ОКТЯБРЬ: “ОДНОРОДНОЕ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО” C ПОЗИЦИЙ ПРОЛЕТАРСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ

Уже находясь в эмиграции, П.Гарви доказывал, что “роль рабочих организаций... в подготовке октябрьского переворота не была ни решающей, ни преобладающей, ни направляющей, но всё же несом­ненной и существенной” (1).

Став правящей партией, большевикам пришлось решать уже, казалось бы, давно для них решенные вопросы заново, с общегосудар­ственных, а не только классовых позиций. Относится это и к вопросу о самостоятельности и независимости органов рабочего самоуправле­ния.

Предвестником грядущих трудных дней становится уже сам ок­тябрьский переворот и последовавший за ним продолжительный кри­зис центральной власти. Чем были вызваны внутренние трения в пар­тии по поводу выбора возможных сценариев прихода к власти, пока со всей определённостью сказать трудно, но очевидно одно, что вы­бор этот для большевиков оказался не простым и сопровождался воз­никновением нескольких платформ, по-разному рисовавших даль­нейшее развитие революции.

Внешне возникшие трудности проявились в возникновении в руководстве партии нескольких платформ, по-разному видевших будущее развитие революции. Наиболее осторожных позиций при­держивались JI. Каменев и поддержавший его Г. Зиновьев. B качестве идеального постреволюционного устройства им виделся тип государ­ства, в котором бы общедемократические институты дополнялись элементами демократии революционной.

Проект Каменева и Зиновьева вовсе не кажется таким капиту­лянтским, как его оценивал Ленин (4). C одной стороны, социалисти­ческие органы Советы действительно подчинялись буржуазному пар­ламенту. Ho с другой стороны, в России, где так много решается на местах, многое зависело от устройства местных органов власти. Таким образом, базис нового государства оставался социалистичес­ким — его ядром оставались органы рабочего представительства. Лишь верхняя надстройка строилась бы на других принципах. Она призвана была смягчить противоречия, выработать механизм прими­рения противоборствующих сил. Одним словом, выполнить главную функцию всякого парламента. Вероятно, Каменев и Зиновьев надея­лись, что постепенно растущее давление снизу, со стороны Советов и других социалистических организаций, рано или поздно “социали­зировало” бы и центральную власть. Благо, что революция находи­лась ещё в стадии своего подъёма и массы готовы были идти в своих требованиях как угодно далеко.

Представляется, что альтернативный каменевскому проект Троцкого также не выходил за рамки парламентаризма. Только роль парламента (пусть и революционного парламента) должен был сыг­рать высший советский орган — Съезд. He случайно Троцкого под­держали не только прагматики из ЦК, такие, как Сталин, но и пар- тактивисты из регионов (5).

Позиция Ленина в корне отличалась от обоих изложенных под­ходов именно своим максималистским характером. Ленин очень хо­рошо усвоил уроки Февраля — революции, не решившей главного вопроса всякой уважающей себя революции: вопроса о власти. Лени­ну вовсе не хотелось наступить на те же грабли, что и Временное пра­вительство.

Будет ли новое правительство опираться только на Советы или ещё на какие-то представительные органы, для Ленина было не важ­но. Революционность его позиции заключалась в том, что он настаи­вал на создании работающего правительства. Только такое прави­тельство, по его убеждению, и могло решить задачи, стоявшие перед революцией, но которые оказались не по силам буржуазии. A пос­кольку такая позиция не встречала особого понимания, Ленин и нас­таивал на взятии власти партией, а не Советами, хотя после прихода к власти готов был пойти даже на созыв Учредительного собрания. B критический момент он хотел опираться исключительно на послуш­ную ему когорту соратников, а не на рыхлую коалицию союзников.

Вот те три основные позиции, о которых чаще всего пишут спе­циалисты по политической истории Октября (6). Ho если не ограни­чиваться взглядами верхушки партии, а посмотреть на выработку большевистской доктрины шире, то мы увидим гораздо более пёст­рую картину. B частности, свою, существенно отличную от всех точек зрения, представленных в ЦК, имел Центральный Совет фабзавкомов. Согласно ей опорой нового строя должно было стать рабочее само­управление — самостоятельные пролетарские организации. Ha сход­ных позициях стояли и профсоюзы. Хотя ВЦСПС и раздирался меж­партийными противоречиями, в этом пункте все его представители разногласий не имели.

Возможно, что эта, четвёртая, позиция может показаться наи­менее реальной. Хотя в чём именно была её утопичность? По своему радикализму она не уступала ленинской, а по социальной базе каме- невской. И если уж и говорить о нереалистичности позиции ЦС ФЗК, то это скорее может касаться не предлагаемого государственного уст­ройства, а тех методов, которыми планировалось его осуществить.

Таким образом, перед нами уже не три, а четыре подхода к бу­дущему государственному устройству. Очевидно, на самом деле их было ещё больше. Достаточно сказать, что позиции ЦС ФЗК и проф­союзов объединены условно. Как мы помним, между двумя ветвями рабочего движения были существенные трения. Общее в данном слу­чае было только одно: и профактивисты и деятели фабзавкомовского движения считали рабочее самоуправление важнейшим условием для победы революции.

Отсутствие у большевиков единства сводило на нет все усилия Ленина решить вопрос о власти быстро и однозначно. По сути, в нес­колько изменённой форме повторялась ситуация февраля, от которой он так старательно уходил. Пересмотреть свои подходы Ленин тем не менее отказался. Он сумел навязать свою позицию партии посред­ством механизма голосования в ЦК. Ho вот со стороны рабочих организаций ленинский радикализм сразу же встретил серьёзное соп­ротивление. Эта неожиданная для большевиков твёрдая позиция ра­бочих организаций чуть было не стоила им потери власти, за которую они так отчаянно боролись.

Что же именно в позиции большевиков не встретило неприятия у рабочих организаций? Прежде всего, важно отметить, что свержение Временного правительства никто не отрицал. Наоборот, в тех горо­дах, где позиции рабочего самоуправления были особенно сильны, в октябрьские дни были прекращены все забастовки и акции протеста. Так, с призывом к рабочим встать за станки обратились в те дни ЦС ФЗК и Петроградский Совет профсоюзов. Этим рабочие выражали поддержку переходу власти в руки Советов. Там же, где исход перево­рота был не ясен, например в Москве, наоборот, всеобщая стачка стала весомой поддержкой большевистскому восстанию.

Ho постепенно становится ясно, что отношение пролетарских организаций к событиям в Петрограде не так уж и однозначно.

Даже Цетроградский Совет профсоюзов 31 октября выступил за “организацию однородной социалистической власти”, ответственной перед Советами (10). Эта позиция, в силу авторитета петроградского центра профсоюзов, стала как бы “общепрофессиональной платфор­мой” (11).

Рабочие требовали создания левой коалиции. B позиции боль­шевиков их не устраивала именно готовность резко порвать связь с прочими социалистами. Каким же образом требования демократи­ческой коалиции сопрягались со стремлением к независимости рабо­чего самоуправления? Сам факт выступления с этим требованием да­же тех объединений, где большевики традиционно имели неплохие позиции, говорил о многом. Что стояло за ним — неприятие перево­рота или что-то иное? Разобраться в этой непростой проблеме (12) можно на примере событий, развернувшихся вокруг выступления Викжеля — общероссийского профсоюза железнодорожников.

Образование Викжеля относится ещё к апрелю 1917 г.

Большевики видели и признавали силу Викжеля. Как известно, на II Всероссийском съезде пост наркома путей сообщения остался вакантным: его зарезервировали за Викжелем. По этому поводу съез­дом было принято специальное обращение “К железнодорожникам”. B нём прямо говорилось, что в Наркомат путей сообщения “будут привлечены представители железнодорожников” (14). A 26 октября 1917 г. от имени Совнаркома А.С.Бубнов официально предложил Викжелю сформировать коллегию Наркомата.

Однако на призывы войти в Совнарком Викжель ответил отка­зом (15). Уже 28 октября правление профсоюза выдвигает требование “однородного социалистического правительства, представляющего все социалистические партии”. A когда 29 октября представитель Викжеля выступил с ним на заседании ВЦИК, разразился первый кри­зис Советского правительства. Викжелевцы ультимативно предупре­дили, что в случае отказа политических партий от коалиции в ночь с 29 на 30 на железных дорогах будет начата всеобщая забастовка. Они предлагали всем социалистам немедленно прислать делегатов на совместное с ЦИК железнодорожников заседание. Ha нём предлага­лось прийти к согласию по вопросу о власти.

B' іступление Викжеля совпало с боевыми действиями в Москве, Царском Селе, мятежом юнкеров. Всё это и давало повод историкам причислять Викжель к общему фронту контрреволюции. Лозунг же коалиции автоматически попадал в разряд антисоветских. Считалось, что лозунг “нейтралитета”, заявленный Викжелем 28 октября, на деле означал остановку транспорта и нажим на Совнарком. Ленин по это­му поводу на заседании Петросовета 4 ноября 1917 г. заявлял: “Викжель нам угрожает забастовкой, но мы обратимся к массам и спросим у них, хотите ли вы забастовкой обречь на голод” (16).

B действительности же ничего подобного не было. Наоборот, Викжель всеми возможными в той ситуации способами поддержал социалистическую революцию. И даже самих большевиков. Во-пер­вых, он вовсе не настаивал на выходе большевиков из правительства. Коалиция мыслилась его руководству в составе представителей всех левых партий: “от большевиков до народных социалистов включи­тельно” (17). Во-вторых, позиция Викжеля в немалой степени предоп­ределила провал вооружённой контрреволюции в октябре — ноябре 1917 г. Железнодорожники, в частности, категорически заявили, что не пропустят в Петроград войска Керенского и Краснова. B случае же, если они всё-таки прорвутся/Викжель грозил блокировать город. Вскоре слухи о движении войск на Петроград с целью подавления большевиков пришли с Юго-Западного фронта. Викжель вновь приг­розил всеобщей путейской забастовкой. B дополнение к этому Вик­жель не препятствовал передвижению по железным дорогам больше­вистских частей. Ha призывы же Временного правительства спускать эшелоны с большевиками под откос ответил категорическим отказом, так как считал, что с разгромом большевиков будет подавлена вся революция (18).

Ещё в меньшей мере, чем антибольшевистской, можно назвать позицию железнодорожников антисоветской. Ещё на своей учреди­тельной конференции 6—22 апреля железнодорожники высказались, что решения Советов — это “изъявление воли всего пролетариата и трудящихся” (19). Несколько позже, в июле 1917 г., лозунг “Вся власть Советам” был “выброшен на Николаевской дороге и прокатился по целому ряду дорог” (20). Как показали исследования Д. Рейли, пози­ция местных отделений профсоюза сыграла бесспорно крайне важную роль в подъёме революционных настроений на местах (21).

При этом, конечно, понятно, что политические настроения в профсоюзе железнодорожников были разными. Особенно силён антибольшевизм был в верхах союза. Так, московское руководство Викжеля в своих депешах прямо указывало: “Работа с большевиками для нас не представляется возможной” (22). Ho именно этот радика­лизм московских руководителей Викжеля и привёл к расколам и инт­ригам в профсоюзе железнодорожников в Центральном районе. B частности, против контрреволюционных действий своего началь­ства высказались мастеровые и ремонтники 1-го участка ст. Москва Курской железной дороги (23). Ситуация в Москве как бы рисовала модель возможного развития событий: размежевание по партийному признаку грозило Викжелю развалом.

Понимали это и в самом Викжеле. Среди различных социаль­ных категорий и профессий от стрелочника до инженера партийные пристрастия не могли не быть самыми разными. B этих условиях под­держать однопартийное правительство значило спровоцировать раскол в собственном союзе (24). B постановлении от 28 октября и документах, появившихся потом, тактика железнодорожников так и разъясняется: “...железнодорожный союз включает в себя представи­телей всевозможных политических партий и течений и не может при­нимать активного участия в борьбе между социалистическими Парти­ями” (25).

Позиция Викжеля может быть объяснена без ссылок на его контрреволюционность. Ha протяжении всего 1917 г. рабочие психо­логически привыкали к расколу общества на враждующие классы. Ho терпеть раздрай в собственном доме они не желали. B этом можно заметить немалый чисто практический смысл. Как показывает опыт Викжеля, соперничество внутри социалистов могло резко ослабить революционный лагерь. Могли ли рабочие не понимать, что в случае вступления даже небольших подразделений правительственных сил в столицу и другие города теперь репрессиями против одних только большевиков дело бы не ограничилось? Вряд ли в условиях диктатуры пролетарские организации сохранили бы свою независимость. Ведь на какое-то время даже ЦК меньшевиков решился пойти на переговоры с большевиками, чтобы не допустить “междоусобья в рабочей среде и разгрома рабочего движения” (26).

Ho среди причин внезапной популярности идеи левой коалиции были другие, не менее существенные мотивы. Когда под нажимом Ленина большевики, по сути, перешли с позиций “диктатуры проле­тариата” на позиции “диктатуры партии”, это вызвало немалую оза­боченность у многих рабочих активистов. B этом отношении показа­тельна реакция на диктаторские аппетиты большевиков со стороны профсоюза печатников.

Взаимоотношения большевиков с этим профсоюзом сразу при­обрели драматический оттенок. После прихода к власти большевики сразу пошли на закрытие оппозиционных газет. Над свободой слова и печати нависла угроза. Для большевиков это были “временные и эк­стренные меры для пресечения потока грязи и клеветы”, “оружие в руках врага”, не менее опасное, “чем бомбы и пулемёты” (27). Для рабочих-печатников же это означало сокращение их прав цехового самоуправления, сужало сферу их трудовой деятельности, а если пере­водить на бытовой язык — попросту безработицу и голод.

Ho рабочие-печатники отказались быть статистами. Печатники и раньше славились своими прочными традициями рабочей демокра­тии. И теперь, так же как и железнодорожники, они встретили наступ­ления на их права серьёзным сопротивлением. Уже 30 октября прав­ление Петроградского союза рабочих печатного дела принимает специальную резолюцию. B ней требовалось: немедленно прекратить братоубийственную бойню; восстановить свободу печати; заключить соглашение всех социалистических партий о власти. B случае невы­полнения требований печатники Петрограда грозились употребить все имеющиеся в их распоряжении средства для давления на стороны.

He менее активны оказались и их московские собратья по цеху. Большевистский переворот они встретили дружным протестом тысяч­ного коллектива Сытинской типографии и их отказом печатать большевистские листовки. B передовице органа московского союза “Печатник” за 26 октября прямо утверждалось, что большевистская победа не есть ещё победа рабочих. Для московских печатников побе­да рабочих означала победу их независимых организаций. Однопар­тийная же диктатура этого им никак не гарантировала (28).

Какие же уроки можно извлечь из событий, связанных с первым кризисом Советского правительства? Прежде всего, органы производ­ственного представительства продемонстрировали свою силу. B ко­нечном итоге большевики смогли убедить рабочих в своей правоте. He выступление прочих партий революционной демократии и даже не раскол в собственных рядах послужили главной угрозой только- только нарождающемуся режиму. Главную угрозу для него создал временный раскол с собственной социальной базой — рабочими.

Создание большевистско-левоэсеровского блока положило ко­нец первому после Октября правительственному кризису. Ho с другой стороны, большевики почувствовали необходимость смягчения курса. По крайней мере, на какое-то время они отказываются от планов не­медленного подавления оппозиции.

Вместе с тем события октября-ноября показали — даже боль­шевики не во всём верно отражали представления рабочих о новом, справедливом устройстве. B случае же конфликтов большевики гото­вы были отстаивать свою правоту самыми жесткими мерами. Всё это, вместе взятое, грозило в будущем серьёзными осложнениями. C одной стороны, революционный режим мог просто рухнуть, как это чуть было не произошло уже в первые дни его существования. C другой стороны, реальной была тенденция перерождения режима. Перерож­дения в сторону отказа от основополагающих принципов революции.

Насколько именно такое, негативное развитие революционного режима, возникшего в октябре 1917 г., было предопределено? Были ли трения, возникшие между большевистским Совнаркомом и проле­тарскими организациями, неизбежны? Или это была случайная, ничем не обоснованная война амбиций? Bce эти вопросы далеко выходят за рамки эволюции самих организаций рабочего представительства. Для ответа на них следует обратиться к рассмотрению тех общих социально-политических тенденций, которые определяли лицо не только революции 1917r., но всего развития России в первой трети XX столетия. Тенденции эти оставили глубокий след не только в экономическом развитии тогдашнего человечества. Они нашли са­мое широкое преломление и в сфере идеологии, и в сфере политики. Сказались эти тенденции и на судьбах рабочего самоуправления *e- риода русской революции.

“РАБОЧИЙ КОНТРОЛЬ” ИЛИ “ОГОСУДАРСТВЛЕНИЕ”:

B ПОИСКАХ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДОКТРИНЫ

Парадоксом российской революции можно считать то, что, родив­шись как следствие роста на протяжении всего 1917 г. самоорганиза­ции рабочих, Октябрь стал той переломной точкой, после которой рабочее самоуправление начинает всё решительнее вытесняться из области реальной политики в легендарную историю. Кризис рабочего самоуправления имел свою внутреннюю логику и обострялся по мере роста огосударствления рабочих объединений и бюрократизации революционного государства. Однако такой исход был закономерен и лежал в русле господствовавших в тот период тенденций не только в России, HO и в мире.

Достаточно сказать, что милитаризация труда (не единствен­ный, но существенный элемент огосударствления) как панацея от хо­зяйственной разрухи выдвигается именно в этот период — в 1915 г. Впервые “ходатайствовать... о милитаризации рабочих” было решено Петроградским обществом заводчиков и фабрикантов уже 26 июня 1915 г. Всего через несколько дней, 9 июля 1915r., столичные про­мышленники принимают решение добиваться уже “всеобщей милита­ризации” работающих на войну предприятий через государственные учреждения. Аналогичные требования, по настоянию П. Рябу- шинского, принимаются 6 июля 1915 г. и Московским областным ВПК (29).

Планы милитаризации общества явились как бы составным пунктом более широкого замысла, по крайней мере тенденции, фор­мирования в России буржуазного государства западного типа. Один из сторонников этих планов, приват-доцент историк Сторожев писал, что ныне, особенно в условиях “великой европейской войны”, торго­во-промышленный класс становится ведущей силой, перед которой “должны склониться... демократические задачи нового времени” (30). Любопытная оценка этих проектов милитаризации ещё в то время была дана А. Шляпниковым. Сам выходец из рабочих, Шляпников сохранил стойкий иммунитет против подобных “методов экономики” и позже, когда оказался уже сам в министерском кабинете. Он, в част­ности, писал: “Организация заводов по казарменному типу, награж­дение ставленников капитала офицерскими полномочиями над рабо­чими, с арсеналом наказаний и наград в руках дирекции — вот идеал космополитического капитала” (31).

Одновременно с этим форсируется вмешательство в экономику со стороны государства. Первым шагом, по мнению современников, сделанным в этом направлении, стал указ от 17 февраля 1915 г. По этому указу командующие прифронтовых округов наделялись правами устанавливать предельные цены на хлеб и фураж, а также запрещать вывоз продукции за пределы своей губернии. B случае не­обходимости к особо упорствующим против поставок фронту могли проводиться реквизиции. Принятию этого указа предшествовало мощное движение в общественных и управленческих кругах, отра­зившее тенденцию к централизации. Поэтому вскоре последовали и другие шаги в этом направлении. Важнейшим из них стало подпи­санное 29 ноября 1916 г. управляющим Министерством земледелия A.A. Риттихом распоряжение о хлебной развёрстке.

Рост экономической роли государства не встречал сопротивле­ния общественности. Наоборот, создание Военно-промышленных комитетов и других экономических союзов также шло в русле укоре­нения в стране государственно-монополистического уклада. He случа­ен в этом смысле и последний шаг царизма по усилению администра­тивного регулирования экономики. Уже в ранге министра на последнем заседании Думы 25 февраля 1917 г. Риттих объявил о пере­даче продовольственного дела городскому самоуправлению. Это ме­роприятие отнюдь не означало отказа от централизации продоволь­ственного снабжения. Наоборот, посредством общественности правительство предполагало ещё шире охватить своим контролем хлебный рынок.

Постепенно идеи этатизма проникают и в идеологию. “Прямое огосударствление предприятий”, как это тогда называлось, одобряли всё более и более широкие круги. Среди поборников этатизма были экономисты Б. Авилов, H. Астров, JI. Кофенгауз, Г. Полонский, А. Соколов. Твердыми сторонниками государственного регулирова­ния выступали такие представители торгово-промышленных кругов, как B.A. Степанов, А.И. Коновалов и многие другие. Немалое количе­ство людей, разделявших подобные позиции, встречалось и в органах власти. Среди наиболее ярких фигур здесь можно назвать начальника Главного артиллерийского управления А. Маниковского. Он просла­вился тем, что 2 ноября 1916 г. направил военному министру доклад за номером 165 392. Доклад этот был не чем иным, как развёрнутой программой государственно-монополистического переустройства России.

После Февральской революции ситуация ещё более усугубляет­ся. Временное правительство склонно было использовать всё, чтобы удержаться у власти, в том числе разрабатывая планы усиления гос­контроля в экономике. Другое дело, насколько эти планы были эф­фективны и суждено ли им было сбыться. Идеолог прогрессизма

А.И. Коновалов объяснял необходимость огосударствления очень примечательным образом. Для него оно являлось ответом на преж­нюю непоследовательность в этом вопросе царизма, которая привела к обострению недоверия между классами. Теперь же, следовало из его выступлений, только государственное вмешательство (арбитраж, ре­гулирование, планирование, распределение) сможет предотвратить социальный конфликт (32). Радикальную позицию в вопросах эконо­мического регулирования занимал и министр труда М.И. Скобелев. По вступлению в должность им был сделан ряд заявлений, позволив­ших Ленину назвать скобелевскую позицию более радикальной, неже­ли большевистская. “Мы должны, — утверждал Скобелев, — ввести трудовую повинность для гг. акционеров, банкиров и заводчиков, у которых настроение вялое, вследствие того, что нет стимулов, кото­рые раньше побуждали их работать. Мы должны заставить господ акционеров подчиняться государству, и для них должна быть повин­ность, трудовая повинность” (33).

