Основы общего (сословного) правового статуса свободных сельских обывателей к середине XIX в.

Правовые нормы, регулировавшие основные элементы сословного правового статуса свободных сельских обывателей — право дееспособность, права, юридические обязанности, ответственность, гарантии - в первой половине XIX в.

Официальному пониманию крестьянской сословной свободы, получившему юридическое закрепление в сословном правовом статусе «свободных сельских обывателей», в дореформенный период в наибольшей степени соответствовал разряд государственных крестьян. В первом параграфе были раскрыты подходы М. М. Сперанского к дальнейшей правовой эволюции этой части сельского населения империи, в целом отвечавшие европейской традиции либерального реформаторства в начальный период модернизации традиционного общества. Для авторов всех российских официальных либеральных проектов первой половины XIX в. сословный строй являлся неизбежной исходной фазой модернизации, в рамках которой необходимо формировать основы новых социальных институтов, но их правовые конструкции во второй трети XIX в. приобретали черты, не имевшие аналогов в странах Западной Европы. Образование МГИ в конце 1837 г. создало прочный административный ресурс для укрепления в аграрной империи государственно-общинной идеологии модернизации, а «общественный», общинный уклад крестьянской жизни и правовой реальности должен был стать образцом для преобразования отношений

'"'См.: . . Русское государственное право. — СПб., 1866. - С. 117.

83

1

не только в частновладельческой деревне, но и в российском обществе в целом.

Уже после подготовки и публикации первых двух изданий Свода законов, систематизировавшего сословный правовой статус свободных сельских обывателей, министр государственных имуществ П. Д. Киселев настойчиво советовал императору Николаю I вернуться к идее Екатерины II об издании специальной жалованной грамоты казенным крестьянам, аналогичной сословным грамотам дворянству и городам 1785 г. Николай I, принципиально не возражая против такого предложения, тем не менее, грамоту не принял. Тогда министр предложил издать сборник систематизированного законодательства о государственных крестьянах с целью «придать большую прочность признанию прав населения государственной деревни»106. Такой сборник был подготовлен чиновниками МГИ и напечатан в четырех томах в 1850 г. Его содержание почти полностью воспроизводило соответствующие разделы СЗРИ с той лишь разницей, что впервые вместо традиционных для отечественного юридического языка обозначений крестьян (ревизские души, «поселяне» и т. п.) широко применялся термин «лица». В целом эта работа МГИ не имела большого практическо- ** го значения, поскольку в середине XIX в. потребности общества связывались не с укреплением сословных барьеров в праве, а в их преодолении, формировании основ общего бессословного правового статуса личности. Однако МГИ рассчитывало, что систематизация правового статуса государственных крестьян будет востребована при регламентации отношений освобожденных крестьян, помещиков и государства.

По российскому дореформенному законодательству государственные крестьяне были наделены личными правами, предоставленными всем «природным обывателям» империи с поправкой на сословный статус лица107. На них распространялись общие нормы законодательства о вступлении в брак, о правах и обязанностях супругов, об опеке и попечительстве, о наследовании имущества, о приобретении и отчуждении ненаселенных земель (включая недра), домовладений в городах и селениях108.

В имущественных отношениях крестьяне пользовались правом приобретать землю в собственность наравне с другими сословиями (с 1801 г.), но им запрещалось владеть населенными землями (поместьями), поскольку это право было исключительно сословным, которым могли обладать только потомственные дворяне (и по особым правилам — однодворцы). Закон также запрещал им вступать в наследство поместьями, за исключением наследования ненаселенной его части, отмежеванной от основной части земель без ущерба для его ценности по душевым нормам, установленным для наделения государственных крестьян землей (8 или 15 десятин на ревизскую душу в зависимости от губернии). Оставшаяся населенная часть поместья поступала в собственность казны безвозмездно как выморочное имущество. Если же в процессе предварительной оценки имения признавалось, что его размежевание между наследником и казной приведет к снижению стоимости поместья, казна получала в собственность все имение целиком, а законным наследникам выплачивалась денежная компенсация за неотделенные ненаселенные «излишки» по ценам, которые действовали для имущества, отчуждаемого на «общественное употребление»109. Закон прочно охранял сословное землевладение, ограничивая завещательную свободу и возможности мобилизации земельной собственности.

В случаях приобретения государственными крестьянами (как и другими группами крестьян российской короны) городской недвижимости, проживания, торговли и строительства в городах (по законам 1818 г. и др.) также устанавливались дополнительные ограничения их имущественных прав. Разрешение на проживание в городе в собственном доме они были обязаны получить у своего начальства по «званию поселян», а для ведения торговли по крестьянским торговым свидетельствам — оформить паспорт по месту записи в ревизию («приписки»).

В обязательственных отношениях государственные крестьяне по закону также пользовались правами, общими для всех свободных сословий. Они имели право заключать договоры купли-продажи, мены, дарения, перевозки, залога, уступки, имущественного найма, подряда и т. п., участвовать в «торгах» (публичных аукционах) от своего имени и по доверенности, вступать в подрядные отношения с казной, быть поручителями, принимать и выдавать доверенности от своего имени и т. д. Ограничения их обязательственных прав были обусловлены особенностями отношений с государством как собственником земли, которой пользовались крестьяне. Им запрещалось отдавать в залог дома, построенные из казенных стройматериалов, участки «общественных» (мирских) оброчных земель, тогда как объектами своей частной («крепостной») собственности крестьяне распоряжались свободно170. Крестьянам, замещавшим выборные должности в волостном или сельском управлении, запрещалось заключать с односельчанами договоры на аренду «оброчных статей» или нанимать их для исполнения вместо себя натуральных повинностей.

Крестьяне имели право заниматься неземледельческой предпринимательской деятельностью, не меняя сословного правового статуса, а именно: вступать в гильдии и торговые разряды, становиться учредителями фабрик, заводов, записываться в цехи, заниматься ремеслом по месту жительства в селениях, торговать ремесленными изделиями собственного производства. Закон позволял им «содержать «портерные лавочки», заниматься производством пива и меда, разводить фруктовые сады на общественных землях в Новороссийской губернии, заниматься разработкой каменного угля, работать по найму «судорабочими» на кораблях и в российских портах112.

Но основным занятием, сословной «привилегией» крестьян законодатель считал земледелие и сельское хозяйство, а потому их земельно-правовая правосубъектность выступала ведущим аспектом их сословного правового статуса.

В нормативно-правовом регулировании земельных прав, обязанностей, ответственности крестьян, водворенных на казенных землях, преобладали нормы, адресованные сельским обществам. После образования МГИ эта тенденция стала проявляться более ярко, что объясняется особым отношением руководства министерства к общинной организации крестьянской жизни и труда как удобному для государства средству административного контроля крестьянского населения. Базовые поземельные права сельских обществ «свободных сельских обывателей» распространялись на все их разряды (за небольшим исключением тех из них, кто не имел общинного устройства), тогда как корреспондирующие обязанности (в первую очередь, податные и повинностные, определявшие вид и объем «обязанного» крестьянского труда) могли существенно корректироваться в зависимости от «подведомственности» крестьян.

Перечень наиболее важных поземельных прав сельских («мирских») обществ государственных крестьян, благодаря деятельности МГИ, получил окончательное законодательное оформление в 1840-е тт., что оказало существенное влияние на дальнейшую разработку «крестьянского законодательства» в России.

