§ 1. РЕЖИМ B АРЕСТАНТСКИХ ПОМЕЩЕНИЯХ B ТРУБЕЦКОМ БАСТИОНЕ

Первые три главы настоящего тома мы посвящаем изу­чению тюремного режима в Петропавловской крепости в неразрывной связи с системой судебного и внесудебного террора царизма в последний период его существова­ния, — в неразрывной связи с военно-полевыми судами, военно­окружными судами, а также с карательными экспедициями цар­ских палачей.

B XX веке режим Трубецкого бастиона Петропавловской кре­пости в его основных чертах определялся двумя актами, на под­линниках которых стояла надпись: «Одобряю. Главнокомандую­щий войсками генерал-адъютант Владимир. 5 января 1898 г. С.-Петербург». Этот главнокомандующий войсками Владимир- приходился родным дядей Николаю II. Племянник и дядя — оба одинаково были заинтересованы в существовании Петропав­ловской крепости, куда их предки заключали своих политиче­ских врагов. Ha этот раз Владимир не только утвердил пред­ставленные ему проекты об условиях содержания заключенных в С.-Петербургской крепости, но выразил и свое удовлетворение словом «одобряю».

Один из двух актов носил название «Инструкция для заведы- вания арестованными, арестантскими помещениями С.-Петербург­ской крепости и наблюдательною командою». Другой акт — «Правила о содержании арестованных в С.-Петербургской крепо­сти», которые представляли собою извлечение пятнадцати статей из общего количества тридцати одной статьи инструкции 1«98 года.

Эта инструкция не без основания употребляет неопределен­ное выражение: «арестантские помещения С.-Петербургской кре­пости». Наше ознакомление с фактическим материалом показало, что получивший широкое распространение термин «Трубецкой бастион» не исчерпывает собою всех мест заключения в Петро­павловской крепости. Этот бастион действительно был основным местом заключения в крепости, но не единственным. Целям зато­чения на всем протяжении 1900—1917 гг. служила также и Ека­терининская куртина. Очень короткий срок (1905—1906.

Заведующий арестантскими помещениями являлся начальни­ком каждого такого помещения в крепости, которое постоянно (Трубецкой бастион и Екатерининская куртина) или временно (манеж) служило для заключения арестованных.

Власть заведующего арестантскими помещениями была очень велика, и недаром он утверждался в этой должности главнокоман­дующим войсками. Главнокомандующими за исследуемый период были великие князья — сначала Владимир, а потом Николай. ,Даже в случае временного назначения заместителя заведующего арестантскими помещениями ввиду болезни или отпуска послед­него требовалось соответствующее разрешение главнокомандую­щего. Прямым начальником заведующего был генерал-комендант крепости, пользовавшийся особым доверием царя и имевший .право непосредственного с ним сношения.

При таких условиях заведующий арестантскими помещениями чувствовал себя довольно свободно и считал себя ответственным лишь перед комендантом крепости, а этот последний фактически был в крепости самодержцем. Даже всесильный департамент по­лиции, являвшийся поставщиком узников крепости, оказывался бессильным перед комендантом: никто из чинов этого департа­мента, как бы ни было высоко его положение, не мог проникнуть в арестантские помещения без разрешения коменданта. Этот по­следний отменял выданные департаментом разрешения на свида­ния с заключенными. Высшему руководству полиции приходи­лось принимать к сведению различные требования крепостного коменданта.

Инструкция и правила не особенно стесняли коменданта кре­пости и заведующего арестантскими помещениями, так как круг

Общий вид Петропавловской крепости.

Переснимок из книги В. И. Пилявского «Петропавловская крепость», Государственное архитектурное издательство, 1950.

Петропавловская крепость. Мемориальная доска на Трубецком бастионе. Переснимок с фотографии Музея Резолюции РСФСР.

их деятельности был очерчен широко или даже совсем не опре­делялся. Это вполне понятно. Петропавловская крепость как важ­нейшая государственная тюрьма была предназначена для под­держания произвола всего аппарата царизма и уже по одному такому своему назначению должна была оставлять широкий про­стор для действий тех, кто стоял во главе крепости и арестант­ских помещений в ней. Поэтому неудивительно, что названные нами акты не содержат ровно никаких указаний на какой-либо контроль за деятельностью коменданта и заведующего арестант­скими помещениями. B них нет даже никакого намека на право обжалования заключенными распоряжений этих начальников.

Для выяснения неограниченного объема власти коменданта, этого «самодержца» Петропавловской крепости, укажем в виде примера на ст. 15 правил. B силу этой статьи комендант мог за­ключать узника в темный, сырой карцер на срок до недели и возобновлять это наказание хотя бы на следующий же день после освобождения. Он мог без ограничения срока лишать узников права чтения книг, переписки, свидания с родными, не говоря уже о курении. При этом он мог назначать все эти взыскания одно­временно. Лишь от его усмотрения зависело, за какое нарушение назначить то или другое наказание или все их вместе. B полном смысле слова это была власть неограниченного владыки.

Если принять во внимание вполне понятное старание комен­данта оправдать оказанное ему «высочайшее» доверие и если вспомнить основной лозунг правительства о крепкой власти, то станет понятным, почему режим Трубецкого бастиона, главного места заключения в крепости, был невыносимо тяжким.

B XX веке Трубецкой бастион перестал быть тюрьмою для отбывания наказания — он был превращен в место предваритель­ного заключения.

B самом деле, из 543 человек заключенных 60 человек, т. e. одиннадцать процентов, были переправлены в больницы. Это значительный процент. Даже и за короткие месяцы пребывания в них ^^g^TtfWf^yKaMeg_bi и гнетущий режим одиночного за- ак^аАніЛйв&л& фдзі^йк^сое состояние и нервы узников, Y^r- листрация оказывалась ^ынужденной переводить их в МРницы, несмотря на свое отрицательное отношение K r^KHM

переводам. B архивных делах мы нашли яркий пример, показы­вающий, с какой неохотой администрация тюрьмы и департамент полиции переводили заболевших в больницы. Тюремный врач в своем рапорте от 8 декабря 1906 г. доносил, что «заключенная в камере № 71 вследствие голодания до того ослабла, что каждую минуту ей грозит опасность смерти. Безусловно необходимо от­править ее в больницу» [10]. Несмотря на всю категоричность этого заключения тюремного врача, больная не была переведена в боль­ницу. B добавление к физическому истощению присоединились, должно быть, тяжелые психические переживания, и узница Тру­бецкого бастиона покончила жизнь самоубийством.

Ей удалось это сделать, несмотря на особые трудности со­вершения самоубийства в одиночных камерах Трубецкого 6a-! стиона, где узники находились под постоянным наблюдением тю-| ремной стражи.

