§ 1. ЮРИДИЧЕСКОЕ ОФОРМЛЕНИЕ САМОДЕРЖАВИЯ И АППАРАТА ГОСУДАРСТВЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ В ПЕРИОД ПРАВЛЕНИЯ ПЕТРА!

Петр I. Пожалуй, нет ни одной исторической личности, рав­ной Петру, действия и поступки которой так неоднозначно оце­нивались бы как современниками, так и потомками.[475] Существует множество противоречивых свидетельств, научных работ, каждая из которых вполне убедительно доказывает тот или иной взгляд на его политику и результаты проводимых реформ.[476]

Прежде чем начать разговор о петровском правлении, необ­ходимо оговорить границы исследования.

Напомню, что именно к XVIII в. в Европе появляется множе­ство всевозможных идеологических направлений, идеями кото­рых пользовались не только Петр и его сторонники, но и люди, размышляющие о конституционном направлении развития. Таким образом, укрепив монархию, Петр одновременно создал условия[477] для ее ограничения, которые после его смерти привели к много­численным, ставшим практически регулярными попыткам изме­нить существующий порядок в России. Здесь, думаю, важно обра­тить внимание на очень интересную мысль В. О. Ключевского. Он писал, что в процессе нашего культурного сближения с Западной Европой надо различать два момента: культура, почув­ствовавшая себя слабейшей, сближалась с той, которую она при­знавала более сильной; при этом сближении мы от одного влия­ния переходили к другому.[478] Следовательно, опыт византийского и монгольского влияния, который в свое время восприняла и сме­шала в своей государственно-политической практике Россия, в описываемое время активно, а при Петре даже насильственно до­полнился опытом Запада.

Действительно, самосознание народа и изысканность власти могут развиваться как бы в двух режимах: консерватизма, осно­ванного на различного рода замкнутости, и заимствования в ре­зультате столкновения с другими народами, — а в дальнейшем творчески перерабатывать этот положительный и отрицательный опыт развития.[482] Оба варианта совершенно естественны и обычны для истории большинства народов, однако второй явно предпоч­тительнее.

Соприкоснувшись с варягами, русские призывают Рюрика, а с ним приходят норманнские и западно-прибалтийские порядки; после столкновения с греками Россия принимает православие; с кочевниками, татарами приходит иная организация, в конечном итоге приведшая к объединению России и появлению государст­ва, основанного на новых принципах. Следовательно, восприни­мая и заимствуя чужое, Россия училась. B дальнейшем же торго­вые контакты и борьба с немцами и шведами в Прибалтике, а также с литовцами и поляками на Западе привели не столько к обмену информацией о различных путях развития или, скажем, обмену в рамках культуры, теологии или технологий, сколько к внутреннему обособлению.

Границы государства закрываются;[483] чтобы попасть за преде­лы России, теперь необходимо обратиться с челобитной к царю. Д, Флетчер в своей книге «О государстве Российском...» доста­точно точно описывает отношения с Западом. Он, в частности, пишет, что власти «стараются не допустить ничего иноземного, что могло бы изменить туземные обычаи»,[484] русским людям «не дозволяют путешествовать, чтобы они не научились чего-нибудь в чужих краях[485] и не ознакомились с их обычаями»,[486] «все грани­цы охраняются чрезвычайно бдительно, а наказание за подобную попытку, в случае, если поймают виновного, есть смертная казнь и конфискация всего имущества».[487]

Такое положение продолжалось практически до XVIII в.

При этом русские цари охотно пускали иностранцев к себе. Брак Ивана Ш с Софьей освятил сам папа римский, его благосло­вение открыло иностранцам путь в Россию, а с ними пришли не только особая культура, техника, архитектура, но и идеи.[492] Началась страсть ко всему иноземному.[493] Василий Ш, отец Ивана Грозного, женившись ва Глинской, упрочил еще более связи с Западом.[494] Он первым из русских царей попрал обычаи старины и религиозные традиции; брил бороду и пекся о своей приятной наружности, в то время как считалось, что все любящие Христа должны ходить с уса­ми и бородами, ибо бреются только басурманы и еретики.[495]

Страх широкого распространения западного образа жизни и мысли был настолько велик, что иностранцам, официально при­бывающим в Россию, запрещалось носить русскую одежду, оста­навливаться на улице и общаться с русскими без казенного тол­мача.[496] Они должны были жить в специально отведенных

u 24 *»

помещениях, чаще за городом, в «немецкой», «иностраннои слободе»,[497] и не приглашать туда русских.[498] Они могли передви­гаться по Москве только до темноты, ночевать в городе им за­прещалось.

Ревностные охранители старины, создатели «немецкой сло­боды» предполагали сделать из нее резервацию для иностранцев, однако она стала проводником западноевропейской кулмуры, Московское население, вслед за высшим обществом, постепенно стало привыкать к общению с иностранцами, рабочий люд Моск­вы служил иностранным купцам и помогал мастерам, перенимая у них не только навыки труда, но и нравы.[501]

Наконец, в бытность Бориса Годунова, который был сторон­ником расширения контактов с Западом и твердо держался точки зрения, что московские гавани должны быть открыты для всех стран, присутствие иностранцев в Москве и других городах зна­чительно расширялось. Вообще, он сделал первую до Петра по­пытку ликвидировать определенную отсталость России от европейских стран. B страну приезжает значительно больше, чем раньше, иностранных специалистов: военных и врачей, разведчи­ков полезных ископаемых («рудознатцев») и мастеров. Годунова даже обвиняли (как через сто лет Петра) в излишнем пристрастии к «немцам».[502] Bo всяком случае, после смерти Грозного среди иностранцев, посещавших Россию, были и такие, которые не бы­ли обременены практическим делом, не были купцами или масте­

рами. Ехали они с целью изучить язык, «для науки и посмотреть государственных обычаев». Да и иностранная колония при нем чувствовала себя достаточно свободно.31

B 1605 г., после торжественного вступления Лжедмитрия в Москву, московское население вначале было в восторге от нового царя. B дальнейшем же москвичи с уднвлением замечали, что царь совсем не похож на прежних царей: не посещает храмов, не спит после обеда, запросто бродит по Москве, одевается по- польски, водится исключительно с поляками, пляшет на придвор­ных вечерах и маскарадах, нарушает посты, не кладет поклонов.

Женщинам стало небезопасно показываться на улицах города. Духовенство тоже было недовольно равнодушием царя к православной церкви. Кроме того, оно упорно не соглашалось на брак царя с католичкой Мариной Мнишек. Лишь с большим трудом патриарху Игнатию удалось уговорить архиереев согласиться на приобщение Мнишек к православной церкви не через крещение, а только через миропомазание и причащение по православному обряду. Свадьба самозванца вызвала новый наплыв иностранных пришельцев в Москву. B результате очень быстро удалось возбудить народ против Литвы и поляков, против царя, не крестившего своей жены, которая не желает изменить латинскую веру на истинную. Bo время погрома было убито, по польскому счету 500, по частному московскому счету— около 3500 человек. Кроме поляков москвичи побили многих иностранцев, прибывших в Москву в последнее время, в том числе и мирных купцов и мастеров, однако старые гости Москвы из «немецкой слободы» уцелели.32

Вообще говоря, история Смуты явно выявила давнишнее про­тивостояние в России западной и восточной партий, которые в течение уже многих лет боролись за власть. Признаки этой борь­бы мы усматриваем с очень раннего периода русской истории.3 0 ней говорит ход интервенции и открытое вмешательство в pyo- ские дела соседних государств; планы раздела государства се стороны Польши, Швеции и Англии, которые предполагали взять- под свой протекторат северные территории и весь водный путь дб Каспия; наличие различных проектов приглашения на русский престол иностранных принцев; призыв на военную службу М. В. Скопиным-Шуйским шведских ландскнехтов;3 приглаше­ние многих иностранных военных инструкторов; избрание Ми* хаила Романова[503]и многое другое.

Как уже упоминалось, русская история располагает большим материалом для изучения культурных заимствований, однако культурная эволюция верхушки московского населения, которая наблюдалась в течение всего XVII в., была по прошлым меркам беспрецедентной, так как затронула целый ряд сфер жизни государства.

После окончания Смуты и успокоения государства иностран­цы вновь потянулись в Россию.[505] Первыми были голландские и английские купцы, которые почти всегда конкурировали друг с другом.[506] B 30-40-е гг. XVII в., после принятия решения о вер­бовке за границей целых полков из иностранцев и формирования полков иноземного строя, государство просто заполонили ино­странцы. Уже к середине XVII в, служивших и торговавших в Москве лютеран и кальвинистов было до тысячи человек.[507] B крудных городах наблюдалась такая же картина. Кроме того, в Москву стекались люди и иных вероисповеданий. Однако это бы­ли по большей части православные с Балкан и Востока, скрывав­шиеся от турок, а также духовные лица и купцы, стремившиеся провезти свои товары без пошлины и досмотра. Тех, кто прибы­вал с намерением поселиться, как правило, определяли к книжно­му делу, редактированию и исправлению книг, обучению моло­дежи греческому и латинскому языкам. Много было переселенцев из Литвы и Польши, причем москвичи не всегда могли опреде­лить веру этих пришельцев, которые долгое время скрывали при­надлежность к католицизму, униатству или сектантству. Отсюда и возникало недоверие к «западным русским» и требование о пе­рекрещивании уже крещеных людей. Однако вскоре ученость представителей Киевской духовной школы в вопросах догматики была оценена московскими властями и ученых монахов с Украи­ны стали приглашать без каких-либо ограничений. K середине XVII в в Дудине, монастыре на Оке, собралось до сотни южно­русских и западнорусских монахов, а монастырь слыл как «осо­бый иноземский».

Таким образом, в московском обществе появлялись не только светские, но и духовные пропагандисты идей, сложившихся как на южных и западных границах России, так и в Западной Евро-

40 TY

пе. При этом немаловажным является то, что к идеям, источни­ком которых были православные монахи, прибывшие из-за рубе­жа, отношение было более терпимым и доверительным, чем K идеям, распространителями которых были европейские купцы, мастера или находящиеся на русской службе военные. Bo всяком случае, к середине XVII в. незначительные уклонения от тради­ций старинного московского быта были повсеместными.[508] Конеч­но, эти изменения бытового уклада не оставались незамеченными, и охранители старины, как могли, боролись с распространением протестантской литературы, напечатанной в Польше и Литве. «Литовские» книги изымались из церквей, отбирались у частных лиц и часто сжигались. Кроме того, практиковалась и теологиче­ская полемика православных теоретиков с авторами «еретиче­ских» трактатов.

Вслед за церковью роптать по поводу засилия иностранцев стали русские купцы,[509] которые обвиняли правительство в про­текции, утверждая, что англичане[510] и голландцы «сильны» только за счет правительственных льгот и привилегий. Однако процесс «врастания» в Европу остановить было уже невозможно. Служеб­ные, торговые и бытовые связи русских с иностранцами не могли не влиять на умы русских людей. Взгляды сближались, нравьі корректировались, традиции и верования переставали угнетать мысль, рождалось вольнодумство и «еретичество»: люди пренеб­регали храмами, иконами, постами, говением, порицали владык и попов,[511] Bce это было побочным продуктом европеизации и пла­той за знания, умение, технику и службу.

Ho, несмотря ни на что, нужно было учиться у Запада. Необ­ходимость этого понимал уже Иоанн Грозный. Борис Годунов мечтал основать в Москве не то Академию, не то университет. При нем утвердилась практика отправки за границу «для науки разных языков и грамоте» молодых дворян. По официальному свидетельству, в Любек послали 5 человек, в Англию — 4, по не­официальному — число отправленных: равнялось 18.[512]

Настоящее обучение началось при Алексее Михайловиче, од­нако проходило оно в мягких формах, чтобы не шокировать на­родного самочувствия, ибо народ считал, что правоверному нече­му учиться у еретиков и басурман[513] Строго говоря, правление Алексея Михайловича не внесло чего-либо нового в государст­венный уклад. Монополия короны на политическую власть, ее собственность практически на всю землю, торговлю и промыш­ленность, плотный контроль над всеми классами общества и спо­собность изолировать страну от нежелательных иностранных влияний — все эти обстоятельства гарантировали, казалось, бес­конечный застой,[514] Тем не менее правление Алексея Михайловича создало в русском обществе XVII в. преобразовательное настрое­ние.[515] Первый момент этого преобразовательного движения был характерен тем, что его вожди не думали порывать с прошлым и ломать существующее. Одной ногой, по образному выражению Б. 0. Ключевского, царь опирался на православную старину, дру­гую же занес за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении. Он искал в еретическом Западе средства для выхода из домашних затруднений, однако не собирался отре­каться от понятий и верований благочестивой старины.50 Чтобы не выбирать между стариной и новшествами, он не разрывал с первой и не отворачивался от последних. В. О. Ключевский ут­верждает, что поколение Алексея Михайловича было единствен­ным в отечественной истории, которое думало подобным обра­зом. Bo всяком случае, к временам Алексея Михайловича выросло поколение, которое во всех отношениях было свободнее предыдущего, оно думало и действовало свободнее. Даже среди ближайшего окружения царя появились люди, которые могли от­крыто и резко излагать ему свои взгляды.

