Право – регулятор

Право как «регулятор». – Воспроизводство системы. – Направления регулятивного воздействия. – Обусловленность права фактическими отношениями. – Узкий горизонт

Право как «регулятор».

Если объективное право, для которого характерно единство (и вместе с тем – противоречивое соотношение) с законом, представляет собой мощную силу в обществе, то возникает и нуждается в специальном рассмотрении вопрос такого свойства. В чем же, спрашивается, состоит миссия объективного права – именно в качестве «регулятора»! – каковы в этой плоскости его функции и назначение?

Замечу сразу, у Канта на этот счет нет сколько-нибудь обстоятельных суждений (за исключением некоторых подходов и отдельных положений, которые будут приведены дальше). Это в общем-то и понятно. И примечательно. Бытие и функционирование объективного права относятся к практике действия и применения юридических норм, к действию законов и, стало быть, к правоведению как специальной отрасли знаний, прежде всего – к юридическому позитивизму, непосредственно не связанному (во всяком случае – в прошлом) с философским осмыслением права. С точки же зрения философского осмысления права его функции и назначение как звена

«замысла» природы в основном ограничиваются тем, что оно, право, определяет и сохраняет границы свободы людей.

К тому же, пожалуй, до 1940–1950-х гг. нынешнего столетия в правоведении юридико-позитивистского направления основательных обобщающих разработок не проводилось, научные поиски и трактовки замыкались на практике применения действующих законов, на аналитической проработке возникающих здесь вопросов. Существенное продвижение вперед в рассматриваемой области, как это ни парадоксально, произошло в советском обществе, где правоведы, скованные догмами официальной марксистской методологии, искали выход для использования творческого потенциала науки в ряде направлений, в том числе и в таком новом, когда на основе конкретных юридикопозитивистских данных вырабатываются обобщающие правовые ка-

94

Глава вторая.

тегории, близкие к философии права. Такие, например, как механизм и типы правового регулирования, функции права, структура права.

И вот как раз такого рода категории общенаучного значения и могут быть, надо полагать, с необходимыми коррективами использованы для характеристики миссии объективного права в жизни общества. Тем более, что и там и здесь перед нами явления и категории, связанные с законом. И там и здесь они согласуются с мирозданческой характеристикой права как звена «замысла» природы.

С рассматриваемых позиций принято считать, что назначение объективного права в обществе состоит в том (и эта формула как раз получила широкое распространение среди правоведов в советское время), чтобы быть регулятором – определять, упорядочивать и охранять существующие общественные отношения и порядки.

Научные положения о праве как «регуляторе» могут быть признаны вполне конструктивными и под углом зрения данных современной науки, не скованной идеологическими догмами. Так или иначе объективное право включается в широкий спектр факторов, определяющих поведение людей (от биологических, инстинктивных программ, заложенных природой в человека, до высокозначимых социальных интересов, импульсов высокого духовного порядка), – и непосредственно, и присоединяясь к другим явлениям и институтам.

Важно только, во-первых, не ограничиваться указанной формулой и видеть, что даже в той плоскости, когда право рассматривается в единстве с законом (объективное право), его миссия в обществе является более глубокой, основательной; и, во-вторых, с необходимой строгостью очертить направления регулятивного правового воздействия.

Воспроизводство системы. Во многом такой подход к праву, когда оно рассматривается в качестве «регулятора», связан с утвердившейся в современной науке теорией систем, когда и все общество, и его подразделения научно интерпретируются как сложные социальные системы. В частности, с представлениями о том, что социальные системы отличаются (или должны отличаться) устойчивостью, непрерывностью существования и действия во времени.

Под рассматриваемым углом зрения существуют достаточные основания полагать, что объективное право (и как раз в силу его орга-

95

Самое святое, что есть у Бога на земле

нической связи с законом), наряду с другими институтами человеческой культуры, и есть такого рода механизм. Ведь рассмотренные ранее свойства права – его всеобщая нормативность, способность строго фиксировать возможное и должное поведение людей, наиболее мощно, силой государственного принуждения обеспечивать его – все это как бы специально (а возможно, и не «как бы») приспособлено для того, чтобы сложившиеся в обществе отношения надежно сохранялись такими, «как они есть», и чтобы они в стабильном и устойчивом виде функционировали непрерывно во времени, всегда – «вечно». Причем эта миссия права затрагивает важнейшие, определяющие параметры общества, его «заданности», его особенности с информационно-организационной стороны, реальности заложенных в нем программ, непрерывность их действия.

