Зина Мини-роМан на Правовую теМу

Зина(мини-романнаправовуютему)

Истина, даже ее малая крупица, никогда не дается человеку лег-

ко. К ней он пробивается через крушения иллюзий, страдания, беды.

обществе начинается гигантский тектонический слом.

Нечто подобное описано – понятно, через своеобразное авторское видение, с некоторыми историческими и художественными вольностями и намеренно уплотненным временем – в этом мини-романе (названном так исходя из сути его содержания) на правовую тему.

От войны – к праву

I

На подступах

МИр «гражданки» оказался совсем иным, чем ожидал Алексей. Правда, в Подмосковье, где расформировывался его корпус, даль-

ше – в Москве, куда смывалась после обеда почти вся сержантская братия, а потом – в веселом поезде до дома, первые недели в родном городе, – было все как надо. Именно так, как мечталось в сырых блиндажах и кровавой болотной жиже приленинградских топей. Почтительность окружающих, сверкающие счастьем и ожиданием лица девчонок, завистливые взгляды мальчишек, дома – мама, в первые дни обкормившая всякими забытыми вкусностями, хлебосольство в семьях родных и друзей, бутылочка и не одна к вечеру, ну и, понятно, сладостная пучина бабьего моря.

Но вдруг все это оборвалось.

Накатился серый беспросветный быт. растворились, исчезли кто куда дружки-фронтовики. Даже парней из дворового братства, Германа или Вовку, несколько раньше вернувшихся из армии, редко-редко удается увидеть (а ведь совсем недавно не отходили друг от друга). Один где-то учится; другой допоздна работает, тоже учится, на часов-

290

Зина (мини-роман на правовую тему)

щика. Зашел на днях к тете Маше, самой лучшей маме всей дворовой компании, она усадила, было, за стол «ко щам» и тут же, не скрываясь, разрыдалась – ее сын, Мишка, не вернулся, только вчера пришел ответ на новый запрос: «Да, пропал без вести».

Кончались деньги. В кино или в какую-нибудь забегаловку не сходишь. Становилось голодновато. Дома – пустой супешник, холодная картошка, остатки черствого хлеба. Мать приходит поздно, в темноте, готовит из ничего – брюква, какая-то зелень – один и тот же суп. Банку тушенки тянули по крошечке дней десять, были хоть видимость и запахи, теперь и это закончилось. В воскресенье съездили с мамой на новый огород (старый в обкомовской дачной зоне отобрали, маме даже не дали собрать выращенную картошку; новый – от остановки пригородного поезда два часа ходу), подкопали на огороде свежей картошки, Алеша притащил почти полный заплечный мешок. Мама напекла на каком-то странном, горьковатом масле картофельные оладьи. Прелесть!

Что же делать? Однажды сбегал на толчок – загнал новую гимнастерку, подкинутую впрок старшиной при демобилизации. Публика там – дешевка, мразь. Хотя встречались и солдаты из демобилизованных, и калеки. А дальше что? Не уходить же сюда – в коммерцию, на рынок? Недавно прошел слушок – на окраине города разбойничает группа былых разведчиков – неустрашимые и неуловимые. Ну что ж, и среди наших солдат попадаются всякие. Насмотрелся. Или просто бандюги-сволочи подстраиваются? И никто толком этим не занимается Или все это одни слухи, домыслы?

ПОрОй становилось нестерпимо скучно. Чем бы заняться? Книжки, что ли, перечитать – Маяковского, Блока, есенина? Впервые позавидовал ребятам из соседних частей. Укатили на Восток. Теперь там раскручивается жуткая, смертельная, но азартная схватка (в чем-то и жаль япошек – в 41-м ведь пощадили нас, не ударили в спину). А вообще-то, хотя на передовой и вблизи ее тяжко до невыносимости, – не так страшна сама смерть, как ее близость и ожидание. Но зато, как переступил какую-то черту (нет, не страха, какую-то другую), – азарт и лихость. Кто кого. Все можно. Без пощады.

ВЧерА во дворе встретил Германа. Спрашивает: «А ты, Леха, получил аттестат в школе? Некоторые ребята ваших классов уже получили.

291

Книга вторая. О любви

И тут Алексей вспомнил: в военкомате говорили, что по министерскому приказу тем, кто был призван в действующую армию из выпускного, десятого класса, директора школ вправе выдавать аттестаты по текущим оценкам.

Алеша сбегал в школу. Там все еще был госпиталь. Но старшина, дежуривший в госпитале, откуда-то знал о директоре (наверное, часто спрашивали). Он сказал, что директор школы, Иван Семенович, директорствует теперь в соседнем районе. Старшина назвал номер школы и сказал, как туда добраться.

Через полчаса Алексей был уже у директорской двери, которая выходила прямо в школьный коридор. Постучал и, не дожидаясь ответа, сразу открыл дверь. Действительно – Иван Семенович. Седой, совсем худой, лицо серое, скулы вперед, глаза впали. Сидит за столом, улыбается. Узнал сразу.

– Здравствуй, Алеша. За аттестатом?

Усадил рядом с собой. Порасспрашивал, а главное, поделился чем-то сокровенным, для него неожиданным:

– Ты знаешь, всех, кого до войны приходилось вызывать ко мне в кабинет, все до единого оказались на войне хорошими солдатами, а слыли хулиганьем. И я всех помню. По именам.

Алеша хотел было возразить («Нет, не все оказались»). Но не стал, потому что директор в общем-то прав: уличная драчливая допризывная подготовка – отличная тренировка к военной драке. Драка она драка и есть: всегда надо переступить какой-то порог. Как и на войне.

Потом они вместе стали вспоминать – какие у Алеши были оценки в девятом и десятом классах. Одну из оценок вспомнил сам директор:

«Помнится, по литературе была у тебя “пятерка”, в учительской даже читали твое сочинение». «И по истории – тоже, – добавил Алеша и дальше говорил одну правду: – А вот по химии, немецкому – “тройки”, по остальным, – в основном “четверки”».

– Ну, ладно, будем оформлять, – сказал директор. Он достал из шкафа бланк аттестата, быстро заполнил его, что-то записал в своем толстом журнале, грохнул по аттестату печатью и, не отдавая аттестата, спросил: «Ну и что ты собираешься делать дальше?»

У Алеши уже был заготовлен ответ:

– Хотел бы пойти в Юридический.

– Вот это правильно! Молодец! Тем более там деканом наш выпускник Абрам Моисеевич, он поддержит. Хотя, постой-ка, я схожу в соседний кабинет позвоню...

292

Зина (мини-роман на правовую тему)

Иван Семенович быстро пошел к двери, по дороге спросив: «У тебя сколько наград? До десятка? Это хорошо». Хлопнула дверь.

«Ага! – тут же подумал Алексей. – По поводу моего папани пошел советоваться, все ясно. Телефон у вас, Иван Семенович, есть и на собственном столе. – Да все, – успокоил он себя, – будет в порядке – маму уже наши органы терзали, а меня батальонный “смершевец” тоже потерзал, глаза таращил, но у нас, в войсках на передовой, все на виду, так что дал все же нормальную, как говорили девчонки из штаба, характеристику».

Вернулся Иван Семенович. Вручил аттестат, с чувством потряс руку. Сказал:

– Все в порядке. Только там большой конкурс – надо кое-что уточнить с директором («С органами», – про себя поправил Алеша). Приходи завтра, в обед ко мне.

Но уже следующим утром в щели двери Алеша нашел записку от директора, наверное, принесенную секретарем: «Алексей! Приходи в Институт прямо к Абраму Моисеевичу к 12 дня. Принеси фотокарточку – 3 на 4. С приветом – И.С.».

II

восторг

ЗДАНИе Юридического института находилось в центре города, рядом с Областным судом.

У входа в Институт сгрудилась пестрая толпа людей – и молодежи, в основном девочек, судя по всему, только что закончивших школу, и довольно взрослого народа, наверное, родители школьников. Через толпу, не сбавляя хода, нередко проходили молодые ребята в солдатской или офицерской форме. На входной двери висела табличка:

«Абитуриенты, демобилизованные из действующей армии, принимаются вне конкурса».

В кабинете декана никого, кроме самого Абрама Моисеевича, не было.

– А-а. Алексей Козловский, все в порядке. Я в курсе. Все решено. Иди сначала в спецотдел, в конце коридора.

Начальница спецотдела – дама райкомовского вида, в темно-синем кителе – ничего не говорила, лишь поздоровалась – буркнула, да-

293

Книга вторая. О любви

же глаз не подняла (наверное, возражала против приема «сына пленного» в Институт), переписала данные с солдатской книжки, потом сказала только: «Иди», – и выпроводила.

Зато в канцелярии девчонки беспричинно прыскали со смеху, стреляли глазками, долго наклеивали фотокарточку, все не отпускали, последняя, выдававшая студенческий билет, сказала: «А выкуп?» Алешка растерялся, ответил что-то невпопад, несуразное и глупое: «Только по письменному заявлению...» Ничего лучшего придумать не мог, недоумок. Позорище какое-то! Весь вечер страдал от этого.

ПерВОГО сентября Алексей пришел на занятия минут за двадцать до первого звонка. Аудитория № 1 (самая большая в Институте, как он потом узнал) уже была полна первокурсниками. Добрая половина – из армии, видно по гимнастеркам, кирзовым сапогам, да и вообще по лицам – слегка счастливым и слегка растерянным от чего-то до того неведанного. Главное же – полно красивых девчонок. И не былых школьных соучениц с бантами, а таких, у которых, как и у фронтовых девчонок, уже что-то прорывалось – таинственное женское. Все небесные создания, в красивых белых и цветастых блузках, где все видно и понятно – смотреть страшно. До таких не дотронешься.

Но главное все же – на небольшой невысокой сцене, где длинный стол, покрытый красным сукном. За столом плотно сидят серьезные дяди и тети, явно преподаватели, среди них Абрам Моисеевич. Посередине уже стоит высокий мужчина военной выправки (позже Алесей узнал – директор, из чекистов-отставников).

Председательствующий поднял руку – тишина. Все замерли. Сам представился: «Семенов Сергей Иванович, директор Института, доцент».

И вдруг – слова, самые нужные, точка в точку (прямое обращение к демобилизованным): «Вы – фронтовики и сейчас в тылу – тоже»,

«беспощадная борьба – с предателями, власовцами, хулиганьем и хапугами», «вы – наша надежда, страны и партии», «понятно, все по закону», «но главное всегда – воля партии и указания нашего гениального вождя товарища Иосифа Виссарионовича Сталина», «выше интересов трудящихся и коммунизма нет ничего».

«Правильно, – думал Алесей, – все правильно. Война продолжается. И враг еще страшнее, чем в открытом бою – изворачивается, ма-

294

Зина (мини-роман на правовую тему)

скируется; но тут вам, граждане хорошие, придется встретиться с теми, кого не проведешь, – с нами».

Выступил Абрам Моисеевич. Тоже поздравил. И тоже сказал: «Вы – надежда». В заключение краткого выступления заметил:

– После лекции по теории государства и права, которая состоится сейчас (приготовьте, пожалуйста, тетради), всем собраться по группам, здесь или на втором этаже, список по группам – на двери. Надо будет избрать и представить в деканат кандидата в старосты, комсомольцы – комсорга группы.

Тотчас все, кто сидел за столом на сцене, покинули аудиторию. Остался один – высокий, изящный, с неизменной улыбкой – Карел Зигмундович Адамс (так его представил декан), коммунистподпольщик, эмигрировавший из Польши или из Прибалтики еще 1930-х годах.

ДО ЧеГО Же здорово Карел Зигмундович говорит! Алексей не успевал записывать. Оказывается, истинное учение о государстве и праве создали только великие гении человечества Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. По этому учению государство – это не некий общий орган всего сообщества (как утверждают буржуазные шарлатаны), а машина подавления угнетенных классов. Право же – это всего лишь возведенная в закон воля господствующего класса. Во всех странах это – орудие класса эксплуататоров, угнетателей народа. Только у нас, в Стране советов, открыто провозглашена «диктатура трудящегося народа». Против эксплуататоров, угнетателей, спекулянтов. За светлое будущее всех людей труда. Словом, государство и право – явления сугубо политические.

Преподаватель Адамс продолжал говорить в том же духе. А у Алексея, писавшего лекцию, мысль работала уже сама, но в том же ключе (иногда его мысли и мысли преподавателя удивительным образом совпадали). Вот чего добивались фашисты, ярые агенты всех империалистов – стереть с лица земли государство трудящихся. И наши «союзнички» оказались хороши – тянули два года со вторым фронтом до той поры, пока мы уже в основном разбили фашистов, и все время пытались охмурить нас прелестями своей будто демократии и рынка, на самом деле – изощренной плутократии (хотя «студебеккеры» – классные машины, а мясная тушенка – пальчики оближешь!).

Алексей возвращался из Института в восторге. Вот настоящая наука. Экономический базис, политика, воля господствующего класса. Хотя чуть-чуть расстроился, когда избрали комсоргом (знал – много

295

Книга вторая. О любви

суеты, хотя кое-чему научился, когда два года был комсоргом в роте; тогда чуть было в партию не загремел – совсем суета сует). Под мышкой книга Ленина «Государство и революция» – надо будет вечером проштудировать. В общем – все прекрасно.

ПреДМеТы в Институте разные.

Теория государства и права, конечно, блеск. Кладезь премудростей. И надо же, Сталин организатор всех побед в войне с фашистами и он же – продолжатель дела Ленина, создатель подлинно научной теории государства и права, действительно, настоящий гений. Три стороны диктатуры пролетариата. Пять особенностей пролетарской революции. Все точно и ясно. Да и Карел Зигмундович, пусть и эмигрант и слова некоторые коверкает, но излагает все без запиночки. Не торопится, все записать можно.

Понятны общие дисциплины – политэкономия, история партии. Тут много схожего с тем, что есть в теории государства и права. На семинарах по всем этим дисциплинам – если знаешь высказывания товарища Ленина и Сталина, то и все другое можно легко наговорить – очень просто.

Ну зачем, спрашивается, римское частное право? С мудреными словечками – стипуляция, виндикация, эвикция. Для чего все это? Говорят для хозяйства. Но у нас ведь хозяйство социалистическое, есть план, там все расписано. Для всяких «юридических закорючек» есть арбитраж. Не выполняешь, – пожалуйста, в райком, а то и сразу в обком. Там же – нет дискуссий, не следуешь линии партии и – «партбилет на стол».

В общем, с учебой в Институте оказалось не так уж трудно. Остается много времени – делай что хочешь.

В седьмой группе подобрался народ хороший. Всего три девчонки. Остальные из армии. Часть ребят, хотя и в гимнастерках, но какие-то вялые, недотепы, видно, где-то кантовались во втором эшелоне.

Но в группе есть несколько славных парней, наверное, из боевых частей. Человек шесть. Быстро сошлись. На лекциях, на семинарах сидят рядом. Для них, как и для Алексея, главное – это то, что мы победители и что Праздник Победы продолжается. И потому с первой же стипендии в соседнем магазине закупили пива, чуть ли ни целый ящик (к нему «для крепости» – бутылочку белой). В полуподвальной студенческой столовке нашлась небольшая пустая комнатка, официально – «для сотрудников». Пришли две столовские девчонки – при-

296

Зина (мини-роман на правовую тему)

несли тарелку котлет. Веселились до вечера, пока столовка не закрылась. Пели песни – и довоенные («Чайка смело пролетела»), и военные («Эх, путь-дорожка, фронтовая»).

Команда стала складываться крепкая.

С тех пор и повелось (потом чаще всего в «комсомоле», в комнате общежития или у кого-нибудь на квартире) – каждый праздник, конференция, какой-то другой повод – веселимся, напоемся и натанцуемся – до предела. На полную катушку. Наше время. Заслужили. Достойны.

