глава IV. Демократизация, государство и мировой порядок: гендерный подход

В1970-1980 гг. около тридцати стран мира осуществили переход от авторитарных политических режимов к демократическим. Эта т.н. «третья волна демократизации»1, выразившаяся в движении к конкурентной выборной политике, оказалась успешной в тех странах, где западное влияние было наиболее сильным2.

Пусть и не находясь в центре повестки дня науки о международных отношениях в 1990-е годы, демократизация была удостоена значительного внимания либералами, нормативистами, представителями критической теории, учеными, занимающимися проблемами мирового порядка, а также имела важные отклики в сообществе ученых, разрабатывающих проблемы глобального мира и безопасности, в особенности неокантианцев, писавших о демократическом мире. Исходя из концепции мирового порядка, новые работы о транснациональных общественных движениях и правах человека сосредоточили внимание на демократии и возможных путях её распространения на негосударственных уровнях. г 1. Huntington, Third Wave. 2. Huntington, Clash of Civilizations, p. 193. В то время как некоторые либералы поспешили провозгласить общую тенденцию к демократизации, часто сопровождавшую переход к свободному рынку (см. 3-ю главу), другие были более осторожны в своих оценках. Ученые, принадлежащие к различным школам науки о МО, обратили внимание на то, что распространение демократических институтов внутри страны часто сопутствовало сворачиванию демократии и доминированию великих держав на межгосударственном уровне, где должны были приниматься важнейшие решения по вопросам мировой экономики, распространения оружия и защиты окружающей среды. Кроме того, при увеличении числа демократических государств отдельные ученые видели в них структуры, не выполняющие свои функции и в большинстве случаев не справляющиеся с постоянно нарастающим давлением транснациональных сил и не способные разрешить проблемы, требующие регулирования.

Некоторые ученые заявляют, что либеральная демократия, поскольку она противоположна социальной демократии, не несет ответственности за удовлетворение нужд самых уязвимых членов общества274 и, соответственно, отдельные ученые, придерживающиеся концепции мирового порядка и других нормативно-критических воззрений, изучают возможность деволюции демократического механизма принятия решений как на региональный/международный уровень, так и на уровень самоуправления. Действительно, т.к. универсальные стандарты прав человека, к которым могут апеллировать индивиды вне государственного строя, были сформулированы на международном уровне транснациональными общественными движениями и неправительственными организациями, некоторые увидели в этом ростки зарождающегося глобального общества. Как и представители других критических направлений в науке о МО, феминисты часто действуют за пределами онтологии государство-центризма и допускают взаимно конституированные уровни анализа. По этой причине отдельные феминисты стремятся также исследовать модели демократии, которые менее государство-центричны. Проблемы демократизации и глобального управления в силу их нормативного интереса к влиянию международной системы и государственной политики на жизнь индивидов стали центральными для феминистских взглядов на международные отношения.275 Ученые-феминисты заняли критическую позицию по отношению к трудам либералов как к литературе, где приветствовалась демократизация, но слишком мало говорилось о гендерных проблемах. Хотя данные свидетельствуют о том, что демократические транзиты в Латинской Америке и Африке освобождают пространство для участия женщин в политике, их присутствие и влияние в формальных демократических политических институтах никогда не было значительным. В Восточной Европе и России оно фактически сократилось после транзитов начала 1990-х гг. Наряду с тем, что относительное отсутствие женщин в политических институтах привело феминистов, в особенности западных, к недоверчивому отношению к госу дарству, они сомневаются в проектах альтернативных моделей, обосновывающих передачу полномочий наднациональным государственным структурам, где подчас роль женщин в принятии решений еще меньше.

Универсальные нормы, такие, как права человека, формулируемые на международном уровне, также исследуются на предмет наличия гендерных предрассудков. В большинстве случаев движения женщин, которые борются за то, что они называют более совершенной формой демократии, либо действуют на местном уровне, либо относятся к международным неправительственным общественным движениям. Как обсуждалось в 3-й главе, феминисты сделали акцент на важности этих движений, не только потому что они попытались вынести проблемы женщин на международное обсуждение, но еще и потому что подобные движения достигли успеха в трактовке политической теории и практики, в более глубоком осмыслении неравноправных отношений между полами и путей перестройки этих отношений. Тем не менее некоторые феминисты начали задаваться вопросом: имеет ли женское представительство в негосударственной сфере достаточную силу, чтобы производить изменения? Оставаясь скептически настроенными по отношению к патриархальным основам многих современных государств, отдельные феминисты вновь начинают исследовать потенциал государства как института эмансипации. Для ученых-феминисгок, на Юге в особенности, процесс демократизации освободил некое пространство, в рамках которого повышение политической эффективности государства соотносится с интересами женщин; многие из них видят государство, обладающим буферными возможностями относительно международной системы, находящейся под влиянием самых могущественных ее членов. Тем не менее истинно демократическое государство, свободное от гендерных и других несправедли вых социальных иерархий, потребовало бы других определений демократии, гражданства, прав человека, равно как и других взаимоотношений с международной системой. В данной главе, предложив несколько причин, почему проблема перехода к демократии не стала центральной в конвенциональной науке о МО, я начинаю с тщательного рассмотрения дискуссии о демократизации и глобальном управлении, как она излагается либералами, учеными, придерживающимися концепции «демократического мира», их критиками, некоторыми нормативистскими взглядами и подходами с точки зрения мирового порядка.

Затем я комментирую некоторые из феминистских оценок и выводы из данных работ. Сосредоточившись на феминистском анализе прав человека, я продолжаю разработку вопроса, как они раскрывают гендерные нормы, которые лежат в основе международных институтов. Я даю оценку возможностям международных общественных движений и неправительственных организаций вызывать изменения этих норм и последствиям изменений, выраженным в политике. Наконец, я рассматриваю некоторые работы феминисток, начинающих переосмысливать как значение государства и моделей более совершенной демократии, так и то, какой вклад смогли бы внести эти модели в концептуализирование нового мирового порядка, который смог бы преуменьшить гендерное и другое неравноправие в социальных иерархиях и, таким образом, обеспечить, в широком смысле, международную безопасность и мир. демократизация и демократический мир. Хотя обязательство содействовать распространению демократии во всем мире является важным аспектом внешней политики США (по крайней мере официально), конвенциональная наука о МО не уделила большого внимания про блемам демократизации. Реалистическая традиция с ее пониманием государств как целостных, похожих друг на друга акторов не связывает их поведение в международной системе с особенностями политических режимов. Реалисты принимают без доказательства скорее анархию в международной системе, чем глобальное общество: возможности политических кругов за пределами государства сведены к минимуму той непреодолимой пропастью, которую видят реалисты между обществом в пределах страны и международной политикой держав. Реалисты согласились бы с утверждением Мартина Уайта о том, что об обществе можно говорить только в контексте суверенного государства. Тем не менее Уайт скептически относился к возможной прогрессивной политике в международной системе.276 Обоснованно и утверждение реалистов, что содействие распространению демократии и прав человека во внешней политике США приносится в жертву национальному интересу, когда это выгодно.

Традиционное разделение между наукой о международных отношениях и сравнительной политологией как субдисциплинами политической науки усилил в науке о МО тенденцию скорее сосредоточиваться на государстве как на целостном акторе, чем как на воздействии внутригосударственных политических институтов и групп интересов на его поведение в международной среде. Концепция уровней анализа, распространенная в теории международных отношений, подчеркивает разрыв между внутренней политикой и международными отношениями. Джеймс Кейпорозо предлагает две причины этого разрыва; первая — академическое разделение труда, в котором есть намного более специализированные области исследования, и вторая—что и компаративная политика, и МО интеллектуально автономны, так как опираются на собственные концептуальные и теоретические основы.277 Важный теоретический мост был перекинут в 1993 г., когда Роберт Патнем представил концепцию двухуровневых игр. Пат- нем попытался объяснить поведение демократических государств в сфере внешней политики, сосредоточившись на их внутригосударственном и межгосударственном поведении и перекрестном влиянии, с которым им приходится сталкиваться со стороны как международной системы, так и внутренних обстоятельств.278 В то время как в 1970-е гг. литература на тему либеральной взаимозависимости представила других акторов, нежели государства, современный неолиберализм или неоинституциализм вновь сконцентрировал свое внимание на государстве как самом главном акторе международной политики и на официальных межправительственных институтах (МПО) .279 Предпочтение теории рациональ- ного выбора этими направлениями поставило скорее интересы, чем идентичности во главу угла в понимании поведения государства и международных институтов. Со своим стремлением объяснять все через предписания и с разделяемыми ими допущениями об эгоистическом поведении государств, основанном на собственных интересах, а также с представлением об отсутствии истинного международного общества, и реалисты, и неоинсгитуционалис- ты уклонились от постулирования предпочтительных мировых порядков.