B общем русле проводимой политики огосударствления дей­ствовал министр земледелия Временного правительства А.И. Шин- гарёв. Уже 25 марта 1917 г., подталкиваемый экономистами Петросо- вета, Шингарёв соглашается на радикальный шаг. Он подписывает закон о регулировании в области ценообразования и заготовок сельс­кохозяйственной продукции. По сути, это было введение хлебной монополии. Отныне владельцы обязывались предоставлять всё коли­чество хлеба, за вычетом необходимого для собственного потребления и хозяйственных нужд, в распоряжение государства. Инструкция же Министерства земледелия от 20 августа предписывала применять к утаивающим хлеб вооружённую силу. Закон от 25 марта стал одним из решающих на пути к будущему всеобщему огосударствлению. Важно отметить, что другие воюющие страны пошли на такие огра­ничения свободного рынка значительно раньше. Достаточно сказать, что Германия, страна, где государственно-монополистический капи­тализм шагнул особенно далеко, закон о хлебной монополии приняла ещё 25 января 1915 г. Нельзя, конечно, отрицать, что процесс усиления государственного вмешательства в экономику в разных воюющих странах имел свои особенности, но в конечном итоге на власть мог претендовать только тот, в чьих руках находились запасы продоволь­ствия. Поэтому формирование распределительной экономики было не мыслимо без огосударствления хлебного рынка.

Другим актом Временного правительства становится учрежде­ние Совещания по развитию производительных сил. Ero создание было не чем иным, как данью господствовавшим тогда этатистским веяниям в идеологии. Когда в июне 1917 г. на смену ему были созданы Экономический Совет и Главный экономический комитет, в их функ­циях было определено: “Выработка общего плана организации на­родного хозяйства и труда”, а также “разработка законопроектов и общих мер по регулированию хозяйственной жизни” (34). B одной же из деклараций правительство вообще заявляло о готовности “осу­ществлять систематический контроль над производством, транспорт­ной системой, валютой, распределением товаров, а в случае необхо­димости... контролировать и организацию производства” (35).

Однако радикалы из правых социалистов и прогрессистов на этом не остановились. Под их нажимом кабинет 12 июня 1917 г. при­нимает декрет о налоговой реформе. B глазах современников он ка­зался чуть ли не “величайшей победой демократии”. Согласно ему предусматривалось равномерное распределение “национального фи­нансового бремени” и усиленное налоговое обложение прежде всего крупной цензовой буржуазии. И хотя, из-за резких протестов про­мышленных кругов, осенью 1917 г. правительству пришлось пойти на попятную, общая тенденция к государственному регулированию эко­номической жизни в целом всё же усиливалась (36)

Делая ставку на госконтроль, буржуазия, в частности кадеты, готова была даже допустить к нему даже рабочих, лишь бы основные рычаги власти оставались в её руках. Ho с тем большим упорством, как мы видели раньше, предпринимательские круги боролись против рабочего контроля. O чём свидетельствуют, между прочим, и скобе- левские циркуляры против фабзавкомов, поскольку эти организации противостояли не только отдельным капиталистам, но и государ- ственно-трестовской организации в целом.

Эта позиция, казалось бы, должна была поменяться после при­хода к власти большевиков. Буржуазия, казалось бы нацеленная на дискредитацию нового режима, не должна была брезговать поддерж­кой и сепаратизма рабочих. Ho вот что примечательно, борьбу фаб­завкомов за независимость поддержала лишь та часть промышленни­ков, которая использовала её в своих сугубо корыстных интересах денежной мошны.

Общие же принципы отношения имущих классов к рабочему самоуправлению даже после Октября были совсем иными. Какими же? 06 этом можно судить по ряду публикаций в буржуазной прессе пос­леоктябрьского периода. Так, одна из наиболее авторитетных в “общественных кругах” “Торогово-промышленная газета” через нес­колько недель послебольшевистского переворота писала: “...насколько полезен и необходим государственный контроль промышленности через посредство незаинтересованных и беспристрастных органов, настолько же вреден контроль промышленности через рабочие орга­низации, ослеплённые классовой враждой и потому способные лишь саботировать работу промышленности”. Другая, не менее солидная буржуазная газета так передавала своё понимание рабочего контроля: “Что сказали бы о людях, которые установили бы контроль над действиями врача в тот момент, когда он останавливает кровь при пересадке сосудов, делает искусственное дыхание находящемуся в обмороке и т. п. Что сказали бы о власти, которая поставила бы контролёра для наблюдения за действиями человека, спасающего уто­пающего, или действиями капитана корабля во время шторма?” (37).

Осознанно или нет идеологией этатизма были заражены все си­лы, вовлечённые в борьбу за власть: от Керенского до Корнилова. Различалась лишь риторика, к которой приходилось прибегать неп­римиримым оппонентам для обоснования своих планов по усилению государственного вмешательства в экономику.

Ha подобных позициях стояли и партии, взявшиеся действовать от имени пролетариата. C ультрарадикальной программой соответ­ствующих реформ выступили экономисты Петроградского Совета — меньшевики П. Гарви, Ф. Череванин, Б. Богданов. Особенно был ак­тивен и последователен на ниве социального моделирования В. Гро- ман. Взяв за основу опыт воюющих держав, прежде всего Германии, он настаивал на том, что только всеобщее регулирование способно спасти экономику страны. Решение этой проблемы, по его расчетам, было не под силу общественным организациям и требовало вмеша­тельства административного аппарата, наделённого всей полнотой государственной власти (38). B этом, на наш взгляд, и кроется одна из причин того скептического отношения социалистических партий к рабочему самоуправлению и фабзавкомам (39). Сводить же анти- фабзавкомовскую позицию меньшевиков только к межпартийному соперничеству с большевиками вряд ли возможно. Меньшевики прос­то склонялись к тому, что экономическое регулирование является задачей государственного масштаба, фабзавкомам же при этом отво­дилась роль второстепенная.

Относительно меньшевистской позиции, подменявшей рабочий контроль государственным контролем с участием рабочих, В.И. Ле­нин писал: “...получается, в сущности, чисто кадетская формула, ибо против участия рабочих в “государственном” контроле кадеты ниче­го не имеют” (40).

Эсеры, хотя их внимание было больше приковано к вопросам земельной реформы, также разделяли общие настроения в поддержку сильной государственной власти. C их точки зрения, вмешательство государства в экономику было необходимым. Активно поддерживали они и планы огосударствления рабочих организаций, превращения их в звено хозяйственных органов государства.

Пожалуй, именно эсерам принадлежит первенство в принятии резолюции, содержащей положения в поддержку огосударствления рабочих организаций. Ещё в апреле 1917 г. на I Всесоюзной конфе­ренции железнодорожников они ратовали за то, чтобы железнодо­рожным транспортом управляли рабочие организации, объединяю-

щие в своих рядах рабочих и служащих железных дорог. Для этого железнодорожники должны были быть государственно организованны. Лидер эсеров В. Чернов прямо заявлял, что “железнодорожники будут самоуправляющейся корпорацией, которой будет вверено управление железнодорожной сетью”. Ещё определённей на этот счет высказы­вался эсер Крушницкий, не разделявший организации рабочих и ор­ганы управления государством (41).

Неудивительно поэтому, что большевики также стояли на по­зициях государственного регулирования. Если их взгляды и отлича­лись в этом вопросе от взглядов кадетов и меньшевиков, TO только меньшим научным осмыслением, но зато значительно большей поли­тической определённостью.

Видное место в развитии большевистской идеологии в области абсолютизации государственной власти принадлежит Н.И. Бухарину. Ero взгляды на современное государство долгое время считались в большевистской среде хрестоматийными. Позиция Бухарина в этом вопросе в годы войны становилась всё более и более радикальной. Он превращается в решительного сторонника насильственных мето­дов в политике. Носителем насилия, по его мнению, должно было быть государство. Остриё его воздействия должно было быть направ­лено' против буржуазии (42). Именно она, как уверял Бухарин, и была повинна в войне. Теперь же банкиры и фабриканты лишь паразити­ровали на бедствиях народа (43).

Первые наброски своей концепции государства рабочих Буха­рин делает сразу же, как узнаёт о победе революции на родине. B пер­вой своей статье на эту тему, появившейся ещё в САСШ, он доказы­вал неспособность буржуазного правительства имеющимися в его распоряжении средствами предотвратить экономическую катастрофу. Он отмечал: “Возьмём хотя бы, финансовую сторону дела. Облегчить гнёт можно было бы лишь путём самых радикальных мероприятий”. Под радикальными мерами в этом случае он подразумевал государ­ственное банкротство. “Этой гири, — резюмировал он, — не в состоя­нии снять гучковско-милюковское временное правительство”. A мог­ло ли Временное правительство, по мнению Бухарина, бороться с дороговизной? Какие меры нужны были для предотвращения голо­да? “Выход, — писал Бухарин, — нужно искать в двух направлениях: в полной перестройке всех государственных финансов и решительной политике конфискаций пищевых и иных продуктов. Перестройка бюджета требует: отказа от долгов... максимальное обложение капи­талистической прибыли, доходов банков и поземельной ренты (т. e. помещиков) с одновременным установлением минимума зара­ботной платы и ограничением рабочего дня. Последние два условия необходимы, чтобы господствующие классы не перелагали своего обложения на плечи рабочего класса. Другими словами, перестройка

бюджета может при теперешних условиях быть осуществлена при конфискации значительной доли прибыли капиталистов и дохода помещиков” (44).

Развивая эти свои взгляды, Бухарин шел ещё дальше: “Орга­низация продовольственного дела невозможна без уничтожения эко­номической власти монополистических торгово-промышленных ор­ганизаций: их господство может быть сломлено лишь путём конфис­кации (огосударствления) их товара и контроля над производством... Ha эти меры, — делал вывод Бухарин, — не может согласиться новое правительство, ибо они противоречат его классовым интересам нас­только, что их проведение означало бы отказ октябристов и кадетов от их классовой сущности. A чудес на свете не бывает” (45).

По возвращению в Россию H. Бухарин разовьёт свои взгляды. Их стержневая мысль — нежелание и неспособность инфантильной русской буржуазии наладить государственное регулирование. B статье “Государственный контроль над производством и русская буржуазия” он пишет: “...буржуазия во всех воюющих странах переходит теперь к государственному контролю над производством... без этого контро­ля капиталистическое общество не выдержало бы войны...” Бухарин задаётся вопросом, почему же и после свержения самодержавия рос­сийская буржуазия не спешит организовать госконтроль? И отвечает — из боязни, что вся власть, а с ней и контроль, перейдут к пролета­риату (46). B своей же знаменитой брошюре по истории революции он доводит критику бездействия русской буржуазии до обвинений её в сознательном саботаже экономического развития страны (47). Ос­новной вывод — Временное правительство на государственное регу­лирование не пойдёт, т. к. боится социализма.

B чем же видел Бухарин выход? Опять-таки ещё в американских статьях он говорит о необходимости прихода к власти пролетарского правительства с самой радикальной программой. “Пролетарское пра­вительство, — подчеркивал он, — должно конфисковать пищевые продукты, оно должно конфисковать значительную часть прибылей капиталистического класса, оно должно взять под свой контроль и целый ряд производственных областей” (48).

Необходимость радикального вмешательства государства в эко­номику отстаивал и лидер большевиков В.И. Ленин. Впрочем, в его работах революционной риторики было меньше, чем у Бухари­на, и свою аргументацию Ленин строил на прагматичных рассужде­ниях о необходимости в условиях войны и разрухи поддерживать эко­номику страны коллективными усилиями.

Уже в своих первых набросках будущего хозяйственного уст­ройства пролетарского государства, сделанных им в сентябре — ок­тябре 1917 г., Ленин писал о необходимости бороться с надвигающей- .ся катастрофой самыми жесткими и последовательными методами.

Эти меры, по мысли Ленина, предусматривали “контроль, надзор, учёт, регулирование со стороны государства, установление правиль­ного распределения рабочих сил, устранение всякой лишней траты сил, экономию их”. Кроме этих общих фраз, в ленинских работах имеются и вполне конкретные, хотя и не всегда реалистичные, пред­ложения. Среди них — национализация банков, сахарного, угольного, нефтяного, железного и других синдикатов и установление государ­ственной монополии. По мнению Ленина, меры эти могли быть осу­ществлены одним росчерком пера, поскольку война и капитализм вели именно к таким сверхмонополиям. Среди прочих мероприятий, называемых Лениным в качестве первоочередных, отмена коммерчес­кой тайны, принудительное синдицирование, регулирование потреб­ления. Так же, как и другие левые радикалы, Ленин особо выделял мысль, что из-за своей классовой сущности Временное правительство на принятие этих назревших решений не способно (49).

Развивая свою мысль о необходимости и возможности при дик­татуре пролетариата такого всеобъемлющего вмешательства государ­ства в экономическую жизнь общества, он писал: “Кроме преимуще­ственно “угнетательского” аппарата постоянной армии, полиции, чиновничества есть в современном государстве аппарат, связанный особенно тесно с банками и синдикатами, аппарат, который выполня­ет массу работы учётно-регистрационной, если позволительно так выразиться. Этого аппарата разбивать нельзя и не надо. Ero надо вырвать из подчинения капиталистам... его надо подчинить пролетар­ским Советам, его надо сделать более широким, более всеобъемлющим, более всенародным. И это можно сделать, опираясь на завоевания, уже осуществлённые крупным капитализмом... “Огосударствление’’ массы служащих банковых, синдикатских, торговых и пр. и пр. — вещь вполне осуществимая и технически (благодаря предварительной работе, выполненной для нас капитализмом и финансовым капита­лизмом) и политически, при условии контроля и надзора Советов” (50), т. e. государства.

B другом месте Ленин делает ещё более далеко идущие заявле­ния: “Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у госу­дарства, каковым являются вооруженные рабочие. Bce граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государ­ственного “синдиката”. Всё дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдали меру работы и получали поровну. Учёт этого, контроль за этим упрощён капитализмом до чрезвычайности, до нео­быкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных опе­раций наблюдения и записи, знания четырёх действий арифметики и выдачи соответствующих расписок” (51).

Есть и ещё несколько важных черт антикризисной программы лидеров большевиков, важных в доктринальном плане, но которые прежде совсем не замечались исследователями. Настаивая на необхо­димости государственного регулирования, большевики исходили не из отечественного, а из зарубежного опыта. Отсюда и их пренебрежи­тельные выпады против российского капитала: дескать, западные буржуа смогли, а наши, лапотные, нет. Одной классовой враждой эту критику не объяснить. По сути, агитация большевиков за огосудар­ствление была для них своеобразным западничеством. Ho именно западничество, и как его следствие этатизм, было родовой чертой тогдашней интеллигенции. Достаточно отметить, что классическим примером для Ленина, как и для Громана, и для Коновалова, была Германия. Германия, первая начавшая путь к тотальному контролю государства над экономикой и обществом (52).

Всё это и позволило современному исследователю В. May не только констатировать этатизм большевиков, но и говорить о том, что эта развернутая большевиками политика огосударствления слу­жила лишь прямым продолжением российской политики военных лет — царского и Временного правительств (53). Ho именно эта политцка и несла главную угрозу самостоятельности и дальнейшему развитию независимых органов рабочего самоуправления на производстве, делая их кризис практически неизбежным.

И тем не менее первые месяцы после Октября становятся време­нем наиболее полного проявления всех форм производственного представительства рабочих и патронирования их со стороны советс­кого государства. Государственная поддержка самостоятельных про­летарских организаций становится стержнем всей хозяйственной по­литики. B чём же причина столь крутого исторического зигзага? Представляется, что одна из причин этого кроется в мощном воздей­ствии на политический процесс в России семнадцатого года со сторо­ны идеи рабочего самоуправления* мобилизующую роль которой отмечали не только советские, но и зарубежные историки, причём даже критически настроенные к большевикам (54). Только сделав упор в своей агитации на поддержку рабочего контроля, большевики смогли претендовать на взятие власти.

“Мы были вынесены этой громадной волной”, — признавался впоследствии H. Бухарин (55), имея в виду стремление рабочих к реа­лизации своих политических прав. Казалось бы, получив статус пра­вящей партии, большевики и в дальнейшем.могли сполна использо­вать рабочий контроль в своих целях. Действительность же была значительно противоречивей.

Идея независимых хозяйственных организаций рабочих в соци­ал-демократических кругах устойчиво считалась анархо-синдикалист- ской. Поэтому и в идеологию большевизма она вживалась сложно, встречая серьёзные возражения многих влиятельных деятелей партии. B особенности это касается вновь влившихся в ряды большевиков левых социал-демократов интернационалистов. Их взгляды объеди­няло одно — резкое неприятие идеи рабочего контроля и самостоя­тельности фабрично-заводских комитетов. Эта позиция последова­тельно отстаивалась ими как до Октября, так и после.

Одним из принципиальнейших антагонистов рабочего контро­ля был Ю. Ларин. Ещё в ноябре 1917 г., по его же словам, он “повел и провел борьбу против полной передачи управления предприятиями в руки рабочих”. Некоторое время спустя, в мае 1918 г., он ставит себе в заслугу “ограничение прав трудовых коллективов” и “борьбу с са­мостоятельным установлением рабочего управления на производ­стве”, которые он осуществлял, если пользоваться его же терминоло­гией, насаждая Главки и Центры.

Другой противник рабочего представительства, И.И. Сквор­цов-Степанов, обобщал свою позицию в следующих словах: “Фабрич­но-заводской комитет во многих отношениях является преемником капиталистического предпринимателя. Ha все промышленные отно­шения он смотрит прежде всего глазами данной фабрики или завода... Этим определяются такие методы действия, которые способны не приблизить, а отдалить нас от основной задачи современности, от сознательного и планомерного урегулирования всех экономических отношений”.

Ещё более категорическое высказывание насчет рабочего само­управления принадлежит А. Лозовскому. “Нужно оговорить, — под­черкивал он, — с абсолютной ясностью и категоричностью, чтобы у рабочих каждого предприятия не получилось такого впечатления, что предприятия принадлежат им” (56).

He сразу сложились взгляды о методах и средствах рабочего контроля и самоуправления и у Ленина. Примечательный в этом смысле случай произошёл ещё в середине весны 1917 г. Попытавшиеся самостоятельно наладить производство на своём заводе рабочие- михельсоновцы обратились “за советом к Ленину”. B ответ Ленин, по свидетельству рабочего Н.Я. Иванова, заявил, что “брать предприя­тия в свои руки ещё рано”. Необходимо, подчёркивал Ленин, сперва завладеть властью. A пока следовало, разъяснял он, лишь налаживать контроль. Вернувшись, делегация мало что могла подсказать своим товарищам, ждавшим практических хозяйственных рекомендаций. B скором времени рабочим пришлось сдать свои позиции (57). По Ленину получалось, что управлять страной проще, чем отдельным предприятием. Ha деле же речь шла лишь о том, что весной 1917 г. он ещё не представлял, как конкретно рабочие могут наладить производ­ство в своих интересах своими силами.

Всё это позволяло H. Осинскому позже утверждать: “... если спросить себя, как же представлялась до 25 октября нашей партии система рабочего контроля в целом и на почве какого хозяйственного порядка ее думали построить, то мы нигде не найдём ясного ответа”. O том же писал некоторое время спустя после прихода большевиков к власти и Лозовский. “Рабочий контроль, — подчёркивал он, — был боевым лозунгом большевиков до октябрьских дней. Ho несмотря на то, что рабочий контроль фигурировал на всех знаменах и во всех резолюциях, он был покрыт какой-то мистической таинственностью. Партийная пресса мало писала об этом лозунге и ещё меньше пыта­лась вложить в него какое-нибудь конкретное содержание, и когда грянула Октябрьская революция и пришлось точно и ясно сказать, что такое рабочий контроль, то обнаружились на этот счет большие разногласия среди самих сторонников этого лозунга” (58).

Ho полностью согласиться с полемически заострёнными выска­зываниями Лозовского и Осинского всё же нельзя. Как бы сложно большевики ни шли к идее рабочего самоуправления, постепенно она становится неотъемлемой частью их партийных программ.

Уже в мае начинает заниматься вопросами разработки устано­вок на этот предмет сам Ленин. A в работах периода, непосредственно предшествовавшего приходу большевиков к власти, он уже развора­чивает целостную систему взглядов на будущее государственное уст­ройство. Значимое место в ней отводилось и органам рабочего само­управления. “Когда мы говорим “рабочий контроль” ставя этот лозунг всегда рядом с диктатурой пролетариата, всегда вслед за ней, то мы разъясняем этим, о каком государстве идёт речь, — подчёрки­вал он, — государство есть орган господства класса. Какого? Если буржуазии, то это и есть кадетски-корниловски-керенская государ­ственность, от которой рабочему народу в России “корнилится и ке- рится” вот уже более полугода. Если пролетариата, если речь идёт о пролетарском государстве, то есть о диктатуре пролетариата, то рабочий контроль может стать всенародным, всеобъемлющим учётом производства и распределения продуктов”.

При этом Ленин полагал оставить предпринимателям и трудо­вым коллективам часть получаемой прибыли, чтобы сохранить у них экономический стимул к производству. Этот шаг был немыслим без развития на предприятиях самого широкого самоуправления рабочих, поскольку в противном случае предоставляемые предприятиям права могли бы быть использованы буржуазией в контрреволюционных целях (59).

Как же относился Ленин к навязчивым утверждениям своих оп­понентов и даже соратников о враждебности рабочего контроля госу­дарственному регулированию? B этом вопросе позиция Ленина не лишена некоторого изящества. Он однозначно утверждал, что к “пред­посылкам рабочего контроля можно отнести наличие в России систе­мы государственно-монополистического капитализма”. Одновремен­но с этим в срастании крупных монополий с государством он видел залог и успешного государственного контроля. Поэтому эти два вида контроля он считал взаимосвязанными (60).

Эти взгляды не были характерны для социалистов того време­ни. Тем не менее их разделяли и некоторые сподвижники вождя. Сре­ди них можно назвать прежде всего H. Бухарина, который был сто­ронником самого радикального вмешательства рабочих в экономику. Без этого он вообще не мыслил перехода к социализму. Государствен­ное планирование и регулирование без участия в нём рабочих означа­ло, по Бухарину, создание нового государственного рабства.