Самоубийство произошло в пять часов пополудни на глазах дежурного жандармского унтер-офицера. Из донесения комен­данта крепости в департамент полиции видно, что жандарм доло­жил начальству свои наблюдения, связанные с этим случаем. Он видел, как узница «долго и задумчиво» ходила по камере. Ве­роятно, ему не было в диковинку такое поведение заключенной и часто приходилось через «глазок» тюремной двери наблюдать, как заключенные «долго и задумчиво» ходят из угла в угол в своих одиночных камерах или мечутся в них целыми часами.

Надо учесть, что, кроме удавшихся самоубийств, были, ко­нечно, и неудавшиеся покушения на них. Статистики таких поку­шений комендант крепости не вел, это было не в его интересах. Однако в одной из своих бумаг, адресованных директору депар-

тамента полиции, комендант крепости (21 апреля 1905 г.), ставя себе в заслугу неудачи самоубийств в крепости, писал: «Несмотря на самый бдительный надзор за арестованными унтер-офицеров жандармской и наблюдательной команд и беспрестанную поверку их со стороны заведующего арестантскими помещениями подпол­ковника Веревкина исполнения ими обязанностей, между аресто­ванными, в ожидании исполнения приговора, было много случаев покушения на самоубийство» *.

K сожалению, мы лишены возможности расшифровать комен­дантское выражение «много случаев покушения на самоубийство» и заменить его хотя бы приблизительной цифрой. Сам комендант не только не приводил ее, но и ставил себе в заслугу сокрытие от всякой огласки даже случай самоубийства ротмистра-узника, о котором остальные заключенные и не подозревали. Кстати, он развивает здесь свой взгляд на огромный вред огласки само­убийств, совершенных в крепости. Он припомнил уже известный нам из третьего тома «Истории царской тюрьмы» случай само­убийства Марии Ветровой 2.

Петропавловская крепость могла и за самые незначительные сроки заключения укоротить жизнь заключенных и разрушить их здоровье.

Из последующего очерка будет видно, как два месяца пребы­вания в Петропавловской крепости солдат электротехнической роты в условиях постоянной сырости и холода, на гнилой соломе,

нл* ЦГИА в Москве. Фонд департамента полиции, 7 делопроизводство, 1906, Ko 6, Т. 1 (лл. 94-95).

См. М. H. Гернет, История царской тюрьмы, т. 3, 1952, стр. 171.

превратили некоторых из них, молодых и сильных, в пожиз­ненных калек, которые даже во время суда не могли стоять на ногах.

Если пребывание в крепости оказывало такое пагубное влия­ние на здоровье заключенных, то лишь словесным украшением «Инструкции» 1898 года являлась ее статья (22) о врачебной по­мощи заключенным местного тюремного врача и о переводе их в больницы. Фактическое в тех или других случаях требование са­мого врача могло не исполняться, а сотня солдат-узников на гла­зах врача и самого коменданта превращалась в больных и калек.

Как лицемерно при этом звучат параграфы «Инструкции», предписывавшие водить заключенных в баню два раза в месяц и заготовлять для них мочалки, веники и мыло!

Для выяснения постановки врачебной помощи узникам Петро­павловской крепости я решил изучить какое-либо дело из еже­годно заводившихся в бастионе и носивших название «О меди­цинском освидетельствовании секретно арестованных лиц». Мне сразу же встретились указания на то, что комендант крепости не верил болезням заключенных и не был склонен удовлетворять просьбы о переводе их в больницы даже при поддержке таких просьб тюремным врачом. Например, одна из заключенных обра­щалась с просьбой о предоставлении ей врача-гинеколога за ее счет. Повидимому, ее болезненное состояние ухудшалось, и после четырех врачебных освидетельствований ее перевели в больницу, откуда через месяц возвратили опять в крепость. Здесь она вновь возобновила просьбы о помещении ее в клинику по женским бо­лезням. Комендант крепости выразил недоверие к заявлению больной и отказал ей в переводе в клинику. Вместо клиники она была переведена в Курскую тюрьму.

Еще ярче выразилось недопустимое отношение тюремной ад­министрации к психически заболевшим заключенным: один узник был признан «одержимым тюремным психозом», однако товарищ министра внутренних дел запретил перевести его в больницу, мотивируя свой запрет тем, что больной — серьезный фанатиче­ский революционер. Из запрещения министерства внутренних дел перевести душевнобольного узника Трубецкого бастиона в больницу видно, что перевод для лечения зависел не от характера болезни и степени ее развития, а от степени политической опас­ности арестованного. Поэтому с переводом душевно заболевших не спешили. Из бумаги коменданта крепости от 24 марта 1906 г. видно, что в этом месяце в тюрьме находилось четверо психи­чески больных. Из них трое страдали « тюремным психозом», а четвертая заключенная своими криками и плачем вызывала со стороны заключенных требование объяснить причины этих кри­ков и плача. Комендант с решительностью добавлял о невоз­можности давать всем объяснения [11].

Прекрасным подтверждением того, как комендант крепости пренебрегал всякой заботой о здоровье узников, жаловавшихся на свои болезни, служит следующее его обращение к товарищу министра внутренних дел: «арестованные, преимущественно из числа наиболее серьезных, взяли как бы в обыкновение жало­ваться на состояние здоровья, придумывать разные болезни и обращаться» через родных одновременно в департамент полиции, министерство внутренних дел, жандармское управление, к проку­рору с просьбами об освидетельствовании их. Исходя из такого недоверия к своим жертвам и из нежелания отягощать себя из­лишнею работою, комендант крепости предложил министерству производить освидетельствование заключенных лишь по инициа­тиве департамента полиции. Он заканчивал свое обращение голо­словным и лживым заявлением: «наблюдение за состоянием здо­ровья арестованных, содержащихся в Трубецком бастионе, со­ставляет безусловно одну из самых существенных обязанностей коменданта и заведующего арестантскими помещениями. B слу­чаях серьезной болезни я немедленно сообщаю в департамент полиции». Поэтому «можно устранить беспрестанные просьбы» об этом родных2. Так этот жестокий генерал, предлагая устра­нить просьбы матерей и отцов об освидетельствовании их детей, выдавал себя за «отца родного» всех «страждущих и плененных» в его темнице.

До какой степени комендант Эллис недоверчиво относился к освидетельствованиям больных врачами-специалистами, видно и из следующего случая. B 1905 году в своей официальной бумаге в департамент полиции, направленной туда после освидетельство­вания одного заключенного, Эллис позволил себе высказать пря­мые подозрения, что врач-специалист, высказывавшийся за пере­вод больного из бастиона, был подкуплен дядей арестованного. Эллис просил впредь допускать в крепость лишь специалистов по выбору медицинского инспектора статского советника Скабичев­ского. Департамент полиции поспешил ответить полным согласием на это предложение коменданта.