Федор Ртищев, например, организовав в иноземском Андре­евском монастыре просветительский центр, рассуждал о необхо­димости организованного благотворения на основе свободы духа и сознательного добра, тем самым направляя общественную жизнь Москвы в русло просвещения и мягкости нравов. A Афана­сий Ордин-Нащокин, один из высших государственных чиновни­ков, усвоивших основы европейского политического строя и эко­номического порядка, показал себя проводником западных идеи бюрократического абсолютизма и меркантилизма. Он во многом предупредил Петра и высказал множество идей, которые в даль­нейшем осуществил Петр Алексеевич.51 B этом ряду можно на­звать и А. С. Матвеева и В. В. Голицына, которые, будучи канц­лерами, в своей политике ориентировались исключительно на идеи и ценности Запада, однако никогда не пренебрегали интере­сами России.

60 Сама процедура помазания Алексея Михайловича происходила п^ иному: патриарх, вдобавок к прежним помазаниям, помазал еще царя eJ1 браде, и под брадою». Эта добавка объясняется тем, что в ту пору с проявляться в Москве своѳго рода вольнодумство. Русские люди, в подр ние жившим в Москве иностранцам и преимущественна полякам, ^ брить бороды, и патриарх Иосиф, вероятно желая предотвратить это CTBQ, помаэал царскую бороду и под бородою, чем как бы освятил ®® мсЯ

косновенность, в поучение московским людям всяких чинов, ре 0я0

бритьем бород искажать подобие Божиѳ (см.: Домашний быт русских Ц P XVI-XVII вв. М., 1992. С. 83).

81 См.: Ключевский В. О. Русская история, Т. 2. С, 440.

Таким образом, конец XVII в, можно назвать временем, когда Россия установила постоянное общение с Западной Европой, за­вязала с ней более тесные, чем ранее, торговые и дипломатиче­ские связи, использовала ее технику и науку, воспринимала ее культуру и просвещение. Ho это было именно общение, а не влияние. Учась и заимствуя, Россия брала только то, что было ей нужно, и только тогда, когда это было необходимо.[516] (Так не ду­мали и не поступали раньше, боясь что-либо заимствовать у Запа­да; так перестали думать и поступать позже, беря у Запада все, что казалось передовым и полезным, пренебрегая заветами стари­ны.)

Увы, Алексей Михайлович не смог стать в полной мере во главе этого преобразовательного движения и дать ему определен­ное направление. Однако своим мягким характером, умением сглаживать и улаживать противоречия он помог движению, при­ручив пугливую русскую мысль к влияниям, шедшим с чужой стороны, Он помог первым реформаторам выступить с новыми идеями, дал им возможность почувствовать себя свободно и про­явить свои силы.[517] Таким образом, «реформа, предпринятая Пет­ром Великим, была начата еще царем Алексеем Михайловичем. Этот последний, — пишет Екатерина II, — уже приступил к из­менению одежды[518] и многих других обычаев...»[519]. Петр лишь ус­корил уже начавшийся до него процесс европеизации России. Он не осуществлял приписываемый ему политический и социальный переворот, не сокращал «пропасти» между старой и новой Росси­ей; обладая всей полнотой власти, он только дал волю восприня­тым еще в детстве отношениям и взглядам. B результате нацио­нальное превосходство и богоизбранность Москвы, которые так долго культивировали идеологи русского самодержавия, рассмат­ривались теперь как вредный оппозиционный элемент культуры, носители которого как некое препятствие общего развития могли быть подвергнуты репрессиям. И, напротив, западноевропейские формы жизни стали официальным образцом подражания для са­мого царя, а вслед за ним и для высшего слоя государственных чиновников и всего государства в целом. B этом, собственно, и усматривается та огромная разница между царствованиями Алек­сея Михайловича и Петра. Первый «пропиливал окно в Европу, тщательно и мудро отметая все национально и принципиальиѳ неприемлемое, технически ненужное и морально опасное.56 Петр, с его нетерпеливостью, рубанул это окно так, что расшатались все скрепы нации»,57

Здесь необходимо обратить внимание на еще одно обстоя­тельство. Принципиальным моментом сравнения должно служить то, что дореформенная Европа была внутренне близка Руси, чего не скажешь о Европе времен Петра I: русский изменился не столь сильно, а европеец стал другим.58 Таким образом, отставание Русл XVI и даже XVII вв.,59 если оно и было, носило чисто техниче^ ский и технологический, но отнюдь не культурный характер.

56 Надо сказать, что к 1676r., когда умер Алексей Михайлович, старая модель русского быта, основанная на восточных представлениях о власти и государственном устройстве, была ужѳ достаточно повреждена.

®7 Солоневич И. Белая империя. М., 1997, С. 175.

66 Этот процесс изменений стал особенно заметѳн в 1812 r., когда поо- дитѳли подпали под влияние западной культуры и политических идей. И в общѳ, с каждой реформой, которую предполагали провести или проводили русские реформаторы, различие мѳжду правосознанием русского и европѳ

ца всѳ болеѳ усиливалось. _

50 H. М. Карамзин считал, что «немцы, французы, англичане были впr рѳди русских, по крайней мере, шестью веками» (Кврвтин H. М. Письма py ского путешественника. С. 254). и

00 Говоря о культурном отставании, многие сводят его к банальностям быту. Вот что пишет по этому поводу И. Солоневич: «Историки гов°РвТ ° . скоаскоЙ грязи и об европейской чистоте. Процент того и другого и в Mo - и в Европе сейчас установить довольно трудно. Версальский двор купал, конечно, в роскоши, но еще больше он купался во вшах: на нарточн _нц,

короля ставилось блюдечко, на котором можно было давить вшеи. ь конечно, и в Москве; больше их было или меньше — такой статистику, нѳт. Однако кое-что можно было бы сообразить и, так сказать, косв ^

методами: в Москве были бани и Москва вся ■— городская и AePeae _,^

мылась в банях, по крайней мѳрѳ, еженедельно. B Европе бань не ■■■ (СолонѳвичИ. Народная монархия. Минск, 1998. C.441). Впрочем, жѳ пишут многие, например С. Герберштейн, Ф. Гринберг и др.

Впрочем, автор воздержался бы от термина «культурное отстава­ние», поскольку сравнивать национально-религиозные культуры народов-соседей, находящихся на одной ступени развития, некор­ректно.

Речь идет об изменениях сознания европейского человека, ко­торые принесли с собой возрождение; развитии экономики и тор­говли и появлении экономически независимых от государства слоев населения и самоуправляющихся территорий; реформации, свободомыслии и плюралистических рассуждениях о проблемах бытия, возникновении теоретического и практического либера­лизма. Соответственно речь идет о консервации сознания русско­го человека, основанной на всевластии государства, сохранении в своем каноническом виде православия и союзе церкви и государ­ства, наконец, на традиционном уважении русского народа к правилам и обычаям старины. При этом нельзя забывать о том, что Петр получил и «европеизацию» в наследство от предшест­венников. Пестрое и неоднородное, оно создавалось усилиями Двух поколений и «грекофилов» (Епифаний Славинецкий, Евфи- мий Чудовский), и «латинствующих» (Симеон Полоцкий, Силь­вестр Медведев), и людей, которых трудно причислить к той или иной группировке.[520] Таким образом, идейное развитие и противо­борство идей, несмотря на жесткий контроль церкви и государст­ва, шло постоянно.[521] И все-таки между Западом и Москвой про­исходил информационный обмен. Пусть он не был равноценным, заладные идеи преобладали, однако идеи российские, хотя и ба­зировались на положениях западных мыслителей, все же сущест­вовали и свидетельствовали о том, что сознание русского челове­ка развивалось.

Таким образом, говоря о консервации сознания русского че­ловека, автор считает, что при этом вполне уместно рассуждать 0 геополитических проблемах взаимодействия между Западом й Востоком; о глубинных сложностях развития правосознания за­падных европейцев и русских; о намеренной политике Российско­го государства и церкви блокировать распространение знаний в народной среде.

Известно западное отрицание исторической и культурной ценности всего того, что отлично от исторического и культурного пути западной цивилизации. Началось это неприятие, по* видимому, с Византии, которая представлялась многим исследо­вателям неким «двуглавым чудовищем, именовавшимся светской и духовной властью, которое дразнило и подавляло другие наро­ды и... едва может отдать себе спокойный отчет в том, для чего нужны людям религия и для чего правительство... Отсюда пошли все пороки и жестокости омерзительной византийской исто­рии..,»64. Объясняется такое отношение очень просто: Византия была единственной соперницей Запада. Россия, став наследницей Византии, приняла на себя устоявшееся на Западе отношение к последней.65

Говоря же об особенностях западного типа правосознания, необходимо помнить, что для средневекового европейца, как и римлянина времен античности, непременным и обязательным элементом культуры являлась норма, а смысл жизни состоял во всеобъемлющем порядке: в себе (в собственных мыслях, трезво

P Ю’

выражают многие известные русские публицисты XVI в. (см,: Виппер ■

Иван Грозный, С. 118). .. 1дт7,

04 Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества, м., ■

66 Представления о равноценности различных культури MWBWj***"J возникают вначале в России в XIX в. в работах H. Я. ДаНИЛійн6и К. H, Леонтьева и только в XX в. на Западе, в работах Шпенглера и Тоин

сти и рассудочности поступков) и в государстве (справедливость, разумность и авторитет власти).[522] Как пишет В. Шубарт, такая организованность сверху донизу требует людей, которые не толь­ко умеют организовывать, но и поддаются организации. Способ­ности повелевать должна соответствовать самодисциплина под­чиненных. Она зиждется на непоколебимом убеждении в необходимости внешнего порядка,[523] которое вождю дает волю к приказу, а подчиненному — выдержку послушания.[524]

Действительно, такое правосознание веками воспитывалось властью, ибо развитие западной государственности происходило в границах решения определенных и постоянных целей. Во- первых, строго упорядочивались отношения между сословиями, во-вторых, жестко устанавливались права и обязанности предста­вителей каяедого сословия, в-третьих, в общественном сознании устанавливалось устойчивое понятие о долге человека перед го­сударством. Однако параллельно с этим утверждалась и другая идея: государство еще и несет ответственность за общество, кро­ме того, имеет определенные обязанности перед ним.[525] K чему могли привести подобные идеи, наглядно показывает пример Англии, наиболее передового государства того времени.

Bo времена английского короля Генриха II (1154-1189) поли­тические права феодалов были сведены до политических прав простых граждан. B 1166 г. взамен суда феодала был введен суд присяжных, который определял виновность выборными судьями на основании свидетельских показаний. Кроме того, у несоглас­ного с решением суда появлялось право апелляции в королевский совет. Лишенные начальственных военных и судебных государст­венных обязанностей, английские феодалы превратились в про­стых сельских обывателей, которых все меньше занимали госу­дарственные проблемы и все больше частные. Параллельно с этим простое население обретало гражданские права и государст­венные обязанности. B течение нескольких десятилетий в Англии исчезает крепостное право. Важно подчеркнуть, что этот перево­рот произошел без мятежей и восстаний и был следствием эконо­мической эволюции и разумного законодательства. Дальнейшее развитие приводит к появлению гражданского общества и воз­никновению парламента. И если парламент 1265 г. представляет собой случайность, то с 1295 г. его заседания происходят почти регулярно, наконец, в 1343 г. он приобретает свой законченный вид — двухпалатного органа государственной власти. Постепенно король становится исполнителем законодательной воли парла­мента, при этом суд все более приобретает самостоятельность, так складывается система разделения властей. Подобное развитие монархии является следствием борьбы народа за свои политиче­ские права на фоне роста экономического влияния государства. Как уже говорилось, сначала исчезло крепостничество, а затем и крупное землевладение, а результатом этого явилось появление многочисленного среднего класса — зажиточного крестьянства.