» (землями и угодьями), принадлежащим каждому селению вне зависимости от способа приобретения прав на него («по прежним ли дачам и крепостям», отводу «от казны для водворения и наделения»); 2) право защиты владения данным имуществом как казенным «во всех делах тяжебных»; 3) право от своего имени и под свою ответственность арендовать казенные земли, почтовые станции на сумму, превышающую размер, установленный для контрактов с одним лицом; 4) право покупать «к селению» у частных лиц или казны земли с разрешения палаты государственных имуществ и распоряжения ими «на праве собственности»; 5) право сдавать в аренду сроком до 50 лет с разрешения палаты государственных имуществ и губернатора казенные земли, отведенные крестьянам (лица, арендовавшие казенные земли до 22 ноября 1839 г.179, получали право потомственного владения HMH)1s".

Важно отметить, что в дореформенное время законодатель и управляющие ведомства не интересовались регулированием индивидуальных поземельных прав государственных крестьян как членов сельских обществ, предпочитая сохранить эту функцию за самим обществом, опиравшимся на обычай и коллективное усмотрение. В официальных документах постоянно подчеркивалось, что казенными «общественными» землями и угодьями владеют не отдельные крестьяне, а «все вообще обыватели одной слободы, села или деревни», а потому все участки такой земли «подлежат распоряжению мирских обществ»113. Крестьянин получал в пользование надел «общественной земли» от «мира», нес перед ним ответственность за его правильную эксплуатацию и своевременную уплату податей. На том же основании запрещались «всякая продажа, заклад или какая-либо другая уступка» участков «общественной земли», а заключенные на этот предмет сделки признавались ничтожными (это правило действовало и в отношении земель однодворцев, которые они приобрели, унаследовали или получили в дар задолго до указа от 12 декабря 1801 г.; на имущество, приобретенное ими по договорам на основе указа от 12 декабря 1801 г. запрет не распространялся).

Общий порядок наследования, установленный для представителей других свободных сословий, не применялся к «общественному имуществу» крестьян коронного землевладения. После смерти домохозяина в его земельном участке запрещалось выделять доли, предназначенные для наследников, супруги, в приданое дочерям, выходящих замуж в другие селения или за «людей иных званий»114. Как правило, земельный участок переходил к сыну домохозяина или в качестве приданого незамужней дочери (она могла его получить только в случае заключения брака с односельчанином). Если в семье не оставалось совершеннолетних «наследников» мужского пола, а замужние дочери проживали в других селениях, то получить во владение отцовский участок они могли, только переселившись на постоянное жительство в отцовское село и оставив свой прежний участок115. Основы «крестьянского» гражданского права как самостоятельной подсистемы сословного права империи, расширившей и укрепившей свою роль в регулировании крестьянской жизни в пореформенный период, были сформированы задолго до Великих реформ, которые не внесли в него принципиальных изменений. Сложившийся в обычном праве порядок «наследования» крестьянами участков «общественных» земель господствовал в Великороссийских губерниях до

XT

?у V 184

начала XX в.

При необходимости сельские общества любых разрядов крестьян, кроме помещичьих, наряду с дворянами, мещанами или купцами имели право арендовать свободные ненаселенные казенные земли и иные объекты, которые именовались « ». Это могли

быть участки пашни, сенокосов, луга и степи, сады и огороды, «бортные угодья» или «пчельники»; рыбные ловли; меловые и жерновые горы; мельницы; перевозы; ярмарочные места и площади («плацы»); дома, лавки, шалаши, погреба, ледники, амбары, постоялые дворы, корчмы, «шинко- вые дома», торговые бани и бойни; медеплавильные молоты; фольварки и усадьбы116. Устав о казенных оброчных статьях определял это понятие как «казенное недвижимое имущество, отдаваемое в срочное, с публичных торгов или бессрочное содержание, из платежа в казну оброка»180. МГИ имело право изменять статус этих объектов (земель), переводить их в другую категорию — надельных или оброчных земель для передачи во владение сельским обществам государственных крестьян, крестьян удельного ведомства, колонистам, городам и посадам под выгоны, архиерейским домам и монастырям, лесным чиновникам и др.117 Для сравнения отметим, что наиболее льготный режим пользования свободным казенным имуществом устанавливался для дворянства и высших чиновников. Закон предусматривал их передачу по воле императора в бессрочную и (или) «беспереоброчную» (без повышения арендной платы) аренду. Средняя годовая стоимость казенной «аренды» колебалась от 500 до 3 ООО тыс. рублей серебром, а размеры «арендуемых» объектов могли измеряться тысячами десятин. Бессрочное пользование казенными землями за минимальную плату превращалось для привилегированных «арендаторов» в солидный источник дохода, получаемого от передачи отдельных участков этих земель в субаренду по рыночным ценам. Не исключалась передача казенных оброчных статей по высочайшей воле и в частную собственность.

Важным элементом правового статуса свободных сельских обывателей являлись гарантии их наделения землей по установленным законом нормам. Обеспечение этих гарантий относилось к компетенции соответствующего органа государственного управления той или иной группой крестьян. Оброчные крестьяне российского коронного сектора должны были обеспечиваться казенной землей по определенным нормативам (15 десятин земли на ревизскую душу в так называемых многоземельных и по 8 десятин — в малоземельных губерниях), однако эти нормативы повсеместно не соблюдались, хотя казна располагала миллионами свободных незаселенных земель в целом по России. Крестьянское население росло, переселение коронных крестьян на новые земли шло крайне медленно и «малоземелье» крестьян постоянно нарастало. В 1840-1850-е гг. МГИ инициировало различные меры, призванные смягчить «земельный голод»: «уравнительное» (справедливое) перераспределение земель между сельскими обществами, льготная аренда оброчных статей «под круговое ручательство», введение новых приемов налогообложения на основе кадастровой оценки крестьянских земель, принятие и проведение в жизнь «переселенческих» законов и т. fl.lss Однако эти меры не снижали остроты земельного вопроса, поскольку не затрагивали основ традиционных систем землевладения и крестьянского землепользования. В дореформенный период законодатель, включивший многие нормы обычного крестьянского права в положения действующих нормативно-правовых актов, и пытавшийся ввести новые правовые средства в традиционные поземельные отношения государственных крестьян, оставался в плену прежней сословной парадигмы регулирования крестьянских имущественных отношений.

Характерным образцом реформаторского творчества чиновников МГИ по индивидуализации земельно-правового статуса государственных крестьян стал именной указ от 9 декабря 1846 г., предоставивший сельским обществам государственных крестьян право выделять из «мирских» земель членам общества «семейные участки» на условиях последующего индивидуально-семейного владения hmh1S9. С одной стороны, указ был призван способствовать переходу на новые формы имущественных и поземельных отношений в деревне, а с другой - сохранить поземельную общину как способ «отвращения », по выражению авто

ра проекта министра П. Д. Киселева19". Указ развивал нормы принятого в 1843 г. закона о переселении государственных крестьян, направленного на разрешение проблем крестьянского малоземелья. Апробация указа началась с «многоземельной» Самарской губернии, хотя его текст министр госимуществ направил во все губернии, где уже был введен новый порядок расчета оброчной подати государственных крестьян на основе кадастровых планов и оценки доходности земли191. Представляется важным рассмотреть основные положения данного именного указа для последующего сопоставления его с программой индивидуализации крестьянского землевладения, выдвинутой руководителями министерств императорского двора и государственных имуществ в конце 1850-х годов.