Сам департамент полиции был также противником врачебных забот о заключенных. Так, в 1914 году этот департамент, тративший огромные суммы на своих сыщиков и тайных осведо­мителей, навел экономию в Трубецком бастионе: он сократил должность акушерки с окладом 180 руб. в год и должность жен­ской прислуги. Между тем та или другая помощь женщины с медицинским образованием вызывалась наличием среди заклю­ченных в Трубецком бастионе женщин.

Состояние одиночных камер Трубецкого бастиона за послед­ние семнадцать лет его существования при царизме в основных чертах осталось таким же, каким оно было в XIX веке и каким уже известно нам из предшествующих томов этого труда. Сырость и темнота — явления, характерные для Трубецкого бастиона с первого года его существования,— нисколько не уменьшились. Ведь крепостные стены, так близко подведенные к зданию тюрьмы и на сажень превышавшие его, не отодвинулись, и солнце попрежнему не проникало в казематы, чтобы осветить и прогреть их. Ha четвертом и пятом десятках лет своей службы царизму тюремные камеры не стали суше и теплей.

B печати почти совсем нет работ о крепости, вышедших из- под пера ее узников интересующего нас периода. Бывший заклю­ченный, проведший в Трубецком бастионе время с 17 мая 1903 г. по 31 августа 1904 г., автор одной из очень немногих таких работ, отметил в своих воспоминаниях: «В камере холодно и сыро. Топят до июня месяца, а иногда и все лето. Вечный полумрак». При ’таких условиях особое значение приобретают для нас материалы, извлеченные из архивов.

Надо учесть, что для подачи жалоб и протестов на отказ в медицинской помощи не у всех заключенных находилось соответ­ствующее желание. He только не было уверенности в достижении удовлетворительных результатов от таких обращений к тюремной администрации, но было противно и само обращение к ней. Поэтому я воспроизвожу здесь выдержки из одного протеста про­тив режима бастиона. Он исходил от заключенного, проведшего в крепости время с 25 октября 1906 г. по 9 апреля 1907 г. Ha четвертом месяце своего пребывания в крепости этот узник пи­сал: «Администрация принимает меры, которые клонятся к яв­ному истощению организма и вообще к подрыв'у физических сил заключенных». Автор протеста указывает, что комендант кре­пости (Эллис) за время с 29 декабря по 30 января четырежды заключал его в карцер на хлеб и воду: «Вероятно, любому де­партаментскому писцу известны истины, не усвоенные еще господином комендантом, о действии на организм темноты, плохого питания, отсутствия воздуха и движений». Конечно, заключенный заблуждался, предполагая, что комендант кре- цости не знает о пагубном влиянии на здоровье темноты, цлд« хого питания, отсутствия воздуха и движений. Именно потому, что комендант все прекрасно знал, он это и проделывал. Вспом­ним, как он гордился, что его деятельность лично известна госу­дарю. Продолжая свое заявление, заключенный дословно писал, что подследственные узники в крепости «подвергаются средневе­ковым истязаниям». Он писал: «Несомненно, что унтерские при­емы коменданта не век останутся под спудом и рано или поздно сделаются достоянием печати, но общество обвинит не унтера в генеральских погонах, назначение которого заключается лишь в роли послушного «цербера», приставленного охранять ваших пленных, — вас самих, как лиц, безусловно осведомленных об участи, которой вы подвергаете заключенных».

Автор заявления наивно думал, что департамент полиции «тем или иным способом сократит зарвавшегося в своей нера­зумной ретивости «старца» (так он называл коменданта), ибо если до сих пор департаменту ничего подобного не было известно, то теперь сообщено ему об этом официальной бумагой».

Результат этого протеста человека, уже четырежды наказан­ного карцером, не замедлил сказаться. Комендант посадил его в карцер пятый раз. Когда же узник довел об этом до сведения департамента полиции, то получил от него ответ, признававший действия коменданта вполне правильными и основанными на ин­струкции *.

Надо предполагать, что после вторичного заявления в депар­тамент полиции протестант-заключенный был посажен в карцер в шестой раз, но об этом история умалчивает, так как новых про­тестов в деле не оказалось. Бесполезность их была очевидна. Департамент полиции санкционировал все мероприятия комен­данта как в отношении заключенных вообще, так и в отношении указанного заключенного. Они были для него «законны» даже и в этом случае, когда, по исчислению автора заявления, он из 38 дней пребывания в крепости четвертую часть времени провел в темном карцере. Инструкция, на которой красовалась надпись великого князя «Одобряю», узаконила и этот способ укорачивания жизни заключенных и грубого издевательства над ними и над их попытками искать справедливости в департа­менте полиции.

Здоровье заключенных неизменно подтачивали страшная сы­рость, полное отсутствие солнечного света и постоянный холод в казематах Трубецкого бастиона. Эти качества были присущи камерам обоих этажей тюрьмы, но в наибольшей степени казема­там нижнего этажа. Сам комендант в одной из своих официаль­ных бумаг, адресованных в департамент полиции, признавал сы­рость камер нижнего этажа. Тем не менее в них помещали заклю­ченных и при наличии свободных камер во втором этаже. Это делали тогда, когда хотели дать заключенному почувствовать во всей полноте тяжесть пребывания в крепости.

Тюремная администрация довольствовалась для поддержания здоровья заключенных предоставлением им на 15 минут прогулок на воздухе по тюремному дворику. Этот двор представлял собою узкую полосу земли, заключенную между двумя стенами. Одна из стен была каменной стеной тюрьмы, высотой в два этажа, а дру­гая, еще более высокая, — из гранита двухсотлетней давности. От нее веяло вековой сыростью. Мало оказывалось свежего воздуха на этом дворе, замкнутом в каменные стены, а небо над ним представлялось узенькой полоской. Здесь узники крепости дол­жны были «запасаться» кислородом для борьбы за свою жизнь в душных камерах крепости. Однако времени для прогулок было так мало, что узники могли вздохнуть здесь полною грудью лишь несколько раз и, только запрокинув голову вверх, увидеть кло­чок неба.

Тюремные правила Трубецкого бастиона требовали ведения в течение каждого отчетного года особой конторской книги о про­гулках арестованных. Я обследовал такую книгу о прогулках заключенных за 1908 год ]. B ней изо дня в день давались све­дения о прогулках арестованных и о посещении ими тюремной бани, здание которой находилось на тюремном дворике. B еже­месячных ведомостях давались сведения, какой номер был вы­веден на прогулку, во сколько часов началась она и когда закон­чилась, под надзором каких двух жандармов происходила. B этой же ведомости по такой же форме давались сведения и о посеще­нии бани, топившейся дважды в месяц, с допущением сюда аре­стованных поодиночке, под наблюдением жандармов.

