Условия приобретения сословной правосубъектности свободных сельских обывателей в 1830—1850-е гг.

Издание Свода законов Российской империи стало важной вехой в упорядочении правового положения коронного крестьянства. Законодательный институт «свободных сельских обывателей» стал наиболее полным выражением юридической сословной свободы российского коронного крестьянства, сохраняя это значение до эпохи «Великих реформ».

Наиболее массовыми источниками приобретения статуса свободных сельских обывателей являлись рождение и брак. По общему правилу

крестьянские дети приобретали сословно-правовой статус отца"2, а выходившая замуж крестьянка — супруга"3. Законодатель, определяя круг источников правосубъектности свободных сельских обывателей, исходил из прочно устоявшейся в традиционном обществе социальной нормы о том, что крестьяне как «низшее» сословие не могли находиться вне «попечения» (управления) частных лиц, сословных обществ и государства. У горожан и, тем более, дворянства зависимость поведения человека от власти семьи и сословной корпорации ослабевала, что Чичерин назвал «процессом эмансипации сословий». Но в крестьянской среде в первой половине XIX в. в сословной зависимости лица от общины сохранялось действие архаичного института патроната — социального предшественника развитого государственного механизма, пресекавшего в традиционных обществах нарастание социальной энтропии в виде неупорядоченной массы «вольных», т.

В Российской империи в рассматриваемый период важную роль в рационализации сословно-правовой иерархии, ассимиляции маргинальных групп населения податными сословиями выполнял

« » (сословного статуса), носивший фактически

административно-правовой характер. Закон лиц, принадлежав

ших к названным ниже группам, выбрать какой-либо сословный статус, кроме дворянского. На деле выбор был крайне ограничен, и большинство зачислялось в «свободное сельское состояние», меньшая часть — в городское, а случаи «причисления» в духовное сословие носили исключительный характер. Эта обязанность распространялась на лиц, которые по объективным причинам лишались своего прежнего сословного статуса, например, крепостных крестьян, переданных по решению суда от помещиков «на волю» (т. е. «в казну»), вольноотпущенников, дворовых людей из выморочных помещичьих имений, российских подданных, выкупленных или обмененных у киргизов, калмыков и других «азиатских племен», если их возраст превышал 25 лет. Избрать «род жизни» по достижении совершеннолетия должны были все «подкидыши» (незаконнорожденные дети), за исключением подведомственных военному министерству или принадлежавших помещикам, выпускники воспитательных домов, лица, «уволенные из духовного звания», вышедшие в отставку солдаты и их дети, не подведомственные военному или морскому министерствам, и много иных

«разного звания людей»71.

По собственной воле, но при согласии сельского общества, статус «свободных сельских обывателей» могли получить дети личных дворян и государственных служащих, не имевших обер-офицерских чинов; люди, «захваченные в Ставропольской губернии горскими хищниками» и впоследствии освобожденные; мещане, проживавшие в уездных городах и «посадах», сельское население, занимавшееся хозяйством на собственных либо арендованных у помещиков или крестьян землях.

Сословные ограничения хозяйственной деятельности были не в последнюю очередь обусловлены фискальной политикой государства. Переходы мещан в свободные крестьяне (как и встречные добровольные переходы)

изменяли податную правосубъектность лица, а потому совершались под непосредственным контролем органов губернского и центрального управления при обязательном участии министерства финансов. Встречные межсословные переходы крестьян и мещан регулировались однотипными правилами, направленными на сохранение «прозрачности» для государства каждого лица «податного состояния». Закон устанавливал следующий порядок «приписки» лица в сельской местности: ]) получение согласия сельского схода на прием нового жителя, наличие в мирском приговоре специальной оговорки о возможности наделения нового члена земельным участком из мирской земли и о принятии обществом ответственности за него в уплате податей и повинностей (круговая порука); 2) представление претендентом «увольнительного акта» от общества или ведомства, к которым он принадлежал или «вида на жительство»); 3) утверждение палатой госимуществ (или иным коронным органом) мирского приемного приговора, выделение сельским старостой с согласия сельского схода новому члену сельского общества земельных участков под усадьбу и строительство дома «из общественной дачи» («мирской земли»), а также участков «для пашни и сенокоса на одинаковых со старожилами основаниях» (передача новым членам уже освоенных и введенных в оборот земельных участков допускалась только с согласия землепользователей); 4) контроль процесса «приписки» со стороны территориальных подразделений министерства госимуществ (палат, окружных, волостных и сельских управлений)"9 или иных органов коронного управления в отношении подведомственных селений.

Приобретение прав «свободных сельских обывателей» влекло

«приписку» лица и неотделенных членов его семьи к сельскому обществу, которое соглашалось принять нового члена. «Приписка» разрешалась к любым селениям, расположенным на казенных и удельных землях. Исключение составляли селения однодворцев и ямщиков, в численном увеличении которых государство не было заинтересовано,

"'СЗРИ. - СПб.. 1842. - Т. 9. Ст. 638-642; СПУГИ. - Т. 2. - С. 11. Лицам, кото- рые приписывались к селениям государственных крестьян в обязательном порядке, не требовалось получение согласия сельского общества. Чиновники госимуществ лишь должны были убедиться в наличии для похселавшего «водвориться» в данном селении «узаконенной пропорции земли» для нового сельского жителя. Но это правило действовало только в «многоземельных» селениях (т. е. тех, где имелись излишки земли для наделения «сверх узаконенной пропорции»), для приписки этих лиц в «малоземельных селениях» требовалось обязательное согласие сельского схода («приемный мирской приговор»). Аналогичный порядок приписки распространялся и на ссыльных, пожелавших «поступить в казенные поселяне» с двухлетней отсрочкой по уплате податей - См.: СЗРИ. 1842. - Т. 9. Ст. 648, 649; СПУГИ. - Т. 2. - С. 12. и «приписка» к ним была возможна только по специальным разрешениям палат государственных имуществ. «Приписка» к селениям, являвшимся личной собственностью членов императорской семьи (как и к помещичьим землям), а так же к государевому Петергофскому имению, освобожденному от всех податей и повинностей, не разрешалась. В этих нормах ярко проявляется фискально-полицейский смысл обязательного для податного населения империи режима «приписки»12".

