ПРЕДИСЛОВИЕ

Четвертый том «Истории царской тюрьмы» посвящен истории Петропавловской крепости в период с 1900 года по февраль 1917 года. B трех предшествующих томах история мест лишения свободы в этой крепости рас­сматривалась за время с половины XVIII и до конца XIX века.

Первоначально я предполагал, что четвертый том моего труда охватит, как и три первых тома, историю всех царских тюрем, т. e. Петропавловской, Шлиссельбургской крепостей и общеуго- ловных тюрем. Я рассчитывал, что буду иметь возможность этим томом закончить всю мою работу по исследованию вопроса исто­рии царской тюрьмы. Однако в процессе собирания архивных и других материалов я увидел ошибочность первоначального пред­положения. По одной лишь Петропавловской крепости оказалось такое обилие материалов, притом малоизвестных или даже сов­сем неизвестных ни широким слоям читателей, ни даже специа­листам в области уголовной и общей политики царизма, что яви­лась необходимость посвятить весь этот том только одной Петро­павловской крепости. Мне кажется, что полнота исследования пострадала бы, если бы я прибег к сокращению исторического очерка по Петропавловской крепости из желания охватить в од­ном томе историю всех мес.т лишения свободы за последние сем­надцать лет существования царизма.

Поэтому история некоторых других царских тюрем, имевших особое значение в XX веке, а также и история тюрем при Вре­менном правительстве, будет освещена мною в последующих то­мах моего труда [1].

Настоящий, четвертый, том, как и три предшествующих, посвя­щен изучению не всей карательной политики царизма, а лишь

одной из очень многих и разнообразных мер карательной поли- гики царизма. Я изучаю только тюрьмы, не касаясь других мер судебной репрессии, как ссылка на каторжные работы в Сибирь, ссылка на поселение и т. д.

Значение Петропавловской крепости как места лишения сво­боды особенно изменилось со времени первой русской револю­ции 1905 года.

Значение Петропавловской крепости неизбежно должно было измениться потому, что, оставаясь важнейшей государственной тюрьмой для заточения в ней арестованных по наиболее крупным политическим делам, она отразила в своих стенах интенсивную революционную борьбу против царизма в годы его агонии.

Однако ни Трубецкой бастион, ни Петропавловская крепость в целом отнюдь не отражали всей интенсивной политической борьбы в России за последние семнадцать лет существования ца­ризма. He следует упускать из виду, что Трубецкой бастион, как уже сказано, перестал быть местом заточения осужденных по делам политического характера, будучи превращен в тюрьму для содержания подследственных, арестованных в пределах Пе­тербурга и отчасти петербургского военного округа. Сюда уже не направляли арестованных из других городов и местностей им­перии, как это было ранее, например, по процессу декабристов, по делу 193-х о пропаганде в империи и пр. Здесь не было поэтому среди заключенных ни аграрников, ни участников вос­стания на броненосце «Потемкин», ни в Севастополе, ни по­встанцев Прибалтики, ни революционеров Польши, Грузии, далекой Сибири и т. д.

За этот последний период царизма многие крупные события дали в казематы крепости своих представителей, поэтому я и связал историю Петропавловской крепости с теми или другими событиями большой исторической важности. При этом я ставил своей задачей увязать каждое отдельное событие с той конкретной обстановкой, которой данное событие было обусловлено.

B настоящем томе «Истории царской тюрьмы» читатель встретится больше с узниками из числа участников массовых выступлений, чем индивидуальными, что объясняется вступле­нием пролетариата на арену политической борьбы.

Вступление пролетариата на арену политической борьбы с конца XIX века дало в крепость немало заключенных н среди них членов «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» — Ногина, Лепешинского, Андропова и др.

Трубецкого бастиона большевистской партией, я постарался осве­тить в главе «Борцы рабочего движения в Трубецком бастионе». Я старался в этой главе остановиться не только на борцах рабо­чего движения, выхваченных из рядов партии большевиков за агитацию, за работу в подпольных типографиях и т. п., но отме­тить здесь и участников большевистских организаций, уже гото­вых выступить с оружием в руках за победу рабочего класса в его борьбе с самодержавием.

Начало русской революции — «кровавое воскресенье» 9 ян­варя 1905 г. — легло в основу наиболее обширной главы «Максим Горький в Трубецком бастионе», а также и некото­рых других глав и параграфов.