Согласно указу от 9 декабря 1846 г., на казенных оброчных землях или землях, отдаленных от селений, должны были создаваться новые поселения государственных крестьян с «семейно-наследственными участками» или «выселки» на землях существующих селений. Решение о переходе на семейные участки принимались сельскими сходами. Землеотводы удобной земли (по 60 десятин под селения и по 15—40 десятин под «выселки»), составление кадастровых планов, планов застройки, полеводства производились МГИ, документы утверждались министром госимуществ. В каждом селении планировалось создавать не более 25 дворов, а на «выселках» — не менее пяти. На каждый двор предполагалось выделять земельные участки по минимальной норме для переселенцев (5 десятин). Дальнейшее дробление участков должно было осуществляться по правилам, установленным для крестьян, водворенных на собственных землях.

МГИ производило оценку каждого «семейного участка», подбирало кандидатов из семей государственных крестьян, желающих переселиться, занималось формированием вновь созданных поселений. Проект был рассчитан на зажиточную часть крестьян, специальной инструкцией устанавливалось, что «крестьяне совершенно бедные и малосемейные... к водворению на участках не допускаются»192. Крестьянам, переселявшимся на «семейные участки» или «выселки», при «водворении» из средств казны выплачивались ссуды, также им устанавливались налоговые льготы как для переселенцев. Владельцем участка признавался один крестьянин, как правило, домохозяин, лично отвечавший перед государством по податным обязательствам семьи. При создании участка составлялась его хозяйственная опись, где фиксировались количество и качество отведенной земли, постройки, земледельческие орудия, скот. Раздел семейного участка (как части «общественной земли»), передача его в аренду или залог запрещались. Владелец участка получал на него

. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева ... Т. 2. —

. Наследование осуществлялось по завещанию или по закону, х<енщины допускались к наследованию участка в случае прекращения мужского поколения. Имущество, не перечисленное в описи участка, могло делиться между наследниками по закону.

Обращает на себя внимание сословный характер новой формы крестьянского землевладения: хозяева, выходившие из сословия государственных крестьян, теряли право на пользование «семейными участками». Те же последствия наступали и для нерадивых налогоплательщиков: в случае задолженности владельца участка перед казной его права на владение участком в административном порядке переходили старшему наследнику по закону (либо участок передавался в опеку)118.

Указ от 9 декабря 1846 г. фактически был нацелен на распространение в Великороссийских губерниях пожизненного наследуемого владения крестьян (эмфитевзис, чинш), известного крестьянам западных губерний империи и ряда приграничных государств, но с более высоким уровнем государственного администрирования. Вместе с тем, в середине XIX в. данные виды землепользования в Западной Европе уже считались пережитками феодальных поземельных отношений119. Владелец «семейного участка» не являлся ни полноценным собственником земли, ни полноценным арендатором, свобода его хозяйственной деятельности существенно ограничивалась, что сразу оценили зажиточные крестьяне и «середняки», на которых и был рассчитан проект. В дальнейшем имущественный статус владельца участка подвергся еще большим ограничениям: особая инструкция МГИ вводила обязательный единообразный порядок полеводства, детально регламентировала обязанности владельца «семейно-наследственного участка», допускала землеотводы долей участка в разных местах и т. д.195

Правовое регулирование института «семейно-наследственных участков» позволяет соотнести его с институтом «образцовых усадеб», введенным на удельных землях департаментом уделов несколько ранее. Оба проекта не достигли поставленных целей. Причину провала своего проекта о «семейных участках» министр госимуществ видел отнюдь не в его методологических недостатках и неспособности экономически заинтересовать крестьян, а в привычке крестьян к уравнительности. В сентябре 1857 г. он

писал великому князю Константину Николаевичу из Парижа: «... право пользоваться ею [общинной землей] уравнительно столь у нас укоренилось в народе, что было бы неосторожно изменить вековой обычай силою закона. Я это испытал в Самарской губернии, где из осторожности предложил желающим безземельным крестьянам богатые нивы с условием только раздела их на семейные наследственные участки и находил мало ' к этому сочувствия и напротив непрерывное стремление к принятию душевого раздела»190.

Анализ земельно-правовой правосубъектности государственных крестьян показывает, что во второй четверти XIX в. она вырабатывалась под влиянием вполне определенных идейных установок, задававшихся руководством МГИ, которое настаивало на укреплении «общественного» землепользования государственных крестьян и не уделяло должного внимания вопросам стимулирования индивидуального частного землевладения крестьян.

Доминирующим элементом сословного правового статуса свободных сельских обывателей являлись юридические обязанности. Их регулированию законодатель уделял первостепенное значение, поскольку от исполнения крестьянами обязанностей в буквальном смысле зависела жизнедеятельность всего государства (обеспечение безопасности, содержание государственных институтов — императора, императорской семьи, государственных органов, вооруженных сил, системы социального обеспечения и т. п.). Крестьянство реально участвовало в исполнении многих трудоемких государственных функций (охране коронных лесов и иных имущественных объектов, строительстве и ремонте дорог, общественных зданий и сооружений, доставке официальной корреспонденции, сопровождении «арестантских команд», обеспечении охраны общественного порядка в селениях и т. д.).

Основные виды податно-повинностных обязанностей всех крестьян коронного сектора российского землевладения определялись их правовым положением, во-первых, как подданных монарха, во-вторых, как пользователей земельной собственностью российской короны и, в-третьих, как членов сельского общества. Соответственно, крестьяне были обязаны платить государственные подати и исполнять государственные повинности, вносить рентные платежи и исполнять повинности в пользу землевладельца (или определенного органа коронного управления), выплачивать сборы и исполнять повинности на нужды сельского общества. Каждый из трех указанных видов обложения предполагал как денежную,

Г АРФ. Ф. 722. On. 1. Д. 249. Л. 6-6 об.

так и натуральную форму исполнения, порождал специфические правоотношения крестьян с сельским обществом, а сельского общества — с государством в лице управляющего государственного органа.

Государственными податями считались так называемые «окладные сборы», взимаемые с податных лиц в государственный доход в установленном законом («окладном») размере и в определенные сроки. Основной государственной податью являлась (а у государственных крестьян - еще и ). Для отдельных групп

крестьян, находившихся в ведении МГИ, могли устанавливаться иные подати: подымная, поземельная и т. п. (вместо подушной или оброчной). К основному размеру подушной подати примыкали сборы на устройство путей сообщения, содержание «присутственных мест» (органов управления), а также так называемая «неокладная подать» — установленный в ряде губерний120 сбор на право винокурения и продажи вина"121. Особенности структуры податно-повинностных обязанностей тех или иных групп коронных крестьян определяли показанную в предыдущем параграфе их юридическую дифференциацию по виду «обязанного» крестьянского труда.

Вторая четверть XIX в. отмечена многочисленными попытками законодателя провести реформирование податно-повинностной системы. Так основными задачами МГИ в этой сфере были определены: изменение налоговой базы (переложение оброчной подати с ревизских душ на землю и промыслы); «уравнительное» (т. е. справедливое, оптимальное) определение размеров и порядка исполнения повинностей, в том числе рекрутской и земских; расширение источников финансирования социально-культурных мероприятий (политики «попечительства»); введение «общественной запашки» полей для страхования продовольственных рисков в коронной деревне; ликвидация многочисленных злоупотреблений в податно-повинностной сфере122 и др. Податно-повинностная правосубъектность являлась важной частью административно-правового статуса крестьян, который опосредовал их положение как лиц, «подведомственных» органам государственного (коронного) управления и сельского самоуправления. Однако говорить о едином для всех крестьян (тем более — для всего населения империи) административно-правовом статусе не приходится: в первой половине XIX в. его общая структура только намечалась, и каждый юридический разряд крестьян, проживавших на землях российской короны, наделялся законодателем и управляющим коронным органом специфической административно-правовой правосубъектностью.