С этой стороны объективное право и предстает в качестве инструмента (механизма) реализации и обеспечения воспроизводства данной общественной системы, ее устойчивого состояния в стабильном, непрерывно функционирующем виде во времени. В воспроизводстве данной системы, понятно, велик вклад и других подразделений культуры. Но в человеческой культуре нет иного инструмента, кроме права, который бы обеспечивал это воспроизводство с информационно-организационной стороны, и притом на всеобщей, твердой, постоянной, непрерывно функционирующей основе, важнейшим компонентом которой является та или иная мера активности участников общественных отношений. Словом, по принципу всеохватного и непрерывно действующего социального устройства, рассчитанного на разумных существ – людей.

В принципе эта миссия права в обществе уникальна и – что немаловажно – (опять-таки – в принципе) не имеет политического и тем более идеологического содержания.

В конкретизации этой оценки роли права на «регулятивном уровне» могут помочь некоторые определения Канта при рассмотрении им явлений из жизни людей в качестве «механического устройства» – такого «устройства», за рамками которого уже господству-

96

Глава вторая. Закон и право

ет разум1. Более того, Кант прямо говорил о необходимости установить «состояние, которое, подобно гражданскому общественному организму, сможет сохраняться автоматически»2, в другом месте – о надобности «представить беспорядочный агрегат человеческих действий, по меньшей мере, в целом как систему»3.

Впрочем, в реальной жизни рассматриваемая особенность права все же так или иначе приобретает определенное политико-социальное содержание. Тем более, что по своей сути она имеет как стабилизирующее, так и в этой связи также консервативное (в самом точном, строгом смысле слова) значение. А значит, позволяет не только сохранять в жизни людей устойчивые, проверенные жизнью, твердые начала, но и – увы – «увековечивать» отжившие или изначально неразумные порядки и режимы, становиться труднопреодолимой преградой на пути прогрессивного развития общества – черта, которая, однако, – и притом в прямой зависимости от характера правовых установлений – может «обернуться» и положительным эффектом, о чем – речь дальше4.

1 Кант И. Сочинения на немецком и русском языках. Т. 1. С. 105. С этой же точки зрения припомним и гипотетические рассуждения философа о возможности с использованием «механизма природы» достижения целей права даже в отношении народа, «который состоял бы из дьяволов (если только они обладают рассудком)» (Там же. С. 419).

2 Там же. С. 105.

3 Там же. С. 117.

4 Здесь наряду со значением права на «регулятивном уровне», в качестве стабилизирующего и консервативного фактора, раскрывается также еще одна его характеристика, требующая внимания науки, – его роль как своего рода прогностического института.

5 По мнению И.П. Малиновой, «право несет в себе присущий всей культуре инвариант общественного опосредования субъектных отношений» (Малинова И.П. Философия правотворчества. Екатеринбург, 1996. С. 106). См. также разработки Ю.Г. Ершова, полагающего, что право выступает «прежде всего как система воспроизводства общих условий существования общества, его устойчивости и упорядоченности» (Ершов Ю.Г. Философия права (материалы лекций). Екатеринбург, 1995. С. 33).

97

Самое святое, что есть у Бога на земле

абстракций порядка. И в этом смысле истина не есть проблема соответствия или адеквации (что относится к знанию, к знаково-логическим структурам знания), но проблема воспроизводства, или самоподдержания, некоторого порядка»1.

Направления регулятивного воздействия. Под углом зрения углубления характеристики права как «регулятора» (и, следовательно, с признанием его миссии как средства «воспроизводства» данного социального строя) необходимо вместе с тем, уже с другой стороны, уточнить направления правового регулятивного воздействия. Иначе можно неоправданно возвеличить назначение права на «регулятивном уровне», представить его – притом в облике закона – чуть ли не в виде некоего всесильного инструмента, универсального средства решения всех жизненных проблем. Парадоксально, но именно такое представление о праве и законе нередко культивируется при тоталитарных режимах, беспощадно попирающих право в его высоком гуманистическом значении, но использующих категории «право» и «закон» для прикрытия и оправдания неконтролируемого партийно-государственного произвола.