Право «избирать род жизни», как отмечалось выше, было предоставлено и демобилизованным солдатам, поступившим на военную службу из мещан, государственных, помещичьих крестьян или иных сословий. Все они могли «приписаться» к селениям государственных крестьян (отставные солдаты из удельных и дворцовых крестьян приписывались только к удельным и дворцовым селениям).

Демобилизация солдат и матросов, поступивших на военную службу из помещичьих крестьян, открывала им путь в разряд юридически свободных российских подданных. Они имели право «водвориться» на казенных землях, т. е. получить земельный надел, но лишь в тех губерниях, где душевая норма земли была не менее 12 десятин. Демобилизованные лица, не имевшие в сельской местности ни собственных домов, ни земельных участков, считались только «приписанными», а не «водворенными» в селении. Дети таких крестьян приобретали статус «свободных сельских обывателей» в полном объеме и без ограничения

|2|'СЗРИ. - СПб.. 1842. - Т. 9. Ст. 635. 636; СПУГИ. - Т. 2. - С. 10; . .

Паспорт в России. 1719-1917. - СПб.. 2007. - С. 17-116.

63

податных обязанностей по достижении дееспособности (совершеннолетия), когда сельское общество было обязано предоставить им надел74.

Все демобилизованные солдаты, «приписавшиеся» к селениям свободных сельских обывателей, освобождались от уплаты подушной и оброчной податей «из уважения к их службе» («общественные сборы» они платили на общих основаниях, равно как исполняли «общественные повинности»).

Обмены населенными землями внутри коронного сектора (например, между казной и уделом в 1835 г., выделение из казны населенных земель в дворцовое владение) меняли юридический статус проживавших там крестьян, прежде всего, в части их административной правосубъектности. В первой половине XIX в. населенные крестьянами земли российской короны уже не продавались и не передавались в частную собственность. Отсюда следует, что основными правовыми способами приобретения правового статуса «свободных сельских обывателей» (если не учитывать мобилизацию населенной земельной собственности внутри государственного сектора) являлись «водворение» и «приписка» российских подданных. «Водворение» предполагало наделение крестьянина земельным участком по установленным нормам, «приписка» (как регистрация крестьянина в определенной местности) этого не требовала. Оба режима обычно сочетались друг с другом, но могли существовать и самостоятельно, правда, закон допускал «водворение» без «приписки» только в крайне ограниченном объеме и только для крестьян-собственников, «водворявшихся» на собственной земле.

Законодательство предусматривало также режим обязательной «приписки» лица к сельскому обществу с обязательным «водворением», т. е. без получения на это согласия сельского общества. При обязательной «приписке-водворении» запрещалось раздроблять семью, кроме тех случаев, когда члены семьи проживали отдельно в разных губерниях «по . роду ремесел и промыслов своих»75. Этот режим действовал в отношении незаконнорожденных детей («подкидышей»), сирот, лиц, «не помнящих

родства», проживавших в сельской местности (если они находились на воспитании или под опекой «свободных сельских обывателей», личных дворян, священно и церковнослужителей, разночинцев или иностранцев, не принявших российское подданство). Обязательная «приписка» не применялась в отношении несовершеннолетних, находившихся под опекой солдат, казаков, почтовых служащих и иных лиц, «принадлежавших каким-либо казенным ведомствам» (при этом дети «приписывались» к соответствующим ведомствам — военному, почтовому и т. д.)76. В этих нормах также проявлялся архаичный порядок организации общества по «служебному» назначению человека, функциональным ролям сословных групп в государстве.

«Приписка» и «водворение» в административном порядке допускались только в сельских обществах нечастновладельческих крестьян (в первую очередь, государственных и удельных), что доказывает их особую роль в реализации социально-правовой политики государства во второй четверти XIX в. Институт «свободных сельских обывателей» ассимилировал маргинальные социальные группы, не имевшие прочной сословно-правовой идентификации, служил источником роста городского населения, создавал возможности, как мы увидим далее, для формирования социальной базы модернизации традиционного правового уклада российской деревни. Но в первую очередь, доступ в группы государственных и удельных крестьян получали крестьяне, освобождавшиеся от личной крепостной зависимости.

Вопрос об условиях приобретения статуса «свободных сельских обывателей» тесно связан с проблемой выбора правовых средств, которыми государство в первой половине XIX в. пыталось снять остроту явления, известного как «крепостное право». Мы не ставим перед собой задачу анализировать эту проблему в данной работе, отметим только, что разработка и апробация правовых средств по ограничению крепостного права последовательно проводились государством на протяжении всего рассматриваемого периода параллельно с реформированием устройства коронного сектора российского землевладения. Это нашло свое наглядное проявление в расширении юридических источников прекращения крепостной зависимости крестьян от помещиков; законодательном закреплении статуса помещика как властного субъекта относительно крепостных и продолжении юридического ограничения его власти77; отработке во многих секретных комитетах и применении на практике различных элементов нового устройства отношений помещиков и крестьян, регулируемого нормативно и через договоры (отмена крепостного права в Прибалтике, инвентарная реформа на Украине и в Белоруссии, законы 1803, 1842 гг. и др.)78.

В первой половине XIX в. наиболее популярным направлением проектирования в «крестьянском вопросе» стала разработка возможностей приобретения крепостными крестьянами состояния сословной юридической свободы на основе гражданско-правовых (договорных) форм. Субъектами договоров могли выступать помещики и сельские общества бывших крепостных крестьян (по законам 1803 и 1842 гг.), помещики и министерства финансов или государственных имуществ (при прямых продажах в казну помещичьих имений), министерство госимуществ и кредитные организации (при выкупе на средства государственной казны заложенных имений на аукционах или выкупе просроченных помещиками залогов у Сохранной казны Опекунского совета).