Судебно-процессуальный статус коронных крестьян, так же как и административный, не был систематизирован в законодательстве как общесословный в силу ведомственной разобщенности крестьянства. Для каждой группы свободных сельских обывателей законодатель устанавливал специфический судебно-процессуальный статус, в большей или меньшей степени отклонявшийся от «норматива» — судебнопроцессуального статуса государственных крестьян, основы которого были систематизированы уже в первом издании СЗРИ и после создания МГИ подвергнуты дальнейшей разработке. К середине XIX в. его определяли следующие положения.

Правосудие по гражданским делам государственных крестьян совершалось в крестьянских судах («сельской расправе» и «волостной расправе»), а также в государственных судебных органах общей юрисдикции. «Сельская расправа» рассматривалась законодателем как «первая степень по делам государственных крестьян»2110, т. е. по

аналогии с помещичьим правом вотчинной юстиции и «домашнего наказания». В состав «сельской расправы» входили: сельский староста (председатель) и двое «добросовестных» (старший и младший), избиравшиеся на сельском сходе из крестьян, «отличных хорошим поведением и доброй нравственностью»123. «Сельская расправа» располагалась в том же доме, где располагался сельский староста, делопроизводство вел сельский писарь. При «расправе» имелась «тюрьма» для содержания лиц, задержанных на стадии предварительного следствия по уголовному делу124. «Сельской расправе» были подсудны только гражданские иски государственных крестьян друг к другу (о нарушении договорных обязательств; по жалобам о захвате земельных участков односельчанами; о правах на имущество, не закрепленных «крепостным порядком», т. е. без крепостных актов, письменных документов или нотариальных свидетельств). По межевым спорам односельчан окончательное решение принималось на сельском сходе, а «сельская расправа» вводила во владение участками тяжущихся крестьян согласно принятому решению о разделе земли2113.

Вторая инстанция (степень) «домашнего суда» государственных крестьян - «волостная расправа»125. Ее устройство и статус были аналогичны «сельской расправе». Она работала в составе волостного головы (председатель), старшего и младшего волостных «добросовестных», равных по статусу волостным старшинам126. Делопроизводство «волостной расправы» вел волостной писарь. «Волостной расправе» были подсудны следующие категории дел: гражданские иски государственных крестьян друг к другу ценой до 15 рублей серебром; обжалование решений «сельской расправы», вынесенных по гражданским спорам при цене иска до 5 рублей серебром; обжалование принятия к производству «сельской расправой» дела, подлежащего юрисдикции коронных судов империи (вне зависимости от цены иска); споры о домашних духовных завещаниях, зарегистрированных в волостном правлении200. Все решения, принятые «волостной расправой» считались окончательными, их запрещалось обжаловать в судах общей юрисдикции127, а последним запрещалось принимать к рассмотрению дела, подсудные сельской или волостной «расправам»128. Правосудие в «расправах» должно было осуществляться по нормам, включенным в Сельский судебный устав, а также «по местным обычаям». Таким образом, по основной массе гражданских дел с 1838 г. государственные крестьяне были изъяты из сферы коронного правосудия.

Уголовные дела по обвинению государственных крестьян в совершении преступлений рассматривались общими судебными органами империи209. Административные проступки государственных крестьян, совершенные ими в городах, с участием помещичьих крестьян или на помещичьих землях рассматривались земским судом или в органах городской полиции210, административные проступки, совершенные ими в границах своих селений или на территории в пределах ведомственной юрисдикции МГИ, подлежали рассмотрению сельской и волостной выборной администрации или чиновников министерства госимугцеств. Материальное и процессуальное регулирование по таким административным правонарушениям обеспечивал Сельский полицейский устав, вошедший в Устав благоустройства казенных селений. Основными административными наказаниями, которые могли применяться к государственным крестьянам чиновниками и сельской выборной администраций являлись общественные порицания, выговоры, штрафы, общественные работы, наказание розгами, заключение под стражу, изъятие «запрещенных вещей». В их назначении и исполнении государство признавало совместную карательную юрисдикцию выборных должностных лиц крестьянского самоуправления и сельских (волостных) сходов.

Высшим проявлением дискреционной власти сельского схода являлось его право выносить решения об удалении правонарушителя из состава общества129". Институт принудительного удаления крестьян из состава сельских обществ довольно прочно укоренился в российском праве первой половины XIX в. В сельских обществах государственных крестьян его регулирование обеспечивал Сельский судебный устав, у иных групп коронных крестьян — ведомственные нормативно-правовые акты. В целом законодатель почти не регламентировал материальное содержание данного вида репрессии, которое в основном определялось самими крестьянами, устанавливался только порядок его применения. Данный вид наказания являлся крайней мерой, применявшейся только после безуспешности воздействия на нарушителя иных административных наказаний: в случае, если он по приговору сельской или волостной расправы в течение одного года трижды, в течение двух лет четырежды или в течение трех лет пять раз подвергался телесному наказанию (закон устанавливал только один вид телесного наказания, который могли назначать сельские суды, — от 10 до 60 ударов розгами2",); если дважды подвергался телесному наказанию плетьми «при полиции» по приговору коронного судебного органа; если в течение двух лет с момента исполнения приговора суда повторно совершил правонарушение, за которое уже подвергся телесному наказанию; если дважды задерживался полицией за бродяжничество и возвращался на постоянное место жительства в сельское общество; если имел двухлетнюю задолженность по уплате казенных податей, несмотря на принимаемые к должнику меры, и не погасил долги казне «не по какому- либо несчастью, а по крайнему нерадению или распутству». Удалению из общества государственных крестьян подлежали незамужние женщины или вдовы, которых трижды подвергали наказанию «за непотребство» и уличали в аналогичном проступке в четвертый раз213.

Во всех перечисленных выше случаях «сельская расправа» была обязана принять решение о наказании правонарушителя и через сельского старосту обратиться к сельскому обществу с вопросом, желает ли оно исключить этого нарушителя из состава общества. Само удаление из общества могло производиться двумя способами: внеочередной отдачей в рекруты в зачет будущих рекрутских наборов или переселением в другие губернии по распоряжению палаты госимуществ. В любом случае, основанием для удаления служил «мирской приговор». Выборные члены схода до рассмотрения дела приводились к присяге, при этом представители семей, стоящих на рекрутской очереди, в голосовании не участвовали. Сход мог простить обвиняемого, учтя его прежние заслуги и положительные качества. Но если, получив прощение, нарушитель не исправлялся, то при следующем правонарушении «сельская расправа» назначала ему новое наказание и вновь выносила вопрос о его удалении на решение схода214.

Закон предписывал, чтобы в «мирском приговоре» обязательно указывались возраст обвиняемого и всех членов его семьи; все ранее совершенные им проступки и наказания, приведенные в исполнение. Резолютивная часть должна была соответствовать установленному формуляру: «проступки и дурное поведение подсудимого такого рода, что он уже не может более терпим быть в обществе». Своим решением общество определяло лиц, на которых возлагалась забота об иждивенцах в семье удаляемого (несовершеннолетних детях, престарелых родителях) и указывались формы призрения215. Приговор с приложенным «присяжным листом» направлялся в «сельскую расправу», которая его регистрировала и заверяла. Далее подлинник приговора с приложением присяжного листа представлялся в волостное правление, оттуда — окружному начальнику для представления дела с его заключением в палату госимуществ. Палата, рассмотрев дело, представляла приговор со своим заключением губернатору. Приговор, утвержденный губернатором, возвращался в Палату, которая направляла удаляемого в рекрутское присутствие для прохождения воинской комиссии.