В действительности же право, рассматриваемое в единстве с законом (объективное право), – вовсе не всесильный «регулятор». Его регулятивное воздействие, наряду с миссией по «воспроизводству» данной социальной системы, ограничено строго определенными направлениями. Главные из них вытекают из того решающего, что характеризует историческое (мирозданческое) предназначение права – быть оптимальной формой для самого точного определения и сохранения границ свободы людей, причем в таком порядке, когда происходит согласование свободы данных лиц со свободой всех «других». То есть в первую очередь не из того, что нередко понимается под словом «регулировать», – не властно направлять поступки людей, не напрямую регламентировать людское поведение и с этой целью устанавливать в обществе жесткие императивные порядки, нередко авторитарного типа (это – миссия, так сказать, тоталитарного права), а рассчитывать прежде всего на активность и свободную инициативу человека, которые должны суще-

ствовать и сохраняться в известных границах.

Необходимо при этом обратить внимание на то, что достижение указанной задачи предполагает развитие и эффективное функционирование

1 Мамардашвили М. Кантианские вариации. С. 286.

98

Глава вторая. Закон и право

всех подразделений, всех отраслей объективного права. Не только тех, которые преимущественно направлены на точное и строгое фиксирование через систему прав и обязанностей границ поведения (конституционное право, гражданское право, ряд институтов административного и трудового права), но в не меньшей мере и тех, которые обеспечивают «сохранение границ», – охрану и защиту правопорядка, в том числе с помощью мер гражданской, административной, уголовной ответственности, а также процедур и порядка применения юридических санкций. С учетом приведенных положений необходимо уточнить положение о праве как консервативном социальном явлении. Да, право – консервативно. Консервативно в том строгом значении этого слова, когда имеется в виду, что при помощи законов строго и точно фиксируются, закрепляются надолго вперед, вплоть до отмены или изменения данных законов («консервируются»), существующие порядки и отношения. Но если учитывать социальное предназначение права (о чем только что говорилось), то нужно видеть, что в такой «консервации» существующих порядков и отношений решающим моментом является в идеале сохранение и обеспечение свободы, а значит – и перспектива

динамичного, прогрессивного развития общества.

Иной поворот событий и отсюда – иная оценка действующего права вытекают из такого развития общества, когда в нем доминируют социально-негативные тенденции, тираническая власть, силы, противостоящие демократии и гуманизму. И когда право, вопреки своему историческому предназначению, выступает в виде права власти – комплекса законов, иных нормативных документов, всей системы юридических институтов и учреждений, которые служат власти как таковой, а через нее указанным порядкам и отношениям. При таком развитии и состоянии общества право становится консервативным фактором во всех оттенках этого многозначного слова, т.е. силой, увековечивающей реакцию в нравственно-политическом смысле, отжившие режимы, а в итоге – препятствием на пути прогрессивного развития общества, демократии, гуманизма, действительной свободы людей.

В этой связи – одно замечание по проблеме, которую в данном месте еще не пришло время обсуждать, но необходимо, по крайней мере, отметить.

Речь идет вот о чем. В праве, существующем в любой общественной системе, наряду с принципами и нормами, так или иначе касающимися прав и свобод людей, их самостоятельности, свободного действования, – наряду со всем этим значительное место занимают юридические установления, которые затрагивают организацию самой

99

Самое святое, что есть у Бога на земле

власти, ее подразделений и учреждений во многих сферах жизни общества (налоговой, таможенной, государственной службы, обороны, национальной безопасности, пограничной службы, организации правоохранительной работы, санитарной, противопожарной инспекции и т.д.). Именно здесь, в этих подразделениях, отраслях права, по традиции именуемых «публичным правом» в специально-юридическом значении этого терминологического обозначения, по большей части находят выражение негативные, авторитарные тенденции в деятельности государственной власти.

Но суть дела не в этом. Независимо от того, каковы содержание и возможная оценка такого рода юридических установлений (пусть даже и таких, которые совершенно необходимы и строятся в согласии с духом права и правовых принципов), следует – хотя бы в порядке постановки вопроса – сказать о том, что здесь перед нами все же особый, очень своеобразный пласт юридической материи. Институты указанного профиля – это, как можно предположить, не прямой, непосредственный, ближайший продукт потребностей общества в праве, а скорее – проникновение в юридическую сферу государства, государственно-властных, императивных начал, когда лишь используются юридические институты. И здесь, конечно же, есть свои важные ценности; но они – именно ценности государства, точнее, быть может, юридизированные ценности государства (со всеми плюсами и минусами последнего), а не исконно правовые начала и категории. И вместе с тем – здесь особый юридический мир, иная – если угодно – юридическая галактика, со своей культурой, своими категориями и приоритетами. Такими, в частности, как порядок и дисциплина, субординация и компетенция, обязанности и ответственность.