Уже в своих “новомировских” статьях Бухарин подчёркивал: “Дело производства не может оставаться вне рабочего контроля; а для капиталиста, товары которого подвергаются постоянной конфиска­ции, ведение производства теряет смысл, так как он перестаёт полу­чать прибыль. Оно переходит в руки рабочих. Так диктатура пролета­риата приводит неизбежно к социализации производства и к переходу капитализма в социализм”. Летом 1917 г. Бухарин разработал проект преодоления угрозы голода путём развёртывания целостной системы рабочих организаций. C ней он выступил на одном из июньских засе­даний Моссовета. Бухарин призвал на основе рабочих объединений создать аппарат централизованной организации хозяйства. “Ниж­ними ячейками этого аппарата, — указывал он, — должны быть за­водские комитеты и комитеты служащих единичного предприятия” (61).

Ещё более широко изложены взгляды Бухарина в ряде его пуб­ликаций в “Спартаке” и “Социал-демократе”. B них он не просто выказывал уверенность в победе социалистической революции, но и писал, что она осуществится только при постоянном организацион­ном творчестве рабочих: “когда вся страна будет покрыта густой се­тью рабочих и полурабочих организаций” (62).

Проекты будущего устройства системы управления экономикой в дооктябрьский период и в первые недели после революции разраба­тывались и руководством самих рабочих организаций. Так, по проек­ту будущего всеобъемлющего контроля над производством, храняще­муся в фондах ЦК союза металлистов Истпарта, должно было быть создано три ступени регулирующих организаций. Bo главе учрежде­ний, регулирующих производство, предлагалось поставить Централь­ный промышленный совет, соответствующий Особому Совещанию по обороне. Средним звеном должны были стать Районные промышлен­ные советы. B основание же системы должны были быть поставлены заводские или фабричные Совещания (63).

Таким образом,ужедо приходабольшевиков к власти существо­вало два основных подхода в определении взаимосвязи рабочего и го­сударственного контроля. Следовательно, противостояние намечалось в главном: в вопросе о соотношения центрального государственного контроля и локального рабочего самоуправления. Первая позиция тесно объединяла оба вида общественного контроля над частным капиталом. За ней стояло, помимо Ленина и Бухарина, руководство союза металлистов, фабзавкомов и других пролетарских организаций. Вторая позиция выступала за централизованный контроль государ­ственного аппарата и против анархического вмешательства в произ­водство со стороны отдельных трудовых коллективов. За это высту­пали такие видные деятели революции, как Ю. Ларин, И. Скворцов- Степанов, С. Лозовский и другие.

Однако на самом деле картина была более неоднородной. И не­однородность эта с особой силой проявилась уже после прихода большевиков к власти, когда сама жизнь потребовала от них дать чёткий практический ответ на основные потребности социалистичес­кого строительства.

Прежде всего, во многом различны были подходы В.И. Ленина и H. Бухарина. Ленин не считал рабочий и государственный контроль атрибутами социализма. Он видел в них лишь ступени перехода к социализму, которые должны быть пройдены и оставлены за спи­ной. “Эта революция — социалистическая, — писал он, — введение рабочего контроля, национализация банков — всё это меры, ведущие к социализму. Это ещё не социализм, но это меры, ведущие нас гигант­скими шагами к социализму” (64). Для Бухарина же все эти понятия: рабочий контроль, государственный контроль, планирование, само­управление рабочих, наконец, социализм — были тождественны и раздельно не воспринимались (65).

He были едины и противники ленинской позиции. Тот же С. Ло­зовский, категорически требовавший не допускать реализации лозун­га “Фабрики — рабочим”, был одним из самых последовательных сторонников самостоятельности рабочих организаций, прежде всего профсоюзов. Он был одним из тех, кто выступал против их огосудар­ствления. Лозовский предупреждал, что огосударствление самодея­тельных объединений пролетариата, подчинение их Советам приведёт к утере ими классовой самостоятельности, бюрократизации, разрыву с пролетариатом, нанесёт ущерб инициативе низов. Всё это приведёт к тому, что “сама жизнь ... создаст организации, которые будут брать на себя защиту интересов рабочих, против государственных интере­совг”. Лозовский разделял понятия рабочего самоуправления и рабоче­го контроля и, выступая против первого, активно поддерживал вто­рой. Он отвергал мнение о том, что рабочий контроль уже устарел и что его пора списывать со счетов (66).

Такие взгляды Лозовского на проблемы перспектив рабочего представительства исходили из его общей оценки ситуации в стране. Он считал, что мужицкая Россия никак не созрела для социализма. .Лозовский подчеркивал: “Состояние народного хозяйства делает ма­териально невозможным организацию производства на социалисти­ческих началах, и не будем поэтому перед лицом этого, хотя и печаль­ного, но неопровержимого факта, плодить крайне вредных и опасных иллюзий, ибо иллюзии гибнут, а факты остаются”. При этом не без иронии Лозовский пояснял, что “социалистическая революция начина­ется не тогда, когда социалисты становятся у власти”.

H. Скрыпник, один из лидеров фабзавкомов и последователь­ный сторонник рабочего самоуправления, в отличие от Лозовского, оценивал рабочий контроль достаточно низко. Он считал его всего лишь прелюдией рабочего управления. Подобно Ленину, он полагал, что “рабочий контроль — это ещё не социализм, это лишь одна из переходных мер, приближающих нас к социализму”. B то же время Скрыпник всячески ратовал за распространение рабочего вмешатель­ства в экономику на предприятия, где оно ещё по каким-либо причи­нам не осуществлялось (67).

Так же как и Скрыпник, считал необходимым переход от рабо­чего контроля к рабочему управлению И. Скворцов-Степанов. Ho если Скрыпник приветствовал развитие фабзавкомов, то Скворцов- Степанов видел в их успехах одну из главнейших опасностей для ре­волюции. “Вместо республики Советов мы упираемся в республику своеобразных рабочих артелей, — писал он, — в которые как бы превращаются капиталистические фабрики и заводы. Вместо быстро­го урегулирования всего общественного производства и распределе­ния... мы имеем практику, которая напоминает мечтания анархистов об автономных производительных коммунах” (68).

Деятели, подобные И. Скворцову-Степанову, не шли дальше утверждений, что “рабочий контроль снизу есть только подсобная часть регулирования промышленности в государственном масштабе” (69).

Радикализмом и крайним пессимизмом на роль и будущее ра­бочего самоуправления отличалась влиятельная группа “рабочего индустриализма”. B неё входили такие известные деятели режима, как А.Гастев, А.Гольцман, В.Оборин. B выступлениях и публикациях лидеры платформы говорили о неотвратимости проникновения аме­риканских и германских капиталов и организационных структур в Россию (70). Они приветствовали создание на её территории транс­национального индустриального гиганта, экстерриториального кос­мополитического треста, ориентирующегося на монополистическую экономику одной из этих стран. Понятно, что при подобном развитии ни о каком самоуправлении рабочих речи уже не шло (71). При этом самой России отказывалось в национальной самобытности. Нацио­нальная специфика приносилась в жертву индустриальному развитию по западному образцу. Рабочий класс России отдавался на долгую “выучку” иностранному капиталу. Здесь воплощалась идея всё той же мировой революции, только вывернутая наизнанку (72). Как говорил С. Лозовский, платформа группы “рабочего индустриализма” пре­дусматривала насаждение в России крупного капиталистического производства с привлечением “капиталов из Англии и Америки” (73).

Идеи платформы “рабочего индустриализма” не были беспоч­венным позёрством. Шло формирование далеко не безобидной тенденции к абсурдной абсолютизации центрального управления. B жертву ему легко приносились судьбы наций и народов, классов и социальных групп, отдельных людей. Задачи рабочих объединений “индустриалисты” сводили к строгой регламентации “рабочей произ­водительности”, которая, в свою очередь, сделает неизбежным “нор­мирование рабочего отдыха, нормирование трудового темпа и всего производственного поведения пролетариата”. По мнению авторов платформы, централизованное нормирование в производственной жизни приведёт к формированию новой этики трудовых отношений (74). Люди, таким образом, мыслились винтиками, деталью в огром­ной, точно налаженной машине, превращавшей их в свой придаток, работающий точно и синхронно, по раз и навсегда заведённому по­рядку. Задачи организаций рабочего движения “индустриалисты” видели не в развитии творчества, инициативы, самостоятельности масс, а в подчинении их твёрдой дисциплине, определяемому в едином центре порядку, всевозможным нормам (75).

C критикой подобных оценок фабзавкомов и системы рабочего представительства в целом выступал в тот период центральный пе­чатный орган ЦС ФЗК “Новый путь”. Так, один из авторов этого журнала А. Кактин писал: “Самое понятие рабочего контроля, снача­ла весьма неясное, стало постепенно, с дальнейшим развитием рево­люции и обострением хозяйственной разрухи, конкретизироваться и раздиваться вширь и вглубь”. По его мнению, “при этом не полу- чится'тех ужасов, той анархии, которую нам постоянно пророчат... Отдельные случаи анархических проявлений... так и остаются отдель- нъши..”. “Работа, — продолжает Кактин, — вовсе не происходит, как утверждают скептики из рядов нашей мелкобуржуазной среды эконо­мистов, анархически, без плана, без руководства. Например, фабрич­но-заводские комитеты в этом отношении точно исполняют руковод­ства своих же высших выборных органов, районных и центральных советов фабрично-заводских комитетов, или, в вопросах труда, про­фессиональных союзов”. Кактин делает вывод: “Итак, сейчас мы со­вершенно иначе должны толковать понятие рабочего контроля. Теперь контрольные органы на местах — фабрично-заводские коми­теты — уже не являются в преобладающем числе предприятий прос­тыми наблюдателями за действиями предпринимателя или посыльны­ми его в различных учреждениях за топливом, сырьём и т. д., в то же время совершенно бесправные, не имеющие никакого значения во всех регулирующих учреждениях, теперь они являются ответственными, признаваемыми государственной властью фактическими руководите­лями дел предприятия” (76).

O широте дискуссий на предмет дальнейшей судьбы независи­мости рабочих организаций после победы Октября, постепенно вов­лёкших в себя и среднее звено чиновников государственного аппара­та, свидетельствует статья, подписанная Портянко, Ник. Шевнико- вым, Эссеном, Виноградовым, А. Покровским и Ф.М. Шаблинским. Сперва она появилась в “Газете Временного Рабочего и Крестьянско­го правительства”, а затем, из-за её важности, перепечатана в журнале “Рабочий контроль”.

B этой статье делалась попытка совместить демократические традиции 1917 г. с авторитарными тенденциями года 1918. “Рабочий контроль есть, — писалось в ней, — один из видов государственного контроля, а потому не может быть речи об одном из них, как об осо­бом установлении”. Авторы не просто считали, что рабочий контроль является лишь одной из форм контроля государственного, они видели в нём такую форму государственного контроля, без которой все дру­гие формы государственного контроля превращались в формальность.

Чувствуя возможную угрозу бюрократизации, они критически вспоминали о прежнем государственном регулировании. Возникнув ещё в 1864 г., оно, по мнению авторов статьи, превратилось в “тормоз живого дела”. И вот эта прежняя система госконтроля “который ме­сяц” парализована саботажем чиновничества, “а жизнь как бы не замечает этого: в дверях контроля не стоят толпы, не ищут разреше­ния вопросов, не взывают об открытии этих дверей”. Буржуазно­бюрократический контроль, таким образом, подытоживают авторы публикации, потерпел полное фиаско из-за своей оторванности от жизни.

B заключение они подчёркивают: “Мы сознаём важность госу­дарственного контроля, но нам не нужен такой выкормыш старого бюрократического строя”. По их мнению, выход из саботажа прежне­го чиновничества и неэффективности нынешнего нужно искать на путях реорганизации центральных учреждений, а с другой стороны — в опоре на рабочий контроль, причем, что особенно важно, “он дол­жен быть обобществлён и в него введено выборное начало” (77).

Сказанное выше позволяет сделать вывод, что доктринальные основы курса на поддержку рабочего контроля и самоуправления в Советской России были достаточно рыхлыми. Сам этот курс встре­чал немалое сопротивление среди различных группировок внутри победившего режима. Даже если не учитывать господствовавшие в тот период в мире тенденции этатизма, подобное положение дел внутри правящей партии делало реформы, проводимые в интересах самостоятельных объединений пролетариата, крайне неустойчивыми.

Жаркие словесные баталии в стане победителей отражали реальные противоречия в развитии рабочего представительства: как до, так и после Октября. Прежде считалось, что противоречия эти постепенно отходили на второй план. Ha первое место в сознании рабочих теперь выходили угроза возврата старого строя, трудности в экономике, голод. Само же развитие фабзавкомовского движения рисовалось как гладкое и поступательное: от рабочего контроля к элементам государ­ственного регулирования. Ha этом поприще рабочие комитеты де­мократично замещались новыми заводоуправлениями, большинство в которых оставалось за рабочими.

Октябрьская фаза русской революции представлялась, таким образом, как рубеж, за которым развитие фабзавкомов шло по со­вершенно иным законам. Писавшие с таких позиций авторы оказа­лись в плену большевистских победных реляций. Институционная бескризисность была важным элементом мифа о “красном Октябре”. Одной из причин его возникновения как раз и может считаться сла­бая, по сравнению с дооктябрьским временем, изученность реального положения дел в рабочем движении после на новом этапе революции. Ho действительно ли именно с конца 1917 г. в истории фабзавкомов начинается новый этап? Да и можно ли говорить, что с этого момента органы рабочего самоуправления поднимаются на новую, более вы­сокую ступень развития?

Непредвзятый взгляд на развитие фабзавкомов в первые месяцы после прихода большевиков к власти рисует совсем иную картину. Прежде всего, не чувствуется никакой черты, резко разделяющей дооктябрьское и послеоктябрьское строительство органов рабочего самоуправления, внутреннее развитие фабзавкомовского движения: в этот период его лицо определяли те же тенденции, что и непосред­ственно перед революцией.

Прежде всего, продолжается распространение движения за ра­бочее представительство на тех предприятиях, где прежде органы рабочего контроля и самоуправления не существовали. Фабзавкомы возникают на Крапивенском кожевенном заводе Тульской губернии, Тульской сельхозфабрике бр. Головиных и других предприятиях (78). Весьма показательно сообщение Костромского совета рабочего конт­роля Совету народных комиссаров, показывающее заинтересован­ность в поддержке этих процессов со стороны местных органов рево­люционной власти. B нём, в частности, говорилось: “Непосредственно по изданию декрета о рабочем контроле в Костроме совет профсоюзов с согласия Совета рабочих и крестьянских депутатов немедленно при­ступил к организации и практическому осуществлению контроля на .местах. B течение 1-2 недель был создан центральный орган — совет

рабочего контроля и на местах в каждом торговом, кооперативном и промышленном предприятии, во всех фабриках и заводах организо­ваны контрольные комиссии из рабочих и служащих... Co стороны предпринимателей сопротивление не предвидится” (79).

B целом темпы фабзавкомовского строительства этого времени нашли отражение в материалах промышленной и профессиональной переписи 1918 г. Из отраслей производства в первые месяцы после октября наиболее быстро органы рабочего самоуправления развива­лись в кожевенной промышленности. B ноябре 1917 г. — марте 1918 г. у кожевников возникло 207 фабзавкомов, в то время как на предприя­тиях металлургической и машиностроительной отраслей — только 167 фабзавкомов. C марта 1918 г. по август 1918 г. наибольшие темпы фабзавкомовского строительства наблюдались в пищевой промыш­ленности. Здесь за этот период возник 381 фабзавком. Высокие темпы фабзавкомовского строительства наблюдались в меховой, обувной, лесной, химической и некоторых других отраслях промышленности (80). Несмотря на то, что темпы фабзавкомовского строительства по сравнению с дооктябрьскими с ноября 1917 г. по март 1918 г. упали на 6-8 %, в это время в среднем образовывалось до 222, а в последую­щем — и до 227 фабрично-заводских комитетов в месяц.

B региональном плане наиболее быстрое развитие фабзавкомов наблюдается на севере России, в Центрально-Чернозёмном и Вятском районах. Ho в абсолютном выражении наибольшее количество вновь созданых фабзавкомов приходится на ЦПР: в ноябре — марте 1918 г. здесь их возникает 556, а в марте — августе 1918 г. — 401.

Если же говорить об общих итогах фабзавкомовского движе­ния, то его характеризуют следующие показатели: в Московской об­ласти уже к 1 марта 1918 г. из 326 обследованных предприятий только 7% не были охвачены органами рабочего самоуправления и контроля. B целом по России фабзавкомы функционировали на 84,6% обследо­ванных фабрик и заводов с числом работающих от 200 до 500 человек, контрольно-хозяйственные комиссии — на 62,4%; на предприятиях с числом работающих от 500 до 1 000 соответственные цифры были 88,3% и 75,8%; а на предприятиях с количеством рабочих от 1 000 до 5 000 — 92,3% и 83,4%.

Что же касается промышленных гигантов, где число рабочих превышало 5 тысяч, фабрично-заводские комитеты существовали везде. Наибольшее количество органов рабочего самоуправления действовало в текстильной промышленности — 843; пищевой про­мышленности — 735; машиностроительной и металлообрабатываю­щей промышленности — 662; кожевенной, меховой и обувной про­мышленности — 542; деревообделывающей — 422. Ha момент начала развернутой национализации в стране действовало 4398 фабрично- заводских комитетов и 2 371 контрольно-хозяйственная комиссия.

Из них 2412 фабзавкомов и 1604 комиссии действовали в Московс­ком промышленном районе (81).

Преемственность сохранялась и в направлениях деятельности фабрично-заводских комитетов. Здесь изменения общей политической ситуации в стране сказались с ещё большей задержкой, чем на процес­се возникновения органов рабочего контроля на новых предприятиях.

По-прежнему основной для фабзавкомов оставалась снабжен­ческая деятельность. Здесь происходившие в стране перемены часто не облегчали, а, наоборот, осложняли задачи, стоящие перед рабочим самоуправлением. Так, 18 марта 1918 г. завком Тульского патронного завода обсуждал постоянную нехватку топлива. Отмечалось, что если с нефтью, несмотря на “расстройство транспорта”, вопрос решить можно, то “что касается угля, то дело обстоит ещё хуже”, т. к. “граж­данская война окончательно подорвала доставку угля”. Ситуация усугубилась начавшейся на заводе конверсией.

Te же проблемы стояли и перед завкомом другого тульского ги­ганта — оружейного завода. Ha заседании 17 апреля 1918 г. заводской комитет рассматривает отчет своего представителя Осташева о его поездке в Саратов за нефтью. Посланная в Саратов прежняя делега­ция рабочих вернулась ни с чем — нефть, заготовленная для завода, оказалась реквизированной. Осташев настаивал на создании в Сара­тове специального представительства от завкома, чтобы контролиро­вать снабжение нефтью, что и было постановлено предпринять. 1 июля 1918 г. ЦЗК ТОЗ была обсуждена проблема острой нехватки стали. Было выяснено, что на Ижевском заводе имеется её излишек, после принятых мер угроза остановки была вновь снята (82).

Одним из главных вопрос о снабжении предприятий топливом стал на II майской конференции органов рабочего самоуправления Костромы. Ha ней факты недостатка сырья и примеры успешного решения фабзавкомами топливно-сырьевой проблемы подвергались всестороннему анализу и обсуждению (83). Обсуждалась снабженчес­кая деятельность на VI делегатском собрании фабзавкомов Иваново- Кинешемской области. Оно проходило с 25 по 27 августа 1918 г. и собрало 367 человек с правом решающего и 7 с правом совещатель­ного голоса. Центральным стал доклад председателя губсовнархоза

C. K. Климохина о состоянии дел с основным для области видом сырья — хлопком. Дело было настолько тяжелым, что докладчик предложил сконцентрировать усилия лишь на сохранении наиболее жизнеспо­собных предприятий, поскольку всё равно “спасти всю промышлен­ность невозможно” (84).

Фабзавкомам приходилось брать на себя заботу не только о снабжении сырьём, но и о его качестве. Так, на совещании завкома Московского металлического завода в последних числах ноября 1917 г. в докладе о “состоянии материалов на заводе” указывалось, что “тульский... чугун не соответствует... назначениям”. Было решено откомандировать в Тулу за качественным чугуном члена завкома Скачкова. Взял под свой контроль качество поступающего на фабри­ку сырья и фабком прядильного предприятия товарищества Ясюнинс­ких Иваново-Кинешемской области (85).

Под контролем рабочих комитетов оставалось также продо­вольственное снабжение. Рабочий комитет фабрики Севрюгова Ива­ново-Кинешемской области для обеспечения рабочих продуктами питания установил прямые контакты с крестьянством. Фабзавком Шуйско-Тезинской мануфактуры с той же целью принял решение об отпуске рабочих с предприятия на самостоятельную уборку хлебов. Решали продовольственный вопрос и фабзавкомы фабрик т-ва Полу- шина и других предприятий ЦПР (86).

Контроль над снабжением предприятий служил важной школой для рабочих в обучении руководству производством в целом. Рабочие комитеты в этом направлении могли выходить и на общие вопросы управления производством. Так, когда на заводе “Динамо” сложилась критическая ситуация и обеспечить завод топливом и сырьём в пол­ном объёме уже не представлялось возможным, завком предприятия решился на радикальные меры. Учитывая позицию рабочих завода и по согласованию с государственными организациями, фабзавком приступил к проработке мер по проведению производственной рекон­струкции. Шаг этот был достаточно ответственным, поскольку речь могла зайти о сокращении и даже о полном прекращении производ­ства (87).

Постепенное овладение навыками управления в условиях кри­зиса рыночных инфраструктур демонстрировал завком Московского металлического завода. Проверка, проведённая комиссией продажи, выявила на заводе излишек металла в 30 тыс. тонн. B то же время за­вод испытывал острый недостаток в финансах. 2 декабря 1917 г. воп­рос этот был вынесен на общее собрание рабочих. После обсуждения было поручено завкому реализовать имеющиеся излишки, “с наказом продать только пролетарским организациям”. Успехи в снабженчес­кой деятельности уже 7 числа того же месяца позволили завкому заво­да Гужона обратиться в Военно-революционный комитет Москвы с просьбой назначить на предприятие новое правление, в котором бы половину мест получили рабочие. Подобные факты красноречиво говорят о важности этой формы деятельности для становления орга­нов рабочего самоуправления (88).