Договорный способ освобождения крестьян из личной крепости стал развиваться после прекращения императором Александром I в 1801 г. пожалований населенных земель российской короны в частную собственность. 20 февраля 1803 г. был принят указ о так называемых «вольных хлебопашцах», который разрешил помещикам освобождать крестьян с землей на условиях ее рассроченного выкупа120. За весь период действия закона на основании его положений были заключены сделки с 384 помещиками, при этом только 17 освободили своих крестьян безвозмездно. К 1855 г. около 250 тыс. человек (115 734 ревизских душ) приобрели статус «свободных хлебопашцев» и ограниченную (до окончания выплат по договорам) свободу. «Цена свободы» для ревизской души в среднем составляла 200 рублей для взрослого работника и 100 рублей — для ребенка до пяти лет79. Этот закон впервые создавал новую группу крестьян не по традиционному «служебно-функциональному» принципу», а на совершенно новых основаниях гражданской правосубъектности, приобретение которой, правда, крестьяне должны были оплатить своим трудом. Договорная практика получения сословной свободы создавала «прообраз пореформенного крестьянства, но в силу малочисленности данной категории закон не предусматривал для нее особого общественного управления»80, и «свободные хлебопашцы» находились в ведении МГИ.

Указ от 2 апреля 1842 г. об «обязанных крестьянах», инициированный П. Д. Киселевым, предоставлял помещикам право заключать с крестьянами договоры о выделении земли в их

(российский аналог западноевропейского )81.

В историографии разработки крестьянского вопроса отмечалось, что первоначальный текст законопроекта (1840 г.) подвергся существенным изменениям, однако содержание первого варианта проекта долгое время не освещалось в литературе13". Как показала И. В. Ружицкая, в первый вариант законопроекта об обязанных крестьянах П. Д. Киселев заложил

проведение обязательной инвентаризации всех помещичьих имений, переход к общегосударственному регулированию наделов и повинностей в поместье, институционализацию и формализацию сельского общества помещичьих крестьян как контрагента землевладельца по договору, распространение на крестьян после заключения договора правового статуса государственных крестьян. Киселев полагал, что крестьяне в составе сельского общества останутся под вотчинной юрисдикцией помещика, но контроль за реализацией общего плана «договорного» освобождения крестьян должно осуществлять МГИ82. Освобождавшиеся по указу 1842 г. крестьяне поступали в группу . Нормы

душевых земельных наделов и размер обязательной платы за пользование землей определялись каждым договором отдельно. Например, князь М. С. Воронцов предоставил крестьянам в «общественное пользование» 117 десятин 3 за ежегодный «поземельный оброк»

со всей общины в размере 940 четвертей ржи

(примерно по 8 четвертей за десятину или на ревизскую душу).

Трудно не увидеть в этом плане прообраза содержания законопроектов Редакционных комиссий, на что в свое время указал Н. М. Дружинин83. Можно согласиться с его выводом, что «через несколько десятилетий внедрение в русской деревне такого порядка исключило бы для правительства возможность попытаться, в конце концов, освободить крестьян без земли»84, но оставался без ответа вопрос тактический — как обеспечить повсеместный переход помещичьих хозяйств на договорную форму отношений с крестьянами, и, главное, вопрос стратегический — обеспечивал ли замысел создания правового института общинного землепользования в частновладельческом секторе экономики достижение целей модернизации архаичных отношений и институтов в российской помещичьей деревне. В 1840-х гг. однозначный ответ на эти вопросы дала отрицательная практика применения указа 20 апреля 1842 г.

Очевидно, что план Киселева 1840-х гг. имел явный административный уклон. Он не предусматривал возможность развития индивидуального крестьянского землевладения, не учитывал интересов помещика как собственника земли, административно-финансовых возможностей государства осуществить подобное преобразование, а также его последствия. План был ориентирован на повсеместное введение и укрепление в России сельской общины, наделение бывших крепостных крестьян сословной правосубъектностью и не содержал даже намека на стимулирование развития мелкой и средней частной собственности бывших помещичьих крестьян.

Пренебрежение формально-юридическими аспектами процесса разграничения имущественных и личных неимущественных отношений в частновладельческой деревне существенно снижало шансы этого проекта стать действенным средством отмены крепостного права. По этой причине министр внутренних дел JI. А. Перовский был вынужден разъяснить губернаторам порядок введения в действие закона от 2 апреля 1842 г. В его циркуляре подчеркивалось, что основой правового статуса, приобретаемого «обязанными крестьянами» после заключения договора является

( ) и право пользования землей в составе

сельского общества. Для приобретения крестьянами права собственности на землю и полной сословной свободы, подчеркивал министр, должны использоваться формы обычных гражданско-правовых договоров купли- продажи имущества, а не формуляр, введенный указом от 2 апреля 1842 г. А. И. Герцен, как впоследствии и многие историки, полагал, что именно эти разъяснения МВД «погубили» закон об «обязанных крестьянах»134. На примере договора графа Воронцова с крестьянами его Муринской вотчины Санкт-Петербургского уезда Санкт-Петербургской губернии можно видеть, как сложна была процедура заключения и утверждения таких договоров135, которая неизбежно минимизировала подобную договорную практику.