Если признавалось, что крестьянин не подлежит прохождению воинской слухсбы, палата издавала распоряжение о его направлении «в арестантские роты гражданского ведомства для исправления» или переселении в другую губернию из списка, формируемого МВД для таких целей210. Переселение осуществлялось по правилам, зафиксированным в рекрутском уставе, уставах о казенных селениях и о содержащихся под стражей217. Те же правила составления приговора о направлении в арестантские роты или переселении в другие губернии действовали и в отношении крестьянок218. На принудительно переселяемых крестьян-правонарушителей распространялись общие правила: запрет разлучать супругов и малолетних детей (в возрасте до 5 лет мальчиков и до 10 лет девочек), необходимость получить согласие общества на отъезд вместе с родителями детей более старшего возраста, не переселять без их согласия неотделенных детей, достигших возраста 16 лет, даже при согласии общества на их отъезд. Запрет принуждать к отъезду с удаленным крестьянином действовал и в отношении женатых (замужних) детей и членов их семей219.

Крестьяне, поступавшие на военную службу или направляемые в Сибирь, не зачитывались наказавшим их обществам за рекрутов. Напротив, у общества, воспользовавшегося своим карательным правом, возникала обязанность уплачивать установленные подати за удаленного с места жительства, поскольку крестьяне, поступившие на военную службу, исключались из податного оклада только через полгода, а сосланные в Сибирь или иные губернии — только спустя 3 года после принятия мирского приговора. В течение указанного срока удаленные крестьяне, как и другие лица, «водворяемые» в Сибири, пользовались льготой по уплате податей по новому месту жительства22", и сельское общество, избавившись от правонарушителя (как правило, неплательщика податей), компенсировало казне льготы, установленные для высланного крестьянина. Таким образом, в сфере

ТОГ7

216СЗРИ. — СПб., 1842. — Т. 12: Устав благоустройства казенных селений. Ст. 563-569.

2|7СЗРИ. - СПб.. 1842. - Т. 9. Ст. 656; СПУГИ. - Т. 2. - С. 15-16. В отношении кре- стьян, проживавших на помещичьих землях в Бессарабской области, подобные мирские приговоры согласовывались («свидетельствовались») земской полицией, которая представляла их на рассмотрение в Областное правление и на окончательное утверждение генерал-губернатору. - См.: СЗРИ. - СПб., 1842. - Т. 9. Ст. 658; СПУГИ. - Т. 2. - С. 16.

218Там же. С. 16.

2"СЗРИ. — СПб., 1842. — Т. 12: Устав благоустройства казенных селений. Ст. 570. 571.

2МСЗРИ. - СПб.. 1842. - Т. 9. Ст. 658. Примеч. кет. 594; СПУГИ. - Т. 2. - С. 16. юридической ответственности коронных крестьян, как и в целом в регулировании их правового статуса, причудливо переплетались нормы и институты «государственно-организованного» и обычного права.

Сословный правовой статус государственных крестьян Великороссийских губерний как наиболее массовой юридической группы крестьянства российского коронного землевладения, а также юридическая модель организации их жизни и быта рассматривались властью как перспективный образец для реформирования положения помещичьих крестьян после их освобожденных от крепостной зависимости. Основу данной модели составляло представление о сословной крестьянской свободе, неразрывно связанной с правовым статусом крестьянской поземельной общины с круговой порукой, но в первой половине XIX в. важным компонентом указанного «образца» выступала административная связь коронной деревни и управляющим государственным органом.

Следует кратко остановиться на особенностях организации управления государственными крестьянами, определявших их административноправовую правосубъектность после 26 декабря 1837 г. Как отмечалось выше, главной причиной создания МГИ являлся низкий уровень налогового администрирования в селениях казенных крестьян. В учреждении об управлении госимушествами, принятом 30 апреля 1838 г., указывалось, что МГИ было создано для управления свободными сельскими обывателями, населявшими казенные земли, но в официальном делопроизводстве нового министерства постоянно подчеркивалось, что оно не управляет крестьянами, а осуществляет «попечительство» над ними221. В «попечительскую» компетенцию МГИ входили: организация хозяйственной жизни крестьян, наделение их землями и угодьями, отвод «общественных земель» для организации «полезных заведений», регулирование порядка исполнения крестьянами повинностей, определение обязанностей крестьян по возведению в селах строений, тушению пожаров, содержанию дорог, мостов и перевозов, охране и профилактике «общественного здоровья», проведению специальных мероприятий при возникновении эпидемий и эпизоотий. МГИ контролировало соблюдение крестьянами правил общественного порядка, нравственности, личной безопасности, владения имуществом, крестьянского отхода с места постоянного жительства («паспортный контроль»), обеспечение крестьян продовольствием в случае неурожаев, общественную помощь («призрение») престарелым и сиротам. МГИ и починенные ему территориальные

221 ПСЗ 2. Т. 13. Отд. 1. № 11189; СЗРИ. - СПб.. 1842. - Т. 1: Учреждение министерств. Ст. 973; СПУГИ. - Т. 1. - Разд. 1. - Ст. 1. 2. 4.

100

органы осуществляли контроль рассмотрения сельскими судами гражданских дел крестьян и их мелких административных проступков130. Так широко понимали содержание «попечительства» сами руководители крупнейшего государственного органа империи.

Система органов управления государственными крестьянами включала 5 уровней: центральный, губернский, окружной (уездный), волостной и сельский. Центральный представляло МГИ, имевшее в своем структуре Совет и канцелярии министра, четыре департамента (первый, второй, сельского хозяйства, лесной, включавший главное управление корпуса лесничих и его «аудиториат»)131. В губерниях были образованы 46 палат государственных имуществ, 35 из которых (в 34 Великороссийских губерниях132 и Бессарабской области) действовали на основе общего положения МГИ, all (в девяти западных губерниях и двух прибалтийских133) — на основе специальных положений (в Эстляндской губернии функции палаты госимуществ исполняло госимуществ), в Закавказском крае также

был введен особый порядок управления госимуществами220. В каждой губернии были образованы , совпадавшие

с границами уездов, в каждый округ входило несколько госу

дарственных крестьян, а каждая волость объединяла несколько

. В Великорусских губерниях волости составлялись из сельских обществ государственных крестьян всех наименований, водворенных как на казенных землях, так и на собственных. В составе волости числились смежные сельские общества уезда общей численностью крестьян не более 6 тыс. человек. Исключение составляли округа государственных имуществ в западных и остзейских (прибалтийских) губерниях: в западных губерниях волостной уровень административно-территориального деления государственных крестьян отсутствовал, а в остзейских мирские общества находились в ведении мызных правлений, мызной полиции и мирских судов. Сельское общество учреждалось в каждом большом казенном селении вне зависимости от численности крестьян, но в одно сельское общество могли объединяться несколько малонаселенных сел. Закон устанавливал норму землеотвода в новых местах под каждое новое сельское общество площадью не менее 7,5 тыс. десятин. Сельские общества государственных крестьян, водворенных на собственных землях, как правило, не объединялись с сельскими обществами государственных крестьян, водворенных на казенных землях, если только не являлись малонаселенными134.

Созданная государством в конце XVIII-XIX вв. административно- территориальная организация свободных крестьян и архаичный сельский «мир» соотносились как законодательный и обычно-правовой институты. Защитники «национальной самобытности», «почвенники» всегда критиковали государственную власть за «насилие» над органичной самобытной сельской общиной, стремились освободить ее от власти чиновников и построить на ее основе подлинное народное самоуправление (например, Ю. Ф. Самарин, А. И. Герцен, К. Д. Кавелин и др.). Особо критично воспринимался институт крестьянской «службы по общественным выборам», имевший обязательный («повинностный») характер, превращавший, как считалось, право крестьян выбирать свое начальство в «обязанность поставлять его, как это и было установлено expressis virbis для одной категории - писарей». Если в конце XVIII в. служебные должности, введенные государством в селениях, носили сугубо полицейский характер (сотские с товарищами), то в первой половине XIX в. их обширный перечень охватывал все ключевые для государства области сельской жизни. С другой стороны, служба по общественным выборам в представлениях самих крестьян являлась довольно тяжелой натуральной повинностью, которая отвлекала от основной деятельности и «давала возможность правительству иметь даром весь кадр низших чиновников»135.

