на 1 де­кабря 2010 г., регламентируя процесс рализации конституционного права гра­ждан на образование предполагает, что «права на получение образования могут быть ограничены на основании федерального закона и только в той мере, в ка­кой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравствен­ности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства»[332] (п. 11 ст. 8 проекта). Проблему унифика­ции системы государственного образования в РФ и установления действенного контрольно-надзорного механизма в данном проекте предлагается решить сле­дующим образом: «качество образования в организациях, осуществляющих об­разовательную деятельность, обеспечивается посредством установления феде­ральных государственных образовательных стандартов и федеральных государ­ственных требований, а также осуществления государственного контроля и над­зора в сфере образования, формирования общероссийской системы оценки ка­чества образования»[333] (п. 12 ст. 8 проекта).

Подводя итоги, можно сделать вывод о том, что общие тенденции в образо­вательной политике (характеризующиеся, во-первых, осознанием, постановкой и выполнением задачи охраны государственной безопасности, правового и об­щественного порядка в сфере образования, во-вторых, введением принципа унификации государственных образовательных стандартов и, в-третьих, уста­новлением контрольно-надзорного механизма со стороны государства над об­разовательной деятельностью, проводимой в стране в действующих образова­тельных учреждениях), свойственны Российскому государству на постреформа- торских этапах его развития. Они формируют охранительно-консервативный характер государственных образовательных отношений, приходящий на смену либеральному.