А. ЛИЦО (СУБЪЕКТ ЧАСТНОГО ПРАВА)[97] [98]

1) Понятие о лице и общие моменты развития этого понятия. В основе гражданского права лежит понятие лица (persona); лицу принадлежит власть (dominium) над вещами; оно может входить в соотношение с другими лицами посредством обязательств, и бытие его может быть продолжено в бесконечность через право наследства.

Имея в виду такой общий ход развития понятия о лице, мы не должны искать в древнейшем праве каких-либо точных определений условий правоспособности лица физического. Некоторые из них мы найдем в первый раз лишь в московском праве. [99]

Послы для заключения договора с греками при Игоре отправлены от каждого члена княжеского семейства, в том числе от женщин, именно: от Ольги княгини, от Предславы, от жены Улеба. Ольга управляла государством с полными княжескими правами даже при взрослом сыне и владела частными имуществами (с. Ольжичи). Нет, однако, сомнения, что в то же время собственно гражданские права женщин терпят значительные ограничения правами мужа. — После принятия христианства к нам принесены, вместе с высоким учением самой христианской религии, воззрения другого свойства, именно византийской литературы, проникнутой идеями восточного дуализма, по которому два пола представляют собой два начала — доброе и злое. «Сотворих тя, рече, равночьстьну... не стрьпе свободы, то приими работу; не уме власти, то буди убо обладаема и мужа позна(й) и господина, и тъ да господствуеть ти», — учит древний книжник («О злых женах», в Изборнике Святослава). Последовавшие затем ограничения гражданских прав женщин в законе отчасти изъясняются этими наносными воззрениями, хотя и без того древний быт заключал в себе самом много внутренних оснований для таких ограничений: по Русской Правде, дочери в классе смердов не наследуют в имуществе отца; жена, вместе с детьми, отдается на поток за преступление мужа; за убийство жены (мужем) платится не полная вира (см.

б) Что касается до возраста, как предела наступления и окончания дееспособности, то он определен в древнем законодательстве весьма неточно, лишь в применении к некоторым частным юридическим отношениям. Вообще срок наступления совершеннолетия определяется периодом от 15 до 20 лет возраста. С наступлением 15 лет кончалось малолетство, с наступлением 20 лет кончалось несовершеннолетие вообще. Первый срок был более общим и признавался обычным правом и законом с древнейших времен. В первом периоде еще патерик печерский извещает нас, что некоторый славный муж от города Киева Иоанн оставил умирая своего сына Захарию 5 лет под опекой побратима Сергия, «заповедав тому, да егда возрастет сын его, тогда отдаст ему сребро и злато; сия устроив, не по мнозе преставися. Доспев же Захария пятнадцати лет, восхоте взяти сребро и злато свое у Сергия» (Пат. печ., изд. 1665 г., 117; См. Неволин. Т. III. С. 396). Рязанский великий князь Василий, взятый под опеку великим князем В.В.Темным, освобожден от опеки 15 лет от роду. Хотя в договорных грамотах между князьями XV в. сроки совершеннолетия определяются иногда и ранее 15 лет, а именно в 12 лет, но это есть срок политического совершеннолетия, который обыкновенно бывает короче гражданского: «Целуй ко мне крест... и за свои дети, а исполнится, господине, твоим детем по 12 лет, ино, господине, тогды целовати им самим по нашим докончалным грамотам», — писал Можайский князь в своем договоре с великим князем Московским Василием Васильевичем (ок.

Нормальный и общий срок совершеннолетия в 15 лет применяем был в московскую эпоху:

1) К правам пользования поместьями для лиц служилого класса: с 15 лет дети служилых людей верстались поместьями. Впрочем, это право имеет более государственный, чем частный характер, оно означает собственно право вступления на службу (Доп. к А. И. 1, с. 94; ср. ук. 1652 г. окт. 20 в П. С. З., № 86). По Уложению ц. Ал. Мих., престарелый или увечный дворянин может посылать за себя на службу своих детей, братьев и племянников только тогда, когда эти последние достигли 18 лет и отнюдь не ниже (Уложение VII, 17). Едва ли этот срок не имел приложения только к замещению отца на службе, а не вообще ко вступлению на службу и обладание поместьями: ибо в том же законе говорится, что за отца на службу идут 18-летние такие, которые «ни в какие государевы службы не написаны», следовательно, на службу могли поступать лица, и не достигшие 18 лет.

2) К праву девицы владеть своими прожиточными поместьями и сдавать их посторонним лицам, под условием содержания их и выдачи замуж. По законам Ивана IV, девицы могли владеть прожиточными поместьями только до 15 лет (Доп. к А. И. I, с. 89, 108, 115); но впоследствии, когда право обладать ими предоставлено было до выхода замуж, то 15-летний возраст назначен для сдачи поместий: «А здавати девкам свои прожиточные поместья, которая девка будет в возрасте 15 лет. А будет девка в малых летах, менши 15 лет... и девкиных прожиточных поместий не справливать» (Уложение XVI, 11).

3) К праву лиц служилых давать на себя кабалу. Это постановление Уложением ц. Ал. Мих. распространено на всех лиц, дающих на себя каба- лу: «А та будет на него кабала, по которой взыщут, писана в тех летех, как ему минуло пятнадцать лет, и по тем кабалам государь приговорил... суд давати... а меньше 15 лет, — и те кабалы государь приговорил отставлива- ти» (Указ 1559 г. сент. 1; Ук. кн. Казнач., ст. XII; Ср. Ул. XX, 20).

4) За родителями сохраняется право записывать своих детей в кабальное холопство заочно только до 15-летнего возраста этих последних. Дети же совершеннолетия могут быть записаны в кабальные книги, только находясь налицо: «А которые холопы учнут кому давать на себя и на детей своих служилые кабалы, а дети у них в те поры будут лет в 15 или в 20 и больше. и тех холопьих детей в кабалы и в кабальные книги за очи не писать» (Уложение XX, 110).

5) Родители-холопы сохраняют за собой право держать при себе свободных детей своих только до 15 лет возраста их. По закону Шуйского, крестьянин, женившийся на беглой крепостной и потому отданный в холопство, берет с собою детей, рожденных от 1-й жены, только до 15 лет возраста этих последних (Указ 1607 г., марта 9).

Срок в 20 лет возраста применен к праву принимать крестное целование в суде. Лица, которым «переменитца неким», могут целовать крест, если им нет еще 20 лет, но отнюдь не ниже 15 лет. За малолетних целуют крест их представители: «А возрастом бы те люди были, кому целовать крест, в 20 лет, а менши 20 лет не целовать, а ко кресту таких не припускать» (Уложение XIV, 1). Такой же двойственный срок (15 и 20 лет) назначается для права жалобы на незаконные действия опекунов и попечителей (промен поместий несовершеннолетних на свои). Такое право иска наступает для обиженных в 15 лет возраста и кончается в 20 лет (Уложение XVI, 54). Впрочем, отнюдь не следует думать, чтобы лица несовершеннолетние или даже малолетние не пользовались активно никакими гражданскими правами; напротив, из вышеприведенных статей судебников и Уложения видно, что они призывались к личному участию в процессуальных действиях и лишь, в виде льготы для них, им предоставлялось право выслать родственников и людей своих: «А будет кто в каком деле нибудь приставить к недорослю. и учнут они бити челом государю, чтобы за них отвечать родимцам их на отсрочный срок, и таким недорослям. в исцовых исках срок давати» (Уложение X, 185).

Крайний предел старости, за которым оканчивалось бы признание за лицом правоспособности, не определен в законодательных памятниках. Но из юридических актов убеждаемся, что совершенная дряхлость отца служила основанием для того, чтобы допустить сына к совершению юридических действий взамен его без уполномочия.

В период Империи гражданское совершеннолетие определено указом о единонаследии (1714 г., марта 23, п. 4 и 6), а именно: для главных наследников (недвижимых имуществ) в 20 лет, а для наследников движимости двоякий срок: для мужчин в 18 лет, а для женщин — в 17; впрочем, и женщина может освободиться от опеки и уйти от своего родича-опекуна только по достижении 18 лет (п. 6). Тогда же и брачный возраст был определен для мужчин в 20 лет, а для женщин в 17; несовершеннолетние не могут вступать ни в какие гражданские сделки. Но, по Воинскому уставу 1716 г. («Кратк. изображ. проц.», гл. III, п. 14), достигшие 15 лет допускаются к свидетельству на суде. Установление пределов малолетства (14 лет) и несовершеннолетние (17 и 21 год) принадлежит Екатерине II (см. ниже об опеке).

в) Ф и з и ч е с к о е и у м с т в е н н о е з д о р о в ь е и н р а в с т в е н н о е с о с т о я н и е, как условия обладания частными правами и защиты их, в древнерусском праве определены были еще менее точно. Физические недостатки вообще тогда только влияют на правоспособность лица, когда они затрудняют или совсем уничтожат способность активного упражнения прав, таковы слепота и глухонемота. Таким образом, лица, подверженные этим недостаткам, вполне могут обладать вещами, но их способность вступать в обязательства, делать завещания и вести процессуальные действия подлежит естественным ограничениям. Согласно с этим, Уложение ц. Ал. Мих. призывает глухонемых к пользованию правами собственности наравне с лицами здоровыми: «А будет после которого умершего останутся дети глухи и немы, а братья их, или сестры учнут обидить их и отцова или матерня имения учнут их отлучать, разделити по жребьям всем поровну, чтобы из них никто изобижен не был» (Уложение XVII, 15).

Ограничения прав таких лиц вступать в обязательства и вести иски мы находим в памятниках того времени лишь в связи с предположением о малоумии.

Ограничения, возникающие из душевных болезней (недостатка или потрясения умственных способностей), определяются законами 1676 г. (П. С. З., № 683, марта 10, ст. 2 и 23) и 1677 г. (№ 700, августа 10, отд. 1, ст. 5 и 27) не совсем одинаково. Первый закон не допускает никаких исков против сделанного кем-либо распоряжения имуществом на том основании, что лицо действующее — глупо, глухонемо: «...которые всяких чинов люди глупы, и глухи, и слепы, и немы, и службы не служат, а поместья свои учнут кому поступаться, а матери их и жены, и дети, сродники учнут челобитьем спорить, чтоб по той их поступке поместья не справ- ливать для их скорби..., — великий государь указал и бояре приговорили: поместья свои сдавать всякому вольно». Второй закон, оставив в том же виде постановление о сдаче поместий, иначе решает дело относительно мены их, а именно: «...буде по розыску окажутся плуты, глупы и пьяницы, — и меновых поместий не росписывать».

Петр Великий указом «О свидетельствовании дураков в сенате» (1722 г., апреля 6) ограничил семейные и имущественные права идиотов (ср. ук. 1723 г. декабря 6). То же понятие (т. е. идиотизм) выражается термином «безумные» в указе 1762 г. апреля 23 (и августа 6), по которому велено отдавать их не в монастыри, а в нарочно устроенные дома умалишенных, с отдачей имений в опеку их наследникам. В Учреждении о губерниях 1775 г. (ст. 389) употреблен термин «с ума сшедшие», чем обозначается не только идиотизм, но и острые случаи душевных болезней.