Из указанной книги видно, что продолжительность прогулок колебалась в пределах от десяти минут до получаса, а именно: в январе, феврале, марте — по десять минут, в апреле — пятна­дцать минут, в июне — двадцать минут, с августа по ноябрь — тридцать минут. Продолжительность прогулки стояла в несом­ненной связи с количеством заключенных в крепости, вместе с тем и с числом выразивших желание выходить на прогулку. Так, из отчетной ведомости усматривается, что в январе совершали

Стена Трубецкого бастиона. Переснимок с фотографии Музея Революции РСФСР.

Тюрьма Трубецкого бастиона. Вид со стороны Екатерининской куртины. Здесь ходили часовые наружной охраны.

Переснимок с фотографии Музея Революции РСФСР.

прогулки 47 человек, в феврале — 57, в марте — 44, в апреле — 29, в июне — 30, в июле — 26, в августе—15, в октябре — 27 и в ноябре — 11 человек. Прогулки начинались с восьми ча­сов утра и заканчивались днем, в промежутке между тремя и четырьмя часами. Они совершались, безусловно, всегда в одиночку.

Как ни были коротки эти выходы из камер на тюремный двор, заключенные не отказывались от них. По тюремным правилам — по непонятной причине — заключенные были обязаны перед вы­ходом заменять в своих камерах тюремные халаты и обувь их собственною одеждою и обувью, а по возвращении с прогулки вновь облекаться в «форму арестанта Трубецкого бастиона» (их собственная одежда сейчас же уносилась для хранения в цейхгауз).

Насколько крепко цеплялись узники за эти прогулки, кото­рые я бы назвал по их кратковременности мнимыми и призрач­ными, видно из следующего интересного факта. B тюрьме ба­стиона с 7 декабря 1907 г. и до 16 мая 1908 г. содержался аре­стованный «политик». Ему грозила неминуемая смертная казнь (он был казнен по приговору Петербургского военно-окружного суда 16 мая). Этот смертник аккуратно совершал прогулки почти до рокового дня своей казни. Я подсчитал, что за последний ме­сяц своей жизни он только раз отказался от прогулки. По неиз­вестным причинам исключение составили первые 12 дней июля 1908 г., когда 12 узников остались почему-то без прогулок.

Лишение прогулок было для заключенных тяжелым наказа­нием. Ha 10—15 минут, которые они проводили в садике, пере­одетые в свое обычное платье, они получали право вышагивать из конца в конец по узкой дорожке. Хождение из угла в угол в оди­ночной камере сменялось во время прогулки маршировкой на более значительном пространстве двора. Однако заключенным было строго запрещено сорвать хотя бы листочек с куста'или тоавку с газона, подобрать с земли лист, опавший с дерева. Одна узница, проведшая в Трубецком бастионе три года (1896— 1899 гг.), писала мне в своем недавно полученном мною письме как об исключительном случае, когда жандарм-стражник разре­шил ей под свою ответственность сломать веточку сирени. Характерно, что хотя ветка и была поставлена в воду, она тем не менее в тот же день завяла, задохнувшись в душной камере.

Узникам Петропавловской крепости не разрешалось зани­маться каким бы то ни было ремеслом. Они проводили свое вре­мя, — кроме сна, почти всегда тяжелого и доходившего у боль- шинства до полной бессонницы, — лищь в хождениях по камере и в чтении, а некоторые в научных и литературных занятиях [12]. Написанное заключенными за день отбиралось вечером. Они могли получить свои записи лишь при освобождении их из тюрьмы, и то только с особого разрешения администрации.

Библиотека Трубецкого бастиона составилась из книг, предо­ставленных ей самими заключенными. Мы не нашли в архивных делах никаких указаний на то, чтобы администрация затрачивала средства казны на покупку книг. Она признавала такие расходы излишними.

K сожалению, в архивах не сохранился каталог книг библио­теки Трубецкого бастиона, между тем указание на существование такого каталога имеется в архивном деле департамента полиции за 1904 год[13]. Департамент заинтересовался этим каталогом с по­лицейской точки зрения. Несмотря на то, что в библиотеку кре­пости могли проникнуть только те книги, которые прошли через просмотр департамента полиции, управления коменда­туры крепости и заведующего арестантскими помещениями, де­партамент усомнился в благонадежном составе книг тюремной библиотеки. Ero рассуждения по этому вопросу не лишены ин­тереса. Из них выяснилось, как бдительно департамент полиции стоял на страже охраны «надлежащего» политического воспита­ния своих узников.

2 августа 1904 г. департамент полиции писал коменданту С.-Петербургской крепости:

«Все книги, поступающие в библиотеку, принадлежат, ко­нечно, к числу дозволенных к обращению, но разрешение на про­пуск какого-либо сочинения в порядке общей цензуры не служит еще ручательством полной его безвредности в политическом отно­шении, и существующая у нас литература как оригинальная, так и в особенности переводная, заключает в себе, наряду с полез­ными сочинениями, и богатый арсенал аргументов, обеспечиваю­щих революционные теории.

При умелом подборе из книг, пропущенных цензурою, весьма нетрудно составить специальную библиотеку для самообразова­ния в революционном направлении. Такая библиотека может быть настолько полною в этом отношении, что в произведениях, печатаемых революционерами в нарушение цензурных постанов­лений, окажутся лишь крайние выводы и практические приложе­ния их теорий. Из доходящих же до сведения департамента по­лиции отзывов лиц, пользовавшихся в С.-Петербургской крепо­сти ее библиотекой, усматривается, что последняя приближается до некоторой степени к библиотекам указанного типа. При этом в крепостной библиотеке находятся и такие сочинения, которые, не будучи изъятыми вовсе из обращения, воспрещены, однако, для чтения в общественных библиотеках и читальнях.

Таким образом, политические заключенные, у которых по ус­ловиям их положения большая часть времени занята чтением, про­должают жить в том строе понятий, который привел их к участию в революционной деятельности, и под влиянием одностороннего чтения лица, умственно незрелые, могут даже укрепляться и со­вершенствоваться в усвоенном ими направлении.

Ввиду сего департамент полиции, озабочиваясь упорядочением содержания политических заключенных в нравственном отноше­нии, имеет честь покорнейше просить ваше превосходительство не отказать в распоряжении о доставлении в департамент ката­лога библиотеки, находящейся в пользовании политических аре­стантов в С.-Петербургской крепости, для просмотра этого ка­талога и дЛя отметки в нем тех сочинений, которые не могут быть признаны соответственными для чтения упомянутых лиц.

Означенный каталог будет возвращен вашему превосходи­тельству в наивозможно непродолжительном времени. Подписал директор Лопухин».