Остановлюсь в предисловии на первой главе четвертого тома моей работы. Так как указания на режим Трубецкого бастиона встречались в архивных делах об отдельных узниках, то в целях избежания повторений я счел за лучшее собрать все черты и чер­точки о режиме в одной главе (первой), дав его общую характе­ристику. Знаю, что режим в действительности был много тяже­лее, чем он описан в первой главе книги. Ho надо иметь в вид>, что официальные документы предпочитали хранить молчание на эту тему, а из-за стен Петропавловской крепости не доходило до сведения и сознания народа все то, что творилось в полутемных казематах под неограниченной властью коменданта крепости, смо­трителя и жандармов. Однако приводимые нами факты говорят сами за себя. Может быть, читателю не потребуется больших усилий, чтобы представить себе во всей полноте картину зато­чения в Петропавловской крепости.

При всем разнообразии событий, которые отразились в стенах Петропавловской крепости, корень их происхождения ОДИН И TOT же. Этот корень — всероссийская революция [2]. Влияние револю­ции на состав узников Трубецкого бастиона прежде всего сказа­лось на заполнении камер Трубецкого бастиона рабочими. Они выступали в борьбе с царизмом под пролетарским знаменем, они были передовым отрядом революции, заполнив казематы в пер­вые же годы XX и даже еще в последние годы XIX века.

Ha истории Петропавловской крепости ярко отразилось «кро­вавое воскресенье» 9 января 1905 г., когда, говоря словами

В. И. Ленина, «Рабочий класс получил великий урок граждан­ской войны; революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперед так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни. Лозунг геройского пе­тербургского пролетариата: «смерть или свобода!» эхом перека­тывается теперь по всей России» *.

Это эхо было тем более громким, что условия, в которых на­ходились в России пролетариат и крестьянство, особенно благо­приятствовали силе революционного отзвука. «Рабочие страдали не только от капиталистической эксплуатации, от каторжного труда, но и от бесправия всего народа... Крестьянство задыха­лось от безземелья, от многочисленных остатков крепостничества, оно находилось в кабале у помещика и кулака» [3].

Из нашего очерка «Борцы рабочего движения в Трубецком бастионе» будет видно, как царизм уже в самом начале XX века вырывал из рядов петербургского пролетариата лучших его пред­ставителей и заточал в Петропавловскую крепость.

События 9 йнваря 1905 г. послужили сигналом для всех ра­бочих. Только в январе стачками было охвачено 440 тысяч рабо­чих, тогда как за все десять предшествующих лет в России ба­стовало лишь 430 тысяч рабочих.

Нарастание русской революции сопровождалось поступлением в тюрьму Трубецкого бастиона после 1905 года матросов, обви­нявшихся в подготовке восстаний. Они приходили под своды кре­пости целыми отрядами и, как волны, накатывались на ее стены, пока девятый вал не сокрушил эту твердыню царизма.

Конечно, царизм не сидел сложа руки, не бездействовал. Он не ждал у моря погоды. B борьбе с революционным движением он использовал одни средства за другими. Ha первом месте среди них стояли старые, привычные меры репрессии. Прибегнуть K ним было всего легче и всего дешевле. Царизм в борьбе с револю­ционным движением знал «...против пролетариата только одно средство, это средство — тюрьма, Сибирь, нагайка и виселица» [4].

Императорское правительство продолжало верить в их силу, несмотря на доказанное всей историей бессилие палача и тюрьмы в борьбе с революционным движением. Оно решило, что его ка­рательная политика лишь притупилась и что надо отточить это оружие. Именно этим объясняется то, что за последние семна­дцать лет своего существования военно-окружные суды довели до крайних пределов применение всех наиболее суровых средств ре­прессии и особенно смертной казни. Ho и этого оказалось мало.

Тогда были введены военно-полевые суды. За полгода их дей­ствия они пронеслись ураганом над нашей родиной, кровавый смерч торопился утопить в море крови жертвы произвола.

Военно-полевые суды были самым ярким и бесстыдным прояв­лением царского произвола, но они не были его единственным проявлением. Они лишь завершали целую систему борьбы ца­ризма с революцией.