г) О б щ е с т в е н н о е с о с т о я н и е. Различие правоспособности по общественному состоянию, по-видимому, противоречит общему порядку постепенного возвышения прав лица с течением истории; здесь замечается как бы регрессивный ход: незаметное в начале истории различие прав по классам общества с течением времени постепенно возрастает по мере развития и обособления классов и превращения их в сословия (см. в истории уголовного права постепенное появление различия вир). В 1-м периоде такие различия гражданских прав есть, но едва заметные; они развиваются преимущественно в московскую эпоху и в период империи, продолжаясь во многих отношениях до времени императора Александра II, т. е. до освобождения крестьян. Но ограничения гражданских прав, возникшие из сословных отношений, касались лишь некоторых видов этих прав, тесно связанных с государственным значением того или другого сословия или класса, и потому не имеют никакого значения в сфере собственно гражданской: так, служилые лица вознаграждались вместо денег поместьями, а потому естественно, что неслужилые не имели права владеть поместьями; обратно, служилые люди лишались права владеть городскими имуществами. Служилые лица не могли давать на себя частной кабалы, чтобы не избегать службы. Крестьяне лишены были права изменять местожительство (что повело потом их к лишению всех прочих гражданских прав). Посадские люди также прикреплены к своему посаду. Все эти и подобные ограничения частью указаны уже в истории государственного права, частью будут указаны в соответствующих частях истории гражданского права. [100] больше, чем в последующие времена, доказательством служат ограничения правоспособности иностранцев, изгоев и явление рабства3.

3 Г. Павлов-Сильванский в своей интересной работе «Закладничество-патронат» (Зап. И. Р. Арх. общ. IX; отд. СПб., 1897) защищает мысль С.М.Соловьева о том, что и в нашем древнем праве (подобно западноевропейскому феодальному) присутствует состояние клиентов, т. е. лиц, права которых ограничиваются правами патронов по добровольной сделке-закладничеству.

Слово «заложиться» означает не непременно личный заклад в деньгах: им обозначаются разнообразные формы зависимости: 1) «...во холопство и во крестьянство ни за кого не заложиться» (Дьяконов. Акты к истории тяглого населения. № 4, 46 и др.); подобное в гл. XIX Уложения: «Ни за кого в закладчики не записываться и ничьими крестьяны и людьми не называться»; здесь, очевидно, закладчики есть родовое понятие для крестьян и людей.

2) «В посады не закладываться» означает припись к посадам с обязательством тяглой службы.

3) «Заложиться за короля и со своими городы» означает государственное подданство.

4) «Закладывать, закладываться» означает и личный залог в деньгах: «...жен своих и детей закладываючи» (см. ниже).

Таким образом этот общий термин, обозначающий зависимость всякого рода, не дает еще никакого вывода о клиентстве и патронате.

В некотором отношении все названные виды зависимости имеют сходство с патронатом, ибо всякий владеющий защищает своих подчиненных.

Но для патроната в собственном смысле нужно искать других указаний, которые бы определяли зависимость и покровительство, не будучи ни государственным подданством, ни холопством, ни крестьянством, ни тяглым городским состоянием, ни личным закладом. Есть ли такие отношения? Быть может они нашлись бы, если бы их искать там, где следует. Г. Павлов-Сильванский находит их: 1) во вкладчиках монастырских, т. е. таких людях, которые, поступая в монастырь, вносят вклады, именно свои земли, но «вклады» были общим и постоянным явлением при каждом поступлении в монастырь, состояли ли они в деньгах (как и бывало обыкновенно) или в земельных имуществах, через это не образовывалось никакого особого состояния лиц; вкладчики могли быть посвящены в монахи, или могли оставаться в прежнем состоянии; их зависимость от монастырской общины определялась в 1-м случае монастырским уставом и ничем более. — 2) «Особый разряд закладчиков составляли добровольные холопы (Там же. 22); но о вольных холопах будет сказано ниже (см. отдел о холопстве), где будет указано, что это не клиентство, а холопство. — 3) Затем, к клиен-

а) ИнОЗЕМЦЫ и ЧУЖЕЗЕМЦЫ

Иноземцами в Древней Руси назывались жители других русских земель, чужеземцами (теперешние иностранцы) жители стран нерусских. Права иноземцев уясняются в памятниках Новгородского права. Ст. 22-я Новгородской Судной грамоты не допускает их к свидетельству на суде, а ст. 19 Договора новгородцев с Казимиром запрещает им владеть недвижи-

там не могут быть отнесены те так называемые закладчики из горожан, которые закладывались за частных лиц и церковных властей, бросая свое тягло. К ним преимущественно в памятниках прилагается термин «закладчики» по причине весьма понятной: посадские люди, бежавшие из посадов в села к частным владельцам, поступали в крестьяне или в холопы; они так и именовались крестьянами или холопами. Но старый юридический язык не выработал термина для обозначения городских жителей, принадлежащих частным владельцам; по нашей позднейшей терминологии, это тоже крестьяне, занимающиеся торговлей и промыслами в городах. Старые памятники именуют их закладчиками. В самом деле, мудрено было придумать особое наименование для таких людей, которые, живя в посаде, никуда не уходили, а только переменили состояние, перестав быть царскими тяглецами, заложились за частных владельцев. Но их состояние, по правам, ничем не отличается от состояния крестьян и столько же похоже на клиентство, сколько это последнее.

Автор, изображая историю патроната (и затем феодализма), справедливо говорит, что «тот или иной характер патроната зависит от состояния государства», именно патронат развивается «в силу ослабления государственной власти» (с. 17). Именно вследствие этого феодализм развился в Западной Европе и в Польше, а под влиянием Польши широкое развитие патроната наблюдается и в западнорусском праве XV-XVIII вв. Во всех поименованных странах государственная власть пасовала перед могуществом частных лиц высшего сословия. Этого отнюдь нельзя сказать о Московском государстве, а потому явления клиентства и феодализма не господствовали здесь, по крайней мере, ничем не определяли существенных основ государственного и частного права в Москве.

Однако, было бы несправедливо отвергать вполне присутствие признаков патронатства и в московском праве: историку права не мешает для полноты картины отметить и эту неважную черту в старорусской жизни. Но для этого надо искать признаков феодализма не там, где их ищет г. Павлов-Силь- ванский, т. е. в отношениях крепостничества и холопства, а там, где действительно одно лицо, сохраняя свою личную свободу, вступает в добровольную зависимость от другого, поступает в «подданство» (термин западнорусский)

мой собственностью на новгородской территории. Других ограничений в памятниках не встречается4. Что касается прав чужеземцев или иностранцев, то надо сказать, что в новой Европе вообще они не терпят столь решительных ограничений в правах, как у восточных и классиче-

к другому. Таковы были боярские «знакомцы» (или, как предпочитает говорить г. Павлов-Сильванский, «держальники»), т. е. двор боярина, состоящий из свободных людей, большей частью благородного происхождения — это древняя дружина боярская. «Знакомцы» не были холопами, хотя бы и добровольными, не исполняли домашних работ, а служили боярину военной службой и так сказать гражданской (в приказах и в вотчине). Таковы же были архиерейские дворяне и дети боярские, т. е. служилые люди церкви, иногда сами владевшие вотчинами, но обыкновенно получавшие от церкви поместья и служившие за них военную службу. По поводу этих выражений г. Павлов-Сильванский («Феодальные отношения», 27) замечает, что они якобы находятся в противоречии с тем, что сказано нами выше на с. 148-й: «Дворяне архиерейские и знакомцы боярские могут быть причислены к царским служилым людям», ибо они «вместе с частной службой отправляли и государственную». Но мы должны и теперь остаться при тех же выражениях, ибо не усматриваем в них противоречия; вероятно и сам г. Павлов-Сильванский признает, что ни бояре, ни церковные власти, не обладая правом войны и мира, не нуждались в отправлении военной службы для себя, но, будучи обязаны отправлять ее в пользу государства, держали для этой цели военных людей и вознаграждали их за то жалованьем и землей. Подобный же характер имеет и гражданская, собственно судебная, деятельность архиерейских детей боярских в церковных вотчинах (о боярских «держальниках» в этом отношении ничего не известно: памятники молчат, конечно, потому, что права суда частных светских владельцев были весьма ограничены): десятинники владычные обязаны «судить (в) правду по царскому судебнику и по уставным грамотам. А учнут судити не прямо, а посуды имать и делы волочить и продажу чинить... возвещати и писати на них ко мне, митрополиту. А не управлюсь я, митрополит, и старостам и священникам о том писати ко царю и великому князю; и десятинником... от царя быти в великой опале» (Наказн. списки соборн. Улож. 1551. И.Беляева, с. 11; ср. Стоглав, гл. 68). Известно, что назначение и перемена архиерейских дворян совершается с ведома и согласия царя. Таким образом, нам представляется бесспорным, что служба архиерейских дворян церкви есть в то же время служба государству. Подобное же надо разуметь и о служилых людях бояр и князей (невладетельных).

4 Дебольский не согласен признать различие терминов «иноземец» и «чужеземец», несмотря на точное выражение Русской Правды: «А пришел гость из

ских народов. По греческому, например, понятию о гелленизме, между греками и не греками, именуемыми общим названием варварами, должна существовать постоянная война до полного истребления варваров. Впрочем, у греков отношения к иностранцам были несколько мягче, нежели у восточных народов, где всякий иностранец, попавший на чужую территорию, являлся бесправной вещью. У греков же иностранцы только не могли приобретать недвижимой собственности на их территории и должны были иметь опекуна из граждан. Римское право тоже только путем длинных постепенных уступок провинциалам и иностранцам переродилось из узкого строго национального jus civile в jus gentium, допустив последних к полному участию в правах. Из новейших европей-

иного города, или чюжоземец». Он не признает также особой (ограничительной или привилегированной) правоспособности за гражданами других русских земель, полагая, что, «благодаря подвижности в составе волости-княжения, то соединению нескольких волостей, то дроблению и т.д., самое понятие иностранца не могло быть применяемо к русским жителям отдельных княжений». Автор, очевидно, находится под влиянием старых предубеждений, что всякое княжение есть земля-государство, а потому обходит без должного внимания такие твердые постановления закона: «...из своего города в чюжу землю извода нет» (Рус. Пр. Кар. 36); он неправильно отождествляет это постановление с другим, по которому свод в одном городе отличается от свода «по землям» (по территории) того же города: в последнем случае свод идет, и даже облегчается для истца. Прямое постановление Новг. Судн. гр. о том, что псковитяне не пользуются правом послушества в новгородских судах, Дебольский объясняет особой «враждой (новгородцев) к своему бывшему пригороду» (с. 238). Ссылка на то, что послухами могли быть даже иностранцы других национальностей (немцы; см. Договор 1229 г., ст. 13), основана на недоразумении: дело идет о суде между русским и иностранцем, когда уже никак нельзя отказать в послушестве иностранцу. Впрочем, мысль Дебольского неясна: он говорит, между прочим: «Несомненно, мы встречаем ряд указаний на ограничения в правах жителей иных княжений в пределах данного»; он отмечает «повсеместное обязательство князей из одного княжения не иметь земельной собственности в пределах другого», но объясняет его «не учением об иностранном подданстве, а заботой о неприкосновенности или внутренней независимости княжеского управления в пределах своего княжения»..., а в Новгороде «неприкосновенности республиканского государственного устройства». Но подобными государственными мотивами вообще объясняются все законы об иностранцах, а не какими-либо лично им принадлежащими дефектами.