Нет слов, такой дифференцированный подход к «пластам» юридической материи (другой пласт – «частное право» в традиционном юридическом смысле) со всей очевидностью не согласуется с обыденными взглядами на право, когда многие люди сопрягают с ним преимущественно властную, карательно-административную деятельность. Не согласуется он также с утвердившимися представлениями в юридической науке, особенно – теми, которые сложились на основе реалий, существовавших в советском обществе.

Некоторым авторам такой подход, быть может, покажется упречным хотя бы по той причине, что здесь – с точки зрения исконных правовых начал – происходит возвышение (а на деле – в российских условиях всего лишь – восстановление) категорий и институтов част-

100

Глава вторая. Закон и право

ного права1. Но о таком подходе все же необходимо сказать в порядке постановки проблемы – хотя бы по той причине, что с ним связана перспектива рассмотрения вопросов, относящихся к пониманию предназначения права, его роли и места в жизни людей.

Обусловленность права фактическими отношениями. Право в той плоскости, в которой оно выступает в качестве «регулятора», реально пребывает, живет, функционирует в гуще фактических, по определениям Канта – «внешних», «практических» отношений, является для них особой «формой». И понятно, взаимодействуя с этими фактическими отношениями, право несет на себе печать, следы такого взаимодействия, испытывает их влияние, а также влияние тех целей и задач, которые ставит при регулировании тех или иных общественных отношений государственная власть.

Здесь, по возникающей в этой области группе вопросов, до сих пор сохранились своего рода научные мифы и догмы, навеянные примитивными и ложными философскими представлениями, идеологическими фантомами. Особенно – у нас, в советском и постсоветском обществе. К сожалению, они даже в современной обстановке России, когда марксистские идеологические верования, казалось бы, решительно преодолеваются, в немалой мере сохранились, а в чем-то в связи с особенностями современного российского правового развития – даже окрепли. Некоторые из таких научных мифов и догм (о «базисе», о «предмете» правового регулирования) будут рассмотрены в следующей главе.

Но сама по себе обусловленность права фактическими отношениями (а также целями и задачами, преследуемыми при осуществлении правового регулирования) – факт несомненный, очевидный. Эта обусловленность, в частности, проявляется в содержании правовых норм и институтов, в формировании всевозможных разновидностей юридических отношений, в их дроблении, разветвлении на все новые подвиды, когда особенности той или иной разновидности, подвида данных юридических отношений (допустим, подряда или аренды в гражданском праве или ответственности за кражу имущества) зависят от

«предмета» – своеобразия соответствующего участка общественной

1 Горькие факты здесь уже есть. Стоило только в конце 1991 г. появиться публикациям, в которых после десятилетий категорических запретов обосновывалась необходимость восстановления теории частного права (видимо, с какими-то возвышенными акцентами на этот счет), как некоторые специалисты в области публичного права, вычленяемого – кстати сказать, именно в связи с упомянутой теорией – усмотрели во всем этом «недооценку» публично-правовой сферы правового регулирования.

101

Самое святое, что есть у Бога на земле

жизни. Допустим, от того, осуществляется ли аренда транспортных средств или же аренда жилья, произошла ли кража домашнего скарба или же кража оружия из охраняемых военных складов.

Но какова мера, степень обусловленности права фактическими отношениями, целями и задачами, преследуемыми при юридическом регулировании? Носит ли эта обусловленность такой характер, когда юридические отношения представляют собой всего лишь «правовой слепок», «юридическую фотографию» с данного участка жизни общества, данных фактических отношений? Или же перед нами – обусловленность более сложного порядка? Например (если допустима подобная аналогия), – такая, когда живые организмы, сформировавшиеся за свою долгую эволюцию, каким-то образом реагируют на изменчивую среду, приспосабливаясь и подстраиваясь под ее особенности?