Практика применения указа 1842 г. была обречена на неудачу, о чем предупреждал еще на стадии обсуждения законопроекта в Государственном совете князь Д. В. Голицын, предлагавший включить в него норму, обязывающую помещика предоставлять надел крестьянам. Однако Николай I, как и большинство членов Государственного совета, тогда сочли это покушением на дворянскую свободу распоряжения землей130. Причинами провала являлись не только туманность его ключевых положений, сложность и многоступенчатость процедуры заключения договоров. Главное заключалось в юридическом неравенстве сторон такого договора, необязательности исполнения его для помещика и невозможности инициации

. О развитии революционных идей в России // Собр.соч.: в 8 т. — М., 1975.-Т. 3,-С. 468.

|35СЗРИ. - СПб... 1842. - Т. 9. Прил. к от. 913; СПУГИ. - Т. 2. - С. 138. ьь . . История либерализма в России ... С. 143—144.

69

его заключения со стороны крестьян, которые, правда, и не выражали горячего желания к этому137.

Получение личной свободы без права собственности на землю крестьянское правосознание не воспринимало как долгожданную «волю». Об этом свидетельствовал один из самых близких к великому князю Константину Николаевичу чиновников — его личный секретарь и будущий министр просвещения А. В. Головнин, владевший небольшим имением селом Гулынки в Пронском уезде Рязанской губернии.

В записке, представленной в июле 1857 г. председателю Секретного комитета, учрежденного «для пересмотра законов о крепостном праве», Головнин описал реакцию своих крепостных крестьян на предложение перейти на договорные («обязанные») отношения138. Как просвещенный помещик, чиновник-либерал, он полагал, что «выгоднее пожертвовать частью дохода теперь, когда в имении... все спокойно, чем лишиться гораздо большего, когда вопрос крепостного права станет решаться снизу и когда крестьяне насильственным образом потребуют перемены нынешних крепостных отношений»139. Большая часть крепостных находилась на оброке и «только некоторые по их желанию исполняли легкую барщину». Все крестьяне имели «прекрасные усадьбы, огороды, поемные луга, и по две» десятины в поле на тягло (а всего по 6 десятин на тягло) тучной земли близ самых дворов». Многие крестьяне имели дополнительный доход

117 В «эмансипационной» записке «Предварительные мысли об устройстве отно- шений между помещиками и их крестьянами», поданной императору Александру II великой княгиней Еленой Павловной, подчеркивалась «стеснительность» правил заключения договоров исключительно для помещиков: запрет увольнять на свободу по завещаниям, сложность получения помещиком банковского кредита при переводе крепостных крестьян в «обязанные», множество формальных требований, сложная «кан- целяристика». Указывались противоречия в законодательстве, последовавшем после принятия указа от 20 апреля 1842 г. (появление у владельцев права отсылать крепостных в исправительные заведения без объяснения причин, создавать сельские тюрьмы и заключать в них крепостных на срок до 2 месяцев, ссылать в Сибирь крепостных старше 50 лет и несовершеннолетних в возрасте от 8 до 17 лет; отменена права, дарованного в 1847 г., на выкуп при продаже имений с публичных торгов и др.). Составители Записки Н. А. Милютин и К. Д. Кавелин, выражая полную поддержку автору указа П. Д. Киселеву, «стеснения и противоречия» называли «вредными мерами, подрывающими доверие к закону», и делали вывод об отсутствии «явного покровительства со стороны Правительства» договорной практике (по писарской копии, сохранившейся в фонде великого князя Константина Николаевича «Мраморный дворец»), — ГАРФ Ф 722 On 1 Д 230 Л. 6-8.

ш Записка цитируется по писарской копии, сохранившейся в архиве великого князя Константина Николаевича в ГАРФ.

'?''ГАРФ. Ф. 722. On. 1. Д. 299. Л. 1.

с «постоялых дворов» или от сдачи в аренду своих домов, многие дополнительно арендовали у помещика «участки господской земли, огороды, сады ит. п.». Таким образом, крепостные Головнина, по его собственной оценке, не бедствовали. Главные условия договора, предложенного крестьянам, предусматривали наделение крестьянского «мира» в потомственное пользование землей, включая усадьбы, огороды, выгон, луга (т. е. все угодья, которыми до сих пор пользовались крестьяне), и понижение на 45% размера 17 рублевого оброка с «тягла». Помещик сознательно шел на потерю примерно половины своего прежнего дохода, тем не менее, его крестьяне отказались от щедрого предложения.

Головнин ярко описал сцену сельского схода, где принималось судьбоносное для крестьян решение. Сельский священник с бурмистром (старостой), «весьма умным и толковым крестьянином той же вотчины», объяснили крестьянам все выгоды от предложения помещика, и посоветовали воспользоваться им. Обсуждение было весьма бурным, собрание продолжалось несколько часов, после чего к помещику явилась «депутация» крестьян с отказом от «великой милости» помещика. Весьма характерна дифференциация мотивов отказа в зависимости от имущественного положения крестьян: « , чтобы не платить вечно оброка за бед

ных и ленивых, которые без частой помощи, присмотра и понуждения еще более обеднеют и обленятся; , чтоб не лишиться получаемого ими

ныне от помещика частого пособия, которое дается хлебом на пищу и на посев полей, деньгами — на покупку скота и на постройку и поправку изб и т. п. и как , так и — чтоб не лишиться защиты и покровительства

помещика против разных притеснений, причем они выразились: «когда ты от нас совсем отступишься, нас всякий теснить будет, а мы твоей милостью много довольны». Крестьяне также опасались, «что когда они перестанут быть помещичьими, то казна может наложить на них оброк в свою пользу и что им будет тяжело платить и помещику, и казне».

Далее Головнин передает «весьма странную», по его словам, сцену: помещик стал уговаривать крестьян заключить с ним договор, «объяснять им всю невыгодность для них крепостного права», поскольку при продаже имения или передаче по наследству у них может быть другой владелец, который не предложит им таких выгодных условий, а наоборот, «устроит тяжелую барщину, возвысит оброк, будет переводить людей во двор, отдавать детей их в учение в Петербург и Москву, посылать обозы с хлебом в дальние места, продавать людей в рекруты и вообще всячески теснить крестьян». Крестьяне сами занимались «извозом» и видели подобные примеры по всей России, знали и о жестоком обращении помещиков с крепостными, и об убийствах помещиков возмущенными крестьянами. Головнин объяснял «неразумным» крестьянам, что если они будут своевременно платить оброк, то они сами и их дети «будут совершенно независимы от помещика», но именно этого крестьяне и не хотели, «соглашались в справедливости всего этого, но оставались при прежних мыслях своих, ...опять кланялись и благодарили помещика». Договор так и не был заключен.