Итак, департамент полиции пришел к выводу, что, заключая ар'естованных по политическим преступлениям в важнейшую госу­дарственную тюрьму с ее библиотекой, он открывает возможность «самообразования узников в революционном направлении». Де­партамент полиции нашел, что он походил на того чудака, кото­рый, сидя на суку, сам подрубал его, и не захотел далее походить на него. Он громко заявлял о своей заботе «упорядочить содер­жание политических заключенных в нравственном отношении». B этих целях он и решил произвести осмотр библиотеки и изъять из нее книги, «опасные в нравственном отношении». Попытка при­менения такого метода перевоспитания политических заключен­ных имела место в одной государственной тюрьме еще в 1889 году и привела к общему протесту заключенных в виде длительной голодовки [14]. Известно, какие опустошения департамент полиции произвел в составе книг библиотеки Трубецкого бастиона. Он произвел их, несмотря на то, что книги попадали в библиотеку лишь после тройной цензуры, что первым цензором, повторяем, был сам департамент полиции. Кроме департамента полиции.

чистку библиотеки производил и сам комендант крепости. Так, он произвел ее в 1903 году, когда уничтожил книги, признанные им «не подходящими» или «ветхими». C этого времени он до­пускал к заключенным по собственному усмотрению лишь учеб­ники, а все прочие — только с разрешения департамента полиции.

Департамент полиции, обещая задержать каталог лишь на несколько дней, оставил без него заключенных с 5 августа до 23 сентября. B результате такого длительного «изучения» списка книг он изъял из состава библиотеки Трубецкого бастиона боль­шое число книг научного и художественного содержания и перио­дические издания за девятнадцать лет.

Этот список книг и журналов пятидесяти пяти наименований, изъятых из библиотеки Трубецкого бастиона, дает некоторое основание судить о составе этой библиотеки и о размахе цензоров из департамента полиции при отборе книг. Что касается количе­ства книг тюремной библиотеки, то последний номер, указанный в списке (№ 396), совсем не дает оснований причислять библио­теку к числу богатых по количеству книг. Можно предположить, что книги были разнесены по нескольким отделам, а приведенный список охватывает лишь один раздел сочинений, почти исключи­тельно по художественной литературе.

Обращает на себя внимание перечень запрещенной литера­туры. Здесь произвол полицейского цензора был безграничен. Трудно с точностью выяснить, чем он руководствовался, «спа­сая» нравственность заключенных от вредного влияния отече­ственной и переводной литературы. B число «опасных» писателей попадали русские и иностранные романисты, историки литера­туры, экономисты и т. д. He должны были иметь места на биб­лиотечных полках сочинения Максима Горького, которому, од­нако, нашлось место в тюремной камере в 1905 году. Книга Мельшина, описавшего свое пребывание на каторге, была изъята из библиотеки Трубецкого бастиона. Сатира Салтыкова-Щедрина объявлялась особенно опасной для попавших в крепость, и были запрещены все сочинения этого автора. Нечего говорить, что книги классиков марксизма было приказано исключить из биб­лиотеки. Неизвестно, сколько времени пробыли в тюремной биб­лиотеке все эти книги, ранее пропущенные самим же департамен­том полиции. Он полагал, что никогда не поздно раскаяться, придерживаясь поговорки: «Лучше поздно, чем никогда».

Инструкция 1898 года требовала (§ 19) просмотра книг пе­ред передачей их читателю заведующим арестантским помеще­нием. Он же должен был тщательно просматривать книгу и при ее возвращении арестованным с тем, чтобы пресечь всякие ш> р^ітки заключенных общаться между собою с помощыо книг.

Из нашего ознакомления с очень большим числом архивных дел об отдельных узниках можно было вйдеть их широкие за­просы на приобретение для них художественной и научной лите­ратуры по всем областям знаний. Периодические издания (жур­налы) допускались в тюрьму лишь по истечении года после их выхода в свет. Если предоставленные заключенным книги оставлялись ими в общее пользование товарищей, то понятен со­став книг этой библиотеки.

15 июня 1911 г. была утверждена особая инструкция по рас­порядку дня в тюрьме Трубецкого бастиона. Одному из жандарм­ских унтер-офицеров поручалось заведование кухней и библиоте­кой. Так физическое и духовное питание заключенных поруча­лось заботам одного и того же унтера [15].

K сожалению, я не нашел материалов, указывающих на ин­тенсивность чтения в тюрьме Трубецкого бастиона, но мы знаем, что даже и смертники не расставались с книгой чуть ли не до самой ночи казни.

Некоторые заключенные Трубецкого бастиона занимались творческой работой. История общего и одиночного заключения в России знает примеры, когда узники, преодолевая препятствия, создавали научные труды. Вспомним, что в 1820 году сначала в казематах Алексеевского равелина, а потом Шлиссельбургской крепости Черновский разрабатывал проект подводной лодки[16]. Из стен Невской куртины Петропавловской крепости в 1862— 1866 гг. выходили в свет творения Д. И. Писарева, а в 1862— 1864 гг. из казематов Алексеевского равелина — творения H. Г. Чернышевского. B середине 70-х годов П. А. Кропоткин пи­сал в одиночной камере Трубецкого бастиона свой известный труд по географии, а через пять лет там же разрабатывал проект воздухоплавательного аппарата Кибальчич. Узник Шлиссель­бургской крепости 1884—1905 гг. H. А. Морозов, будущий по­четный член Академии наук СССР, подготовлял к печати свое исследование по астрономии. C января 1896 года в одиночной камере Петербургского дома предварительного заключения рабо­тал над своим историческим трудом «Развитие капитализма в России» В. И. Ленин. Ha другом конце России, в Батумской тюрьме, в 1902 году И. В. Сталин «...не порывает связей с ре­волюционной работой» [17].

За исследуемый нами период истории Петропавловской кре­пости заключенный в нее в 1905 году писатель Максим Горький в одиночной камере Трубецкого бастиона написал свою пьесу «Дети солнца». B одном из дальнейших параграфов (§ 18) чи­татель увидит, что нашему великому писателю пришлось преодо­леть несколько препятствий для получения права литератора. Такое занятие требовало предварительного разрешения департа­мента полиции. За тридцать пять лет существования Трубецкого бастиона «прогресс» в деле научных занятий в недрах Петропав­ловской крепости заключался лишь в том, что ранее разрешение на них могло последовать лишь от самого царя, а позднее его за­менил высший полицейский орган.