Ответ на эти вопросы требует более обстоятельного рассмотрения материи права, оснований и факторов ее формирования (что в свое время, возможно, и подвигло Канта на углубленное осмысление разума, других фундаментальных проблем философии).

Но уже сейчас следует со всей определенностью сказать о том, что обусловленность права фактическими отношениями является значительной. По сути дела то гигантское многообразие юридических институтов и отраслей, которым характеризуются юридические системы в современном мире, особенно стран, продвинувшихся по пути постиндустриального, демократического развития, – это известное отражение фактических связей, своеобразия поведения их участников, выраженного в виде «возможного» и «должного» в нормах, институтах, отраслях юридических систем.

История правового развития последнего времени свидетельствует о том, что под влиянием фактических отношений в ряде случаев происходит своего рода «юридическая мутация» – известные качественные преобразования в праве. Такие, которые уже состоялись (формирование трудового права, семейного права, права социального обеспечения) или происходят в современных условиях (становление экологического права, информационного права, некоторых других подразделений юридической системы).

Да и в практическом отношении формирование права, его институтов и норм на нынешнем уровне и при нынешнем состоянии законодательной деятельности сводится преимущественно к «переводу» содержания фактических отношений (в том виде, в каком оно представляется составителям законов) на «юридический язык». И отсюда работа специалистов при подготовке проектов законов все более со-

102

Глава вторая. Закон и право

средоточивается на использовании знаний экономического, технического, психологического и иного «неюридического» характера; юридические же знания в их практически значимом виде предстают главным образом в виде требований и приемов юридической техники, специфической правовой лексики и словесных оборотов.

Отмечая обусловленность права фактическими отношениями (в том виде, в каком эта обусловленность предстает при внешней характеристике правовой действительности), будем держать в памяти то обстоятельство, что такого рода характеристики и оценки присущи праву именно как регулятору общественных отношений. То есть – в том ракурсе, в каком оно в настоящее время преимущественно понимается на практике и трактуется в правовой теории.

Узкий горизонт. Право как эффективный (и даже по ряду отношений – оптимальный, уникальный) регулятор в жизни общества, способный воспроизводить данную социальную систему и обладающий рядом высокозначимых регулятивных свойств, достойно достаточно высокой социальной оценки.

В этом отношении едва ли оправдано сдержанное, а порой отрицательное отношение к праву, выполняющему своего рода «механические», рутинные и прозаические функции в обществе. Такое сдержанное, а в чем-то и отрицательное отношение к праву звучит в суждениях видного философа, когда он жестко высказывается против употребления самого термина «право» «в духе юридического позитивизма, то есть как нейтрально-маркировочного «среднеисторического» выражения... Надо перестать, – говорит философ, – приписывать сакральный смысл понятиям исторически обусловленного и исторически необходимого и сознаться в том, что никакая степень социальной детерминированности не делает господствующее воззрение правомерным»1. Есть в этих, в принципе верных, соображениях такая, порой трудно различимая грань, переступив которую можно духовно и этически возвеличить право, когда оно будет во всем высоко возвышенным явлением, кроме того, чтобы... быть правом. Правом в нашей прозаической, рутинной, повседневной, тяжкой и прекрасной жизни. Да и вообще ни один самый, казалось бы, абстрактный, не связанный с прозой жизни вопрос не может быть решен – как еще в дооктябрьское время показали российские правоведы, – если не исходить из фактических данных, относящихся к функционированию права как

1 Будь лицом: ценности гражданского общества. Т. 1. Томск, 1993. С. 188.

103

Самое святое, что есть у Бога на земле

регулятора, т.е. не исходить из данных законодательства и практики его применения, – того, что научно осваивается юридическим позитивизмом аналитической юриспруденцией1. Нам еще придется в завершающей главе книги более подробно рассмотреть эту сторону проблемы. Вместе с тем уже ранее обращалось внимание на то, что характеристика права в его единении с законом – не завершающий, не конечный пункт его постижения, а только начальная, стартовая его ступень (хотя и сама по себе существенно важная). Действительно, если не идти дальше освещения объективного права как регулятора общественных отношений, то такой угол зрения уже сам по себе «задает» довольно узкие рам-

ки его практического действия и своеобразие теоретического видения. Право, рассматриваемое в единстве с законом, видится так, что на-

ши правовые представления не идут дальше сугубо прагматического отношения к юридическим вопросам. И дело не только в том, что при таком видении права на первом месте в «проблематике права» оказываются вопросы преступности, коррупции, уклонения от законов – все то, что в нынешнее время, и особенно в российском обществе, действительно все более тревожит людей, население, но что – увы – (или – «к счастью»?) не является специфически правовой проблематикой. И что отодвигает на задний план действительно острые вопросы права в обществе, тем более – такого общества, которое объявило себя «демократическим» и «правовым».