В СереДИНе УЧеБНОГО ГОДА начались сложности.

В конце декабря по некоторым дисциплинам пошли зачеты. Вещь нетрудная: почитал учебник вечерком накануне, небольшая шпаргалка с датами и именами, пришел к концу дня, еще кое-что из студенческих хитростей – и все, строчка в зачетке заполнена – «зачет».

В эти дни Алешу как-то вызвали к декану, прямо с лекции.

Абрам Моисеевич в кабинете был не один. рядом с ним за столом – крупный мужчина в гражданском, но явно – «военная косточка» («Интересно, какая?» – подумалось Алеше; впрочем, все сразу определилось). «Военная косточка» представилась сама:

– Зови меня Иван Иванович. А вопрос к тебе пока один. Почти теоретический. Скоро твой отец освобождается из фильтрационного лагеря. Я, как у коллеги, хочу узнать твое мнение – правильно ли его больше двух лет держали в лагере?

– Ну, в общем, правильно, – не задумываясь ответил Алексей, – общий порядок приказом товарища Сталина установлен.

– А как же с презумпцией невиновности? – спросил Иван Иванович. И по этому вопросу Алексей, не задумавшись (по «теории недавно об этом говорили»), сказал с убежденностью:

– В обстановке диктатуры пролетариата (в этот миг Абрам Моисеевич выразительно посмотрел на своего гостя) да при ожесточенной войне с империалистами действуют другие правила – впереди всего интересы и победа трудящихся. Тут не до всякого буржуазного хлама и формалистики.

– Молодец! – сказал Иван Иванович. – Впрочем, этот «хлам», может, как учит товарищ Ленин, и понадобиться. Когда потребуется. Нужно только – это ты верно заметил – при всех юридических хитросплетениях не забывать главного: всегда оставаться партийцем, большевиком, солдатом товарища Сталина. А отец твой скоро вернется – у него все в порядке.

297

Книга вторая. О любви

Теперь основной вопрос, из-за которого я пришел сюда. Здесь, в Институте ты замечен как настоящий фронтовик, патриот, преданный родине. Знаем, был в армии комсоргом роты. И есть предложение кооптировать тебя в институтский Комитет комсомола. У нас с патриотическим, большевистским воспитанием не все просто. Вот и в Институте еще есть остатки дореволюционной профессуры, притом, как хорошо известно, кадетской выучки, не всех их в свое время почистили. А они вдруг кумирами становятся у молодежи. Так что работенки у нас хватает.

А ведь вы, фронтовики, – продолжал Иван Иванович, – резерв на будущее выдвижение в руководство прокуратуры, следствия, судов. Кого же еще? Там ведь сейчас чуть ли ни одни болеющие пенсионеры. Хотя и преданные партии. Но сейчас-то кем их заменить? Недаром в ЦК готовится постановление о юридическом образовании. Может, придется особые школы организовать. Курсы.

Ну, ладно, Алексей, все пока, – сказал Иван Иванович. – Иди теперь в институтский комитет комсомола. Там тебя ждут. По секрету скажу, вопрос уже решился наверху и на парткоме, – сказал, прощаясь Иван Иванович.

...Алексей ушел от секретаря институтского комитета только под вечер. Виктор Сафонов, с 3-го курса, парень будто ничего, представительный, был всю войну комсоргом на танковом заводе, выезжал на фронт. Сказал Алексею:

– Ты по рекомендации сверху партком прошел. Знаешь? Приступай, знакомься с делом в комитете. А развернемся в следующем году. Сейчас же – все силы на учебу, жми на всю катушку – чтобы одни «пятерки». В парткоме сказали, что нашему Институту одну Сталинскую стипендию выделили. Надо бы не упустить. А то много всяких умников. Домой Алесей шел в радостном, приподнятом настроении. Признают. Ценят. Но было что-то тревожное. Будто все связывалось с каким-то строгим заданием. И не спросили: хочешь – не хочешь. И даже,

кажется, с каким-то намеком упомянута связь с отцом, его судьбой.

III

Суета

ПОТЯНУЛИСь нудные студенческие дни.

Впрочем, не совсем нудные. Каждый перерыв и какое-то время после лекций Алексей в Комитете. Сначала просто сидел, читал протоколы, другие бумаги, отмалчивался, на вопросы: «Кто?», отвечал:

298

Зина (мини-роман на правовую тему)

«Прикомандированный от масс». Учился шутить. Потом включался в общие разговоры, вставлял порой свое словечко. Комитетчики и секретари курсов привыкли к нему – свой парень, фронтовик, веселый. Несколько раз участвовал в каких-то комиссиях, проверках. Но Сафонов после лекций нередко выпроваживал Алексея в библиотеку, домой:

– Иди овладевай. еще успеешь, насидишься.

Как-то незаметно «образовался» у него и близкий приятель, друг – Илья. Тоже из демобилизованных, однокурсник, член партии, выполнявший по заданию парткома в комитете «кураторское» поручение, чтобы ребята там не увлеклись самодеятельностью, которая их не касается. Алексей и Илья быстро сдружились, тем более что жили в соседних домах. Вместе рысцой (две остановки – на трамвае) прибегали на занятия. рядышком – на лекциях и семинарах (договорились в деканате, чтобы Илью перевели в группу Алексея). И домой частенько вместе. На всякие междусобойчики – тем более.

Жаль только, что хотя Илья и большая умница, и партиец, да еще

«куратор», но политически неряшлив, не тверд в убеждениях. Тянет его к какой-то отсебятине. Однажды заявил, что победа над фашистами – это, как считает большинство фронтовиков, еще «не торжество социализма», здесь еще много работы и много вопросов. Каких это «вопросов»? Ну, ничего, милый Илья, скоро ты и сам поймешь, что безусловная вера в социализм и дело товарищей Ленина и Сталина – основа настоящей юридической подготовки и будущей работы. И вообще всей нашей жизни.

Учеба шла нормально. Взял за правило – лекции и материалы семинаров изучать в тот же день, когда проходили на лекциях, семинарах, практических занятиях. Задания тоже (порой в перерывах, между заседаниями) выполнял сразу, как только задали, опять-таки в тот же день. От всего этого получался выигрыш. Действительно, на занятиях, потом на экзаменах шли одни «пятерки». И все к этому стали привыкать. И свободного времени – в достатке.

Лето прошло незаметно. Месяц с перерывами вкалывал на мамином огороде – повыковыривал и вытащил с участка все камни, дважды все перекопал, соорудил небольшой навес с будкой-сарайчиком для инструментов, рабочей одежки. Пару недель кантовался в Доме отдыха по бесплатной путевке от Комитета – отоспался, подурил, натанцевался. Но уже в августе Алексея включили в приемную комиссию – при-

нимал документы, проводил собеседования.

В Комитете Алексея сразу назначили «куратором» первого курса. Среди новых первокурсников было немало своего брата – демоби-

299

Книга вторая. О любви

лизованных, но еще больше тех, кто работал на заводах «по броне», и просто выпускников школ. Среди школьниц – еще больше писаных красавиц. Одна – с золотой медалью, секретарь школьного комитета городской школы Наташа, – высокая, короткая стрижка, пронзительный взгляд голубых глаз, – не устоишь. Пригласил, было, «сбегать в кино», но она так взглянула – мурашки по коже. Ну что ж, таким и должен быть комсомольский вожак. Лестно быть с такой девушкой рядом, показаться на людях. И вообще бы. Удалось повернуть разговор на то, что Комитет будет рекомендовать ее секретарем бюро курса. А на занятиях чудесные события – пошли специальные дисципли-

ны. Гражданское право, уголовное право.

Особенно уголовное право («советское, социалистическое») – как раз то, что надо. Вот оно – главное орудие в беспощадной борьбе со всякой нечистью. Илья почему-то увлекся старьем – гражданским правом.

Читал лекции и вел практические занятия по уголовному праву бывший прокурор района, Озеров Виктор Михайлович. Он временно исполнял обязанности завкафедрой (вскоре из Москвы должен приехать на эту должность какой-то знатный специалист). Виктор Михайлович знал много любопытных происшествий из практики, поучительных уголовных дел, напирал на то, что основные статьи Уголовного кодекса нужно знать доподлинно, лучше – наизусть. «если хотите быть хорошими юристами, – говорил он, – нужно быть верным партии и знать наизусть все абзацы и пункты». Это, по его словам, – самое важное на практике. Чтобы ни один адвокат вас по знанию закона не сбил, да и всяких случайностей при прохождении дел, особенно в суде, при этом куда меньше.

В ИНСТИТУТе с прошлого, 1946 года было организовано студенческое научное общество. Кружки по кафедрам.

еще весной Алексей раза два забегал на кружок по теории государства и права. Оказалось, к сожалению, не очень интересно. Тот же материал, что и на лекциях. Диктатура пролетариата. Вероломные троцкисты, фактически – обычные террористы, убийцы. Хотя ведет кружок Карел Зигмундович и говорит он также красиво, изящно.

А вот на кружок по уголовному праву Алексей после каникул пришел одним из первых. Да вообще там собралось полкурса. Пришлось переходить в другую, более просторную аудиторию.

Виктор Михайлович вел кружок особо. Он не лез во всякую теорию, а приносил ворох уголовных дел, которые слушались в облсу-

300

Зина (мини-роман на правовую тему)

де. Со сложной фабулой и непростой квалификацией. По какому-то интересному делу или даже группе дел устраивалась долгая дискуссия. Приходили другие судьи, студенты только что открытой Юридической школы, обычно практики-партийцы, которым вскоре уже предстояло идти «на должность». Орали, доказывая свою правоту, до хрипоты.

Однажды Алексей во время всех этих словесных баталий устроился у кипы принесенных из облсуда дел. Среди пухлых фолиантов вдруг обнаружилась небольшая стопка тонюсеньких дел – 4–5 страниц, не больше. Алексей полистал – на первой странице «обвинение» – данные о лице, перечисление деяний, квалификация. А дальше поразительно однотипные – «участие в троцкистской группе», «подготовка покушения на секретаря обкома тов. Кабакова», «чтение подрывной литературы» и пр. На следующей странице – добровольное чистосердечное признание «во всех инкриминируемых» контрреволюционных акциях. Показание о других лицах, участвовавших в группе. Длинный список всех участников (после каждой фамилии красным карандашом – крестик, синим – минус, а это что?). На последней странице –

«приговор», тоже с однотипным содержанием: «расстрел с конфискацией всего имущества; родственники отселяются».

Алексей неожиданно поднялся с места и, прерывая очередную словесную дуэль, напрямую спросил преподавателя, подняв над головой стопку только что просмотренных дел:

– Виктор Михайлович, а это что за дела? Мы их тоже будем обсуждать?

Виктор Михайлович внезапно побледнел, резко сорвался с места, подбежал к Алексею и, выхватив стопку дел из его рук, быстро положил их в свой портфель. И сказал что-то не очень ясное, не совсем вразумительное:

– Это все Мария Петровна перепутала. Не работать ей больше – на этот раз ее не простят. Не обращайте внимания. А теперь продолжим... На душе Алеши стало горько. Он посидел еще немного. Потом незаметно ушел. На занятия кружка он больше не приходил. Илье он об

этом происшествии не рассказывал.

В НОЯБре 1946 года, в канун Великой Октябрьской социалистической революции из Министерства пришел приказ с изложением Постановления Правительства о назначении Козловскому Алексею Сергеевичу стипендии имени товарища И.В. Сталина (Сталинской стипендии) – ежемесячно почти преподавательский оклад.

301

Книга вторая. О любви

IV

Новый завкафедрой

АЛеКСей ЗНАЛ, что состав преподавателей в Институте неровный. Ну, теория государства и права – это особая статья. Здесь во главе – коммунист-эмигрант, как бы гость страны, оригинальный и интересный, – Карел Зигмундович Адамс. есть в Институте крупные ученые-правоведы, профессора. Но они – специалисты по тем вопросам, которые были мало интересны Алексею: по гражданскому праву, по гражданскому процессу, с ними вообще никаких контактов (к тому же он помнил характеристики и оценки, которые еще на первом курсе дал этим «пережиткам старого» Иван Иванович в наставительной и жесткой беседе у декана). Да какие с ними могут быть контакты? И что там интересного нашел Илья? Лекции и практические занятия – так себе, ни то, ни се, действительно, формалистика и схоластика, далекие от реальной жизни, в особенности от тех грандиозных исторических процессов и строек коммунизма, которые по указаниям товарища Сталина разворачиваются в нашей стране – стране трудящихся.

Но вот на кафедрах, которые находятся на самом острие политической жизни и борьбы, особенно уголовного права, уголовного процесса, криминалистики, ведущие преподаватели – почти сплошь работники юридической практики, и действующие, и отставники, – прокуроры, следователи, адвокаты. Говорят, что большинство «остепененных», дипломированных преподавателей этих дисциплин, ранее работавших в 30-х годах, оказались предателями, врагами народа. Сейчас здесь в основном – практики. Конечно, в привлечении юристов-практиков есть немалый плюс – прямая связь с жизнью, яркие примеры, любопытные следственные и судебные дела. Вместе с тем, если сравнить с преподаванием на других дисциплинах (как теория государства и права), – уровень тут недостаточный, нет глубины, основательности. Хотя тоже постоянно делаются ссылки на Маркса, Ленина и Сталина, но каких-то серьезных выводов из высказываний этих великих ученых, по сути корифеев науки, не делается. А жаль.

Теперь же ситуация, видимо, изменится – со дня на день из Москвы должен приехать на должность завкафедрой уголовного права доцент Воропаев Арсений Николаевич, признанный теоретик, вскоре он защищает докторскую диссертацию – «Советское уголовное право как новый исторический тип права и науки».

302

Зина (мини-роман на правовую тему)

ВОТ ОН и приехал. С какой-то маленькой, неприметной женщиной или девушкой. Устроился прямо в учебном здании, в особом блоке для преподавателей.

Интересной была первая лекция, которую Арсений Николаевич читал студентам. Пришел в красивом, хорошо отутюженном коричневом костюме, со стрелками на брюках, широкий бежевый галстук. Большие, в роговой оправе очки. Стопка книг в руке.

Тема лекции наисложнейшая – «Государственные преступления». разобрал 58-ю статью Уголовного кодекса по косточкам и тут же – ссылка на библейские древности (оговорившись, – «простите»). Оказывается, даже в библейских мифах, которые и здесь служили господствующим классам, «измена», «предательство» шли под знаком Иуды, когда изменник родины – страшнее преступления нет – самим своим деянием ставил себя и весь свой род вне данного человеческого сообщества. Он как бы сам становится на тропу войны против своих, отторжения ото всех соплеменников. И тут как-то незаметно лектор вернулся к статье 58, к той ее части, которая касается измены родине, и сказал о том, что «вот почему» по закону и по применению этой статьи на практике и у нас вполне логично и сообразно истинно человеческим началам признавались ответственными и близкие «иуды», предавшего Отечество. Как же иначе?

Только вечером перед сном у Алексея мелькнула мысль: «А если ближайший родственник ничего не знал о данном деянии вообще?» И тут же сам себе возразил: «Ну как же не знал? родственник же ближайший! Даже дома – смотри в оба. И вообще, значит, тут во всей этой братии был какой-то настрой...» Мысль не удалось додумать – сон сморил Алексея. Утром в суете дел вечерние сомнения и не вспомнились.

ЧереЗ несколько дней в большой («обеденный») перерыв в комитет комсомола пришел Арсений Николаевич. И весело спросил:

– Ну, где тут у нас Сталинский стипендиат?

В комитете все замерли. Алексей, писавший в это время какую-то бумагу, вскочил с места. руки по швам.

– Слушаю вас, Арсений Николаевич, – выпалил он.