ских народов немцы обнаружили наибольшую строгость по отношению к иностранцам: до XVI в. у них удерживались следующие постановления, касающиеся иностранцев: 1) Wild-fangiatus, т. е. право каждого гражданина охотиться за иностранцем и в случае поимки обращать его в рабство; 2) право берегового владельца на вещи и личность иностранца, потерпевшего у его владений кораблекрушение и 3) droit d’aubain — право государства наследовать имущество после иностранца. Славянское право в своих отношениях к иностранцам несравненно мягче. Оно не только наделяет их некоторыми гражданскими правами, но даже иногда дает им привилегии. Все иностранцы делились у нас на иностранцев — временных гостей и иностранцев оседлых. Гости, по общему праву всех первобытных народов, временно усвояются семьей, принявшей их. Способы такого усвоения были различны; самым же обыкновенным и вместе простым способом было прикосновение гостя к семейному очагу, после чего он становился освященным членом семьи и под кровом ее считался неприкосновенным. Таким образом в основании отношений к иностранцам лежала временная натурализация в семье. У древних же славян, по свидетельству императора Маврикия, гости получали такое временное признание прав не только в семье, но и в целом племени: «...если чужеземец подвергнется несчастью по вине того, кто должен охранять его (домохозяина), то соседи идут войною на этого последного, вменяя себе в благочестие отомстить за иностранца». Однако, даже и в историческое время такая натурализация была недостаточна. 8-я ст. Договора Олега с греками показывает, что до заключения этого договора иностранец, потерпевший кораблекрушение у берегов, населенных славянами, подвергался возможности «убиену» или, по крайней мере, «биену быти». Упомянутой 8-й ст. Договора эта возможность для греков уничтожена. Кроме этого «берегового права», другие немецкие постановления, как Wild-fangiatus или droit d’aubain, в славянском праве не имели места. После принятия христианства иностранцы («сторонники») отдаются под опеку церкви, и «гостиницы» и «странноприимницы» считаются церковными учреждениями. — С течением времени права, предоставлявшиеся иностранцам посредством временной натурализации, становятся недостаточными. Договорами им была предоставлена большая сумма прав, но не вся полнота их: взамен того за ними были укреплены их отечественные права. В договоре с немцами 1229 г. (ст. 16-я) читаем: «Если латинские гости бьются между собою мечом или деревянным орудием, то князю (русскому) до того дела нет: они судятся сами между собою». О правах их приобретать недвижимые имущества нет и не может быть речи, но ст. 30 того же договора немцам предоставлено право приобретать движимое имущество; они могут также вступать в обязательственные отношения с гражданами и в таких отношениях пользуются значительными привилегиями. Ст. 69 Русской Правды постановляет, чтобы при конкурсном взыскании с должника из имущества его был выплачен сперва долг кредитору-гостю, если таковой, конечно, существует, и потом уже оставшееся имущество делится между «домашними» кредиторами: «...отдать прежде всего долг гостю, а домашним, что останется». Такими же привилегиями пользовались немцы и при переходе имущества должников по наследству или в фиск: получавший «статок» (наследство) должен был выплатить долги немцу, если они были на этом наследстве; при конфискации имущества (за преступления) выплачивались долги иностранцам (Договор 1229 г., ст. 12). Впрочем, все эти права и привилегии весьма естественно обусловливаются экономической пассивностью Древней Руси, получавшей необходимые товары из других стран при посредстве гостей-купцов.

Переходную ступень между гостями и оседлыми иностранцами составляют гостиные дворы или фактории. Это были отдельные замкнутые общины, которые иностранцы создавали для того, чтобы, при невозможности пользоваться лично, в отдельности, полными правами гражданства, пользоваться ими в совокупности — коллективно. Такие дворы во множестве были рассеяны в Древней Руси. Южная Русь вела торговлю преимущественно с южной Германией, и потому в Киеве был двор Регенсбургских купцов. В северной Руси — Смоленске, Пскове, Полоцке и особенно в Новгороде — торговали с весьма раннего времени купцы скандинавские и преимущественно из северной Германии. Немецкий двор в Новгороде упоминается в XII в., но, несомненно, существовал и прежде. Собственно в Новгороде было два двора — немецкий и готский, но юридически они составляли одно учреждение. Население двора менялось два раза в год между зимними и летними гостями. Тем не менее гостиный двор, как юридическое лицо, обладал своими постоянными правами по отношению к государству, которыми гости отдельно вне его не пользовались. Важнейшим из таких прав двора было право владения недвижимым имуществом и притом не только внутри его (домами, лавками, церковью), но даже и за его пределами, как, например, лугами. Внутренние права и вообще устройство двора были основаны на принципе полной экстерриториальности: это было как бы государство внутри другого.

Кроме иностранцев, живших в факториях, с древних времен известно и частное оседлое население городов из иностранцев. Названия «ворота лядские», «ворота жидовские» в Киеве указывают на части города, населенные иностранцами этих наций. Особенно силен был наплыв западноевропейцев в землю Галицкую и Волынскую в XIII в., после нашествия татар: «...идяху день в день (в новоотстроенный город Холм) мастере всяци бежаху от татар, седельници и лучници и тульници и кузнеци»... Они поселялись в особых частях города и соединялись в отдельные общины с внутренним устройством по отечественному образцу, но были подчинены общей системе податей и повинностей. Сперва они пользовались только в высшей степени такими же правами и привилегиями, как и гости, но уже в 1-й период за ними было признано право приобретать недвижимую собственность. Впоследствии, достигнув мало-помалу всех гражданских прав и удержав в то же время прежние привилегии, они положили основание особому классу привилегированных горожан в Литовско-русском государстве, и таким образом возникло немецкое (магдебургское и др.) право в местечках и городах всей Литвы.

Права иностранцев в Московском государстве первоначально ничем не отличаются от прав их в первом периоде: иноземные выходцы-дворяне принимаемы были охотно и получали права на службе тотчас же без всяких условий индигената (см. ч. 1, с. 152-153). Иностранцы-художники и ремесленники были вызываемы самим правительством со времени Иоанна III. Вообще иностранцы оседлые тотчас же делались подданными государства и, следовательно, переставали быть иностранцами и пользовались всеми личными и имущественными правами. Некоторая нетерпимость к иностранцам-иноверцам замечается лишь с половины XVI в., а права их определяются законом лишь в XVII в. В частности, права иностранцев городских жителей определены указом 1643 г. марта 2 (Ук. кн. зем. прик., ст. XXXIV), по инициативе православного духовенства, которое жаловалось, что немцы ставят свои кирхи («ропаты») близко к церквям, принимают к себе на службу русских людей и скупают дворы у русских. Законодатель установил тогда, что немцы не могут вновь приобретать дворы у русских в Москве: в Китай-городе, Белом городе и за городом (приобретенные остаются за ними); «ропаты», стоящие близ церквей, велено сломать. Вопрос о праве иноверцев держать русскую прислугу оставлен без ответа; по указу патриарха Филарета 1628 г., было запрещено держать русских людей только некрещеным иноземцам. Уложение ц. Ал. Мих. (XIX, 40) дополнило закон 1643 г. постановлением, что кирхи вообще не могут существовать внутри Москвы, а лишь за Земляным городом. Немцы-иноверцы сосредоточились в особой слободе за городом Москвой (П. С. З., № 386). Точно так же права иноземцев служилых равнялись правам русских дворян и детей боярских и терпели некоторые ограничения лишь права иноверцев; в XVII в., именно в 1653 г. (П. С. З., № 103), вотчины и поместья неправославных немцев были отписаны на государя, «за утеснение крестьян в нашей православной христианской вере» («многие без отцов духовных, без покаяния помирали, и в великий пост... всякой скором с ними немцы ели...»). — Права иностранцев в собственном смысле, т. е. не русских подданных, именно торговых приезжих людей, опирались на привилегиях, дарованных англичанам в XVI в. (со времен Грозного, т. е. с открытия морского пути из Архангельска); по правам, утвержденным за ними при Михаиле Феодоровиче, они пользовались беспошлинной торговлей по всему государству, а для производства ее приобретали оседлость во всех городах и в самой Москве. Эти привилегии потерпели существенное ограничение лишь в 1649 г. (П. С. З., № 9), вследствие злоупотреблений со стороны самих англичан: они ввозили тайно табак и другие заповедные товары, а равно ввозили товары других наций, прикрывая их своим флагом, закупали и вывозили из Московского государства товары, прибывшие сюда с Востока, наконец, завладели и внутренней торговлей (покупая и продавая товары русским внутри государства). В числе проступков англичан было выставлено и то, что они «всею землею учинили большое злое дело — государя своего Кар- луса короля убили до смерти». Англичане были лишены права жительства в Москве и им позволено торговать только в Архангельске. Торговые права иностранцев установлены окончательно Новоторговым уставом 1667 г. (П. С. З., № 408).

В период империи уничтожаются и те немногие ограничения, которым подлежали иностранцы (иноверцы) в Московском государстве; наоборот, со времен Петра Великого, иностранцы были привлекаемы на территорию государства особыми льготами, которые усилились во времена Екатерины II в отношении к колонистам; привилегии этих последних во многом превышали права граждан. В период империи в первый раз определены условия принятия подданства.

Принятие подданства иностранцем может или тотчас же сообщить ему все права гражданства, или иногда (для некоторых категорий лиц) дать лишь ограниченную правоспособность. К последней категории относятся права евреев. Изгнанные в XIII, XIV и XV вв. из многих государств Западной Европы (Англии, Франции, Испании) и преследуемые в Германии, евреи постепенно подвигались к Востоку и проникали в Польшу и русские земли. После возникновения Литовско-русского государства, они нашли здесь особое покровительство со времен Витовта (при полной свободе вероисповедания, они пользовались всеми гражданскими правами, с некоторыми привилегиями шляхетства). В Московском и Новгородском государствах до XVI в. они пользовались правом въезда; так, в Новгороде известный Схария сделался ересеначальником жидовствующих. Но с XVI в. в Московское государство въезд евреям был воспрещен: Иовий пишет о москвитянах: «Они не впускают их (евреев) в свои пределы». В 1550 г. царь Иоанн Грозный дал такой ответ польско-литовскому королю: «Жидам ездити в Россию не пригоже». Московские бояре, составляя известную избирательную грамоту для королевича Владислава, включили в нее следующий пункт: «Жидам в Российское государство с торгом никоторыми делы не ездити» (см. также П. С. З., № 730). По присоединении Малороссии евреям запрещен въезд в нее; отмена этого запрещения, последовавшая в 1729 г., удержалась недолго (П. С. З., № 5324, п. 14, 5852, 6610, 6614, 6898, 7869 и 8169). В 1743 г. сенат представил императрице Елизавете о дозволении евреям въезда в пограничные места (Малороссию и Остзейский край), но императрица дала следующую резолюцию: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли» (П. С. З., № 8840). Екатерина II, по присоединении части Литовско-русского государства с значительным процентом еврейского населения, объявила в указе 1786 г., что позволяет новым подданным пользоваться правами «без различия закона (веры) и народа» (П. С. З., № 16391); сообразно с этим она в 1791 и 1794 гг. дозволила евреям селиться в Малороссии (в Черниговской и Новгород- Северской губерниях) и Новороссии (П. С. З., № 17006, 17224 и 17605). Император Александр I (в положении 1804 г.) распространил район дозволенной для евреев оседлости на Астраханскую и Кавказскую губерний и разрешил им приезд во внутренние губернии по делам торговым. В то же царствование, именно в 1813 г., состоялось узаконение о воспрещении евреям владения населенными имениями (что, как известно, предоставлено было только одним дворянам), а в 1819 г. воспрещено для них право аренды таких имений (П. С. З., № 28240, 29501, 30543). Затем с 20-х годов текущего столетия начинается поворот к сокращению района оседлости евреев: сначала они лишены права жительства из числа городов в Киеве, Николаеве и Севастополе, а в селах вообще всех; по положению 1835 г. потеряли право жительства в Астраханской и Кавказской губерниях. При императоре Александре II права евреев расширены в некоторых отношениях (ук. 1861 г. ноября 27). Рядом с этим идут усилия законодательства приурочить главную массу еврейского населения к сельскому состоянию, обращая их деятельность на земледельческий труд (Положение 1804 г., п. 14-18; ук. 1829 г. о еврейских колониях в Новороссии, и Общее Положение 1844 г.); при этом колонистам были дарованы многие льготы (относительно отвода земли, путевых издержек по переселению, постройки домов и льготы от податей и рекрутства); но зато были приняты весьма решительные меры к тому, чтобы удержать их в состоянии земледельцев: выход из состояния колонистов до 1837 г. был вовсе воспрещен, а потом дозволен с ограничениями. Эти меры, однако, не увенчались успехом.