Из этой характерной истории Головнин сделал вывод, что «если крестьяне не подвергаются никаким притеснениям, а напротив, пользуются частым пособием и покровительством со стороны владельцев,

: ) ... ’

; )

; ) )

(курсив наш — . .)». Наконец, Головнин задавал главный

вопрос: «Спрашивается, что остается делать помещику, крестьяне которого находятся в таком именно положении? Освободить их из крепостного состояния понудительными мерами он не имеет ни права, ни возможности, а пожертвовать еще более половины дохода, чтоб убедить их выйти из крепостного состояния, едва ли можно от него требовать». Действительно, «принудительно» освободить крестьян могла позволить себе только государственная власть! Записка Головнина подталкивала к выбору таких правовых средств крестьянской реформы, которые бы не только «казались прерасными в Петербурге в кабинете», но могли без описанных автором «затруднений» применяться «на местах»85.

В отечественной историографии до сих пор сохраняется уверенность в жизнеспособности указа от 2 апреля 1842 г., а основная доля вины за его провал возлагается на министра Перовского. В частности, И. В. Ружцкая полагает, что наряду с указом от 8 ноября 1847 г. он мог бы стать реальным шагом к отмене крепостного права, но «окончательный текст указа об обязанных крестьянах приобрел вид рекомендации помещикам и совершенно не походил на планируемый первоначально закон о введении обязательных инвентарей в помещичьих имениях»86. Нам представляется, что причины провальной практики указа кроются в другом. Киселев весьма поверхностно проектировал кампанию по переводу отношений помещика и его крестьян на модель отношений, сложившуюся в коронной деревне. Сам образец уже не отвечал требованиям времени, целям модернизации традиционных общественных отношений в российской деревне, которые предполагали стимулирование индивидуальной крестьянской инициативы, учета их законных интересов как частных землевладельцев и землепользователей. Модель реформирования российской аграрной сферы, которую отстаивал Киселев, не могла удовлетворить ни одну из сторон договоров, а значит, государство и общество в целом.

Попытки реабилитировать сегодня идеологию указа 1842 г., возложить ответственность за изменение его первоначального текста на «крепостников» и «реакционеров», отдают дань сложившейся на протяжении десятилетий историографической традиции, но смысл, идеология и правовое содержание обоих вариантов, делали его провал неизбежным. В 1842— 1846 гг. в МВД, которому поручалась подготовка и регистрация договоров по формуле указа 1842 г., поступили заявления от 18 помещиков, из них только два были удовлетворены; 16 владельцев, более 13,5 тыс. крестьян не смогли воспользоваться правом, предоставленным указом 1842 г., либо из-за отказа крестьян принять предложенные условия «освобождения», либо по причине несоответствия проектов договоров установленным условиям87. К началу крестьянской реформы только три помещика (Новороссийский генерал-губернатор, друг П. Д. Киселева князь М. С. Воронцов, польские помещики-либералы .ТТ. П. Витгенштейн и граф М. Потоцкий)88 заключили договоры по нормам указа 1842 г. В результате около 26 тыс. крепостных ревизских душ приобрели ограниченно-свободный сословный правовой статус «обязанных крестьян»89.

Среднегодовые темпы освобождения крестьян по законам 1801 — 1803 гг. (2527 ревизских душ), и указу 1842 г. (1733 ревизские души), а также организация процесса заключения сделок, абсолютные величины освобожденных крестьян (138 тыс. и 26 тыс. ревизских душ соответственно) подтверждают, что помещики и крестьяне предпочитали пользоваться первым из указанных способов освобождения, жестко не связанным с общинным землепользованием и предусматривавшим переход права собственности на землю к крестьянам. Модель «ограниченно-свободного» состояния, разработанная Киселевым, стала базовым инструментом при проектировании Редакционными комиссиями крестьянских законов в 1859—1860 гг. («временно-обязанное» состояние крестьян, «уставные грамоты» как аналог инвентарной описи и договорной формы отношений землевладельца и землепользователя, нормирование надела, повинностей и т. п.), дополнившими ее уникальным механизмом перехода к крестьянам права собственности на «общественную» землю, находившуюся в их пользовании.

Во второй четверти XIX в. получили распространение и иные формы договоров, переводившие крепостных крестьян в «свободное сельское состояние», где стороной договора с помещиком, но не с крестьянским сообществом, выступало в лице, как правило, министерства

финансов или министерства госимуществ. Государство (казна) могло заключать с помещиками прямые договоры о приобретении населенных земель, участвовать в их аукционной продаже или выкупать их у Сохранной казны Опекунского совета как просроченные помещиками залоги.

Идея выкупа казной крепостных крестьян впервые была выдвинута еще в 1818 г. в Секретном комитете, известном как «комитет А. А. Аракчеева», учрежденном императором Александром I для обсуждения одной из первых «стратегических» записок-проектов «Об освобождении крестьян в России от крепостной зависимости», составленной под влиянием западноевропейской либеральной политико-экономической мысли, с учетом практического знания российских финансов и кредита, а также твердой веры в административные возможности государственного аппарата. Ге авторство часто связывают с именем будущего министра финансов Г. Ф. Канкрина, который в то время занимал должность генерал-интенданта армии, и только в 1823 г. был назначен министром финансов90. Вероятно, что автором этого плана освобождения крестьян являлся первый председатель департамента экономии Государственного совета адмирал Н. С. Мордвинов140. Императору среди прочих было представлено предложение о ежегодном выделении из казны 5 млн рублей на выкуп у помещиков населенных имений и наделение освобождаемых крестьян участками земли из расчета по 2 десятины на ревизскую душу. Примечательно, что в проектах декабристов предлагалась та же норма земельного надела91. Однако финансовое положение России в конце царствования императора Александра I не позволило приступить к осуществлению этого проекта. Во второй четверти XIX в. идея выкупа казной помещичьей населенной собственности вновь стала актуальной. Так в течение 10 лет проходил выкуп казной крепостных крестьян у однодворцев (их приобретателем выступало МГИ). Особенно расширилась практика выкупа имений в казну в 1840—1850-е гг.