Обусловленный идеологической гегемонией, утверждением о долговечности системы государств и всегда существующей вероятностью конфликта реализм (и неореализм) заклеймил, в общем, тех, кто приветствует демократизацию или пытается сформулировать альтернативный мировой порядок, как идеалистов.1 Оспаривая этот ярлык, критики школы мирового порядка утверждают в ответ, что приверженность реализма к онтологии государство-центризма — это охранительный шаг, который вносит свой вклад в увековечивание мира таким, какой он есть. демократизация: либеральные и критические подходы. Либералы, приветствующие недавнюю волну демократизации, указывают на позитивные моменты, связанные с претворением в жизнь демократических институтов по западному образцу, основанных на либеральных ценностях, таких, как ограничение власти правительства, гражданские и политические права и индивидуализм. Для этих либералов важнейшим аспектом демократизации является постепенное открытие и включение националь ных экономик в глобальный рынок (мировую экономическую систему см. 3-ю главу); под этим понимается повышение темпов экономического роста и улучшение благосостояния, так же как и содействие развитию прав человека и политического представительства. Доказывая, что западная либеральная демократия — это окончательная форма общественного правления, Френсис Фукуяма утверждает, что, несмотря на существование неравенства в демократических странах (в качестве примера он использует США), оно не может быть приписано правовым и социальным структурам, которые остаются в корне эгалитарными и разумно перераспределяемыми.280 Либералы представляют распад СССР и последовавшее за ним доминирование США с их либеральными ценностями для дальнейшего усиления веры в то, что тенденция к универсализации демократии будет подтверждена. Они утверждают, что этот тип демократии и стимулирует капитализм, и активизируется сам посредством развития капиталистических рынков, поскольку это подтвердилось в демократических транзитах в Центральной и Восточной Европе. Уходя корнями в работы по политической модернизации 1950-1960-х гг., носившие откровенно антикоммунистический характер, соответствующие труды по сравнительной политологии проверили обоснованность утверждения, что демократия и развитие связаны. Пжеворски и Лимонджи доказали, что хотя появление демократии не есть следствие экономического развития, но как только демократия устанавливается, экономические ограничения играют свою роль: шансы на сохранение демократии больше, когда страна богаче.281 Труды о демократизации вызвали отклик у представителей различных критических направлений. Сюда относятся неоклассические политические теоретики, исследователи мирового порядка и представители критической теории. Ученые этих направлений в основном менее привержены онтологии государство-центризма; следовательно, они не предполагают четкого разграничения между внутригосударственным и международным. Исходя из нормативной приверженности к широкому определению демократии, они видят необходимость в пересекающихся уровнях анализа и постулированию мировых порядков, способных стимулировать истинную демократию на всех уровнях, а не только на уровне государства. Несмотря на то что они, в общем, поддерживают демократизацию, многие из этих ученых сомневаются в возможности построения истинно демократического мира на основах западной либеральной демократии в ее настоящем виде. В связи с возрастающей мощью региональных организаций, таких, как Европейский союз (ЕС), отдельные ученые видят нарождающееся международное общество, где универсальные нормы и правила общественного поведения размывают национальный суверенитет.282 Исходя из традиции критической теории, Эндрю Линклетер постулировал космополитичную демократию, которая стремится расширить границы политического сообщества за пределы национального государства: он обрисовывает некоторые преимущества глобального гражданства, которые позволяют рассматривать идею морального равенства перед остальным человечеством, например, в контексте обязательств перед бедными и обязанностей по отношению к природной среде. Эта форма гражданства затрагивает и права доступа к международным структурам с целью добиваться возмещения ущерба, нанесенного суверенной властью. Хотя эта мечта о глобальном гражданстве далека от воплощения в современном мире, Линклетер все же видит определенное развитие в этом направлении в европейской концепции гражданства, которая предоставляет определенные законные права и полномочия индивидам.283 Дэвид Хелд также видит в интернационализации стандартов прав человека, к которым могут апеллировать индивиды, вызов государственному суверенитету.284 Но эти и другие критики либерализма настроены довольно скептически в отношении современных норм, в соответствии с которыми понятие гражданства конструируется для тех, кто живет внутри границ, посредством отрицания гражданства для тех, кто живет за их пределами. Критики также подвергли сомнению возникшее понятие «глобальное гражданство», приветствуемое либералами, подобными Кеничи Ома, которые присваивают привилегированные права гражданства и представительства капиталу компании, несмотря на ограничение правильного процесса демократизации — процесса, который сотни лет включал борьбу за представительство.285 В то время как критики демократизации заявили, что экономическая и политическая либерализация сопровождается установлением неполноценного межгосударственного порядка, другие пошли еще дальше, задаваясь вопросом: есть ли у современного государства вне зависимости от формы власти возможность совладать с современными глобальными проблемами? Ричард Фолк, признавая исключительную устойчивость государств и их системы, поставил вопрос: до какой степени она служит основанием улучшения жизни человека, которое он определяет, согласно предпочтительным нормам данной школы мирового порядка, через разоружение, искоренение бедности и реализацию основных прав человека. Фолк относится критично не только к нормативным измерениям жиз- несйособности государства, но и к его функциональным возможностям, в особенности в отношении экологических вопросов. Фолк видит «постгосударственную альтернативу» (хотя и слабую) в транснациональных общественных движениях, которые борются за создание новых концепций, основанных в большей степени на глобальном гражданском обществе, чем на мировом порядке и на движениях снизу вверх, как это проявляется в политике транзитов в Восточной Европе и на постсоветском пространстве.1 стимулирует ли демократия демократический мир? Демократизацию возвестили и в литературе о «демократическом мире» приверженцы неокантианства, которые верят, что их работы имеют важное значение для дальнейшего изучения вопросов международной безопасности. Связь между идеями Канта о мирной природе демократий (которые были основаны на мнении, что гражданское представительство в процессе принятия решений не расположено к войне) и недавним интересом к утверждению, что демократии не воюют друг с другом, проявилась в науке о МО в середине 1980-х гг.286 В конце 1990-х гг., исходя из тезиса, что женщины более предрасположены к миру, чем мужчины, некоторые ученые заявили, что гендерные различия между женщинами и мужчинами, проявившиеся при голосовании в некоторых демократиях, так же, как и повсеместно возрастающее политическое представительство женщин, подтверждают достоверность теории «демократического мира».287 Сводя определение демократии к странам с всеобщим избирательным правом, где проводятся соревновательные выборы, Брюс Руссетт заявил, что, хотя демократии в целом, как и не-демократии, могут быть воинственными, они не вступают в войну друг с другом. Руссетт определяет войну как межгосударственную войну с не менее чем тысячными боевыми потерями.3 Его утверждения подкрепляются пространным анализом случаев из истории и современности, интерпретация мирных отношений между демократиями вписывается в понятия демократической политической культуры и институциональных ограничений, в особенности воздействия общественного мнения.4 Хотя большинство согласилось бы, что демократии вовлекаются в то же количество войн, что и другие политические системы; в мире, где число демократических государств возрастает, сторонники Руссетта полагают, что его открытие имеет важные последствия для уменьшения числа международных конфликтов.288 Это также важное отступление от позиций неореализма и неолиберализма, которые в своих трактовках поведения государств не ста- нят его в зависимость от их своеобразия.289 Эмпирическое доказательство того, что демократии не воюют друг с другом, является достаточно обоснованным в контексте ограниченного понимания Руссетгом демократии и войны. Критика этого суждения варьируется от утверждений, что войны между демократиями нельзя избежать скорее по реалистическим мотивам, чем либеральным290, до возражений против применения этой теории вообще.291 При том, что секретные операции не включены Руссеттом в его понимание войны, межгосударственные войны составили лишь малую долю конфликтов после Второй мировой войны, а демократии стали крупнейшими продавцами вооружений, некоторые критики подвергли сомнению как само толкование «мира», так и актуальность теории в отношении большинства современных конфликтов.292 Более того, тезис о «демократическом мире» был направлен на усиление различий Севера и Юга, которые, как я уже упоминала, в общем, становятся в науке о МО более очевидными. Работы о «демократическом мире» возбудили интерес в обширной, подчеркнуто нормативной и основанной на более широком, чем у Руссетта, понимании демократии неокантианской литературе, занятой поиском зарождающихся мировых порядков и новых форм глобального управления,. Также основываясь на наследии Канта, политический теоретик Дэвид Хелд постулировал предпочтительную модель «космополитического демократического сообщества», международного сообщества независимых государств, приверженных поддержанию публичного права как внутри отдельных государств, так и через границы стран-членов; подобное сообщество ведет к созданию «мирной» федерации государств, которые отказались от войны друг с другом.1 Однако Хелд в известной степени пессимистично настроен в отношении возможностей истинной демократии этого типа в современном мировом порядке, где преобладает национальная демократия. В мире региональных и глобальных взаимосвязей, приветствуемых