б) Изгои

Взгляд нашей литературы на происхождение изгоев двоякий. Калачев, на основании филологического происхождения слова «изгои» (из и гоить — жить), признает, что изгоем назывался тот, кто вышел из родового союза. Общинники же утверждают, что изгоем становился вышедший из общинной связи, ибо возможность существования родовых мстителей за убийство изгоя (Рус. Пр., ст. 1) указывает на возможность связи его с родом. Чтобы решить, какой из этих взглядов и насколько верен, обратимся к памятникам. Русская Правда ставит изгоев рядом с младшими членами княжеской дружины и ограждает их жизнь вирою, равной вире за голову свободного человека. Устав о мостовых разумеет под изгоями людей епископских. Уставная грамота Всеволода о церковных судах называет их людьми церковными и указывает троякий источник изгойства: безграмотность для детей священника, банкротство для купцов и освобождение от рабства для холопов. К этим видам изгойства сам князь прибавляет четвертый источник его — сиротство для самих князей. Ясно, что условием изгойства был выход вообще из своего прежнего состояния, ибо вполне понятно, что безграмотный сын священника, обанкротившийся купец или вольноотпущенный холоп — уже не могли оставаться в нем. Сиротство, как источник изгойства для князей, имеет более тесный смысл, именно лишение наследования в уделах русской земли. На основании приведенных же узаконений, можно заключить, что изгои или примыкали к княжескому двору, или принимались под опеку церковью. Что касается прав изгоев, то они, несомненно, ниже прав свободных лиц. Уравнение вир за голову изгоя и за голову свободного человека еще не доказывает равенства всех прочих прав. Члены младшей дружины князя (к числу которых принадлежали и некоторые изгои) были в уголовном отношении сравнены с свободными лицами, а между тем они были большей частью лица несвободные.

Все прочие изгои, не входившие в состав младшей дружины князя, составляли обыкновенно крепостное население сел. Ростислав Смоленский своей грамотой 1150 г. передает церкви «села с изгои и землей». Это происходило оттого, что главным (и типическим) источником изгойства был либертинат. На это указывает «изгойство—имание», т. е. увеличение платы за освобождение сравнительно с покупной ценой раба и взимание платы за детей холопа при освобождении отца, против чего вооружалось духовенство в своих поучениях. Вольноотпущенные так же, как и в римском праве, не делались в силу своего отпущения вполне свободными, а оставались в некоторых как бы зависимых, обязательственных отношениях к прежнему господину. Весьма часто случалось, что вольноотпущенный, не имея средств к жизни, селился на земле своего господина и мало-помалу делался его крепостным. Изгои, попадавшие под опеку церкви, поступали или в крепостное состояние на церковных землях, или в состояние городских обязанных церкви ремесленников5.

5 Дебольский, не вполне ознакомившись с источниками, решился назвать наш вывод о либертинате и о неполноправии изгоев совершенно произвольным: он не знал закона 1556 г. о воспрещении вольноотпущенным служить у прежнего владельца, а сослался лишь на «Акты города Шуи». Между тем анализ этого закона мог бы вывести его на истинный путь. Закон половины XVI в. запрещает служить у прежнего хозяина. Значит, раньше это было очень распространенное явление. Далее, пребывание вольноотпущенного в доме господина есть служба. Какая же это служба? Вольная по найму? Но тогда ради чего закон воспрещал бы ее? Очевидно, это то, что закон тогда называл «добровольным холопством», и что он преследовал. А добровольное холопство есть «холопство» только без крепости, чего именно и не хотел признать закон. Вывод о либертинате ясен. Но даже и без этого, при помощи одних скудных источников 1-го периода, можно было бы избежать довольно грубой ошибки, т. е. признания изгоев полноправными лицами. Никто не считает людей, состоящих под опекой, вполне дееспособными; под власть церкви с древнейших времен отданы «задушный человек» (освобожденный по завещанию) и изгои всех трех видов. А эта власть церкви в отношении к светским лицам, по меньшей мере, есть власть опекунская. В этом Дебольский мог бы убедиться, если бы сравнил подчинение изгоев такому же положению «вдовиц», как церковных людей. Почему «вдова» — церковный человек? Конечно потому, что власть умершего мужа должна быть заменена для женщины другой властью, что и продолжалось до Судебников. Но и все дальнейшие сведения об изгоях сами собой ведут к тому же выводу. Прежде всего, что это за класс людей, для которого потребовался особый термин и особые узаконения? Какие общие черты соединяют вольноотпущенника (холопа выкупившегося) с купцом обанкротившимся и с поповым сыном безграмотным? Гово-

в) Холопы

Состояние холопства есть только наибольшее ограничение прав, но не окончательное лишение их; холопы обладали некоторыми правами, почему и речь о них должна быть отнесена к учению о субъектах, а не к учению о вещах (объектах). Даже строжайшее (вообще и в частности по отношению к институту рабства) из прав — право римское — не вполне низводит рабов на степень вещи; славянское же, отличающееся мягкостью своих основных положений, — тем более.

Происхождение холопства. Факты языка указывают, что древнейший первоисточник рабства находится в связи с семейным правом. Слово

рят, это люди «бедные», но бедным мог быть и грамотный попов сын, а холоп, у которого достало средств на выкуп, мог и не быть бедным. Бедных, конечно, было немало по городам и весям тогдашней Руси. Но это не изгои. Бедным уже никак нельзя признать осиротевшего князя. Общая черта их — выход из своего прежнего состояния — обозначает лишь источники изгойства; изгой мог тотчас примкнуть к новому состоянию, например, поступить в дружину князя, и таким образом должен бы перестать быть изгоем, однако, нет; он и в состоянии дружинника именуется изгоем (Рус. Пр. Ак. I). Ясно, что изгойство составляет новое особое состояние, которое должно отличаться по своим правам, или по умалению их. Так это и есть, судя по памятникам 1-го периода о главной многочисленнейшей массе изгоев. Если по жалованным грамотам этого периода дается кому- либо земля населенная, то в грамоте такое население именуется или челядью, или изгоями. Ростислав жалует Смоленской церкви «село Дросенское со изгои и с землею», «село Ясенское и с бортником и с землею и с изгои», «огород с капустником и с женою (его) и с детьми»; игумен Варлаам дает Хутынскому монастырю «землю Хутынскую и с челядию и скотиною». Если можно передать землю не только с «челядию» (т.е. рабским населением), но и с изгоями, то последние, не будучи рабами (они так не именуются), очевидно, прикреплены к этой земле. А если прикреплены, то нельзя считать их людьми полноправными. Конечно, как не холопы, они могли (подобно крестьянам после Уложения ц. Ал. Мих.) заключать разные сделки; но неполноправие (отсутствие права изменять местожительство и следующее состояние) остается за ними. Изгои составляют целые поселения, окружающие двор епископа, и исполняют государственные повинности нераздельно со своим владыкой: владыка новгородский обязан мостить улицы «сквозь городная врата с изгои»; таким образом эти захребетники владыки идут за ним и составляют постоянный объект его власти. Такова главная масса изгоев —

«семия» (по словарю Востокова) означает рабы, домочадцы. Вместо термина «холоп» с древнейших времен употреблялось слово «сирота»: так, епископ Лука (ок. 1036 г.) учил: «И своим сиротам милостиви будете». В Московском государстве служилые люди в отношении к государю именовались холопами, а тяглые — сиротами. Термины «челядь» (чадь, чадо), «раб» (робя, робенец, ребенок), «холоп» (в малорос. хлопец = мальчик, сын) одинаково применяются как к лицам, подчиненным отеческой власти, так и к рабам. Вследствие такой связи института рабства с семейным правом и самый характер его обусловливается характером последнего. У народов с суровыми семейными отношениями и институт рабства получает строгий характер; напротив, у народов таких, у которых отеческая власть менее сурова, и рабы почти приравниваются к подчиненным членам семьи. К этим последним принадлежат и славяне.

Источники холопства. Переходя к уяснению юридических источников холопства, находим, что оно могло возникать из отношений международных (т.е. отношений к иностранцам), семейных, обязательственных (в сущности экономических) и уголовных (лишения права за преступления). К этим основным источникам потом присоединяются производные.

Отношения к иностранцам в древние времена могли доставлять рабов и независимо от войны, т. е. можно было овладеть личностью иностранца и не в виде военной добычи. У русских (ср. выше с. 449), только в отношении к азиатским народам это сохранялось довольно долго, но в отношении к европейским народам это было предотвращено международными трактатами еще с Х в. С того времени источником рабства для иностранцев остается только плен, который в то время имел совсем иной характер, чем теперь. Целью войны тогда было обогащение различным имуществом и челядью, и, следовательно, попавший в плен иностранец (воин, или мирный житель — безразлично) поступал в рабство. Такому понятию о плене, как об источнике рабства, по-видимому, противоречит известие о славянах императора Маврикия, который говорит, что «пленники у них остаются не в вечном рабстве, как у других народов, но назначается им определенное время, по прошествии которого предос-

сельских и городских жителей. Изгои-дружинники, как сказано в тексте, хотя и ограждены вирою в 40 гривен, но стоят наравне со всеми младшими дружинниками, которые были или несвободные, или полусвободные люди (см. ст. 25). Князья-изгои терпели ограничения прав политических, т. е. не могли приобретать высшие княжеские столы.

тавляется их произволу или остаться у них в качестве свободных, или возвратиться к своим, заплатив выкуп». Это можно объяснить тем предположением, что приведенное известие относится к пастушескому быту славян, когда личность пленника не имела экономической ценности для них, в силу отсутствия спроса на рабочие силы. При захвате в плен иностранца победители рассчитывали не на труд его, а на выкуп, который они могли получить за освобождение его; поэтому, при неосуществлении их расчетов, выгоднее было просто выпустить пленника на свободу. Доказательством такого отношения к пленникам может служить русское сказание о половчине, долго сидевшем в оковах у своего господина, и потом отпущенном последним под честным словом, что он принесет выкуп. Содержание пленных в заключении и даже убиение их случалось и в более позднюю христианскую эпоху, в XII, XIII и даже XIV в. (в 1322 г. множество пленных немцев было повешено новгородцами у Выборга), но это были исключения. Вообще же характеристическая мягкость славянского права имела место и здесь (освобожденный пленник, например, не бросался на произвол судьбы, но получал права гражданства, и очень часто определялся на службу к князю).