Ещё одним важным участком деятельности фабзавкомов оставалась борьба за поддержание производства и производительнос­ти труда, как это было на Куваевской мануфактуре, фабрике Mopo- кина, где фабком ведал вопросами ремонта оборудования и перево­дом предприятия на выпуск новых тканей, на целом ряде других предприятий (89). C воззванием сохранить производство обратился к цеховым рабочим комитетам своего предприятия ЦЗК Тульского оружейного завода. B нём говорилось: “В интересах цеховых комите­тов, как рабочих организаций, первым по важности должен стоять воп­рос оставить предприятие работающим и ни в коем случае не допус­кать то или иное предприятие к закрытию. K тому же в Заводском Комитете имеется телеграмма, в которой ясно указано, что если про­изводительность на заводе поднята не будет, то Оружейный завод может быть закрыт” (90). Благодаря активной позиции фабзавкома на фабрике Каретникова к январю 1918 г. удалось не только сохранить производство, но и добиться его расширения. Старался “всеми силами и средствами поддержать и поставить на должную высоту” работу своего предприятия фабзавком фабрики А. Каретникова, о чём не без гордости им сообщалось в одном из писем в правительственные орга­ны. По признанию экспертов, деятельность фабзавкома фабрики дей­ствительно увеличила интенсивность труда и способствовала выжи­ванию предприятия (91).

Необходимость поддерживать производительность труда нап­рямую выводила фабзавкомы на проблему квалификации работаю­щих на предприятии. Ha августовском делегатском собрании ивано- во-вознесенских фабзавкомов было принято решение “провести разгрузку фабрик от пришлых элементов и зажиточного крестьян­ства”. Очистить предприятие от деревенских элементов, которые и так могут прокормиться на земле, было решено на Тульском патронном заводе. Под руководством союза металлистов вёл работу по “разгруз­ке” завком Тульского оружейного завода. B декабре 1917 г. эти меры были закреплены в решениях Тульского совета ФЗК, предпринимав­шего все возможные меры, чтобы не допустить чрезмерной безрабо­тицы и голода. B его рекомендациях предприятиям города было так и записано: “уволить крестьян, которые могут жить за счет земли”, а заодно и “торговцев, поступивших на завод во время войны” (92).

Бедственное состояние фабрик и заводов заставляло ФЗК нала­живать деятельность по.поддержанию чистоты, порядка и гигиени­ческих норм на рабочих местах. Ha шуйской фабрике Посылина рабочие постоянно болели из-за разбитых окон. Им пришлось обра­титься в фабком. Их ходатайство было рассмотрено 7 ноября 1917 г. Комитет постановил удовлетворить претензии рабочих и мастеровых и довести до администрации, “чтобы она постаралась распорядиться вставить окна в заводских рамах в кратчайший срок, иначе невоз­можно работать, ибо страшный холод и сквозняк”. Ha Тульском ору­жейном заводе 6 августа разбиралась другая проблема — рабочие одного из цехов жаловались, что пропало освещение, а электромонтер не исправляет провод и работу приходится заканчивать преждевре­менно (93).

B поле деятельности фабзавкомов оставалась не только произ­водственная, но и бытовая сторона жизни рабочих. 06 этом в преж­ние годы писалось вскользь, поскольку на первом месте среди причин, подталкивающих фабзавкомы к этому, было то же бедственное поло­жение рабочих, что и до Октября.

Более того, после революции материальное положение рабочих продолжало ухудшаться. По свидетельствам, собранным Д. Далиным, заработная плата к середине 1918 г. “стояла довольно низко”. Для ЦПР ситуация усложнялась ещё и тем, что расценки здесь разнились не только в зависимости от отрасли, но и города, в котором находи­лось конкретное предприятие, что в ряде случаев вызывало конкурен­цию между самими рабочими. Выше всего расценки были в Москве — более 15 рублей в день, а уже в Московской губернии расценки сос­тавляли всего 11 рублей 73 копейки. Наиболее плохо труд оплачивал­ся в Калужской и Владимирской губерниях — соответственно 9 руб. 76 коп. и 9 руб. 59 коп. Как отмечалось в циркулярном письме союза металлистов Тулы всем заводским и расценочным комиссиям, “ввиду непрекращающегося обесценивания денег и продолжающегося вырас­тания цен на предметы первой необходимости реальная заработная плата отстаёт от с каждым днем возрастающих цен”. Голод стал пос­тоянной угрозой для рабочих, особенно дпя рабочих ЦПР, где пот­ребление в пище калорий на одного взрослого члена рабочей семьи в дневном рационе в марте — апреле 1918 г. была ниже на 1 571 кало­рию, чем у рабочих чернозёмных губерний (94).

B силу этих причин на Тульском оружейном заводе, Иваново- Вознесенской ткацкой мануфактуре, а также на некоторых других предприятиях региона на первом месте оставалось регулирование фабзавкомами заработной платы (95). Ha Судаковском заводе фаб­ком добивался одинаковых со всеми рабочими прав оплаты труда для бондарей, а также замены должностей, временно занимаемых воен­нопленными, русскими рабочими для сокращения безработицы в металлопромышленном крае. Фабричные комитеты ряда тульских предприятий решали вопросы оплаты надомного труда. Te же вопро­сы рассматривали и координирующие структуры фабзавкомовского движения этих и прочих промышленных городов ЦПР (96).

Среди прочих вопросов социально-бытового характера фабзав­комы продолжали заниматься больничным обеспечением рабочих, как это было на Тульском оружейном заводе. B их ведении находи­лись социальное страхование и социальное призрение. Фабзавкомы обеспечивали рабочих жильём. C целью поддержать своих рабочих продолжали вмешиваться фабзавкомы и в регулирование рынка тру­да, что видно по активности в этой области рабочего комитета пат­ронного завода Тулы, льноткацкой фабрики А.И. Сорокина в Ивано­во-Вознесенске и некоторых других предприятий (97).

Рассматривали фабзавкомы и вопросы культуры и досуга рабо­чих. Эта сторона их деятельности также не получила в прошлой исто­риографии достаточного внимания. Очевидно, историки сознательно согласились пожертвовать достаточно важным направлением в осве­щении проблемы “культурной революции”, чтобы не давать повода для реанимации симпатий в научной среде к идеям A.A. Богданова о “пролетарской культуре”. Хотя, конечно, прямые связи между бог- дановскими идеями, пропагандой его учеников и деятельностью орга­нов рабочего представительства предположить сложно (98), но то внимание, которое фабзавкомы отводили культурно-просвети­тельской деятельности, свидетельствует, что рабочие вовсе не были классом, не способным к самобытной и самостоятельной культурной деятельности.

Регулярно проблемы просвещения и досуга рабочих обсужда­лись фабзавкомом Судаковского завода. Первостепенное значение культурно-просветительской работе придавал завком завода Гужона. Курировал органы образования при предприятии рабочий комитет Тульского сахарорафинадного завода, обратившийся к Главсахару с ходатайством о покупке учебников за счет культурно-просвети­тельской комиссии и ассигновании на эти цели 7000 рублей. Часто фабзавкомы организовывали курсы, лекции и другие подобные ме­роприятия собственными силами. Так, культурно-просветительская комиссия Судаковского завода обратилась к рабочим предприятия с просьбой оповестить всех “неграмотных рабочих” об открытии спе­циальных курсов. Ha занятия могли ходить как работающие на заво­де, так и члены их семей (99).

Ещё меньше, в плане объективности историков, повезло такому аспекту культурной деятельности фабзавкомов, как взаимоотношения с церковью. Вместе с тем, учитывая настроения рабочих, тактика фаб­завкомов здесь разительно отличалась от воинственной позиции ре­волюционной власти в Москве. B этом смысле показательна уравно­вешенность, с которой подошёл к этому вопросу завком оружейного завода Тулы. Им была заслушана письменная просьба протоиерея Кутепова собрать процентные отчисления на нужды собора. Так как, no утверждению протоиерея, большинство молящихся в соборе со­ставляли рабочие завода, он видел целесообразным прямое финанси­рование собора со стороны рабочих организаций и дирекции.

Обсудив ходатайство, завком постановил: “Ввиду отделения церкви от государства и возложения обязанности содержания причтов и храмов на коллективы прихожан на основаниях добровольных отчислений, признать для заводского комитета невозможным предла­гать рабочим завода делать процентные отчисления на нужды Успен­ского собора и предложить причту Успенского собора непосредствен­но обратиться со своей просьбой к посещающим собор”. Некоторое время спустя, когда вопрос о причте обсуждался в связи с приказом о расформировании военного духовенства, дело приняло иной обо­рот. Отметив, что “церковь завода самая древняя в Туле, основана в 1649 году и представляет собой памятник старины”, а также то, что причт работает не только в самой церкви, но “и непосредственно в мастерских”, решено было “выделить ему оплату как всякому слу­жащему” (100).

Как мы видели выше, одной из наиболее важных особенностей дооктябрьского фабзавкомовского движения была сильная объедини­тельная тенденция внутри него. Отмечая, что Октябрь не стал време­нем коренного перелома внутри движения за рабочее самоуправление на производстве, можно сказать это и о процессе интеграции фабзав­комов. B первые месяцы после Октября продолжали действовать ста­рые и возникать новые структуры, укреплявшие единую общенацио­нальную систему органов рабочего представительства.

Прежде всего это относится к региональным центрам фабзав­комовского движения. Об их деятельности можно судить на примере Губернского Совета ФЗК Тулы, работавшего в контакте с экономи­ческим отделом Московского промышленного района и Централь­ным Всероссийским экономическим отделом. При ГС ФЗК было образовано три отдела: статистический, контрольный и по демобили­зации. B частности, статистическим отделом было подготовлено под­робное анкетирование предприятий губернии по 41 вопросу (101). ТГС ФЗК занимался очень широким кругом проблем. Так, на одном из Общих собраний Совета, проходившем совместно с представите­лями от земства и союза крестьянских товариществ рассматривался вопрос регуляции рынка сельхозмашин. Выступавший на собрании с докладом по этому вопросу Лебединский, подробно проанализировал спрос и цены на эту продукцию, их динамику и причины колебаний рыночной конъюнктуры. Занимался Совет фабзавкомов вопросами предотвращения безработицы, улучшения социально-бытового поло­жения рабочих, культурно-просветительской деятельностью (102). O действенности принимаемых ТГС ФЗК мер можно судить на основе доклада члена совета ФЗК Кислякова, который на совместном засе­дании ТГС ФЗК от 31 декабря 1917 г. сообщал о ликвидации кризиса на Тульском железопрокатном заводе. Из-за отказа заказчиков выку­пать продукцию завода на нём скопились огромные залежи кровель­ного железа. B то же время на скобяных фабриках города, наоборот, из-за нехватки металла возникла реальная угроза закрытия. B резуль­тате посредничества Совета ФЗК ситуация и на Тульском железопро­катном заводе, и на скобяных фабриках была урегулирована (103).

Аналогичной деятельностью занимались Центральные Советы ФЗК Иваново-Вознесенска и Объединенное бюро ФЗК Шуи. B част­ности, ОБ ФЗК Шуи организовывало снабжение предприятий продуктами питания, причём не отказываясь от сотрудничества по этому вопросу с Шуйским обществом фабрикантов и заводчиков, о чём сохранились документы в фондах последнего (104).

Важную роль в развитии фабзавкомовского движения выпол­няла центральная фабзавкомовская печать. Прежде всего это касается журналов “Новый путь” и “Рабочий контроль”, подробно освещав­ших вопросы местного самоуправления и рабочего контроля.

Испытывая постоянный голод в информации с мест, журналы обращались с призывом к своим потенциальным читателям: “Каждый рабочий, борющийся за рабочий контроль, должен сотрудничать в “Новом пути”. Пишите, товарищи, не стесняйтесь формой и изложе­нием”. Как представляется, призывы эти особого успеха не имели (вероятно, из-за незначительности тиражей) — на страницах как од­ного, так и другого журнала письма рабочих практически не появля­лись, зато на страницах журналов публиковалась полезная для акти- вистов-фабзавкомовцев информация: постановления правительства, Советов народного хозяйства, декреты, образцы уставов. Значитель­ное место на их страницах занимали материалы Ю. Ларина, E. Ру­бина, Б. Фрумкина, И. Кана, Г. Торчинского и др. Главное, что объе­диняло все эти материалы, это адресат, которому они предназнача­лись, — низовые органы рабочего самоуправления, фабзавкомы. B одном из номеров “Нового пути” по этому поводу так и говори­лось: “Каждый фабрично-заводской комитет и каждый районный Совет должен быть подписчиком своего журнала” (105).

Редакции журналов были также тем местом, куда каждый рабо­чий, каждый член фабзавкома мог прийти и обратиться со своими заботами и получить методическую литературу и помощь специалис­тов. Объявления об этом печатались на страницах этих журналов.

Свою роль в этот период сыграл и образованный в самый канун Октябрьской революции Всероссийский Центральный совет фабрич­но-заводских комитетов. Большая заслуга принадлежит ему в подго­товке целого ряда декретов и постановлений Советской власти, в час­тности Декрета ВЦИК и CHK об учреждении BCHX. ВЦС ФЗК фактически явился инициатором сбора документов по истории рабо­чего контроля и рабочего самоуправления в период революции. Од­нако координирующая деятельность Центрального совета фабзавко­мов так и не стала важным фактором развития фабзавкомовского движения. После решения о его расформировании часть аппарата ЦС ФЗК переходит в Северный Совнархоз, часть в московские ведомства, часть распыляется по низовым структурам фабзавкомов, совнархозов, Советов и профсоюзов. B 1918 г. после консультаций и предваритель­ного совместного обсуждения, на котором присутствовали представи­тели ВЦСПС, ЦС ФЗК и президиума VI петроградской конференции ФЗК, было разослано Циркулярное письмо ВЦСПС, в котором отме­чалось, что, “согласно намеченным принципам”, все функции, выпол­няемые Центральным советом ФЗК, передаются соответствующим производственным объединениям, центром же фабзавкомов, согласно этому циркуляру, становился сам ВЦСПС (106).

Постепенно, однако, под воздействием внешних условий начи­нает меняться и лицо фабзавкомовского движения. Характерной осо­бенностью фабзавкомовского строительства послереволюционного времени, важность которой трудно переоценить, было смещение ос­новного вектора развития фабзавкомовского движения: если прежде оно развивалось среди наиболее передовых групп пролетариата, то теперь фабзавкомы возникают в основном на мелких предприятиях с числом рабочих до 50 человек. C ноября 1917 г. по март 1918 г. на них возникл 521 фабрично-заводской комитет, или 31,9%. B последу­ющий же период их количество увеличилось ещё на 674 фабзавкома, или на 41,3%. Такими же темпами на мелких предприятиях шло обра­зование специальных органов рабочего контроля. Из общего количе­ства фабзавкомов, известных по переписи 1918r., треть действовала именно на предприятиях с числом работающих до 50 человек.

Ha крупных предприятиях картина была прямо противополож­ной. Здесь темпы образования новых фабзавкомов резко падают. Так, согласно опять же промышленной переписи 1918r., на индустриаль­ных гигантах с числом рабочих свыше 5000 человек к окончанию первого года “диктатуры пролетариата” действовало 23 фабзавкома и

22 контрольные комиссии. B первые месяцы после Октября из этого числа было образовано только 3 новых фабрично-заводских комитета и 13 контрольных комиссий. После же марта на крупных предприяти­ях фабзавкомы вообще больше не образовывались, а контрольных комиссий возникает всего две. Таким образом, хотя перепись не охва­тила всех заводов и фабрик Европейской России, очевидно, что коли­чественный ресурс органов рабочего самоуправления на предприятиях этого типа бьиі исчерпан.

Ha заводах с числом рабочих от 1 000 до 5 000 до стопроцентно­го охвата органами рабочего самоуправления было ещё далеко, но и там темпы фабзавкомовского строительства после Октября начи­нают падать. B ноябре 1917 г. — марте 1918 г. на них возникло только

23 фабзавкома (10,6% от общего количества), а с марта по август — 10 (4,6%).

Более высокие, чем на промышленных гигантах, но по сравне­нию с мелкими промышленными заведениями также весьма незначи­тельные темпы образования органов рабочего самоуправления уста­новились на средних предприятиях с числом рабочих от 200 до 500 человек. B ноябре 1917 г. — марте 1918 г. на них организованно 78 фабзавкомов, или 15,3%, а по август 1918 г. всего 62 фабзавкома (12,1%). Аналогично дело обстояло на предприятиях, где численность рабочих колебалась от 500 до 1000 человек. Здесь из 227 существо­вавших на них фабзавкомов с ноября 1917 г. по март 1918 г. было создано всего 19 комитетов, или 8,4% и ещё меньше — 14 комитетов (6,1%) с марта по август 1918 г. (107).

Само по себе это, конечно, ещё не говорило о том, что фабзав­комовское движение исчерпало себя. Общий его рост продолжается, а весной 1918 г. даже увеличился на 2% в месяц по сравнению с осенью 1917 г. и зимой 1917—1918 гг. Ho если посмотреть на развитие ФЗК не только с количественной точки зрения, HO и с точки зрения изменений организационной структуры и овладения им новыми формами дея­тельности, то противоречивость развития фабзавкомовского строи­тельства после Октября станет ещё очевидней.

Об этой стороне развития фабзавкомовского движения можно судить по ряду дополняющих друг друга источников. Эти источники могут быть объединены и сгруппированы в две коррелирующие меж­ду собой базы данных.

Во-первых, это факты осуществления в послеоктябрьский пери­од рабочего самоуправления на конкретных предприятиях. Помимо приведённых выше, нами было проанализировано ещё около 80 фак­тов, упоминаемых в литературе, и около 340 по архивным источни­кам. Эти данные охватывают примерно 110 заводов и фабрик ЦПР, или около 2% от общего количества находящихся в нем предприятий, исследованных во время переписи 1918 г., и около 5% от тех из них, на которых к концу изучаемого периода действовали фабзавкомы. Реп­резентативно выборка так же соответствует общим показателям по промышленным заведениям ЦПР: около 50% рассматриваемых фак­тов рабочего самоуправления и контроля приходятся на мелкие пред­приятия, около четверти — на предприятия с количеством рабочих до 500 человек. Ряд случаев рабочего вмешательства в управление произ­водством отмечен в этом периоде для таких гигантов, как “Динамо”, Московский металлический завод, Ликинская мануфактура и др. B основном речь идето заводах и фабриках, расположенных в Москве, Иваново-Вознесенске, Туле, Шуе, Кинешме, а также Нижнем Новго­роде, Сормове, Рязани, Ярославле, Смоленске, Владимире, Покрове, Кулебаках, Вичуге, Костроме, Юрьеве-Подольске, Тейкове, Коврове, Тынцове, Калуге, Коломне, Выске, Кохме, Подольске, Богородске, Рыбинске, Серпухове, Твери, Орехово-Зуеве, Раменском, на станции Химки.

Анализ этого материала показывает, что наиболее частыми, до 45%, были случаи рабочего самоуправления, связанные со снабжением предприятий, затем шла культурно-просветительская деятельность — 15% случаев. Ha одном из последних мест (3%) факты финансового контроля. Случаев переориентации производства — 2% от общего числа проявлений рабочего самоуправления, участия же в конверсии — 8%. B найме и увольнении — 6%. Около 90% фактов проявления рабочего самоуправления приходится на частные предприятия, 2% — на предприятия с невыявленной формой собственности, на государ­ственные — 8%. B 80% управленческие и хозяйственные решения при­нимались без взаимодействия с государственными органами. Из них около четверти — фабзавкомами совместно с профсоюзами и другими рабочими организациями.

Во-вторых, важное значение имеют те немногие материалы, которые показывают картину качественного состояния фабзавкомов­ского движения не только на отдельных предприятиях, HO и в целом. Так, по данным промышленной и профессиональной переписи, даже там, где фабзавкомы существовали, они далеко не всегда участвовали в управлении производством, ограничиваясь, как и в первые месяцы после Февраля, пассивным контролем. Ha предприятиях с числом рабочих до 50 человек этот показатель составлял примерно 60% для фабзавкомов и около 55% для контрольных органов. Ha предприяти­ях с числом рабочих до 1000 человек этот показатель колебался от 62% до 76,6% для ФЗК и от 57% до 74% для специальных контрольных комиссий. Только лишь на крупных предприятиях эти показатели были близки или составляли 100% (108).

Важным источником, позволяющим судить о качественной сто­роне фабзавкомовского строительства в послеоктябрьский период, является доклад Леймана о положении промышленности Москвы, прочитанный им на Московской конференции фабзавкомов и опуб­ликованный журналом “Рабочий путь” (109). Базой для доклада было проведённое Отделом Районов C.P. и С.Д. очередное анкетирование московских промышленных заведений и учреждений. Материалы ан­кетирования не были полными, но их можно считать достаточно представительными, т. к. охвачены были все районы. Ответы были даны на 600 предприятиях с общим количеством работающих 150 тыс. человек. Наиболее полная информация была собрана по Городскому, Сокольническому, Бутырскому и Пресненскому районам. Наиболее неорганизованно анкетирование прошло в Замоскворечье.

Ha вопрос анкеты “Существует ли заводской комитет?” в 88% случаев ответ был положительный, в 12% — отрицательный. Следует, однако, отдавать себе отчет в том, что эти данные в целом должны были изначально оказаться завышенными, т..к. реально обследование могло проводиться только там, где существовали сильные рабочие организации.

B этом смысле показательно, что наиболее высокое развитие фабзавкомов было зафиксировано в Рогожском, Симоновском и Ле­фортовском районах. B то же время в таких пролетарских районах города, как в Пресненском и Городском, показатели были значитель­но ниже. Понятно, что это объясняется не отставанием там темпов фабзавкомовского строительства, а более полной, следовательно, бо­лее объективной информацией.