Мы говорили до сих пор о научных и литературных занятиях в тюрьме людей, имена которых вошли не только в историю на­шей страны, но и в историю мирового человечества. «Население» Трубецкого бастиона в XX веке частично состояло из людей ум­ственного труда, в частности, здесь была представлена и студен­ческая молодежь. Их ум также требовал работы. Многие из них находили удовлетворение в изучении иностранных языков, для чего не требовалось ни «высочайших», ни полицейских разреше­ний. Впрочем, и учебники по иностранным языкам могли попасть к узникам бастиона лишь с разрешения департамента полиции и коменданта крепости. B делах отдельных узников часто встреча­лись указания на получение ими самоучителей, учебников, грам­матик по немецкому, французскому и английскому языкам. Встре­тилась даже просьба предоставить учебник по латинскому языку: «мертвый дом» пробудил интерес и к этому «мертвому» языку.

Говоря о научных занятиях в Трубецком бастионе, отметим здесь один архивный документ, — его содержание напомнило мне предсмертное выступление Кибальчича, осужденного по процессу 1 марта 1881 г., когда этот приговоренный к казни узник сооб­щил суду о передаче им своему защитнику проекта воздухопла­вательного аппарата. B 1907 году в этой же самой тюрьме Тру­бецкого бастиона некто заключенный в бастион Петропавловской крепости под вымышленной фамилией занимался в своей одиноч­ной камере решением математической задачи. Приговоренный Петербургским военным окружным судом к смертной казни, он за три дня до ее исполнения подал коменданту крепости следун> щее заявление:

«Его превосходительству г-ну коменданту С.-Петербургской крепости

П P O ш e H и e

Прошу Bac передать после моей смерти нижеописанное Пе­тербургскому физико-математическому факультету.

Я давно не занимался математикой. Поэтому, быть может, мои заметки не имеют никакого значения, тогда остается их бросить в корзину. Если же они дают что-либо новое в вопросе о делении всякого угла на три части, то прошу сделать их общим достоя­нием».

Вслед за этим автор прошения приложил решение задачи, снабдив его чертежами и формулами. B конце он поставил дату написания этой бумаги «13 июля 1907 г.».

B списках узников Трубецкого бастиона значится, что он «16 июля 1907 г. выдан для казни».

B заявлениях Кибальчича и нового узника выражена сила их воли, их стремление служить человечеству и думать в последние дни жизни не о самом себе, а о завоеваниях для науки.

Интересно отношение коменданта крепости и департамента полиции к приведенному выше прошению. Комендант крепости переслал заявление узника не в университет, а директору депар­тамента полиции Курлову. B препроводительной записке он пи­сал, что «спешит» переслать в департамент полиции собственно­ручное названное заявление неизвестного при использовании его для возможного установления личности автора заявления. Итак, комендант крепости прежде всего и больше всего интересовался не решением задачи, а кем же является в действительности неиз­вестный заключенный. Должно быть, так же подошел к этому документу и директор государственной полиции. Имеется его ре­золюция о снятии фотографии с заявления, но нет никаких ука­заний на исполнение прошения узника о пересылке его заявления на математический факультет Петербургского университета. Оно осталось в полицейском деле *.

При изучении режима тюрьмы Трубецкого бастиона важно не только ознакомление с различными параграфами инструкций и правил внутреннего распорядка, но и с их осуществлением на практике. B частности, это замечание относится и к свиданиям заключенных с их родными и с различными должностными лицами.

Инструкция 1898 года вопросу о свиданиях отвела много ме­ста. Она допускала свидания с осужденными лишь с разрешения царя или учреждения, за которыми они числились. Свидания же с подследственными допускались с разрешения департамента по­лиции. Круг родственников, с которыми допускалось свидание, не был определен в инструкции, но зато свидание с должност­ными лицами (защитниками, врачами, нотариусами и др.) допу­скалось в исключительных случаях. Для таких посещений назначались два дня в неделю, и они происходили в присутствии заведующего арестантскими помещениями и двух чинов наблю­дательного состава.

Инструкция требовала: «Посетителям запрещается приносить с собою и передавать арестованным деньги, одежду, белье, книги, съестные припасы и что бы то ни было. Наблюдается, чтобы между ними и арестованными не было разговоров о правитель­ственных распоряжениях и о делах заарестования».

При ознакомлении с архивными делами выяснилось, что ко­мендант крепости по вопросам разрешения свиданий был еще более беспощаден, чем сам департамент, а действия его — еще бо­лее беззаконными. Ero тактика была направлена на возможно более широкое ущемление в этом отношении интересов самих заключенных и тех, кто пытался увидеться с ними. Сатрап-садист прекрасно знал, как дороги заключенным свидания с их близ­кими, и он стремился причинить узникам как можно больше боли. Обратимся к фактам.

B 1905 году (как мы увидим из главы V) по делу 9 января были заключены в Трубецкой бастион Максим Горький и семь других арестованных. Жена Горького, E. П. Пешкова и жена другого узника получили от полиции разрешение привести на сви­дание с мужьями своих малолетних сыновей. Комендант их не пропустил, несмотря на отсутствие в инструкции запрещений свидания заключенных родителей с малолетними детьми, — хотя комендант и ссылался на инструкцию.

Стоит привести здесь письмо коменданта в департамент по­лиции, чтобы показать, какую твердую почву он чувствовал под ногами, совершая свои беззакония. Он писал (28 января 1905 г.)' «Состоя десятый год комендантом крепости, подобного обхода инструкции, утвержденной великим князем, главнокомандующим, не было, и я крайне сожалею, что ваше превосходительство пола­гаете возможным сделать исключение для указанного арестован­ного, потому что отказ коменданта, исполняющего в точности инструкцию, восстанавливает против него, коменданта» [18].

Таким образом, директор департамента полиции, позволив­ший матери взять маленького мальчика на свидание с отцом, ока­зался в глупом положении. Ho этого мало. Он получил и настоя­щий нагоняй от коменданта.

B апреле 1905 года, через три месяца после этого письма, комендант крепости написал тому же директору департамента новое письмо в еще более решительных выражениях. Он снова нарушал инструкцию 1898 года. Инструкция допускала свидания с родными независимо от их служебного положения. Ha этот раз речь шла о свидании матери, сестер и братьев с Каляевым, осуж­денным к смертной казни за убийство великого князя Сергея. Департамент полиции с согласия прокурора особого присутствия Сената дал разрешение на свидание. Тем не менее комендант кре­пости не допустил одного из братьев на свидание только на том основании, что он служил рядовым в лейб-гвардии Измайловском полку. Письмо коменданта Эллиса особенно интересно потому, что оно знакомит с общим отношением этого генерала к свиданиям в тюрьме.

Комендант писал: «Состоя десятый год комендантом С.-Петер- бургской крепости, я имел полную возможность приобрести опыт в содержании арестованных, и, озабочиваясь об их здоровье, пище и содержании в чистоте, я убедился в необходимости быть в высшей степени осторожным на изъявление согласия для сви­даний, даже через решетку, с арестованными, допуская свидания без решетки только с их защитниками или таким, которые, отбыв определенное им наказание, препровождаются временно в кре­пость для отправления их по назначению» !.