Вообще плен, как источник рабства, известен с Х в. Но в этом веке пленные поступали в рабство не к частным лицам, а к предводителям на войне, т. е. князьям, которые и делили их между своими сподвижниками в смысле дара: «Ольга (пленных древлян) овых изби, а других работе предасть мужем своим». С XI в. и частные воины получают непосредственно право на плененных ими, как на военную добычу («пленил боярин — боярина, гражданин — гражданина, смерд — смерда»). Тем не менее значительная часть пленников и тогда отделялась в пользу князя (в Московском государстве эта часть называлась пленниками «в госуда- реве имени») и обращалась в служилых людей (см. «Обзор», ч. I, об иноземцах — служилых людях).

В вечное ли рабство поступали пленные или же только в временное, кабальное? По договорам русских с более цивилизованными народами (особенно греками), пленные должны были быть возвращаемы или в обмен, или же за выкуп, для чего выкупная цена пленных была таксирована (20 зол. по Договору Олега, ст. 9; и от 10 зол. до 5 зол., смотря по возрасту и качеству, по Договору Игоря, ст. 7). В случае несостоятельности пленного и, следовательно, невыкупа его, можно думать, применялось на Руси правило Закона Судного, по которому такие пленники остаются в рабстве до отработки цены выкупа. Этому предположению, на первый взгляд, может показаться противоречащим существование в тот же период права продавать пленных. Но это кажущееся противоречие разрешается тем же Законом Судным: по его постановлениям, пленник продается не в вечное рабство, а только до окончания отработки выкупа; продается право на остающуюся отработку выкупа, причем отработанная часть его засчитывается и покупщиком. Применением в земский период правила Закона Судного можно объяснить образование в Московском государстве постановления, что пленный поступает не в вечное, а пожизненное, кабальное холопство (его дети свободны; см. Указн. кн. вед. казначеев, ст. V, 17). Удержался ли этот закон в последующее время? Полагают[101], что нет: «В Уложении от этого указа (говорит проф. Сергеевич) не осталось ни малейшего следа». Действительно, Уложение (XX, 61) постановляет, что предметами сделок (приданной, купчих, завещаний и дарственных) могут быть холопы полные, докладные, купленные и полоняники (но не кабальные). Однако, след указа 1556 г., и след довольно яркий, есть и в Уложении, а именно: если литовские пленники, женившиеся на русских крепостных или старинных рабах в боярских дворах, а также пленницы литовские, вышедшие замуж за холопов, заявят, что не хотят ни возвращаться в Литву, ни оставаться «у своих бояр», то могут жить «на воле, где кто похочет», даже со своими супругами, но при этом прибавляется: «...а которые литовские полоняники были у записки перед бояры, и похотели жить у тех же, у кого прежде того жили, — и те отданы тем людям, кто у кого живет» (XX, 69). Эта последняя прибавка, думаем, составляет ключ к уразумению предыдущего узаконения (ст. 71), т. е. пленники в XVII в. вообще не остаются в холопстве, если сами добровольно не вступят в него, и тогда становятся уже полными холопами. По общему же правилу, при заключении мира, пленники могут возвратиться в свое отечество или остаться жить в своем новом отечестве в качестве свободных граждан (ср. ст. 37). Впрочем, следует иметь в виду, что Уложение говорит о литовских пленниках и тем дает право предполагать, что не всякие пленники пользовались такой льготой, что к пленникам из восточных народцев едва ли применялись те же правила (см. XX, 99), хотя и с такими племенами уже заключались международные трактаты об освобождении, выкупе или размене пленных (см. Договор 1670 г. в П. С. З., № 479). Зато правило, применяемое к литовским пленникам, не могло не применяться к пленникам из других европейских государств, как это именно и постановлялось в трактах со Швецией, например, в 1649 г. октября 19 (П. С. З., № 19). Впрочем, в действительности, большая часть пленных, попадавшая в руки частных лиц, получала от своих владельцев земли и обращалась в крепостных крестьян (как и обыкновенные вольноотпущенные) или оставалась в качестве дворовых слуг. Остальные же пленные, поступая на службу к князю, получали привилегированное значение в государстве.

Вообще плен как источник рабства все более и более сокращается уже в XIII, XIV и XV вв. Причины этого лежат в том, что прежний частный интерес войны постепенно переходит в политический, т. е. война обращается в средство достижения интересов исключительно государственных, например, приобретения части территории и т.д. Этот переход ознаменовался запрещением захватывать в плен мирных жителей и их имущество (в первый раз, по договору с ляхами, в 1229 г.).

Семейные отношения. Оба рода семейных отношений как супружеские, так и отношения родителей и детей, могли служить источником рабства (впрочем, собственно производным источником, когда уже существовало рабство, как институт, отдельный от семьи).

Супружеские отношения. В древнейшее время брак с несвободным лицом влек для свободного потерю свободы. Но в Русской Правде это правило было существенно ограничено, именно по 120 ст. ее (Кар.) только женившийся на рабе без договора с ее господином лишался свободы и поступал в рабство к ее господину, договором же такое последствие можно было устранить. Выход в замужество за холопа, по-видимому, всегда вел для свободной женщины потерю свободы (хотя памятники об этом не говорят). В московском праве разбираемое влияние брака между рабом и свободным на правоспособность последнего было определено весьма строго и безусловно: Судебник постановляет: по робе — холоп, по холопу — роба (Суд. ц., ст. 76; Уложение XIX, 37 и XX, 31). Из этого можно бы заключить, что институт рабства идет к усилению; на самом же деле это было не так. В XVII в. упомянутое постановление имело весьма небольшую возможность применения. В это время население всех классов строго прикрепляется к своим занятиям, службе или земле. Поэтому служилый муж, женившись на рабе, не выходит из своего состояния и не обращается в раба, а напротив, влечет свою жену в свободное же состояние (уплатив «вывод» за рабу 50 руб. по таксе). Равным образом посадская женщина, вступив в бегах в брак с холопом, могла не только сама возвратиться в посад, но и мужа ввести в городскую общину, без всякого возмездия его господину (ибо последний, дав согласие на брак, конечно, в силу желания обратить посадскую женщину в свою рабу, становился как бы нарушителем интересов государства, желавшего увеличить численность посадского населения). Точно так же и крестьянка, вышедшая замуж за холопа своего помещика, освобождала его (см. Уложение XIX, 38 и XI, 17, 18). Таким образом и этот источник, благодаря отсутствию поддержки со стороны государства, мало-помалу иссякал. — Что касается отношений родителей и детей, то здесь имело место то общее правило, что рожденный от холопа — холоп. Русская Правда рассматривает «от челяди плод» (Кар. 111), как естественное приращение имущества господина. Но в первоначальную эпоху христианства на Руси, когда рядом с законносупружескими отношениями допускалось и наложничество, возможно было, что отец свободный давал жизнь сыну или дочери от наложницы; в таком случае становилось неясным, в какое состояние должен поступать рожденный. Русская Правда разрешила этот вопрос (ст. 110 Кар.) так: дети от рабыни до смерти отца не считаются свободными, но после смерти его, хотя наследства не получают, но делаются свободными вместе с матерью. Это подтверждается историческими фактами: Владимир Св. был сын рабыни-ключницы, а между тем в своих правах ничем не отличается от братьев, хотя в общественном мнении такое происхождение представляло неисправимый порок (как это видно из приема, оказанного Владимиру Рогнедой). Наконец, о детях, рожденных до поступления их родителей в рабство, в памятниках земского периода никаких постановлений нет. В Судебнике же определяется, что дети, родившиеся до поступления их родителей в рабство, остаются свободными, но несовершеннолетние могли быть записаны отцом при поступлении его в рабство в общую кабалу (Суд. ц., ст. 76. См. выше с. 441-442).

Вопрос о праве отца на свободу своих детей, относительно древнейшего времени, можно a priori решить утвердительно. Отеческая власть в то время равнялась власти господина над его рабами; следовательно, и отец мог распоряжаться своими детьми наравне с рабами. В праве Московского государства в этом отношении является некоторая неясность, которая разрешается нами в истории семейного права. Герберштейн, вероятно, по аналогии с римским правом, утверждает, что в Москве отец мог продать своего сына три раза, после чего отеческая власть будто бы прекращалась, но в наших источниках указаний на это нет.

Отношения обязательственные. Говоря вообще, обязательственные отношения древнего времени существенно отличаются от современных: теперь право одного контрагента (обязывающего) простирается только на известное действие другого (обязывающегося), тогда же оно большей частью простиралось на всю личность последнего (приближаясь к вещному праву). Между обязательствами, как источниками рабства, надо различать: обязательства, самое исполнение которых влечет рабство, и обязательства, устанавливающие рабство только при невыполнении их. К числу первых относится личный наем, к числу вторых — договор займа. Личный наем (Iocatio conductio operarum, а не operis), т. е. поступление в личное услужение, при некоторых условиях ведет к лишению свободы. По Русской Правде, тот делается холопом, кто примет тиунство или ключ себе привяжет без договора; договором же можно было предупредить это последствие. Однако, из других мест Русской Правды видно, что такие договоры заключались редко, так что тиуны вообще считались людьми несвободными (Кар., ст. 77). В Московском государстве первоначально удерживались приведенные постановления Русской Правды с некоторыми лишь изменениями: именно, по Судебникам (Суд. 1-й, ст. 66 и Суд. ц., ст. 76), ключниче- ство только в селах сопровождается холопством, в городах же ключники остаются свободными. Кроме того, сельское ключничество и тиунство, по Судебнику царскому, ведут к холопству тогда лишь, когда они укреплены (письменно) «докладною грамотою». С конца XVI в. личный наем, по- видимому, все ближе подходит к рабству, и в начале XVII в. устанавливается то общее правило, что всякое личное услужение ведет к пожизненному (кабальному) холопству, если поступивший на службу пробыл известное количество времени у одного хозяина. Указ 1597 г. всякое личное услужение, длившееся более полугода, обратил в источник кабального холопства. Царь Василий Шуйский в 1608 г. без совета и согласия боярской думы отменил постановление 1597 г. и запретил выдавать обязательные кабалы на таких вольных слуг; но в следующем году Боярская дума собственной властью отменила этот указ царя и восстановила действие закона 1597 г. Уложение еще более сократило срок свободной службы: давность полугодовая была уменьшена до трех месяцев. Такой ход законодательства указывает, по-видимому, на стремление законодателя усилить рабство; но надо припомнить, что полное рабство, сопровождающее личный наем, по Русской Правде, с XVII в. обращается уже только в кабальное холопство. Сверх того, в XVII в. дворовая служба по договору вошла в общий обычай и не влекла уже в рабство (см. ниже о договоре личного найма, а также о службе и без договора, но и без укрепления в холопство «вольных гулящих людей»). Особенно много было таких вольных работников при монастырях и архиерейских домах: «живут временно, Бога ради тружают- ся... а иные из найма живут по году и по два и сколько кто захочет; а которые и есть работники устарелые, и те живут по своим волям; не хотят жить — и прочь пошел, а неволить их не почему» (см. «Челобит. XVII в.», изд. Куприяновым в «Отечественных записках». Т. CI).