– Да ты садись, садись, – прямо на «ты», умиряя пыл Алексея, сказал высокий гость. И сам присел рядом с Алексеем, – у меня всего несколько слов. если сможешь после занятий (у вас, кажется, три пары. Так?) приди минут на пять на кафедру. Небольшое дело. Сможешь? Ну, чудненько, до встречи. Жду.

303

Книга вторая. О любви

Как только закончились лекционные занятия («третья пара, две спаренные лекции – История партии») Алексей бегом по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, – на третий этаж, где расположен кабинет кафедры уголовного права.

Арсений Николаевич сидел в кресле во главе большого «заседательского» стола. Тут же сидели по бокам стола и стояли рядом с шефом несколько преподавателей, сотрудников, еще кто-то, возможно, старшекурсники. Увидев Алексея, заглянувшего в кабинет, Арсений Николаевич сразу же встал и, сказав своим сотрудникам: «Не расходитесь. Срочный вопрос. Три минуты», – пошел к другому, свободному концу стола, приглашая туда же Алексея.

Присев рядом с Алексеем, он сказал сразу, без обиняков:

– Я приглашаю тебя работать при нашей кафедре. Я знаю, что ты уже был пару раз на кружке. Можешь, если будет время, продолжать работать в кружке, мы его сейчас реорганизуем, а можешь заниматься наукой прямо на кафедре под моим руководством. Главное, чтобы ты сейчас уже начал хорошую теоретическую работу, которая потом выльется в дипломную работу, которая, как я думаю, должна вылиться во что-то еще, более крупное. Согласен? Ну вот и ладненько. Приходи через дня два – договоримся о теме и о методике. Вот и все. Жду тебя после третьей пары, здесь же. Пока.

Через два дня Алексей договорился с шефом о теме («Советское уголовное право на охране советского человека»). Договорились и о том, что Алексей по своему желанию, если позволит время, будет приходить на заседания кружка. Но это как получится. К шефу же – каждый месяц в первый вторник (после третьей пары) – обязательно со всеми наработанными материалами. «На всякий случай» шеф написал на отдельной бумажке номер своего домашнего телефона.

– Звони в любое время, – сказал он. – А если потребуется и заходи, я живу тут, в учебном здании, за широким коридором на втором этаже – дверь с табличкой «Преподаватели», моя комната 5-я.

V

Жена? Дочь?

АЛеКСей постоянно помнил, что главное для него сейчас – это его настоящая теоретическая работа, которую поручил ему Арсений Николаевич.

На первый взгляд тема – «Советское уголовное право на охране советского человека» – довольно проста. Основные идеи ясны и оче-

304

Зина (мини-роман на правовую тему)

видны. И тут на помощь приходят многочисленные высказывания на этот счет классиков марксизма-ленинизма, из которых как раз в это время Алексей создавал на кафедре картотеку.

Но не исключено, что в его теме есть и такой поворот, который не только довольно важен с позиций ленинско-сталинской теории, но и имеет более глубокое, общечеловеческое значение. Ведь человек, личность может получить действительную, реальную защиту только тогда, когда обеспечена охрана «трудящихся масс», «эксплуатируемых классов», людей труда, обездоленных. Может, это настоящее научное открытие?

С таким «поворотом» темы, с возможностью повернуть ее на «общечеловеческое звучание» (сам придумал фразу, здорово?) Алексей поделился с Арсением Николаевичем на первой же встрече, во вторник следующего месяца. Шеф сказал:

– Молодец! Ты и впрямь творческая личность.

Сказав это, шеф вдруг задумался. Потер себе виски, вздохнул, а затем продолжил:

– Меня только смущает твоя ссылка на «общечеловеческое звучание», нет ли тут отступления от классового принципа?

Алексей хотел, было, возразить шефу. Но не стал. Зачем? Стоит ли вступать в пререкание с авторитетом? (и все же по душе что-то болезненно скребануло, слегка испортилось настроение – а это почему?).

В СЛеДУЮЩИй рАЗ, когда Алексей пришел на кафедру для отчета, лаборант Эльвира Карловна, старожил кафедры, мать-хранительница, лет двадцать на одном месте, сказала:

– Леша, позвони шефу, он приболел, на кафедре не будет, а с тобой хотел бы встретиться дома.

Алексей позвонил прямо с кафедры. Арсений Николаевич ответил: «Это ты, Алексей? Заходи. У меня ничего особенного. Немного приболел».

Алексей пошел искать жилье шефа.

Оказывается, за широким коридором, сразу за дверью с табличкой

«Преподаватели», есть еще узенький длинный коридорчик, где у глухой стены хранятся всякие бытовые вещи – коляски, велосипеды, корыта, какие-то ящики, корзины. А с другой стороны, вдоль всего узкого коридора, комнаты с номерами.

Дверь пятой комнаты (или квартиры?) задрапирована цветастым коричневым материалом, посередине белый кружочек, внутри которого выписана ярко-красной краской цифра «5». Алексей нажал кнопку

305

Книга вторая. О любви

звонка, раздалось легкое дребезжание за дверью, тотчас же открылась дверь и из нее вышла молодая женщина. Белая открытая блуза, туфли на высоких каблуках, толстая рыжеватая коса вокруг головы, широко открытые глаза. В ответ на Алешино «здравствуйте», она сказала:

– Заходите, Алеша (я не ошиблась в имени?), Арсений Николаевич ждет вас.

Что-то заставило Алексея секунду-другую, не отрываясь, посмотреть в глаза хозяйке. Дочери? Жены? – кто знает? Хозяйка не отвела глаз, сказала только:

– Проходите.

В комнате два больших резных шкафа, от пола до потолка. Большой диван и обеденный стол чуть ли ни во всю комнату. Угол комнаты отгорожен высокой, до потолка, занавеской – там наверняка что-то вроде спальни.

У окна письменный стол и этажерка. За столом и сидел шеф. (Направляясь к нему, Алеша задумался: «А где же книги? Впрочем, все понятно – в шкафах, в письменном столе; может, это вообще дурной тон красоваться книгами, выставлять их напоказ?»)

Арсений Николаевич, действительно, на вид был вполне здоров.

Он сразу усадил Алексея рядом с собой. За стол села и хозяйка.

– Зина, – развернувшись в кресле, сказал Арсений Николаевич, – тебе не пора сходить в домоуправление? Там просили зайти.

– Нет, – коротко ответила Зина. («Ага. Значит, Зина. Наверное, все же молодая жена; и с характером», – мелькнула мысль у Алексея.) Арсений Николаевич отодвинул свое кресло так, чтобы оно бы-

ло развернуто спинкой к столу, и продолжал, обращаясь только к Алексею:

– Я долго думал насчет твоего выражения – «общечеловеческое звучание». И поначалу хотел тебе резко возразить. А потом передумал. Ты способен сам докопаться до сути. И может, даже собрать материал для эффективной контрпропаганды. В моей работе – это тоже наименее разработанный раздел. И мне здесь представляется очень существенным основательно порыться в зарубежной литературе. Может быть, как раз твоя тема – «Советское уголовное право на охране советского человека» – даст возможность вести серьезный бой с нашими врагами на этом остром участке идеологического фронта и разоблачить аргументацию тех, кто отстаивает буржуазный тезис о неких общечеловеческих началах в праве. Врага надо знать.

– Я согласен с вами, – сказал Алексей, – тем более что это вообще интересно.

306

Зина (мини-роман на правовую тему)

– Насчет «интересно» ты брось, – заметил шеф. – Тут не интерес и не любопытство, а строгий, жесткий классовый подход, от которого ни на секунду нельзя отступать. Так что при работе над темой ты охвати литературу пошире. Я уже попросил Эльвиру Карловну взять в директорате для тебя допуск к закрытым архивам библиотеки. Пошуруй там. Вдруг найдешь что-нибудь новенькое, любопытное – то, что пойдет на пользу нашего марксизма-ленинизма.

Ну, ладно, – заключил Арсений Николаевич, – иди. До следующей встречи на кафедре.

Алексей, сказав: «Спасибо. До свидания», – пошел к выходу из комнаты.

Зины за столом уже не было. Да и очередной встречи, как выяснилось впоследствии, не было тоже.

VI

Чужой мир

АЛеКСей пропадал в библиотеке целыми днями. Как только закончится третья или даже вторая пара – он уже в читальном зале, причем – в особом, своем.

Завбиблиотекой, Лилия романовна, прочитав допуск с подписью директора, сразу же спустилась вместе с Алексеем в полуподвал, где находилось книжное хранилище, в том числе – архив, открыв скрипучий массивный замок, пропустила его в отдельную глухую комнатушку. При этом она сказала:

– Вот тебе и закрытый архив. Отбери все, что нужно для работы. Будешь работать вот тут, в маленькой комнатке, а после работы – сдавать все книги мне.

Лилия романовна открыла небольшую, свежевыбеленную комнатку – маленькую, но уютную: стол, стул, небольшая полка, даже старенькое кресло. Отдала ключ от комнатки Алексею и наказала:

– Книги сначала принесешь мне, зарегистрируем, а потом с книгами обратно сюда, в этот «свой кабинет», а после работы сдашь книги тоже мне.

КНИЖНОе ХрАНИЛИЩе оглушило Алексея. Гигантский непонятный мир. Чуждый и враждебный.

Дома, как он помнит, книг не было. Только на отцовской тумбочке – томик Сталина «Вопросы ленинизма». Да на шифоньере – толстый, без обложки роман, который иногда, кажется, на одном и том

307

Книга вторая. О любви

же месте, читала мама. В школе – одни учебники и книги по школьной программе – Пушкин, Толстой, Горький, Маяковский. Был еще Жюль Верн, и – Гайдар, «Тимур и его команда». Эти новые книжки, конечно, блеск – то, что надо!

Здесь же – кошмар. Глаза разбегаются. С ума можно сойти. Тысячи имен и названий, о которых даже и не слышал. Иные книжонки – откровенная провокация, выпады против трудящихся. Алексей подобрал несколько изданий, о которых от кого-то слышал или помнил по критическим оценкам «классиков», – руссо, Спенсера, Монтескье, Локка, из наших – Бердяева, Чичерина, Покровского, попались и совсем недавние издания или извлечения из них, такие как сшитые, в картонной корочке страницы из какого-то журнала некоего Обермаса (подумалось: «Не изъята ли эта самоделка у кого-то из врагов народа?» – тогда это вообще находка).

Алексей сбегал с кипой книг наверх, к Лилии романовне, зарегистрировал книги в каком-то особом журнале и вернулся обратно в свой

«кабинет» – работать.

Он сразу решил – все книги, которые выбрал, внимательно читать и прорабатывать не будет. Он сегодня-завтра просмотрит, выберет наиболее важные книги, две-три, и вот их уж проработает основательно. Потом, по ходу дела, можно обратиться и к другим фолиантам. Уже к вечеру того же дня Алексей твердо знал, что будет пока заниматься только книгой Покровского (ведь будто бы «наш», из россии) и брошюркой Обермаса. Для разнообразия, как он нередко де-

лал, один час – книгу, следующий час – брошюру.

Сначала Алексей воспринимал все, что говорилось в этих книжках, как сугубо враждебные выпады. Причем – нелепые.

Но ведь это как раз и нужно для работы Арсению Николаевичу. И ему тоже. Вот, например, Обермас (он в предисловии каким-то неизвестным автором назван «крупнейшим и наиболее талантливым философом современности»). О чем же он пишет? О демократии. Пусть демократия, притом, разумеется, не формальная, не фальшивая, а подлинная, нужна и социализму. Но, по его словам, универсальным ядром конституционного государства является не только демократия, но и – представьте себе! – «права человека»! Человека как такового. То есть человека вообще – не только трудящегося, советского солдата, стахановца, другого труженика, но и любого пьяницы, фарцовщика, преступника. Ничего себе! А дальше вообще одни парадоксы и противоречия. Этот «великий философ» пишет даже, что (и тут Алексей записал цитату) «права человека обладают нормативным приоритетом

308

Зина (мини-роман на правовую тему)

перед демократией». Вот тебе на! Выходит, какие-то права фарцовщиков, спекулянтов, террористов являются нормативным началом даже для демократии. Куда уж дальше?

Вот что на поверку получается от рассуждений будто бы гениального современного философа. Но это на Западе, где полно всяких извращенцев (кое-что Алексею довелось увидеть и самому; порой и впрямь перед всем этим устоять непросто).

Но ведь и у нас, в россии, совсем недавно, в самый канун победы народа во главе с Лениным и Сталиным над кровавым царизмом, также встречалось такое. еще и похлеще. Книга Покровского, как будто бы с безобидным названием (о проблемах гражданского права), написана летом 1917 года, всего за несколько месяцев до Великого Октября. Но начав изучать книгу, вот на какие слова сразу же наткнулся Алексей, с головой выдающего нашего правоведа. Слова такие (их Алексей тотчас выписал, рассчитывая при первой же встрече показать такой перл Арсению Николаевичу): «...есть такие “неотъемлемые права человека”, которые никаким законом уничтожены быть не могут, которые даже для государства в целом недосягаемы».

Вот так! Угнетатель народа, грабитель народных богатств, купающийся в роскоши и в разврате, а его права государство даже тронуть не смеет. Причем этот царский профессор напрямую связывает такое положение дел с личностью. Он даже утверждает (эти слова Алексей тоже выписал): «Самоутверждение личности достигает здесь в юридическом отношении своего кульминационного пункта. Некогда безгласная овца в человеческом стаде, она заявляет теперь претензию на роль равноправной с государством державы с правом суверенитета на некоторой собственной территории». «Какие тут еще нужны комментарии?» – думалось Алексею.

Недаром в россии того времени началась полная анархия, а потом грянула Гражданская война! Спасибо товарищам Ленину и Сталину, что сумели с помощью диктатуры пролетариата (которая, как известно, является настоящей демократией для людей труда) остановить все это безумие.

АЛеКСей в этот день ушел из библиотеки слегка расстроенный. Конечно, раскритиковать всю эту писанину, на которую он обратил внимание сегодня, можно. И даже подыскать довольно суровые слова на этот счет не так уж трудно.

Но все ли здесь так просто? Почему все эти зарубежные и наши дореволюционные обществоведы (не все же они непорядочные люди?

309

Книга вторая. О любви

Негодяи?), по сути дела, говорят об одном и том же, ведь и в других книгах, которые он смотрел, подобной писанины – пропасть? В чем тут подоплека? Каковы основания для такого воззрения?

Ведь не случайно же даже наши профессора-цивилисты (говорили, что кто-то из них был учеником Покровского, во всяком случае, они наверняка слушали его лекции) обучают и разрабатывают именно гражданское право – пусть уже в наших новых советских условиях.

Ох, надо бы во всем этом разобраться (хотя это и выходит за пределы прямого задания шефа). И не стоит ли, пользуясь случаем, почитать, например, книгу Покровского просто так, вне задания, для себя, нет ли там, действительно, чего-то интересного?

VII

встречи

НО ПОЧИТАТь Покровского «просто так», «для своего интереса» сразу не удалось.

Где-то часа в два-три Алексей сбегал в столовку, подкрепился на полную катушку. И только он просмотрел прежние записи (попутно удивляясь: «Ну, что тут особого? есть и что-то дельное»), как прибежала девчушка из комитета – срочный вызов к «самому». Оказывается, ЦК срочно затребовал прошлогодний отчет, нужно посмотреть, что-то отредактировать.

За книги Алексей вновь взялся уже вечером. Он открыл книгу Покровского наугад, посередине – там, где автор утверждает, что во все времена толчок в развитии общества происходил тогда, когда работники, организаторы производства, другие активные члены общества обретают свободу, условия для предприимчивости, активных действий на грани риска, личной ответственности за успех дела. И что, значит, в центре всего этого – не просто человек (об этом, кажется, все говорят), а его права, так сказать, «суверена». Кем бы ты ни был в данный момент – крупным полководцем, земледельцем, дворником, изобретателем. Пока не нарушен закон.