Совершенно непонятно, почему служба солдатом в рядах ар­мии лишала носителя солдатского мундира права на свидание с родным братом, уже приговоренным к смерти, а вместе с тем лишала и самого осужденного права на такое свидание. Эллис по­шел в своей жестокости еще дальше. Департамент разрешил род­ным Каляева личные свидания с ним, а комендант допустил сви­дания лишь через решетку.

B обычных местах заключения была усвоена практика дозво­лять свидания супругам, не состоявшим в «законном браке», а также женихам и невестам. Эллис в своем «царстве» держался Другой тактики: если не было церковного брака, не было и права на свидание. B 1907 году он отменил разрешение на свидание, вы­данное «незаконной» супруге для посещения ее мужа в крепости. Разрешение было дано из департамента полиции в особой записке с упоминанием в ней фамилии «незаконного» мужа. Комендант отобрал эту записку и не упустил случая подчеркнуть, что обра­тившаяся с просьбой о свидании — лишь «сожительница», а не жена, и что было неправильным упоминание в записке фамилии заключенного: фамилии заключенных должны содержаться в секрете, и он, комендант, называет их лишь в своих донесениях государю, великому князю и департаменту полиции. Он заканчи­вал свое обращение в департамент полиции тем, что все проис­шедшее крайнє нежелательно.

B 1904 году (c 19 июля по 18 сентября) Эллис совершенно прекратил свидания заключенных. Он мотивировал этот отказ производством ремонта в Екатерининской куртине, в которой происходили эти свидания. Комендант, если бы пожелал, мог бы организовать свидания в нижнем этаже крепости, который насчи­тывал 36 камер, тем более, что в них содержалось на 1 июля 11 человек, на 1 августа—12, на 1 сентября — 24 и на 1 ок­тября — 23 человека. Однако он этого не сделал. Долго тянулись для заключенных эти два месяца без всякого общения с родными хотя и через тюремную решетку! *.

Комендант, скрепя сердце, переносил тюремные свидания узников с родными. B 1907 году, когда, по его словам, число за­ключенных достигло сорока двух, свидания, естественно, участи­лись. Тогда Эллис поспешил обратиться в департамент полиции с прямым предложением давать поменьше разрешений на свида­ния, так как заведующий арестантскими отделениями, обязанный присутствовать при посещениях родными узников, якобы утом­ляется от таких посещений, отнимающих у него два раза в неделю по четыре-пять часов [19].

Особое место занимали свидания с защитниками, судебными чиновниками, докторами и т. п. Эллис не был сторонником свида­ний узников и с этими лицами. Так, например, он просил депар­тамент полиции давать защитникам разрешение на свидание с указанием срока их посещения, а иначе они будут «приходить для развлечения арестованных и сообщения им всех сведений о теку­щей жизни» [20].

Члены военного ведомства, а именно члены военно-окружного суда, должны были приходить в крепость для допросов узников, для предъявления им обвинительных актов и пр. Так как число обвиняемых, числящихся за военно-окружным судом и содержа­щихся в крепости, было весьма значительным, то посещение Тру­бецкого бастиона сотрудниками военного суда было нередким явлением. Получение специальных разрешений на каждое такое

посещение затрудняло работников военного суда. Ha этом осно­вании ведомство предложило дополнить § 12 инструкции

1898 года примечанием о допущении в крепость различных долж­ностных военных лиц по специальным командировкам за под­писью председателя военного суда. Департамент полиции согла­сился с этим, а комендант крепости тем не менее не пропустил в Трубецкой бастион генерала из военного суда, не представившего разрешения департамента полиции. И после этого никаких изме­нений параграфа о свиданиях не последовало.

Однако имели место отступления от строгих правил, установ­ленных для свиданий с заключенными. Некоторые из этих от­ступлений объяснялись желанием администрации или даже са­мого правительства смягчить суровость режима крепости ввиду своего особо благосклонного отношения к тому или другому за­ключенному. Так, например, заподозренному в шпионаже гер­манскому вице-консулу Лерхенфельду были разрешены свидания совершенно с посторонним ему человеком, камергером двора его величества. Почти в то же самое время царь, милостиво относив­шийся к заключенному в крепость военному министру Сухомли­нову, обвинявшемуся в государственной измене, отправил для свидания с ним министра внутренних дел Протопопова

(см. § 32).

Девизом всей тюремной деятельности комендатуры Петропав­ловской крепости была величайшая ее настороженность из опа­сения проникновения в запретные места какого-либо посторон­него человека и из боязни побегов узников Трубецкого бастиона. История не знает попыток таких побегов в XX веке. Однако сердце коменданта не билось спокойно. B одной из своих бумаг он требовал от департамента полиции всегда наперед извещать его о фамилиях жандармских офицеров, командированных за за­ключенными или за новыми арестованными для заточения их в крепость.

K этому же роду предупредительных мер относится требова­ние коменданта о том, чтобы департамент полиции заранее сооб­щал ему фамилии тех арестованных, которые должны были посту­пить к нему или которых должны были взять от него. Неиспол­нение департаментом этих требований коменданта Эллиса вы­звало со стороны последнего резкую отповедь, в ней он просил Директора департамента полиции не ставить его в необходимость вновь обращаться с подобными заявлениями.

Тюремные правила не допускали никакого общения между собою заключенных. Они ни в коем случае не должны были встречаться на прогулках и в коридорах, когда их выводили из одиночных камер. Тем не менее общение происходило 3*

посредством перестукивания, за которое следовало наказание карцером.

B 1907 году комендант крепости уловил сношение арестован­ных при помощи голубей, к ножкам которых были привязаны записки. Голуби приманивались к окну камеры прикармливанием. Это «зло» было пресечено в самом его корне: перед решетками тюремных окон были устроены сетки, лишившие заключенных возможности кормить голубей [21].

Одновременно ограждение тюремных окон такими сетками лишало узников в еще большей степени дневного света, которого и без того нехватало, и санитарное состояние камер ухуд­шилось.

За несколько десятилетий существования Трубецкого ба­стиона, повидимому, сколько-нибудь серьезного ремонта оди­ночных камер не производилось. И лишь в 1904 году был произ­веден ремонт нескольких печей нижнего этажа, заменены негод­ные водопроводные трубы и отремонтированы камеры, в которых были окрашены стены и потолки и установлено электрическое освещение, заменившее свечи, которые были введены вместо ке­росиновых ламп в 1897 году, после самоубийства Марии Ветро­вой, облившей себя керосином [22]. Вместо выносных парашей были устроены в каждой камере клозеты. Этим и исчерпывались из­менения, произведенные в камерах. B полной неприкосновенно­сти остались в одиночных камерах их сырость, темнота и холод. O замене дровяного отопления каким-либо другим и о просушке всей тюрьмы никто и не помышлял.