Так, например, в целях облегчения беспощадной расправы с рабочим и крестьянским движением органам классовой юстиции в лице военно-окружных и гражданских судов предписывались соответствующие директивы в виде министерских циркуляров. B этом же направлении производились изменения законов: закон 2 декабря 1905 г. повысил размеры наказаний за участие в заба­стовках на предприятиях, имеющих общественное и государствен­ное значение, а также в правительственных учреждениях; 9 фев­раля 1906 г. был издан закон о взрывчатых веществах, прикры­ваясь которым департамент полиции широко развил деятельность своих агентов, а суды получили возможность более широко при­менять тюрьму и каторгу; 18 марта 1906 г. последовало законо­дательное сокращение сроков производства важнейших уголов­ных дел, — на первое место было выдвинуто требование бы­строты расправы с обвиняемыми, а не стремление к справедли­вости; закон 18 августа 1906 г. передавал военно-окружным и военно-морским судам рассмотрение дел о пропаганде в армии и флоте и грозил каторгой осужденным.

Действительным вершителем судьбы российских граждан яв­лялся не столько царский суд, сколько еще более послушные ца­ризму органы защиты интересов эксплуататорских классов — жандармские управления и охранные отделения, образованные в 1903 году.

Такой характер репрессивной политики царизма в XX веке сказался на тюремном режиме. B тюрьмах произвол принимал самую необузданную форму. Тюремные стены открывали для этого достаточный простор. Стоит вспомнить каторжные цен­тральные тюрьмы в Шлиссельбурге, Орле, Смоленске, Пскове, Москве и других городах европейской России и Сибири, чтобы сейчас же воскресли в памяти ужасы, до которых дошел настоя­щий средневековый режим этих мест лишения свободы.

Политические тюрьмы были настоящим термометром револю­ции. Ee успех в отдельные годы сопровождался вынужденным ослаблением тюремного режима. Годы реакции несли с собою разгул тюремного деспотизма, пытки, розги, карцер и т. п.

B числе мер борьбы с революционным движением, не носив­ших характер репрессивных, царское правительство наибольшие свои надежды возложило на государственную думу. Созданием этого учреждения императорское правительство рассчитывало оторвать от революционного движения некоторые слои населе­ния. Один закон об организации Государственной думы сменил другой. Однако расчеты правительства оказались ошибочными, и думы первых двух созывов были распущены. Дума третьего созыва дала правительству более приемлемый для него состав депутатов. Царское правительство нашло поддержку себе в думе третьего созыва, но в народе продолжало с удвоенной силой ра­сти революционное движение, вспыхнувшее после столыпинской реакции.

Характеристику новой эпохи в истории царизма, наступив­шей с начала XX столетия, дал И. В. Сталин в 1905 году в напи­санной им прокламации Тифлисского Комитета РСДРП. Он пи­сал тогда: «Преступное царское самодержавие привело нашу

страну на край гибели. Разорение стомиллионного российского крестьянства, угнетенное и бедственное положение рабочего класса, непомерные государственные долги и тяжелые налоги, бесправие всего населения, бесконечный произвол и насилие, ца­рящие во всех сферах жизни, наконец, полнейшая необеспечен­ность жизни и имущества граждан — вот та страшная картина, которую представляет теперь Россия» [5].

B этой цитате каждое слово останавливает на себе внимание читателя, а внимание историка царской тюрьмы особенно при­влекают слова «бесправие всего населения, бесконечный произвол и насилие», «полнейшая необеспеченность жизни и имущества граждан». Можно сказать, что назначением Петропавловской крепости было проявить ее постоянное отвратительное служение «бесправию всего населения, бесконечному произволу и насилию».

Через руки автора этого исследования прошли тысячи дел из архивов департамента полиции, комендатуры Петропавловской крепости, министерств военного, военно-морского, внутренних дел, юстиции и других ведомств. Большинство этих дел раскрывало перед нами картины «бесконечного произвола и насилия». Произ­волом были насыщены эти дела. Насилием больших и малых вла­стей дышали страницы архивных фолиантов и тощих папок. O бесправии всего населения свидетельствовали официальные до­кументы, не исключая и тех, которые начинались каллиграфи­чески выведенной строкою: «По указу его императорского вели­чества». Жертвы такой политики и борцы против нее становились нередко заключенными Петропавловской крепости.