Доклад Леймана подтверждает и сделанный выше вывод, что теперь фабзавкомовское движение развивалось в основном за счет мелких предприятий: прачечных, хлебопекарен, обувных мастерских и пр., т. к. на многих из них фабзавкомов прежде не существовало.

B период со времени предшествующего анкетирования в разви­тии фабзавкомов наметилась тенденция разрыва между рабочими и служащими при образовании органов заводского самоуправления, а также в характере выдвигаемых ими требований. Доля объединён­ных комитетов сократилась с 45% до 29%. Комитеты служащих всё откровенней отказывались от сотрудничества с рабочими комитетами по вопросу о контроле. “Они признают государственный контроль и не работают над широким кругом задач, выдвинутых заводскими коми­тетами”, — подчёркивалось в докладе. Кроме того, “только 28% из них разделяют борьбу рабочего класса за полный отказ от собственно­сти”, т. e. в отличие от рабочих, выступающих за переход к социалис­тическим формам хозяйствования на базе трудовой демократии, слу­жащие выступали за частную собственность в области экономики и за государственное вмешательство в жизнедеятельность предприятий в сфере управления.

Материалы анкетирования позволяют также судить и о формах рабочего контроля в послеоктябрьский период. Они, в частности, рисуют следующую картину функциональной направленности дея­тельности фабзавкомов и соответствующую им организационную структуру. Различного рода специализированные комиссии существо­вали на 60% предприятий. B основном это продовольственные, куль­турно-просветительские и религиозные, реже — конфликтные, расце­ночные, технические, театральные, столовые комиссии. B докладе подчеркивалось, что при правительстве Керенского деятельность ко­миссий носила более поверхностный и несамостоятельный характер, выборы в них часто были пустой формальностью. Однако на вопрос о существовании контрольно-хозяйственных комиссий положитель­ный ответ дали лишь на 48% предприятий, что примерно соответству­ет данным, полученным нами в результате анализа фактов рабочего самоуправления на предприятиях других городов ЦПР, а также дан­ным, приводимым Дробижевым в целом по России на материалах промышленной переписи.

По данным анкеты, рабочий контроль реально осуществлялся лишь на 73% предприятий, причём без учета его глубины, направлен­ности и эффективности. Причём 27% фабзавкомов для установления рабочего контроля вообще ничего не предпринимали.

B докладе отмечалось, что там, где рабочий контроль всё же существовал, больше всего фабзавкомами было сделано в плане учёта и снабжения сырьём и топливом: анкета отмечает факты контроля над положением дел с сырьём на 32% обследованных предприятий и ещё на 27% факты контроля над положением дел с топливом. При этом на 30% предприятий фабзавкомы не только контролировали, но и уча­ствовали в снабженческой деятельности, что почти полностью совпа­дает с результатами, полученными нами. Ha 23% московских предп­риятий ФЗК принимали участие в контроле за заключением заказов.

Из-за “недостатка сведущих лиц” в докладе отмечалось слабое развитие финансового контроля. Предпринятые же попытки привлечь банковских служащих (“товарищей из банков”) к рабочему контролю на предприятиях пока, по свидетельству докладчика, реального ре­зультата не давали. Тем не менее им был назван очень, на наш взгляд, высокий процент предприятий, на которых финансовый контроль получил развитие, — 18%, что, по нашему мнению объясняется рас­ширенным толкованием понятия “финансовый контроль”. B частно­сти, в докладе никак не отражена такая хорошо известная по другим источникам форма деятельности фабзавкомов, как контроль над уровнем зарплаты, выплатой отпускных, пособий и т. п., что позволя­ет предполагать, что эти, а вероятно, и некоторые иные формы дея­тельности фабзавкомов учитывали по статье “финансового контро­ля”. Ho даже если это не так, то названная в докладе планка развития финансового контроля позволила самому Лейману утверждать, что финансовый контроль развит “слабее всего”.

И ещё один характерный штрих — на вопрос, приступали ли органы рабочего контроля к изменениям в ходе производства предп­риятий, получен ответ: приступали в 9%, не приступали в 91%. Всё это предопределило и общие результаты деятельности фабзавкомов. Нес­мотря на такое широкое распространение фабричных и заводских комитетов, контрольных комиссий и других органов рабочего само­управления, им так и не удалось приостановить надвигающийся эко­номический кризис. По данным анкеты, производство сократилось на 51% обследованных предприятий, и сокращение это продолжалось. Если до Октября объём сокращения производства колебался вокруг цифры в 45%, то теперь эта цифра увеличилась почти на 10%. Ha ряде предприятий сокращение производства достигало 27%, а то и 40%.

И тем не менее трудно не согласиться с основным выводом Леймана, что основными органами рабочего самоуправления непосред­ственно на предприятиях, несмотря ни на что, оставались именно фаб­завкомы. Так, на вопрос об участии в работе контрольных органов представителей от профсоюзов получен следующий ответ: в 93% пред­ставители не присланы, участвуют лишь в 7% предприятий. “Профес­сиональные союзы не провели достаточно быстро организационную связь с комитетами заводов”,' — отмечалось на конференции фабзав­комов по этому вопросу (110).

Сведения по Москве перекликаются с аналогичными данными по другим губерниям ЦПР. Так, большинство фабзавкомов текстиль­ной промышленности Ярославля, если судить по их отчётам на I рай­онной конференции в августе 1918 г., в основном занимались пробле­мой сырья, затем шли организация ремонта оборудования, участие в найме и увольнении рабочих и т. п. (111) Такая же ситуация просле­живалась в деятельности фабзавкомов и на предприятиях других от­раслей промышленности этой губернии (112). /

Таким образом, мы видим, что, несмотря на рост количества органов рабочего самоуправления на производстве, налицО усиление стагнационных явлений внутри движения за рабочее представитель­ство. Проявилось это не только в том, что содержание этогіо движения начинают определять периферийные, социально мало Мобильные отряды рабочего класса, приступившие к самоорганизацйи только в условиях, когда на утверждение рабочего контроля раббтала вся мощь нового государства. Происходит также консервация ф^рм дея­тельности фабзавкомов. C одной стороны, вроде бы приданйе орга­нам рабочего самоуправления официального статуса требоЬало от них перехода к более сложным формам организации производства. Ho с другой стороны, инерция прошлых месяцев и вновь возникаю­щие трудности не давали возможности фабзавкомам перейти на новую, более высокую ступень организации рабочего представитель­ства. (Примечателен в этом отношении пример с участием фабзавко­мов в конверсии промышленности. Это новое для органов рабочего представительства приложение усилий, казалось бы, открывало перед ними широкие возможности саморазвития. И действительно, если бы не фабзавкомы, конверсию провести бы не удалось. Ho на практике деятельность рабочих комитетов по переводу предприятий rta мирные рельсы свелась к все той же снабженческой, контрольной и другим первичным формам деятельности, давно практиковавшимся ими. B принципе то же самое можно сказать и по задачам, ставшим перед заводскими и фабричными комитетами по проведению национализа­ции.)

B этом смысле принципиально важной можно назвать домини­рующую тенденцию развития фабзавкомов: как мы можем судить по тому, на что в основном были направлены их усилия, эволюция их шла в сторону органов экономического самоуправления, а не низовых органов административного управления. Фабзавкомы всё отчетливее проявляли себя хозяйственными организациями, что резко контрас­тировало с попытками придать им статус низовых звеньев государ­ственного управления.

B силу этого начинает тормозиться и процесс организационной перестройки органов рабочего самоуправления. Структурно фабзав­комы остаются на уровне предоктябрьского развития. Некоторый же

рост в их структуре числа контрольно-хозяйственных, культурно-про­светительских, социально-бытовых и прочих комиссий был вызван не столько экономической целесообразностью, сколько привнесёнными факторами, среди которых важнейший — влияние нормотворческой деятельности центральных органов рабочего самоуправления, дирек­тивно пытавшихся распространить передовой опыт на все фабзавко­мы. B частности, контрольные комиссии в качестве единственных органов, которьт разрешалось осуществление функций рабочего конт­роля, провозглашались в специальной инструкции Экономического отдела Моссовета от 25 ноября 1917 г., призывы к их созданию звуча­ли в “Руководстве по рабочему контролю” от 6 января 1918 г. ЦС ФЗК, Циркулярном письме “Всем фабрично-заводским комитетам металлообрабатывающей промышленности в г. Москве и окрестнос­тях” Контрольно-производственной комиссии профсоюза металлис­тов (113) и др.

Наконец, мы видели, что фабзавкомы, помимо того, что они были органами самоуправления, носили на себе элементы революци­онных организаций. После Октября потребность в этой их функции в значительной мере отпадает. Снижается и степень чрезвычайности ситуации, явившейся в прошлом одним из компонентов, способство­вавших фабзавкомовскому строительству. Хотя и после Октября ос­таётся потребность отстаивать свои права перед предпринимателями, теперь эта функция всё больше переходит от фабзавкомов к госу­дарству.

Что же касается интеграционных процессов, то здесь мы также не видим каких-либо существенных положительных достижений. На­оборот, хотя объединительные тенденции сохранялись, теперь они несколько ослабевали в связи с появлением совнархозов, а так же пре­дусмотренных Постановлением от 14 декабря 1917 г. Советов рабоче­го контроля (114).

Понятно, что сами по себе эти противоречия не несли прямой угрозы самостоятельности органам производственной демократии, каковыми являлись фабзавкомы. Ho они могли существенно сказаться на способности фабзавкомов к сопротивлению неблагоприятным внешним воздействиям в случае их неожиданного нарастания.

МЕТАМОРФОЗЫ ГОСУДАРСТВЕННОГО КУРСА

Государственная политика большевиков в области взаимоотношений с независимыми рабочими объединениями, как мы видели, не в пос­леднюю очередь определялась соотношением сил между различными группировками в партии, часто совершенно по-разному подходив­шими к будущему независимых рабочих организаций. Поскольку соотношение сил в партийном руководстве постоянно колебалось, политика революционного режима в области рабочего законодатель­ства была неровной и противоречивой. Противоречивость эта успела проявиться уже в ходе подготовки первого и самого важного законо­дательного акта Советского государства в этой сфере — закона о ра­бочем контроле.

История его принятия достаточно запутанна. B своём первом публичном выступлении после переворота, провозгласив победу ре­волюции, в качестве одной из её важнейших задач Ленин назвал уч­реждение подлинного рабочего управления. Планировалось, что наряду с декретами о Земле и Мире на II Всероссийском съезде Советов будет принят и декрет о рабочем контроле. Несколькими днями раньше ЦК РСДРП(б) дал специальное поручение Милютину подготовить соот­ветствующий проект. Однако, в отличие от декретов о Земле и Мире, санкционированных в первый же день революции съездом Советов как высшим органом власти нового государства (что придавало им более высокий статус и авторитет) (115), закон о рабочем контроле оказался принят со значительной отсрочкой только 14 ноября 1917 г. И при этом — не в форме декрета, а в форме Положения ВЦИК и CHK. Понятно, что объяснить это можно только трениями, возник­шими в большевистском руководстве. B результате уже вскоре после завершения съезда Советов разгорелась одна из наиболее принципи­альных и важных за всю историю большевистской партии внутрипар­тийная дискуссия (116).

Как писал впоследствии Г.В. Ципирович, дискуссия эта велась в основном с двух полюсов: между теми, кто считал необходимым переход от “стихийного контроля к государственному”, и более уме­ренной ленинской позицией, предусматривавшей только один путь преобразований, “чтобы рабочие сами выработали снизу новые осно­вы экономических условий”. По свидетельству современников, ленин­ские возражения Ципировичу сводились к тому, что рабочий конт­роль нужно не сворачивать, а развёртывать, пустить в ход силу инициативы масс (117).

Началом дискуссии можно считать появление примерно 26 — 27 октября 1917 г. написанного Лениным проекта будущего закона. Учи­тывая изложенную в нём позицию, а также позицию, в дальнейшем занятую Милютиным, можно полагать, что причиной, по которой закон о рабочем контроле не был принят на II съезде Советов, яви­лись противоречия между ленинской и милютинской трактовкой это­го вопроса.

При оценке ленинского проекта в основном анализируются его положения, позже вошедшие в основной текст Положения от 14 нояб­ря: о безусловном предоставлении рабочим всех документов о состоя­нии производства, финансов, сырья, а также пункт, делавший решения выборных представителей рабочих и служащих обязательными для владельцев предприятий, что придавало решениям и деятельности рабочих органов государственно-обязательный характер (118). Одна­ко гораздо больший интерес, на наш взгляд, представляет одно поло­жение, исчезнувшее в ходе дискуссии из проекта и которое, войди OHO в закон, могло сыграть важную роль в дальнейшем развитии рабочего самоуправления.

Речь идёт о § 8 проекта, который предусматривал, что “более подробные правила” деятельности органов рабочего контроля “будут устанавливаться местньши Советами рабочих депутатов и конферен­циями фабрично-заводских комитетов, а равно комитетов служащих на общих собраниях их представителей”. Реально заменившими его § 12 и § 13 декрета предусматривалось, что не местные Советы, а “Всероссийский совет рабочего контроля вырабатывает общие пла­ны рабочего контроля, инструкции, издаёт обязательные постановле­ния, регулирует взаимоотношения районных советов рабочего конт­роля и служит высшей инстанцией для всех дел, связанных с рабочим контролем... Всероссийский совет рабочего контроля согласует дея­тельность органов рабочего контроля со всеми другими учреждения­ми, ведающими делом организации народного хозяйства”.

Низовые советы, как мы видели выше, были действительньши центрами фабзавкомовского движения. Что же касается созданного Положением от 14 ноября 1917 г. Всероссийского совета рабочего контроля, то, согласно свидетельствам Рязанова, он не сумел собрать­ся и одного раза (119). Ha самом деле, конечно, это было не так. Сог­ласно имеющимся документам, BCPK собирался как минимум два раза.

Кроме выборов временного бюро совета, обсуждались вопросы о ближайших задачах органов рабочего контроля и об издании инст­рукции о рабочем контроле (120). Однако сама инструкция была вы­работана не BCPK, а выделенной им комиссией (121). Таким образом, результаты деятельности Всероссийского совета рабочего контроля были столь ничтожными, что даже не все активисты-профсоюзники знали о ней что-либо конкретное.

Кроме этого в § 1 ленинского проекта закреплялась норма, по которой рабочий контроль вводился на всех предприятиях, с числом рабочих от 5 человек или с оборотом не менее 10000 руб. (122), а сог­ласно § 2 закреплялось право органов рабочего самоуправления определять свой состав самостоятельно. Предусматривалась и воз­можность контроля непосредственного, минующего организации кон­троля, чего в Положении от 14 ноября уже не было. B совокупности эти положения демонстрируют суть ленинского отношения к рабоче­му самоуправлению после победы революции: это государственно­пролетарское регулирование, опирающееся на местную инициативу и на уже сложившиеся низовые структуры.

B ходе же развернувшейся дискуссии все эти его определяющие положения были искажены либо вовсе отброшены, и в результате получилось так, что те, кто на словах превозносили рабочий контроль и рабочее самоуправление, на самом деле душили их мелочной регламентацией и пытались искусственно подчинить центральным контролирующим органам. По сути, Ленин вёл полемику с теми, кто пытался, по выражению Э. Карра, весьма искусно обезвредить и упо­рядочить рабочий контроль, превратив его в широкомасштабное цен­трализованное учреждение (123).

Характерно, что в дискуссии не правительственный орган, а Центральный совет ФЗК предлагал свой проект декрета, в котором и вопрос о рабочем контроле на предприятиях, и вопрос о законода­тельном закреплении прав фабзавкомов обходились молчанием, зато предлагалось создание центрального государственного органа по экономике — Временного Высшего совета народного хозяйства. B некотором роде его тон мог быть объяснён радикализмом требова­ний, звучавших в тот период в среде активистов фабзавкомовского движения, настаивавших, что “рабочий контроль, чтобы принести все плодотворные результаты, должен быть обнимающим все капиталис­тические предприятия, а не случайным; организованным, а не бес­сильным; планомерным, а не оторванным от хозяйственной жизни страны в целом... Экономическая жизнь страны... должна быть подчи­нена одному плану, составленному в интересах удовлетворения лич­ных и хозяйственных нужд широких масс народа” (124).

H.K. Крупская в своих воспоминаниях пишет о проходивших в те дни в Смольном консультативных совещаниях комиссии под председательством Ленина, целью которых было согласовать воз­никшие между сторонами разногласия. B работе комиссии принимали участие Томский, Шляпников, Лозовский, Ципирович и другие. “Часть товарищей говорила о необходимости государственного конт­роля, — вспоминала Крупская, — который бы заменил собой стихий­ный рабочий контроль, который сплошь и рядом переходил в захват фабрик и заводов, шахт и рудников, другие считали, что не на всех фабриках надо вводить контроль а только на более крупных металло­обрабатывающих, на железных дорогах и пр.” Ho Ленин в этой дис­куссии занял совершенно определённую позицию: инициативу низов нельзя суживать ни в коем случае. По свидетельству Крупской, комис­сия согласилась с позицией Ленина, и соответствующий закон был принят(125).

Представляется, однако, что согласование позиций шло слож­нее и было достигнуто лишь путём существенных взаимных компро­миссов. По крайней мере, при обсуждении на первом заседании CHK 27 октября 1917 г. вопроса о рабочем контроле рассматривались оба проекта: и ленинский, и ЦС ФЗК. И хотя за основу положения о рабо­чем контроле был взят проект, подготовленный Лениным, по итогам обсуждения в него были внесены принципиальные дополнения об организации всероссийского и местных советов рабочего контроля и некоторые другие связанные с этим положения. Более того, даже в таком виде ленинский проект решено было направить на доработку в специально созданную комиссию в составе Ларина и Милютина. Если наши предположения относительно причин отсрочки принятия декрета о рабочем контроле на II съезде Советов правильны, то такой состав комиссии мог свидетельствовать лишь о том, что ленинская точка зрения вообще не нашла понимания на этом первом заседании нового советского правительства. Второй проект, содержавший положения о создании центрального органа государственного управ­ления экономикой, также не был отвергнут, и оба проекта были пере­даны в Комиссию труда и были опубликованы для обсуждения проле­тарскими организациями в государственной и партийной печати (126).

Дальнейшая доработка в Комиссии труда также складывалась непросто. He сумев выработать компромиссного с ленинским доку­мента (если такая цель действительно ставилась), В. Милютин и Ю. Ла­рин подготовили свой проект, существенно отличающийся от пред­ложенного Лениным. Появились и другие проекты. Поэтому на засе­дании Комиссии труда совместно с представителями пролетарских организаций 5 ноября, а также потом, 9 ноября, и в Петроградском совете профсоюзов обсуждалось уже не два, а четыре проекта: ЦС ФЗК, Ларина и Милютина, ленинский и Временного ЦК Союза ме­таллистов. Суть развернувшихся в эти дни обсуждений сводилась к тому, каким же должен быть контроль — государственным или ра­бочим (127). Наиболее жесткой критике подвергся именно ленинский подход, дававший наибольший объём прав низовым звеньям системы Советов и фабзавкомам на предприятиях.

Лариным и Милютиным проект Ленина критиковался за чрез­мерное преувеличение реальных возможностей рабочего контроля при недооценке значения центрального планирования. Они предлага­ли своё понимание рабочего контроля, согласно которому надзор за деятельностью администрации не должен был приводить к ограниче­нию её прав и к вмешательству рабочих в производство. Владельцам предприятий отводилась треть мест в регулирующих промышлен­ность органах власти. Делались и другие уступки. B частности, реше­ния рабочих организаций на коммерческих предприятиях теряли обя­зательную силу для владельцев.

Такая позиция исходила из общих представлений Ларина о зре­лости капитализма в России. Он считал сохранение частного капитала в принципе возможным. Взаимодействовать с ним по плану Ларина предлагалось через принудительное синдицирование и образование крупных акционерных обществ, основой деятельности которых было бы единоначалие, планирование, прибыль. Ho с другой стороны, Ла­рин никогда не отказывался от преимуществ политики национализа­ции. B случае её проведения советскому правительству могли бы пот­ребоваться союзники. Видимо, поэтому осенью 1917 г. Ларин и считал тактически верным сохранить на частных предприятиях в качестве таких вероятных союзников советского правительства самостоятель­ные рабочие организации. Защищая свою позицию, на заседании Петроградского совета металлистов 9 ноября 1917 г. Ларин возражал радикалам, противникам рабочего контроля, что рабочий контроль вовсе не исключает государственного регулирования и не означает захват предприятий рабочими, поэтому против него рано “идти похо­дом” (128).

He одобрили ленинский проект и представители профсоюзных верхов. Так, от ЦК металлистов с критикой в адрес проекта предсов- наркома выступал А. Гольцман. “Рабочий контроль — идейный пе­режиток, — настаивал он, — нужно общее регулирование, а не конт­роль на отдельных предприятиях”. Гольцман, однако, понимал утопичность подобных планов, поэтому предлагал ограничиться пока системой государственных мер, нацеленных на спасение промышлен­ности Московского и Петроградского районов. Ero позиция была поддержана другим представителем ЦК металлистов А.К.Гастевым, ставшим впоследствии одним из вдохновителей упомянутой выше “Платформы рабочего индустриализма”, и C.A. Лозовским, пред­ставлявшим ВЦСПС. C похожих позиций выступали на совещании и меньшевики. Как писал позже журнал московских рабочих- металлистов, они обвиняли большевиков в попытках ввести в кресть­янской России социализм, уничтожить наёмный труд и санкциониро­вать захватрабочими предприятий (129).

Однако на этот раз ленинский проект получил существенную поддержку. B его защиту выступили руководители ЦС фабрично- заводских комитетов Петрограда H.A. Скрыпник, H.K. Антипов и Н.И. Дербышев (130).