Столь же обильным источником холопства служил первоначально договор займа, который, впрочем, вел к нему не прямо, а косвенными путями и особенно своим неисполнением. Заем в древнее время обеспечивался обыкновенно личным закладом (т.е. закладом личности должника кредитору). Таким образом и устанавливалось временное холопство, именуемое в земский период закупничеством, а в Московском государстве — служилой кабалой.

Закупничество продолжалось до отработки долга с процентами или до уплаты его, а служилая кабала — до смерти или холопа, или его господина, не переходя к преемникам ни того ни другого. Права господина на закупа или служилого холопа отличались от прав на полного холопа; они состояли в праве владения и праве пользования им наравне с полным, но без права распоряжения, имеющего место в полном рабстве. В случае продажи закупа его господином, по Русской Правде, он становился свободным (Кар. 73), а купивший его мог получить заплаченную цену обратно; если же закуп был перезаложен его господином другому, то сделка считалась недействительной, но закупничество продолжалось. К полному рабству договор займа вел в случае нарушения его со стороны должника или несостоятельности этого последнего. Относительно нарушения его Русская Правда делает следующие постановления: если закуп бежит, то «обель» (полный холоп, Кар. 70), если же закуп не тайком, но явно идет к князю или судьям жаловаться на обиды господина, то ему должна быть оказана справедливость, очевидно, потому, что в первом случае он нарушает свое обязательство, а во втором нет. В московском праве «беглые грамоты» являются одним из источников рабства; но в самих памятниках законодательства Московского государства нет соответствующих постановлений о беглых кабальных холопах. Несостоятельность (банкротство) ведет к полному холопству, хотя и не непременно. В Русской Правде различаются три рода несостоятельности: 1) несостоятельность, происшедшая не по вине должника, из случайных причин (пожара, кораблекрушения, истребления имущества неприятелями); в таком случае наступает обязательная рассрочка долга; 2) несостоятельность, возникшая по вине должника (пьянства, расточительности), при этом предоставляется выбору кредитора — или отсрочить уплату долга, или же продать должника в рабство и 3) несостоятельность мнимая (злостное банкротство), когда должник преследуется и наказывается, как вор, уголовным порядком (Кар. ст. 68 и 133). Для нас интересен в настоящее время по своим последствиям второй род несостоятельности — несостоятельность, происшедшая по вине должника. При конкурсе нескольких кредиторов несо- стоятельный, по Русской Правде, может быть продан с публичного торга. (Кар. ст. 69: «...вести его на торг и продать»). То же можно разуметь и при отсутствии конкурса (ст. 68 говорит о несостоятельном вообще: «...ждут ли ему, продадут ли его — своя им воля»). Впрочем, нужно думать, что продажа в холопство при одном кредиторе наступала лишь тогда, когда несостоятельность была безнадежна вполне; если же долг мог быть отработан, то несостоятельный был выдаваем кредитору для отработки долга. Если неясную 122 (Кар.) ст. Русской Правды: «Вдачь — не холоп, и ни по хлебе робят, ни по придатце» перевести: «Выданный головой для отработки (выдач) — не холоп, равно как и работающие за прокормление (во время голода) и за проценты», — то в этой статье мы получим категорическое отрицание холопства несостоятельного должника, отрабатывающего свой долг. В этом убеждает определение в Русской Правде таксы для отработки долга в продолжение известного срода («года»): именно годичная работа женки с дочерью оценивается ею в 1 гривну (ст. 65). Конечно, при такой таксе значительный долг не мог быть отработан во всю жизнь должника и, переходя на детей должника, приближал его к состоянию полного холопства. — В московском праве несостоятельность никогда не ведет к холопству, но должник выдавался головою кредитору до искупа, причем, в случае невозможности для одного должника отработать долг, в такое «закупничество» поступала и семья его. Вообще же несостоятельность дебитора к концу московского периода мало-помалу перестает служить источником холопства как полного, так даже и кабального[102].

Кроме этих обязательств, влекущих холопство, надо указать еще на договор купли-продажи, как на первоначальный источник его, т. е. на самопродажу. В Русской Правде на ее существование нет указаний, но из того, что Судебниками (Суд. 1-й, ст. 76; Суд. ц., ст. 66) она допускается, можно предположить существование ее и прежде; вообще же большого значения она не имела и к XVII в. совершенно исчезла.

Преступления ведут к рабству в трех случаях: 1) в наказание за известные преступления полагалось полное лишение прав (поток — лишение личных прав, и разграбление — лишение прав имущественных); при этом могло наступить и лишение жизни, но обыкновенно применялось лишение свободы; преступник делается рабом князя (Договор Смоленского

«продати», ставит «спродати» (ст. 54), чем с несомненностию указывается, что здесь дело идет об освобождении преступников недельщиками за плату. Такое значение слов «на продажу» подтверждается вполне актами эпохи 1-го Судебника; см., например, дело об убийстве 1539 г. (Рус. ист. библ. II, № 156), где несостоятельный выдается «головою до искупа»; см. также Ак. Юр., № 10 — 1503 г. и мн. других. Что касается до времен более ранних (XIV в.), то по недостатку источников вопрос не может быть решен с полной несомненностью; если князья в договорных грамотах говорят о людях, которые достались им в вине, то под этим выражением следует понимать вину уголовную: гражданский долг не назывался виной. Эти факты и доводы, изложенные в прежнем издании нашей книги для проф. Дьяконова (Журн. Мин-ва юстиции, 1900, III. С. 300) оказались недостаточными; мы говорим, что рабство, по Русской Правде, наступает при конкурсе (когда отработка долга поочередно каждому из многочисленных кредиторов, очевидно, являлась бы нелепостью, особенно при обширном кредите купца), причем несостоятельный делается рабом не своих кредиторов, а того, кто купит его на торгу; мы высказываем предположение, что, по Русской Правде, и несостоятельность в отношении к одному кредитору могла повести к полному рабству, но несостоятельность вполне безнадежная; затем утверждаем, что, по московскому законодательству, это последствие не наступало никогда, так как выражения Судебника 1-го, ст. 55 и Судебника царского, ст. 90 тождественны («выдати головою на продажу» и «выдати исцу головою до искупа»), если мы в доказательство этой тождественности ссылаемся на акты в период действия Судебника 1-го (нач. XVI в.), где ясно означается способ взыскания с несостоятельного, именно выдача головою до искупа, то для того, кто решился снова дебатировать этот решенный сюжет, было обязательно или опровергнуть указанные факты и соображения, или согласиться с нами; он не делает ни того ни другого и соглашается с проф. Сергеевичем, — ...sed

князя с немцами 1229 г., ст. 11: «...если разгневается князь на своего человека, и отнимает все, и жену и детей в холопство, то наперед надо уплатить долги его немцу»); 2) если преступник оказывается несостоятельным для уплаты денежных взысканий или штрафов за преступление, то он поступает в рабство или к князю, или к потерпевшему; 3) для заку-

magis amica veritas. Нельзя принять за убедительный довод следующие возражения: ст. 55 Суд. 1-го заимствована из Русской Правды, а потому-де все, что есть в ст. Судебника 1-го должно быть то же, что было в Русской Правде; но ведь Суд. цар. также черпает из Русской Правды (или из Суд. 1-го, что в данном случае одно и то же), между тем в нем ясно сказано: «Выдати... до искупа». Нельзя также не считать простым недоразумением следующего довода: «значение продажи (указанное нами) не подлежит сомнению, но также несомненно, что они (термины «на продажу») употреблялись в сделках купли-продажи за все это время». Кто же здесь продавец и кто покупатель? Судья выдает несостоятельного кредитору; неужели судья есть продавец? Нашу аргументацию можно было бы подтвердить большим количеством опубликованных актов, например, правою грамотою 1530 г. января 17 по делу о взыскании Казнако- вым с Кулешева 2½ рублей; когда должник признал долг на суде, то на вопрос судьи: «Деньги тебе заплатить мочно ль? А порука и перевод по тебе в денгех есть ли?» отвечал: «Денег, господине, мне заплатити не мочно, а поруки, господине, и перевода по мне в денгах нет». Судья велел «недельщику Летяге Измайлову выдать ответчика Петрушку, Емельянова сына, ищее Ивану Михайлову (представителю кредитора), человеку Казнакова, в его иску полутретьех руб- лех по кабале с росты до искупа головою». Приведя тот же факт (для другой цели) г. Лаппо-Данилевский говорит: «Случай подобного рода можно было легко подвести под 55 ст. Судебника 1497 года. И действительно, согласно ей судья решил дело». («Разыскания...». С. 30). Не один г. Лаппо-Данилевский, но и всякий непредубежденный скажет то же, но для непредубежденных было достаточно и наших прежних доводов, а потому плодить их признаем делом совершенно бесполезным и считаем этот сюжет поконченным.

Проф. Сергеевич утверждает, что «возможность для должника сделаться рабом существует и в XVII в.... Людей, стоявших на правеже можно было желающим выкупить... Если в записи ничего не говорилось о сроке, в течение которого выкупленный должен был служить во дворе лица, заплатившего за него долг, в таком случае судьи, если возникал спор, должны были присуждать должника вечно оставаться в работе» (ibid, с. 144). Но, во-первых, здесь отношения установляются записью (договором), во-вторых, «отдавать во двор» еще не значит отдавать в рабство (с чем, впрочем, согласен и сам проф. Сергеевич).

па всякое преступление вело к полному холопству: если закуп, укравши что-либо, убежит, то господин его не отвечает, но если он будет пойман, то предоставляется выбору господина или уплатить штраф и обратить закупа в полного холопа (как нарушившего обязательство), или же продать его и из вырученных денег вознаградить потерпевшего, а остальное взять себе в удовлетворение нарушенного обязательства (Рус. Пр. Кар., ст. 75). В московском праве преступления уже не ведут к холопству. Несостоятельный преступник в эпоху судебников выдавался головою истцу (до искупа), но в эпоху Уложения и это было отменено. Рабство за преступления было почти во всех случаях заменено лишением жизни.

Из производных источников холопства самым важным является купля- продажа рабов (а не самопродажа, которая принадлежит к первоначальным источникам). Сделка купли-продажи, по Русской Правде, считается состоявшейся, хотя бы покупщиком был дан незначительный задаток, но в присутствии самого продаваемого раба (Кар., ст. 119). Этим выражается как бы необходимость согласия раба на его продажу, чем отличаются права на рабов от вещного права.

Виды холопства. Из предыдущего можно было видеть, что существовало рабство двоякого рода: временное и вечное или, иначе, неполное и полное8. Рабство первого рода отличалось от второго не только продолжительностью, но и существом прав господина. В эпоху Русской Правды временное холопство определялось сроком действия обязательства, из которого оно возникло, в московском же праве (с очень ранней эпохи) оно получило определенность независимо от обязательств, именно сделалось пожизненным; предел его обозначался не только смертью холопа, но и смертью его господина, не переходя на наследников того и другого. Этот вид рабства сделался особенным (sui generis) и самостоятельным под названием служилой кабалы. Он возникает уже по особому договору (кабале) независимо от договора займа или личного найма, хотя прежние признаки личного заклада за долг все-таки сохраняются. Такое древнее понятие служилой кабалы в первый раз оформлено в законе 1597 г.