Не менее важно и то, что концентрация внимания на одном лишь объективном праве, да еще с ориентацией на жгучие общесоциальные проблемы, резко суживает горизонт его практического применения и теоретического осмысления. Наиболее существенное здесь – то, что право при рассматриваемом подходе выступает только как средство, по кантовскому выражению, как «механическое устройство». И значит – в виде такого явления, которое может уступить, отойти в сторону, коль скоро это «требуется во имя неких высших целей». В начале этой книги уже говорилось, что именно тогда людей подстерегает страшная беда – тотальное попрание права в его высоком, гуманистическом понимании. К тому же и значение самих законов в ряде случаев оказывается здесь ограниченным, а порой и ущербным, когда их назначение сводится к одному лишь регулятивному средству. Так, например, случилось с гражданским кодексом в советском обществе. Ведь известно, что гражданские

1 Как подчеркивал Б.А. Кистяковский, «только догматическая юриспруденция создает полноту разработки понятий, точность и устойчивость их» (Кистяковский Б.А. Социальные науки и право: Очерки по методологии социальных наук и общая теория права. М., 1916. С. 40).

104

Глава вторая. Закон и право

законы призваны не только с технико-юридической стороны регулировать рыночные, имущественные отношения, но и определять исходные правовые начала свободной рыночной экономики, сами устои гражданского общества (равенство и независимость субъектов, недопустимость вмешательства власти в частные дела и др.) – все то, что несет в себе, как мы увидим, потенциал чистого права. Так вот введенный с начала нэпа Гражданский кодекс РСФСР, который по прямому указанию Ленина приобрел опубличенный, огосударствленный характер, выполнял – и то в урезанном виде, в условиях доминирования государственной власти – одни лишь регулятивные функции и не сыграл, да и не мог сыграть, какой-либо позитивной роли в формировании гражданского общества, свободной рыночной экономики в стране Советов и тем более – во внедрении высоких духовных начал гражданского общества.

Увы, история повторяется. Принятый в середине 1990-х гг. первый в России Гражданский кодекс, построенный на началах частного права, после радостных восторгов и громогласных деклараций о том, что перед нами «экономическая конституция», в наши дни все более и более теряет свое гражданственное назначение и вновь все более превращается в одно лишь «регулятивное средство».

В связи со всеми только что отмеченными обстоятельствами и возникает необходимость преодолеть «узкий горизонт» объективного права (права, единого с законом)1.

И вот тут, за привычным «горизонтом», вновь нам на помощь приходит Кант. И надо, видимо, добавить – неизвестный нашей юридической науке Кант, с опорой на ряд идей которого открываются новые характеристики права, его особенности как чистого права и права человека (гл. 3 и 4).

1 Между тем «зациклинность» привычных в юридической науке представлений на праве как регуляторе, да притом в его «механической интерпретации», уводит мысль от выводов гуманитарного (и даже – эстетического) порядка, которые, казалось бы, сами собой вытекают из положений о праве как регуляторе, в частности, – средстве воспроизводства социального строя. М. Мамардашвили говорит: «То, что само себя воспроизводит так, что я внутри этого феномена согласован со всеми остальными; то есть я не могу подумать иначе, как думаю, я сразу узнаю себя в качестве такового, и, во-вторых, в этом узнавании у меня есть сознание согласованности со всеми другими живыми существами – это и есть одновременно высшее благо или, если угодно, конечная цель мироздания. Это же является и красотой, если в слово «красота» вкладывать античный смысл. Красота – наглядно зримая явленность истины; истина, которая наглядно явлена материальным расположением, есть прекрасное. Все три термина – истина, добро, красота – являются свойствами того, что вслед за Кантом я называю самоподдержанием разума... Одновременно к этому применим термин «гармония» – эти образования излучают гармонию, звучат гармониями» (Мамардашвили М. Кантианские вариации. С. 294–295).