Если в первыё годы после открытия тюрьмы Трубецкого бастиона в нее заключались как подследственные, так и осужден­ные, и если осужденные, хотя бы в административном порядке, попадали сюда даже и в конце XIX века, то в XX веке нам из­вестен лишь один случай направления в Трубецкой бастион для отбывания наказания приговоренного к лишению свободы в кре­пости. Это был один литератор, поступивший в крепость 18 ноября 1910 г., а 12 мая 1911 г. переведенный в больницу С-Петербургской одиночной тюрьмы. Как мы уже сказали, тюрьма Трубецкого бастиона заполнялась в XX веке лишь под­следственными. Между тем инструкция 1898 года предусматри­вала пребывание в крепости не только подследственных, HO и осужденных (см. § 16 инструкции). Впрочем, в тюрьме до при- гедения приговора в исполнение оставались те из подследствен­ных, которые были осуждены за время их пребывания в крепо­сти. Чаще это были смертники. 9 февраля 1905 г. комендант Эллис срочно сообщил в департамент полиции, что отныне не бу­дет принимать в крепость осужденных и будет предоставлять камеры лишь для обвиняемых [23]. Такое его распоряжение было самовольством, находившимся в противоречии с § 16 инструкции 1898 года.

Исключительным поставщиком заключенных в Трубецкой бастион был департамент полиции. B XX веке для этого уже не требовалось «высочайшего повеления». Департамент же отбирал из огромной массы привлеченных им к дознаниям и арестован­ных на пространстве всей России лишь тех, кто представлялся этому высшему полицейскому учреждению особенно опасным. Наибольшую часть заключенных в крепость в XX веке состав­ляли задержанные по обвинению в террористических актах и за пропаганду среди рабочих, а за годы империалистической войны — и за шпионаж в пользу врага.

Само полицейское ведомство смотрело на перевод арестован­ных из каких-либо тюрем в Трубецкой бастион как на наказание. Например, восемнадцатилетний заключенный был переведен из Дома предварительного заключения в крепость, а за откровен­ные показания был возвращен снова в прежнюю тюрьму, в Дом предварительного заключения. Известен случай перевода аресто­ванного от мести других заключенных за его откровенные пока­зания (так мотивировался перевод в Трубецкой бастион в 1908 году осужденного по делу покушения на великого князя Николая и министра юстиции Щегловитова).

Несмотря на то, что царь передоверил свое право заключе­ния в Петропавловскую крепость департаменту полиции, комен­дант крепости посылал ему уведомления о каждом вновь прибыв­шем в крепость и о каждом выбывшем из нее. Кроме того, царю посылались ежемесячные доклады. B делах мне попался всего один случай, когда Николай II поинтересовался узнать причины заключения в крепость. Точно так же всего один раз он распоря­дился облегчить положение арестованного в крепости. Этим счастливцем был генерал, бывший военный министр, Сухомлинов, обвинявшийся в государственной измене и в шпионаже в пользу Германии.

Донесения коменданта о поступлениях в крепость и о вы­бытии из нее, кроме царя, направлялись великому князю, главно­командующему войсками Петербургского военного округа, депар­таменту полиции и до 27 августа 1905 г. также военному мини­стру. B указанном году военный министр запросил коменданта крепости, на каком основании направляются к нему сведения об арестованных в крепости. Он получил ответ, что это делается «по обычаю, унаследованному по преданию». Выяснилось, что из секретных сумм военного министерства коменданту крепости ежегодно препровождалось 1300 рублей как бы в оплату за от­правлявшиеся туда списки. O том, каким образом расходовались эти суммы, отчетов не поступало. Военный министр нашел, что рапорты коменданта крепости не представляют для министер­ства никакого интереса, и потому просил прекратить их присылку. He больший интерес они представляли для царя и великого князя, но они продолжали получать их до своего свержения !.

Я заканчиваю очерк о режиме в Трубецком бастионе напо­минанием, что узники Петропавловской крепости периода 1900— 1917 гг., за несколькими исключениями, не оставили своих вос­поминаний о пребывании в крепости. Для характеристик режима приходилось пользоваться почти исключительно архивными ма­териалами департамента полиции и Петропавловской крепости. Если в этих официальных документах нашлись строки, вышед­шие из-под пера самих узников, с выражением протеста против режима даже в виде настоящих воплей, исторгнутых этим режи­мом, то это немногое приобретает огромную силу. Эти вопли раздавались под сводами крепости, как гром. Они дошли и до нашего слуха. Великая Октябрьская социалистическая револю­ция, раскрывшая перед нами бывшие царские архивы, раскрыла и тайны застенка Петропавловской крепости. Мне хочется в за­ключение этого очерка привести прошение одного узника Тру­бецкого бастиона. Он написал его в департамент полиции, про­быв в Трубецком бастионе всего три недели.

Этот заключенный писал 16 апреля 1907 г.: «Около трех недель я томлюсь в одиночном заключении. Меня схватили на улице и бросили в тюрьму. Bce мои протесты, уверения и просьбы выяснить ошибочность моего захвата не обратили на себя ни­какого внимания. Меня обрекли на заключение и все связанные

1 ЦГВИА в Москве. Министерство военного главного штаба, 1905, № 48, отдел XVI, № 207, фонд 400, опись III, «О прекращении донесений об арестованных в Петербургской крепости» (лл. 5, 6 и 8). • с ними страдания... Мне до сих пор не предъявлено никаких об­винений, и я не вижу конца моих мучений». Он указывал в своем письме, что лишенный в одиночной камере воздуха, солнца, света, он, профессиональный певец, теряет свой голос, а вместе с ним и средство для существования. И снова повторял: «я невыносимо страдаю, страдаю невинно и не знаю конца страданий» *. B конце концов этот узник все-таки был освобожден из крепости, так как оказалось, что не было никаких оснований для его за­ключения.

Этот заключенный был одним из многих. Еще больше было таких, которые были с точки зрения департамента полиции, военно-окружных судов, военно-полевых судов, военно-морских судов, судебной палаты «в и н о в н ы м и». Они пошли из казема­тов Петропавловской крепости на виселицу, под расстрел, на каторгу и в тюрьмы. Эти жертвы царизма большей частью оста­лись безвестными. Если мы называем в четвертом томе «Исто­рии царской тюрьмы» имена некоторых из них, то не забудем, что за ними скрывается безыменная масса рабочих, матросов, солдат, интеллигенции, т. e. весь народ. Вступление на арену революционной борьбы вместо одиночек народных масс и в пер­вую очередь пролетариата наложило свой особый отпечаток на историю Петропавловской крепости.