либералами, Хелд видит национальное, противопоставленное космополитической демократии как ненадежная форма политической организации. Даже там, где демократия существует внутри государств, недемократические отношения преобладают между ними. Решения, принимаемые на региональном или наднациональном уровне, где подотчетность невелика, снижают возможности выбора, открытые национальным демократиям. Для более слабых государств результаты решений, принимаемых другими государствами или международными институтами, где доминируют более могущественные государства, могут повлечь серьезные последствия, лежащие вне их контроля. Поскольку глобализация для Хелда является скорее диалектическим, чем постулируемым либералами целенаправленным процессом, как только локальные группы обнаруживают, что они захвачены глобальными неконтролируемыми силами, их потребности в самостоятельности возрастают.293 Феминисты высказали схожие замечания как в от- I юшении современных проявлений демократизации, так и современной государственной системы в более общем ниде; они также видят возможности в возникающих формах более совершенной партиципаторной демократии и озабочены переосмыслением значения демократии на всех уровнях анализа. феминистский взгляд на демократизацию. Ученые-феминисты в области МО уделили много внимания гендерным особенностям политических, экономических и общественных институтов и взаимодействию этих структур на всех уровнях. Как заявляет Спайки Питерсон, если мы не вписываем государственную политику в глобальный контекст, то упускаем то, как глобализация ставит вопрос о значении политики; доказательства притеснений, с которыми женщины сталкиваются по всему миру, опровергают утверждение, что политика возможна только в пределах территориально ограниченных государств.294 Побуждаемые своей нормативной программой, нацеленной на эмансипацию, феминисты в науке о МО были озабочены переопределением и переориентированием политического; с этой целью они построили свою работу на результатах исследований феминисток, работающих в области политической теории, и начали применять их идеи к исследованиям демократизации, а также к использованию понятия «демократия» вне границ государства. Подтверждая высказывание Синтии Энлоу о том, что личное суть международное, феминисты в МО исследовали, как домохозяйства, государства, международные институты и глобальная экономика связаны структурно и идеологически, и как гендерные идентичности и гендерное разделение труда определяют и структурируют формирование институтов на локальном, региональном и глобальном уровнях. Они также проверяют возникающие нормы и принципы мирового порядка, и в особенности прав человека, на наличие гендерных предрассудков. В соответствии с этими интересами их исследования пересекают традиционные границы между наукой о МО и сравнительной политологией. Используя в большой степени политическую философию феминизма и параллели с нормативной критикой в науке о МО либеральных версий демократизации, которые обсуждались ранее, феминисты озаботились переосмыслением значения демократии и демократизации на всех уровнях, от государства вверх до международных организаций и вниз до общественных движений широких масс. демократизация: гендерная концепция. Как обсуждалось в 3-й главе, феминистская литература на тему глобализации почти единодушна в утверждении, что патриархальные структуры, нашедшие свое воплощение в глобальном разделении труда и в определенных международных ^статутах, так же как и внутри государств, демократических и иных, могут действовать различными способами, ограничивая жизненный выбор женщин. Поэтому феминисты заявили, что к демократическим тран- :штам и к работам, в которых они описываются и приветствуются, нужно относиться с осторожностью. Пересмотр демократических транзитов через призму гендерного подхода выявляет ту степень, в которой сужены и ограничены определения демократии. Феминисты также с подозрением относятся к попыткам связать «демократический мир» с расхождением в политических взглядах между женщинами и мужчинами и возросшим представительством женщин в политическом процессе. Поскольку в мире существует лишь несколько государств, демократических или иных, где женщины занимают посты во власти, хоть сколько-нибудь уравнивающие их статус с мужчинами, эти гипотезы трудно проверить. Феминисты особенно критически настроены в отношении влияния женщин на политику безопасности и, как обсуждалось во 2-й главе, они с подозрением относятся к доводам, в которых женщин напрямую связывают с миром. Более того, сопряжение мирного характера демократий с женским представительством все же мало содействует более важным планам по уменьшению несправедливых социальных иерархий на всех уровнях.295 Тем не менее, поскольку демократизация все же расширяет политическое пространство для неизвестных ранее групп и предоставляет возможности для политических изменений, она стала центральной проблемой и для уче- ных-феминисток. Однако общеизвестная литература на тему демократизации редко признавала феминистские работы и не концентрировалась на том, что происходит с женщинами в ходе демократических транзитов. В тради ционной политологической литературе о демократизации редко упоминались гендер и женщины; концентрация внимания сверху вниз на руководстве и представительстве отдавала преимущество действиям и решениям политических лидеров в ходе демократических транзитов.296 Анализ демократизации строится на традиционных определениях демократии, основанных на наследии западной либеральной демократии, на наследии, мало касавшемся проблем женщин. Феминисты-политологи пересмотрели значение демократии и ее гендерных последствий, обратившись к истокам западных демократических институтов. Кэрол Пэйтмен, переоценивая теорию общественного договора, обрисовала, как трактовка общественного договора, изложенная теоретиками европейской политической мысли XVII-XVIII вв., была воспринята в качестве основания для создания общественной сферы гражданской свободы, в которой только мужчины были наделены необходимыми атрибутами для заключения договора. Либеральное определение граждан как независимых бесполых индивидов вне всякого социального контекста абстрагируется из маскулинной европейской модели. Развивающиеся западные представления о гражданстве имели в виду мужчин-собственников, глав домохозяйств: таким образом, демократическая теория и практика была построена на вовлечении, как правило, мужчин в строго определенную политическую деятельность.297 Женщины, утверждает Пэйтмен, не были частью первоначального договора; они были включены в частную сферу посредством брачного договора скорее как жены, зависимые от мужей, чем как индивидуумы. Частная сфе- ра, средоточие подчинения, является частью гражданского общества, но отделена от «гражданской» сферы; каждая приобретает свое значение за счет другой и, в свою очередь, взаимно зависит от другой.1 Разделение на публичную и частную сферы имело важные последствия для конструирования и развития политических и экономических институтов на всех уровнях; феминисты тем не менее видят их тесно взаимосвязанными. То, что происходит в публичной сфере политики и экономики, не может быть постигнуто отдельно от частной сферы. Поэтому исторически сложилось, что понятия «гражданин» и «глава домохозяйства» не были нейтральными, но ассоциировались с мужчиной. Феминисты заявили, что даже в государствах, где женщины достигли формального или почти формального равенства, историческое наследие все еще препятствует их политическому и экономическому представительству на равноправной основе с мужчинами. Как отметили феминисты Юга, то, что является «публичным» в одной стране, может быть «частным» в другой; тем не менее правда и то, что во всех обществах появилась тенденция к снижению значимости женских функций, таких, как продолжение рода и воспитание детей. Тем не менее развитие демократической практики, институтов и сопутствующих представлений о правах личности дали положительные результаты для женщин; идея прав и свобод была важным рациональным объяснением появления суфражистских движений в конце XIX — начале XX в. на Западе, так же как и движений за освобождение женщин и права человека в различных частях мира в наши дни. Но анализ Пейтмен наводит на мысль, что либеральная традиция продолжает представлять для жен щин те же проблемы; как она отмечает, стремление к равенству предполагает, что индивиды могут быть устранены из структур, дифференцированных по половому признаку.298 Глубинные структуры, поддерживаемые за счет деления на публичное\частное, продолжили держать женщин в положении подчинения даже после получения ими права голоса и других законных приобретений; несмотря на тот факт, что женщины всегда участвовали в публичной сфере как работники, они не имеют равного с мужчинами гражданского статуса (положения) в большинстве обществ. Например, в XX в. в западном социальном законодательстве мужчины были определены как кормильцы, а женщины как иждивенцы; подобным же образом иммиграционные законы и правила, контролирующие беженцев, определяют женщин как материально зависимых лиц с негативными последствиями для их правового статуса. В США идея граждан высшего сорта часто связывалась с военной службой, что являлось недоступным для женщин, баллотировавшихся на политический пост.299 Исследования демократических транзитов в России, Восточной Европе и Латинской Америке демонстрируют некоторые проблемы, связанные с наследством западной либеральной традиции.300 транзиты в России и Восточной Европе. То, что демократические транзиты могут, как это ни странно, ухудшить положение женщин, проявилось наиболее явно и бывшем Советском Союзе и некоторых государствах Восточной Европы: отношения между полами, связанные с делением на публичную и частную сферу, были там более резко выражены. Из-за ликвидации системы квот в законодательных учреждениях в этом регионе число женщин в институциональной политике после перехода к демократии резко сократилось; так, доля женщин, избранных в представительные органы, сократилась в среднем с 33% до 10%.301 Это сокращение стало особенно значимым, учитывая то, что законодательные органы начали играть реальную роль в выработке политических решений. Важно отметить тем не менее, что представительство женщин при коммунистическом режиме повсеместно являлось лишь ширмой: женщины были в равной степени отстранены от действительных центров власти до и после демократических транзитов.302 В Восточной Европе и России снижение политического представительства женщин сопровождалось утратой их экономического статуса. Приветствуемый либералами переход к рыночной экономике и структурной перестройке, связанной с включением в глобальную экономику, выдавил огромное число женщин с рабочих мест, т.