Учреждение МЕИ стало венцом «гувернементалистского», по выражению либеральной печати 1850-х гг., отношения государства к сельской общине. Содержание сельской и волостной администрации финансировалось за счет специального налога с крестьян («общественного сбора»). Выборным и «вольнонаемным» работникам крестьянского

самоуправления устанавливались различные размеры оплаты труда. Крестьянских выборных лиц («низших агентов власти») сами крестьяне называли « », их власть приравнивали к помещичьей, а либе

ральная наука начала XX в. доказывала «искусственный» характер этого «ядовитого явления русской жизни, составляющего язву крестьянства»136. В 1910-е гг. К. И. Зайцев, хорошо знакомый по работе в Крестьянском департаменте Сената с внутренней организацией управления сельским обществом и практикой рассмотрения внутриобщинных поземельных споров, имел все основания для такого вывода. Но в конце XVIII — первой половине XIX в. сельская община для российского государства, развивающегося на огромной территории в традиционном аграрном обществе, являлась важным инструментом социального управления. Потому не случайно, что созданная во второй четверти XIX в. система управления крестьянами, проживавшими на землях российской короны, базировалась не только на идеях проекта местной реформы М. М. Сперанского, поданного им в Комитет 6 декабря 1826 г., и предполагавшей создание крестьянских волостных и сельских выборных органов в казенной деревне, но и на более раннем опыте административных реформ Екатерины II и «удельном» законодательстве Павла I.

Выработанный законодателем к середине XIX в. административный статус сельской общины, отделявший ее от архаичного «мира», показывает востребованность этого института в процессе эволюции механизма государства в аграрном обществе. Административные реформы в коронной деревне конца XVIII - первой половины XIX вв. были направлены на повышение управляемости социальными отношениями в самой обширной сфере - аграрной, но правовые средства и способы их проведения отражали не только уровень правосознания властной элиты, возможности самого государства организовать эффективное управление традиционным обществом, но и определялись особенностями социальной организации основной части населения империи — крестьянства. Реформы первой половины XIX в. (укрепление административной общины и волости в коронном секторе землевладения, нормативно-правовая форма фиксации полицейских обязанностей помещика, дальнейшее усиление административного нажима государственных органов на крестьянина, помещика, заводчика и фабриканта и др.) во многом предопределили ту легкость, с какой совершилась в крестьянской стране «революция сверху» в начале 1860-х гг. Это, в свою очередь, доказывает, что управленческий потенциал государственной власти в первой половине XIX в. был весьма высок, но

уже спустя несколько лет после начала реформы 1861 г. он оказался практически исчерпанным и не способным обеспечить эффективное развитие модернизации в той новой социальной и правовой реальности, которую создала крестьянская реформа.

Таким образом, сельская поземельная община крестьян коронного сектора землевладения и сельское общество, сформированное на ее основе, в первой половине XIX в. являлись неотъемлемыми базовыми элементами растущей системы управления коронными имуществами, потенциал которой в середине столетия был еще далеко не исчерпан. Сельское общество выступало сословной административно-территориальной единицей, обеспечивающей относительную автономию крестьянского самоуправления. Прагматический подход к сельской общине, которую руководители МГИ ошибочно отождествили с сельским обществом, являлся определяющим для всех государственных органов, управлявших крестьянами, но только в указанном министерстве он так тесно переплетался с популистской риторикой. Например, при обсуждении проекта о хозяйственном капитале сельских обществ государственных крестьян в Государственном совете министр Киселев предложил воспользоваться опытом удельного ведомства и ограничить право обществ самостоятельно распоряжаться средствами, полученными от сдачи в аренду «общественных оброчных статей», которыми сельское общество владело по закону без права отчуждения. При обосновании своего предложения Киселев подчеркнул, что «сель- в ское общество никогда не может быть добрым хозяином заведения», ему не хватает надзора, капиталов и технических сведений, а отдача оброчных статей в посторонние руки сопровождается злоупотреблениями. Он призывал применить в государственной деревне меру, принятую в удельном ведомстве, и постепенно перевести в ведение МГИ получение и учет доходов от аренды свободных земельных объектов, принадлежавших сельским обществам. 15 ноября 1843 г., представляя императору, Положение о мирских капиталах сельских обществ, Киселев вновь акцентировал внимание на значении сельской общины для государства: сельская община, будучи «основана на древних укоренившихся в народе обычаях, представляет для правительства лучший и удобнейший способ действовать на массу народонаселения»137. Спустя много лет П. Д. Киселев, уже как российский посол во Франции, писал брату императора: «...должен сознаться, что если в экономическом отношении общинное пользование землею имеет для преуспевания хлебопашества явные недостатки,

(выделено нами — Н. Д.)»138. Позиция «начальника штаба по крестьянскому делу» императора Николая I, идейного наставника молодого поколения «либеральной бюрократии» в России и ее нового лидера, сыграла важную роль в расстановке сил в решающий момент борьбы за стратегию крестьянской реформы в России.

-Анализ сословного правового статуса свободных сельских обывателей позволяет оценить возможности развития на его основе инновационных правовых форм, обеспечивающих действие эволюционных механизмов модернизации правовой реальности и социальных институтов традиционного общества. Одной из таких форм является уже упоминавшийся правовой институт «государственных крестьян, водворенных на собственных землях». В российском сословном праве первой половины XIX в. он определял новый, индифферентный к сословному происхождению лица, тип правосубъектности сельского жителя, предполагавший не условное (феодальное) содержание его земельных прав и обязанностей как синкретичное единство элементов гражданско-правовой и публично-правовой природы, а их прямое титульное определение законом и договором. Преодоление условности крестьянского землевладения достигалось не столько путем обязательного приобретения крестьянами права собственности на земельные участки, сколько определенностью этих прав, гарантированностью их свободной реализации, их прочной защитой государством, предоставлением крестьянам не только помощи, но и возможности сделать собственный выбор.

Институт «государственных крестьян, водворенных на собственных землях», объединял лиц, получивших землю в индивидуальную или коллективную собственность и «водворившихся» на ней. Такие лица по российскому праву оказывались вне «обязанных» отношений с казной (при условии, если они не пользовались казенными землями) или иным коронным землевладельцем. В их правовом статусе выделялись права, обязанности, ответственность, гарантии, отличающие их от государственных крестьян, водворенных на землях российской короны, но сближающие с представителями других свободных сословий, владевших ненаселенными землями. Закон не связывал владение горожан собственной землей в сельской местности с их обязанностью перейти в сельское сословие (за исключением случаев пользования общинной надельной землей равно как и крестьян, имевших в собственности недвижимость в городах. Собственники земли из несельских сословий могли самостоятельно на изложенных выше общих основаниях решать, принимать или нет «права состояния свободных сельских обывателей»2-32.