* *

*

Конечно, на страницы этого тома попала только некоторая* часть из обнаруженных нами материалов. Ho мне хочется в этом предисловии отметить одно очень яркое проявление произвола царизма и, говоря словами И. В. Сталина, полнейшей необе­спеченности даже и жизни подданных Российской империи. Я имею в виду убийство в дни московского восстания 17 декабря 1905 г. полицейским приставом Ермоловым приват-доцента, док­тора медицинских наук Воробьева.

При разборе баррикад на Пресне подполковник Ермолов услы­шал от кого-то об устройстве в квартире доктора Воробьева ла­зарета для раненых участников восстания. B сопровождении сол­дат Ермолов направился к этой квартире. По его звонку на пло­щадку лестницы немедленно вышли Воробьев, его жена и их две­надцатилетняя дочь. Ha вопрос пристава, обращенный к доктору, не находится ли у него в квартире лазарет для революционеров, последовал отрицательный ответ. Ha второй вопрос, не имеется ли у него оружия, был дан утвердительный ответ с пояснением, что имеется разрешение на его хранение. Когда Воробьев, желая предъявить это разрешение, повернулся спиною к приставу^ последний выстрелом сзади в голову убил его. Совершив убий­ство, полицейский пристав и солдаты ушли, оставив убитого на площадке. Такова была фактическая сторона этого очень неслож­ного дела — беспричинного убийства человека среди белого дня на глазах его жены и дочери.

Возмущение этим убийством общественного мнения и осо­бенно рабочих, революционное настроение которых не было по­гашено подавлением восстания, было огромно. Пришлось начать предварительное следствие.

B архиве департамента полиции мною обнаружены документы по вопросу о начале судебного преследования убийцы доктора Воробьева, исходившие от министров, генерал-губернатора и са­мого царя. Они были такого циничного характера, с каким не приходилось встречаться за всю долговременную работу в ар­хивах.

Первый документ, помеченный 8 января 1906 г., исходил от министра внутренних дел Дурново. Он выражал московскому генерал-губернатору Дубасову свое неудовольствие о начале уго­ловного дела против полицейского пристава Ермолова в общем порядке и предлагал изъять это дело от гражданских властей и, предъявив к Ермолову обвинение в должностном преступлении: (за превышение власти), прекратить его. Через две недели,.

23 января, Дурново сделал доклад царю и получил от него резо­люцию: «Дело это подлежит прекращению без всяких для Ермо­лова последствий». Тем временем выяснилось, что предъявление

24 декабря вдовой убитого гражданского иска к убийце служит формальным препятствием для прекращения дела. Тогда министр внутренних дел предложил передать дело вместо гражданского суда военному.

B своей телеграмме от 2 февраля он откровенно писал гене­рал-губернатору Дубасову: «Нам неизмеримо удобнее иметь

дело с военным судом, и судьба Ермолова будет, по моему мне­нию, совершенно гарантирована» *.

Ha другую точку зрения встал министр юстиции, успевший получить согласие царя на рассмотрение дел гражданским су­дом. Наивно было бы думать, что он руководствовался при этом требованиями законности. B действительности он преследовал ту же цель — освободить Ермолова от репрессий. B своем подроб­ном отношении к Дубасову министр юстиции спешил успокоить его тем, что испросит у царя помилование Ермолову или широ­кое облегчение его участи в случае прйзнания его виновным су­дом присяжных. Он добавлял, «что при известном составе при­сяжных заседателей дело может даже разрешиться полным оправ­данием подсудимого» [6].

Так высший блюститель законности в империи высказывал предположение о возможности заранее подобрать определенный состав присяжных заседателей. Министр юстиции подчеркивал, что при более суровом наказании по приговору военного суда сравнительно с гражданским судом «вся неблагонамеренная часть общества усмотрела бы в помиловании не акт справедливо­сти, а произвол административной власти».

До какой степени попиралась законность высшим представи­телем юстиции и до каких границ доходил его произвол, видно из следующего факта. Он пригласил к себе убийцу и, изложив свои соображения, спросил его, каким судом — гражданским или военным — предпочитает тот рассмотрение его дела. Министр со­общил московскому сатрапу Дубасову, что Ермолов обратился к нему с усерднейшей просьбой непременно передать дело граж­данскому суду.