к. необходимо было избавиться от работников, чтобы адаптироваться к рыночной конкуренции; как и в других случаях структурной перестройки, государственный сектор, где обычно заняты женщины, значительно сократился. В начале 1990-х гг. во всех странах Центрально-Восточной Европы, кроме Венгрии, женщины составляли от 50% до 70% общего числа безработных; в постсоветской России в 1992 г. женщины составляли 70% безработных.303 Там, где женщины работали, в соответствии с общей тенденцией они были ограничены традиционными, низкооплачиваемыми «женскими» видами работ. В условиях сокращающейся потребности в рабочей силе и разрушения предоставляемых государством социального обеспечения, социальной помощи и здравоохранения женщины опять превратились в зависимых жен, матерей, потребителей и сиделок; из-за отвлекающих от работы отпусков по беременности и родам, ухода за детьми женщины воспринимались как «ненадежные» работники. При социализме семья играла роль зародыша гражданского общества, символизировав- того внегосударсгвенную свободу; последовавшая демократизация перестроила семью по многим параметрам в соответствии с либеральной традицией, т.е. доминированием мужчин и зависимостью женщин. В то время как женщины были переподчинены частной сфере, публичной сфере было возвращено ее значение, что сделало еще более заметным деление на публичное и частное. Барбара Эйнгорн заявила, что подобные события стали возвращением к либеральному варианту гражданства XIX в., основанному на мужчинах-собственниках (как его изображала Пейтмен), который реанимировал патриархальное осмысление ролей. Эйнгорн предполагает, что эти роли являются абсолютно недемократическими.304 Вкратце, права женщин в Восточной Европе и посткоммунисти- ческой России сокращены; женщин начали воспринимать скорее как покорных существ, чем как сложившихся политических субъектов. В 1990-е гг., как это обычно бывает во время значительных политических изменений, существовало общее настроение, что права женщин являются второстепенными и деятельность по их развитию — непозволительная роскошь из-за экономических трудностей перехода к демократии. Критикуя феминистские работы о социалистических транзитах, Жаки Тру подвергла сомнению правильность акцентирования ими виктимизации женщин; она утверждает, что эти работы приписывают женщинам в Восточной Европе формирование идентичности жертв, не отличающейся от концепции «женщины “третьего мира”», против которой решительно возража ют феминисты из постколониальных стран. Изучение Тру женщин в Чешской Республике наводит на мысль, что в ходе транзитов они бывали как победителями, так и проигравшими. Тем не менее она указывает на маскулинизацию растущего высокооплачиваемого частного сектора и непропорциональное распределение женщин на менее оплачиваемых рабочих местах в государственном секторе экономики; она приходит к заключению, что женщины, в общем, потеряли больше, чем мужчины от структурных изменений.1 Хотя небольшие негосударственные общественные движения, часто неохотно определявшие себя как феминистские, возникли в постсоциалистических обществах, для многих женщин наследие тоталитарных режимов сделало политическое участие непривлекательным. Неся тройную ношу в качестве работниц, матерей и хранительниц домашнего очага при социализме, многие женщины без сожаления уходили с оплачиваемой работы, особенно, когда домашний труд стал даже более востребованным, чем ранее. Несомненно, в постсоветских государствах возникли новые модели эмансипации: некоторые женщины выражают свою свободу в возможности выбирать традиционные женские роли, связанные с семейной жизнью.2 Тем не менее тройное бремя, которое существует и в капиталистических, и в социалистических обществах, подкрепляет утверждение о господстве патриархата. Существует общее мнение, согласующееся с феминистской критикой либеральной демократии, что формальные демократические права не обязательно соотносятся с представлением о реальных интересах женщин; однако и демократия без X. True, Gendering Post-Socialist Transitions, pp. 80 и 89. 2. Ibid, p. 77. женского представительства не является настоящей демократией.305 демократические транзиты в Латинской Америке. Оценки демократических транзитов в Латинской Америке предлагают двойственную, но более позитивную картину. Этот регион имеет долгую историю женской политической мобилизации, и демократические транзиты 1980-х гг. совпали с новым подъемом феминистских движений. Мно- ше из них, правда, начались еще при авторитарных прави- тельствах; так или иначе, женские правозащитные группы, феминистские группы и организации бедных городских женщин имели большое значение для демократических фанзитов.306 Правозащитные группы в конце 1970-х гг. стали активно проводить кампании против злоупотреблений, совершаемых военными режимами (например, в Аргентине и Чили). Городские движения реагировали на экономические кризисы 1980-х гг., обостренные осуществлением программ по структурной перестройке экономики. Хотя, поскольку военные правительства не видели в деятельности этих движений достаточно серьезной опасности, оправдывающей действия по их запрещению, деятельность этих групп была разрешена, некоторые из них были вытеснены на периферию после наступления демократии; восстановление политических прав не сопровождалось расширением гражданских прав. Хотя гражданское правление в Латинской Америке открыло новые возможности для влияния женщин на по литику, само по себе присутствие на политической арене женщин не привело к их успеху на выборах. Многие центристские и левые политические партии включали проблемы женщин в свои программы, но существенного роста выборного представительства не произошло.307 Женские группы столкнулись лицом к лицу с дилеммой — независимость или интеграция: следовало ли им работать в новых политических институтах и партиях с риском быть кооптированными в них или сохранять свою независимость, находясь за пределами системы и рискуя маргинализироваться? Следовательно, из обоих случаев, постсоветского и латиноамериканского, ясно, что в оценках гендерных отношений поставторитарного правления необходимо различать институциональный уровень демократии, на котором сосредоточены исследования о демократических транзитах и более общие концепции демократии. переосмысление демократизации через призму ген* дерного подхода. Сторонники демократизации выдвинули и поддержали узкое и ограниченное институциональное определение демократии, которое сконцентрировано на политической системе и отделено от экономики и гражданского общества; это определение демократии по принципу «сверху вниз» обходит стороной проблемы, поднятые феминистами-политологами в отношении распределения власти, социального и экономического равенства и определений гражданства за пределами ограниченной политической формы. Оно пренебрегает деятельностью пне круга общепринятых политических проблем, в которую женщины прежде всего могут быть вовлечены. Например, женщины, вовлеченные в общественные движения, I тцеленные на усовершенствование экономического перераспределения и прав человека, а также на изменения в обществе, чаще всего не становятся политическими деятелями. Феминисты также исследуют степень, на которой гендерное оформление таких политических концептов, как права и равенство, проистекающих из западной либеральной традиции, переходит на международный уровень. Когда сторонники либеральной демократии и рыночной экономики говорят о распространении концепции прав человека, основанной на западной идее индивидуализма, последователи феминизма заявляют, что и определение прав человека, и формы их нарушений, которые привлекают внимание западных стран и их обществ в области прав человека, могут таить в себе гендерные предрассудки. Поскольку именно женщины чаще всего испытывают основные потребности и нуждаются в социальной поддержке и в связи с тем, что они в наибольшей степени уязвимы в экономическом плане, утверждаемый западными либеральными странами приоритет политических прав над экономическими также может представить определенные трудности для женщин. Помимо этого, в связи с тем, что нарушения прав человека часто определяются как со- иершаемые государственными служащими, домашнее насилие никогда не обозначалось как приоритетный вопрос и международной дискуссии по правам человека. Для того чтобы понять роль гендера — последствий, которые демократический транзит имел для женщин и их деятельности в условиях этого транзита, — нам необходимо новое определение демократии, которое описывает ее основы. Женщины часто представлены на местном политическом уровне; они часто работают вне официальных правительственных институтов. Джорджина Вэйлен отмечала, что любой анализ демократизации, который не учитывает гендерный подход, игнорируя деятельность определенных групп, будет ошибочным.1 Поэтому модель либеральнодемократического государства должна быть проанализирована на наличие гендерных, а также классовых и расовых предрассудков. Определения представительства и гражданства в политической сфере нуждаются в пересмотре. Утверждая, что патриархальные структуры глубоко заложены в большинстве типов политических режимов, как демократических, так и прочих, некоторые феминисты- международники стали выяснять, нет ли за пределами государства возможностей построения институтов и сетей, которые в меньшей степени, нежели государства, склонны к принижению роли гендера и других социальных иерархий. Учитывая существующие во многих странах, включая демократические, препятствия на пути женщин к государственной службе, женщины-активисты зачастую обходят государство, работая либо на общественном уровне, либо присоединяясь к работе транснациональных сил в борьбе за права женщин на глобальном уровне. Гендерные аспекты глобального управления женщины в международных организациях. Несмотря на то что исторически женщины часто выступали участниками международных движений, уровень вовлеченности женщин в работу официальных межправительст- ншных организациях (МПО) был достаточно низким. Во