И тут же возникла мысль – не это ли сейчас стали делать у нас под маркой кооперации, хозрасчета, самоокупаемости? Только Алексей стал думать об этом, как в библиотеке начали тушить свет, и в его кабинет-каморку заглянула Лилия романовна:

– Леша, быстро, неси книги наверх! А потом на выход – библиотека закрывается.

310

Зина (мини-роман на правовую тему)

Голова у Алексея была тяжелая, горячая. Что-то смешалось в мыслях, «заклинило».

Алексей вышел на крыльцо Института. Пройтись, что ли, по аллее до выхода на бульвар, где погрохатывают трамваи?

Когда он прошел уже полдороги, то заметил на одной из скамеек у столба с ярким фонарем одиноко сидящую женщину. Она сидела в накинутом капюшоне, опустив голову.

Но в тот момент, когда Алексей подошел ближе к скамейке, женщина подняла голову.

Боже мой, да это же Зина!

Зина встала со скамейки и сказала:

– Здравствуй, Алеша. Я ждала тебя. Давай присядем ненадолго.

Я тебя не задержу. Всего несколько слов.

И только они сели, как Зина, глядя широко открытыми глазами в глаза Алексея, быстро сказала:

– Алеша. Уходи, уходи от него. Он («Он», – сообразил Алексей, – это его шеф и ее муж, Воропаев Арсений Николаевич) страшный человек, не знает пощады. Я очень боюсь за тебя. Уходи, будь, пожалуйста, как можно дальше от него...

В этот момент слезы ручьями потекли по ее лицу. Зина быстро закрыла глаза ладошками. Но слезы все равно стекали по лицу, около запястий рук выбивались наружу. Но Алексей смотрел не на них, а на пальцы Зины, на ногти, покрытые красным лаком. Потому что кончики ногтей были неровными, в каких-то черных зазубринах, будто с тонкими черными подтеками внутри ногтей.

Алексей вдруг весь напрягся, напружинился. Он уже видел такое, когда освобождали один из лагерей в Польше, – такие руки и такие пальцы. Он резко оторвал руки Зины от ее лица, сжал их и поднес к своим глазам.

– Это что? Иголки? – жестко спросил он Зину.

– Зачем ты спрашиваешь? – вопросом и также жестко ответила Зина, слезы будто высохли. – Ты знаешь, что это может быть?

Он почувствовал, что Зина пытается освободить руки, которые он все еще держал. Затем рывком выдернула их, он увидел на миг ее лицо, залитое слезами. Она резко поднялась со скамейки и быстрым шагом пошла прочь.

Алексей встал и стоял, пока не хлопнула входная дверь Института.

ДОМОй ПрИШеЛ отец.

Случилось это ночью. Мама и Алексей уже крепко спали.

311

Книга вторая. О любви

Мама первая в одной только рубашке подбежала к входной двери. Ничего не спрашивая, одним движением открыла замок (он, судя по всему, был закрыт всего лишь на один оборот) и повисла, поджав ноги, на отцовской шее: «Сережа, Сережа, наконец-то». А приблизившемуся Алексею, крикнувшему: «Привет, папа», молча из-за спины выразительно и резко махнула рукой. Алексей понял: «Уходи к себе. Приходи потом».

...Когда через час Алесей пришел на кухню, он увидел отца в белой рубашке и старых гражданских брюках, всю разнаряженную мать. На столе – бутылка водки, три стопки, пара открытых консервных банок, тарелка со свежесваренной, неочищенной («в мундире»), дымящейся картошкой.

Отец, видимо, уже принял стопку и, очищая жгучую картофелину, рассказывал:

– Воевал я как все. И не плохо, и не хорошо. «Хорошо» вообще не бывает, разве что у генералов, в мемуарах, да у некоторых новобранцев, на день-два хватает. А для солдат – это тяжелая работа на краю смерти, когда надо подавить свою трусость, уберечься и убить другого человека – в другой солдатской форме. И выполнять приказы, подчиняться. В видениях только – ночью, иногда днем перед боем – дом, родные, ты, Алексей. Иногда, впрочем, жизнь бросает в самую бездну, там, наверное, бывают герои. Но я не видел, не встречал, хотя два года был под Ленинградом.

Все трое – отец, мать, Алексей – налили по полной и чокнулись

«за возвращение», и отец продолжал:

– Сначала скажу, почему после оправдавшего меня решения суда я больше года не приезжал. Был, оказывается, протест прокурора, полагавшего, что недопустимо проявлять мягкотелость в отношении

«приверженца власовцев». Ну и в зоне решили воздержаться. Так что всегда на готове наш надежный меч диктатуры пролетариата.

А теперь – о том, почему все это произошло. Произошло все это – начинайте удивляться – из-за вашей картошки. Тогда, когда я узнал из письма, что возвели забор, огородивший всю местность у озера, где были обкомовские дачи, и вам не дали даже толком убрать картошку. Меня это так взвинтило, хоть с автоматом – домой (в этот момент в разговор вклинилась мама и стала причитать: «Ой, дура, дура я какая, что написала об этом, не соображала ничего...») В общем, – кивок маме, – ты сделала все правильно. Я написал письма: одно, дабы излить душу, – другу из училища, продолжавшему работать там преподавателем (где все описал как есть и назвал обкомовцев «партийны-

312

Зина (мини-роман на правовую тему)

ми чинушами, хуже, чем власовцы»), второе – прямо на имя первого секретаря нашего обкома партии. И вот, оказывается, первое письмо военная цензура задержала, а второе дошло до обкомовского аппарата, и оттуда переслали в политотдел нашей дивизии, причем к моему письму было приложено разъяснение о том, что забор в оздоровительной местности возведен в связи с тем, что «предполагается строительство у озера детского санатория».

– Меня, – продолжал папа, – вызвали в штаб дивизии, в политотдел, на какую-то комиссию. В комиссии были начальники, увешенные по шею орденами и медалями, военный прокурор, представитель военного трибунала.

В этот же день началось следствие. Особое следствие (папа выразительно посмотрел на Алексея; тот не выдержал – отвернулся). Следователь держал меня под лампой сутками. Надо было, чтобы я подписал «признание о сговоре», в списке которого было много имен, в том числе уважаемых очень, с кем я по службе общался (Алеша тут же вспомнил те списки, которые были в тоненьких папочках, случайно попавших на занятия). Я каждый раз рвал очередной список. После этого следователь изощрялся как мог, а я неделю отлеживался в карцере.

Потом, когда меня привели в порядок, был трибунал. Там меня обвинили в том, что я «позорю нашу армию и дело социализма, противопоставляя частный семейный огородик строительству детского санатория для детей трудящихся». А главное (по этому пункту выступил прокурор, который все время размахивал письмом, задержанным цензурой), юридически разъяснил, что мною и прямо совершено военное преступление, ибо я, по словам обвинителя, использовал отдельные недостатки в местном аппарате для клеветы на всю нашу славную коммунистическую партию, ее руководство и оценил их так, что они оказались будто бы хуже, чем власовцы.

Это, разъяснил далее военный прокурор, не что иное, как «отбеливание и возвеличивание предателей нашей родины, а точнее – пособничество власовцам, что подпадает под смысл 58 статьи Уголовного кодекса рСФСр». Меня тут же взяли под арест, а через два дня трибунал осудил меня, впрочем, не на большой срок – всего на 5 лет общего режима. К счастью, сразу после окончания войны, в мае, по моей апелляции приговор был отменен (правда, награды не вернули). И хотя потом прокуратура почему-то всполошилась, подала протест на отмену приговора, но у нее на этот раз протест по неизвестной для меня причине не прошел. Может быть, пока.

313

Книга вторая. О любви

...Алексей вскоре вышел из кухни. Как он сказал – «досыпать». Первые часы занятий – практикумы, но их, кажется, не будет. Можно пойти сразу в библиотеку. Но надо хотя бы немного еще поспать. Сон не шел. Было очень радостно (вернулся отец) и почему-то очень горько. И было что-то еще, что гнездится рядом со страхом и отчаянием.

К ДеВЯТИ часам Алексей все же прибежал в Институт.

Чуть отдышавшись – сразу в библиотеку. Но только он увидел хмурое лицо Лилии романовны, то сразу понял, что произошли какие-то не очень благоприятные события. Не успел он переступить порог кабинета Лилии романовны, как она сама быстро вышла из-за своего стола и подошла к нему. Взяла его за руку и сказала:

– Леша, мне вдруг вечером позвонил домой директор – представляешь, прямо домой! – и сообщил мне, что твой допуск в архив аннулирован. И просили, как сказал директор, передать тебе, чтобы ты со всеми материалами к трем часам пришел в спецотдел.

Алексей ни с того ни с сего обнял за плечи Лилию романовну и, больше ни слова ни говоря, быстро ушел. На занятия он не пошел. Без причин. Не пошел и все. решил – до трех часов побуду дома, пообщаюсь с отцом.

Отец проснулся. Как он сам сказал, уже «дважды позавтракал». Сейчас сидел в большой общей комнате на старом кресле и всем своим видом показывал, что наслаждается домом. Мама ушла, по ее словам, на часок. Скоро придет. Отпросится.

Потом долго-долго Алексей с отцом разговаривали. Алексей, было, пытался повернуть разговор на свою материю – следствие, обвинение, суд, зону и все прочее. Но отец упорно уходил от этой темы и все склонял разговор к войне, фронту.

Алексей не так давно заметил парадоксы человеческой натуры. Прошлое и настоящее (кроме, понятно, недавних дней и недель, наполненных эйфорией Победы) помнятся в черно-белом цвете, чаще – именно в черном. А вот позапрошлое – в нем нет черной краски, в нем стерты все невзгоды и беды, в памяти остается радостное и светлое, все в розовых красках.

Так и сейчас. Отец будто забыл все невыносимые невзгоды фронтовой жизни, а говорил и говорил о том радостном и счастливом, что, оказывается, было – о бескорыстном товариществе, о верности, о дружбе, обо всем, что фронтовики будут помнить всю жизнь.

314

Зина (мини-роман на правовую тему)

Ну а зона? Нет слов, там есть немало того, что есть на фронте. Даже то, что «можно убивать». И все же зона – совсем другой, нечеловеческий мир. Мир голодной и злобной волчьей стаи. Или пыточного застенка, где с тобой могут делать все что угодно – вбивать иголки под ногти, жечь железом, заставлять есть собственные испражнения, публично насиловать и все прочее. рассказывать нет сил.

Сказав об этом, отец сходил на кухню, залпом выпил стакан водки:

– Все. Хватит. Никогда больше не спрашивай меня об этом. Тема закрыта.

К ТреМ ЧАСАМ Алексей был в спецотделе.

В комнате, кроме дамы в темно-синем кителе, радостно на этот раз поблескивающей глазами («ну, что я говорила?»), был давний знакомец, Иван Иванович. Он сразу же и повел разговор.

– Ну что, сержант, доволен, что отец вернулся? Теперь, я надеюсь, конец всему (резануло все же «я надеюсь», да и дама, сидящая за столом, подняла голову и вопросительно посмотрела на своего гостя – или начальника?).

– Но это не главное, из-за чего я пришел.

Тут ваш директор допустил нарушения порядка пользования закрытым архивом. За это директору и Воропаеву (он должен был бы знать!) сделано серьезное замечание. Ты же сдашь в отдел, Марье Ивановне, все материалы, которые ты наработал в архиве. А пользоваться тем или иным материалом ты будешь лишь по заданию Воропаева и по согласованию с нами. Таков порядок.

Алексей достал из полевой сумки, которую он недавно приобрел, все материалы, наработанные в архиве. Положил материалы на стол и, на ходу попрощавшись, вышел из кабинета.

На календаре был первый вторник ноября. Надо бы, по установленному шефом порядку, идти к нему после третьей пары. И так уже пропущен целый месяц.

Но к Арсению Николаевичу он не пошел. И не только по тем причинам, о которых говорила Зина. Что-то вообще надорвалось. Да так, что не склеишь. «И кстати, – подумалось Алексею, – почему это Иван Иванович ни разу не назвал Арсения Николаевича по имени-отчеству? Все Воропаев да Воропаев – как в армии...»

Алексей пошел в деканат.

Абрам Моисеевич был один. По его напряженному, мрачному лицу Алесей понял – все знает. И поэтому не стал разводить тары-бары, был краток:

315

Книга вторая. О любви

– разрешите, Абрам Моисеевич, съездить к фронтовому другу, он что-то приболел. На сколько? На недельку, до следующего понедельника.

И когда декан утвердительно кивнул головой, Алексей сказал только:

– Буду точно. Не опоздаю. Спасибо.

ГеОрГИй, земляк, с которым Алексей крепко дружил, прошел с ним все военные пути-дороги, все беды и передряги. Был он парень умелый, «золотые руки», а главное, безотказный, надежный. Из потомственных крестьян-умельцев.

Во взводе Жора командовал отделением, по уставу был под началом Алексея. Но никакого «командования» и «начал» все три года не было. Просто друзья, товарищи – и все. Всегда вместе. Вместе на переправе становились на одну сваю – в такт работали «бабой». Вместе за час-другой сооружали блиндаж. Вместе, не отставая друг от друга, шли на минное поле. Вместе, плечо к плечу, стреляли – у обоих автоматы Симонова. И так везде. Неразлучные. Даже одновременно шарахнуло авиабомбой – вместе дней пять в медсанбате выбирались из контузии, отбиваясь от отправки в тыловой госпиталь.

ехать до Перекатов, где жил Георгий, надо было местным пригородным поездом (электричек еще в то время не было).

Только выехали за пределы станционной неразберихи и путаницы стрелок, вагонов, составов и только все пути начали сливаться в две пары стремительно уходящих вдаль дорог, как все вокруг разом преобразилось. Надо же такому быть – три года находиться на «природе», а видели в деревьях один лишь стройматериал для блиндажей и лежневок, в зарослях – возможную засаду, в реке – проклятое место, где нужно сооружать переправу, в полянах и лужайках – сектора для обстрела и заминированные зоны?

А тут – леса и дубравы, скалистые горы и широкие поля. Осень в этом году задержалась – до середины сентября шли дожди, зато

«бабьему лету» не было конца. Деревья, хотя уже и сбрасывали листву, но по всей дороге, переливами мелькали рощи и перелески, все еще обряженные в осенние наряды – от темно-синих до пламенно-красных. Между дубрав и скал стали проглядывать голубые зеркальца реки. Такое буйство природной красоты Алексей видел впервые в жизни. Точнее, не то чтобы просто видел (виденного было предостаточно), а ощутил. Потому, наверное, дорога пролетела мгновенно, он даже вздрогнул и искренне удивился, когда, проходя по вагону, провод-

ник громко объявил: «Перекаты, стоянка одна минута».

316

Зина (мини-роман на правовую тему)

Деревня Перекаты, как он узнал на станции, находится на другом берегу реки. Надо было с километр пройти дорожкой по овсяному полю, потом через реку по «лавам» (временные мостики с перилами, устанавливаемые после ледохода и большой воды в начале лета), а там и деревня – два ряда домов, протянувшихся вдоль реки.

Дом Георгия он нашел легко. Первый же старик, встретившийся на главной дороге, пояснил:

– Тут и искать не надо. Пройди после магазина несколько домов и увидишь на обочине стоящий трактор. Там – и Матренин дом, Матрена – это Жоркина маманя. Сейчас он, наверное, спит.