Из этого следует, чтоглавное эволюционное опоздание Рос­сии заключалось в том, что развитие права и властных отноше­ний, а за ними и правосознания, происходило не только с сушест-

ность власти, хорошо усвоѳна российским государством. При этом даннаЯ доктрина не включала в себя ни ответственность государства эа людей, его населяющих, ни обязанности перед обществом.

венным отставанием, но и на основе иных юридических постула­тов.

Сложный комплекс законов, объединенных названием «Рус­ская Правда», расчленяется следующим образом. «Древнейшая Правда», или «Правда Ярослава» (1015-1016 гг.). Есть все осно­вания считать, что этот документ был не первым законодатель­ным актом, так как в договорах с Византией 911 и 914 гг. есть ссылки на «закон русский».

Дополнения к «Правде Ярослава»: «Устав мостником», «По- кон вирный» (Положение о сборщиках судебных штрафов).

«Правда Ярославичей» («Правда Русской земли»). Утвержде­на около 1072 г. сыновьями Ярослава Мудрого: Изяславом, Свя­тославом и Всеволодом.[526]

Устав Владимира Мономаха (1113 г.).

Пространная «Русская правда» (примерно 1120-1130rr.; не­редко ее датируют началом XIII в.). «Русская Правда» была не всеобъемлющим и не застывшим сводом законов, а целой серией разновременных юридических установлений, постепенно расши­рявших круг вопросов, охватываемых ими. Основная тенденция этой эволюции заключалась в том, что от княжеского домениаль- ного закона «Правда» постепенно разрасталась как сборник норм русского права.

Помимо светского законодательства, в Древней Руси сущест­вовало и обособленное от него законодательство церковное, обя­зательное как для людей церковных, так и светских.[527]

Особый разговор о «Судебнике» 1497 г. B нем мы можем увидеть несколько новелл, достойных внимания:

“~ установление центрального суда Русского государства;

~ запрещение отказывать в правосудии;

— введение опроса местного населения при отсутствии пря­мых улик против подозреваемого;

— практическое уравнение холопа и крестьянина;

— установление права ухода крестьянина от помещика.

Кроме того, хотя «Судебник» 1497 г. и проникнут духом по­литической централизации, все же он допускал к участию в суде выборных представителей населения: старост, сотских, добрых людей, имевших возможность контролировать судопроизводство. Иностранцы, в частности Герберштейн и Чанслор, побывавшие в Москве XVl в., обращали внимание на «Судебник» Ивана III и вообще на систему русского судопроизводства. Их поражала идея объединенного свода законов: ничего подобного на Западе не бы­ло.[528] Людовик XI перед смертью мечтал собрать и объединить все обычаи Франции, что и сумел осуществить Генрих III, хотя в его нововведении еще не было кодификации. Русские опередили в этом Запад.[529]

Наконец, Уложение царя Алексея Михайловича 1648— 1649 гг., новый законодательный кодекс, исполняло преимущест­венно пожелания средних классов общества— служилых и по­садских людей. B этом была определенная новация: государство постепенно поворачивалось к посадским людям и позволяло вла­дельцу употребить силу для охраны своего имущества.[530] Кроме того, посредством Уложения законодатель стремился поставить суд и управление в государстве на прочное и «неподвижное»[531] нормативное основание.[532] C этой целью текст Уложения был на­печатан в количестве 2 тыс. экземпляров и разослан по всему государству.[533] B то же время этот документ подтверждал все­объемлющий характер государственной власти и тягловый тип экономики, основанной на несвободе и размытом представле­нии о частной собственности. Именно этими обстоятельствами и определяется суть исторического отставания России от стран Запада.

Охранять сложившуюся систему отношений можно было только посредством блокирования распространения в народе не только знаний, но и любой свежей мысли, которая могла бы ро­дить уже не русский бунт, бессмысленный и беспощадный, а ра­зумный и организованный протест. Ha это и обращал внимание Д. Флетчер, писавший, что русские «обладают хорошими умст­венными способностями, не имея, однако, тех средств, которые есть У Других народов для развития их дарований воспитанием и наукой». Если бы народ получил необходимое образование, «он едва ли стал переносить» существующий «образ правления».[534] Предшественники Петра мало заботились о распространении зна­ний в народе,[535] Мы можем с достоверностью говорить о том, что на Руси Рюриковичей «носителем» письменной традиции явля­лось духовенство, развивавшее преимущественно византийскую церковную литературу и являвшееся самым образованным клас­сом государства.

Можно согласиться с мнением В. О. Ключевского, который считал, что правительство не может ни воспитывать, ни развра­щать народ: оно может только его устроить (т. e. создать условия для образования. — Ю. П.) или расстраивать. Воспитание наро­да— дело правящих и образованных классов, интеллигенции.[536] Поэтому в России проблемами мирского образования занималась только церковь.[537] Тем более что весь дух церковных наставлений с древнейших апостольских времен приучал к тому, что учитель­ство есть право и обязанность клира: «He подобает мирянину брать на себя учительское достоинство».[538] Еще со времен Киев­ской Руси обучением грамотности занималось только духовенст­во, которое преподавало в училищах, организованных обыкно­венно при Соборных церквях в стольных княжеских городах под непосредственным попечением епископов. Кроме чтения, письма, счета и церковного пения в некоторых епископских школах обу­чали и греческому языку, что было нетрудно при наличии множе­ства греков в составе русского духовенства. Из подобных учи­лищ, помимо священников и других церковнослужителей, выходили многочисленные списатели, переписчики и переводчи­ки.[539] Кроме князей, которые, по-видимому, были все грамотны, значительная часть дружинников и многие горожане также владе­ли грамотностью. Следовательно, не только дети духовенства по­сещали школы, основанные при Соборных церквях, но и дети дружинников и горожан. Однако после татарского ига школы со­хранились лишь при некоторых монастырях и Соборах и исклю­чительно только для нужд церкви. Уровень грамотности светско­го населения наглядно показывают примеры бояр и князей, из которых немногие владели искусством чтения и письма. Так, из целого ряда великих князей московских, знаменитых своей прак­тической и государственной деятельностью, ни один не отличался начитанностью.

Упадок книжного образования отразился и на священниках, которые были тогда главным и почти единственным образован­ным классом.84 Поскольку церковь в России пользовалась старо­славянским языком, а в епархиях в должной мере не преподавали ни греческого, ни латыни, рядовое духовенство отличалось неве­роятным невежеством. Элементарные познания в вероучении и культе были чужды не только мирянам85 и низшему духовенству, но и монашеству, да и представителям высшей церковной иерар­хии. Существует множество свидетельств современников, что простые миряне не знали ни евангельской исторни, ни символов Bepbt, ни основных молитв, объясняя свое невежество тем, что знание это, как и высокая наука, пригодно только царям, патриар­ху и вообще господам и духовным лицам, у которых нет работы. Олеарий пишет, что едва ли один монах из десяти знал «Отче наш»; Флетчер упоминал о вологодском епископе, который не сумел ему объяснить число евангелистов, а у Олеария и Викгард- та мы находим сведения, что современные им патриархи в делах веры были крайне несведущи и не могли вести богословских Спо­ров с иностранцами.86

и См.: ИловвйскийД. Собирание Руси. М., 1996. С. 488, 368^69.

Вот что по этому поводу пишѳт В. О. Ключевский: «Русский простолю­дин ■ православный ~ отбывает свою веру как церковную повинность, на­ложенную на него для спасения чьей-то души, только нѳ его собственной, которущ спасать он не научился, да и нѳ желаѳт: "Как ни молись, а все чер­тям достанется”. Это все ѳго богословие» (см.: Кпючѳвский В. О. Афоризмы и MbicnfjH no истории. С. 196).

См.: Никольский H. М. История русской церкви. С. 40—41.

Невозможно не сказать о том, как трудно в России вводилось книгопечатание. Решением Стоглавого собора 1551r., не без влияния Максима Грека, в Москве была открыта типография, где должны были печататься исправленные при неправильном пере­воде старые книги, однако проработала ока недолго.[540] Собор так­же принял постановление об осуждении безбожных и еретических книг: сборника средневековой мудрости, известного на Руси под именем Аристотеля, астрономических картин Эммануила Бена Якоба, называвшихся в Москве Шестокрылом. Увы, в этот пере­чень была включена вся существовавшая в России светская лите­ратура.[541] Таким образом, в стране практически всегда существо­вала церковная и государственная цензура. Кроме того, цари чрезвычайно ревностно относились к документам, несшим какую- либо историческую информацию. Иначе чем объяснить решение Алексея Михайловича о ревизии книг и книгохранилищ, указание Федора Алексеевича сжечь все разрядные книги, после чего не осталось документальных материалов о деяниях и генеалогии многих княжеских и боярских родов, да и Указы Петра о поиске и отправке в столицу древних летописей для написания «правди­вой» истории?

Примечательно, что ни в киевский, ни в московский периоды русской истории научного образования не существовало; знания технические ограничивались одной архитектурой, главным обра­зом церковной.[542] A в это время на Западе, хотя церковь и там на­ложила на просвещение свой религиозно-церковный отпечаток, в университетах изучались философия, богословие Щариж), рим­ское право (Болонья), медицина (Салерно); католичество как ве­роучение подверглось всестороннему изучению; народилась схо­ластика, которая дала разнообразные формы даже в тесной сфере монашеской жизни (ордена бенедиктинский, францисканцев, до­миниканский); наконец, соприкосновение с арабами тоже немало расширило умственный горизонт западноевропейского человека, узнавшего алгебру, медицину, географию, поэзию, искусство, фи­лософию.[543] Как совершенно справедливо пишет H. М. Карамзин, путь образования или просвещения один для всех народов; все они идут вслед друг за другом. Иностранцы были умнее русских: итак, надлежало от них заимствовать, учиться, пользоваться их опытами. Однако избирать во всем лучшее есть работа чрезвы­чайно просвещенного ума[544]

Трудная и прерывистая история реформ в России говорит, что продвижение и понимание идей реформирования государства и общества во многом зависит от личности монарха, его образова­ния, воспитания, истории его восхождения на престол и его леги­тимности как государя, его обязательств перед окружением, ус­тойчивости его положения на троне и многих других причин личного характера. Ho зададимся вопросом: что мы должны отне­сти на долю гениальности Петра й что — на долю исторического процесса? По-видимому, огромную, решающую роль сыграло его право рождения, никакого отношения к гениальности не имею­Щее. Наши историки как-то не заметили и не отметили того фак­та, что Петр был не только царем, он был царем почти непосред­ственно после Смуты, т. e. после той катастрофы, когда прекращение династии Грозного поставило точку над страшными бедствиями гражданской войны, осложненной иностранной ин­тервенцией. Конфликт Софьи с Петром грозил тем же междуцар­ствием, не оттого ли вся Москва «всем миром» стала на сторону Петра? И не от того ли вся Россия, при всех колебаниях булавин- ских бунтов и староверческой пропаганды, все-таки поддержива­ла Петра? Петр очень многим казался чуть ли не Божьей карой. Ho был ли лучшим выходом Булавин, с его новыми ворами? Или Софья, с повторением семибоярщины? Или гражданская война в Москве, с повторением смутной эпопеи? Петр очень многим ка­зался плохим царем. Ho самый плохой царь все-таки лучше самой

w OJ

лучшей революции.