времена Лиги Наций, существовавшей в период с 1920 по 1946 гг., среди членов Совета Лиги Наций, а также в составе Мирового суда не было ни одной женщины. В ранние годы Организации Объединенных Наций, пришедшей нл смену Лиге Наций после Второй мировой войны, присутствие в ней женщин было минимальным; женщины со- стлвляли менее 5% участников делегаций Генеральной Ассамблеи в 1946 году1. Примечательно то, что представительство женщин в межправительственных организациях традиционно было ниже, чем в правительственных учреждениях. Женщины участвовали в работе Сан-Францискской конференции 1945 года, определявшей будущие контуры ООН, но они были распределены в комитеты, преимущественно занимавшимися вопросами равенства полов и другими социальными проблемами. Несмотря на то что принцип полового равенства был частично провозглашен Уставом ООН, это имело небольшое влияние на работу самой организации на раннем этапе ее развития. Наиболее успешным результатом работы женщин стало создание Комитета по статусу женщин в 1947 году. Комитет был создан как подотчетный Экономическому и Социальному Совету ООН, но государства-члены закрепили за комитетом узкий список вопросов для рассмотрения. Цель довести долю женщин — сотрудников Секретариата до 25% в конечном счете не была достигнута. Женщинам было сложно соперничать с мужчинами в борьбе за высокие посты, поскольку страны не стремились выдвигать представительниц слабого пола на главенствующие позиции. В 1990-е гг. положение женщин в Секретариате ООН I юсколько улучшилось. В1998 г. доля женщин на профес сиональном уровне, подлежащем географическому распределению308, составила 36,8%. Несмотря на это, женщины располагались на более низких ступенях должностной лестницы, что доказывало наличие определенных трудностей в достижении высоких постов для женщин309. И в Генеральной Ассамблее, и в Совете Безопасности женщины оставались практически незаметными. Так, в 1997 г. женщины возглавляли делегации всего лишь 7 стран из 185 государств — членов ООН. В связи с тем что лишь малое число женщин участвовало в работе Совета Безопасности, голоса женщин практически не учитывались при принятии важнейших политических и военных решений последних пятидесяти лет, хотя женщины принимали активное организационное участие в движениях по вопросам войны и мира310. Так получилось, что в сфере дипломатии ООН женщинам удавалось проявить себя лишь в тех сферах, которые традиционно считались «женскими». Например, самое большое число женщин-делегатов работало в Комиссии по статусу женщин, где традиционно было мало мужчин. Низкий уровень участия женщин в работе структур ООН, в частности, дипломатических представительств государств—черта, присущая многим другим МПО, — наводит на мысль о том, что попытки женщин добиться высоких постов на международном уровне во многих случаях были менее успешными, чем на национальном уровне. Как отмечала Энн Райан, существует опасность подмены ген- дг|>1 юг о национализма гендерным интернационализмом311. 11оскольку межправительственные организации в большей степени представляют взгляды правительств госу- ди|)с'|,в‘членов9 нежели их населения, данный недостаток их прозрачности означает неучтенность голосов женщин, и тикже мужчин, принадлежащих к маргинализированным группам. В связи с тем что ООН обозначила курс на то, чтобы «поставить гендер во главу угла», возникает вопрос: «Чей именно взгляд будет представлен, если те, у кого больше возможностей, имеют больше шансов быть услы- иишными?»312 Международные организации, такие, как ООН, сыграли нажную роль в распространении универсальных норм и правил общественного поведения, что, как отмечалось pmiee, представлялось теоретиками мирового порядка как I юказатель построения мирового общества или расширения фяниц политического сообщества за пределы национального государства313. Поскольку феминисты также признают возможность существования обществ, выходящих за рамки государственных границ, они ставят вопрос о том, в какой мере универсализируемые нормы основаны на мужском опыте. И теоретики феминизма, и женщины, вовлеченные в общественные движения и неправительственные организации (НПО), проделали трудную работу для выявления гендерных предрассудков, а также предприняли ряд попыток переопределить нормы и правила так, чтобы вынести их за пределы этих предрассудков. Одним из примеров успешной деятельности в этом направлении может служить пересмотр значения термина «права человека». права женщин в контексте прав человека. Распространение западной концепции прав человека, которая главную роль отводит гражданским и политическим правам, было поддержано и одобрено либералами. Всеобщая декларация прав человека также стала важным объектом исследования для политических теоретиков нормативизма, которые видят в распространении универсальных норм человеческого поведения возможности для создания мирового общества. Дэвид Хелд заявлял, что система, созданная Уставом ООН, предложила видение нового мирового порядка, при котором наднациональная структура ставит права индивида выше национального суверенитета314. Принимая во внимание, что проблема прав человека — одна из немногих областей, которая распространяет международную озабоченность о жизни человека за пределы государственных границ, она может стать отправной точкой для борьбы с дискриминацией по половому признаку, а также концепцией, соединяющей глобальное и локальное. Несомненно, проблематика прав человека стала центральной в научном дискурсе феминистской школы в МО. Она также стала серьезным полем для правовой деятельности феминисток, чьи достижения начали внедряться в сферу международного права с середины 1980-х гг.315 Статья 2 Всеобщей декларации прав человека 1948 г. провозгласила равенство всех индивидов вне зависимости от расовой или половой принадлежности. Декларация п*пли достаточно прогрессивным документом дяя своего иремени (она призывала к равным избирательным пра- ипм для мужчин и женщин, а также к юридическому ра- ин ктву мужчин и женщин в браке). В документе, однако, присутствуют некоторые противоречия. К примеру, в статьях 23.1 и 25.1 мужчина определен как глава семьи316. Женщины Латинской Америки, как и Элеонора Рузвельт, боролись за включение в Декларацию термина «пол», который мог бы подчеркнуть подчиненный характер положения женщин. Несмотря на эти попытки, включение прав женщин в общую проблематику прав человека оказалось весьма сложной задачей. В связи с тем что провозглашенное либералами и одобренное защитниками демократизации определение прав человека ассоциировалось в мировом сообществе в основном с гражданскими и политическими свободами, нарушение прав человека стало связываться с нарушением государством именно политических прав индивидов. Использование права на свободу и безопасность, упомянутое в статье 9 Гражданского и политического соглашения, возможно лишь в случае прямого воздействия со стороны государства. Оно не может быть применено к случаям гендерного насилия. Термины «гражданские и политические свободы» по определению относятся к публичной сфере и, таким обра- Юм, лишь усиливают разделение общественной и частной сфер. Несмотря на то что Декларация прав человека описывала семью как естественную и фундаментальную Частицу общества и призывала к ее защите, внутрисемейные отношения всегда рассматривались как предмет личною характера, не подверженный вмешательству со стороны закона. Это привело к тому, что насилие в семье, являющееся вопиющим и наиболее распространенным примером нарушения прав женщин, не было включено в список нарушений прав человека. Учитывая тот факт, что именно государство должно быть ответственно за действия отдельных индивидов, феминисты всегда спорили с тем, что насилие в семье является частью «личной» сферы, и настаивали, что данная проблема должна рассматриваться как прямое негативное следствие патриархата. Феминистка Хилари Чарлсуорт, специалист по международному праву, выдвинула предположение, что быть женщиной в некотором смысле опасно для жизни в связи с общественными порядками, которые ставят женщин под удар вследствие их половой принадлежности1. Издевательства, убийство рожденных девочек, препятствование доступу к медицинскому обслуживанию и питанию, изнасилования, насильственное вступление в брак и торговля женщинами — список правовых нарушений, с которыми сталкиваются женщины в связи со своей половой принадлежностью. Помимо этого, выделение гражданских и политических прав как доминирующих по сравнению с экономическими правами приводит к тому, что такие явления, как бедность и нищета, представляются менее важными. Кроме того, определение экономических прав, данное в Пакте об экономических и социальных правах и призванное регулировать отношения в общественной сфере, приводит к дальнейшему укоренению гендерных предрассудков, оставляя без внимания низкооплачиваемый женский труд. Вера в то, что культурные права являются личным делом каждого индивида, также усиливает разделение общественной и частной сферы. Принимая во внимание, что универсальные определении, а также реализация прав человека тяготели к игнорированию женских прав, женщины и феминисты, многие из которых не были вовлечены в государственное уп- ршыение, начали поднимать эти вопросы в ходе Женской декады, провозглашенной Организацией Объединенных 11пций на 1975-1985 гг. Благодаря этим лоббистским усилиям женщин в 1979 году Генеральной Ассамблеей ООН была принята Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин. К 1993 году конвенцию ратифицировали 120 государств. В отличие от пактов по правам человека, которые разделяют политические и экономические права, Конвенция представляет гражданские, политические, экономические И социальные права в качестве единого инструмента. Концепция впервые представила международное определение дискриминации по половому признаку, давая женщинам серьезную опору для дальнейшей юридической борьбы за спои права.1 Следует, однако, отметить, что, ссылаясь на торговлю женщинами, Конвенция не выделяла нарушении прав женщин в особую категорию. В1993 году Генеральной Ассамблеей ООН была принята Декларация о ликвидации насилия в отношении женщин. Данный документ наконец давал объяснение структурным истокам насилия в отношении женщин. Декларация стала серьезным шагом вперед, поскольку обязала государство регулировать отношения в частной сфере. Имея истоки в некоторых общественных