У дома с трактором он сразу же встретил Матрену, крепкую, еще моложавую женщину, складывающую в поленицу чурбаны, видно, недавно привезенных дров. Узнав у Алексея, кто он такой, предупредила:

– Зови меня просто Матрена, у нас – без отчеств. А Жорку пока не буди. Он с ночи. разбудишь его досрочно, он раньше времени опохмеляться начнет. Пусть проспится. А ты пока прямо по огороду сходи до реки, там, в лодке, и удочка есть. Побалуйся, глядишь – выловишь что. Но Алексей выпросил у Матрены топор. Поправил его на камне.

И стал без остановок и перекуров, в темпе колоть чурбаны, с размаху и оттяжкой, сбрасывая колотые поленья в горку; потом укладывать их в поленницу – одна радость.

Где-то к обеду проснулся Георгий. Он выскочил на улицу прямо в белых подштанниках, с налета прыгнул, обнимая Алексея, оба повалились на траву. И так же в обнимку пошли в избу. Жорка, все еще иной раз толкая своим кулачищем гостя в бок, приговаривал при этом:

«Ну, молодчина! Ну, уважил! Сейчас мы все организуем, у мамани где-то поллитровка припрятана. Сейчас-сейчас».

– Нет, не торопись пока, – подмигнув другу, сказал Алексей. – Мы с тобой, Жорик, попьем чайку, потом погуляем, ты мне расскажешь о ваших сельских делах, а под вечер – посмотрим, там другой коленкор. Кстати, почему работаешь ночью?

Жора, одеваясь, рассказал о том, что в райцентр в прошлом году привезли оборудование для птицефермы. Из Финляндии, что ли. Кажется, какие-то репарации. Но ферма так и не заработала – и оборудование толком не установили, кое-что растащили, работники куда-то делись. Предисполкома сказал нашему председателю: «Забирайте. Может, сумеете наладить». Но продать все это он почему-то права не имел (лучше просто «списать»). И поэтому в исполкоме попросили – вывозите, но только ночью, чтобы в глаза не бросалось. «Вот, – продолжил рассказывать Георгий, – я и вывожу ночью, а днем один

317

Книга вторая. О любви

мужик и есть одна шустрая бабенка (я порой помогаю) – собираем, возводим, что-то, похоже, получается».

– Ну, вообще, как дела в деревне, в колхозе? – спросил Алексей.

– Плохо, – коротко ответил Жора. И продолжил: – Из «колхозов» иногда кое-что получается. Это когда председатель – настоящий хозяин, много работящего народа и удается возродить артельный дух. У нас же этого не было и нет. Да и с войны вернулись всего два с половиной мужика. еще раньше приехали из госпиталей человек пять калек, все по бабенкам балуются (кто может), не остановятся. Так что сейчас работящий люд – почти одни бабы да старики. Утром председатель по домам ходит, набирает народу с отделение или полтора, не больше.

– Плохо и то, – продолжал Жора, – что в войну все подчистили – технику, посевные. Жуть, рассказывают, была – не спрячешь. Сейчас же сплошные поборы – налоги по мясу, маслу, яйцам, шерсти. Коечто закупаем в городе. А за недоимки – тюрьма. Вообще мало кто понимает, что войну-то вынесли в основном крестьяне – и на передовой, и тут, в деревне. Из тех, понятно, кто остался после погрома в 30-х.

В деревне сейчас, – говорил Жора, – в общем-то голод. В этом году выдали на каждого едока по 200 грамм зерна, и все. И домашнее хозяйство держится в основном для налогов и картошки. Да и то всю прошлую неделю ходили землемеры, обрезали участки, чтобы частные сотки – строго по нормам и чтобы не было «две коровы». А начальство все это не беспокоит. Вот в том месяце привезли из района

«на выборы» бочку пива – всех наших начальников-бездельников под пивко и песни переизбрали.

Что делать? Не знаю. Какая-то безнадега. Может, птицеферма поможет? Или какой-то толковый человек в высшее начальство придет? Да где он? Даже генералы – кроме, понятно, Жукова и некоторых других подобных, – все наши толстопузики после боев только и свозили тамошнее барахло вагонами по своим квартирам, помнишь?

Алексей со своим другом поговорили еще о всякой всячине. И о недавней речи товарища Сталина – хорошие рубежи намечены в промышленности («Жаль, что обойдено сельское хозяйство»). И о запущенных лесных угодьях («Знаешь, сколько зверья развелось»). И об отравленной реке («Теперь только на притоках ловим»). И конечно же о бабах (Жора причмокнул губами: «Ты еще не знаешь наших. Ваши городские плоскогрудые – низший сорт»).

А в это время Матрена добыла где-то сала и яиц. Алексей достал привезенную поллитровку. Жаркое – ни в каком ресторане не найдешь. Втроем выпили – всласть. Спели «Катюшу». Под такую закуску

318

Зина (мини-роман на правовую тему)

и настроение – ни в одном глазу. Жора было рванул в магазин за добавкой, но мать схватила его за руку и, не отпуская, усадила обратно на лавку. Все. Хватит. И Жорка сам сказал то же: «Все. Хватит. Всем спасибочко».

Жора отвез на тракторе друга до реки. Обнялись. Встретимся ли еще?

разговаривать было некогда. Алексей – бегом по лавам, потом по тропе до станции – еле успел на вечерний поезд.

...Дверь квартиры почему-то была приоткрыта. Внезапный ужас охватил Алексея. Он осторожно вошел в комнату. На кухне сидела мама. Неподвижно, будто съежившись, положив голову на стол. Увидев Алексея, она подняла голову. Лицо было осунувшимся, в глазах слезы:

– Только ты уехал утром, пришли за папой. его арестовали.

И она упала на плечо присевшего к ней сына и прошептала: «Боже мой, только бы тебя не тронули…»

VIII

в дорогу

УТрОМ Алексей сразу же пошел к декану. По дороге неожиданно встретил Илью. Тот молча подошел, крепко пожал руку и, закинув свою руку на плечо Алексея, молча дошел с ним до деканата (Алексей понял: «Я с тобой»).

Абрам Моисеевич, судя по всему, все знал.

– Иди к директору. Он тебя ждет, – сказал он.

Алексей спустился на этаж ниже, в директорский отсек. В приемной секретарь, Зоя Игнатьевна, тоже не медлила. «Заходи, Алеша», – сразу же сказала она.

Сергей Иванович вышел из-за стола. Поздоровался за руку. Сели за маленький столик с двумя ажурными мягкими стульями.

Немного помолчав, директор сказал:

– Ты, наверное, догадываешься, что твое назначение «стипендиатом» было делом трудным. И может быть, совсем в другом смысле, чем ты думаешь.

Теперь, ты понимаешь, ситуация изменилась. И очень серьезно. Появилась, как начинают говорить теперь, «однозначность». У меня предложение такое. Неожиданное, но ты солдат – поймешь.

Возьми отпуск или пойди на отчисление по семейным обстоятельствам, может быть, так, чтобы потом вернуться, что не исключено.

319

Книга вторая. О любви

Во всяком случае, сейчас лучше всего (и для всех, добавлю) уйти самому, после чего сами собой решатся все вопросы. Да и полезно после теории вновь окунуться в жизнь. И кстати, сейчас есть хорошие возможности ко всему этому. Вчера ко мне заходил один из моих бывших сослуживцев, сын одного из крупных рудознатцев в нашем краю. Он формирует поисковую группу. Дело тут вот в чем. Тебе наверняка известно, что на юге Урала разворачивается грандиозное оборонное строительство, притом – на месте, где существуют мощные минеральные источники будущего производства. Но, по некоторым сведениям рудознатцев прошлого, в том числе отца моего сослуживца, и в других местах, где были пробиты шурфы в поисках драгоценных камней, как будто бы находили подобные минералы. И вот группа должна проверить эти сведения.

– Ты, – продолжал директор, – можешь подать заявление об отчислении тебя из студентов в связи с острой необходимостью материального обеспечения семьи (а заработки в группе предполагаются высокие). И уже спокойно можешь уйти в горы. Там до тебя никому не будет дела. И здесь все в порядке: взял да и ушел сам. Ну, как?

– Все по делу. Согласен, – ответил Алексей.

– А мама не возразит? – спросил директор.

– Не возразит, наверное. Она больше всего за меня боится. Знает, что, как и отец, могу завестись, что-нибудь выкинуть. Да и привыкла она нас с отцом не видеть (но знать, что – живые). Мы же более трех лет были в отлучке, на войне, а отец еще на проверках.

Здесь же, в кабинете директора, Алексей за маленьким столом написал заявление на имя директора. Заявление сразу было подписано. Сергей Иванович, кроме того, позвонил по телефону – сначала своему сослуживцу («Все в порядке, Юра. Спасибо тебе. Через часик он к тебе придет»), потом – в бухгалтерию, распорядился, чтобы Козловскому досрочно выдали стипендию. А Алексею сказал:

– Я сейчас распоряжусь, чтобы тебе выдали документы без «бегунка». Не забудь свой аттестат. Абрам Моисеевич выдаст тебе характеристику и справку о сдаче экзаменов на первом курсе с оценками. Храни все. Вот адрес, куда через час ты должен прийти, там – Юрий Кузьмич.

ПрИЯТеЛЯ директора, Юрия Кузьмича Котова, он нашел сразу. Жил он в пятиэтажном доме, когда-то элитном, в трехкомнатной квартире, полученной еще до войны его отцом как знатным рудознатцем – гордости края. Отец не дожил до Победы всего лишь месяц.

320

Зина (мини-роман на правовую тему)

Юрий Кузьмич, почти ровесник Алексея, чуть постарше, сразу же отрекомендовался: «Юра», – и своего гостя стал именовать просто – Леша, понятно, – на «ты». Сказал:

– Оформим тебя коллектором, это – всякие черновые работы. Ты ведь, кажется, в саперах служил – значит, все умеешь. Это нам и нужно. Группа наша всего 12 гавриков плюс повариха, всем придется вкалывать. И добавил еще: «Я был в тех местах, куда мы направляемся (это отроги Вишневых гор), еще пацаном, вместе с отцом. Он вообще хотел, чтобы я пошел в геологи, в Горный институт. Но меня «по комсомолу» загнали в органы, оттрубил там несколько лет – надо было боеприпасы прогонять на фронт. На снарядах сидел, иногда они взлетали в небеса. В «смерше» не был, не для меня работа и болтун я к тому же, говорю часто то, что думаю».

Вся квартира Юрия была завалена барахлом – брезентом, лопатами, рюкзаками, ящиками, походным снаряжением, продуктами.

Юра сказал:

– Давай-ка домой, доложи домашним, что уезжаешь (это пока) месяца на два – октябрь, ноябрь. Потом полевые работы будут невозможны. Будем в тепле кое-что обрабатывать или что-то еще потребуется. Оставь своим доверенность на зарплату, тут не обижают. Через час обратно. Будем все упаковывать. Выезжаем завтра утром.

Алексея никто не провожал. Только перед самым отходом поезда невесть откуда появился Илья. Поздоровался: «Всем привет!» А Алексея крепко обнял и негромко сказал: «Не теряйся. Маму буду держать в поле зрения, буду забегать каждую неделю. Все будет в порядке».

У Алексея на душе скребануло: в последние недели он не очень-то стремился к встрече с Ильей; снова – урок.

IX

вишневые горы

В ПОеЗДе Алексей перезнакомился со всеми. ребята молодые. Почти все только что демобилизованные. Женщина одна – Анна, повариха, всю дорогу пересчитывала продукты, что-то прикидывала, сопоставляла с календарем, потом привязывалась к Юре – надо то-то и то-то докупить. Зануда, что ли? Или настоящая хозяйка?

Приехали на место еще в темноте. Глухой разъезд. Их встречали две подводы (Котова в Вишневых горах знали хорошо, уважали). Проводник – тоже старый знакомый, ровесник и сподвижник Юриного от-

321

Книга вторая. О любви

ца – Иванович (Иванович – только отчество, для близких и бывалых людей достаточно, так здесь принято).

Погрузили на подводы все вещи – тюки, ящики, рюкзаки. А сами, не отставая, по утренней скользкой от росы лесной дороге пешком за подводами. Дорога все время виляет по крутым увалам. На спусках приходится вставлять «палки в колеса» (только сейчас Алексей понял, что это такое, – то, без чего на крутых спусках не обойдешься; так что

«палки в колеса» не всегда «плохо»).

Лишь к обеду вышли на широкую поляну. Это километрах в десяти от хутора, где жил Иванович; оттуда лошади, на одной из них Иванович уезжал каждый вечер к себе на хутор.

На поляне около гремящей речки – сруб лесного домика, рядом поленница, небольшой штабелек досок, недавно привезенных Ивановичем. Жесть, скобы, гвозди, еще какое-то железо. Домик без разговоров с кухонной утварью и припасами заняла Анна – так положено по законам таежных странствий, она их знает. рядом с домиком вмиг поставили большую армейскую палатку; внутри на одной стороне – невысокие сплошные нары из свежих досок, на другой – печка, маленький столик, при необходимости – можно – и большой. За палаткой сколотили из досок стол, скамейки. Тут же, на столбах – «стратегический» продовольственный склад. Все. База к вечеру была готова. Обед и ужин (вместе) – тоже. Анна не подвела – повариха отменная.

НА СЛеДУЮЩИй день – выходы на шурфы. Большинство шурфов обвалилось, обсыпалось. Сохранились лишь те, где были срубы. Но и там «искомого» минерала, даже его следов, не оказалось. Бесплодными оказались и несколько последующих дней – результатов никаких. Шурфы либо обвалились, даже заросли, либо пустые. Хотя минерал заметный, не пропустишь – литой, полупрозрачный, серо-матовый (сейчас остро необходимый то ли для атомных, то ли для дел ракетных. Образец, хотя всего и один, – у Юрия Кузьмича, но все в группе приметы минерала запомнили).

Что же делать?

Как-то вечером, после ужина Алексей отозвал Юрия Кузьмича:

– Поговорить надо. Сейчас.

Они зашли за большой валун у речки. Алексей предложил:

– Юра, а что если нам соорудить промывочные ковши? Пока реки не замерзли? Мы еще в школе, в старших классах, когда я был в геологическом кружке, раза два промышляли. У нас, кажется, лист или

322

Зина (мини-роман на правовую тему)

два жести имеется. Сделаем запросто. Тогда, может, по притоку реки выйдем на район месторождения?

Юрий Кузьмич, с удивлением посмотрев на Алексея (поди-ка, что знает), тут же согласился. И они, призвав к этому делу еще пару парней, назавтра, еще до обеда сделали штук пять ковшей – эдаких низких прямоугольных тазиков с ручками.

Следующие пару дней ребята бродили по берегам реки, протокам и, чуть ли не отмораживая руки (вода ледяная!), трясли ковшами, нашли несколько стоящих полудрагоценных камней, но искомого минерала так и не было. Только к концу второго дня обнаружили нечто похожее, пусть и включенное в пустую породу, – литой матовый полупрозрачный минерал.

Чуть выше от места находки по течению реки – небольшая речкаприток. В нем отмыли еще один образец. И только поднялись вверх по притоку, на самой вершине увала – сразу два шурфа. Тут же – части какого-то крупного оборудования. Но шурфы обвалились, чуть ли ни сравнялись с землей. По верхним частям шурфов – заметно, что там были срубы. Но их, наверное, сняли, перенесли в другое место. Значит, не исключено, где-то поблизости может быть более богатый шурф. Стали все, выстроившись в цепь, обходить окрестности. Но в это время посыпался, все усиливаясь, мелкий снежок. Сначала ничего. Снежок в первое время всего лишь припорошил кустарник, деревца, траву. Но потом снег повалил густо, крупными хлопьями, покрывая

все кругом ровным, гладким слоем. Как зимой.