Таким образом, указанный институт носил межсословный характер, а его дальнейшее развитие обеспечивало эволюционный переход к бессословным отношениям (по крайней мере, в имущественной сфере). Поселения - по-прежнему именовались в законах «сель

скими обществами», а их внутренняя жизнь так же как и строй сельской поземельной общины, не регламентировалась нормами позитивного права. Однако крестьяне, не связанные с коронным землевладельцем условной поземельной правовой связью, представляли собой новый тип местного сообщества свободных юридически равных лиц, объединенных не сословной, а территориальной (а в случае общего землевладения — и имущественной) связью, не имевшей пока соответствующей юридической формы, кроме сельского общества.

Группа крестьян-собственников формировалась в России на основе ряда нормативных правовых актов, принятых в первой половине XIX в., начиная с закона 12 декабря 1801 г., разрешившего всем коронным крестьянам, мещанам и прочим свободным российским подданным приобретать ненаселенные земли и отчуждать их как собственные любыми законными способами. По закону 20 февраля 1803 г. к этой группе стали примыкать крестьяне, освобожденные своими помещиками по договорам. Они получили официальное наименование «свободные хлебопашцы»139. В 1848 г. после принятия ряда указов, расширявших круг источников приобретения юридической свободы и «земельной оседлости» крепостными крестьянами, закон перестал разделять эти группы крестьян-собственников и стал называть всех «государственными крестьянами, водворенными на собственных землях» (далее — крестьяне- собственники). В административном отношении они находились под управлением МГИ и могли либо оставаться членами сельских обществ государственных крестьян, водворенных на землях казны, либо образовывать отдельные поселения.

По своей численности крестьяне-собственники были едва различимы в общей массе нечастновладельческого населения России. К 1858 г. в 33 Великороссийских губерниях насчитывалось 268473 ревизских душ крестьян-собственников, имевших в собственности 1113 254 десятин земли. Подавляющая часть этих крестьян (около 90% или 239 372 ревизские души), владевших 726358 десятинами земли (75% в совокупном объеме крестьянской собственности), не только постоянно проживала на землях казны, но и пользовалась ими в составе сельских общин234. Следовательно, только 10,8% крестьян-собственников (чуть больше 50 тыс. человек) довольствовались в своих хозяйственных и бытовых целях исключительно собственной землей. Поскольку единый институт налогообложения земельной собственности в Российской империи не существовал (его введению препятствовали принципы сословного права, не позволявшие уравнять налоговую правосубъектность выходцев из разных сословий), крестьяне-собственники, не пользовавшиеся землями казны или удела, продолжали выплачивать подушную и поземельную оброчную подати в силу своей принадлежности к податному сословию. Сословная правосубъектность в первой половине XIX в. продолжала доминировать и в индивидуальном правовом статусе крестьянина-собственника.

Только в 1858 г. по инициативе министра государственных имуществ М. Н. Муравьева крестьян-собственников, не пользовавшихся надельными казенными землями, освободили от уплаты оброчной подати. История этого вопроса весьма показательна для оценки правосознания ведущих государственных реформаторов-аграрников накануне отмены крепостного права. Впервые он был поднят в 1847 г. в связи с проектом министра госимуществ П. Д. Киселева о «семейных участках». Киселев предлагал включать в разряд «крестьян, водворенных на собственных землях», не только всех сельских землевладельцев, но и крестьян, котрые будут переходить на «семейные наследственные участки» или «выселки» (хотя, как отмечалось, переход права собственности на землю от казны к хозяевам таких семейных дворов автором проекта не предусматривался).

Устав о податях определял, что оброчная подать взимается только за пользование казенными землями, из этого же исходил и министр финансов в своем заключении по возникшему вопросу. Поначалу Киселев дал согласие на освобождение от оброчной подати крестьян-собственников, не пользовавшихся казенной землей, полагая, что это не принесет ощутимых потерь в связи с реформой поземельной подати («переложение оброка с души на землю»). Однако в начале января 1851 г. Совет министра госимуществ не одобрил этот шаг в силу тяжелой ситуации со сбором податей с государственных крестьян. Но кроме этой причины была обозначена и более общая правовая позиция высших чиновников МГИ по данной

проблеме. МГИ опасалось, что освобождение крестьян-собственников от уплаты подати станет стимулом для других свободных сельских обывателей приобретать земли в собственность и освобождаться от «обязанных» отношений с казной или иными коронными ведомствами. Как отмечалось в журнале (протоколе) заседания Совета министра, сельские общества государственных крестьян

( ’ )

« ». Руководство МГИ, проявлявшее за 10 лет существования ведомства высокую правотворческую активность в «крестьянском вопросе», в конце 1840-х гг. отмечало, что «в самих законах нет положительного разграничения: какие именно земли из состоящих в пользовании крестьян принадлежат им в собственность, и от того при переложении податей с душ на землю беспрестанно возникают жалобы от крестьян на неправильное будто бы включение земель их в оценку»140. Отмена несправедливо взимавшихся с казенных крестьян оброков была отсрочена на 8 лет.

Подобное регулирование МГИ земельно-правовых и налоговых отношений препятствовало процессу приобретения в собственность земельных участков для хозяйственного использования и представителями иных сословных групп. В начале 1850-х гг. в МГИ, МВД и Сенате обсуждался вопрос, как поступать с теми мещанами, которые, приоб- ретя землю по закону 1801 г., переходят из «городского звания» в «звание государственных крестьян, водворенных на собственных землях», и, следовательно, . Одно

из таких прошений от Вытегорских мещан Матвеевых (вдовы мещанина и ее сына) поступило в Сенат в 1850 г. При рассмотрении дела в Сенате министр внутренних дел JI. А. Перовский предложил согласиться с просьбой мещан, основываясь на действующих нормах о переходах лиц в «свободное сельское состояние». Но министр П. Д. Киселев заявил, что такие переходы не урегулированы законом. Сенатским указом от 14 февраля 1852 г. МГИ поручалось разработать условия перехода в «звание государственных крестьян, водворенных на собственных землях», лиц податных сословий, имеющих собственные земли в связи с «состоянием денежных повинностей всех податных сословий» и представить предложения, согласованные с МВД, в Сенат230. Но Киселев продолжал со- • противляться, мотивируя свою позицию трудностями в сборе казенных

доходов с крестьян. Выступая на заседании Совета при МГИ в конце 1853 г. он вновь подчеркнул, что казна понесет немалые убытки, если число земельных собственников будет быстро расти, а потому «при той несомненной пользе, какой надлежит ожидать в отношении к народному хозяйству от распространения сословия крестьян-землевладельцев, ...

(подчеркнуто в тексте источника — . .), так как одно освобождение от платежей по званию ме

щанскому и [званию] крестьян, водворенных на казенных землях, будет само по себе достаточным побуждением к переходу, напротив, должно опасаться, чтобы желание избавиться от сих платежей не произвело повсеместного стремления к переходу в государственные крестьяне, водворенные на собственных землях, таких людей, кои вовсе не имеют средств к существованию в новом звании»141. Как последнее замечание согласовывалось с тем, что эти крестьяне смогли заплатить немалую цену за свою собственность, министр не пояснял. В то же время он справедливо поднимал вопрос о преобразовании податной системы государства (правда, не предлагая обязать и высшие сословия платить земельный налог). Он считал, что правила для перехода в разряд собственников земли должны обеспечивать не только быт «мещан и крестьян, жительствующих на землях казенных», но и «исправное поступление с них казенных податей по новому званию». Киселев предлагал увязать вопрос о перечислении в сословие крестьян-собственников с образованием «семейных неотчуждаемых участков» и крестьян или мещан, желающих перейти

в разряд «крестьян, водворенных на собственных землях», приобретать в собственность 15 30

«

»,

2л. Возникает резонный вопрос, кого из крестьян рассчитывал заинтересовать такими предложениями министр, слывший среди современников «красным»? Тот же подход к проблеме приватизации крестьянами земли Киселев развивал в переписке с министром финансов Броком в конце декабря 1855 г. уже накануне своей отставки. Он отмечал, что переходы в разряд крестьян-собственников следует разрешить только из сословного статуса государственных крестьян и только в тех губерниях, где проведен кадастр казенных земель. Что касается мещан, то сначала им следует воспользоваться правом перехода в государственные крестьяне, а уже потом «водворяться» на приобретаемых землях142.