традициях, как публичной, так и частной сфер, насилие в отношении Женщин является проблемой, переходящей из общества И общество и из культуры в культуру, становясь явлением общемирового характера. Это явление встречается по всему земному шару — от США (где существуют изнасилования и домашнее насилие), до Индии (умерщвление вдов) и от Латинской Америки (пытки в отношении политических заключенных) до Европы и Азии (сексуальное рабство) и Африки (ритуальное искалечение женских половых органов). Существуют доказательства того, что правительства некоторых стран начали принимать меры, направленные на снижение уровня насилия в отношении женщин, после того как вопрос был вынесен на международное обсуждение.1 Несмотря на эти серьезные сдвиги, права женщин продолжают нарушаться. В связи с тем что в документах и органах правовой защиты вопросы, связанные с дискриминацией по половому признаку, проходят с пометкой «женский вопрос», они уже только поэтому подвергаются дискриминации, будучи отодвигаемыми на второй план. Женские голоса до сих пор зачастую остаются не услышанными наиболее известными правозащитными организациями, а приоритет гражданских и политических свобод в духе либеральных представлений приводит к тому, что тема дискриминации в отношении женщин остается в тени. Организации, работающие в сфере обеспечения прав женщин, являются более неустойчивыми, нежели занимающиеся общей проблематикой прав человека. В результате они ограничены в финансировании и имеют меньше возможностей для воплощения своих проектов. К примеру, при ратификации Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин государства-члены подписали ее, оговорив самое большое число ограничений по применению отдельных статей по сравнению со всеми 383 Keck and Sikkink, Activists beyond Borders, pp. 171-172,195. другими конвенциями ООН317. Чарлсуорт заметила, что и эта конвенция основана на мужском восприятии равенства, поскольку она акцентирует внимание на правах женщин и общественной сфере — в экономике, законодательстве и образовании.318 Несомненно, многие феминисты отмечали, что само упоминание о правах основывается на нормах и опыте, присущих западному мужчине, — права нельзя применить к опасностям, с которыми сталкиваются женщины только потому, что они—женщины. С некоторыми исключениями научный дискурс права традиционно оставлял вне своего внимания дискриминацию в частной сфере, таким образом, усиливая разделение публичной и частной сфер. Несмотря на то что данное разделение трактуется !Ю:разному в контексте различных обществ, оно всегда усиливает принижение роли женских прав. Другими слонами, само определение «человек» (в термине «права человека») демонстрирует мужское восприятие этого понятия. Вслед за Всемирной конференцией по правам человека (Вена, 1993), на которой права женщин были признаны отдельной областью, акцент Конференции по положению женщин (Пекин, 1995) на правах человека продемонстрировал возрастающую озабоченность проблематикой прав женщин, а вместе с тем и нарастающие противоречия между женщинами и последователями теории феминизма от носительно того, как данные права должны быть определены. Среди женщин возникли споры по поводу признания универсальных прав человека и уважения культурных различий. Незападные последователи феминизма справедливо ставили вопрос о том, не является ли само понятие прав основанным на западных нормах и присущим западному либерально-демократическому дискурсу. Женщины из незападных стран могут двояко относиться к отказу от культурных обычаев, являющихся действенным средством в борьбе с доминированием Запада. Данный вопрос является областью значительных разногласий. Многие женщины из разных стран мира сходятся во мнении, что язык прав дает возможность бороться с различными видами притеснений и, несмотря на то что женщин разделяет расовая, классовая и культурная принадлежность, их объединяет исключенность из процесса принятия решений на всех его уровнях.319 Признание прав женщин как части сферы прав человека показало, что мировое сообщество в определенной степени откликнулось на призывы к улучшению подчиненного положения женщин. Дискурс касательно прав женщин выявил гендерный фактор в разделении частной и общественной сфер, а также гендерные предрассудки в определении прав человека, а вместе с тем и избирательный характер насильственного давления в общем. Но в то время как предпринимались определенные шаги в области интеграции гендерного подхода в систему догово ров ООН, было предпринято очень малое количество институционализированных улучшений. Эллис Миллер заявляет, что так происходит из-за отсутствия четкого понимания того, что представляет из себя гендерный анализ применительно к проблематике прав. Э.Миллер выдвигает мнение, что придание большей специфики по этим вопросам должно стать задачей НПО320. Несомненно, большая часть успехов, достигнутых в сфере прав женщин, а также и области повышения значимости других гендерных проблем в международных организациях является заслугой женщин, работающих вне официальных правительственных институтов. Недостаток инициативы со стороны государств приводит к осознанию того, что формальный демократический транзит не всегда предвосхищает выход гендерной проблематики на международный уровень.321 женщины в общественных движениях и НПО. В свя- ии с тем что женщины относительно редко участвовали в работе политических институтов, как на государственном гак и на международном уровне, их политическое участие ограничивалось работой в общественных движениях и международных НПО322. Рост подобных движений совпал с усилением роли явления, которое Фолк обозначил как «глобализацию снизу». Фолк писал, что подобные движения открыли новое понимание демократии, включающей в себя культурные и общественные устои. Транснациональные общественные движения озабочены проблемой защиты окружающей среды, правами человека и отпором патриархату. Они распространяют новое видение человеческого общества, включающего различные культуры, объединенные поиском средств борьбы с нищетой, притеснениями и насилием. Фолк представляет это как появление глобальной политики, которая формирует особый вид транснационального политического мышления, возникающего на уровне элементарных общественных структур. Оно может проявляться локально, но не обязательно быть присущим одной стране.323 Многие из этих движений начинают высказывать несогласие с глобализацией и с теми негативными влияниями, которые формирование глобального рынка оказывает на устойчивое развитие, демократию и окружающую среду.324 Подобный взгляд, а также озабоченность глобальными проблемами имеют много общего с интересами женских общественных движений и НПО, возникших за пределами официальных политических институтов, но пытающихся вывести проблемы, касающиеся дискриминации женщин на транснациональный уровень. Поскольку многие из этих движений сосредоточены на повседневных нуждах женщин, они считают себя феминистскими, концентрируются на дискриминации женщин, а также на способах ее искоренения в более общем смысле.325 Имея в клчсстве мотивации подобные проблемы, эти движения пытаются сократить разрыв внутреннего/международного и частного/общественного и включить в понятие политического внеинституциональную политику на глобальном и локальном уровнях. Для таких движений политики нключает в себя ежедневную практику дискриминации людей, а также попытки изменить властные соотношения нл нсех институциональных уровнях. Участие женщин в неправительственных организациях, работающих на международном уровне, имеет долгую историю. В XIX в. женщины начали международную работу над широким спектром проблем, в частности борьбы с рабством, распространения толерантности, мира и предоставления женщинам избирательных прав. Первая международная женская организация — Международный женский конгресс — была создана в 1888 году. Она объединила женщин среднего и выше среднего классов, озабоченных проблемами социальных и нравственных реформ, избегая при этом спорных вопросов. Международная ассоциация по избирательным правам женщин, основанная и 1904 году, создавалась как организация, специализирующаяся исключительно на борьбе за предоставление женщинам избирательных прав. Впоследствии Международный женский конгресс в Гааге 1915 года заложил осно- иу для международного женского движения в защиту мира, корни которого уходят в XIX столетие.1 Все эти движения состояли из женщин высшего класса северных стран, что создавало прецедент, доказывающий, что международные женские движения выражают интересы западных либеральных государств. Это послужило основанием для вполне законных заявлений женщин — представительниц южных стран о том, что их проблемы были проигнорированы или неверно интерпретированы. Проблемы, из которых вырастали подобные движения, усиливали разделение общественной и частной сфер на международном уровне. Действия женщин внутри или вне правительственных учреждений рассматривались как расширение их социальных ролей жен и матерей, в то время как политика международных отношений и войн была прерогативой мужчин, что соответствует и нынешнему положению дел. Вместе с продолжением международного неправительственного участия женщин в политике на протяжении XX века, наблюдалось повышение активности женских общественных движений, связанных с Женской декадой, провозглашенной ООН. На первой женской конференции ООН 1975 года (первый год Десятилетия) в Мехико был провозглашен Международный год женщин под эгидой ООН. Правительства пришли к соглашению о глобальной публичной политике с целью искоренения дискриминации в отношении женщин. Однако структура встречи, в которой участвовали лишь представители государств, вынудила представителей НПО организовать отдельную встречу, что в дальнейшем нашло продолжение и развитие в регулярных конференциях женщин. Женщины из разных стран мира, работающие в НПО, сыграли важную роль в организации Женской конференции 1985 года в Найроби. Данная встреча, закрывавшая декаду, собрала пятнадцать тысяч представителей НПО. В межправительственных кругах наблюдалось осознание зависимости женщин от классовой, расовой и национальной принадлежности; феминистский взгляд на различные подходы и озабоченность процессами универсализации распространялись в сообществах политических акти вистов. Был поднят широкий круг вопросов, включавших место женщин на нелегальном ранке труда, экологические проблемы и насилие в отношении женщин. На официальной межправительственной встрече были приняты Долгосрочные стратегии улучшения положения женщин. !)