Приобретая населенные имения в казну, МГИ устанавливало для водворенных в них крестьян повышенные оброки для компенсации собственных расходов, но в целом их размеры были ниже прежних повинностей крестьян92. Но крестьянам никогда не обещали, что, рассчитавшись с казной, они смогут оформить права собственности на выкупленные земли. В 1839 г. вопрос об имущественных правах казны и крестьян выкупленных имений обсуждался в Государственном совете.

Государственный совет рассуждал, что если бы выкупленным крестьянам был бы установлен тот же размер оброка, что платили государственные крестьяне, если бы им были возвращены уже выплаченные сверх оброчных ставок суммы (или зачтены как будущие платежи), если бы казна приняла на себя «дальнейшее возмещение лежащих на означенных имениях долгов с причитающимися процентами», то права казны на бывшие помещичьи имения в целом были бы бесспорны; «но сие было бы неудобоисполнимо, ибо потребовало бы весьма запутанных расчетов и сверх того ежегодных весьма больших денежных пожертвований»93. В итоге бывших крепостных выкупленных имений было решено отнести к разряду «свободных хлебопашцев» и освободить их от уплаты оброка за пользование казенной землей94. Но субъективные имущественные права бывших крепостных выкупленных в казну имений не были подтверждены какими бы

ни было актами. Долгое время порядок приобретения населенных имений на средства казны по договорам с помещиками, как и порядок выкупа в казну имений, заложенных в Приказах общественного призрения, Опекунском совете, Сохранной казне и т. д., не был урегулирован нормами закона, и в каждом отдельном случае порядок заключения подобных сделок утверждался императором. Права собственности крестьян, перешедших в казну, на дома, лавки и земли, приобретенные ими на собственные средства, были подтверждены только указом от 23 февраля 1856 г., предписавшим палатам госимуществ выдать крестьянам купчие крепости, устанавливающие их имущественные права95.

Новым и быстро распространившимся способом перехода в казну помещичьих имений во второй половине 1840-х гг. становится их покупка на открытых аукционах («публичных торгах»). Аукционная процедура была урегулирована особыми Правилами для Великороссийских губерний, высочайше утвержденными 11 августа 1847 г. Устанавливалось, что МГИ принимает участие в таких аукционах тайно, через своих специальных чиновников, которым поручалось торговаться до определенной цены наряду с другими участниками. Купленная на казенные средства недвижимость поступала в управление МГИ и до выплаты крестьянами долга казне оставалось « - » . Именной

указ Сенату от 8 ноября 1847 г. «О предоставлении крестьянам имений, продающихся с публичных торгов за долги, права выкупать себя с землею», инициатива принятия которого принадлежала барону М. А. Корфу, предоставил крестьянам право выкупать свою свободу вместе с землей и прочими составными частями имения путем единовременного внесения в течение 30 дней после проведения аукциона последней объявленной на торгах цены (или полной оценочной стоимости имения в случае неявки на аукцион покупателей)96. Данное положение впервые было введено в 1824 г. в Грузии. Выкупившиеся таким образом «на волю» крестьяне приобретали право собственности на все имение и должны были зачисляться в разряд государственных крестьян. Право распоряжения землей после расчета с казной приобретали не лично крестьяне, а сельское общество. Для предотвращения пауперизации выкупившихся крестьян устанавливалась неотчуждаемая и не подлежащая залогу минимальная норма землеобеспечения членов сельского общества — 2 десятины на ревизскую душу любой земли (усадебной, огородной, пашенной, сенокосной). МГИ ежегодно было решено выделять 300 тыс. рублей для участия в торгах97.

Учитывая огромный долг помещиков государственным и частным кредитным учреждениям (к 1858 г. — 2/3 от общей численности крепостных крестьян), очевидно, что этот указ открывал важный источник роста нового в России разряда крестьян-собственников. Однако вскоре положения указа от 8 ноября 1847 г. были изменены в интересах помещиков и казны. Поводом стала записка тульского предводителя дворянства В. А. Норова, поданная в мае 1848 г. Инициатор закона 1847 г. барон Корф не был введен в состав Секретного комитета, учрежденного 10 июня 1848 г. для корректировки закона под председательством наследника Александра Николаевича98.

Высочайше утвержденным 14 июля 1848 г. журналом особого Комитета, учрежденного для рассмотрения предположений об изменении в порядке продажи имений с публичных торгов, было предписано оставлять за казной продаваемые на аукционах имения, особенно небольшие, и для этого непременно принимать последнюю объявленную цену, даже если она будет выше предела, установленного сметой министерства. Это положение было утверждено указом от 15 июля 1848 г.150 После приобретения имения в собственность казны и передачи его в управление МГИ крестьянам предлагалось сделать выбор; либо воспользоваться нормами указа от 8 ноября 1847 г. и в 30-дневный срок внести выкупную сумму (т. е. последнюю объявленную на аукционе цену, которую без труда могли искусственно «взвинтить», поскольку МГИ могло участвовать в торгах без ограничения) и вступить во владение собственностью, либо перейти в состав государственных крестьян, выкупаемых казной из помещичьего владения, по правилам от 11 августа 1847 г. идо выплаты долга казне оставаться « - », иначе говоря, на усиленном оброке99.