Приведенная аргументация ясно показывает истинное отношение МГИ при Киселеве к развитию крестьянского частного землевладения и землепользования на землях российской короны. Удивительные парадоксы правосознания министра-«попечителя», ратовавшего за всемерную поддержку сельской поземельной общины и жесткое регулирование условий приобретения и распоряжения крестьянами частной земельной собственности, вряд ли могли способствовать росту числа мелких и средних земельных собственников. Очевидно, что подобные предложения даже в условиях николаевского царствования могли рассматриваться как избыточное администрирование, но именно Киселева молодые реформаторы из «либерал-бюрократии» нового царствования считали своим главным советчиком.

Тем не менее, следует подчеркнуть, что именно благодаря «поземельной» юридической классификации, закрепленной Сводом законов, законодатель во второй четверти XIX в. мог разграничивать правовые статусы крестьян, водворенных на коронных и на собственных землях. Обеспечение правовых условий для численного роста последней категории за счет сельского и других сословий стало насущной потребностью общества, которое ожидало от законодателя активизации работы по поиску правовых средств трансформации традиционной общинной организации сельской жизни, изменению имущественной и податной правосубъектности значительной части российских подданных, наиболее активной в экономическом отношении, и к середине XIX в. в российском законодательстве уже намечались, правда, весьма слабо, основы новых, индифферентных к сословным различиям, правовых институтов, но их развитие в значительной степени тормозилось авторитарно-утопическими идеями ряда влиятельных творцов «государственно-организованного права».

Подводя итоги рассмотрения сословной правосубъектности свободных сельских обывателей в первой половине XIX в., следует подчеркнуть, что ее разработка развивалась в русле правовой политики государства, направленной на поддержание социальной стабильности при одновременном ориентире на формирование эволюционных механизмов модернизации традиционных общественных структур. Свод законов придал новый импульс унификации прав, обязанностей, ответственности, гарантий около 47% российских подданных, проживавших на землях российской короны. Правовые статусы многочисленных разрядов этих крестьян при соотнесении с базовыми положениями общего правового статуса свободных сельских обывателей получали новое юридическое оформление. Процесс юридического упорядочения и рационализации в нормативно-правовых актах общественных отношений традиционного типа сопровождался появлением в правовой системе ряда институтов, предназначенных стать «мостами» к новому этапу в ее развитии. Новый тип правосубъектности сельского жителя России мог формироваться в дальнейшем на основе такой правовой формы, как институт крестьян-собственников, официально именовавшийся институт «государственных крестьян, водворенных на собственных землях». Законодатель осознавал необходимость адекватного юридического сопровождения начала социальной модернизации, но выбор правовых средств, обеспечивающих ее эволюционный тип в самодержавном монархическом государстве, напрямую зависел от правосознания тех государственных деятелей, чьи идеи формировали основы будущих властных решений.

Упорядочение социальной структуры традиционного общества средствами позитивного права — объективный процесс, отражающий растущие потребности общества в освоении новых способов организации, в том числе и при активном участии государственной власти, которая сама в это время переживает процесс трансформации в качественно новое состояние. Разработка в российском дореформенном сословном законодательстве институтов «прав состояния», «свободных сельских обывателей», крестьян-собственников и др., являлась для России важным и необходимым шагом на пути к обретению новых свойств общегражданского права. Дальновидные предложения М. М. Сперанского и его наиболее прозорливых современников-либералов, демонстрируют пример взвешенного эволюционного подхода к рационализации правовыми средствами отношений в сословном аграрном обществе, формированию институтов и конструкций переходного типа, учитывающих сложность и «слоистость» социальной структуры общества. Подобный подход к модернизации общественных отношений, позднее обозначенный как консервативный, формалистичный, поверхностный, отнюдь не предполагал слепое заимствование правовых образцов западноевропейского либерализма, но и не требовал конструирования утопических моделей, базировавшихся на идеалистическом представлении об истории собственного народа.

В современной историографии было высказано мнение о нетипичности западноевропейской сословной системы, при которой сословия наделялись политическими правами. Европейский опыт объявлялся «результатом уникального стечения исторических обстоятельств», который «следовало бы рассматривать не как образец для всех сословных систем, а скорее как отклонение от нормы»143. Между тем сословный характер права различных народов, находящихся на однотипных стадиях развития под сомнение не ставится. Особенности российской правовой системы периода империи были обусловлены пестротой и мозаичностью структуры российского общества, что в последнее время все чаще отмечают исследователи. Согласно теории «осадочных напластований в обществе» («sedimentaiy society») современного американского исследователя А. Рибера, в России с каждым новым царствованием пестрота социальных институтов повышалась, поскольку вновь создаваемые социальные формы не изменяли предшествующих. Рибер акцентировал внимание на отсутствии преемственности в стратегии и тактике российских реформ, которые, по его мнению, наделе перестают «быть опосредующей стадией между двумя четко выделяемыми типами общества», утверждают «свой собственный устойчивый характер» и начинают «жить собственной жизнью»144. Между тем Сперанский и его немногочисленные последователи в среде высших государственных чиновников в первой трети XIX в., как и на рубеже 1850 —1860-х гг., пытались создать законодательные основы эволюционного механизма поэтапной трансформации общественных институтов сословного общества в гражданское. Модель общего сословного правового статуса крестьян, заложенная в Свод законов, опиралась на легистскую традицию, заложенную в XVIII в. и одновременно служила отправной точкой для последующего реформирования правового положения крестьян российской короны.

Однако нескольких десятилетий развития в самодержавном государстве легистской традиции юридической рационализации традиционных общественных институтов оказалось недостаточно для того, чтобы избежать во второй трети девятнадцатого столетия чрезмерного увлечения многими государственными деятелями, юристами, литераторами идеями «национальной самобытности», «уникальности крестьянской России», угрожавшими ей на самом деле больше, чем переработка западноевропейских правовых «образцов» эпохи раннего модерна.

В то же время рассмотренные выше юридические классификации многочисленных групп российского крестьянства по таким основаниям как титул землевладельца, вид «обязанного» труда и административная подведомственность крестьян, а также ключевые элементы общего (сословного) правового статуса «свободных сельских обывателей» показывают завершенность в России к середине XIX в. «восходящей» фазы сословного этапа эволюции юридической свободы, которая привела к законодательной регламентации сословных и ряда традиционных социальных институтов. Дальнейшее развитие российского крестьянства, как и иных сословных групп, требовало от государства не столько решительного отказа от сословных привилегий, сколько разработки и укрепления новых общегражданских форм правовой свободы, которые делали сословные различия и привилегии ничтожными. Наиболее благоприятные условия для моделирования таких форм и реализации задач новой фазы модернизационного процесса в аграрном обществе складывались в коронном секторе российского землевладения. Конструкция общей (сословной) правосубъектности «свободных сельских обывателей», возведенная на принципах официальных либеральных проектов начала XIX в., закрепленная в Своде законов (а не в более поздней версии Сборника постановлений по управлению государственными имуществами 1850 г.), не препятствовала формированию основ качественно нового типа общегражданской правосубъектности российских подданных во второй трети XIX в.