Права господина на кабального отличались от его прав на полного холопа только отсутствием права распоряжения, но кабальное холоп- [103] ство вообще представляло путь весьма скользкий к полному холопству. Могло ли кабальное холопство повести к полному? Известно, что в Московском государстве до 1597 г. было множество случаев владения холопами без крепостей, так называемых «старинных». Какой первоначальный источник можно предположить для такого вида холопства? Конечно, можно думать, что крепости на таких людей утратились, но можно также думать, что холопство могло образоваться путем давности. Если кабальный холоп перешел по наследству, что можно доказать духовной грамотой, и при этом не протестовал (допустил такой переход), то он превращался из кабального в полного[104]. Правительство принимало меры против перехода кабальных холопов в полные, для чего установлена была специальная форма укрепления их у постельничего; было воспрещено брать кабалу на отца и сына вместе, а также на брата с братом и дядю с племянником, чтобы таким образом фактически кабальное холопство не обращалось в вечное, полное[105].

В XVII в. источники полного холопства исчезли почти все.

Укрепление холопства. Первоначально государство не вмешивалось в отношения рабства; в период Русской Правды нет ясных следов укрепления государственной властью прав господина на новоприобретенного раба: известно только, что приобретение раба посредством купли требовало особого условия в формах заключения договора, но это не означало еще вмешательства государства. Проф. Сергеевич, относя ст. 119 Кар. сп. Рус. Пр. не к купле-продаже холопа от стороннего владельца, а к самопродаже холопа, полагает, что выражение «ногату дасть» означает не задаток, а пошлину, и видит здесь свидетельство об укреплении холопства в эпоху Русской Правды. В доказательство того же можно привести то, что в некоторых списках Русской Правды при перечислении пошлин упоминается пошлина «от головы». Но все эти указания неясны и сомнительны. Лишь в московском праве начали устанавливаться особые формы государственного укрепления, в чем выразилось, что государство придает значение этому институту и берет его под свою опеку. Сначала, до 1568 г., укрепление холопства совершалось или в Москве (у казначеев), или в провинциях у наместников с судом боярским, т. е. таких, которым вверялась вся полнота центральной власти. Прочие наместники, не обладавшие правом высшего уголовного суда, не могли и укреплять холопства. Но, по второму Судебнику, и наместники первого рода не могут выдавать правых и «беглых» грамот на холопство, а только полные и докладные. В 1586 г. и особенно в 1597 г. выданы законом подробные правила укрепления как для новых будущих случаев, так и для возобновления старых крепостей. По этим указаниям, укрепление должно совершаться в Москве, в холопьем приказе, а в городах — у приказных людей.

Юридическое положение холопов и права господина на холопа. Относительно правоспособности холопов так же, как и относительно прав на них господина, в наших памятниках замечается двойственность. По одним источникам, определяющим юридически положение холопов, последние лишены всякой правоспособности; по другим же, говорящим о фактическом положении их, они являются наделенными некоторыми правами. Русская Правда не допускает для холопа права собственности и вообще имущественных прав (кроме права на peculium, т. е. на то, что находится всегда на нем и с ним); по ее постановлениям, если раб в бегах приобретет имущество, то, так как он сам принадлежит господину, и долги, которые он может сделать, падают на господина, то и приобретенное имущество принадлежит господину же. Холопы не могут по закону вступать в самостоятельные обязательства: по Русской Правде, если холоп задолжает, то господин обязан или уплатить долги, или выдать кредитору самого холопа, если только кредитор не знал, что он имеет дело с холопом, в противном случае он лишался своих денег (Рус. Пр. Кар., 128-129)11. Наконец, холопы не допускаются законом к послушеству на [106] суде (Рус. Пр. Кар. 99), кроме некоторых незначительных исключений. Такова правоспособность рабов по определению закона. Фактически же они вовсе не были так бесправны, что мы можем видеть из других памятников. В договоре 1229 г. говорится, что, если немец даст княжьему холопу или другому доброму человеку деньги в долг, а он умрет, не заплативши их, то тот, кто получает его наследство, должен платить немцу. Здесь холоп уравнивается «доброму человеку» и ему приписываются права входить в обязательства, владеть имуществом и передавать его по наследству. По новгородскому законодательству, холоп обладает и процессуальными правами иска, ответа и свидетельства (против холопов же; Новг. Судн.

рабов за счет владельцев. Закон Русской Правды (Кар. 127) очень точен: «Если холоп вылжет (обманом получит) деньги, и кредитор давал деньги, не зная (о рабском состоянии контрагента), то господин должен или выкупить его (т.е. заплатить долг), или выдать холопа кредитору; если же кредитор, зная (о холопстве должника), дал деньги, то он лишается их». Говорят, что «отсюда не следует, что за рабом признается право не платить долги». Полагаем, что несомненно следует именно этот вывод, ввиду точного выражения закона; иначе в постановлении Русской Правды было бы сказано: искать не с господина, а с самого холопа. Сверх того, предполагая противное, не было бы никакого основания обратить иск на господина в том случае, когда кредитор не знал о рабском состоянии контрагента. Здесь нет предположения о поручении холопу сделки со стороны господина, ибо в этом есть другая — следующая статья (128): «Если кто пустит холопа в торг, и холоп задолжает, то господин обязан платить (выкупить) и не может отделаться выдачею холопа». Н.Н.Деболь- ский (с. 69) отмечает особенность (весьма сомнительную) древнего права, будто бы допускавшего дееспособность более широкую, чем правоспособность. Полагаем, что способность совершать юридические действия есть одна из важнейших принадлежностей правоспособности. Действия неправоспособных или идут в зачет других правоспособных лиц, или ничтожны. Если, по римскому праву, сделка, совершенная холопом, создавала для него, по освобождении, obligatio naturalis, то это отнюдь не доказывает его права совершать сделки от своего имени и за свой счет в состоянии рабства. Впрочем, применения римских начал к ст. 127 и 128 Русской Правды могут считаться лишь натяжкой. Различие «попущения» от «поручения» (господином рабу) есть простое недоразумение: «попущение» («пустить в торг») должно чем-нибудь обнаружиться (поручением), иначе не будет оснований для полного удовлетворения иска господином. Это в особенности ясно при сличении 127 ст. Русской Правды с 128-ю; в первой никакого «согласия господина post factum» на сделку

гр. 12). По Договорам Новгорода (1195 г.) и Смоленска (1229 г.) с немцами, насилие над рабыней есть деяние наказуемое, как преступление против чести. Когда в договорах между князьями постановлялось: «А хто холоп или раба имет ся тягати с осподарем», то здесь разумеется иск о свободе перед властями другого княжества, куда перешел ответчик. Иски о свободе всегда допускались, как единственное средство против насильственного закабаления. Быть может, в приведенных выше случаях разумеются

раба нет, а есть обязанность господина или удовлетворить контрагента, или выдать раба; тут, очевидно, «попущения» не предполагается, тогда как в ст. 128, где попущение налицо (по-нашему — поручение), хозяин не может отделаться выдачей раба, а должен полностью удовлетворить по обязательству раба, как собственному (ибо кредит хозяина и субстрат сделки может далеко превышать ценность раба). Во всех случаях иск обращается к хозяину, а не к рабу, и выдача раба не означает выступление раба ответственным лицом, а уплату кредитору со стороны хозяина личностью раба. Вообще эти статьи Русской Правды совершенно ясны и не нуждаются ни в каких перехитренных толкованиях, которые только затемняют дело. Точно формулированный закон Русской Правды противоречил бытовым явлениям; такое обстоятельство не есть какая-либо невозможная странность; оно встречается нередко, особенно если закон формулирует какую-либо норму при помощи чужого (в данном случае — византийского) права. Из остальных законодательных памятников древности ссылка Н.Н.Дебольского на Новгородскую Судную грамоту особенно неудачна. В этой грамоте между прочим речь идет об обвинении какого-либо «человека» — владычного, боярского, купецкого, монастырского, кон- чанского, улицкого — все равно в уголовных правонарушениях или в холопстве, т. е. в том, что холоп выдает себя за свободного (между тем Дебольский говорит: «Холопство не вина» (!!); власти (владычный волостель, монастырский заказчик и пр., а также власти концов и улиц города) обязаны выдать обвиняемого. Очевидно, речь идет об обвиняемых свободных лицах, проживающих на земле частных владельцев. Улицы и концы города не владели холопами. Между тем Дебольский счел в этом случае термин «человек» тождественным с термином «холоп». Отсюда и пошла путаница в роде вопроса: «Что же холопа обвинять в холопстве?» Отсюда и неправильное толкование статей 37 и 38-й (первая говорит о тех свободных лицах, которые, будучи обвинены по уголовному делу, успели скрыться и дать на себя грамоту в холопство кому- либо; такое лицо преследуется не как холоп, а как свободный, каким он и был в момент состоявшегося над ним приговора, а ст. 38-я опять говорит о свободном «человеке» и не имеет никакого отношения к холопству).

именно «княжие холопы», которые, действительно, не только равнялись по правам с свободными лицами, но и превосходили их.

В Московском государстве холопы пользуются правами личными, именно на честь (Суд. ц. 26; Уложение X, 94). Что касается имущественных прав, то холопы княжие (великих и удельных князей) владеют вотчинами купленными и пожалованными. (Ак., отн. до юр. быта 1, № 103 и др.). Люди боярские также владели вотчинами по пожалованиям своих господ; даже более: слугами бояр были нередко богатые вотчинники древнего благородного происхождения: по свидетельству Аврамия Палицына, боярин Борис Годунов и его родственники и клевреты привели к себе в неволю на службу в дома свои многих не только из простых, но и почетнейших людей со многими имениями, с селами и вотчинами их. Иногда в дарственных на землю какому-либо помещику даритель обязывал этого последнего, «чтобы он с тою деревнею не отдавался в холопы» без ведома собственника (Ак. отн. до юр. быта, № V, 63 и № XVI). Такие слуги сами владели холопами; Уложение ц. Ал. Мих. упоминает в числе рабовладельцев между прочим «дворовых людей» (XX, 4). Но все это уже не холопы, а скорее клиенты (см. выше с. 445-446). Но в московском периоде многие права распространены (фактически) и на простых холопов частных лиц, особенно того разряда их, который называется задворными холопами, т. е. испомещенными на землях господина. Они уже по одной необходимости имеют право на движимое имущество («животы»), необходимое при обработке земли; оно после их смерти переходит по наследству к их родственникам. Обязательства, заключенные ими, признаются законом (Ук. 1624 и 1628 гг.). Указаний о правах холопов по обязательствам из договоров можно отыскать в источниках весьма значительное количество (см., например, Ак. юр., № 237). Уложение царя Алексея Михайловича упоминает о холопах, владеющих лавками и дворами в посадах (и запрещает это: XIX, 15-16). Закон 1582 г. говорит о холопах, как истцах и ходатаях по делам, обращающих адвокатуру в свое ремесло[107]. Все это показывает, что на практике холопы обладали некоторыми правами, и что права их росли с течением времени.