Выбор очевиден, поскольку позволить себе внести в казну в течение месяца огромную сумму выкупа могли лишь немногие сельские общества. Указ от 15 июля 1848 г. установил общее для всех категорий крестьян, водворявшихся на приобретенных землях, наименование «государственных крестьян, водворенных на собственных землях». Внутреннее противоречие в этом юридическом термине («государственные» и «собственных») было проигнорировано, в то время как сам император Николай I предлагал назвать этот разряд крестьян «крестьяне-собственники»100.

В августе 1849 г. было принято новое Положение об описи, оценке и публичной продаже недвижимых имуществ. В нем уже отсутствовала норма об объявлении крестьянам через окружных начальников последней объявленной на аукционе цены имения, а чиновникам МГИ предписывалось торговаться на аукционах . В куп

чих крепостях фиксировалось, что данное недвижимое имение продано с публичного торга в ведомство госимуществ со всеми крестьянами, землями «и другими принадлежностями», после чего издавалось распоряжение «о вводе казны во владение», собирались необходимые сведения об имении, крестьяне облагались оброком в размере, компенсировавшем расходы казны на покупку недвижимости. Таким образом имения поступали в собственность казны, а крестьяне, не воспользовавшись правом выкупа в тридцатидневный срок по указу от 8 августа 1847 г., оставались «на хозяйственно-помещичьем праве» и получали на землю в этом имении только право пользования101. Тем самым казна за счет крестьян покрывала не только свои затраты, но и затраты государственного кредитного учреждения по ссудам и обслуживанию помещичьих долгов.

Высочайше утвержденное 5 марта 1856 г. мнение Государственного совета несколько изменило порядок реализации просроченных залогов приказам общественного призрения. Если на вторых торгах по продаже заложенного имения не оказывалось желающих выкупить его или предложенная за него цена была ниже долговой суммы, МВД совместно с МЕИ направляли в Комитет министров предложение приобрести его в казну с возмещением затрат приказу, либо санкционировать его приобретение частным лицом по цене ниже размера долга. Если император утверждал решение Комитета министров о принятии казной прав на недвижимость, то она «вводилась во владение», а имущество поступало в управление МЕИ. Крестьяне облагались теми же платежами, что и государственные крестьяне, . Вместо нее с них

взыскивалась сумма, требуемая на покрытие долга по банковским правилам; при этом крестьянам никогда не объявлялось о возможности приобретения ими права собственности на землю после выплаты всей суммы долга. Аналогичный порядок был установлен и для имений, заложенных в Сохранную казну, Государственный Заемный банк, Капитал сельской промышленности Новороссийских губерний. По каждой отдельной сделке испрашивалось разрешение императора100.

Крестьяне выкупленные казной рассмотренными способами, платили подушную подать наравне с оброчными государственными крестьянами, а вместо поземельной оброчной подати облагались повышенными сборами на возмещение затрат казны по банковским правилам (т. е. с учетом всех процентов). Крестьяне пользовались своими прежними «мирскими» землями, в многоземельных имениях создавались дополнительные «оброчные статьи», а в малоземельных — к крестьянским надельным землям прирезывались бывшие барщинные земли. Натуральные повинности и местное управление получали такую же организацию, как и в селениях государственных крестьян (за исключением рекрутской повинности, порядок исполнения которой крестьяне определяли сами). До погашения долга казне крестьянам запрещалось переходить в иные сословия, но дворовые люди могли выбрать «водворение» на земле или переход в иное податное состояние с компенсацией от казны в размере 100 рублей на ревизскую душу (на это согласились только пять дворовых княгини Багратион)101.

В целом к 1858 г. по договорам с помещиками казной было куплено 34 880 ревизских душ крестьян в 38 имениях (на общую сумму 4 655 917 рублей), на открытых аукционах — 3 446 ревизских душ в 43 имениях (в 1848-1849 гг. на эти цели из казны было отпущено МГИ 450 тыс. рублей, но с 1850 г. выделение средств по этой статье прекращено), выкуплено казной заложенных в кредитных учреждениях (приказы общественного призрения, Сохранная казна Опекунского совета, и др.) — 13 421 ревизских душ в 57 имениях (на общую сумму 1 507 897 рублей). Всего к началу нового царствования МГИ приобрело 51 747 крепостных ревизских душ в 138 имениях, затратив на эти цели 6 612 929 руб.102. По отношению к общей численности крепостного населения империи количество выкупленных казной крепостных людей не превышало 0,5%.

Самой сложной проблемой новой правосубъектности таких крестьян оставалось регулирование их имущественных прав на землю, поскольку они в полной мере не могли пользоваться правами собственников выкупаемой ими земли. Вопрос, что же они оплачивали при переходе из крепостной зависимости в юридически свободное состояние, оставался открытым до 1859 г., когда по докладу нового министра госимуществ

М. Н. Муравьева в Главном комитете по крестьянскому делу в мае 1859 г. справедливость была восстановлена102.