Ожидание министром юстиции оправдательного приговора Ермолову не осуществилось. Суд приговорил виновного к лише­нию всех особенных, личных и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и к заключению в исправительное арестантское отделение на четыре года. Стоит ли добавлять, что это дело об убийстве полицейским чиновником человека, заподозренного во врачебной помощи революционерам, было рассмотрено судом, по распоряжению генерал-губернатора, при закрытых дверях. Ho стоит добавить, что царь фактически отменил приговор суда, за­менив указанное наказание осужденному полицейскому приставу лишь заключением на два месяца на военной гауптвахте без ли­шения прав и церковным покаянием.

Царю и всему строю царской России были нужны слуги, го­товые проводить политику произвола, насилия, не останавливаясь даже перед убийствами.

Настоящий том «Истории царской тюрьмы», как и три первых тома, ставит своей задачей вскрыть перед советским читателем классовую сущность кровавой царской карательной политики. Только что приведенный нами пример по делу Ермолова не свя­зан с историей Петропавловской крепости, но связан с общей и уголовной политикой царизма, отражавшейся на истории царской тюрьмы.

B каждой из глав этой книги излагаются факты гнета и произвола суда и администрации царизма, нисколько не ценив­ших человеческую жизнь. C наибольшей яркостью раскрывались эти картины при ознакомлении с деятельностью военно-полевых судов. Мною найден секретный документ, из которого мы впер­вые узнали, что непосредственным творцом военно-полевого суда явился сам Николай II [7].

Военно-полевые суды были детищем реакции, но «торжество столыпинской реакции оказалось недолговечным. He могло быть прочным правительство, которое не хотело дать народу ничего, кроме кнута и виселиц. Репрессии стали столь обычными, что они перестали пугать народ» [8]. Количество бастующих рабочих уже в

1911 году достигло 100 тысяч. B связи с ленским расстрелом ра­бочих с новой силой вспыхнули массовые политические стачки в

1912 году. Стачки проходили под большевистскими революцион­ными лозунгами. Напомним, что число бастовавших рабочих в первой половине 1914 года достигло почти полутора миллионов человек. Прорывалось наружу революционное движение в вой­сках и во флоте. Поражения, понесенные русскими войсками с на­чала мировой войны 1914 года, усилили революционное движе­ние. Ленин по этому поводу писал: «Дело русской свободы и борьбы русского (и всемирного) пролетариата за социализм очень сильно зависит от военных поражений самодержавия» [9]^ Рост революционного движения в армии отразился на истории Петропавловской крепости увеличением числа ее узников из ря­дов солдат и матросов. Они заключались в Петропавлов­скую крепость вплоть до последних месяцев существования царизма.

Последние пять узников крепости из числа матросов пред­стали перед военно-морским судом в качестве обвиняемых по процессу большевистской организации. Так матросы-большевики завершили ряды узников Петропавловской крепости.

Ha истории Петропавловской крепости за период 1900— 1917 гг. отразилась не только революционная борьба с цариз­мом. За семнадцать лет XX века Россия пережила две войны: русско-японскую и первую мировую империалистическую войну. Эти войны не прошли бесследно для Петропавловской крепости и тоже получили отражение в ее стенах. B связи с позором пора­жения царских войск 1904—1905 и 1914—1917гг.заключенными на короткое время в крепость оказались совсем необычные госу­дарственные преступники: несколько генералов, а затем и сам военный министр. Однако это были совсем особые узники, суд царизма над которыми был только для вида. Пребывание их в крепости показало цену классовой юстиции, знавшей, кого надо бить и кого миловать.

Использованные нами материалы судебных процессов о нихг рассмотренные при открытых дверях, показали, как совершалось «правосудие» над сильными мира.

Мы обратили особое внимание на ознакомление с различными судебными процессами, обвиняемые по которым были узниками Петропавловской крепости. Эти процессы рассматривались при закрытых дверях, но после Октябрьской революции архивы де­партамента полиции и морского и военного министерства, став­шие достоянием народа, позволили нам ознакомить советских чи­тателей с тем, что царское правительство тщательно скрывало от народа.

Я не считаю, что вышел за рамки исследования истории цар­ской тюрьмы, когда останавливаюсь на описаниях исполнения смертных приговоров над бывшими узниками крепости, исходя из материалов, обнаруженных мною в секретных документах. Я не считаю, что задача историка тюрьмы всегда заканчивается с вы­ходом из крепости ее узников. Я шел за ними вплоть до их эша­фота и, в частности, до «знаменитого» Лисьего Носа, план которого предусмотрительно был приложен к делу о военно-поле- вых судах. Я воспроизвел его. Ha этот план чертежником нане­сено очень немногое, но как много говорит этот план историку уголовной политики царизма!