Что касается прав господина на холопа, то первоначально они ничем не были ограничены. Некоторые следы ограничений замечаются с христианской эпохи, но эти ограничения более нравственного, чем юридического характера13. В Двинской Уставной грамоте — памятнике XIV в. — говорится, что, «если господарь огрешится, ударит своего холопа или рабу и случится смерть, в том наместники не судять и штрафа не берут» (Двинск. Уст. гр., ст. 11). Из этого можно вывести или, что убийство холопа считалось грехом, или же, что непредумышленное («огрешится» — ошибется) убийство его не карается штрафом. Во втором случае специальное упоминание об отсутствии штрафа за непредумышленное убийство холопа заставляет думать о существовании штрафа за намеренное убийство его. По Уложению царя Алексея Михайловича, господин уже не имеет права на жизнь своего холопа: «...кому выдадут вновь его беглого холопа, то господину приказать накрепко, чтобы он того беглого своего человека до смерти не убил и не изувечил и голодом не уморил» (XX, 92). Еще ранее законом было определено право холопов требовать от своего господина прокормления во время голода (ук. 1603 г.) и дано им в некоторых случаях право иска (например, рабыне-наложнице) против своего господина. (Уложение XX, 80). Наконец, указом 1606 г. было установлено, что господин обязан выдавать замуж своих рабынь по достижении ими 18летнего возраста, женить холопов, достигших 20 лет, и овдовевшую рабыню вновь выдать замуж по прошествии двух лет после смерти ее мужа.

Таким образом, мы видим, что права господ все ограничиваются, и рабство получает все более и более мягкий характер. Этому смягчению содействовали многие условия, главнейшим же образом следующие три: 1) Относительная национальная мягкость славянского права вооб-

тили эту сомнительность в своем толковании означенного закона (Хрестоматия по ист. рус. пр. III, 35). Проф. Сергеевич, напротив, убежден, что здесь возможно только первое толкование (Рус. юр. древн. I, 130, прим.), но согласиться с этим отнюдь нельзя: в том же указе читаем: «А которые дети боярские, бегая от службы, ходят в суды за других»... Остается сомнительным, могли ли холопы лично искать по своим делам и не относятся ли слова указа к ходатаям из свободных состояний.

13 В статьях, заимствованных из византийских источников, но приписываемых к Русской Правде, между прочим читаем: «Аще кто бьет раба своего или рабу свою жезлом, а умреть от руку его, судом за ся мьстить (т.е. подлежит уголовной ответственности). Аще ли пребудет день или два, да не мстит, свое бо есть имение» (т.е. смерть, последовавшая не тотчас за побоями, не влечет наказания).

ще. 2) Более значительным условием было проникновение и распространение на Руси христианского учения и его начал. Под влиянием этого учения, как учения морального (а не политического и юридического), юридические институты, не гармонирующие с ним, не уничтожаются, а только получают известный, соответствующий характер. В дошедших до нас поучениях и вообще в духовной литературе мы действительно видим, что церковные учители стремятся всеми силами ослабить рабство, смягчить отношения господ к холопам. Ввиду человеческого и религиозного равенства всех людей, они (епископ Лука, митрополит Иоанн и др.) требовали от господ давать рабам достаточное содержание, регулировали право наказания (от 6 до 30 ударов лозой, по поучению XIII в., «...а больше 30 ран не велим»), запрещали увеличивать выкупную плату за раба (сравнительно с покупной), продавать раба-христианина не христианину и вообще советовали относиться к ним по-человечески. Иосиф Волоцкий изобличает тех, которые «только обременяют холопов работой и наказывают ударами, а одежды и пищи не дают, голодом морят и о душах их не заботятся, между тем как мы все одинаковы и по телу и по душе». Особенно ярко выразилось учение церкви и обычного права о рабах в домострое, где они приравниваются к членам семьи. Все это не могло, конечно, не оказать сильного влияния на весь институт рабства. 3) Наконец, последней немаловажной причиной смягчения рабства было изменение государственных интересов. Очищаясь от начал частных, государство не находит для себя выгодным укреплять массы граждан за единицами и, усиливая некоторых, ослаблять самого себя. Перестав дорожить этим институтом, государство перестало и поддерживать его законодательными мерами.

Освобождение холопов. Освобождение холопов от рабства бывает или по воле господина, или при известных обстоятельствах по требованию закона. Освобождение по закону, как видно из памятников, существовало только в московском праве; в первом же периоде истории нашей практиковалось одно освобождение по воле господина. Сперва мотивом освобождения был только выкуп за деньги. Нет, однако, сомнения, что и тогда были случаи дарового освобождения, преимущественно перед смертью, по духовной господина — случаи, особенно умножившиеся с принятием христианства под влиянием тех условий, которые, как указано выше, содействовали смягчению рабства. Впоследствии это перешло в обычай: нередко по завещанию умирающий освобождал всех своих рабов, и, почти по общему обычаю, всякий освобождал по крайней мере часть их. То же нередко применялось по случаю какого-либо торжественного события. Освобожденный получал обыкновенно «наделок», который в большинстве случаев состоял из коня с сбруей и платья, но все-таки оставался в доме своего господина и в некоторой зависимости от него или его наследников. В Московском государстве такой зависимости уже не существовало: закон требует от освобожденного обязательного выхода из дома его господина под страхом нового обращения в холопство. Господин обязан при освобождении холопа при жизни выдать ему за своей подписью отпускную грамоту; при освобождении же по завещанию такую грамоту выдавал душеприказчик. Эти грамоты укреплялись в приказах, а в городах — у наместников, имевших право боярского суда. Освобождение по закону, как уже сказано, встречается только в памятниках московского права. Оно следует при известных отношениях или господина к рабу, или господина и раба к государству. К первому роду относятся следующие случаи (упомянутые выше): 1) если во время голода господин, не желая содержать холопов, прогнал их, то правительство освобождало их (Уложение XX, 41, 42); 2) освобождение наступало также в том случае, если господин не выдавал замуж, или не женил достигших узаконенных лет рабов (девушка — 18 лет и парень — 20 лет), а также препятствовал выходу вдовы в новое замужество по прошествии 2 лет после смерти ее мужа и 3) холоп, принявший христианскую религию, становится свободным, если его господин оставался некрещеным (Уложение XX, 71)14. Из отношений второго рода освобождение возникает в следующих случаях: 4) если холоп захвачен в плен и потом убежал или каким-либо образом освободился из плена, то он остается уже свободным (Судебник 1-й разумеет только плен татарский; Царский Судебник и Уложение — всякий). В этом выразилась полная противоположность воззрений новых народов античным (где постлиминия имела всегда строгий характер). Холопы рассматриваются уже как граждане, потерпевшие за свое отечество. 5) Наконец, освобождение холопа наступало и по вине его господина, именно в случае обвинения его в политическом преступлении, как, например, в изменническом отъезде в другое государство (Уложение XX, 33). В этом надо видеть последствия прежней полной конфискации. Если вместе с господином перебежал и холоп, то

!4 При этом господин получает выкуп в 15 руб. за человека. Но кто платил выкуп? Проф. Сергеевич говорит: «Давался за них выкуп»; Уложение говорит: «И платить те деньги им собою».

по возвращении последний (по Суд. ц., 80) не освобождается, разве сам государь даст ему вольную грамоту[108].

Освобождение убежавшего холопа по давности вовсе не полагалось: бежавшего господин мог отыскивать когда бы то ни было («холопу и робе суд от века»), но приобретение бежавшим некоторых званий тем самым освобождало его, именно поступление в духовный сан (Уложение XX, 87); впоследствии, в XVII в., вступление холопа в брак с лицом свободного состояния лишало его господина права над его личностью.

Кроме того, существовало фактическое освобождение — побег в степи, в казачину. Он практиковался в обширных размерах, но уже далеко не к пользе государства, что и показывают события начала XVII в.

Конец института рабства и новое его возникновение. В XVI в. на

окраинах русского государства образовались свободные общины казаков: донских и днепровских. В них выразился протест против существовавших государственных форм; притом у первых протестующих элементов было меньше, чем у вторых, что обусловлено было характером жизни государств, в которых они возникли, т. е. Московского и Литовско-русского. До начала XVII в. эти общины были полезны для государства, особенно в борьбе с мусульманами. Но с течением времени усилившиеся побеги холопов в эти общины увеличили и сделали их опасными для государства. Этим государство должно бы было быть побуждено к решению вопроса о жизни или смерти института холопства, особенно, когда смутное время показало все невыгоды его последствий. Татищев и Новиков (Древняя Российская Вивлиофилика XX, с. 255) действительно указывают, что царь Борис Годунов и Василий Шуйский издали законы о вольности холопской, но «сии, получа свободу, употребили оную во зло»; по мнению Татищева, вольность холопов и крестьян «полезна для государства», но будто бы «с нашею формою монархического правления не согласует». В действительности же освобождение холопов не согласуется не с монархической властью, а с интересами бояр и других владеющих классов. Поэтому мы и думаем, что Годунов и Шуйский едва ли могли стремиться к эмансипации, вовсе не соответствовавшей интересам их избирателей; притом же они и сами были бояре. Поводом к такому известию о Борисе мог послужить действительно изданный им указ о временном позволении перехода крестьянам (а не холопам). Относительно же Шуйского известие это имеет больше оснований, а именно: его указ о добровольной службе и особенно указ 1609 г. 21 мая, несколько загадочный по своему содержанию, могли быть приняты за эмансипационные узаконения. Указ 1609 г. говорит: «Которые дворяне и дети боярские и всякие люди держат у себя людей по отцов своих крепостям, по кабалам и докладным, а отцов их не стало, и тех людей велел государь, по прежнему своему государеву указу, отпущать на волю, и кому они учнут на себя давать служилые кабалы, тому они и холопы». Это не могло относиться к кабальному холопству, ибо о нем далее в том же указе есть особый пункт; признание прав господ только на холопов, ими самими приобретенных, и освобождение всех перешедших по наследству могло бы сильно ослабить холопство. Доказательством действительного применения закона 1609 г. в указанном смысле служат акты кабал 1610 г., по которым человек дает на себя служилую кабалу господину, у которого он и прежде был старинным холопом: «а в расспросе сказал: наперед сего служил у него же по-старинному в холопстве» (П. С. З. Т. I. С. 121, прим. к Уложению ц. Ал. Мих.). Но во всяком случае ни Годунов, ни Шуйский не издавали общих узаконений об отмене холопства. Оно уничтожилось путем естественного вымирания за истощением его источников. К началу XVIII в. его можно считать окончившим свое существование.

Но в то же время возникло новое условие для оживления и расширения его. Петр I при первой ревизии велел вносить в одну категорию крепостных крестьян и холопов. Таким образом оба эти состояния были соединены в одно. До некоторой степени холопство потеряло свою прежнюю строгость, что иногда только и признают результатом этой меры Петра I. С другой же стороны, положение крестьян гораздо больше приблизилось к холопству; последнее заразило его своим бесправием так, что в конце XVIII в. оно почти ничем уже не разнилось от прежнего холопства: продажа отдельных душ без земли, легкость наказания за убиение крестьян, полное лишение их имущественных прав, — все это ничем не отличало положение крестьян от холопов.

Эмансипационной мерой императора Александра II было уничтожено не только крепостное состояние, но вместе и прежнее рабство. Только с 1861 г. точно определилось в нашем гражданском праве понятие лица.