Так что на поверхности, под деревьями – ничего не различимо. Не определишь – то ли это какая-то выемка, то ли овражек, то ли заросший шурф.

Юрий Кузьмич скомандовал:

– Хватит. Пошли до дома.

ВеЧерОМ начались раздумья. Что делать? Иванович сказал:

– Надо дождаться утра. Посмотреть – куда погода повернет. Да голова по утрам яснее.

Снег валил всю ночь. К утру намело до окон избушки. Пришлось лопатой разгребать тропы – до воды, до дороги, от избушки – к палатке. И еще умудрились – перенесли стол и лавки в палатку, к печке, уместились в аккурат. ребята, сооружавшие нехитрую столовскую утварь, усмехались – на то и рассчитывали.

Приехал Иванович. Борода в снегу. Сказал твердо:

323

Книга вторая. О любви

– Снег лег. раз на камнях не подтаивает – значит, до весны. Придется, видать, сворачиваться. Как, Кузьмич? (Вот Юра и стал «Кузьмичом» – признали.)

решили днем, пока снег не очень глубокий и светло, побродить по окрестностям. Вдруг где-нибудь обнаружится впадина с шурфом, да еще бы (фантазеры!) – с навесом? Вновь неудача. Нет ничего похожего. Везде чистая снежная гладь. Даже речки стали покрываться льдом, у берегов, по крайней мере, мелкие же притоки и ручьи вообще целиком спрятались под снегом.

После обеда все дружно занялись дровами. Завалили две большие сушины. Потом пилили, кололи чурбаки – поленница выросла раза в два. Топили печки без стеснения – стало тепло, даже жарко – хоть раздевайся до майки.

Вечером, после ужина, когда Иванович уехал на хутор, Юрий Кузьмич усадил всех вокруг стола, расстелил широкий лист бумаги, рядом положил карту-километровку.

– Давайте, попробуем нарисовать схему шурфов, которые мы обнаружили. Для отчета нужно, – сказал Юрий Кузьмич. – Кто возьмется? Взялся рисовать один из парней – Павел: он служил в какой-то геодезической части, там их немного учили картографии. Но у Павла ничего не получилось. Хотя он одним глазком все время посматривал на карту-километровку, у него вышел набор полукруглых, волнистых линий с маленькими кружочками и звездочками между ними. Только изображенные в миниатюре палатка и избушка в центре листа и речка рядом с ними как-то помогали сопоставить нарисованные линии, кружочки и звездочки с реальной местностью. Либо слишком заумно,

либо автор все же неумеха.

Тогда Алексей, кивком головы испросив разрешения у Юрия, перевернул лист бумаги и очень быстро, почти не отрывая карандаш от бумаги, набросал (не заглядывая в карту) сначала речку с притоками, потом окружающие поляну возвышенности, затем отметил на них кружочками найденные шурфы (обозначив обвалившиеся небольшими крестиками) и особо – часть увала с двумя шурфами, куда вывел по притоке найденный ими образец минерала, слегка заштриховал весь этот участок пунктирными линиями.

Все долго смотрели на нарисованную Алексеем схему. Все правильно. Один к одному. Даже красиво.

Юрий Кузьмич еще раз внимательно посмотрел на схему и после этого, скрутив схему в скатку, сказал:

– У всех свободное время. Погуляйте.

324

Зина (мини-роман на правовую тему)

ребята, правда, не стали «гулять», а, позвав Анюту (Анну), достали гитару и стали негромко напевать любимую на фронте – «...словно в путь-дорогу друга провожала, синие ресницы, синие глаза...». Потом еще одну песню, еще одну...

А в это время Юрий Кузьмич начал разговор с Алексеем. Он сказал:

– если ты, Леша, не возражаешь, я попытаюсь договориться с начальством, чтобы ты был моим заместителем по освоению отрогов Вишневых гор. Согласен? Ну на время хотя бы. Но тогда тебе придется вместе со мной обосноваться в закрытой зоне в Главном институте, чтобы обработать все материалы и подготовиться к весеннему полю. Но обо всем этом надо будет еще договориться с руководством.

Юрий Кузьмич достал из своего объемистого рюкзака полевой радиотелефон, дозвонился (не сразу) до хутора, где была установлена аппаратура дальней связи, и попросил Ивановича утром привести еще пару лошадей. рано утром они – Иванович, Юра и Алексей – быстрой рысью доскакали по обочине дороги до хутора (Иванович прочистил для себя конную тропу).

разговор Юрия Кузьмича был долгим, кого-то сразу не могли найти, что-то надо было согласовать. Были какие-то сложности с пропусками. И прочее («Все понятно», – про себя подумал Алесей, отцов шлейф тянется). Но где-то через час-полтора, кажется, все вопросы были решены.

И когда вернулись на базу, Юрий Кузьмич собрал в палатке все группу и объявил:

– Наша группа до весны консервируется. Но все остаются на своих рабочих местах, получают зарплату, за вычетом – полевых. При необходимости – сбор за 24 часа. Все снаряжение оставляем на хуторе у Ивановича. Поэтому людской состав – завтра в город (без ущерба для дела там можно заняться и чем-то другим – учебой, где-то подработать и прочее). Мы же с Алексеем остаемся в закрытой зоне.

На следующий день, еще в предрассветных сумерках, у базы оказались две подводы. Через час база опустела. Вечером все, кроме Юрия Кузьмича и Алексея, оставшихся пока на хуторе, уехали вечерним поездом в город.

X

Главный институт

ЮрИй КУЗьМИЧ с Алексеем тоже на денек смотались в город. Юра, как обычно, был весь в бегах по делам (оказывается, надо было

325

Книга вторая. О любви

решить еще какие-то вопросы). Алексей вновь принял городской облик, удалось даже с часок повеселить маму, в дорогу взял теплый армейский бушлат, зимнюю шапку. Хотел, было, захватить учебники; но потом раздумал – взял только «Юридический словарь», просто так, вдруг понадобится.

Остановка, ведущая в зону, была следующей станцией после того разъезда, на котором выгружались в прошлый раз. Станция – «по полной форме», отвечающая обстановке. Высокий, ярко освещенный перрон, охрана у выхода, везде патрули. Сразу же – проверка документов:

«кто», «куда», «документы». Либо паспорт с пропиской, либо справка из колхоза с датами и печатями, либо пропуск. Иначе: «Пройдемте, пожалуйста, в комендатуру».

У станционного здания стоял автобус, идущий до Института.

По дороге еще дважды проверяли документы. Сначала, когда въезжали на общую территорию всей закрытой зоны, потом – при подъезде к Институту.

Главный институт оказался гигантским четырехугольным зданием, этажей восемь с рядом подъездов и, наверное, с внутренним двором. К этому зданию был еще пристроен четырехэтажный блок, который был отгорожен невысоким забором. Здание и блок, судя по всему, недавно построенные.

Выяснилось, что у Юрия Кузьмича и у Алексея пропуска только в отгороженный блок (который назывался «Корпусом», с добавлением «Служебный»).

В регистратуре служебного корпуса дежурный сержант-регистратор определил ребятам комнаты (одновременно кабинет и спальня) – 418 и 429 и общую «чертежную» – 4-бис. Столовая в полуподвале, там же магазинчик. Бухгалтерия и касса – рядом с регистратурой. Сержант выдал талоны на питание и карту обслуживания (смена белья, стирка и прочее).

Комнаты хорошие. Все там есть, все удобства. Большой радиоприемник. Широкий рабочий стол с пишущей машинкой. Тахта, на ночь легко превращающаяся в кровать, кресло. Телефонный аппарат. есть адрес («п/я»), Алеша сразу же отправил открыточку маме: «Все в порядке», сообщил свой адрес.

Первый день Юра с Алексеем побродили по корпусу. «Чертежная 4-бис» оказалась небольшой аудиторией с настенной доской и экраном. Лифта нет. Весь корпус не только примыкает к главному зданию, но и стыкуется по этажам. На стыках – наглухо закрытые массивные полустеклянные двери – через стекло видно, что «там» такие

326

Зина (мини-роман на правовую тему)

же длинные коридоры и двери по обе их стороны. Дальше за поворотом коридора, наверное, все самое главное.

ПерВые два дня Юра с Алексеем, как говорится, «вживались», переписали и отработали отчет о своей короткой экспедиции. Перенесли со схемы все данные на карту 500-метровку.

На третий день в комнату Юрия, куда по вызову сержанта-регистратора пришел и Алексей, постучали. Вошел высокий, солидный, но какой-то лохматый мужчина в годах («дед»). Представился: «Профессор Изюмов Виктор Дмитриевич, руководитель группы “геологоразведка”. А вы – Юра и Алексей? Пройдемте, пожалуйста, в чертежную, проведем маленькое совещание». В аудитории оказались еще двое парней, выпускников Горного института из соседнего города – Михаил и Зигмунд («Зигма», как он сам уточнил). В углу чертежной высилась горка старых папок, каких-то свертков.

Виктор Дмитриевич сказал, что к летнему полевому сезону нужно подготовить всю «теорию» и рабочий план действий. Предположение – такое. Месторождение минерала имеет большое массивное тело, окончание которого находится как раз в отрогах Вишневых гор. По всем материалам ранее проведенных разведок (а потом и на месте – будут даны буровые установки) нужно будет уже в мае-июне решить, возможна ли тут промышленная добыча, которая при положительном результате должна начаться тотчас же, ранним летом.

После этого Виктор Дмитриевич раздал всем отчеты прежних экспедиций, добавив, что Юра с Алексеем должны добавить сюда собственные данные, полученные в осенний выезд. И вообще на них, Юрия и Алексея, возлагается общая координация всех поисков – сейчас по документам, потом – на местности. «Мне же, – добавил Виктор Дмитриевич, – придется вместе со своими коллегами из других отделов заняться отработкой “общей концепции месторождения” (тут не все просто и не все понятно)».

Затем Виктор Дмитриевич сообщил свой телефон (его резиденция оказалась в главном здании). работаем с 10 утра в своих комнатах, если понадобится – вместе в чертежной. После этого «дед» ушел, оставив ребят одних.

рАЗГОВОр затянулся. Михаил и Зигма рассказали о своем институте. Он оказался «отпрыском» московской Академии, эвакуированной во время войны в эти края. Там в то время преподавали научные величины (очень интересно!), сейчас остались в основном их учени-

327

Книга вторая. О любви

ки, и это тоже здорово. Михаил был на фронте, на Калининском, ранен в 1942-м. Подробно поведал о династии Котовых, оказывается, дед Юрия был чуть ли не самым знатным рудознатцем в крае, именно он

«открыл» Вишневые горы – кладезь редких минералов. И так далее.

Вдруг кто-то посмотрел на часы.

– ребята, а время обеда уже кончается. Бегом в столовку. Все разом сорвались с места.

Самый короткий путь – это по лестнице, примыкающей к главному зданию.

Алексей опередил всех. Он не только перескакивал через ступеньки, но умудрился, опираясь рукой на перила, одним махом прыгать с одной лестничной площадки на другую.

И вдруг на последней лестничной площадке, примыкающей к главному зданию, что-то резко заставило сильно забиться сердце. Он остановился, замер.

Потом повернул голову к стеклянной двери, ведущей в главное здание. Там он сразу увидел прижатый к стеклу и от того расплющенный нос и широко открытые женские глаза. Женщина с рыжеватой косой, уложенной вокруг головы, радостно улыбнулась, приветливо махнула рукой, тут же отвернулась и быстро ушла по коридору, затем за поворотом исчезла совсем.

ЗИНА! Боже мой, Зина!

XI

Письма

В ЭТОТ день и несколько дней потом Алексей был в приподнятом возбуждении. Будто что-то случилось во всем мире, во Вселенной. И Алексей оказался совсем в другом измерении, иной системе координат, в системе радостного ожидания.

Алексей часто, совершенно беспричинно улыбался, часами через окно с восторгом смотрел, как на ближайшем дереве стайка птиц, видимо, повзрослевших, народившихся этим летом птенцов, кружит и кружит вокруг птички-мамы. А вон облачко, похожее на рыбку. Мир так прекрасен!

Алексей понимал, что это – Зина.

И совсем не обязательно, чтобы человек, способный изменить твой мир, был с тобой рядом. Главное, чтобы этот человек был. И был недалеко – так, чтобы твое состояние, а возможно, и мысли могли каким-то неведомым образом дойти до него. Или просто чувствовать,

328

Зина (мини-роман на правовую тему)

что они, может быть, доходят. И чтобы можно было, хотя бы изредка, видеть его...

В конце какого-то совещания, где разбирались несколько прежних отчетов, Алексей как бы случайно, между прочим (но голос у него дрогнул – сам заметил), спросил Виктора Дмитриевича:

– Виктор Дмитриевич, а вы не знаете Зину?

– Какую Зину? Как ее фамилия? Ну, нет, просто Зину я не знаю, – пошутил шеф.

Все, кто слышал этот краткий диалог, заулыбались. А Алексей подумал про себя: «Надо же! Они не знают Зину!»

ЧереЗ НеСКОЛьКО ДНей, когда Алексей пробегал мимо регистратуры, дежурный сержант окликнул его: «429-й, вам письмо».

Письмо было из дома, от мамы. Вдруг стало очень тревожно. Алексей тут же, в вестибюле зашел за колонну, сел на стул и одним рывком разорвал по краю конверт.

Мама писала, что умер папа. Умер, как было сказано в кратком стандартном официальном извещении, «в тюремной больнице». Алексей уже знал (кстати, из рассказов отца), что «умереть в тюремной больнице», значит, как правило, попасть в тяжкое состояние после пристрастных допросов или там же, в следственной камере, распрощаться с жизнью – факт, который потом оформляют в больнице. Или просто отец, действительно, тяжело заболел? Он ведь дома долго и тяжело кашлял, говорил, что «сильно мерз там в последнее время».

На фронте Алексей со смертью своих товарищей или просто однополчан встречался не раз. И всегда очень страдал. разве может быть такое «при Боге»? Был человек со своей душой и судьбой. Со своими мыслями, чувствами, страстями – единственными, уникальными, другим неведомыми, заведомо никем не повторимыми. И вот вдруг нет его, совсем, навсегда. И нет больше и никогда не будет таких мыслей, переживаний, страстей. Нет его – единственного и неповторимого. А смерть отца, прошедшего ужасы фронта и лагерей, – это вообще пропасть. В чем-то конец света. В чем-то и твое собственное небытие. Крах. Бездна.

И в то время, когда у Алексея в душе нарастали отчаяние и горе, он внезапно вспомнил о Зине. Вспомнил, и тут же что-то изменилось. Где-то в глубине души – в бескрайнем горе и безнадежности вспыхнула ожесточенность, которая порой так необходима для жизни. И, Бог мой, как раз почти такое же состояние, которое возникало на фронте, на передовой, когда подавив в себе животный страх, человек откры-

329

Книга вторая. О любви

то идет на смерть и на убийство врага, реально ощущая за собой родной дом и самых близких людей. Не так ли и здесь, когда есть мама? И есть еще Зина? А с ней что-то такое, что-то самое светлое на свете?

Мама просила сына приехать на похороны. Они через два дня. Алексей тут же, из регистратуры, позвонил Виктору Дмитриевичу.

Тот, почувствовав неладное, появился сразу. Узнав, в чем дело, Виктор Дмитриевич – без разговоров – достал из внутреннего кармана пиджака пачку денег и засунул ее в карман Алексею – «потом разберемся». Тут же он направился в комнату коменданта. Пробыв там минут десять, вернулся к стойке комендатуры и сказал Алексею:

– Все в порядке. Тебе оформляется отпуск на три дня. Все необходимые документы получишь через полчаса на этой стойке. У выхода будет машина до вокзала, билет на поезд забронирован по нашему ведомству. Все деньги, которые я тебе передал, будут зачтены как материальная помощь при несчастном случае. Передай соболезнования маме, всем родным. И сам держись. Иди, иди, быстро собирайся.