тот документ был призван выразить взгляд женщин на международные отношения, распространяющиеся как на «опросы войны и мира, так и на отношения в семье и воспитание детей. Темы равенства, развития и мира, схожие с теми, что поднимались среди теоретиков мирового порядка, были объявлены взаимосвязанными и оказывающими друг на друга взаимное влияние. Определение мира было привязано к широкой концепции безопасности, включившей не только состояние без войны, но также и достижение социальной и экономической справедливости.326 В официальных правительственных документах, однако, гендерным проблемам и наделению женщин властью уделялось мало внимания. Улучшение жизни женщин было втиснуто в рамки либерального феминистского подхода, видящего целью достижение равенства в рамках существующих структур. Окончание «холодной войны» предоставило новые возможности для привлечения внимания к проблемам феминистской повестки дня.327 Будучи в меньшей степени озабоченной традиционными проблемами безопасности, в 1990-х годах ООН проводила конференции по вопросам экологии (1992), по правам человека (1993), народонаселения (1994). Голоса женщин звучали на всех перечисленных конференциях. На Международной женской конфе ренции 1995 г. в Пекине триста тысяч женщин приняли участие в работе форума НПО. Что касается статистических данных, представительства и вопросов повестки, Пекинская конференция представляется значительным успехом. Несмотря на то что на конференции проявилось сопротивление мужских групп, представленных консервативными группами христиан США, Ватиканом и фундаменталистскими правительствами исламских стран, платформа для межправительственной встречи включила признание со стороны ООН того, что гендерный подход является важной составной частью ее программ и повестки дня.1 Данная позиция была усилена на встрече «Пекин -I- 5» в Нью- Йорке в 2000 г. Женские НПО и общественные движения, в общем, сыграли значительную роль в развитии феминистской проблематики на международном уровне. Опасения в отношении культурного империализма, связанные с преобладанием белых западных женщин на лидирующих позициях, в некоторой степени привели к тому, что женщины—представительницы Юга начали разрабатывать и определять феминизм по-своему. Используя женские группы по защите прав человека в качестве примера, Брук Экерли и Сьюзан Окин заявили, что действия феминисток стали проводниками социальных изменений вследствие развития метода социального критицизма, который включает в себя разнообразные взгляды и представления, объединенные их критическим характером. Работая на общественном уровне, НПО пропагандируют то, что Экерли и Окин назвали «совещательным расследованием» и самопознанием, т.е. знанием, которое позволяет людям на локальном уровне выражать собственные интересы, в то время как 396 West, UN Women’s Conferences, pp. 187-189. международные сети распространяют это знание по всему миру.328 Открытость форума НПО на встрече в Пекине и ощущение представительной демократии бросили вызов иерархическим структурам маскулинизированных традиций, иоплощенных в правительственных конференциях.329 В то же время многие феминисты разделяют достаточно скептические взгляды по поводу оптимизма Фальки от носительно потенциала общественных движений в мире новой глобальной демократии. Несмотря на то что женщины Юга преуспели в расширении рассматриваемых гендерных вопросов, а также в повышении участия женщин в НПО, они все еще следуют за «элитой бессильных», К«к ее обозначила Элис Боулдинг.330 Существующие отно- шения силы часто определяют лидерство в общественных диижениях. Женщины северных стран, являющиеся, как tip л пило, белыми представительницами среднего класса, Имеют больше доступа к ресурсам, а следовательно, чаще йпнимают лидирующие позиции.331 Дебора Стинстра ука- лила на взаимосвязь между общественными движениями и государствами, которые устанавливают «нормы» и «стандарты» общественного поведения и отражают преобладающие отношения силы. В связи с тем что либерализм привилегий стал одной из самых влиятельных норм 1990-х гг., получалось так, что выдвижение женщинами сноих предложений являлось ответом на формирование Ноиестки в рамках либеральных взглядов, что оказывало Влияние на то, какой ответ они могли предложить. В свя- ЯИ с тем что глобализация и либерализация основывались на существующем половом и расовом неравенстве, Стин- стра делает вывод, что до тех пор, пока существующие отношения силового неравенства не будет изменены, не произойдет никаких фундаментальных изменений в ми- ровом управлении.332 Споры и разногласия, на которые указала Стинстра, проявляются в успехах и неудачах женских организаций. В то время как интернационализация феминизма имела ряд успехов в освещении проблем дискриминации, а также в продвижении гендерных вопросов на уровень меж- дународных организаций, в конкретных областях положение женщин остается хуже положения мужчин во всех обществах. На пекинской конференции было отмечено, что, несмотря на внимание к данным проблемам на протяжении двадцати лет с момента начала Женской декады ООН, международное положение женщин не претерпело значительных улучшений. Причиной подобного продолжающегося неравенства стала неизбежность работы женщин внутри «маскулинизированных» структур и организаций.333 Поскольку глобальная политическая организация далека от реалий жизни большинства женщин, существует точка зрения, что, несмотря на использование общественных движений для продвижения предложений, критикующих государство, возвращение к государственному подходу, возможно, является необходимым для оказания отпора экономическим трудностям и нищете, вызванным экономической глобализацией конца XX в.334 Росси Брейдотти отмечала, что феминистский взгляд на женщин как гражданок мира, распространенный Вирд- ж и I шей Вульф и впервые воплощенный в женских международных движениях начала XX в., является этноцентричным взглядом белой женщины, далеким от жизни большинства женщин. Она видит опасности в метафоре Вульф относительно «изгнанника государства». Реальность из- n titпия, отчетливо проявляющаяся в огромном числе беженцев и мигрантов из разрушенных войнами стран, является слишком серьезной проблемой, чтобы использовать ее К качестве метафоры.335 Катарина Мун предположила, что утверждение Вульф о том, что «весь мир является нашей Страной», становится несостоятельным при упоминании О проститутках, обслуживающих американских солдат в Kopeq. Те, кто бросает вызов традициям государственного суверенитета, включая последователей транснационализ- МД> феминизма и теории мирового порядка, обычно проживают в богатых странах и имеют достаточно сил называть Суверенитет мифом. Бедные женщины не имеют такой силы. Их собственная судьба привязана к экономическому И политическому развитию их государств.336 По этим причинам некоторые последователи феминизма начали исследовать потенциал политики эмансипации внутри самих Государств. Подобно другим теориям, критикующим либерализм привилегий (см. часть 3), они распространяют совершенно иной взгляд на демократическое государство. Переопределяя государство. Учитывая огромную Пропасть между локальным и международным, последователи феминизма из различных частей мира начали переосмысливать отношение женщин к государству. Несмо тря на критическое отношение к большинству современных государств, последователи феминизма все чаще видят государство как потенциальный инструмент смягчения негативных эффектов мирового капитализма. В то время как некоторые последователи феминизма полагают, что капитализм обладает потенциалом для улучшения положения женщин, большинство видит формирование мирового рынка как весьма опасный процесс, который порождает неравенство и недостаток демократической ответственности. Друд Далеруп предположила, что женщины в большей степени зависят от государства, нежели мужчины, особенно в индустриальных странах, где женщины испытывают большую потребность в дистрибутивных функциях государства. Далеруп заявила, что женщины через государство могут добиться большего влияния, нежели через рынок.337 Несмотря на согласие с критикой глобализации касательно того, что государства и международные институты зачастую работают в интересах глобального капитала, последователи феминизма начинают изучение возможности существования государства другого типа—такого, которое, имея потенциал демократической ответсвенности, может стать подходящим институтом для внедрения нового видения глобальной безопасности и менее иерархической системы социальных отношений. Хотя демократизация не смогла распространить свои блага на женщин в мировом масштабе, в некоторых частях света демократический транзит обозначил открытость государства в плане предоставления женщинам доступа к рычагам политического давления. Мариа Нзомо заяви- лл, что, несмотря на то, что еще рано говорить о значительной роли женщин в институциональной политике, в 1980-х и 1990-х в Африканских странах наблюдался феноменальный рост числа женских ассоциаций, появляющихся в ответ на экономические, политические и социальные кризисы в регионе. Тогда как африканские пра- иительства прежде отрицательно относились к включению женщин в политическую активность, именно с началом развития политического плюрализма и либерализации конца 1980-х женские движения начали поднимать и лоббировать проблемы прав человека и гендерных вопросы в правительственных институтах.1 В Африке работает множество женских групп, которые напрямую не обращаются не к государству, а к тем его институтам, которые возникли в эпоху демократизации. В Танзании программы обучения, образование и возрастающая озабоченность женщин и мужчин гендерными проблемами были введены после возрождения политическою плюрализма. Женщины, как правило, работали за пределами центров силы: их стратегия влияния на процесс Принятия решений зависела от наделения самих себя политической властью, используя открытость политики, предложенную демократизацией. Несмотря ни на что, женщины осознают, что вмешательство в официальный уровень Политики не означает включения гендерной проблематики II повестки, составляемые мужчинами. Однако некоторые Последователи теории феминизма верят, что вместе с демократизацией и увеличением возможностей женщин в