Выход представлялся единственным: чтобы не попасть в длящуюся кабалу к иностранцам, не утратить национальное су­ществование и спасти российское национальное будущее, необ­ходимо было принудить Россию учиться и работать.[545] Петр понял, что народ, отставший в технике и знаниях, будет завоеван и пора­бощен и не отстоит ни себя, ни свою веру. Он понял, что необхо­димо отличить главное и священное от неглавного, несвященного, земное — от техники, хозяйства и внешнего быта; надо вернуть земное земле; что вера Христова не узаконивает отсталых форм хозяйства, быта и государственности. Он постиг необходимость дать русскому сознанию свободу светского, исследовательского взгляда на мир, чтобы сила русской веры установила в дальней­шем новый синтез православного христианства, с одной стороны, и светской цивилизации и культуры — с другой. Петр понял, что русский народ преувеличил компетенцию исторически сложив­шегося, но еще не раскрывшего всю силу религиозного акга и что он недооценил творческую силу христианства: православие не может санкционировать такой уклад сознания, такой строй и быт, которые погубят народную самостоятельность и предадут врагам и веру, и церковь. Он извлек урок из татарского ига и из войн с немцами, шведами и поляками: Запад бил нас нашей отсталостью, а мы считали, что наша отсталость есть нечто правомерное, пра­вославное и священно-обязательное. Он был уверен, что право-

славие не может и не должно создавать догмат из необразованно­сти и из форм внешнего быта, что сильная и живая вера прорабо­тает, и осмыслит, и облагородит новые формы сознания, быта и хозяйства.[546] Хозяйство не может и не должно быть источником обскурантизма и национальной слабости.[547]

Впитав, отразив в себе дух и мировоззрение новой Евроды, Петр переселил и укоренил его в Москве. Как и для Европы, для московских передовых кругов кончилось средневековое миро­ощущение. Теократию сменил гуманизм. Высшей целью челове­ческой жизни явилось не царство небесное, а прогресс и улучше­ние земного благоденствия, так называемое общее благо. Это и есть формулировка правовой догмы — воцарившегося в государ­ственном праве теории так называемого естественного права.[548] Петр почерпнул эти понятия не только из окружающей атмосфе­ры, но и из иностранной литературы своего времени, по его при­казу и переведенной на русский язык.[549] Небесное и земное разде­лилось в русском самочувствии. Вместе с тем национальное отделилось от вероисповедно-церковного. Русское самочувствие проснулось, и началась эпоха русского национального самосозна­ния, продолжающаяся и доныне. [550] Однако насколько националь­ным было это самосознание? Может быть, с Петром в нашем оте-

честве было положено убийство всего национального," а с ним и остатков свободы?[551]

B 1697 г. царь Петр инкогнито отправился в европейское пу­тешествие, а по возвращении столь резко повернул страну («Рос­сию поднял на дыбы»), что в народе всерьез считали, будто за границей его подменили. Началась предложенная и осуществлен­ная Петром насильственная европеизация России,[552] при этом идеал будущего общественного и бытового уклада он находит в Кукуе. Один из его сподвижников, Ф. С. Салтыков, впервые вы­разил суть мысли всех западников, либеральных, радикальных и реакционных: «Российский народ такие же чувства и рассуждение имеет, как и прочие народы, только его довлеет к таким делам управить».[553]

Можно ли было решить эту проблему по-другому? Вот что говорит по этому поводу Н.В.Гоголь: «Гражданское строение наше произошло также не правильным, постепенным ходом со­бытий, не медленно-рассудительным введением европейских обычаев, — которое было бы уже невозможно по той причине, что уже слишком вызрело европейское просвещение, слишком велик был наплыв его, чтобы не ворваться рано или поздно со всех сторон в Россию и не произвести гораздо большего разладу во всем...»ІСЗ

Действительно, Петр, по всей вероятности, ощущал остроту геополитических отношений Востока и Запада, и для того, чтобы в долгой предстоящей борьбе Россия оставалась сильной и не по­теряла бы своего положения, «ему необходимо было укрепить русскую государственность быстрыми заимствованиями, не тер­пящими отлагательства до того времени, когда Россия, следуя медленному естественному процессу просвещения, основанному на самородных началах, успела бы сама доработаться до необхо-

104

Димых государству практических результатов просвещения». Однако следует констатировать и то, что петровские способы ре­формирования есть отказ от внутреннего развития в пользу разви­тия внешнего, экстенсивного. B то время как все, что создала Россия после ига, было результатом внутреннего примирения «восточного» и «западного», основанного на «тихом» компромис­се и примирении того и другого, т. e. «всего истинного и не уми­рающего, что вырастало в ней из византийских семян, но что про­расти могло, только включившись снова в общую историю христианского человечества».[554] Таким образом, прерванный Пет­ром путь внутреннего развития привел к тому, что Россия, почи­таемая как самая даровитая и плодовитая продолжательница Ви-

зантии, отбросив отечественную культуру в хвост европейской, вступила на путь «романо-германской» ориентации и оказалась на задворках[555] цивилизации. После этого нечего было проти­вопоставить появлению и развитию под государственным патро­нажем космополитических идей,[556] отрицающих сам националь­ный дух.[557] Этой стремительно надвигающейся опасности Петр, по всей вероятности, не разглядел, и причина тому была проста: он любил и ненавидел Россию одновременно[558] и презирал рус­ский народ. Да и цели его политики были гораздо проще, прак­тичнее.[559] Петру требовалось сильное, боеспособное войско, ко­торое умело бы драться не хуже шведских и немецких армий; ему нужно было иметь хорошие литейные заводы, пороховые фабри­ки. Он понимал, что элементы военного могущества ненадежны, если его подданные сами не научатся осуществлять военную и промышленную деятельность, стало быть, необходимо выучить русских быть хорошими офицерами,[560] инженерами и литейщика­ми.[561]

Именно поэтому Петр считал распространение знаний одним из главных своих дел,[562] чем, собственно, он существенно отли­чался от государей[563] XVII в.[564] По образному выражению H. М. Карамзина, Петр «двинул» нас, и мы в несколько лет почти догнали Запад,[565] однако действовал он (как и большая часть ве­ликих исторических деятелей) не по спокойно обдуманному пла­ну, а со страстностью и увлечением.[566] Петр использовал силу власти,[567] а не духа, рассчитывая не на нравственные побуждения людей, а на их инстинкты. Правя государством посредством пре­образовательной увлекаемости и самоуверенным всевластием из походной кибитки и с почтовой станции, он думал только о делах, а не о людях[568] и, уверенный в силе власти, недостаточно взвеши­вал пассивную мощь массы. Надеясь восполнить недостатки на­личных средств творчеством власти, преобразователь стремился сделать больше возможного, а исполнители, запуганные и непо­воротливые, теряли способность делать и посильное. Петр в сво­ем преобразовательном разбеге не умел щадить людские силы, а люди в своем сомкнутом, стоячем отпоре не хотели ценить его усилия.[569] Тем не менее народ проходил трудную школу, и стро­гий учитель нещадно наказывал ленивых и нарушителей уставов, однако дело не ограничивалось одними угрозами и наказаниями. Народ действительно учился, и учился не одной математике и геометрии, не в одних школах, русских и заграничных; народ учился гражданским обязанностям, гражданской деятельности. До тех же пор, пока свои не выучатся,[570] Петр обременил народ различными мейстерами, рихтерами, комиссарами, ратами, мист- рами преимущественно из иноземцев,[571] заменив ими баскаков, темников и численников.[572] При этом, что чрезвычайно важно, Петр провозгласил право на образование, установив его на самом демократическом и плодотворном основании.[573] B этом вопросе он сознательно презрел права породы, выдвинув вперед образо­ванного человека и поставив его выше боярина.[574] Порода отсту­пала перед чином.[575]

Думаю, однако, что было бы недоразумением воспринимать образовательную политику царя как признак истинного демокра­тизма. И хотя Петр I своим «Табелем о рангах» открыл возмож­ности для разночинцев, включая иностранцев, занять высшие го­сударственные посты России и получить дворянство, это все же демократизм формальный, связанный с поисками общественной опоры для осуществления власти в молодости и укрепления ее B зрелые годы. Кроме того, опора на молодых, даровитых, но не­знатных и неопытных соратников давала царю возможность дос­таточно легко преодолевать сопротивление традиционного цар­ского окружения.[576] Такая формально и утилитарно понимаемая демократизация власти и привлечение к управлению государст­вом людей, которые ранее даже не могли помышлять об этом, приводит, с одной стороны, к удивительной цепкости власти B вопросах достижения поставленных целей, с другой стороны — к невиданным даже по российским меркам злоупотреблениям. Петр, как человек крайностей, довел ситуацию до той черты, ко­торая сближала Россию с восточными деспотиями.[577]

Как же качественно укрепилось самодержавие при Петре и как при этом изменилось российское государство?

Западноевропейскую культуру XVII в., «века рационализма», создали идеи знаменитых философов того времени: Бэкона, Гас­сенди, Спинозы, Локка, Лейбница. Эти ученые рассматривали науку как верное средство господства человека над силами при­роды. Значит, государство можно считать плодом человеческой деятельности,[578] поэтому разумный человек может изменять его по собственному усмотрению и совершенствовать его механизм в зависимости от поставленных целей. Такое добротно выстроенное государство становится идеальным инструментом реформирова­ния общества и воспитания законопослушного обывателя. Нако­нец, посредством такого государства можно достичь целей преоб­разования природы и общества — «всеобщего блага» для человечества.

Петр, мечтавший о могуществе своей державы, не был равно­душен к концепциям меркантилизма, в рамках которого утвер­ждалась идея о том, что основой богатства государства является торговля, вывоз товара за рубеж и препятствование проникнове­нию иностранных товаров на внутренние рынки. Эта концепция приводила к взгляду на руководящую роль государства во всех сферах жизни, в том числе и в экономике. Кроме того, все более укреплялась мысль о применении методов принуждения ради достижения высоких целей прогресса. Насилие над обществом становилось основным методом управления. Таким образом, идея «насильственного прогресса» стала основой царствования Пет­ра. Кроме того, людям, претендовавшим на роль реформаторов- рационалистов, казалось, что стоит только сформулировать зако­ны и с их помощью перестроить государственный механизм, и высокая цель будет достигнута.[579] Наконец, проблема реализации закона, по мнению Петра, должна быть решена за счет усилий бюрократического аппарата, построенного на основе принципа камерализма. Суть этого учения сводилась к введению в систему управления четкого бюрократического начала, при котором структура аппарата создавалась по функциональному принципу с элементами разделения властей. Единство иерархической струк­туры аппарата сочеталось с единством обязанностей, штатов, оп­латы труда чиновников. Bce это, как и функционирование учреж­дений, подвергалось строгой регламентации с помощью разнообразных уставов и инструкций, находившихся также в сис­теме иерархий.[580]

Думаю, не будет большим преувеличением утверждение, что реформаторская психология Петра формировалась под впечатле­нием следующего рода рассуждений.[581] Развитие этих идей в конкретном приложении к России, по мысли реформатора, кретном приложении к России, по мысли реформатора, требовало усиления разнообразной опеки над обществом, расширения функций государства в жизни всего населения страны. Это при­давало государству Петра полицейский характер, который требо­вал организации многосторонней «регулярной» жизни поддан­ных, начиная с устройства их домов и кончая тщательным контролем над их нравственностью и даже душевным состояни­ем. [582]

C именем Петра I связано окончательное оформление едино­державия, вернее сказать, его российской модели. Он ликвидиру­ет остатки сословного представительства и заменяет совет четкой, основанной на полной регламентации бюрократической системой, которая подчинена только ему.[583] B царствование Петра I само­державная власть русских монархов получает юридическое за­крепление. Надо сказать, что акты, в которых формулировались права монарха в России, не претерпели каких-либо изменений вплоть до 1906 г., когда произошло некоторое ограничение цар­ской власти. «Его Величество есть самодержавный монарх, кото­рый никому на свете о своих делах ответу дать не должен. Ho си­лу и власть имеет свои государства и земли, яко христианскии государь, по своей воле и благомнению управлять», — говорится в Воинском артикуле.[584] B Духовном регламенте утверждается, что «монархов власть есть самодержавная, которым повиноватися сам Бог за совесть повелевает». В составленных по поручению Петра Феофаном Прокоповичем[585] трактатах доказывается неог­раниченность царской власти.[586]

B октябре 1719 г.} после победы над Швецией, по инициативе Сената Петру был преподнесен титул Петра Великого, pater pa- trial и императора Всероссийского.[587] Bce девять сенаторов подписали обращение к царю с просьбой принять этот титул, «как обыкновенно у римского Сената за знатные дела императоров их такие титулы публично им в дар приношены».[588]

Петр изменил свой титул из весьма понятного желания поста­вить самодержавие всероссийских монархов на одну ступень с кесарями Священной Римской империи германского народа и с древнеримскими цезарями. Здесь не нужно забывать, что при Петре I императорский титул носил вне России только один мо­нарх.[589] Кроме того, императорский титул нес еще одну смысло­вую нагрузку: со времен Древнего Рима он означал главу госу­дарства,[590] что могло трансформировать представление русских самодержцев о государстве-вотчине.[591] Однако в России пред­ставление об императоре как о главе государства не утвердилось. Впрочем, не прижился и титул отца отечества, поскольку, как считают идеологи самодержавия, в русском языке есть другое, народное название: царь-батюшка.14Э

Законодательство при Петре приобретает все большее значе­ние в жизни государства. Реформы требовали четкости формы и содержания закона, которые понимались как главные проводники его идей. Обычный ход реформ Петра, проводимых посредством юридических форм, выглядел следующим образом: сначала ука­зание через спешное письмо конкретному лицу или беглый указ намечали пробел или вскрытый недостаток, через Сенат разраба­тывались учреждения, закон, регламент или инструкция. Прн этом законодательство России развивалось на основе неизвестных ранее положений. При Петре впервые в истории России формули­руются нормы-принципы построения всей правовой системы, ко­торые можно считать прогрессивными. Среди них можно назвать следующие требования и указания:

— об обязательной публикации закона. Генеральный регла­мент, принятый 27 февраля 1720 г., предполагал, что «указы Ero Величества к Сената должны быть письменными и зарученыя, а не словесные».[592]

— об отсутствии обратной силы закона и действии его только со дня публикации.[593]

— о действии закона на всем пространстве Российской импе­рии применительно не только к подданным императора, но и к иностранцам.[594]

— о невозможности ссылок на незнание закона.[595] ГІовеление Петра I о том, что «никто неведением закона отговариваться не может», заставило чиновников быть внимательными к указам.

— без суда не винить, не наказывать, не лишать чести, жизни и имения.[596] Это повеление Петра появляется в Генеральском рег­ламенте и Уставе воинском.[597]

B законодательных делах Петр работал пером с той же энер­гией, что и топором на верфи.[598] Над разработкой морского устава он трудился пять месяцев по 14 часов в сутки. Большая часть ру­кописи этого устава написана его рукой, остальная испещрена поправками. B архиве Сената хранятся черновики коллежских уставов с его поправками и длинными вставками. Значительная часть указов выработана им самим.[599] Из поданного Петру проек­та указа о должности генерал-прокурора он взял только первую статью, остальные написал сам. Четыре раза этот указ переписы­вался, и каждый раз в его текст вносились все новые и новые по­ложения, по которым можно судить о том, как Петр вполне само­стоятельно разрабатывал институт прокуратуры и как далек окончательный текст от первоначального.[600]

И тем не менее абсолютная власть русских монархов не пред­полагала опоры на право в гуманитарном смысле термина. Таким образом, право никогда не связывалось (и не связывается) со справедливостью, а понималось (и понимается) исключительно утилитарно, как инструмент власти и управления. Так и только так Петр воспринимал право; в связи с этим В. О. Ключевский писал, что в русской истории он обращал мало внимания на пра­во: меня, уточнял он, приучила к тому русская жизнь, не приз­нававшая никакого права. Для Петра существовал фетиш закона как материального выражения субъективного права монарха,[601] для бюрократов-чиновников он был трансформирован в фетиш бумаги. Петр искренне верил в то, что хороший закон может не только улучшить состояние жизни, но и исправить нравы и изме­нить сознание подданных. Поэтому законодательство Петра от­личается всеобъемлющей регламентацией, бесцеремонным вме­шательством в сферу частной и личной жизни.[602] «Наш народ, — писал Петр, — яко дети неучения ради, которые никогда за азбу­ку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают».[603] Та­ким образом, своих подданных он собирался опекать от рождения до смерти.[604] Плохое состояние подданных ассоциировалось у Петра с пренебрежением к закону, точное исполнение которо­го— единственная панацея от трудностей жизни. Сомнений в адекватности закона действительности у него никогда не возни­кало. Таким образом, мысль Петра была направлена как на созда­ние совершенного законодательства, которым была бы охвачена и регламентирована вся жизнь подданных, так и на создание четко работающей структуры государственных органов, которые могли бы контролировать выполнение законодательства. Регламентиро­валось буквально все: хозяйственная деятельность, использование инвентаря, строительство жилья, кладка печей, уборка улиц, на­личие определенных вещей во время прогулок, нищенство, про­ституция, время женитьбы и выхода замуж, методы лечения больных, порядок и место похорон и т. д. Ни одна общественная структура, от торговли до церкви, от солдатской казармы до част­ного дома, не могла существовать без управления, контроля или наблюдения со стороны специально созданных органов общего или специального назначения. Можно говорить о создании при Петре подлинного культа бюрократического учреждения, адми­нистративной инстанции, посредством которых закон подлежал реализации, а подданные, вовлекаясь в государственную систему, становились людьми государственными и утрачивали свой граж­данский статус.

B организации своей бюрократической системы[605] Петр по­шел гораздо дальше европейских апологетов камерализма. Обоб­щив опыт шведской государственности с учетом некоторых спе­цифических сторон русской действительности, он создал не имевший в тогдашней Европе аналогов своеобразный регламент регламентов— Генеральный регламент 1719-1724rr., содержав­ший общие принципы работы бюрократического аппарата, кото­рые применительно к отраслям развивались и детализировались в регламентах отдельных учреждений.[606] Функции Боярской думы по управлению центральным и местным аппаратами переходили к так называемой Консилии министров — временному совету на­чальников важнейших правительственных ведомств, в деятельно­сти которого уже отчетливо видны бюрократические тенден­ции.[607] Именно со стремлением добиться успеха в делах путем усиления бюрократического начала связан и знаменитый указ от 7 октября 1707 г., которым Петр предписывает всем членам сове­та оставлять под рассмотренным делом подписи, «ибо сим всяко­го дурость явлена будет».

Создание, устройство и функционирование Сената явилось следующим уровнем бюрократизации высшего управления. По­стоянный состав сенаторов, элементы коллегиальности, личная присяга, программа работы на длительный период, строгая иерар­хия правления, во главе которого был поставлен Сенат, создание канцелярии Сената с большим штатом служащих, контор — спе­циализированных филиалов Сената, — все это подтверждало воз­растание значения бюрократических принципов, без которых Петр не мыслил ни эффективного управления, ни самого само­державия как политического режима личной власти,[608]

Кроме того, анализируя организацию и практику работы пет­ровского аппарата управления, который уже существенно отлича­ется от сложившегося в XVII в. государственного аппарата, и ха­рактеризуя его как бюрократический, можно говорить о следующих признаках бюрократической организации. Во-первых, крестноприводные записи, которые существовали ранее, по сво­ему содержанию были различны для тех или иных категорий должностных лиц. Петр же для всех категорий чиновников вводит единый текст присяги, в которой есть указание на обязательство

о v 168

действовать на основании инструкции, регламентов и указов. Во-вторых, при Петре каждый уровень управления действовал в границах своих полномочий, которые определялись нормативны­ми актами по законам управленческой вертикали, что не просле­живается в XVII в. В-третьих, все учреждения государства и должностные лица от сенаторов до канцеляристов наделялись ин­струкциями, регламентами и даже штатами. Тем самым достига­лась унификация управления и разделение сфер управления. В-четвертых, при Петре кадровый состав высших чиновников оп­ределялся исключительно их личными качествами. Так, просто­людин, занявший в ХѴИв. низшие управленческие должности, при Петре значительно потеснил родовитые фамилии. Если бояр­ство определялось как чин, то сенаторство уже стало должно­стью, которую можно получить за служебное рвение. В-пятых, Генеральный регламент, будучи сугубо управленческим докумен­том, возводился на уровень основного закона государства. И, на­конец, утверждение Табеля о рангах привело в систему и унифи­цировало все чины империи, разделив их на три вида государственной службы. Кроме того, этот документ не только призывал всех к службе, но и связывал получение очередного Ранга исключительно с заслугами чиновника: «...мы для того ни­кому никакого ранга не позволяем, пока они нам и отечеству ни­каких услуг не покажут и за оные характера не получат».1®

Для полицейского государства, выстроенного Петром, было характерно развитие традиционных для России ограничений, ко-

ібэ 8м” Законодательство Пѳтра I. С. 100-101. Там жѳ. С. 398.

торым подвергалось общество: ограничения права передвижения, свободы в выборе занятий и перехода из одного «чина» в другой. Bo главе угла данной проблемы стоит податная реформа, вводив­шая подушную подать. Ей предшествовала перепись душ мужско­го пола и жесткое прикрепление каждого плательщика к тяглу в том месте, где его записали в оклад. Наконец, введение паспорт­ной системы, в результате которой ни один крестьянин или горо­жанин не имел права покинуть место жительства. Нарушение паспортного режима (потеря, просрочка паспорта, выход за пре­делы территории, разрешенной для посещения) означало превра­щение человека в преступника, подлежащего аресту и отправке на

170

прежнее место жительства.

Таким образом, оторванный от категории «справедливость», петровский закон давал только частные льготы и специальные классовые повинности, но не общие права и обязанности. B ре­зультате народ не стал искренним исполнителем закона: в силу своего бесправия он исполнял его только под давлением админи­стративной машины. Недостаток рвения подданных должен был компенсировать страх; царь же, по обыкновению, занимался дву­мя вещами— учил и наказывал. Так возникло парадоксальное явление, которое в дальнейшем много раз будет повторяться в России, — законы, призванные ускорить общественное развитие, напротив, затрудняли разрушение старого порядка, укрепляя его

177

новыми законными подпорками.

Петр воспринимал любое государственное учреждение как воинское подразделение, регламент— как устав, а любого слу-

См.: Анисимов E. В. Петр Первый: рождение империи. С. 217.

71 При этом государственное закрепощение коснулось всех слоев °бЩ' ства и положение высшего общественного класса нѳ ослабилось, а усугуби­лось. Родовые предания являлись раньше единственным уголком, гАѳ°лу" жилый человек мог укрыться от вѳлѳний всемогущего государства: Пе р разрушил и этот уголок, и теперь государственное вмешательство в жизЯ закрепощенного служилого дворянства нѳ знало ужѳ никаких пределов, вы­полнение реформы приняло характер тѳррора (см.: Кизвввттвр А. А. n ское общество в восемнадцатом столетии. Ростов-н/Д, 1905, С. 12).

См.: КлючевскийВ. О. Афоризмы и мысли по истории. С. 186. 1 1

жащего — как солдата.[609] Армия для него — наиболее совершен­ная структура, ио которой следует копировать все элементы об­щества. Ero рассуждения основаны на убеждении, что главной проблемой управления обществом является отсутствие необходи­мой дисциплины подданных.[610] Поэтому воинская дисциплина, которая вырабатывается благодаря четкости и простоте воинских уставов и создает условия для мобильности и управляемости ар­мейского организма, может быть перенесена в гражданскую сфе­ру жизни. По мнению Петра, только воинская днсциплина может воспитать в гражданских людях все известные на Западе и в не­обходимой мере отсутствующие в России добродетели: порядок, законопослушание, трудолюбие, сознательность, нравствен­ность.[611] B результате военное начало было распространено на гражданское управление и на все общество. B 1716 г. Воинский устав возводится в статус основного законодательного акта госу­дарства, обязательного для выполнения во всех государственных учреждениях.[612] C помощью так называемых выборок из воинских законов нормы военного законодательства находят применение в гражданской сфере жизни общества. B соответствии с Указом 1723 г. все преступления разделяются на государственные и част­ные. По государственными подразумевались все преступления, совершавшиеся «по должности». Издается значительное количе­ство указов, предписывающие смертную казнь за должностные преступления, связанные с делами о казнокрадстве, злоупотреб­лении должностным положением и взяточничестве. Сопоставляя последствия преступлений чиновников и военных, Петр говорил, что преступление гражданского чиновника может принести не меньший вред, чем измена солдата на поле брани. Таким образом, к гражданским служащим применялись те же наказания, что и к военным за преступления, предусмотренные за нарушение прися­ги.

Постепенно государственная машина все больше приобретала черты военно-бюрократической организации, армия же, начиная с петровских времен, заняла выдающееся место в жизни русского общества, став его важнейшим элементом. Ee положение оцени­валось следующим образом: «Она была не при государстве, а го­сударство было при ней».177 Оторванная от народа, армия стала послушным орудием против собственного народа. Bo внешней политике армия стала инструментом создания престижа россий­ской власти, царь и его наследники охотно и часто использовали

178

военных для управления гражданскими учреждениями, а также

для выполнения особых поручений179 и мероприятий.180 Таким

образом, прежнее земское государство заменялось государством 181

династии и полиции.

Петр, будучи человеком военного склада ума, ориентировался только на результаты деятельности и никогда не мог понять жертв, приносимых ради достижения его целей и замыслов. Про­воевав большую часть своей жизни, Петр так и не привык к граж­данскому строительству, отсюда его жестокость, колебания и ошибки. Действительно, на войне нет места сантиментам, все по­нятнее, проще, ясно, с кого взыскать, кому поручить, кого по­бить.182 Из этого следует достаточно парадоксальный вывода гражданские реформы Петра есть следствие его военной полити­ки, его успехов и поражений на войне. Таким образом, граждан-

тАнисимов E. В. Петр Первый: рождение империи. С. 203.

178 См.: Павленко H. И. Петр Великий. С. 575. й

179 B качестве примера можно привести перепись, проведенную гваРд|4® и армией как военная операция, в которой ревизоры вели себя так, буД находились на оккупированной территории. и

80 При этом временами армия приобретала некую самостоятельность даже диктовала свою волю монархам. Этот вывод был в дальнейшем мно раз подтвержден поведением гвардии ~ элиты армии, в решении вопрос престолонаследия, да и в более поздние времена.

81 См.: Ключевский В. О. Афоризмы и мысли по истории. С. 195.

82TaM же. С. 195, 196.

ская сфера жизни по своей значимости для государства была вто­ричной, ее постоянно приспосабливали к нуждам и потребностям сферы военной, она была обычным для России тяглом, обязанным обеспечить всем необходимым армию, которая, в свою очередь, реализовывала амбиции царя. Именно при Петре начали форми­роваться имперские стереотипы, было заложено основание им­перской политики России. Поэтому созданная на основе военных принципов организации российская бюрократическая машина в условиях абсолютной власти монарха— источника права, нав восприняла жесткую централизацию и диктуемые ею установки поведения как единственно правильный закон управления.183

Совершенно очевидно, что в России в годы царствования Петра произошел резкий экономический скачок. Ho давайте за­думаемся, что лежало в основе этих успехов? По всей вероятно­сти, одной из основных закономерностей истории является кон­фликт частного и государственного интересов. Частный интерес по природе своей противодействует общему благу. Думаю, что совершенно естественной является мысль, что своим трудом и инициативой человек может создать больше, чем все вместе соз­Дадут нечто, называемое государственной собственностью. Одно­временно противоестественна идея совместного создания общей государственной собственности, к которой затем ее созидатели не будут иметь никакого отношения, а пользоваться плодами своего труда смогут за деньги. Реализация частного интереса происходит свободно, по воле индивида и приводит к настоящему перевороту в правосознании: человек осознает, что его интересы более пред­почтительны, чем интересы общие, государственные, а в иерар­хии общественных отношений сам он стоит выше государства. Реализация же общего, государственного интереса требует необ­ходимости либо коллективного труда, либо утопической идеи об общем благе, никогда и никем не достигнутом, либо насилия и госУдарственной борьбы с частной инициативой. При этом нема-

ние rm сийскомУ варианту централизации управления присущи внутрен- Ла Равила-лринцилы, в соответствии с которыми бюрократия в России ста­вне эааиЫМ о6и*вствѳнным паразитирующим слоем общества, выживающим ды u ВИСИМ0°™ от того, кто находится на вершине управленческой пирами- какиѳ процессы происходят в обществе.

ловажным является осознание того факта, что частная предпри­имчивость всегда опережала предприимчивость государственную, да и организацию государственного контроля.

Между тем человеческое общежитие строится на определен­ном взаимодействии этих вечно борющихся начал. Такое взаимо­действие становится возможным потому, что в составе частного интереса есть элементы, которые на определенном уровне разви­тия сдерживают эгоистические увлечения человека. B отличие от государственного порядка, основанного на власти и повиновении, экономическая жизнь есть область личной свободы и инициативы как выражения свободной воли. Ho эти силы, осушевляющие и направляющие экономическую деятельность, составляют дея­тельность духовную. Да и энергия личного материального инте­реса приводится в действие не самим этим интересом, а стремле­нием обеспечить личную свободу, как внешнюю, так и внутреннюю, умственную и нравственную, а эти последние на высшей ступени своего развития выражаются в сознании общих интересов и в чувстве нравственного долга действовать на общую пользу. Ha этой нравственной почве и основываются вечно бо­рющиеся начала, по мере того как развивающееся общественное сознание сдерживает личный интерес во имя общей пользы и вы­ясняет требования общей пользы, не стесняя законом простора, требуемого личным интересом.184 Таким образом, для естествен­ной компиляции частного и общего необходимы государственная воля, частная свобода и время, развивающее мораль и погло­щающее личный эгоизм.

Удивительным является то, что правителям России, ПОЧТЙ всегда явно или неявно боровшимся с частным интересом и ини­циативой, все же удавалось без каких-либо гарантий (юридиче* ских и политических) создавать и в течение определенного вРе' мени поддерживать высокое гражданское чувство русского народа и его ответственность за общее (государственное, а по су­ти бюрократическое) благо. Правление Петра является одним 03 ярких подтверждений этого вывода. Понятно, что большинство начинаний царя требовали материального обеспечения. Поэтому мысль администраторов наиболее активно работала в направле­нии поиска новых финансовых поступлений в казну. Петр дейст­вовал традиционными для России методами, в результате кото­рых предприниматель и торговец свободы в своих действиях не получили.

Государство создавало собственные промышленность и тор­говлю, вводило многочисленные монополии, пошлины. Bce эко­номическое развитее шло административными методами, напри­мер, торговля развивалась посредством принудительного переселения купцов в Петербург, где им указывалось, где и каки­ми товарами можно торговать, а где это делать запрещено. Жела­ние тотально контролировать всю социальную структуру привело Петра к насильственному введению гильдий и цехов, в которые были зачислены городские жители. Только после военных побед, когда состояние торгового класса было подорвано, Петр пошел на значительное изменение торгово-промышленной политики. Осе­нью 1719 г, фактически ликвидируется монополия на экспортную торговлю, применяются различные меры поощрения частного промышленного предпринимательства. Игнорируя право пользо­вания, владения и распоряжения землей, всем без исключения, и иностранцам в том числе, разрешается искать полезные ископае­мые и строить заводы. Распространяется практика передачи госу­дарственных предприятий, чаще всего убыточных, частным вла­дельцам или специально созданным для этого компаниям, получавшим многочисленные льготы. При этом не надо думать, что Петр способствовал развитию капиталистических отношений по типу западных. Можно говорить лишь о новом понимании прежней политики. Раньше воздействие государства на экономи­ку осуществлялось через систему запретов, монополий, пошлин и налогов, т. e. через открытые формы принуждения; теперь, когда требовавшая этого диктата экстремальная военная ситуация ми­новала, вся сила тяжести была перенесена на создание и деятель­ность административно-контрольной бюрократической машины, которая с помощью уставов, регламентов, привилегий, отчетов, проверок могла направлять экономическую жизнь страны через тщательно продуманную систему своеобразных шлюзов и кана­лов в нужном государству направлении. Именно эта работа и бы-

ла поручена вновь созданным специальным государственным уч­реждениям.[613]

Основой отношений государства и предпринимателя была аренда, условия которой предполагали конфискацию предприятий в случае, если предприниматель качественно и в срок не выпол­нял казенных заказов. Только излишки товаров могли быть реали­зованы на рынке в интересах предпринимателя, Иными словами, такого рода отношения невозможно назвать рыночными или ка­питалистическими.[614] Налицо рождение государственного капита­лизма с использованием в качестве основной рабочей силы труда крепостных. Более того, труд на заводах не считался деятельно­стью, отличной от земледельческого труда: на работных людей распространялись нормы феодального права, а сами они рассмат­ривались как представители известных сословий средневекового общества. Следовательно, в социальной структуре петровской России не было места новой группе населения. Bce это не могло не отразиться на качественных характеристиках появившейся по воле государства русской буржуазии, которая не осознавала сво­его социального своеобразия, не стремилась к созданию собст­венной корпорации. Напротив, желала забыть свое старое крестьянское и купеческое прошлое и, получив дворянство, слиться с привилегированным сословием.

Развитие промышленности на рабском труде было совершу но естественным для Петра, поскольку, в отличие от Западной Европы, крепостничество в России играло особую, всеобъемлю­щую роль. Крепостническое сознание людей всех сословий про­питало все поры жизни России, поэтому разрушение правовой зависимости низов общества ликвидировало бы саму основу са­модержавной власти, на которой держалась пирамида всеобщего российского холопства.

Любопытно, что, пополняя казну, Петр шел даже на такие шаги, которые могли привести к ослаблению централизации вла­сти. Например, в рамках проведения городской реформы в 1699 r. было опубликовано два указа, которые совершенно по-разному трактовали подходы правительства к проблеме городского управ­ления. Первый из них, о создании Бурмистерской палаты, подле­жал обязательному исполнению. Этот указ «велел ведать всего Московского государства посадских людей бурмистрам». Другой указ предусматривал создание в городах выборных органов и был необязательным для исполнения; посадские люди сами должны были решить, выбирать ли им бурмистра в земские избы, либо остаться под началом воевод. Пикантность ситуации заключалась в том, что за право выбора начальников посадские люди должны были платить двойной налог. Иными словами, правительство де­монстрировало западный подход к решению данной проблемы: хочешь свободы — плати.187 Ожидаемого правительством энтузи­азма указ не вызвал, ответы посадов чаще всего звучали в рамках исторической традиции: «Кому ведать, воеводам или нашим... уездным выборным людям, о том, что ты великий государь ука­жешь...»188

Ho Петр все же выделял купцов как наиболее прогрессивный (пассионарный) класс своего времени. Особенно это было замет­но в конце его царствования. Воюя за Балтику, переводя столицу к морю, в Петербург, Петр помимо геополитических, имперских задач ставил задачу превратить Россию в конкурента лидеров ми­ровой торговли, хотел научить государственных чиновников предпринимательской сметке и рачительному ведению дел, наде­ялся, наконец, что его преемники поймут важность и силу купе­чества. Он ясно видел существенные преимущества современных ему Стокгольма, Копенгагена, Амстердама и Лондона.189 Более т°го, видимо, можно согласиться с мнением М. H. Покровского о том, что Петр в конце жизни стал лидером купечества и вообще «торгового капитала». «Если символическую фигуру Петра мы

r.,_ Действительно, самоуправление западных городов Средневековья 1м?,суі4ествУ< выкуплено.

189 Jfrr- по: Павленко H. И. Пѳтр Великий. С. 127, 128. ьм.: ФонвизинД. И. Собр, соч.: В2т. М.; J1., 1959. Т. 2. С. 185.

заменим торговым капиталом, как раз к началу Северной войны ставшим в центре всех дел, ■— эта оценка будет вполне правиль­ной... Торговый капитализм в качестве обличителя стоит в начале реформы, в качестве наставника замыкает ее».[615]

Таким образом, поддерживая купечество, развивая отноше­ния, присущие промышленной революции, Петр создавал и вос­питывал общественный класс, который на Западе потеснил и еще потеснит дворянство от трона, а затем, через несколько десятиле­тий, лишит французского короля не только власти, но и жизни, Следовательно, Петр, быть может, до конца не осознавая этого, объективно работал против традиционной для России системы управления, против самодержавия. Многое в его реформах долж­но было способствовать развитию третьего сословия: стремление вывести Россию в Европу и быстро достичь европейского уровня культуры; покровительство торговле и промышленности; посте­пенная замена этнической общности общностью гражданской; имперский дух государства, ориентированного на армию, которой постоянно требуются поставки различных товаров; захватниче­ский характер государства, которое завоевывает не только терри­тории, но и рынки сбыта для русских товаров; замена нравствен­ного начала юридическими нормами; наконец, идея «общего блага», в своем чистом виде близкая классическому либерализ­му.[616] Однако аналога английского, французского или, скажем, голландского третьего сословия в России не получилось, а про­цесс развития буржуазных отношений и появления буржуа, осоз­нающего свою историческую миссию, затянулся на столетия. По­чему? Думаю, что в основе ответа лежит все тот же не разрешимый Петром конфликт между частным и общественным интересами. Кроме того, здесь уместно говорить о субъективном максимализме Петра: он один решал, что хорошо, что плохо, где польза, а где вред обществу. Инструментом его максимализма служила доктрина служения Отечеству, которая стала одним из важнейших элементов политической культуры петровского вре­мени. Царь работал, вернее, служил сам себе, тем самым показы­вая пример того, что значило для него самоотверженное служение России.[617] Петр был чужд навуходоноссоровского идеала власти для власти. Ero власть была для него обязанностью непрерывного труда на общую пользу, а для России — необходимым условием ее поворота на путь прогресса.[618] Он был одним из первых монар-

194 ^ ^ 195

хов? у которого блеснули идеи народного блага и долга мо- нарха[619] служить благу страны и подданных: «Надлежит трудить­ся о пользе и прибытке общем... отчего облегчен будет народ».[620] Петр строил государство на идее патернализма, в рамках которой был сформулирован образ царя, отца отечества и народа.[621] Отец, как известно, должен был уметь строить свой дом — и Петр ста­новится плотником, отец защищает свою семью — и Петр был бомбардиром, и, наконец, отец должен научить своих детей уму- разуму— и Петр становится учителем и воспитателем. Вообще говоря, жизнь-учеба как рационалистическое восприятие мира, как возможность реализовать на практике то, что взято из теории, очень характерна для Петра-человека. Реформы, труд восприни­мались Петром как постоянная учеба, школа, в которую он пре­вратил страну и в которой он отводил себе место Учителя, точно

199

знающего, что нужно его ученикам-подданным.

Рассуждая об «общем благе», Петр имел в виду формулу, об­ратную той, которую высказал И. Т. Посошков,[622] Речь идет об усилении государства за счет податей, после чего должно настать податное облегчение народа. Bo всяком случае, можно согласить­ся с мнением H. Павленко, который считает, что «общее благо» в понимании Петра — это развитие торговли, ремесел, мануфактур, соблюдение правосудия, искоренение «неправды и тягости» в сборах налогов и наборах рекрутов, распространение просвеще­ния, защита безопасности границ и целостности территории госу­дарства. Bce это должно повысить благосостояние подданных, обеспечить им жизнь «в беспечалии». При этом главной является податная деятельность государства, которое прилагало неимовер­ные усилия для собственного развития за счет эксплуатации всего народа России,[623] включая даже дворянство, духовенство и другие привилегированные сословия. Таким образом, социальная поли­тика Петра сводилась к принуждению народа пополнять бюджет государства в ожидании гармонии и благоденствия, которые на­ступят тогда, когда каждый подданный будет безоговорочно вы­полнять возложенные на него обязанности. «Общее благо» — это способность людей служить государству.[624]

Таким образом, смысл «общего блага» в понимании Петра со­стоит в том, что все должны служить государству: крестьяне — пахать землю, рабочие— производить продукцию, купцы — торговать, часто себе в убыток, дворяне — служить в армии. Да и царь тоже служит, ведь смысл «общего блага» во всеобщем слу­жении государству.

Развивая идеи своих предшественников, Петр довел структу­ру служения государству до политического оптимума: крестьян­ство служило дворянству, находясь в его полной собственности. Дворянство, материально обеспеченное государством, служило монарху. Монарх, опираясь на дворянство, служил государствен­ным интересам.[625] Таким образом, крестьянин представлял свою СлУжбу дворянину-помещику как косвенную службу государст­ву- Петр, как любая увлекающаяся натура, торопился, и поэто­му достижение «общего блага» сопровождалось физическим и духовным насилием над человеком. Более того, постепенно ут­верждался армейский принцип обучения: «не можешь — научим, не хочещь — заставим». Такой подход к воспитанию приводил к обратному результату: народ работал «из-под палки»,[626] у чинов>- ника отсутствовала самостоятельность мышления, он действовал исключительно как репродуктор воли вышестоящего начальника, Впрочем, этот результат, хотя и не удовлетворял самого Петра, требующего инициативы, вполне устраивал иерархическую сис­тему управления, выстроенную монархом.

Чрезвычайно важно подчеркнуть, что при Петре произошло окончательное слияние понятий «Отечество» (Родина) и «госу­дарство». Эта тенденция в дальнейшем только усилилась. По­скольку действия представителя власти ассоциировалось в обще­ственном сознании с политикой государства, то любое проявление несогласия или протеста с действием или решением государства стало восприниматься как отсутствие патриотизма или даже измена и предательство родине.[627] B то же время в пет­ровское царствование произошло определенное отделение госу­дарства от личности царя, более того — неизбежная десакрализа­ция и в какой^го степени деперсонализация власти правителя государства. Реформы диктовала безликая и абстрактная, но вме­сте с тем реальная и могущественная административно-командная система.[628] Таким образом, враждебная личностному началу сис­тема победила своего создателя, и началось некоторое возвыше­ние государства над царем-человеком, который всего лишь воз­главлял и олицетворял собой систему власти. Отсюда новое понимание государства,[629] рассуждения об «общем благе» и т. д.[630] Впасть как средство для общего блага нравственно обязы­вает; власть вопреки общему благу — простой ее захват.[631] Имен­но такой захват власти и демонстрировали многочисленные управленцы империи:[632] идея государственной службы как служ­бы обществу по причинам, описанным выше, была совершенно чужда российскому бюрократу.[633]

Таким образом, начальствующее поведение государства в жизни общества становится постоянным и существенным факто­ром развития России. Зависимое, лишенное прав и возможности проявлять инициативу общество становилось послушным госу­дарственной воле, которая ответственна за его прогрессивное или реакционное развитие. Народ, включая имущие слои, не имел ка­ких-либо независимых от власти объединений, организаций, и поэтому все вопросы жизни миллионов людей в России решало активное меньшинство, средоточие власти — Петербург. Решало быстро, споро, революционно; такой взрывной путь стал нормой.

Итак, правительство, зависимое от правителя, делает револю­цию, которую делать должны массы и личности. По утверждению Н.А.Мельгунова, одного из корреспондентов А.И.Герцена, «именно правительство было всегда у нас исходной точкой всех общественных учреждений, всех мер для порядка и благоустрой- ствгц развития и движения. При пассивном своем характере рус­ский народ не в состоянии был собственными силами, без прину-

ждения выработать из себя многообразие форм жизни. Прави­тельство вело его за руку, и он слепо повиновался своему путево­дителю. Потому нет в Европе народа, у которого бы правительст­во было бы сильнее, нежели у нас». Эту мысль еще более жестко формулирует Г. Флоровский. Государственная власть самоутвер­ждается в своем самодавлении, утверждает свою суверенную са­модостаточность, ей мало подчинить себе церковь, она стремится какого вобрать, включить церковь в себя, ввести и включить в со­став и связь государственного строя и порядка. Государство ут­верждает себя самое как единственный, безусловный и всеобъем­лющий источник всех полномочий и всякого законодательства и всякой деятельности или творчества, т. e. любая деятельность и творчество могли существовать только как государственные, ибо только государственное допускалось и допускается впредь. У церкви не остается самостоятельного и независимого круга дел, ибо государство все дела считает своими. Именно в этом вбира­нии государственной властью всего в себя и состоит замысел «полицейского государства», которое заводит и учреждает в Рос­сии Петр. «Полицейское государство» есть не только и даже не сколько внешняя, сколько внутренняя реальность, не столько строй, сколько стиль жизни. He только политическая теория, HO и религиозная установка — построить и «регулярно сочинить» всю жизнь страны и народа, всю жизнь обывателя ради его собствен­ной, «общей пользы» или «общего блага». «Полицейский пафос» есть пафос учредительный и попечительный. И учредить предпо­лагается не что иное, как всеобщее благоденствие и благополу­чие, даже «блаженство».213 Наконец, увлеченность, с которой Петр строил свое государство, способствовала распространению среди русских западников взгляда, что у нас любые преобразова­ния могут идти только сверху. Даже общественное мнение, кото­рое на Западе во многом определяет политику и законодательство государства, в России формируется сверху.

Петр не создал ни одною учреждения, которое могло бы за­щитить интересы народа. Напротив, все учреждения, хоть отчасти сдерживавшие царскую власть, были уничтожены, а предания и

обычаи, хоть немного охранявшие достоинство народа, были за­быты.[634] Ero деятельность сплелась из противоречий самодержав­ного произвола и государственной идеи общего блага, однако со­единить эти два противоположные и непримиримые друг другу начала невозможно. B результате государство стало сильнее, а народ под бременем налогов и бесправия беднее.[635] Да иначе и быть не могло, ибо государство, выстроенное Петром, по точному наблюдению М. Бакунина, превратило Россию в машину для по­рабощения иноземных наций, причем сам народ рассматривался не как цель, а как простое орудие для завоевания.[636] Ho чем более оно расширяется, тем более становится чуждым собственному народу, от которого требовались деньги, солдаты и спокойствие. Такое государство третирует свой собственный народ как народ завоеванный, оно является государством-угнетателем как внут­ри,[637] так и вовне,[638]

По всей вероятности, в конце жизни Петр начал осознавать свои ошибки и пришел к пониманию того, что он раб собственно­ручно выстроенной системы власти,[639] такой же элемент в меха­низме империи, как и чиновники правительственного аппарата, тот же служитель «общего блага»; а реальным самодержцем ог­ромной страны является вовсе не он, не персона монарха вообще, а созданный им аппарат управления, который в состоянии не только трансформировать любое указание монарха в свою пользу, но и просто саботировать его. K началу 20-х гг. Петр постепенно отходит от принципов насилия в регулировании общественных отношений.

Надо сказать, что при вступлении на престол Петра сохраня­лась еще надежда на естественное развитие института Земского собора и его преобразование в парламент. Это могло произойти, если бы собрания Соборов были периодическими и проводились в установленные сроки, если бы круг их полномочий был опреде­лен, а внутреннее устройство соответствовало требованиям зако­нотворчества. Эта надежда основывалась и на том, что существо­вало сказание, будто в 1698 г. Петр «скрытно» посещал английский парламент, скорее всего его верхнюю палату. Петр видел короля на троне и всех вельмож королевства на скамьях. Выслушав прения с помощью переводчика, он сказал своим рус­ским спутникам: «Весело слушать, когда подданные открыто го­ворят своему Государю правду; вот чему надо учиться у англи­чан»,[640] Однако, видимо, посещение парламента было воспринято Петром не более как любопытная экскурсия.

После победы над Швецией Петр намеревался всю свою ре­форматскую мощь обратить на внутреннее преобразование Рос­сии. B качестве прообраза управленческой организации он избрал шведскую модель государственного устройства, однако не знал, в какой степени заимствовать опыт Швеции: частично, полностью или пойти еще дальше? Несчастье Петра состояло в том, что он не усвоил какого-либо политического сознания, так и остался с одним смутным и бессодержательным ощущением, что у его вла­сти нет границ, а есть только опасности. Эта безграничная пусто­та не заполнялась предметами, составляющими политическое сознание. Нравственная неустойчивость при гениальных способ­ностях и обширных технических познаниях сделала Петра прави­телем без правил, без элементарных политических понятий[641] и «общественных сдержек».[642]

Ситуация усложнялась еще и тем, что традиционный для Рос­сии и достойный с точки зрения царя наследник отсутствовал и Петру просто некому было передать страну, находящуюся в со­стоянии постоянного реформирования.[643] Алексей после вступле­ния на трон намеревался предать забвению все петровские начи­нания в области культуры, быта, административного устройства, он собирался предать забвению флот, забросить Петербург и от-

224

странить всех сподвижников Петра от реального управления.

Таким образом, и это очень важно для нашего исследования, конфликт между отцом и сыном был не чем иным, как столкнове­нием двух противоположных представлений о роли монарха в го­сударстве. Отец считал себя слугой государства, отдавал этой службе все силы и способности, сын же, напротив, готов был до­вольствоваться достаточно пассивной ролью «помазанника» Бога, не обременяя себя ни трудом, ни ратными подвигами, ни инициа­тивой, ни активным участием в управлении государством. Пара­докс ситуации в том, что с приходом Алексея страна вновь верну­лась бы к режиму старого боярского управления, Петр же, реально понимая эту угрозу, искал возможность сохранить все свои материальные и духовные завоевания.[644]

Bo время следствия над Алексеем выяснилось, что он состоял в связи и конспиративной переписке с многими влиятельными и близкими к царю особами. Bo время бесед и в письмах речь часто заходила не только о дурном характере Петра, но и о форме правления, о самодержавии. При этом осуждение самодержавия как института возникает во время следствия неоднократно. Алексей, в частности, подтвердил, что говорил П. Ягужинскому или А. Макарову[645] о том, что «два человека на свете как боги: папа римский и царь московский; как хотят, так и делают». Bce это свидетельствует о том, что в ближайшем окружении Петра были люди, рассуждавшие о несправедливости самодержавия и толковавшие с Алексеем о том, что у нас не так, как в Европе.

М. А. Фонвизин писал еще более определенно о настроении помощников Петра: «Одни желали восстановления старины вре­мени допетровского, другие же, более образованные и осмыслен­ные знакомством с Европой, тяготились уже самодержавием и замышляли уже ограничить его собранием государственных чи­нов и сенатом».[646] Таким образом, многие вельможи Петра не прочь были внедрить в государственный быт России нравы евро­пейских стран и конституционно ограничить верховную власть. Петр, безусловно, знал о мыслях такого рода, однако, заглядывая в будущее, он не видел выхода. Он не находил для престола на­дежного лица, а для дальнейшей реформы надежной опоры ни в сотрудниках, которым знал цену, ни в законах, ни в самом наро­де.[647] C одной стороны, с помощью розыска и казней Петр запуги­вал своих политических противников, о чем говорит жестокии разгром окружения царицы Евдокии Федоровны, казнь А. В. Ки- кина, имевшего серьезное влияние на царевича Алексея я посоветовавшего ему скрыться за границей. C другой сторонЫ, царь тайно рассматривал различные варианты зарубежного уст­ройства. Известно, что Петр давал поручение изучить системы государственного управления в странах Западной Европы. При­чем государственное устройство Швеции исследовал Генрих

Фик,[648] с именем которого в будущем будут связаны проекты ог­раничения самодержавия.[649] Петру шведская конституция была не нужна, его интересовало устройство конкретных учреждений, од­нако кто знает, что он думал по этому поводу.

Алексей для Петра был страшен и тем, что притянул к себе различного рода оппозицию, которая была разнородна и обширна. Он стал тем «идейным центром, в котором соединились народная оппозиция с аристократической».[650] Это был народ, уверенный в том, что царь по природе своей антихрист, а также такие умные и европейски образованные люди, как князь Д. М. Голицын, рассу­ждавший о полезности и возможности реформы, которая, устроив законодательную власть, ограничила бы личный авторитет царя, Голицын не только понимал, что нужно менять характер правле­ния, но и знал, как это сделать: нужно «прибавить воли», т. e. ог­раничить самодержавие.

Зная масштабы оппозиции и нецелесообразность розыска, Петр был вынужден либо опустошить ряды соратников, либо ме­нять характер реформ, приближая их к европейским образцам. He найдя в себе сил, он смог лишь взять оппозиционеров под при­стальный надзор. Таким образом, надежды просвещенной части общества изменить характер реформ не сбылись.[651]

B 1722 г. Петр подписал Указ о престолонаследии, отменив «мсамым «недобрый обычай» наследования трона старшему сы­ну. Теперь он сам выбирал наследника[652] и мог изменять свое

решение, если его выбор был неудачным. Приняв этот Указ, Петр «погасил свою династию как учреждение: остались отдельные лица царской крови без определенного династического положе­ния. Престол был отдан на волю случая и стал игрушкой».[653]

Как известно, Петр так и не оставил завещания, не назвал на­следника и не нашел такую форму правления, которая могла бы совладать с Россией и заменить его. B последние годы царствова­ния Петра I среди его сподвижников обсуждался вопрос о созда­нии какого-либо органа, который сообщил бы Верховному прав­лению, расстроенному Петром, правильную организацию. B частности, проект развития Тайного совета как высшего законо­дательного и правительственного учреждения России подавал Петру П. В. Курбатов. B том же ключе можно рассматривать и предложения И. Т. Посошкова.[654] B 1724 г. он завершает «Книгу о скудности и богатстве» — энциклопедическое сочинение о поли­тике, экономике, праве, военном деле и религии.[655] В. О, Клю­чевский отмечал, что Посошков был, в сущности, первым извест­ным нам русским автором, который потребовал ограничения кре­постного права и обосновал это требование, выведя формулу: бедные крестьяне— бедное государство, богатые крестьяне — богатое государство. Он проектировал некий всероссийский со­словный съезд, который должен был решить вопрос о крестьян­ских повинностях,239 и предлагал поручить этому органу («наро- досоветию») создание единого свода законов, высказывался о злоупотреблениях в судах, отстаивая идею равенства всех сосло­вий перед законом и судом. Говоря о потугах Петра, И. Посошков высказал еще одну любопытную мысль: «Великий наш монарх о сем трудит себя, да ничего не успевает, потому, что пособников по его желанию немного, он на гору еще сам десять тянет, а под гору миллионы тянут».240

Книга предназначалась для Петра I, но, по-видимому, до него не успела дойти: царь умер. Многие источники утверждают, что именно эта книга явилась причиной ареста и смерти И. Посошко- ва в 1726 г.

Своеобразное творчество И. T, Посошкова выпукло демонст­рировало столкновение нового и старого элементов российской жизни, а высказанные в последней книге предложения были ра­дикальными для реальных наследников Петра.

Учреждение Верховного тайного совета в начале 1726 г. мно­го лет было воспринято как начало процесса ограничения само­державной власти. C приглашением в 1730 г. Анны Иоанновны эта тенденцию продолжили высшие круги бюрократии, проводя реформу правительственных функций, а по существу осуществляя государственный переворот, следствием которого было бы уп­разднение полноты власти государя. B связи с этим интересно вспомнить пророчество Алексея, который прогнозировал в Рос­сии «бабье царство» и династические разногласия, если будет на-

239 «_

Meoon П° мнению историков, И. Т. Посошков на 130 лет предвосхиі Р6Фо^»мс^і8'еіКОТ0^ЬІѲ начало "Po*Цит. по: Пввлѳнко H. И. Петр Великий. С. 608.

341 гг

рушен традиционныи порядок престолонаследия. Так и про­изошло.

По сей день не прекращаются споры об оценках реформатор­ской деятельности Петра I. Каков же основной исторический урок ее результатов?

Думаю, что говорить о реформах Петра как о перевороте не следует. По своему существу и результатам его реформы не были переворотом, поскольку Петр действовал в рамках уже намечен­ного до него, но окончательно не выбранного пути исторического развития. Bo внешней политике Петр шел по старым путям,242 бо­ролся со старыми врагами, однако достиг небывалого успеха на Западе. Деятельность Петра не была и общественным переворо­том. Государственное положение сословий и их взаимные отно­шения не претерпели существенных изменений. Произошло еще большее прикрепление сословий к государственным повинно­стям, изменившее порядок их исполнения. 0 губительных итогах церковной реформы сказано выше, однако и здесь нет ничего но­вого. Петр лишь откровенно и цинично разрешил спор между светской и духовной властями. B экономической политике, ее це­лях и результатах также нельзя видеть переворот. Петр ясно оп­ределил задачу, к решению которой неверными шагами шли и до него, — поднятие производительных сил страны. Однако резуль­тат был обычным — политический рост государства опять опере­дил экономическое развитие. Ценой разорения народа Россия би­ла возведена в ранг европейской державы. И в культурном отношении Петр не внес в русскую жизнь откровений; будучи преемником Алексея, отчасти Федора, он лишь развил старые культурные идеалы. Однако существенным для нашего разговора является то, что предшественники Петра были учениками киев­ских богословов и схоластиков, а он — учеником западноевро-

См.; Гордин Я. A. Мѳж рабством и свободой. С. 63, 64.

42 Представляется, что Иван IV, воюя на северо-востока, изначальн стремился закрепиться на берегах Балтийского моря и эатѳм укрепить с чала торговые, а затем культурныѳ и государственные отношения с Зап Pr ной Европой.

пейцев,243 носителей протестантской культуры. Справедливости ради надо сказать, что темпы реформирования в области культу­ры и просвещения были чрезвычайными. Появилась светская ли­тература и была ликвидирована монополия духовенства на обра­зование. Издавались буквари, учебные пособия, учебные карты. Учреждались Академии, гимназии, университеты, церковные школы, музеи, стали выходить печатные газеты. Однако культура не терпит насилия. Петр хотел насилием водворить в стране сво­боду и науку. Ho эти родные дочери человеческого разума жесто­ко отомстили и ему и его наследникам.244

C поощрением литературы и различных искусств начинается бурное развитие литературы, театра. Человек начинает осознавать громадность своих внутренних сил, ценность таланта, смелость авантюриста, рассудочность философа, страсть и чувственность поэта. C осознанием собственной индивидуальности приходит упорство в отстаивании своих убеждений и прав. Рост самоува­жения, как известно, приводит к снижению уважения к монархам. Думаю, что при Петре основной единицей общества становится семья, и посредством семьи начинается формирование личности, ее потребностей и свобод. Указами Петра в общество была введе­на женщина, и, соответственно, явилась необходимость дать де­вушке образование; была сведена к минимуму унизительная воз­растная зависимость младшего от старшего, столь характерная Для клановой системы и, конечно, тормозящая развитие «служи­лого» общества. Bce это, разумеется, предназначалось для «выс­шего класса», для аристократии, но естественным образом прони­кало во все общественные слои.245

A Дэже такую интимную для народа и государства вещь, как история, немиьѵ°мѲРЯѲТ иностРанЧам- Родоначальниками русской истории считаются версию ИллеР> Шлѳцер, Байер. Миллер, который пѳрвым издает полную сталс Русской истоРии, историком не был. B 20 лѳт он приехал в Россию и а поолТУАеНТОМ Российск°й Академии наук, через шесть лет — профессором, правитгьРИНЯТИЯ подданства 6ыл назначен историографом России. Миллер 6ольшиГНДаМвНТальный ТРУД в. M 1996 nPuti6ePa fP- Л. Династия Романовых. Загадки. Версии. Проблѳ-

Действительно, предпринятая Петром I европеизация России во многом была поверхностной и односторонней. Гораздо легче было ввести иноземные названия государственных органов, должностей, званий, надеть западного покроя сюртуки, а на голо­вы парики, чем заставить головы думать по-новому. Реформы мо­гут достичь своей цели, если культура народа, его правосознание приближены к культуре и правосознанию реформаторов, если в реформах виден не только интерес государства, а значит бюро­крата, а хоть какой-то интерес для пассионарной части народа. Именно на последний должны рассчитывать реформаторы, по­скольку освободившиеся от государственно-нормативного давле­ния пассионарии поведут за собой значительную часть народа и «вытащат» государство из его дореформенного состояния.

Реформы Петра затронули быт верхов, но не народа. Ограни­чив свое преобразование дворянством, Петр еще более расширил пропасть между высшими и низшими слоями общества.246 Ранее все россияне, вне зависимости от положения и знатности, были носителями единой культуры; петровские преобразования отде­лили высшие слои от низших, постепенно изменили культурные ценности. Русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев среди русских дворян и немецкое, английское, французское в русских дворянах «ко вреду братского, народного единодушия

u ЗД7

государственных состоянии».

Петровские реформы, предполагая безраздельное подчинение личности государству, все же внесли в последнее определенную идеологическую двойственность. Отныне правительство сочетало в себе два противоречивых н враждебных начала — самодержа­вие и европейское просвещение. Именно последнее и внесло B русское общество не только западную образованность, но и ДУХ свободы, создав идейную основу будущей интеллигенции He' зависимую от государства и оппозиционную ему общность, воз­никающую в тот момент, когда консервативная традиция rocyj дарственного монизма берет верх над прозападническои тенденцией к просвещению и либерализации. B связи с этим яе будет большим преувеличением вывод, что Петр, несмотря на весь свой деспотизм, явился невольным проводником отдельных идей конституционализма.248

Петр своей деспотической деятельностью разрушал деспо­тизм, подготовляя свободу своим обдуманным произволом. Одна­ко порицать Петра не значит оправдывать его преемников, кото­рые своим либеральным самодержавием укрепляли народное бесправие.249