ПОХОрОНы были тягостными, нескончаемыми. Гроб с телом отца оказался запаянным. Спасибо, что хоть это есть. Нередко в подобных случаях – одни справки. Мама постаралась, до какого-то высшего чина дошла. Было приказано к гробу не прикасаться. «Оформляйте, украшайте – это, пожалуйста», – сказал суровый низкорослый человек с папкой, всю процессию не отходивший от гроба («Ну, что вы там натворили, парни», – зло подумал Алексей.)

Поразило, что к гробу, установленному на табуретки у подъезда дома, собралось много людей. Знакомых и совсем незнакомых. Тем более что Алексей снял свой затасканный орден «Отечественной войны» и прикрепил впереди к крышке гроба. «Человек с папкой» хотел было что-то сказать, но, взглянув в глаза Алексея, даже отшатнулся – он, наверное, впервые в жизни вплотную встретился с неприятием и жесткой отчужденностью, которые не знают границ. Были демобилизованные, солдаты, еще не снявшие форму. К Алексею и маме подошли несколько воинской выправки мужиков, молча пожали руки. Один сказал: «Он был настоящий солдат». Алексей понял – сослуживцы.

Безмерно тяжело было маме, она ни на секунду не отпускала во время всей процессии сына, держала его под руку, прижимала к себе. Но не плакала, не причитала, вся омертвела, будто высохла, совсем стала старушкой. И все время говорила сыну: «Скорее, скорее уезжай, возвращайся на работу. Хотя бы ты останешься. Там, как мне сказали, тебя никто не посмеет тронуть».

330

Зина (мини-роман на правовую тему)

Поминальные часы в кафе-столовой прошли быстро (хотя народу опять набилось много). речей никто не произносил. Но почти все подходили к маме, Алексею. Говорили: «Спасибо (мужу; отцу)», «Крепитесь». Многие, особенно мужчины, не скрывая, утирали слезы. Было видно – никто ничего не боялся.

АЛеКСей вернулся в корпус рано утром. Строго уложился в трое суток.

Когда он открыл свою 429-ю, он сразу увидел на столе конверт, а на нем – небольшую розочку с черным бантиком на стебельке.

Зина! Сильно забилось сердце, впервые за все это время захотелось заплакать.

В незапечатанном конверте листок. На нем всего несколько предложений: «Лешенька! Держись. Это невозможно, но ты сможешь. Приходи ко мне к 6 вечера в главное здание. Очень жду. Зина. Ком.

№ 29». Тут же к письму прикрепленный скрепкой пропуск. Текст тоже предельно краток: «Пропуск на доступ в главный корпус. Через 4-й подъезд. С 18 до 20 часов ежедневно. Без проверки. Подпись – Л. Берия».

Подпись на пропуске привела Алексея чуть ли не в состояние болезненной тревоги. Чуть ли не шока. Как так? Человек, который, как известно, причастный ко всяким злодеяниям и дискредитирующий товарища Сталина, подписывает (да еще «без проверки») пропуск человеку, отец которого проходил по его ведомству изменником и явно погиб как раз в его застенках?

Мысль эта все более нарастала, овладевая всем его существом. Но тут как бы прозвучало: «Стоп! Пропуск, на котором эта самая подпись, в письме от Зины». В тот момент Алексей даже не задумывался над тем, что здесь – разумные доводы? чувства? интуиция? Что-то еще совсем незнакомое? – но он сразу успокоился и, быстро переодевшись в рабочий костюм, побежал в столовую – как раз пришло время завтракать. Он еще не знал, что здесь родилось главное, что может быть в жизни человека, – вера. Вера в человека, во все, что его касается.

А потом был день – обычный, рабочий. Только Виктор Дмитриевич, когда вся группа собралась в чертежной, высказал слова соболезнования от всей группы, все сочувственно покачали головами, сидящие рядом ребята сочувственно похлопали Алексея по плечу, а Виктор Дмитриевич передал ему бумажку и квитанцию (это были документы от профкома о выделении А. Козловскому помощи в «связи с несчастным случаем в семье»).

331

Книга вторая. О любви

В общем, день как день. разбор очередного отчета экспедиции. Но ни на малое мгновенье Алексея не покидала мысль о шести часах вечера, и он невольно все время (и во время обеда – тоже) отсчитывал – осталось еще 7 часов, еще 6 часов, еще 5 часов, 4 с половиной часа…

В половине шестого Алексей предупредил Юру, всех других ребят, что исчезает до восьми («пусть в столовой оставят что-нибудь куснуть»). Предупредил по телефону шефа, Виктора Дмитриевича: «Буду в отлучке два часа». Шеф сказал: «Хорошо», и никаких вопросов.

По пропуску, который был у Алексея, его везде пропускали без задержек. Дежурные даже не всматривались, не вчитывались в документ, только козыряли.

ровно в 6 часов вечера с маленьким полевым цветочком, сорванным по дороге, Алексей был на втором этаже главного здания у дверей комнаты № 29.

КОГДА Алексей, постучав и не дожидаясь ответа, открыл дверь, то увидел, что Зина уже бежит навстречу к нему. Она обхватила руками Алексея, прижала к груди, крепко-крепко. Так и стояли, не шелохнувшись, пока Алексей не успокоился. Потому что он, не сдерживаясь, плакал. Как ребенок, держался-держался, и все же вот, заплакал. Тяжело, когда в открытую плачут мужчины. А Зина его успокаивала так, как может успокаивать только женщина, – собой.

Потом Алексей оторвался от Зины и, не отпуская ее, долгим взглядом посмотрел ей в глаза. Зина сказала:

– Давай присядем.

Они устроились на тахте. Чуть меньше, чем у Алексея, – почти диване. На тахте ряд подушечек. Одну из них Зина положила между ними; сказала, весело усмехнувшись: «Нейтральная полоса» («Нейтралка», – в том же тоне поправил Алексей).

– Теперь, – продолжила Зина, – я сначала должна кое-что тебе рассказать. Чтобы была полная ясность. Давай по пунктам.

Тебя конечно же не могла не взволновать подпись на пропуске. Объясняю: здесь такой порядок. Без исключений. Только по этому вопросу ездил к «самому» (к удаче, «он» оказался в Центре) наш директор, академик. И обоснование только одно – «приехал друг». Я просила, чтобы было только так, и просила в первый раз вообще.

А сейчас – самое существенное. Я ушла от Него (Алексей сразу же обратил внимание на то, что Зина не хочет произносить не только имя, но даже фамилию его бывшего шефа в институте – Воропае-

332

Зина (мини-роман на правовую тему)

ва). Точнее – я вернулась в свой физико-математический институт, а еще точнее, в ту его часть, которая работает здесь. Тем более что меня очень настойчиво приглашали сюда более полугода – для чего-то я была здесь очень нужна.

Зина на какое-то время замолчала. По всему было видно, что она не хочет все вспоминать и боится увести разговор в ненужные частности. рассказ Зины, действительно, достоин того, чтобы его выделить особо. Вот он.

– У МеНЯ, – рассказывала Зина, – с раннего детства нашли какие-то от природы математические способности, притом особые (что, кстати, очень мешало мне жить; не скрою). И с ранних лет я была привлечена в Институт. Тут я придумала некую математическую теорию,

«ключик» к которой не смог найти никто, и потому я часто нужна сама, лично.

А в Институте, еще несколько лет назад, за мной стал ухаживать кэгэбистский куратор – Воропаев, как мне говорили, дока по дознанию и допросам («Впервые имя произнесла», – подметил Алексей), стал приставать ко мне – совсем молоденькой девчонке – я ведь тебе, наверное, одногодка, даже моложе на годик-полтора. Подходил и так, и эдак. У него ничего не получилось. Тогда была придумана, как я поняла потом, жуткая комбинация, которая не укладывается в сознание.

Неожиданно я получаю письмо от родственников с сообщением о том, что мои родители арестованы. Я бросила все. И сразу приехала в свой Белорыбинск. Но, по всем данным, – опоздала. В окошке справок управления мне сообщили, что дело моих родителей –

«закоренелых врагов народа, террористов и шпионов» – завершено и что уже состоялся суд, приговор – «высшая мера». Более того, в день моего приезда были арестованы мои дедушка и бабушка – учителя математики.

После обеда арестовали и меня. Что я испытала в застенках, рассказывать не буду, страшно и неприлично. Никогда и никому не расскажу. Тебе тоже.

Что делать? Мертвящий ужас.

Но надо же! Через день приезжает в город «по поручению руководства» наш куратор Воропаев. Он хотя и работал в органах где-то в Подмосковье (может быть, в Можайске), а потом и в самой Москве, был почему-то тесно связан с белорыбинскими учреждениями (кажется, какое-то время он там работал). Меня сразу же освобождают. Я в общем-то в норме, даже испытывала гордость от того, что, несмотря на

333

Книга вторая. О любви

предельную кэгэбистскую проработку по полной программе, выстояла, хотя кончики пальцев пришлось с помощью соседки медсестры аккуратно залепить медицинским пластырем.

Воропаев поохал и обещал мне во всем разобраться. Вечером он, радостный, пришел в нашу опустевшую квартиру. И говорит: «Я все уладил». Моих родителей, по его словам, просто отправят в ссылку, правда, «без права переписки» (я тогда еще не знала, что это такое). А дедушку с бабушкой с годик подержат для порядка под следствием, а потом – потихонечку отпустят. Словом, вот он – наш спаситель!

– Давай, – говорит наш спаситель, – это событие чуток отметим. Я, оглушенная всем случившимся, не сопротивлялась. Тем более что после всей кэгэбистской проработки я никак не могла (да и сейчас не могу) выйти из страшного потрясения. Он налил себе и мне по стакану водки. Мы выпили, и я погрузилась в небытие, прострацию, что ли. И он – прости меня Бог! и ты, прости – овладел мною. И в эти минуты, и после все время говорил: «Пока ты со мной, с твоими родными ничего не случится; заартачишься – все рухнет, ничто и никто не поможет». Утром, чуть проснувшуюся, он привез меня в какое-то учреждение и там оформили брак. Тут он добавил, что будто бы эта акция согласована вчера по телефону с самым «высоким начальством» (может, и согласована: они по бабьей части – «молочные братья»). И пока я под его крылом (заложница, что ли?) – никого, повторял и повторял он, из моих родственников не тронет никто.

– А совсем недавно, спустя несколько дней, как ты ушел из Юридического института, – продолжила Зина, – мой одноклассник, работающий в органах, сообщил мне по секрету, что мои самые близкие люди – мама, папа, бабушка, дедушка – были расстреляны в те самые дни, когда я была в своем городе, Белорыбинске.

И тут вдруг роли переменились. Алексей заметил, как лицо Зины неожиданно исказилось болью и его как-то сразу залили слезы. И говорила она, с трудом преодолевая рыдания. Тогда Алексей отбросил подушку-нейтралку, притянул к себе Зину и крепко (как недавно это делала она) прижал ее к груди.

Зина плакала, уже не сдерживаясь. И быстро-быстро говорила, говорила сквозь слезы, порой сбиваясь на шепот. Из того, что она говорила, он уловил, что «этот Институт» не совсем институт, а больше зэковская зона, или, как иногда сейчас говорят некоторые, «шарашка». А вот ее – хотя она отсутствовала почти год – не трогают. Даже, напротив, почему-то балуют, даже потворствуют. Как с пропуском тебе, Алеша, например. Уникум я, видите ли, какой-то...

334

Зина (мини-роман на правовую тему)

А отчетливо, внятно повторила: на следующий день, после того, как узнала обо всем, она, не взяв ничего, оставила тот дом. И в одном пальтишке вернулась в Институт. ее без всяких разговоров приняли. Допущена до всего.

Но то, что случилось, – случилось…

Вдруг Зина всполошилась. Оторвалась от Алексея и ткнула пальцем в настенные часы :

– Ты что? Времени-то без пяти восемь. Бегом к себе.

Алексей на ходу коснулся губами кончиков Зининых пальцев, собрав их в своей руке, и стремительно убежал. Охрана пропускала его молча, никто даже не посмотрел на часы.

XII

вопросы. уроки. Фантазии

ВСКОре все привыкли, что Алексей исчезает с 6 до 8 часов вечера. Приносили ему в комнату ужин, сгрузив все стоящее съестное в одну тарелку.

Странно, никто не удивлялся этому. Даже вопросы не возникали – что это и кто это? Любовница? Настоящая любовь? Старинная знакомая? родственница? Наука? Не было никаких разговоров, даже из демобилизованной братии, склонных обычно после многолетнего солдатского монашества сводить разговоры подобного толка к «бабам». Слава Богу, не было в ту пору еще словечка и ореола «секса», прилетевших из заморских краев, вмиг истоптавших светлое и романтическое в молодости, что не повторяется в жизни человека больше никогда. И что делает жизнь потом скучной и противной. Везде – одни позывы физиологии и первая сигнальная система.

Первые два-три «визита» Алексея к Зине прошли в непрерывных разговорах обо всем и ни о чем. Но кое-что было очень интересное. Оказывается, Зина, очень далекая по своим научным и всем другим интересам от юриспруденции (более того, как и все ее коллеги, не очень-то как будто бы и считающая ее наукой, нередко видящая тут, вслед за своими коллегами, одни лишь «формалистику и схоластику»), была в общем в курсе того, что происходит в Юридическом институте, и мимоходом схватывала какие-то важные вещи в области права. Тем более что сейчас Алексей рассказал ей обо всем, что было с ним, даже о книге и брошюре, которые он читал в архиве.

Поразило и то, что Зина с какой-то непонятной симпатией относилась к «осколкам прошлого» – цивилистам, специалистам по граж-

335

Книга вторая. О любви

данскому праву. Даже брала в библиотеке на несколько дней учебник по частному римскому праву. Однажды «совершенно случайно» проговорила прямо в коридоре с одним из цивилистических корифеев, Марком Марковичем, присевшим во время разговора на какой-то ящик. Не от этого ли в ее разговоре с Алексеем в какой-то связи промелькнула фамилия Покровского? Ага! Тот же самый автор – Покровский! Но когда Алексей пришел к Зине в следующий раз, он, к своему удивлению, увидел освобожденный от всякой мелочи и привычных вещей стол, гладко застеленный белой бумагой. У стола напротив друг друга – два стула, тут же на столе две толстые тетради, ручки и карандаши.

Так они и сели – друг напротив друга. Зина сказала:

– Все, Лешенька, просто так мы с тобой наговорились. Теперь пора заняться делом. Хотя бы немного. Месяца через два, как я надеюсь, ты восстановишься в вузе. Здесь в центральном нашем городке, километрах в 20 отсюда, есть филиал московского юрфака. Тебя, конечно, примут; кого же еще принимать?

Но перед этим мы с тобой коснемся кое-каких вещей, так сказать, с моей колокольни. Не исключено – чего-то диковатого.

И тут мне нужно напомнить тебе, что у меня с детства обнаружена странная способность (или психический срыв, уродство?) видеть привычные вещи с необычной стороны, некоторые считают – с математической. Что это? Не знаю. Математики радуются каким-то математическим или физическим результатам в связи с моей, так сказать, теорией, не вижу тут ничего исключительного, иначе и быть не может, только у меня при этих экспериментах возникает сильное напряжение, потом голова болит. Все считают, что это глубоко математическое, но в каком-то особом понимании. Мне самой почему-то думать об этом не хочется.

И вот, хотя в вашей правовой обители я оказалась совсем случайно, да к тому же настроена была против юристов, их формалистики и схоластики, я, кажется, и здесь невольно увидела нечто поразительное.

Для этого начнем с азов. Я тебя чуть-чуть попытаю.

Зина протянула руку через стол и, улыбаясь, легонько щелкнула Алексея по лбу. Сказала:

– Соберись! Сосредоточься!

– ДЛЯ НАЧАЛА, – сказала Зина, – давай вместе вспомним, что сейчас преподают в Институте о вашей материи – праве, законах, судах и так далее. И о том, что я постоянно слышу со всех сторон.

336

Зина (мини-роман на правовую тему)

– О чем же?

– О том, что право, которое изучается в Институте, – это всего лишь воля господствующего класса. И что именно экономически господствующий класс данного общества определяет в своих законах то, что в данном обществе является правом, – что «можно», а что «нельзя» и кто и на что «имеет права».

Но, может быть, здесь все по-другому и все сложнее?

Ведь история свидетельствует, что государство и юридические нормы возникли вместе с развитием человечества – в то время, когда людское сообщество становилось все более организованным. Не исключено, что именно право, законы, правосудие и есть атрибуты и механизмы той организации, которая и позволяет говорить о «цивилизации»?

– И кстати, в последние столетия, насколько я знаю, – продолжала Зина, – как раз сформулированы институты и механизмы для того, чтобы как-то обуздать власть, ограничить ее произвол. Да и сама государственная власть порой начинает служить людям. И может, самой природой она была предназначена для этого. Многие говорят, и это в основном правильно, что даже в нашей стране приняты хорошие законы. Например, почти не допускаются сверхурочные работы, как-то защищены права женщин.

разве не стоит задуматься над всем этим?

И тут Зина совершенно неожиданно сказала:

– Знаешь, Леша, я как раз подошла к тому, чтобы сказать тебе самое главное из моих предположений. Только тут нужен перерыв. Хотя бы до завтра.

Зина, отвернувшись от Алексея, быстро проглотила таблетку и, слегка придерживая рукой голову, продолжила:

– Поэтому, дружочек, собирайся-ка домой. И главное, настрой себя так, как настроил себя, по твоим рассказам, на чтение книги Покровского...

Алексей встал. И молча, не говоря ни слова (только помахав Зине рукой), вышел.

Времени было 7 часов с минутами.

Алексей даже успел на ужин. Он быстро управился с ужином. И не дожидаясь расспросов, сразу же исчез. Вмиг взлетел по лестнице в свою комнату.

НА СЛеДУЮЩИй ДеНь во время завтрака ребята хитро посматривали на Алексея, а один из парней, его сосед по столу, сказал будто бы сочувственно: «Ну, что, братец срывается? Или дело сделано?»

337

Книга вторая. О любви

Алексей только улыбнулся (пожалуй, даже снисходительно), махнул рукой: «Дурачок; не о том речь» и убежал в свою комнату – надо было дописывать набело с черновиков завершающий отчет их группы.

ровно в 6 он был у Зины.

Зина снова села напротив него. Вплотную – колени к коленям, глаза в глаза. И сразу сказала свое «самое главное» – совершенно неожиданное.

Сказала с напором, выделяя (как бы с нажимом подчеркивая) каждое слово:

– По моему разумению, право по своей сути (не искаженное властью и всеми нами) – это математика, притом – особая, призванная (и могущая) ограничить и остановить произвол.

– И эти слова, – продолжала Зина, – я говорю, конечно, не только потому, что, по словам одного великого ученого, в любой области знаний настоящей науки – столько, сколько в ней математики. Дело в самой сути.

Я слаба в фактических материалах по юриспруденции – и в исторических, и в судебной практике, к тому же очень разной в разных странах. Но, что я невольно слышала в той квартире, где я какое-то время находилась, уже дает довольно значительный материал. Конечно, уголовное право относится к карательной стороне жизни общества, к власти, порой к голой политике. Но даже здесь державное слово всевластного правителя тогда становится основой для признания того или иного поведения преступлением, когда оно (хотя бы даже при мало-мальском следовании цивилизационным началам), как я поняла, выражается в каком-то «составе», которое имеет какие-то «стороны», и что-то еще. Далее, существуют определенные ограничения, такие, например, насколько мне известно, как «необходимая оборона», и так далее. Так? Но если это – «так», значит, перед нами определенные соотношения или построения, впрочем, весьма особого математического типа.

еще больше я удивилась, когда поговорила с Марком Марковичем, а потом взяла и посмотрела (нет, не читала – только посмотрела) учебник по частному римскому праву. Оказывается, в этой области, которую странно называют «частным правом» («Ленин осудил частное право для социализма», – успел вставить свое слово Алексей), в этой области вообще сложились, утвердились и существуют уже целые тысячелетия многообразные и сложные системы самых разнообразных связей-соотношений, тоже строго математического типа.

338

Зина (мини-роман на правовую тему)

И вот в последние дни (нередко в мысленных разговорах с тобой) меня все больше захватывает мысль, понятно, только в виде предположения, даже – вопроса (Зина вновь стала резко, как бы подчеркивая, выделять слова) – не для того ли дана человечеству высшая форма мышления – математика, чтобы рационально организовать нашу человеческую жизнь, и в первую очередь – не для того ли, чтобы предупредить произвол? И коль скоро речь идет о самом поведении людей, их взаимодействии, то вот оно – право, которое призвано достичь все это непосредственно в человеческих делах, поступках!

В этот момент Алексей заметил, что Зина будто замерла – закрыла глаза, сидит недвижимая. Через некоторое время Зина приоткрыла глаза и сказала:

– Алеша, помоги мне перебраться на тахту, мне нужно прилечь. Алексей не стал ничего «помогать», а, не раздумывая, просто взял

Зину на руки и перенес ее на тахту. В это же время он как-то изловчился достать из тахты подушку и одеяло и после того, как Зина сбросила туфли, осторожно ее прикрыл. Зина крепко спала, обхватив голову руками.

Так же осторожно Алексей вышел из комнаты.

ПОДОШЛИ 18 ЧАСОВ следующего дня. Дверь в Зинину комнату была приоткрыта. Она сидела за столом и что-то старательно писала. ее кровать не была убрана, постель не сложена в ящик под тахту: видимо, она не так давно лежала в постели, может быть, спала.

Алексей, входя, для порядка постучал в створку двери. Зина сразу же откликнулась:

– Входи, входи, Леша. Тебе можно. Для тебя и приоткрыла дверь. Извини, что вчера не выдержала. Со мной сейчас все чаще это случается – то ли из-за моей проклятой природы, то ли еще из-за потрясений тех двух страшных дней и всего другого, с этим связанного, может, просто от напряжения в работе. Мне и математикой врачи разрешили заниматься не больше одного раза в неделю. И чтобы не волноваться. Но как это не волноваться? А тут еще ты! – весело добавила она.

Зина, приподнявшись из-за стола, взяла Алексея за руку и усадила рядом с собой.

– Ну, что, дружок, давай спрашивай. Я понимаю, что после моего вчерашнего неожиданного, сумбурного и, видимо, излишне мудреного выступления, когда я говорила, если так можно выразиться, на одних нервах, у тебя наверняка есть вопросы. Сначала честно – ты хотя бы в общем понял о том, что я хотела сказать?

339

Книга вторая. О любви

– Нет, – ответил Алексей. – Не понял. Я понимаю, что в юриспруденции есть номера статей законов. есть математические расчеты, когда надо складывать и вычитать меры наказания. есть какие-то сложные подсчеты, как я слышал, при взыскании убытков, при получении и возвращении кредитов и т.д. Но почему право само по себе есть математика, для меня совершенно непонятно.

– А потому, что в законах, решениях судов, во всей юриспруденции есть нечто такое, что характерно для математики. Притом – любой математики. Будь это арифметика, или алгебра, или высшая математика, или что-то еще, даже выше «высшей ступени», чем меня как раз в интересах некоторых практических дел мучают специалисты. В каких бы ипостасях ни выступала математика, главное в ней, в математике (в моем понимании), – это строгие, точные, безвариантные соотношения на уровне высших абстракций – соотношения типа жестких, не допускающих нарушения законов, которые не позволяют произвольно отступить от них и которые неизбежно ведут к точным, строго определенным результатам, то есть при предельно элементарной интерпретации как 2 ? 2 = 4. Ну, ясно? Я слышала, что некоторые деятели от юридической науки, притом у нас в стране, уже говорят об этом.

– Это ясно. Соглашусь, – сказал Алексей. – В таком смысле о юриспруденции можно говорить как о некой особой математике. Когда недопустимо отступать от ее внутренних законов. И когда юриспруденция неизбежно ведет к строго определенным результатам.

Но что из этого следует? Ведь все равно подготовка и издание законов находятся в руках людей, правоведов. Они же, правоведы, принимают судебные решения, другие акты. Притом и там и здесь постоянно, хочешь – не хочешь, учитываются самые разные обстоятельства, интересы. И тут еще давление власти, каких-либо влиятельных групп. Неопытность людей, их пристрастия, просто вольные решения, капризы властителей…

– Ну, молодец, – вдруг обрадовалась Зина. – Ты, Лешенька, теперь и сам подошел к тому главному, вокруг которого я все время кручусь, пытаюсь подойти и так и эдак. Наберись терпения и попытайся понять то, о чем я рассказываю.

Прежде всего о самом праве. Да – праве, вдумайся в само это слово, разве вам в Институте не говорили и ты сам не задумывался – почему право называется «правом»? Да потому, – сама же на свой вопрос ответила Зина, – что, по моему разумению и моим скудным знаниям, право потому и «право», что оно, независимо от того, какие интересы выражает, и от всех других обстоятельств, должно говорить «кто и на

340

Зина (мини-роман на правовую тему)

что имеет право». То есть четкие возможности на то-то и то-то. А возможности что-то делать или не делать – вещь сугубо человеческая. И значит, здесь в принципе в идеале должны быть такие строжайшие соотношения, которые сфокусированы на человека, на его права. Что они могут, а что не могут (и не по чьей-то воле, хотя часто происходит и такое, а по строгим законам самого бытия).

От юристов же, составителей законов и судебных решений, требуется (вспомни– математика!), чтобы они были такой квалификации и такого настроя, чтобы не просто фиксировали те или иные интересы, задачи и все другое (и тем более не просто юридически оформляли какие-то задания властей, как это по большей части происходит сейчас), а исходили из таких юридических соотношений прав, обязанностей, других юридических элементов, которые бы отвечали «математике права».

Более того, я скажу тебе, однажды я долго-долго (увы, в коридоре) разговаривала с Марком Марковичем. И он мне на примерах рассказывал о том, что как бы ни изворачивались законодатель и судьи, потом, в конечном счете сама материя (математика!) права выводит на человека, на его права, на оптимальную защиту этих прав. Марк Маркович даже употреблял слово, которое я встречала только в технике, в инженерном деле. Какое это слово, как ты думаешь?

– Не юридические ли конструкции? – неуверенно спросил Алексей. – И мы проходили в теории такого рода штуки. Но им, юридическим конструкциям, придается в теории какое-то второстепенное значение при оформлении законов, в юридической технике...

– Вот-вот! Как раз эти самые «юридические конструкции»! – радостно воскликнула Зина, – может, вся наиболее действенная часть юриспруденции – и именно та, которая относится к математике, – и состоит из юридических конструкций. Причем в том же самом смысле, когда мы говорим о конструкциях машин, мостов, самолетов. То есть как об эффективном, оптимальном, нередко оригинальном построении исходных элементов (в праве, это, наверное, какие-то правомочия, обязанности, гарантии), дающих по максимуму желаемый результат. И если это верно, то не в них ли, не в юридических ли конструкциях, и состоит секрет возвышения юриспруденции вообще, не уступающей с научной стороны перспективе самых передовых наук?

Помолчали.

– Ну, ладно, Леша, до свидания. До завтра.

Алексей, уткнувшийся в тетрадь, где он по ходу разговора с Зиной и в минуты наступившего молчания вычерчивал какие-то замыслова-

341

Книга вторая. О любви

тые фигуры, повернул голову и увидел, что Зина уже лежит в кровати и последние слова говорит, закрыв глаза.

Алексей негромко тоже сказал: «До завтра», встал, на цыпочках вышел из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь.

СЛеДУЮЩИй ДеНь прошел для Алексея в непрекращающихся хлопотах.

До обеда он успел не только переписать набело весь отчет об осенней экспедиции, но и раза два перечитать его, что-то корректируя, исправляя. Нудная редакторская работа.

Уже время подходило к обеду, когда Алексей отнес отчет Юрию Кузьмичу. Кузьмич похлопал его по плечу, сказал: «Молодец» и попросил заглянуть через часок. Он внимательно прочтет отчет, доложит еще Виктору Дмитриевичу, – может быть, потребуется внести изменения. Часок так часок. За это время Алексей успел написать еще одну бумагу на имя В.Д. Изюмова, о чем он непрестанно думал в последние дни. Это было заявление об отчислении из состава экспедиции «в связи с необходимостью продолжения учебы в юридическом вузе» (при этом Алексей твердо знал, что это не будет отделение юрфака в зоне,

поэтому он и написал вообще – «в юридическом вузе»).

У Юрия Кузьмича замечаний по отчету не было никаких. Все хорошо. Не удивился он (почему бы это?) и заявлению Алексея об уходе из экспедиции. Сказал только:

– Я ждал этого. А в общем-то жаль. Мы бы с тобой еще поработали. Но тут уж судьба, наверное. Ничего не поделаешь. Сегодня передам заявление Изюмову и сам доложу о твоем заявлении. Думаю, все будет в порядке.

К 18 часам, как и все последние дни, Алексей был у дверей Зины. Дверь, как и вчера, была приоткрыта. Значит – ждет.

Алексей стукнул пару раз для порядка и сразу вошел.

Зина на этот раз, по-видимому, и не вставала. Она лежала на тахте. разболелась, что ли? Но вид у Зины был неплохой – легкий румянец, глаза поблескивают, настроение – даже как будто бы какое-то веселое, задорное, озорное. Зина сразу сказала:

– А ну-ка, подойди ко мне, добрый молодец.

Когда Алексей подошел к тахте, Зина вдруг приподнялась, обхватила Алексея за шею, притянула его к себе и поцеловала. Губы у Зины были теплые и влажные, нарастающий жар покатился по телу Алексея.

Зина спросила:

– Ты думал, о чем мы вчера говорили?

342

Зина (мини-роман на правовую тему)

– Думал, конечно, – ответил Алексей и добавил: – Я решил продолжить учебу в юридическом вузе.

– Ну, вот и все. Можно на данный момент в наших мудрствованиях поставить точку. Чего-то другого сейчас и не требуется.

– Мне что? Пора уходить, что ли? – спросил, насупившись, Алексей.

– Как раз, наоборот, – смеясь, ответила Зина, откидывая одеяло. – Тебе сейчас нужно одно – покрепче закрыть дверь на замок и на крючок тоже и идти ко мне. Совсем ко мне…

...Наступил новый день. Когда еще до обеда Алексей, оглушенный всем случившимся и происходящим, проходил мимо регистратуры, дежурный сержант подозвал его и сказал:

– Козловский, ваш пропуск в главный корпус аннулирован.

– Как аннулирован?

– Подожди, – сказал сержант, – я сейчас позову дежурного офицера.

Офицер вышел из караульного помещения, подошел к стойке и сказал, что Зинаида Сергеевна сегодня утром отправлена в больницу. За пределы зоны. Адреса нет.

– А вам, – добавил он, обращаясь к Алексею, – нужно срочно в спецотдел.

В спецотделе Алексею сказали, что его заявление об отчислении из состава экспедиции удовлетворено. Сейчас ему нужно подписать бумагу о «полном неразглашении». Завтра к восьми утра придет машина и довезет его до железнодорожной станции. Денежные расчеты и проездные – в бухгалтерии.