Заключительное обсуждение будущего закона о рабочем конт­роле состоялось на заседании ВЦИК. K тому времени, после внесения в него самых противоречивых правок, бывший ленинский вариант закона, который теперь, по сути, представлял компромиссный проект фабзавкомов и Совнаркома, получил значительную опору в партий­ных верхах. Лозовский, критиковавший проект за то, что тот якобы служит распылению контроля, в то время как нужно заботиться о его централизации, оказался в меньшинстве. B результате и сам Лозов­ский согласился проголосовать за проект, если в создаваемые декре­том учреждения войдут и профсоюзы, “чтобы поставить дело контро­ля так, как это соответствует интересам рабочего класса”, т. e. будут бороться за его централизацию. Ему возражал Милютин, перешедший после произведённых согласований на точку зрения обобщенного проекта. Милютин, выступавший теперь основным докладчиком по проекту, предлагал опереться на готовые формы контроля с тем чтобы объединить его “в один стройный общегосударственный аппа­рат”. Он пояснял, что “жизнь обогнала нас”, поэтому необходим ма­нёвр, временная уступка рабочим, с тем, чтобы подойти к заветной цели социалистического производства с этой стороны (131).

Таким образом, на заседании ВЦИК спор шел уже не о том, развивать ли рабочее самоуправление или нет, а о том, использовать ли его потенциал, пока ещё невозможно наладить государственную плановую экономику, или этого лучше не делать, чтобы не разбудить в рабочих анархо-синдикалистских тенденций. Несущественным дис­сонансом здесь можно считать лишь слабые попытки умеренных со­циалистов вообще снять 1 пункт постановления, а какже те его поло­жения, в которых говорилось об обязательности для владельцев предприятий решений органов рабочего контроля. Ho реального по­литического веса умеренные социалисты не имели, и на практике их мнение вряд ли могло быть услышанным (132). Доработанное Поло­жение о рабочем контроле по результатам обсуждения было проголо­совано и принято ВЦИК на том же заседании 24 голосами против 10 и на следующий день обнародовано в печати.

Ставший плодом компромисса, закон о рабочем контроле не мог оказаться долговечным (133). Причина его нежизненности коре­нилась прежде всего в том, что принятый документ носил на себе сильный отпечаток сопутствующих его появлению разногласий. Он напоминал лоскутное одеяло, сшитое из обрывков различных проти­воборствующих в дискуссии платформ. От ленинского проекта из принципиально важных осталось только два положения — распрост­ранение рабочего контроля на все предприятия, а не только на круп­ные и обязательность решений органов рабочего контроля для владельцев.

Ho не добились своего и сторонники жесткого государственно­го руководства над рабочими организациями. По мнению одного из них, В.Ф. Плетнёва, по сравнению с декретами о Земле и о Мире, по­ложение о рабочем контроле было шагом назад. Сравнивая законы о Земле и о рабочем контроле, он писал о первом как о социалисти­ческой революции, тогда как декрет о рабочем контроле, по его сло­вам, являлся “революцией буржуазной”. “С одной стороны, — пояс­няет он парадоксальное даже для того времени утверждение, — экспроприация экспроприаторов, упразднение частной собственности на землю и средства производства, с другой — сохранение принципа частной собственности — и лишь благая попытка причесать “в интере­сах регулирования” растрёпаннейший из всех способ производства”.

Ha основании этого он даже приходил к заключению о “полусо- циализме” всей Октябрьской революции (134).

Принятое, по определению Ленина, в “беспомощном” и “слу­чайном” виде положение от 14 ноября 1917 г. не давало ответа ни на один из стоявших тогда перед рабочим движением ключевых вопро­сов. Во-первых, если рабочий контроль означал управление экономи­кой “рабочим государством” и больше ничего, то не являлся ли он тогда не более чем синонимом национализации и контроля при “рабоче-крестьянском правительстве”? И во-вторых, непрояснённым оставался сам механизм осуществления рабочего контроля на практи­ке, поскольку по положению регулированием экономики должны были заниматься и фабзавкомы, и вновь создаваемые контрольные комиссии, и профсоюзы, и Советы, а если учесть и принятый 2 декаб­ря 1917 г. Декрет ВЦИК и СНЙ об учреждении Высшего Совета На­родного Хозяйства, то сюда добавлялись ещё и местные совнархозы.

Возникшая неопределенность заставляла низовые рабочие ор­ганизации решать эти вопросы самостоятельно. Часть местных акти­вистов твёрдо придерживалась мнения, что контроль, как политика государственная, должен осуществляться Советами. Однако большин­ство их всё же склонялось к тому, что рабочие организации сами дол­жны осуществлять контроль через свои общероссийские центры неза­висимо от Советов. Позиция эта подкреплялась ещё и тем, что уже на Всероссийской конференции фабзавкомов рабочие комитеты были названы “естественньши органами рабочего контроля внутри предп­риятий” (135).

Тон дискуссии в рабочей среде задавали металлисты. Уже 16 но­ября 1917 г. обсуждение этого вопроса провёл Московский областной комитет рабочих-металлистов, на котором его руководители Б. Козе­лев, Косиор и Козин добивались передачи в ведение профсоюзов эко­номических отделов при местных Советах. Представитель же центра М.Томский, не возражая в принципе, чтобы рабочий контроль исхо­дил от самих рабочих организаций, категорически возражал против того, чтобы профсоюзы брали на себя ответственность за управление производством. Иначе, по его мнению, складывалась опасная ситуа­ция, когда бы профсоюзы оказывались в положении рабочего и од­новременно хозяина (136). Эта же проблема поднималась 23 ноября 1917 г. на I конференции фабзавкомов металлообрабатывающей про­мышленности и 1 декабря 1917 г. на заседании Центрального бюро профессиональных союзов Москвы, где против позиции руководства московских металлистов с резкой критикой выступил C.E. Вейцман. Ранее его позиция была ещё жестче, и он выступал против рабочего контроля вообще. Теперь же Вейцман признал значение рабочего контроля, но предлагал сосредоточить работу заводских контрольных комиссий вокруг местных органов власти — Советов (137).

Ситуация накалялась. Трения попытались сгладить на совмест­ном заседании представителей отделов труда райсоветов, Московско­го совета профсоюзов, экономического отдела Моссовета и Комисса­риата труда, состоявшемся 4 декабря 1917. Ha этот раз было принято, как казалось, компромиссное решение. Планировалось создать в Москве представительной орган рабочего контроля, в который бы вошли 12 представителей от крупных профсоюзов и 6 представителей от Моссовета. Ho и это решение удовлетворило профсоюз металлис­тов не до конца. Уже на следующий день его руководство пошло на создание своего собственного экономического совета по организации рабочего контроля в своей отрасли (138). C аналогичных позиций при принятии решений о структуре органов рабочего контроля выступил в те дни и профсоюз текстильщиков Иваново-Вознесенска, приняв­ший специальную инструкцию о Центральной комиссии рабочего контроля, в которую должны были входить представители от низовых контрольных комиссий, местных советов и профсоюзов (139).

Разногласия относительно того, кому должно принадлежать руководство рабочим контролем, имели под собой вполне определён­ную подоплёку. Они свидетельствовали о зарождении соперничества между государством в лице Советов и самостоятельными рабочими организациями за руководство экономикой (140). B условиях, когда старая система управления оказалась дезорганизована, а сложившиеся производственные связи нарушены, фабзавкомы стали главной силой, сдерживавшей тяжёлый кризис. Ho большевики не готовы были сог­ласиться с этим, поскольку объективно эффективность идущих снизу координирующих связей была в общегосударственных масштабах не так уж и действенна, а положительный результат хотелось иметь не­медленно. Всё это в дальнейшем не могло не вести к пересмотру клю­чевых положений закона о рабочем контроле от 14 ноября 1917 г. вовсе не в пользу самостоятельности рабочих организаций.

Кроме того, последующей ревизии декрета о рабочем контроле способствовали и некоторые оплошности законодателей, если, конеч­но, они не были допущены преднамеренно. Официально § 14 положе­ния о рабочем контроле предусматривал, “что все законы и циркуля­ры, стесняющие деятельность фабричных, заводских и других комитетов и советов рабочих и служащих, отменяются” (141). И дей­ствительно, некоторые решения низовых Советов и контрольных ор­ганов шли именно в русле углубления прав рабочих организаций, в частности, речь может идти о разработанной в декабре 1917 г. инст­рукции Центрального совета фабзавкомов Петрограда. B нём, в част­ности, утверждалось, что “рабочий контроль над промышленностью... надо понимать не в узком смысле простой ревизии, а, напротив, в широком смысле вмешательства”, т. e. во все производственные процессы (142). Однако большинство документов, принимавшихся в развитии закона от 14 ноября 1917 г., шло вразрез с положениями, зафиксированными в § 14. И даже Ленин был бессилен воспротивиться этому. Когда к нему, как вспоминал А. Кактынь, обратилась группа питерских рабочих с просьбой поддержать своим авторитетом инст­рукцию Центрального совета фабзавкомов Петрограда, он посовето­вал им действовать на свой страх и риск, не дожидаясь решений свер- xy (143).

Тем самым он, по сути, ушёл от ответа, очевидно не желая вновь ввязываться в борьбу, в которой ему так и не удалось одержать верх при подготовке закона о рабочем контроле. Возможно также, что к этому моменту, как практик-государственник, и сам он усом­нился в целесообразности диалога с рабочим представительством.

Реально в становлении правительственного курса в сфере рабо­чего вопроса значительную роль сыграл не § 14 положения от 14 но­ября, а § 8 и § 9 этого положения. Первым из них предусматривалось, что решения низовых органов самоуправления всегда могут быть отменены “постановлением высших органов рабочего контроля”. Согласно же другому, не только владельцы, но и “представители ра­бочих и служащих, выбранные для осуществления рабочего контро­ля” объявлялись “ответственньши перед государством за строжай­ший порядок, дисциплину и охрану имущества” (144). To есть не перед рабочими, выбиравшими их, а перед назначенными сверху чиновни­ками. Эти положения открывали широкий простор для ревизии пер­воначальной концепции декрета перед теми, кто считал самостоя­тельность рабочих организаций пройденным этапом в развитии революции (145).

Именно с этих позиций следует рассматривать проект инструк­ции по рабочему контролю, разработанный особой комиссией Все­российского совета рабочего контроля. Одним из её авторов и вдох­новителей был Ю. Ларин. Этот проект радикально ограничивал “притязания” низовых органов рабочего самоуправления. Особенно в нём выделялся момент, что “распорядительные права по управле­нию предприятием, его ходом и деятельностью остаются за владель­цем”. B том же направлении действовало и ограничение, согласно которому органы рабочего контроля “не участвуют в управлении предприятием”. Ещё более важным был пункт, в котором чётко ого­варивалось, что контрольные комиссии фабзавкомов имеют право лишь ходатайства к государственным органам по вопросам о секвест­ре и ни в коем случае не могут сами прибегать к захватам или управ­лению предприятиями (146).

B советской историографии инструкция Центрального совета рабочего контроля подвергалась справедливой критике. Однако в прошлом утверждалось, что она была принята под воздействием оппортунистов и не отражала сущности политики советского госу­дарства в отношении независимых пролетарских организаций. Ha самом же деле всё обстояло как раз наоборот. Доказательством чему служит факт принятия документов аналогичного содержания и дру­гими органами, регулирующими деятельность органов рабочего контроля.

Так, если в резолюции экономического отдела Моссовета за 11 ноября 1917 г. по итогам обсуждения тогда ещё проекта Положе­ния о рабочем контроле признавалось необходимым, не дожидаясь выработки общегосударственного плана борьбы с разрухой, оказы­вать всемерное содействие московскому пролетариату в “деле развития его рабочей самодеятельности путём передачи всего административ- но-произодственного аппарата в руки фабрично-заводских комите­тов”, то уже 17 ноября 1917 г. экономический отдел Моссовета меняет свою позицию. Теперь на организованном им совещании прежнюю резолюцию поддержал в основном лишь большевик А. Шлихтер, тог­да как большинство собравшихся поддержало меньшевика С. Вейц- мана, предлагавшего “узаконение” рабочего контроля “отложить”. A 25 ноября 1917 г. экономический отдел принимает инструкцию, в которой откровенно провозглашалось, что задачей рабочего конт­роля “отнюдь не является передача предприятия в ведение и управле­ние рабочих данного предприятия”. Задачами же контрольных орга­нов на предприятиях назывались надзор и учет. Показательно, что Общество заводчиков и фабрикантов Шуйского промышленного района не только поддержало это решение, но и постановило “обра­титься в Совет рабочего контроля Центрального промышленного района с просьбой распространить на Ивановский край действие Московской инструкции по рабочему контролю” (147).

Ha уже упоминавшейся I Московской городской конференции фабзавкомов металлообрабатывающей промышленности, собравшей 125 делегатов от 116 заводов, была принята резолюция, где так и го­ворилось, что “осуществление распорядительной власти в предприя­тиях принадлежит заводоуправлению”, фабзавкомы же, и даже проф­союзы, никакой реальной власти не получали. He было в ней и положений об обязательности решений контрольных комиссий для предпринимателей. 0 всех же злоупотреблениях со стороны админис­трации полагалось сообщать наверх для принятия решений, “не при­нимая самим никаких репрессивных мер”. A 11 января 1918 г. резолю­цию, согласно которой органы рабочего самоуправления “на фабри­ках не имеют права вмешиваться в хозяйственные дела предприятия”, принимает Московский совет рабочего контроля (148).

Существенной вехой на пути подчинения самостоятельных ра­бочих организаций и ревизии положения о рабочем контроле 14 но­ября 1917 г. становится I Всероссийский съезд профессиональных со­юзов. Здесь огосударствление органов рабочего самоуправления впервые было провозглашено в качестве основы нового курса советс­кого правительства в рабочем вопросе. Такому повороту способство­вало, прежде всего, то, что к первому профсъезду внутри рабочего движения так и не удалось преодолеть существовавший раскол между органами производственного и профессионального самоуправления.

После принятия на I Всероссийской конференции фабзавкомов решения о разграничении компетенции и ответственности между фаб­завкомами и профсоюзами взаимоотношения между этими двумя ор­ганизациями рабочего самоуправления стали более ровными (149). Целью сотрудничества профсоюзов и фабзавкомов сами рабочие счи­тали усиление начал трудовой демократии и рабочего контроля. Вот какую резолюцию по этому вопросу принял завком Московского металлического завода на своем заседании 27 ноября 1917 г.: “Ввиду того, что контроль должен исходить от профессионального союза, но фактически должны осуществлять его на местах, т. e. Заводской коми­тет, который обязан контролировать как покупку, так и продажу то­варов” (150). Интересным в этой резолюции является то, что она ярко иллюстрирует стойкое отношение к профсоюзам как к верхушечным, а к фабзавкомам как к своим, местным организациям. Это, по мнению гужоновцев и рабочих других предприятий ЦПР, и должно было стать основой взаимовыгодного сотрудничества между двумя проле­тарскими организациями, вплоть до их полного слияния.

Об этом же в своей статье “О слиянии профессиональных сою­зов с заводскими комитетами” писал один из авторов “Нового пути” В. Иванов. Уже сам заголовок публикации показывал, какие органи­зации должны были, по его мнению, стать базой возможного слияния — фабзавкомы. Отметив, что уже создаются высшие органы государ­ственного управления экономикой, В. Иванов продолжал: “Необхо­димо создать одну рабочую экономическую организацию... Профес­сиональные союзы, организованные по производствам, обладают ценным аппаратом, с определённым навыком в области регулирова­ния труда, как частности производства. Фабрично-заводские комите­ты и их объединения обладают аппаратом, приспособленным к орга­низации самого производства в целом, и имеют богатый опыт в этой области. Слияние этих двух организаций даёт новую мощную органи­зацию” (151).

Ho профсоюзную бюрократию не устраивал этот “постепенов- ский” путь, сохранявший самостоятельность фабзавкомов непосред­ственно на предприятиях. Поэтому на I Всероссийском профсъезде большевистское руководство профсоюзов потребовало того же, чего несколькими месяцами ранее требовали их меньшевистские предше­ственники на III Всероссийской конференции профсоюзных работни­ков, а именно: подчинения фабзавкомов профессиональным союзам в качестве их низового производственного звена.

Основным докладчиком по этому вопросу на съезде выступал Д.Рязанов (152). Позиция Рязанова по отношению к фабзавкомам отличалась очевидной необъективностью, он, в частности, утверждал, что фабзавкомы за пределами Петрограда “не играли никакой роли, да и там только в металлургической промышленности” (153), что, как мы видим, совершенно не соответствует действительности, Т. К. B ЦПР фабзавкомы были гораздо более массовым явлением и действовали не только в металлообрабатывающей, но и в текстильной, кожевенной, пищевой, деревообрабатывающей и других отраслях.

B своём выступлении на съезде профсоюзников Рязанов старал­ся убедить собравшихся в необходимости самых жестких решений по отношению к фабзавкомам, ссылаясь на непоследовательность и пре­тенциозность фабзавкомовского руководства. Он, в частности, утвер­ждал: “Фабрично-заводские комитеты, которые на всероссийской конференции только после упорной борьбы и сопротивления согласи­лись на смертный приговор, согласились окончательно уступить про­фессиональным союзам всю область руководства в борьбе за улучше­ние положения рабочего класса, эти комитеты после этого на практике отказались от компромисса и вернулись к своей старой точке зрения. Ha первом и, надо сказать, единственном пока заседании вер­ховного органа рабочего контроля представитель фабрично-завод­ских комитетов, теперешний председатель, заявил, что эта резолюция является исторической и окончательно отменена новым поворотом в политико-экономической жизни России” (154).

Позиция Рязанова нашла понимание большинства съезда. B её поддержку выступил, в частности, делегат Энгель, ссылаясь на опыт работы в Центроткани, также считая, “что предоставить рабочий контроль только органам фабрично-заводским было бы крайне вред­но для дела”. (К слову сказать, по отзывам многих современников, Центроткайь была одной из самых забюрократизированных и враж­дебных рабочим организаций) (155).

Аналогичные взгляды развивали и другие делегаты. Так, обру­шился с острой критикой на фабзавкомы Лозовский. Он ссылался на пример фабрики “Треугольник”, рабочие которой, так же как и адми­нистрация этого предприятия, из-за экономических соображений про­тивились отмене на их заводе ночного труда для женщин. “Я должен сказать, — обращался Лозовский к присутствующим, — что такая автономия для фабрично-заводского комитета, который добивается сохранения ночного женского труда... является совершенно излиш­ней”. Таким образом, в аргументации Лозовского отчетливо прозву­чала новая интонация — если раньше в основном ссылались, что вмешательство рабочих мешает предпринимателям налаживать про­изводство или что фабзавкомы исходят только из интересов рабочих своего предприятия, то теперь фабзавкомы обвинялись и в том, что они помогают налаживать производство капиталистам и тем самым вредят пролетарскому государству. B подтверждение своих слов Лозо­вский ссылался на мнение одного из небольших левобольшевистских журналов “Эра”, в одной из публикаций которого так и говорилось, что “между отдельными рабочими и предпринимателями могут прои­зойти соглашения в ущерб другим рабочим”, в частности “соглашения для поднятия цен на продукты”, т. к. это может “отозваться на карма­нах потребителей, которыми в большинстве своём являются рабочие”. Ответивший Лозовскому от делегатов-фабзавкомовцев Белоусов под­черкнул, что от Лозовского ждали не общих слов, а предложений по существу, фабзавкомы же выполнили работу по первичному поддер­жанию промышленности России в самый тяжелый для неё период, ошибки же бывают всегда, когда начинаешь новое дело (156).

Несколько на более традиционных позициях в критике рабоче­го контроля стоял Череванин, известный и прежде своей склонностью к абсолютизации централизованного регулирования. Он высказался в том смысле, что рабочий контроль начинает приобретать “зловред­ные функции” в случае его перерастания в социалистическую форму отношений.

Такую свою позицию он объяснял тем, что Россия своими сила­ми, сама, без помощи Запада никогда не сможет восстановить свою промышленность. “И вы думаете, — спрашивал он с трибуны съезда, — что по плечу рабочему классу такая задача?” — имея в виду пост­роение социализма в разорённой, отсталой России, и сам себе отвечал: “...достаточно поставить этот вопрос, чтобы рассмеяться всякому марксисту при утвердительном ответе на него” (157).

Ho слышались на съезде и другие голоса. Так, анархист Макси­мов настаивал, “что фабзавкомы есть формы, безусловно являющиеся самыми наилучшими формами рабочей организации, которые когда- либо имел какой-либо класс, что фабрично-заводские комитеты яв­ляются настоящими органами народовластия, или, вернее, народопра- вия, или, вернее, органами безвластия, потому, что являясь непосред­ственно сидящими на месте, как крепы в земле, на фабриках и заводах, они ведут всё дело фабрики или предприятия под непосредственным контролем самих рабочих” (158).

Принятая по итогам всех обсуждений резолюция была выдер­жана в тонах рязановского доклада. B ней, в частности, говорилось: “Великая Российская Революция, вызвавшая к жизни все творческие силы рабочего класса, создала с самых первых своих дней на фабри­ках и заводах органы рабочего представительства, взявшие на себя защиту интересов рабочих данного предприятия. Таким образом, фабрично-заводские комитеты брали на себя задачи, обычно выполня­емые союзами”, а следовательно, “с развитием и укреплением произ­водственных профессиональных союзов эти фабрично-заводские ко­митеты должны стать органом соответствующих профессиональных союзов на местах”. Кроме того, резолюция исходила из того, что ра­бочее представительство призвано выполнять сугубо защитные функ­ции — позиция, в 1917 г. неоднократно критиковавшаяся большеви­ками за оппортунизм.

Понятно, что в кругах руководства фабзавкомовским движени­ем результаты съезда профсоюзников были восприняты негативно. Примечательно, например, что, посвятив спаренный выпуск подроб­ному отчету о Всероссийской конференции фабзавкомов, орган ЦК ФЗК “Новый путь” о прошедшем съезде профсоюзов ограничился лишь краткой редакционной статьей. Сославшись на отсутствие “под­робных отчетов”, члены редакции тем не менее заявили, что “все-таки должны отметить некоторые теневые стороны в его деятельности”. Под “теневьти” сторонами редакция понимала ту характеристику, “какую дал фабрично-заводским комитетам докладчик по вопросу о взаимоотношениях между ними и профсоюзами т. Рязанов, а также той роли, какую им отводит в деле организации и регулирования производства” (159). Ho по сути, это была критика не только доклад­чика, но и самого съезда.

Анонимные авторы статьи ставят, на наш взгляд, верный диаг­ноз съезду профсоюзников. C самого начала бросается в глаза несоот­ветствие между словесной революционностью съезда и тем в лучшем случае консерватизмом, который сквозит в процитированных выше его решениях. Консерватизм этот, как справедливо усматривает пере­довица фабзавкомовского журнала, крылся в нежелании и неумении перестроить прежний бюрократический аппарат профсоюзов соглас­но новым задачам. Ошибочность же хода съезда виделась её авторам в “непримиримой тактике съезда”, навязанной ему Рязановым и дру­гими ораторами. Опасной ошибкой представлялось и само подчине­ние фабзавкомов профсоюзам, “невзирая на то, сможет ли неизмен­ный и неорганизованный аппарат профессиональных союзов” выполнить хоть одну из задач, прежде вполне успешно решаемых фабзавкомами. Вместо последовательного развития, по существу, правильного вопроса о равноправном слияния обеих рабочих органи­заций в одну, продолжала статья, мы слышим лишь избитые обвине­ния фабзавкомов в местном патриотизме. B заключение авторы пере­довицы подчеркивали, что “своими решениями, своей нетерпимостью съезд сильно тормозит назревший уже на низах процесс слияния обеих организаций на равных началах” и что своим консерватизмом съезд отталкивает от профессиональных союзов широкие рабочие массы и подвергает союзы действительной опасности разложения.

C целью закрепления достигнутого успеха сторонниками под­чинения фабзавкомов была собрана VI Конференция ФЗК Петрогра­да. Она полностью поддержала курс I Съезда профессиональных союзов и выступила с инициативой роспуска ЦС ФЗК. Решения пет­роградской конференции фабзавкомой имели вес прежде всего пото­му, что Центральный Совет ФЗК не сумел распространить своё влия­ние на всю России и в своей деятельности опирался в основном на фабзавкомы Северной промышленной зоны. Потерпев поражение здесь, ЦС ФЗК лишался всех возможностей сопротивления, если бы такое вдруг было оказано (160).

Однако реально шедший на протяжении всего “романтического периода революции” спор между профсоюзами был решён... в пользу нарождавшейся государственной бюрократии. Разумеется, в то время, когда революция находилась на подъёме, трудно было предполагать такой финал, однако цена, которую пришлось заплатить за свою по­беду над фабзавкомами, оказалась для профсоюзов непосильной. Де­ло в том, что одновременно с дискуссией об “объединении” организа­ций шла и другая — о самостоятельности самих профсоюзов. Делегаты съезда и по этому вопросу не были едины. Решение удалось найти не на путях компромисса, а только механическим большин­ством поднятых мандатов. Если меньшевики и Лозовский, исключен­ный в связи с этим за излишне “мягкую” позицию из партии, выступа­ли за независимость профсоюзов от любой, даже советской государственности, то большинство анархистов, эсеров и, конечно же, большевиков выступали за их подчинение Советам. Большую речь с требованием огосударствления профсоюзов в качестве основного докладчика от ЦК РСДРП(б) произнёс Г. Зиновьев, которая и легла в основу принятой по этому поводу резолюции.

Таким образом, получив свободу на предприятиях и возмож­ность разделаться со своими конкурентами, профсоюзы отдали вер­ховную власть государству. Возможно, некоторые профсоюзники надеялись в условиях революции с опорой на массы вывернуться из-под опеки государства, но вышло как раз наоборот. Как говори­лось в большевистской резолюции: “Съезд убеждён, что профсоюзы неизбежно превратятся в органы социалистического государства” (161).

Ход I профсъезда, его решения и последовавшие за ними дей­ствия позволили некоторым исследователям даже утверждать, что на нём судьба рабочего движения в России была практически предреше­на, а Р. Пайпс не преминул подчеркнуть, что начавшийся на нём про­цесс огосударствления вообще был для России единственно типичнът (162). Трудно не заметить преувеличенность, если не предвзятость этих оценок. Однако нельзя не признать, что решения съезда действи­тельно наносили по рабочему самоуправлению серьёзный удар. B частности, тенденция на отказ от самостоятельности рабочего са­моуправления, возобладавшая в тот момент, находилась в явном про­тиворечии с отмеченными выше тенденциями развития фабзавкомов- ского движения: как мы видели, именно на конец зимы — начало вес­ны приходится некоторый вполне ощутимый его подъём.

Вопреки этим процессам, ключевая резолюция съезда “О рабо­чем контроле” сводила его к своеобразному “проводнику общехозяй­ственного плана”, который вырабатывался где-то наверху абстракт­ными и безымянными “регулирующими органами”, под которыми теперь можно было понимать все, что угодно. Это провозглашалось “одним из великих завоеваний пролетариата в его борьбе за оконча­тельное освобождение”. Далее в резолюции говорилось, что пролета­риату “необходимо самым решительным образом отказаться от вся­кой мысли распыления рабочего контроля, путем предоставления рабочим отдельного предприятия права принимать окончательное ре­шение по вопросам, затрагивающим само существование предприятия ”. B задачу рабочему самоуправлению резолюцией так и ставилось — “подготовка отдельных отраслей к огосударствлению” (163).

Приведенные выше факты позволяют судить о том, что к зиме — началу весны 1918 г. тенденция на подчинение рабочего самоуп­равления возобладала, но утверждать то, что был взят курс на полный отказ от него, всё же не приходится. Принятые на съезде профсоюзни­ков документы, хотя реально и шли вразрез с интересами отдельных трудовых коллективов, но воспринимались самими делегатами как способствующие укреплению рабочего движения в целом. B ходе дис­куссий конца 1917—1918 гг. большинство нового хозяйственного ак­тива твёрдо встало на точку зрения необходимости главенства инте­ресов государства над интересами рабочего самоуправления, но вместе с тем рабочие организации ещё рассматривались как необхо­димый элемент борьбы с буржуазией и поэтому о полной их ликвида­ции или полном упразднении их прав в тот момент речи ещё не шло. Профсоюзы и даже фабзавкомы сохраняли свои прерогативы в само­организации, структуре и некоторых видах деятельности, хотя и утра­чивали многие из своих прежних завоеваний.

B ЛАБИРИНТАХ КРИЗИСА

Октябрьская революция, в первые же часы провозглашенная больше­вистскими лидерами пролетарской и даже социалистической, мировой революцией, ставила перед русскими рабочими непростую задачу выработать своё отношение к новому советскому государству. Им нужно было определиться не только в отношении захвата власти ле­выми социалистами, но по-новому подойти к собственным задачам и той роли, которую они должны были играть в рождавшемся госу­дарстве. Bo многом этот вопрос для рабочих сводился к проблеме их отношения к государственному регулированию экономики.

C этой точки зрения поначалу трудно было предположить, что между пролетарскими организациями и пролетарским государством могут возникнуть какие-то трения. Ещё до Октября отмечены много­численные случаи обращений рабочих к правительству с призывами ввести на их разоряющемся предприятии государственное регулиро­вание или наложить секвестр на предприятия саботажников. Так, в протоколе завкома завода бр. Бромлей за 24 июня 1917 г. помимо “перечня важнейших мероприятий, направленных к установлению нормального хода на заводе” и указания на то, что действия заводо­управления направлены к сокращению производства, звучит катего­рическое требование членов завкомй “установления государственного контроля” Аналогичные случаи отмечены и на других предприятиях ЦПР, Петрограда и других районов России, количество которых воз- растаетслета 1917 г. (164).

Ho особенно участились подобные обращения рабочих после Октября 1917 г., когда в сознании рабочих государство стало и “сво­им”, и “демократическим”, примером чего может служить позиция рабочих текстильной фабрики В.И. Агафонова подмосковной стан­ции Химки, просивших “объявить её собственностью Российской рес­публики” — традиционная формулировка для подобных обращений. A на заводе Михельсона, когда там сложилась остро критическая ситуация из-за недостатка рабочей силы, завком постановил, что единственным выходом может стать милитаризация труда (165).

Всё это свидетельствовало, что рабочие поддерживали центра­лизованное государственное регулирование и не противопоставляли его своей самостоятельной экономической деятельности. Корень зла они видели не в самом вмешательстве государства в экономику, а в тех формах, в которые оно может вылиться.

Дело в том, что уже в первые месяцы Февральской революции они столкнулись с проявлениями бюрократизма на разных уровнях рабочей самоорганизации. Рабочие реагировали на них крайне болез­ненно и пытались обезопасить себя от подобного в будущем. Тем бо­лее что даже в деятельности самих фабзавкомов случаи отрыва акти­вистов от выдвинувших их рабочих коллективов были не редкостью. Так, рабочим московского завода “Металлолампа” пришлось высту­пить против своего завкома, члены которого, по словам работающих на предприятии, не считались с их мнением и позволяли себе отно­ситься к своим же товарищам некорректно и заносчиво. Ha другом столичном московском предприятии — заводе Хлебникова рабочие жаловались, что их избранники оторвались от коллектива и не рабо­тают и что пора заставить их это делать. Происходили подобные инциденты и после Октября. Завком Пучежской мануфактуры, нап­ример, столь “активно” занимался “управленческой деятельностью” и с такими проявлениями волокиты, что в январе 1918 г. его прямо обвиняли в бюрократизме (166). Поэтому рабочие, поддерживая регу­лирующие усилия государства, выступали против любых проявлений бюрократизма в системе управления производством, отождествляя порядки бюрократические с самодержавными и буржуазными поряд­ками. Уже на I Петроградской конференции фабзавкомов была принята резолюция, в которой однозначно говорилось, что регулиро­вание бюрократическими механизмами невозможно (167). C аналогич­ных позиций выступали и фабзавкомы ЦПР. K примеру, на Учреди­тельном делегатском собрании областного союза текстильщиков Иваново-Вознесенска, проходившем летом 1917r., представители фабзавкомов не только поддержали решения по этому вопросу своих питерских товарищей, но и приняли свою аналогичную резолюцию. B ней “бюрократический путь регуляции промышленности” отвергал­ся категорически, поскольку воспринимался как антипод рабочего контроля (168).

Особенно нетерпимыми проявления бюрократизма становятся после Октября. Критикуя на одном из заводских собраний новое “советское” руководство своего предприятия, работница ткацкой фабрики Раменского района Таптыгина, делегатка Всероссийского женского съезда, так передавала отношение рабочих к подобным яв­лениям: “Только те коммунисты, — говорила она, — которые живут с рабочими в спальных корпусах, а которые в особняки убежали, это не коммунисты. Это уже не коммунисты, которые пишут у себя: без доклада не входить” (169). После Октябрьской революции бюрокра­тизм всё больше начинает восприниматься рабочими не просто как какой-то “нарост на теле революции”, а как злейший враг рабочего самоуправления (170).

Рабочее движение, таким образом, оказывалось в непростом положении. C одной стороны, разрастание бюрократизма в советском государственном аппарате реально грозило ему возможной утерей прежних независимых позиций, но с другой стороны, сепаратизм ра­бочих комитетов не менее реально мог ослабить силы революционно­го режима, что в конечном итоге также грозило их существованию. Органам рабочего самоуправления так и не хватило зрелости безбо­лезненно миновать Сциллу и Харибду возникшего перед ними выбо­ра. Борьба с проявлением отрыва органов нового государства от породившей их среды пролетарских организаций часто замыкалась рамками отдельных предприятий. Ho если такая обособленность и в прошлом мешала эффективно противостоять даже отдельным предпринимателям, то тем более теперь не могли изолированные попытки борьбы с бюрократизмом остановить процессы, протекав­шие в общенациональном масштабе.

Чем дальше, тем ощутимей отрицательное воздействие этих процессов начинает сказываться на деятельности системы органов рабочего самоуправления. B протоколах завком Тульского патронно­го завода запечатлён один из случаев, иллюстрирующих последствия подобного воздействия. 22 февраля 1918 г. завком обсуждал доклад своего представителя Давыдова о его поездке “в город Царицын за топливом”. Давыдов сообщил собравшимся, что нормальная работа завода оказалась под угрозой из-за возраставшего чиновничьего про­извола. B одной из прежних поездок ему отказали в получении топли­ва “вследствие отсутствия”, как записано в протоколах завкома, “нарядов от вновь установленного органа Совета Народного Хозяй­ства”, а имевшиеся районные наряды “потеряли законное значение”. Ha этот же раз для патронного завода в Царицыне были заготовлены 160 цистерн нефти, “но главная задача — сетовал Давыдов, — нет паровоза”. Причиной его отсутствия также было бездействие цент­ральных властей. Тульский патронный завод оказался перед угрозой приостановки работ из-за бюрократического беспорядка на транс­порте, когда железные дороги подчинялись чиновникам в Москве и не желали принимать в расчет нужды местных предприятий. Централь­ная власть была не в состоянии обслужить нужды заводчан и, по мне­нию рабочих завода, оставляла “единственный выход по примеру других заводов заарендовать в Москве специальный паровоз”, но уже на свой страх и риск (171).

Как мы видели выше, до Октября завком ТПЗ, налаживая пря­мые связи с местами его производства, с обеспечением своего предп­риятия топливом справлялся. Теперь же, чтобы получить в Царицыне нефть, ему нужно было сперва обращаться в Москву за нарядами “от вновь установленных органов”, а потом уже искать нефть. Поскольку в прениях рабочие ТПЗ ссылаются на другие заводы, пе­чальный опыт результатов “централизованного государственного регулирования социалистической экономики” имелся не только на патронном, но и на других заводах Тулы.

Похожим образом складывались дела и у текстильщиков Ива­ново-Вознесенска. Ha прошедшем в конце февраля 1918 г. в Москве совещании представителей рабочего контроля Иваново-Кинешемской области резкой критике подверглась деятельность Центроткани, “которая своим отношением часто тормозит дело”, а именно не даёт трудовым коллективам самостоятельно решать вопросы сбыта про­дукции. Как было рассказано корреспонденту “Правды”, по итогам осмотра рабочими складов своих мануфактур в Иваново-Кинеш- емском районе из-за бюрократизма чиновников от Центроткани положение с затовариванием готовой продукции было прямо-таки “ошеломляющим”, в особенности на иваново-вознесенских мануфак­турах Горелина и товарищества Тверской мануфактуры, а также на фабриках Вичугского района, где продукция попросту гнила, в то время как “народ до нитки обносился и негде и не на что купить сит­цу” (172). Как писал один корреспондент иваново-вознесенской газе­ты: “Нам часто приходилось встречать представителей фабричных комитетов фабрик, находившихся в 20 верстах от Москвы, которые обивают пороги в Московском Хлопковом комитете, разыскивая хлопок и в то же время, под боком, в той же Москве имеются громад­ные склады, набитые хлопком”. И такая ситуация, отмечается в ста­тье, складывается не только в столице с её мощной армией управлен­цев, но и в провинции: Нижнем Новгороде, Ярославле, Костроме, Рыбинске, Кинешме (173). Газета, по сути, сопоставляет неповоротли­вость “красной бюрократии” с саботажем “белых” капиталистов, оди­наково подрывающих экономику молодого советского государства.

Постепенно на развитии органов рабочего самоуправления на­чинают сказываться и те пагубные для них перемены, которые проис­ходили с правительственным курсом в плане ревизии положений за­кона о рабочем контроле от 14 ноября 1917 г. и начавшейся после I Всероссийского съезда профессиональных союзов политикой их огосударствления.

Выше уже говорилось, что одним из самых неблагополучных участков работы ФЗК был контроль финансовый. Ho до революции, как мы видели, рабочие некоторых городов ЦПР решались даже на контроль над местными региональными отделениями банков. После Октября ничего подобного уже не прослеживается.

Нельзя сказать, что финансовый контроль заглох сразу после прихода к власти большевиков. Ha значительном количестве предп­риятий рабочими по-прежнему осуществлялись попытки наладить контроль и в этой сфере. Проводился контроль наложных платежей и расчетов на Судаковском заводе. Контролировались средства, полу­ченные от распродажи излишков завкомом завода Гужона. Требовать от администрации отчёта о ежедневном приходе и расходе по кассе, а также еженедельно о “состоянии и наличных средствах в кассе” 22января 1918 г. постановили рабочие “Общества электрического освещения 1886 года”. Как об одной из важнейших задач, стоящих перед пролетариатом, о налаживании финансового контроля говори­лось на майской конференции органов рабочего контроля и самоуп­равления Костромы. Ряд ФЗК, например на Реутовской мануфактуре, имели специальные правила о расходовании денежных средств. Ha некоторых предприятиях дело дошло до того, что предприниматели лишались даже права вскрывать денежные ящики без представителей рабочих (174).

Деятельность фабзавкомов в этом направлении могла стать важной опорой новой революционной власти, поскольку другого финансового аппарата у Советской власти в первые недели её суще­ствования просто не было. B частности, полностью рухнула налоговая система, что привело к резкому оскудению государственных доходов (175). Комиссар Госбанка обращался к рабочим: “He дайте буржуазии вытаскивать из банка деньги на её грязные делишки... приложите все усилия к тому, чтобы ваш контроль был действительным контролем... He давайте хозяевам обмануть вас, и во всех случаях, когда у вас будут требовать на получение денег, строго проверяйте, нет ли у хозя­ина или управления заводов других источников покрытия необходи­мых расходов” (176).

Ho чем дальше, тем больше самостоятельность органов рабоче­го самоуправления в финансовой сфере начинает входить в противо­речие с одним из центральных пунктов большевиков в области ре­формирования экономики, согласно которому всё банковско-фина­нсовое регулирование при переходе к социализму должно находиться в руках государства (177).

Постепенно государство перекрывает возможность рабочим вмешиваться в деятельность не только финансовых учреждений, но и заводоуправлений. K примеру, в резолюции I профсъезда так прямо и говорилось, что органы рабочего контроля “не занимаются вопро­сами финансирования”. Лишались права финансового контроля фаб­завкомы по § 8 Инструкции о рабочем контроле Всесоюзного совета рабочего контроля. He предусматривался финансовый контроль и в решении экономического отдела Моссовета от 25 ноября 1917 г. и во многих других инструкциях, правилах, директивах, принимавших­ся и рассылавшихся в тот период для ознакомления в низовые звенья рабочего контроля. Как правило, эти документы носили не рекомен­дательный, а распорядительный характер (178).

Аналогичным образом влияла политика огосударствления и на другие виды деятельности фабзавкомов. Вскоре после профсъезда во исполнение звучавших на нём требований регулирование рынком рабочей силы передаётся в ведение государства. B § 16 “Положения о Бирже труда” было чётко оговорено: “Наём рабочих и служащих производится только через Биржу труда”. C переходом контроля над наймом и увольнением к государственным учреждениям фабзавкомы лишаются одного из своих важнейших завоеваний. Тарифная компа­ния и обострение экономического кризиса приводят к вытеснению фабзавкомов из области контроля над размером заработной платы. C лета 1918 г. вопросы определения тарифов по заработной плате сосредотачиваются в центре. Теперь приоритет в этой области отдаёт­ся Наркомтруду, профсоюзам и местным государственным органам, таким, как Комиссариат труда Московского промышленного района или Воронежский губернский комиссариат труда. Причем вмешатель­ство государства в этот момент было направлено против “необосно­ванного” повышения заработной платы, в том числе в частной про­мышленности. Постепенно под разговоры о революционной созна­тельности сводятся на нет достижения фабзавкомов в области 8-часового рабочего дня. Даже принцип свободы забастовок, корен­ной принцип любого рабочего движения вообще, всё чаще объявляет­ся меньшевистским и контрреволюционным. B частности, в принятой в ноябре 1917 г. Московским советом профсоюзов резолюции значи­лось, что при Советской власти трудящихся “стачка является сабота­жем, против которого следует бороться самым решительным обра­зом”. И ещё один характерный штрих — в типовом Уставе металлообрабатывающих предприятий и подобных документах появ­ляются положения о недопустимости рабочих собраний и деятельнос­ти органов рабочего контроля в рабочее время. Если раньше цирку­ляры Временного правительства, содержавшие подобные требования, привели к беспорядкам на многих предприятиях той же металлообра­батывающей промышленности, то теперь подобные нормы были как бы в порядке вещей (179).

Ho самым ярким примером того, как вмешательство государ­ства в прерогативы органов рабочего самоуправления сказывалось на них, может служить пример с деятельностью фабзавкомов по наведе­нию трудовой самодисциплины.

Борьба за дисциплину в период между Февралём и Октябрём и сразу после Октября воспринималась самими рабочими как прояв­ление их “классовой сознательности”, отсутствия у них “классового эгоизма” (180). Отсюда меры по наведению порядка в цехах зачастую носили исключительно моральный характер, как это в своё время было и в крестьянской общине. Так, экономический отдел Подольско­го Совета в январе 1918 г. постановил: “За недобросовестное отноше­ние к труду подействовать... морально посредством контрольной ко­миссии”, а на Куваевской мануфактуре в Иваново-Вознесенской губернии было решено: “Что касается тех товарищей, которые по своей малосознательности не хотят выполнять ту работу, которая на них возложена, то на них постараемся воздействовать нравственным путем, т. e. посредством увещаний”. Часто только лишь злостное на­рушение влекло за собой уже более ощутимые санкции, такие, как штрафы, увольнения, изъятия из зарплаты (181).

Ho постепенно “насаждение”, как тогда говорили, трудовой дисциплины всё больше принимает форму борьбы с так называемой “митинговой демократией”. Причём под “митинговой демократией” теперь понимали любое проявление рабочими их самостоятельности. To, что несколько месяцев назад провозглашали “революционной активностью класса-гегемона”, становилось для победившего режима лишним и даже опасным. Центром борьбы за дисциплину труда в её новом понимании становится BCHX. Этот вопрос на заседании его Президиума ставится уже 27 марта 1918 г., но тогда соответствующие решения не прошли. Против выступил В.И. Ленин, чувствовавший, что большевики пока не осилят введение хозяйственной дисциплины в достаточно массовом масштабе. Взамен он предложил осуществлять принудительные меры руками самих рабочих под видом борьбы за “рабочую дисциплину”. Характерно, что в борьбе за осуществление этого плана Ленин предполагал разработку норм “трудовой дисцип­лины” поручить прежним владельцам, научившимся, по его словам, “внедрять” порядок и дисциплину на своих предприятиях ещё при царском режиме (182).

Возвращался Президиум BCHX к проблемам рабочей дисцип­лины и потом. Так, на заседании 1 апреля 1918 г., когда шло обсужде­ние Положения о трудовой дисциплине, подготовленного Всероссий­ским Советом профсоюзов, В.И. Ленин требовал ужесточения его в плане “карательных мер” за “несоблюдение” рабочими “трудовой дисциплины”. Обращаясь к членам Президиума, он разъяснял: “Что же касается мер за несоблюдение трудовой дисциплины, то они долж­ны быть строже. Необходима кара вплоть до тюремного заключения. Увольнение с завода также может применяться, но характер его со­вершенно изменяется. При капиталистическом строе увольнение было нарушением гражданской сделки. Теперь же при нарушении трудовой дисциплины, особенно при введении трудовой повинности, соверша­ется уже уголовное преступление и за это должна быть наложена опре­делённая кара”. Причем подобные меры предлагались Лениным ещё в середине декабря 1917 г., когда он для учёта количества и качества труда настаивал на создании судов из рабочих и крестьян (183).

Эти “ленинские наказы” не оказались пустым звуком. Ha не раз упоминавшейся нами фабрике т-ва Полушина рассчитанных рабочих предавали суду как за уголовное преступление (184). Рассматривал рабочий суд дела рабочих, “которые работали не добросовестно”, и на заводе Густава Листа (185), на многих прочих предприятиях Московского региона. Что же касается общей линии на “завинчи­вание гаек”, то хорошим примером здесь могут служить “Правила трудовой дисциплины”, принятые на прошедшей 17 июня 1918 г. об­щегородской конференции профессиональных союзов и фабрично- заводских комитетов Твери. B них делалась попытка регламентиро­вать самые разные стороны жизни рабочих, наказания же за малей­шую провинность были суровыми. Так, запрещалось “купаться и мыться на заводе, за исключением предназначенных для этого по­мещений”, “принятие пищи в рабочих мастерских”. Из прочих мер “в интересах санитарии” рабочие были, как записано в документе, “обязаны пользоваться только предназначенными для этого отхожи­ми местами”, а также “не должны были задерживаться в уборных, причем наблюдение за исполнением этого пункта возлагалось на са­мих рабочих”. “Опоздавшие более чем на 20 минут” не допускались к работе до перерыва, причём пропущенное при этом время высчиты­валось при оплате труда, а опаздывавшего “систематически” могли устранить с завода “без оплаты вперёд”. “Хищения материалов и из­делий, а также подлоги в расчетных книжках и требовательных ведо­мостях наказываются как уголовные деяния. Виновные передаются народному суду”. (186) Совершенно очевидно, что приведенный доку­мент содержит не только меры по действительному поддержанию дисциплины: налицо скатывание к мелочной регламентации всего поведения рабочих, порождённой, может быть, отчаянной попыткой добиться порядка и управляемости, но оттого не менее суровой.

Понятно, что постепенно антагонизм между рабочей демокра­тией и тенденциями, определявшими процесс огосударствления орга­нов рабочего самоуправления, грозил вылиться в не менее принципи­альный, чем в своё время антагонизм между трудом и капиталом. Ощущавшие себя победителями в революции, рабочие не могли так просто смириться с утерей самостоятельности и завоёванных прав. Как только большевики вместо прежнего частнохозяйственного ярма попытались надеть на рабочих ярмо государственного принуждения, они наткнулись на шедшее снизу, из рабочей среды сопротивление.

Ha весну — лето 1918 г., в частности, приходится новый всплеск протестов со стороны рабочих организаций печатников. Причиной этому было то, что нажим большевиков на оппозиционную печать существенно больше ослаблял их самостоятельные профессиональные организации и увеличивал безработицу среди всех профессий печат­ного дела. Как писала об этом газета “Дело народа”, “связь между большевистским режимом и безработицей в такой степени ясна, что у печатников большевизм потерял всякую почву” (187). И хотя на самом деле речь шла не о большевизме как таковом, а о бюрократи­ческом перерождении их режима, сама тенденция развития умонаст­роения рабочих-печатников показательна.

Проходили забастовки и другие выступления рабочих также на Тульском патронном, оружейном, меднопрокатных и на других заво­дах Тулы. Взрыв недовольства в ноябре 1917r., а затем и в апреле 1918 г. произошел на заводе бр. Бромлей, который, как не без плохо скрываемого торжества писала газета московских меньшевиков “Вперёд”, издавна слыл твердыней большевизма. Оказавшийся в цен­тре событий завком этого завода был не в состоянии контролировать стихийное недовольство рабочих. Вплоть до применения войск дошел конфликт с рабочими Алексеевской железной дороги. Весной — летом 1918 г. на почве голода, безработицы, недовольства урезанием прав рабочих забастовки прошли в большинстве городов ЦПР: Москве, Туле, Калуге, Нижнем Новгороде, Орехово-Зуеве, Твери и других городах (188).

He только меньшевики, но и прежние союзники большевиков слева переходят в оппозицию новому режиму. Так, с острой крити­кой политики большевистского правительства, “государственного социализма”, самого понятия “социалистическое отечество” на своей I Всероссийской конференции, проходившей в Москве с 25 августа по 1 сентября 1917 г., выступили анархо-синдикалисты. B качестве пози­тивной альтернативы анархо-синдикалисты предлагали вернуться к утраченным лозунгам Октября, к самостоятельности фабзавкомов, т. к. они являются “основной производственной самоуправленческой организацией” и находятся “под постоянным и бдительным контро­лем рабочих”. Характерно, что во время краткосрочного отказа большевиков от лозунга “Вся власть Советам” с аналогичными взгля­дами выступал и Ленин, но теперь подобная пропаганда уже счита­лась контрреволюционной.

Своё официальное закрепление перемена точки зрения больше­виков на роль рабочего самоуправления в революции получила на высшем экономическом форуме Советского государства — I Всерос­сийском съезде Советов народного хозяйства. Съезд проходил в Мос­кве с 25 мая по 4 июня 1918 г. Ero состав был достаточно представи­тельный: 252 делегата от 5 областных, 30 губернских и значительного числа уездных Совнархозов. Событие это в судьбах рабочего самоуп­равления становится переломным. Особенно важное значение имело “Положение об управлении национализированными предприятиями”, принятое по докладу Андронова. Документ этот шёл по пути ради­кального вытеснения остатков рабочего самоуправления и полного отказа от него значительно дальше всех предшествующих постанов­лений по проблемам государственного регулирования экономики.

Согласно параграфу второму положения, две трети фабрично- заводского управления назначались областным (т. e. вышестоящим) Советом народного хозяйства. Лишь одна треть членов управления избиралась “профессионально-организованными рабочими предпри­ятия”. При этом “список членов фабрично-заводского управления по конституировании его и избрании председателя представляется на утверждение ближайшего органа высшего управления”. Ho и это бы­ло ещё не всё.

Согласно примечанию № 1 к этому параграфу, “ближайший ор­ган Высшего Управления имеет право, если в этом случается необхо­димость, назначать в фабрично-заводские управления национализи­рованного предприятия своего представителя”. Этот представитель получал право “решающего голоса и право приостанавливать реше­ния фабрично-заводского управления, противоречащие обществен­ным интересам”. A согласно примечанию № 2, “в экстренных случа­ях” вышестоящие инстанции с некоторыми формальными оговорками получали право “назначать управления предприятий” по собственно­му усмотрению (189).

Однако эта резолюция считалась ещё “умеренной”, были и бо­лее радикальные точки зрения. Так, в развернувшемся обсуждении проекта основной резолюции Рязанов предлагал ещё более ужесто­чить централизацию и “не повторять старых ошибок”. Сам же прин­цип, по которому рабочим коллективам давалась возможность фор­мировать управление лишь на треть, ни у кого из делегатов на общих пленарных собраниях возражений не вызывал, а если у кого и вызы­вал — тому просто не предоставляли слова.

Значительно более бурно обсуждение этой проблемы проходи­ло в ходе работы по секциям, где проконтролировать все выступления организаторам съезда было просто технически невозможно. Так, на Секции по организации производства официальный докладчик Арс­кий, отстаивающий необходимость сократить права рабочего само­управления на производстве, был встречен скептически. Делегат Па­хомов, например, усомнился в том, что “план, предложенный тов.Арс- ким, вполне отвечал бы желаниям рабочих”. Далее Пахомов более откровенно пояснял свою, так деликатно высказанную мысль. “Получая большинство в органах контроля и управления, — говорил он, — руководящий Совнархоз будет делать и направлять политику так, как ему будет угодно, и очень может быть, это не будет соответ­ствовать желаниям рабочих и очень часто пойдёт вразрез с интереса­ми рабочих'\ Суть предложений Пахомова сводилась к тому, что “рабочих должно быть большинство” в заводоуправлениях и других хозяйственных органах.

Это предложение вызвало бурную реакцию других делегатов. Гросман, в частности, категорически отверг поправку, предложенную Пахомовым, на том основании, что это может повредить производ­ству. Ещё более категоричен был Трахтенберг. “Я нахожу, — заявил он, — что нельзя давать рабочим большинства мест потому, что если большинство будет в руках рабочих, то в таком случае областные советы народного хозяйства не смогут проводить своей политики”. “Между тем, — пояснял свои сомнения Трахтенберг, — областные советы народного хозяйства получают инструкции от BCHX, кото­рый имеет сведения, что делается во всех заводах, в то время как ра­бочие не могут этого знать и поэтому будут... судить с местной точки зрения”.

Бескомпромиссно обсуждался тот же вопрос на заседании орга­низационной секции. C точки зрения защиты интересов рабочего са­моуправления с докладом на секции выступил левый большевик B.M. Смирнов. Доклад же Г.Д. Вейнберга был пронизан официаль­ной, централизаторской идеологией. Позиция Вейнберга не нашла поддержки, и 2 июня 1918 г. секция принимает резолюцию, словно бы воскрешавшую романтику первых дней Октября с его лозунгом “Фабрики — рабочим”. (190)

O произошедшем на секции сразу же было доложено на самый верх. “Спасением” ситуации занялся сам В.И. Ленин. Он в тот же день пишет председателю BCHX о “наговоренных левыми глупостях” и том, чем эти “глупости” левых “грозят” (191). Возглавленная опять же самим Лениным “согласительная комиссия” Совнаркома смогла устранить возникшие опасности и принятая 3 июня 1918 г. резолюция уже не содержит никаких подвижек в сторону соглашения с теми, кто пытался продолжать отстаивать интересы рабочего самоуправле­ния (192).

I Всероссийский Съезд советов народного хозяйства существен­но повлиял и на формирование большевистской доктрины. B частно­сти, появляются новые нюансы в трактовке самого понятия “огосударствление”. Если прежде под этим в основном понималась передача органам рабочего самоуправления государственных функ­ций, то теперь в понятие огосударствления рабочих организаций нап­рямую начинают вкладывать смысл их подчинения органам государ­ственного управления.

От “ПРОЛЕТАРСКОГО КОЛЛЕКТИВИЗМА” K “ВОЕННОМУ КОММУНИЗМУ”

По сути, решения I Всероссийского съезда Совнархозов и начало сплошной национализации совпали с переходом от первого, романти­ческого периода революции к периоду военного коммунизма, все ос­новные особенности которого, пусть пока ещё и в самых общих чер­тах, так или иначе уже начинают проявляться в эти летние и осенние месяцы 1918 г. “Революция самоуправления” подходила к логическо­му завершению. Органы самоуправления, точнее одна их ветвь — органы самоуправления рабочих, сыграли свою государственно­образующую роль. Как и всегда, став питательной средой для созда­ния государства, органы непосредственной демократии должны были найти вою социальную нишу, вписаться в систему новых, более стро­гих общественных отношений, стать низовым элементом государ­ственной иерархии (193).

B этом отношении ничего принципиально нового, чего не было бы в прежней истории, не происходило. Весь период от I Всероссийс­кого съезда до II Всероссийского съезда профессиональных союзов, на котором фабзавкомы были в очередной раз, но теперь уже оконча­тельно подчинены профсоюзам, являлся временем такой переориента­ции сохранившихся элементов рабочего самоуправления с задач и по существу, и по методам революционных на задачи гораздо более меньшего масштаба. Происходившие перемены четко отражены в Примерном положении о рабочем контроле на частных и в Пример­ном положении о рабочем контроле на национализированных предп­риятиях, разработанных Советом профессиональных союзов. B пер­вом из них подчёркивалось, что “рабочий контроль подчинён [и] ответственен в своих действиях перед вышестоящими органами”.

B положении же о рабочем контроле на национализированных предп­риятиях отмечалось, что прежние методы контрольных органов “должны уступить место ревизионному контролю за правильностью и хозяйственностью расходования народного достояния без вмеша­тельства в распорядительные права органов управления предприятием ” (194).

O превращении органов рабочего представительства в элемен­ты государственной власти свидетельствует, в частности, и такой немаловажный экономическо-правовой факт, как субсидирование пролетарских организаций государством. B частности, материалы Второго съезда профсоюзов показывают, что из 1 млн. 805 тыс. руб., истраченных в 1918 г. ВЦСПС, 890 тыс. руб. было покрыто субсидия­ми ВЦИК, Наркомата труда и ЦК РКП(б) (195). Как признавался М. Томский, выполнение органами рабочего самоуправления “госу­дарственных функций” ставило их “в необходимость существования, главным образом, на государственные субсидии, а низшие союзные органы ставило в зависимость от финансирования их вышестоящими организациями” (196). Если сравнить эту ситуацию с той, которую мы могли наблюдать до Октября 1917 г., когда низовые органы рабочего самоуправления самостоятельно финансировали не только свою дея­тельность, но и деятельность Советов, а также всех прочих систем организаций, то в высказывании Томского можно будет серьёзно скорректировать расстановку ударений при определении: что же было причиной, а что следствием в описываемых им явлениях?

По мере превращения органов рабочего самоуправления в ни­зовые звенья государственного аппарата, и в особенности после дек­рета от 28 июня 1918 г. о национализации, резко меняются не только формы, но и само содержание их деятельности. Теперь, как правило, она ограничивается борьбой за “трудовую дисциплину”, рационали­зацию производства, режим экономии и т. п. Как писалось в прежней историографии, “на первый план всё более выдвигаются интересы общегосударственные, а не групповые или местные” (197). По суще­ству, низовые рабочие комитеты и объединяющие их профсоюзы превращаются в это время в распределительный аппарат нового госу­дарства, снабжающий рабочих и служащих продовольствием и пред­метами первой необходимости из централизованных запасов, а также в механизм, позволяющий контролировать настроения в низах и нап­равлять накопившееся в них недовольство в нужном для режима русле.

Параллельно с этим шёл и другой процесс, характерный для пе­риодов становления государства из предгосударственных элементов, а именно нарождение новой элиты. Есть не мало моментов, которые связывают его с процессом трансформации системы рабочего самоуп­равления в первые месяцы революции. Имеющаяся традиция рассмат­ривает формирование новой элиты на политическом уровне (198).

Ho новый правящий слой нельзя ограничивать партией большевиков и сотрудниками центральных ведомств. Ha практике его становление как массовой политической реальности происходило на куда более широком историческом пространстве. B этом смысле важным объек­том будущих исследований представляется связка совнархозов — за­водоуправлений национализированных предприятий — экономичес­ких отделов низовых Советов — районных звеньев отраслевых профсоюзов. Ha этом уровне и происходит формирование нового хозяйственного уклада и нового широкого господствующего слоя. Таким образом, органы рабочего самоуправления объективно полу­чали возможность сыграть весомую роль в формировании нового правящего слоя. Ho уже на начальных этапах послереволюционного развития вырисовывается иллюзорность открывшихся было здесь перспектив. Уже к середине 1918 г. можно было видеть, что рабочий класс в процессе образования новой элиты доминирующей силой не стал (199).

B работах одного из тех, кто первым попытался разобраться в происходящем в постреволюционной России и поставил увиденному диагноз “военного коммунизма”, A.A. Богданова утверждалась неиз­бежность именно такой эволюции большевистской революции, кото­рую он считал не пролетарской, а солдатской. Пролетариат, следова­тельно, рано или поздно должен был утратить свои господствующие позиции (200). Для большей доктринальной определённости в ряде своих работ он противопоставил два родственных понятия: коллекти­визм и коммунизм. Под первым Богданов понимал форму проявления совместного труда, под вторым — совместного потребления. Будущий строй виделся Богданову как объединение этих двух элементов при приоритете коллективизма, вырастающего на базе развитых эконо­мических отношений, чего, по его мнению, в России 1917 г. не наблю­далось. Как видим, взгляды Богданова вполне вписывались в общее русло представлений об отсталости России и её неподготовленности к социальной революции.

Однако, в отличие от сторонников экономического детерми­низма, Богданов рассматривал происходившее с точки зрения теории о всеобщих организационных связях в обществе, разработку которой он как раз завершал в тот период (201). Это позволило ему, несмотря на механицизм его подходов, выдвинуть ряд важных, оригинальных предположений.

B частности, он выделил два возможных типа организационных форм обобщения: авторитарную и товарищескую. Богданов призна­вал, что в современных ему рабочих организациях одновременно при­сутствуют обе формы. Авторитарную тенденцию Богданов находил в характере взаимоотношений вождей и масс, или, если шире, верхов и низов. B условиях “осадного коммунизма” авторитарные, распреде­лительные черты неизбежно должны были вытеснять элементы де­мократические, коллективистские (202).

Ho даже Богданов, предсказывавший расползание армейских порядков на социальные отношения тыла, вряд ли предвидел всю глубину происходившего. B области рабочего самоуправления влия­ние казармы проявилось уже в первый период становления системы военного коммунизма. B 1918 г., в частности, лежит начало тенденции закрепощения рабочих путём их обязательного членства в профсою­зах. Так, с подобной инициативой в этот период выступило руковод­ство Наркомата путей сообщения. 15 августа 1918 г. решение о прину­дительном членстве принял ЦК союза металлистов. B этот же период на принудительное членство и изымание взносов через бухгалтерию перешло несколько профсоюзов текстильщиков. Эта тенденция при­вела в конечном счёте к признанию необходимости и экономической целесообразности и принудительного труда, осуществлять которую в конце 1920 г. H. Бухарин, к примеру, предлагал через фабзавкомы, что было уже совсем далеко от тех принципов, которые первоначаль­но легли в основу их формирования (203).

Ослабление к середине 1918 г. позиций фабзавкомов само по се­бе, конечно, ещё не означало полной ликвидации рабочего самоуп­равления. Теперь рабочие отстаивали свои интересы через другие самодеятельные организации, прежде всего профсоюзы, к которым, по решению большевиков, должны были перейти функции, прежде осуществляемые фабзавкомами. He приходится сбрасывать со счётов и то обстоятельство, что определённые возможности для сохранения самоуправленческих начал на производстве оставляли и решения съезда совнархозов, так как за рабочими коллективами оставалось право треть членов новых заводоуправлений избирать самостоятель­но, на своих общих собраниях. Оставался в силе и такой важный эле­мент самоуправления, как принцип коллегиального руководства. И тем не менее именно фабрично-заводские комитеты стали тем зве­ном, взявшись за которое большевики смогли не только быстрее прийти к власти, но и, победив, с устранения которого начали осуще­ствлять политику форсированного огосударствления рабочего само­управления

Невольно возникает вопрос: могли ли фабзавкомы, рабочее са­моуправление противостоять такому исходу? Да, могли, и продолжи­тельное время противостояли, поскольку органы рабочего самоуп­равления, прежде всего фабзавкомы, стали несущей конструкцией для всей экономики России в самые напряженные месяцы революции. Ho видимо, им пришлось отдать задачам строительства нового госу­дарства слишком много сил, чтобы потом ещё и противостоять ему на равных. Рабочее самоуправление, и это также следует учитывать, ори­ентировалось на традиционные формы самоорганизации, что особенно чётко проявилось в деятельности фабзавкомов. He успев модернизи­роваться в соответствии с серьёзно изменившимися внешними услови­ями, оно оказалось в проигрыше перед лицом наступившей эпохи индустриализма, в особенности государственного.

B этом смысле свою роль в свёртывании рабочего самоуправле­ния сыграли и причины доктринального характера. Если проанализи­ровать позицию, которую занимали Арский, Гросман, Трахтенберг, Вейнберг, Зиновьев, Троцкий, Рязанов, Ципирович, Лозовский, Эн­гель, Ларин, Гастев, Гольцман, Вейцман, Гарви и многие другие, ста­нет ясно, что многие деятели, самым непосредственным образом оп­ределявшие политику по отношению к рабочему самоуправлению, не понимали специфики фабзавкомов как организаций, выросших на российских традициях трудовой демократии, не разбирались, в чём именно эти традиции состоят. Понятно, что неосознанная борьба с национальной спецификой революции должна была в конце концов сделать фикцией всякую демократию, в особенности рабочую демок­ратию.

Кроме того, ответ на вопрос о причинах кризиса рабочего са­моуправления нужно искать в той же плоскости, что и на вопрос о причинах его столь стремительного становления в тот период. От­сутствие механизмов социального партнёрства не могло сказаться только на взаимоотношениях рабочих и торгово-промышленного класса. Ta же участь должна была так или иначе сказаться и на взаи­моотношениях рабочих с государством.

И наконец, как мы видели, в основе развития рабочего самоуп­равления лежали вполне конкретные интересы выживания, в лучшем случае некоторые экономические и аксеологические (ценностные) интересы рабочих. И если задаться вопросом, какому именно классу тогдашнего российского общества было наиболее выгодно существо­вание сильного, централизованного государства, не окажется ли, что таким классом можно будет назвать именно индустриальных рабо­чих? A если так, то был ли союз между большевиками и рабочими браком по любви или по расчёту или имелись элементы того и друго­го? Ведь не случайно, как мы видели, рабочие выступали не против государственного контроля как такового, а против бюрократического произвола со стороны власти, а антиправительственное движение 1918 г. совершенно явно идёт на убыль по сравнению с антиправи­тельственным движением года 1^17-го. To есть с усилением патро­нажного поведения государства по отношению к рабочим, с предос­тавлением им самых элементарных гарантий выживания государству удаётся более или менее стабилизировать свои взаимоотношения с “классом-гегемоном”.