экономике, государства могут создать новые институты, основанные на принципах равенства полов. Эйприл Гордон заявила, что интервенция государства необходима для внедрения равенства полов в целях разрушения институционального патриархата и создания новых институтов, основанных на началах гендерного равенства. Она также предположила, что государства не могут установить равенство полов без улучшения общего экономического развития общества. Очевидно, что подобная стратегия предполагает существование государства более интервенционистского типа, выходящего за рамки представления либералов.338 В связи с тем, что либерализация может открыть путь женским политическим организациям, встает вопрос: «Государство какого типа будет в большей степени соответствовать не только интересам женщин, и во то же время обеспечивать решение вопросов мира и безопасности?» Либеральное государство, характеризующееся скорее рыночной демократией, нежели социальной демократией, однозначно не является тем государством, которое представляют себе последователи феминизма. Либеральная демократия не вдохновила феминистов, работающих вне либеральных традиций в связи с утвердившейся схемой гендерного неравенства. Подобные схемы, по их мнению, оставляли женщин неравными по отношению к мужчинам даже после закрепления за ними избирательных и других формальных прав. Серьезной проблемой для теоретиков феминизма стал вопрос о том, может ли неравенство рассматриваться в рамках либеральной демократии или данная модель является ошибочной по своей сути, в связи со структурными проблемы разделения общественной и частной сфер.339 Принимая во внимания предложения анализа Пэй- тман, некоторые политические теоретики феминизма ви- дит и демократической теории глубокие гендерные пред- рштудки. Для них борьба женщин за равенство в мире мужчин представляется довольно проблематичной, поскольку она предполагает мужские стандарты и нормы. В «пипдных странах эти стандарты являются стандартами бглых, привилегированных мужчин.1 Модель абстрактно- II > и I |дивида, за которой скрыта половая принадлежность, иийистся серьезной преградой для признания гендера в Кичестве скрытого политического фактора. Ассоциирование гражданства с маскулинными характеристиками, такими как рационализм и автономность, представляется Проблемной для рассмотрения вопроса о гражданстве женщин. Женщины не могут быть включены в категории, ассоциирующиеся с общественной активностью, которые Семи по себе определяются исключением черт и особенностей феминности.2 В то же время, это необходимо для становления женщин как активных политических акторов. Вследствие этого многие последователи феминизма С подозрением относились к государству, которое они на- МШ1Л и «подверженным гендерному фактору». Данный термин использовался для передачи их веры в то, что политические, экономические и социальные структуры действуют в интересах определенных групп. Причины гендерных, i также классовых и расовых предрассудков, вызванных Государственной политикой, меняются в зависимости от ОИоей направленности. Либеральные феминисты оспари- Мли то, что равноправие может положить конец политике дискриминации, но более радикальные феминисты 1960-х И 1970-х гг. видели в государствах, демократических и Недемократических, патриархальные институты. Они за- |. Mendes, Loosing the Faith. См. также Pateman, Sexual Contract. Peterson, Politics of Identification, p. 12. являли, что государства являются частью всеобщей структуры мужского превосходства институционализированного в разделении общественной и частной сфер. Феминисты-социалисты утверждали, что государства представляют интересы доминирующих классов, а также интересы определенного пола. Феминисты также исследовали, в какой степени женщины, принадлежащие к разным расам, имеют различный взгляд на государство.340 Основываясь на опыте британского колониального господства, Чандра Моханти, принадлежащая к постко- лониальной школе, заявила, что западные колониальные державы создали классы на основе расовой и половой принадлежности, что позволило им осуществлять правление, основанное на экономическом превосходстве. Хотя постколониальное государство зачастую преобразовывало существовавший патриархат, оно создавало новые патриархальные институты на месте старых. Одним серьезным примером может служить колониальное регулирование аграрных отношений путем предоставления права владения собственностью мужчинам — политика, усугубившая существовавшее гендерное неравенство. В качестве противовеса колониальному государству, Моханти утверждает, что современное либеральное государство действует через «незаметные рычаги» гражданства и индивидуальных прав, маскирующих патриархальную политику.341 В недавнее время некоторые последователи феминизма, проводившие эмпирические исследования в различных странах, оспорили подобную оценку политики государств, подверженной гендерным и расовым предрассудкам и сделали более специфические выводы. Некото рые представляют государство, как имеющее вероятностный и исторически изменчивый характер. Р.В.Коннелл утверждал, что, в то время, как исторически государства являлись патриархальными, по существу они таковыми не являются. Поскольку они представляются изменчивыми и динамичными, существует возможность новых политических перспектив. Государства являются активными игроками в гендерной политике, они регулируют отношения полов в различных аспектах — через политику в отношении семьи, заботы о населении, заботы о детях и образовании. Данные примеры социальной политики имеют различное влияние на различные социальные группы. Способы, которыми государства регулируют расовые и гендерные проблемы, проявляются и в деятельности международных организаций, таких как ООН и Международная организация труда. Неоспоримым является, то, что в большинстве либеральных государств гендерная поли- гика лишь усилила разделение общественной и частной сфер, что сработало в интересах мужчин. Однако Коннелл предполагает, что разнообразие предоставляет возможность для изменений.342 Он выдвигает гипотезу о замене либерального государства демилитаризованной представительной демократией. Это, однако, не представляется иозможным до тех пор, пока разделение на общественное и частное не преодолено. Очевидно, что это означало бы появление совершенно нового типа государства, расширяющего пределы применения демократических принципов.343 Другой тип демократии потребует иного представле- п ия о гражданстве, не зависящего от маскулинных харак- терисгик общественной сферы. Энн Филипс отрицает мнение о том, что граждане обязаны забывать о своей гендерной принадлежности при включении в общественную сферу. Демократия должна быть переосмыслена, принимая во внимание гендерные и прочие отличия.344 Относясь с подозрением к дихотомиям, служившим для усиления гендерной иерархии, многие последователи феминизма предпочитают такую форму гражданства, которая не основана на концепции «свой против чужого». В то же время, они настороженно относятся к концепциям глобального гражданства, которые прикрывают различия и игнорируют национальную политику. Например, описывая ситуацию в европейском контексте, Росси Брейдотти предостерегает против мыслей об общем гражданстве Европейского Сообщества до тех пор, пока женщины не придут к согласию по национальной политике и локальной реальности. Она заявляет, что подобные представления о гражданстве не должны быть ни националистическими, ни этноцентрическими. Вслед за Донной Харауэй она предполагает, что женщины лучше воспринимаются будучи расположены локально и разнообразно локализированы таким образом, который предполагает культурные различия без потери видимости общности и универсальных идей гуманности.345 Осознавая, что перспективы реализации новых моделей демократии представляются достаточно отдаленными, могут ли феминистские модели предложить возможности для концептуализации нового или неожиданно возникающего мирового порядка? Л.Х.М Линг предостерегал о тносительно концентрирования на внутренних истоках гендерной дискриминации, не принимая во внимание международный контекст. Линг полагает, что сексизм, расизм и классизм глубоко утверждены в международных институтах и оказывают влияние на местные институты через интернационализацию. Она отстаивает свою позицию в отношении «перекрестного подхода», концентрирующегося на пересечении внутренних институтов, международного контекста и осознания необходимости построения институтов, отвечающих гендерным интересам в условиях интернационализации.1 Другими словами, любая попытка постулировать более демократическое государство должна принимать во внимание, что внутренняя и национальная политика наложили отпечаток на нормы и традиции международной системы и мировой политики. Теоретики мирового порядка и нормативистская теория МО призвали нас обдумать значение демократии, иыходящей за пределы ее узкой государствоцентристкой формулировки. Они оспорили тот факт, что «демократический мир» не может быть построен исключительно на основах национальной демократии, но должен быть осмыслен с точки зрения международных условий. Используя феминистскую литературу по теории демократии и эмпирические исследования опыта государств, недавно прошедших через демократический транзит, феминисты- теоретики МО переосмыслили демократизацию и подверг- л и ее проверке на наличие гендерных предрассудков. Они также отметили, что нормы и правила, на которых построена и воплощается в жизнь западная демократическая модель, были экспортированы в международные органи зации и также подвержены влиянию гендерных предрассудков. Универсалистские заявления были интегрированы в такие международные нормы, как права человека, основанные на мужском определении прав. Несмотря на редкое включение в стандартные международные повестки, демократизация на всех ее уровнях, от глобального до локального, стала центральной темой феминистского дискурса теории МО. Призывая к такой форме демократии, которая развенчала бы угнетающую социальную иерархию, последователи феминистской теории начали построение моделей демократии, переопределяющих государство и его международную политику безопасности.

<< | >>

↑

Источник: Тикнер, Дж. Энн.. Мировая политика с гендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи, наступившей после «холодной войны». 2006

Еще по теме глава IV. Демократизация, государство и мировой порядок: гендерный подход: