<<
>>

Речь присяжного поверенного В. Д. Спасовича в защиту Кронеберга

Господа присяжные заседатели!

Хотя мы люди обстрелянные и привыкшие к подобным настоящему состязаниям, но когда принимаешь к сердцу дело, которое защищаешь, то невольно боишься и бес-

/і/я*

ПО Н АСТОЛЬНОМУ РЕШТУ

дмо

ПРОКУРОРА

и-пшшпжо оюяыго т

"/ •'6

CsC-f-'V <А-Л-^ §4CiS-VL&4(J\ fej f • ІЗ У*1.

Титульный лист дела Кронеберга.

покоишься. Я не стану скрывать, что я испытываю теперь подобного рода чувство: я боюсь, господа присяжные заседатели, не определения судебной палаты, не обвинения господина прокурора, которое весьма серьезно и вместе с тем и сдержанно,— я боюсь отвлеченной идеи, призрака, боюсь, что преступление, как оно озаглавлено, имеет своим предметом слабое, беззащитное существо. Само слово «истязание ребенка», во-первых, возбуждает чувство большого сострадания к ребенку, а во-вторых, чувство такого же сильного негодования в отношении к тому, кто был его мучителем. Я, господа присяжные, не сторонник розги, я вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания, из которой розга будет исключена, тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб перестали суды действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушений той правды, которая должна существовать как дома в семье, так и в государстве. В нормальном порядке вещей употребляются нормальные меры. В настоящем случае была употреблена мера, несомненно, ненормальная; но если вы вникнете в обстоятельства, вызвавшие эту меру, если вы примете^ соображение натуру дитяти, темперамент отца, те цели, которые им руководили при наказании, то вы многое в этом случае поймете, а раз вы поймете — вы оправдаете, потому что глубокое понимание дела непременно ведет к тому, что весьма многое объяснится и покажется естественным, не требующим уголовного противодействия.

Такова моя задача: объяснить случай. Я постараюсь передать обстоятельства дела такими, какими они были, ничего не увеличивая и не уменьшая. Я должен начать, господа присяжные заседатели, с того романа, которому обязана девочка своим существованием.

К.52— сын известного богача. Сам он не имеет никакого состояния, лично ему принадлежащего, и вполне зависит от отца, человека весьма уважаемого, но и весьма строгого, воспитавшего детей в суровой школе подчинения. В 1863 году подсудимый, окончив гимназию, поступил в Варшавский университет в самое время смут, когда почти вся молодежь поголовно волновалась; во избежание опасности отец услал его за границу — в Брюссель. Это заграничное воспитание сделало то, что К.— почти ино- странец, т. е. хотя он русский подданный, уроженец Царства польского, но он более немец, а еще более француз. Из Брюсселя К. возвратился в Варшаву в 1867 году, кончил курс в главной школе со степенью магистра прав, что соответствует нашему кандидатскому диплому; потом отправился вновь за границу для большего усовершенствования в науках в университетах: Боннском и Гейдельбергском. В этот промежуток времени, между Брюсселем и Бонном, во время бытности в Варшаве в 1867 году, он сошелся с женщиной, старше его летами, вдовой, имеющей детей. Женщина эта понимала, что они не соответствовали друг другу по летам, что родители К. никогда не согласятся на брак. Она сама взяла почин в размолвке. К. и не подозревал, что она от него беременна. Он был сильно огорчен, скучал и искал какого-нибудь развлечения, какого-нибудь поприща для деятельности. Когда началась франко-прусская война, он отправился во Францию, вступил в ряды французской армии, участвовал в двадцати трех сражениях, получил орден Почетного легиона, дослужился до чина подпоручика и вышел в отставку, уже по окончании войны. Пережитое заставило его забыть о женщине, которую он когда-то любил. В 1872 году он встретился с ней в Варшаве, когда она уже была замужем; тут он узнал, что есть ребенок, ему принадлежащий, в Женеве.

Рождение этого ребенка сопровождалось следующими обстоятельствами: беременная мать желала, чтобы рождение не огласилось; она отправилась за границу и разрешилась в Женеве. По тамошним законам, ребенок, когда он незаконный, записывается на имя матери, а . на имя отца только тогда, когда отец налицо и признает ребенка. Мать не могла взять ребенка с собой и оставила его на попечении у крестьян за денежное вознаграждение. Так как сама она вышла вторично замуж, то между ней и ребенком воздвигнулась как бы каменная стена, не допускающая ни малейшей возможности, чтоб когда-нибудь эта мать могла приласкать свое дитя или чтоб дитя могло ее отыскать. Когда К. узнал, что ребенок жив, то он тотчас возымел твердое намерение найти его и обеспечить. Спрашивается: каким образом? Решение этого вопроса во многом зависит от законов, под которыми живет человек; законы, в свою очередь, действуют на нравы; с другой стороны, и нравы отражаются в законах. Ни в одном отношении, может быть, взаимодействие законов и нравов не проявляется так сильно, как в отношениях родителей к незаконным детям. Возьмите наш быт. Закон строг к незаконнорожденным: они не имеют никаких прав и даже не определено, есть ли над ними власть отеческая. Как же приходится устраивать родителям незаконных детей? Если у родителей сердце сколько- нибудь сердобольное, если им не по нутру отдать дитя в воспитательный дом, то единственный способ устроить ребенка заключается в деньгах: отдать дитя куда-нибудь на сторону на воспитание, посмотреть за ним тайком без свидетелей, не давая ребенку узнать, чей он; если и допускаются ИЗЛИЯНИЯ ^нежности, то только секретно, без свидетелей. Таково отношение, которое необходимо вытекает из существующей системы законодательства; эта система не может не действовать на нравы, т. е. родители, зная, что они не могут сделать для ребенка ничего более, успокаиваются в совести своей, когда исполнили все, что допускается законом, когда дали ребенку денег в виде приданого, когда отдали его в какое-нибудь учебное заведение.

Но, господа присяжные заседатели, в пределах вашей империи есть страна — Царство польское, имеющая свои особые законы. Когда Царство польское было Княжеством варшавским, тогда там введен был, в 1808 году, кодекс ?Наполеона. Кодекс этот в 1825 году, в царствование Александра I, переделан в некоторых частях, которые касаются прав семейственных, именно в книге 1-й и в книге 3-й. Это издание кодекса 1825 года действует и до сих пор. В томе 19 «Дневника законов» содержится закон 1836 года, по которому семейственные права жителей Царства польского и определяются законами Царства, когда эти жители переселяются в пределы Российской империи. Кодекс 1825 года устанавливает между родителями и незаконными детьми следующие отношения: по ст. 101, отец может во всякое время признать ребенка своим; это делается посредством отметки имени отца на реестре гражданского состояния. Вследствие этого признания, по ст. 303, родитель берет на себя юридическую обязанность воспитать, содержать и устроить ребенка, т. е. то самое, чем отец обязан и в отношении к законным детям. По ст. 756 и последующим, такой ребенок участвует даже в Наследстве после родителей на следующих основаниях: при законных детях он получает 1/3 часть того, что получают законные дети; при братьях или родителях умершего незаконные дети наследуют 1/2; при более дальних родственниках — 3/4. Если нет в виду правильных наследников, они получают все состояние. Этим правам, конечно, соответствует и власть родителей над детьми. Власть эта двоякая: она выражается, во-первых, в опеке, которая принадлежит матери; если же мать не может быть опекуншей, то отцу; во-вторых, в праве наказывать детей. Сверх того, есть ст. 339, которая чрезвычайно важна и значение которой я позволю себе объяснить вам; она заключается в следующем: родители, недовольные поведением детей, могут их наказывать способами, не вредящими здоровью и не препятствующими успехам в науках. За злоупотребление этой властью родителям делается внушение в присутствии гражданского трибунала первой инстанции при закрытых дверях и проч.

...

Председатель. Не угодно ли вам не касаться наказания? Вы можете ссылаться на закон, но не говорить о наказании.

Присяжный поверенный Спасович. Это не наказание, это только мера, предоставляемая гражданскому суду по гражданскому кодексу. Я долгом считаю заявить, что, по ст. 339, никакого наказания не полагается за превышение власти наказывать, а только у родителей может быть отнята власть родительская и дети переданы другому лицу на воспитание за счет родителей. К.— магистр прав: он знал свои законы, он понимал, что может сделать для дитяти, и захотел сделать самое большее, что только может делать по закону. Он обратился за советом к женевским юристам, крторые посоветовали ему отметить в регистре признание им дитяти. Он хлопотал о том, чтобы сделать признание посильнее, чтобы признание его имело силу и действие в пределах Царства польского. Конечно, он очень хорошо понимал, что у него еще нет своего собственного состояния. Но, давая свое имя ребенку, он был уверен, что если его постигнет несчастье, то родители и родственники позаботятся о девочке, носящей имя К., что в крайнем случае дочь его будет принята в одно из правительственных воспитательных заведений Франции, как дочь кавалера Почетного легиона. К. взял девочку от тех крестьян, у которых она воспитывалась и где не могла получить никакого образования, и отдал ее в дом, который казался ему наиболее приличным, к пастору де Комба, жена которого была крестной матерью девочки. Так прошли годы 1872, 1873 и 1874-й до начала 1875 года. В течение этих лет произошли некоторые перемены в намерениях, в занятиях и в положении К.

Есть люди, которые по натуре своей более склонны к жизни семейной; есть люди, которые могут прожить целый век холостяками. К. именно принадлежит к людям первого ряда, которых так и клонит к браку; он чуть-чуть не женился в 1872 году; в 1873 году также имел намерение, но партия расстроилась, и сильнейшим препятствием было то, что он заявил о существовании дочери, вторым препятствием был отец К., который никак не позволил бы, чтобы брак устроился без его участия и соизволения.

В Париже К. познакомился с девицей Жезинг. Когда ему предстояла поездка в Петербург на 1874 год, в город совершенно чужой, где он был бы совершенно одинок, он принял предложение Жезинг поехать с ним и взял ее с собой. Вы могли оценить, насколько г-жа Жезинг походит или не походит на женщину полусвета, с которыми завязываются только летучие связи. Конечно, она не жена К., но их отношения не исключают ни любви, ни уважения. Вы видели, бессердечна ли эта женщина к ребенку и любит ее или нет ребенок. Она желала бы сделать ребенку всякое добро. В свидетельских показаниях против подсудимого, даже самых неблагоприятных, например Титовой, нет ни слова против г-жи Жезинг. В 1874 году они приехали в Петербург, в 1875 году г-жа Жезинг

Группа служащих у канцелярии Петербургского окружного суда в день чествования В. Д. Спасовича. 1912 г.

заболела; она сильно привязалась к подсудимому и сама стала напрашиваться: «Возьмите дитя, будет и вам и мне веселее; я буду ухаживать за ним, воспитывать его». К. не имел еще в то время определенного намерения взять ребенка, но решился заехать в Женеву посмотреть... В Женеве он был поражен: ребенок, которого он посетил неожиданно, в неуказанное время, был найден одичалым, не узнал отца. Воспитанием его К. был недоволен и тут же расплатился с мадам де Комба, после чего привез ребенка в Петербург. Они приехали 28 апреля; некоторое время они жили в гостинице Демут, потом устроились в городе и наконец в июне переехали на дачу. Весь май К. был занят делами одной железной дороги, которая не давала ему ни минуты досуга. На даче произошло событие, которое дало начало делу. Причины этого события собрались разные, внутренние и внешние, заключавшиеся как в ребенке, так и в отце, а равно и в различных влияниях на ребенка. Прежде чем я перейду к изложению причин катастрофы 25 июля, я должен разобрать точнее сам внешний факт, за который судится К.,— факт побоев девочки, удостоверяемый как вещественными доказательствами, так и свидетельскими показаниями. Знаки, бывшие предметом исследования, можно подразделить на знаки на лице, знаки на руках и конечностях, знаки на задних частях тела и пятна крови на белье. Каждый из этих следов надо разобрать отдельно, и прежде всего знаки на лице. Когда пристально вглядишься в лицо ребенка, то это лицо точно исписано по всем направлениям тонкими шрамами, прикрытыми в иных местах волосами, так что они едва-едва заметны. Знаки эти г. Чербишевич признал неизгладимыми на лице обезображениями, с чем я только тогда мог бы согласиться, если бы каждый человек ходил вооруженный двумя микроскопами. Так как девочку свидетельствовали вследствие сечения розгами, то натурально должно было явиться предположение, не от сечения ли произошли и знаки на лице. Я думаю, что именно эта идея и была невольно усвоена свидетельствовавшими врачами, особенно г. Чербишевичем, сделалась предвзятой идеей и помешала исследованию. Акты освидетельствования надобно разбирать отдельно, потому что они между собой не сходятся. Если их скучить вместе, как это сделано в обвинении, то выходит как будто нечто связное, но если их разобрать отдельно, то видно, что каждый из исследовавших врачей тянул в иную сторону, так что в заключениях они расходились на неизмеримое расстояние. Г-н Чербишевич, разобрав знаки на лице, разделил их, во-первых, на белые шрамы, рубцы, во-вторых, на пятна желто-бурого и желтого цвета и, в-третьих, на струпья. Рубцы на левом веке и левой щеке он признал единственными знаками, которые можно отнести к давнему времени. Он усмотрел желтые и желто-бурые пятна, но не багровые и не сине-багровые. Я должен заметить, что подобных синих и багровых пятен ни один из докторов не находил. Желтые и желто-бурые пятна г. Чербишевич отыскал на виске во всю его длину, на носу, на правой щеке, а струпья оказались в ноздре и под носом. Все эти знаки и струпья были признаны недавними. Некоторые из этих знаков, по мнению Чербишевича, весьма характеристичны, как несомненно происходящие от розог, именно: рубчики продольные, параллельные по всей длине носа. Таково было заключение доктора Чербишевича, видевшего девочку 31 июля. Дней через десяток девочку свидетельствовали вчетвером: он же и еще трое. Заключение вышло совершенно иное. Некоторые из тех знаков, которые г. Чербишевич признавал недавними, отнесены к весьма давним: так, например, желтое пятно на виске превратилось в рубец с перламутровым отливом, образовавшийся никак не раньше полугода, т. е. когда девочка совсем не была еще в Петербурге. Знаки на переносье также отнесены более чем за полгода назад. Ни один из знаков на лице не признан характеристичным следом от розог; один только маленький значок на щеке замечен профессором Фло- ринским как могший произойти от розог, но и то не с достоверностью. Несмотря на то что вторая экспертиза была умереннее и осторожнее первой, она все-таки заходила слишком далеко в своих предположениях, что служит доказательством, как трудно объяснить происхождение повреждений по одному внешнему виду, а не на основании фактических данных. Доктора, осматривавшие девочку И августа, предполагали, что розовые знаки на носу и щеках возникли недавно, между тем впоследствии узнано от супругов де Комба, Женни Геке и доктора Фоконэ, что каждому из всех этих знаков, не исключая рубцов на носу и щеках, три или четыре года. Таким образом, что касается знаков на лице, то из них нет ни одного, о котором можно было бы сказать, что он произошел от удара, нанесенного отцом. Остается открытым вопрос о пощечинах и о тех синяках, которые были, может быть, последствием пощечин. К. давал пощечины ребенку, это верно, он сам признает, что ударил девочку по лицу раза три или четыре. Я признаю, что пощечина не может считаться достойным одобрения способом отношения отца к дитяти. Но я знаю также, что есть весьма уважаемые педагогики, например английская и немецкая, которые считают удар рукой по щеке нисколько не тяжелее, а, может быть, в некоторых отношениях предпочтительнее сечения розгами. Причины, почему пощечина считается особенно обидным ударом, кроются в нравах, в прошедшем. Следя в истории за возникновением этого понятия, мы отыщем его в те времена рыцарские, когда рыцари ходили в шлемах с забралом, когда ударить их по лицу в обыкновенном их наряде было невозможно, а подобные удары сыпались только на смердов, на вила- нов. Разбирая власть родительскую, трудно сказать, чтобы она не доходила ни в каком случае до пощечины. От постороннего человека удар по лицу может сделаться кровной обидой, но не от отца. Я полагаю, что вы не можете признать мучением или истязанием пощечины, если эти пощечины не произвели видимых повреждений на лице. Спрашивается: какие были последствия от ударов по лицу? В настоящем случае — оставляли ли они пятна или синяки на лице? Если бы даже от них оставались пятна, то вы слышали показание профессора Корженевского о том, как эта девочка расположена к золотухе и как при золотушном сложении, при изобилии лимфы, самый легкий удар, щипок, простой нажим производят пятна на теле. Вы слышали, что знаки на локтях образовались почти несомненно только оттого, что ее держали за руки при наказании. Итак, синяки могли произойти и от слабых ударов. Но я не вижу основания для признания, что синяки существовали. Кто о них говорит? Титова; но и она не видела синяков ни в городе, ни на даче, до 25 июля; она их усмотрела будто бы после 25 июля. Заметьте, господа присяжные, что Аграфена Титова — та женщина, которая, вместе с Бибиной, понесла розги и белье к судебному следователю; они вместе действовали, они вместе возбудили преследование против К. Если бы эти синяки были, то их видел бы кто-нибудь кроме Титовой. Вспомните показания свидетелей Ковалевского, Воловского и Линна, которые отвергают существование синяков. Прокурор, чтобы ослабить показания Линна, ставит на вид, что Линн не заметил шрама на виске, значит, он невнимательно относился к девочке; но, господа, ведь шрам под волосами — заметит^ его можно только усиленно вглядываясь и отвернув волосы. После сечения, на следующий день, в субботу 26 июля, у К. была гувернантка, г-жа де Горне, дававшая уроки девочке и ничего похожего на синяки не заметившая. Но, говорят, сама г-жа Жезинг не отрицала синяков в показании, данном у следователя, и только теперь показывает противное. Я полагаю, что из двух ее показаний скорее можно не верить тому, которое дано на предварительном следствии; правда, ей переводил господин следователь, но, во-первых, она, вероятно, так же волновалась, как и теперь, т. е. была в нервном состоянии, не располагающем к тому, чтобы взвешивать слова, которые ей читали. Во-вторых, я не могу не сказать, что это следствие немного муссировано, что выведены в нем такие обстоятельства, которые теперь значительно стушевались. Вот почему я полагаю, что синяки на лице не доказаны даже и по показанию Жезинг. Перехожу к знакам на руках и на ногах; эти знаки произошли просто оттого, что ребенка держали во время наказания. Следуют затем знаки крови на рубахе и платках. Кровь эта произошла самым естественным образом: от кровотечения из носу. Рубашка совершенно чиста с задней стороны, только на груди есть несколько капель; новые платки тоже усеяны каплями. Очевидно, между кровью на рубашке и на платках есть прямая, непосредственная связь. Быть может, пощечины ускорили излияние этой крови из струпа золотушного в ноздре, но это вовсе не повреждение: кровь без раны и ушиба вытекла бы немного позже. Таким образом, кровь эта не заключает в себе ничего такого, что могло бы расположить против К. В ту минуту, когда он нанес удар, он мог не помнить, мог даже не знать, что у ребенка бывает кровотечение из носу. Все данные о кровотечении собраны уже впоследствии, когда следствие началось. Остаются знаки на задних частях тела. Знаки эти были исследованы трижды: раз, 29 июля, г. Лансбергом, во второй раз, 5 августа, одним г. Флоринским и 11 августа четырьмя докторами, в том числе Лансбергом и Флоринским. При всей неблагоприятности для К. мнения г. Лансберга я для защиты К. заимствую многие данные из его акта от 29 июля. Г-н Л айсберг положительно удостоверил, что на задних частях тела девочки не было никаких рубцов, никаких рассечений кожи, а только темно-багровые подкожные пятна и такие же красные полосы. Пятен этих всего более было на левой седалищной области с переходом на левое же бедро. Не найдя никаких травматических знаков, никаких даже царапин, г. Лансберг засвидетельствовал, что полосы и пятна не представляют никакой опасности для жизни. Через шесть дней потом, j> августа, при осматривании девочки профессором Флоринским он заметил не пятна, а только полосы — одни поменьше, другие побольше; но он вовсе не признал, чтобы эти полосы составляли повреждение сколько-нибудь значительное, хотя и признал, что наказание было сильное, особенно ввиду того орудия, которым наказывали дитя. При освидетельствовании 11 августа четырьмя докторами они нашли на ягодицах розовую кожицу со следами от отвалившихся струпьев, из чего можно было бы заключить о существовании ран, если бы мы не имели акта освидетельствования девочки 29 июля Лансбергом, из которого несомненно явствует, что никаких ран не было. Происхождение этих струпьев всего лучше объяснил профессор Корженевский, изобразивший их как местное омертвление кожи, которая сходила и заменялась новой. Это повреждение кожи было самое поверхностное, наружное, но при организации ребенка, при множестве лимфатических сосудов, сечение непременно должно было оставить видимые следы. Таково заключение г. Корженевского. Что касается вопроса о том, было ли в настоящем случае сильное наказание, то, мне кажется, господин эксперт вполне основательно сказал: это не мое дело разбирать — было ли оно сильное или нет. Сам вопрос оказывается не медицинским, а педагогическим, и для разрешения его посредством экспертов надо бы не медиков, а инспекторов и учителей гимназий. Медик не может определить ни пределов власти отца, ни силы неправильного наказания. Знаки на задних частях происходят несомненно от розог. Эти розги здесь, они были сорваны за несколько дней до наказания К., который хотел ими напугать ребенка, потому что те меры, которые употреблялись до сих пор, не производили надлежащего впечатления на дитя. Срывая эти рябиновые прутья, он, быть может, не знал, что придется их в самом деле употребить. Потом явилась минута гнева, совершенно справедливого и законного, и наказание было произведено. Мне кажется, что из всего следствия вы не можете прийти к другому заключению, как к тому, что этим орудием он наказывал свою дочь только раз. Он сам говорит, что наказал ее раза три в промежутках времени, довольно значительных, маленькими ветками, которые не могли оставить знаков. Наказание сильное, за которое судится К., наказание, выходящее из ряда обыкновенных, как говорит обвинительная власть, было только 25 июля. Что это было только одно наказание, подтверждается всеми обстоятельствами дела. О предшествующих наказаниях не может быть и речи. Только одна Бибина говорит, что девочку секли каждый день, но это опровергается всеми данными, опровергается Валев- ским, который слышал плач три или четыре раза, опровергается г-жой ^Жезинг, всеми находившимися в доме, и, несомненно, достаточно только взглянуть на ребенка, на его здоровый вид, чтобы убедиться, что если бы его секли каждый день в течение полутора месяцев, то девочка не могла бы быть в таком виде. Она часто кричала на даче, но она кричать горазда, она кричит, когда ее ставят в угол или на колени. Никто не присутствовал при этих наказаниях. Титова участвовала в наказании только один раз, именно 25 июля. Чтобы покончить с внешней стороной преступления, мне остается остановиться на тех окончательных выводах, выраженных в ученых терминах, которые даны были господами экспертами. Г-н Лансберг заключил, что он считает повреждения хотя и не угрожающими жизни, но все-таки тяжкими. Когда мы спросили, почему он называет эти повреждения тяжкими, он отозвался, что называет их так по внутреннему убеждению, по своему субъективному взгляду, что он вовсе не руководствовался 18-м томом «Свода законов», притом что он делал судебно-медицинское освидетельствование первый раз в жизни. Между тем едва ли нужно доказывать, что признак «тяжкий» не в такой степени субъективен, каким представляет его Лансберг, что он не зависит от личного взгляда, что есть некоторые общие основания разделения повреждений — на тяжкие и легкие. На эти основания указали профессора Флоринский и Корженев- ский. Если ткань повреждена, повреждена глубоко, тогда это будет тяжкое повреждение, в противном случае — нет. Кассационная судебная практика, на которую ссылается обвинение, истолковала для руководства судам, что считать тяжкими и легкими повреждениями. Оказывается, что эти слова не медицинские, а юридические, что разграничение введено в закон для того, чтобы взыскивать строго или менее строго; из закона оно входит в судебную медицину, и медики, слушая курс судебной медицины, изучают, между прочим, и основания сортировки повреждений на тяжкие и легкие. В классическом по предмету повреждений решении 1872 года, № 1072, по делу Локтева, уголовного кассационного департамента сказано, что характеристическая черта тяжких повреждений заключается в том, что такие повреждения причиняют болезнь, продолжительное расстройство организма, невозможность работать в течение известного времени. Спрашивается: имеется ли этот признак в настоящем случае? Нет, его вовсе не было, его не было до такой степени, что девочка на следующий день играла, отбывала урок и никто не замечал в ней каких-нибудь изменений; врачи, наблюдавшие ее 29 и 31 июля, не находили в ней никаких болезненных симптомов. Сам г. Лансберг совершил, по моему мнению, отступление, потому что, написав в акте «повреждения тяжкие», разъяснил на суде, что тяжким разумел он не повреждение, а только наказание; словом, он вступил в роль педагога, который оценивает относительную тяжесть детских наказаний. Я думаю, что, как ни разбирать дело, все-таки по совести вы непременно придете к тому заключению, что повреждения были, во всяком случае, весьма легкие. Легкие повреждения даже и не походят под область деяний, подсудных окружному суду: они решаются на основании мирового устава. В последующих освидетельствованиях врачи, давая другие заключения, определили эти повреждения следующим образом: они говорят, что это наказание выходит из ряда обыкновенных. Это определение было бы прекрасно, если бы мы определили, что' такое обыкновенное наказание, но коль скоро этого определения нет, то всякий затруднится сказать, выходило ли оно из ряда обыкновенных. Допустим, что это так. Что же это значит? Что наказание это, в большинстве случаев, есть наказание, не применимое к детям. Но и с детьми могут быть чрезвычайные случаи. Разве вы не допускаете, что власть отеческая может быть в исключительных случаях в таком положении, что должна употребить более строгую меру, чем обыкновенно, меру, которая не похожа на те обыкновенные меры, какие употребляются ежедневно? Но допустим, что господа эксперты, предрешая уголовный вопрос, пришли к выводу, что г. К. во зло употребил отеческую власть. В таком случае судите его за злоупотребление властью. Но он судится за нечто совершенно иное — он судится за истязания и мучения, причиненные дитяти. Чтобы понять, откуда идет такая постановка обвинения, я должен коснуться закона и опять той же уголовной кассационной практики, на которой останавливается и обвинение. В законе специально по предмету побоев в ст. 142 устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, определяются насилия, вмещающие в себя также и легкие побои; но затем в Уложении о наказаниях есть на этот счет громадный пробел, и говорится уже только о тяжких, подвергающих жизнь опасности побоях и иных истязаниях в ст. 1489. Между этими видами преступления, очевидно, есть промежуток, и промежуток большой, потому что всякие тяжкие побои подвергают жизнь опасности. Бывали между тем случаи, когда наказывать как за насилие представлялось бы странным. В Тифлисе один кавказский князь высек больно чиновника, ухаживающего за его женой; в Рязани или Курске товарищи отодрали подпоручика; муж Высоцкой мучил свою жену, надев на нее петлю, после чего тянул за веревку и привязал эту веревку к столу. Во всех таких случаях не было никакой опасности для жизни, тем не менее наказание как за насилие было бы бессилием власти. Вот почему Сенат истолковал таким образом ст. 1489, что прилагательное «подвергающие жизнь опасности» относится только к побоям, а вовсе не к истязаниям и мучениям. Вместе с тем, однако, Сенат понял, что понятие истязания и мучения слишком неопределенное. Если я ущипну кого-нибудь, если я сожму ему сильно руки и устрою так, что человек ляжет на кровать, наполненную насекомыми, и не будет спать всю ночь, если я другую какую-нибудь малень- кую пакость сделаю, то разве можно признать тут истязание или мучение? Поэтому-то правительствующий Сенат в тех же решениях, на которые ссылается обвинительная власть, определил, таким образом, с другой стороны, что под истязанием и мучением следует разуметь такое посягательство на личность или на личную неприкосновенность человека, которое сопровождалось мучением и жестокостью. При истязаниях и мучениях, по мнению Сената, физические страдания должны непременно представлять высшую, более продолжительную степень страдания, чем при обыкновенных побоях, хотя бы и тяжких. Если побои нельзя назвать тяжкими, а истязания должны быть тяжелее тяжких побоев, если ни один эксперт не назвал их тяжкими, кроме Лансберга, который сам отказался от своего вывода, то, спрашивается, каким образом можно подвести это деяние под понятие истязаний и мучений? Я полагаю, что это немыслимо.

Я, господа присяжные заседатели, до сих пор занимался только одной стороной дела, которая для вас представляет гораздо мейее важности, чем другая сторона, сторона внутренняя, чем мотивы, заставившие К. действовать. Я знаю, что Сенат в своем решении, на которое сослался представитель обвинения, говорит, что цель собственно не важна, лишь бы только мучения были тяжкие и продолжительные; я полагаю, что если бы судился здесь перед вами тот самый человек, ради которого было постановлено это решение, т. е. тот самый князь кавказский, который высек предполагаемого любовника жены, то вы все-таки приняли бы в соображение то обстоятельство, была ли злоба со стороны мучителя совершенно напрасная, из-за одного удовольствия смотреть на чужие страдания, или гнев был справедливый, имевший разумную причину. Это внутреннее побуждение, эта жестокость не только страдания, но и жестокость сердца мучителя имеют громадное значение, когда судится отец за то, что он жестоко наказал дочь — значит, что он употребил меру домашнего исправления в увеличенных размерах. Спрашивается: была ли причина к употреблению этой чрезвычайной меры? Следовательно, главный вопрос заключается Не в тех синяках и полосах на теле, о которых удостоверяли свидетели, а в соответствии между причиной, вызвавшей наказание, и самим наказанием. Если вы войдете в разбор этих причин, то, я полагаю, вы пожалеете дочь, пожалеете также и отца.

Девочка, как вы могли видеть сами, необыкновенно шустрая, необыкновенно понятливая, живая, вспыхивающая как порох, с сильным воображением, развитая физически хорошо; правда, она имеет некоторое расположение к золотухе, но вообще здоровье ее в цветущем состоянии. Это хорошая сторона — как физическая, так и нравственная. Но есть и теневая, нехорошая сторона, зависящая отчасти и от воспитания. Она воспитывалась между мужицкими детьми без присмотра; уде Ком- ба ее не перевоспитали; когда отец привез ее к себе, он нашел в ней много недостатков: неопрятность, неумение держать себя, начатки болезни от дурной привычки, но главное, что возмущало отца,— это постоянная, даже бесцельная, ложь. Правильно или неправильно, но К. считает, что ложь есть мать всех пороков и что все недостатки людей, главным образом, происходят от того, что они неправдивы. Для него правдивость есть абсолютная обязанность без исключений. В письме, написанном в июле 1871 года к г-же де Комба, задолго до того, как он взял дочь, он выражается, что ложь есть подлость ума и сердца (lachete de coeur et d’esprit). Вот почему с перв&х же пор К. прежде всего старался искоренить этот порок лжи. Быть может, он принялся искоренять его слишком рьяно — он плохой педагог, это он сам сознает. Девочка между тем не слушается, не боится ни отца, ни Жезинг, мало слушается и гувернанток. Еще пока были в городе, все устраивалось как-нибудь; но переехали на дачу, и все условия воспитания переменились к худшему. Дача лежала между Удельною станцией и Парголовом, совершенно уединенная; отец приезжает только по вечерам, уезжает утром; Жезинг — женщина больная, занятая лечением, малоподвижная. Ребенок резвится, бегает к дворнику и прислуге, заводит с ними знакомство и попадает под дурное влияние прислуги, научается разным пакостям, воровству. Сначала эти маленькие похищения проходят незамеченными, подозревают других, но не ее в таскании вещей, замечают только, что ребенок одичал и выбивается из рук. Отец высек ее легко раза два или три, но это совсем не действовало: девочка к сечению привыкла еще у де Комба. 25 июля приезжает отец на дачу и в первый раз узнает, что ребенок шарил в сундуке Жезинг, сломал крючок и добирался до денег. Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери? Говорят: «За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива, сахара?» Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от менег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога. Это то же самое, что привычка лгать: раз она укоренилась, она растет все более и более, как тот дикий репейник, который покрывает поля, если его не искоренять и не полоть.

Когда обнаружилась эта дурная привычка, присоединившаяся ко всем другим недостаткам девочки, когда отец узнал, что она ворует, он действительно пришел в большой гнев. Я думаю, что каждый из вас пришел бы в такой же гнев, и я думаю, что преследовать отца за то, что он наказал больно, но поделом свое дитя,— это плохая услуга семье, плохая услуга государству, потому что государство только тогда и крепко, когда оно держится на крепкой семье. Благо отцу, который остановит свое дитя вовремя; в прежнее время говорили: «Он избавляет сына от виселицы» — мы говорим в подобных случаях, что отец избавляет сына от каторжных работ и поселения, а дочь от того, чтобы она не сделалась распутной женщиной. Если отец вознегодовал, он был совершенно в своем праве, он высек ее больно, сильнее, чем это делается обыкновенно; он был выведен из себя, после чего он зарыдал и упал на постель в нервном припадке. После этого кризиса, явившегося следствием таких естественных причин, нет никакого основания выводить заключение, которое делается в настоящем деле, что если бы такое наказание повторялось чаще и в продолжение более долгого времени, то оно могло бы вредно подействовать на здоровье ребенка. А если бы оно не повторялось? Ведь то же самое можно сказать и о всяком приеме; не дать человеку есть в течение шести часов ничего не значит, но не дать ему есть в течение шести дней значит заморить его голодом; вырвать один зуб ничего, а вырвав все зубы в челюсти, можно умертвить человека от одной боли. Следовательно, такое заключение, что если бы подобное наказание было помножено на многое число раз, то оно произвело бы такие-то результаты, в настоящем деле ни к чему не ведет, не имеет никакого практического значения и должно быть совсем устранено.

Я признаю, господа присяжные заседатели, что К., наказывая девочку сильно, больно, так, что остались видны следы наказания, совершил две логические ошибки, которые отразились в самом поступке: во-первых, он поступил слишком рьяно; он предполагал, что можно одним разом, одним ударом искоренить все зло, которое посеяно годами в душе ребенка и годами взращено. Но этого сделать нельзя, надо действовать медленно, иметь терпение. Другая ошибка, что он действовал не как осторожный судья, т. е. что, поймав ребенка на краже, в которой она созналась, он не вошел в исследование тех обстоятельств, ПРНГОВОРЪ

я* все моттмсшв mansmi. с.-пжц»гт* <*»

«г перво** ОУХШПЫ 9* иЦущилг

*

«г щнттфл Ті Тццим вдоде»

** уодгйт Tr, Bpeimm ййдаямИї'л^^ -v/fcf^SL ? Сяшл: фт*л

-* s'*???-?+~-,

$#** n N*yt w* pfcaeeto fr. 0до****ДО 3*?М*ЇЙ№Й одеріде*

' т $шт*<+««4іь шуШк *№%тп т п^л^цгшт йадгяіші

;? .> Су**, і» деямгё* $1* -# 771 «ь ifer« ?т> %*, **«*«— •— —-

щршит т Щ*/ j

мг*^ <&?І$Ф ft

Приговор Петербургского окружного суда по делу Кронеберга.

которые склонили девочку к краже; он не расследовал порядком того, что от девочки идет след к окружающим ее лицам; он просто спросил, почему и для кого она брала деньги. Девочка отвечала упорным, молчанием; потом уже, несколько месяцев спустя, она рассказала, что хотела взять деньгігдля Аграфены. Если бы он расследовал более подробно обстоятельство кражи, он, быть может, пришел бы к тому заключению, что ту порчу, которая вкралась в девочку, надо отнести на счет людей, к ней приближенных. Само молчание девочки свидетельствовало, что ребенок не хотел выдавать тех, с кем был в хороших отношениях. Но странна природа человеческая. Все в доме убеждены, что все-таки последнее наказание хорошо подействовало на ребенка; несмотря на то что следствие поколебало отеческую власть К., наказание произвело то действие, что она меньше лжет и есть надежда, что она придет к большему и большему исправлению.

В заключение я позволю себе сказать, что, по моему мнению, все обвинение К. поставлено совершенно неправильно, т. е. так, что вопросов, которые нам будут предложены, совсем решать нельзя. Я полагаю, вы все признаете, что есть семья, есть власть отеческая по природе, а в настоящем случае и по закону, простирающаяся и на детей незаконных; вы признаете, что родители имеют право и наказывать своих детей. Я думаю, вы не можете отрицать и того, что ваша власть здесь на суде происходит из того же источника — вы производите тоже в своем роде телесное наказание в иной форме, соответственное более зрелому возрасту. Следовательно, отрицать власть отеческую, отрицать право наказывать так, чтобы это наказание подействовало, вы не можете, не отрицая тем самым своей собственной власти, власти уголовной. Отец судится за что же? За злоупотребление властью; спрашивается: где же предел этой власти? Кто определил, сколько может ударов и в каких случаях нанести отец, не повреждая при этом наказании организма дитяти? Если бы это было злоупотребление, то вы должны судить за излишек, за эксцесс. Если вы судите человека, который, защищаясь при необходимой обороне, нанес без надобности удар нападающему, убил его, разве вы будете судить его за убийство? Нет, вы будете судить его только за эксцесс. Если вы будете судить за обиду сильнейшую, которую человек нанес другому, обидевшему его, вы вычтете ту последнюю обиду, которую он сам получил из первой; но в настоящем случае от вас требуют, чтобы вы наказывали не по разнице, а по сумме, наказывали бы не за злоупотребление власти, не за то, что это наказание вышло за пределы обыкновенного, а за истязания, совершенные посторонним Над взрослым человеком. Если вы вдумаетесь в эту странную постановку вопроса, вы, господа присяжные заседатели, должны будете оказать, что в таких пределах вы наказывать не можете. Раз будет поставлен вопрос об излишке, вы разрешите его, но если вас заставят судить о сумме, вопрос становится неразрешимым. Если вы станете разрешать вопрос о сумме, то вы поступите более неосмотрительно, чем поступил К., наказывая свою дочь. К., по крайней мере, знал, какие розги он связал в пучок, которым он наказывал, и наказал все-таки так, что на здоровье девочки это не подействовало; но вы не знаете размера того большого, может быть, железного прута...

Председатель. Не угодно ли вам не упоминать относительно наказания?

Присяжный поверенный Спасович. Я кончил.

Вердиктом присяжных Кронеберг был оправдан.

<< | >>
Источник: С. М. Казанцев. Суд присяжных в России: Громкие уголовные процессы 1864—1917 гг.— Л.: Лениздат.—512 с., ил.. 1991

Еще по теме Речь присяжного поверенного В. Д. Спасовича в защиту Кронеберга:

  1. КРАТКИЙ БИОГРАФИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ
  2. Речь присяжного поверенного В. Д. Спасовича в защиту Кронеберга
  3. 15. ОТНОШЕНИЕ ОБЩЕСТВА К АДВОКАТУРЕ
- Авторское право - Аграрное право - Адвокатура - Административное право - Административный процесс - Арбитражный процесс - Банковское право - Вещное право - Государство и право - Гражданский процесс - Гражданское право - Дипломатическое право - Договорное право - Жилищное право - Зарубежное право - Земельное право - Избирательное право - Инвестиционное право - Информационное право - Исполнительное производство - История - Конкурсное право - Конституционное право - Корпоративное право - Криминалистика - Криминология - Медицинское право - Международное право. Европейское право - Морское право - Муниципальное право - Налоговое право - Наследственное право - Нотариат - Обязательственное право - Оперативно-розыскная деятельность - Политология - Права человека - Право зарубежных стран - Право собственности - Право социального обеспечения - Правоведение - Правоохранительная деятельность - Предотвращение COVID-19 - Семейное право - Судебная психиатрия - Судопроизводство - Таможенное право - Теория и история права и государства - Трудовое право - Уголовно-исполнительное право - Уголовное право - Уголовный процесс - Философия - Финансовое право - Хозяйственное право - Хозяйственный процесс - Экологическое право - Ювенальное право - Юридическая техника - Юридические лица -