Чтобы представить размеры сумм, которые в таких случаях выплачивали крестьяне, приведем пример коллективного обязательства («сказки»), подписанного 14 мая 1850 г. крестьянами села Михайловка Новооскольского уезда Курской губернии, принадлежавшего помещице Т. Б. Потемкиной. Крестьяне при покупке имения в казну дали обязательство Новооскольскому исправнику в присутствии управляющего Курской палатой госимуществ выплачивать подати и прочие платежи, уже являясь не помещичьими, а «казенными». Управляющий собственностью помещицы вольноотпущенный крестьянин Ефим Лапшин задал крестьянскому сходу вопрос, смогут ли крестьяне в случае продажи их селения («слободы») в казну: 1) выплачивать обществом ежегодно лежащую на имении долговую сумму в размере 27 542 рублей серебром, не считая казенных податей, сохранив за собой пользование своими усадьбами и землей; 2) платить по 30 копеек серебром с ревизской души на управление имением; 3) продолжать платить особый сбор за право иметь ветряки, лавки, кузницы и другие объекты. На все эти вопросы крестьяне ответили согласием («желаем, можем и обязываемся», « -

»

). Более того, крестьяне обязывались, в случае передачи правительством в их «полное распоряжение» всей земли имения и других оброчных статей с господскими постройками,

помимо казенных податей, тридцатикопеечного сбора, натурального исполнения земских повинностей, еще 43 904 рублей серебром, и при этом получить право пользования бывшим помещичьим лесом, переходящим в казенное заведование. Таким образом, сумма до 80 тыс. рублей серебром, а, возможно, и выше, в 1858 г. не являлась для некоторых сельских обществ бывших крепостных крестьян запредельной при возможности получить свободу и право общинной собственности103. Разумеется, столь зажиточными были далеко не все крестьяне. Российская деревня, особенно крепостная, была разной. По расчетам Б. Н. Миронова, в 1800—1860 гг. зажиточными можно было считать 23%, средними - 53%, бедными - 24% крестьянских дворов (при выборке 39 178 дворов, в которых проживало 286 863 ревизских душ)104. Глубина имущественного расслоения в крестьянской среде к середине XIX в. убедительно показана в отечественной историографии

Имущественная неоднородность российского крестьянства служит самым важным основанием критического отношения к «уравнительным» проектам крестьянских реформ и ностальгии по утраченной сельской Россией «общинной самобытности». Интересы наиболее активной экономически, зажиточной части сельского населения были связаны с переходом к индивидуальному землевладению и землепользованию. При правильной постановке в государстве ипотечного и иных видов земельного крестьянского кредита, межевого дела, оценки земельной недвижимости, регистрации и защиты имущественных прав на землю, иных мер государственной поддержки «среднего» земледельческого класса, эти крестьяне могли стать ведущей социальной группой, ориентированной на создание новых отношений в российской деревне и обществе в целом. Один из первых отечественных либеральных экономистов Н. И. Тургенев, служивший статс-секретарем департамента экономии Государственного совета и одновременно директором канцелярии Минфина по кредитной части, свидетельствовал, что крестьяне всегда являлись самыми аккуратными плательщиками своих долговых обязательств по выданным казной кредитам. Но в крестьянской стране доля крестьянских займов у казны, имевших, как правило, целевое назначение «для выкупа на волю», была в "несколько раз меньше кредитных средств, полученных представителям других сословий, и в 1810 гг. не превышала 5% в общем объеме финансовых средств, выданных «частным лицам по распоряжениям императора», превышавшем 100 млн рублей .

Во второй четверти XIX в. кредитование крестьян было крайне затруднено, что сдерживало экономическую активность как помещичьих крестьян при выкупе на волю, так и крестьян коронного сектора землевладения, побуждая государственные ведомства, управлявшие сельским населением, развивать на своих подведомственных территориях паллиативные меры, стимулировавшие мелкий сельский кредит (сельские банки, специальные кредитные фонды — «мирские капиталы»). Министр финансов Г. Ф. Канкрин был противником либерального учения А. Смита,

<57 ~

См., например: . . Аграрный строй России второй половиньїХІХ —

начала XX века — М., 2004; . . Социально-экономический строй кре

стьянского хозяйства европейской России в эпоху капитализма: Источники и методы исследования. — М., 1988; и

"7 . . Николай Иванович Тургенев и «Союз благоденствия» // Очерки

по истории общественного движения и крестьянского дела в России. — СПб., 1905. — С. 45-46.

и если проведенные им финансовые реформы (монетаризация денежного обращения в 1839—1843 гг., тарифная реформа) укрепили рубль, то практически не затронули сферу государственного и частного кредита. Кан- крин скептически относился к сберегательным учреждениям, внутренним государственным займам, особенно выделяемым на непроизводственные цели. Он, в отличие от Н. С. Мордвинова, был решительным противником кредитования государством частных владельцев промышленных предприятий, полагая, что «субсидии на много лет убивают самодеятельность частных лиц» и допускал только «государственное покровительство» торговле, без которой не может существовать «основное производство» (земледелие), ни «второстепенное» (промышленность)105. Консерватизм финансово-кредитной политики государства во многом обусловил медленные темпы создании в России эффективной банковской системы накануне буржуазных реформ. Модернизация экономического уклада страны, освобождение труда и личности крестьянина, трансформация социальных институтов феодального общества в новое качественное состояние и соответствующие изменения в правовой системе — все это взаимосвязанные явления, координацию которых едва ли не в первую очередь обеспечивает финансовая система государства. Но в начале буржуазной аграрной реформы, когда остро встала задача кредитования коронных крестьян, бывших крепостных, помещиков и иных хозяйствующих субъектов, слабая кредитно-денежная система государства, существенно пострадавшая от Крымской войны, оказалась не в состоянии обеспечить резко возросшую потребность общества в земледельческом и промышленном кредите165.

Подводя итог, отметим, что законодательный институт «свободных сельских обывателей» выполнял важные социальные функции: ассимилируя многие маргинальные социальные группы, в первую очередь, лиц, выходивших из крепостной зависимости, служил источником роста городского населения, обеспечивал формирование социальной базы модернизации традиционного правового уклада российской деревни, позволяя развивать новую правосубъектность крестьян-собственников

* без принуждения последних к обязательному сохранению поземельных связей с сельской общиной. Но если в первой четверти XIX в. в правовой политике государства в крестьянском вопросе обозначилась тенденция к индивидуализации землевладения «свободных сельских обывателей», то во второй четверти XIX в., особенно после образования МГИ, стал укрепляться другой ее вектор, связанный с доминированием общинной («общественной») собственности крестьян на надельные земли. 1.4.