* *

*

Настоящий, четвертый, том «Истории царской тюрьмы» со­стоит из семи глав.

B первых трех главах освещается режим мест заключения в Петропавловской крепости. Этот режим являлся составной и не­отъемлемой частью карательной политики царизма — частью системы судебного и внесудебного террора, который осу­ществлялся совокупными усилиями царской военщины, кара­тельных экспедиций, полиции, жандармерии, общих, военных и военно-полевых судов. Именно поэтому в первых трех главах книги освещается не только тюремный режим, но и деятельность военно-полевых и военно-окружных судов, — поскольку она на­шла свое отражение в жизни Петропавловской крепости, — в про­цессах, проведенных в стенах этой крепости, в узниках, заточен­ных в крепости и ожидавших там приведения в исполнение смерт­ного приговора над ними или долгосрочного заключения в ка­зематах.

B последующих главах книги основное внимание уделено узни­кам Петропавловской крепости, заключенным в ней в первые сем­надцать лет XX века. Перед читателем пройдет много узни­ков — деятелей большевистской партии, великого пролетарского писателя Максима Горького, многочисленных революционных ра­бочих и крестьян, матросов и солдат, — всех тех, кого царский строй пытался сломить пытками, казематами, смертными каз­нями, но которые устояли в борьбе, закалились в ней и, руково­димые большевистской партией, в октябре 1917 года участво­вали в проведении Великой Октябрьской социалистической революции.

Седьмая глава освещает часть царской карательной поли­тики, резко отличающейся от той, которая проводилась цариз­мом в отношении революционных масс трудящихся,— политику, в высшей степени мягкую, в высшей степени либеральную. И это неудивительно, так как обвиняемыми и заключенными были не рабочие и крестьяне, не матросы и солдаты, а царский военный министр, царские генералы, царские адмиралы — гнусные пре­датели и изменники Родине, виновники Цусимской трагедии, сдачи Порт-Артура, виновники поражений царской армии. По указанию царя и его приспешников процессы над ними оказы­вались комедийными, наказания — смехотворными. Седьмая глава своим контрастом со всем предшествующим изложением позво­ляет еще лучше вскрыть и оценить карательную политику ца­ризма, ее классовую сущность, а также разоблачить всю глубину разложения царской власти, в особенности в последний период ее существования.

B заключении настоящего тома показано превращение Петро­павловской крепости из тюремного каземата в музей по истории царской карательной политики — музей, созданный Советским правительством вскоре после Октября 1917 года.

Я приношу мою глубокую благодарность всем оказавшим мне то или другое содействие при моей научной работе. Я благодарю Главное архивное управление, дирекцию и сотрудников архивов Москвы и Ленинграда, музея имени Горького в Москве, а также столичных музеев революции, снабдивших меня фотографиями, воспроизведенными в этой книге.

Я приношу особую благодарность Всесоюзному институту юридических наук Министерства юстиции CCCP за предоставле­ние мне таких условий для работы, которые облегчили мой труд по написанию этого и трех предшествующих томов монографии.

B настоящем томе я привожу сокращенно наименования сле­дующих архивов: Центральный Государственный исторический архив в Москве — ЦГИА в Москве, Центральный Государствен­ный исторический архив в Ленинграде — ЦГИА в Ленинграде, Центральный Государственный военно-исторический архив в Москве — ЦГВИА в Москве, филиал Центрального Государ­ственного военно-исторического архива в Ленинграде — ЦГВИА в Ленинграде, Центральный Государственный архив военно-мор­ского флота в Ленинграде — ЦГАВМФ в Ленинграде.

A в т о р.

Январь 1953 года.

Настоящий, четвертый, том «Истории царской тюрьмы» выхо­дит в свет уже после кончины ее автора. Покойный М. H. Гернет провел всю основную работу по подготовке к печати четвертого тома своей монографии, но окончательному ее оформлению поме­шала его тяжкая болезнь и последовавшая за ней кончина.

Работу по окончательному оформлению книги и выпуску ее в свет проделали по постановлению директората Всесоюзного института юридических наук профессор А. Г e p ц e н з о н, про­фессор Б. У т e в с к и й и доцент 3. B ы ш и н с к а я.