§ 3. Коммунистическая философия права

1. Ортодоксальные основы коммунистической философии права. Если стержнем правового прогресса в условиях перехода человечества от традиционных к либеральным цивилизациям и демократического переустройства общества стала философия гуманистического права (правозаконности), то в качестве наиболее значительного, противостоящего ей явления правового регресса и вместе с тем ее своеобразного спутника-антагониста выступила коммунистическая марксистская философия права.

Каковы основания такой оценки ортодоксального марксизма? Здесь хотелось бы обратить внимание на то, что марксистские взгля-

ды, многократно и скрупулезно проанализированные с различных науковедческих позиций (экономических, политических, моральных, психологических и др.), по-настоящему не становились предметом на-

371

Часть третья. Философско-правовые проблемы

учного освещения и оценки с о с т о р о н ы п р а в а. А если и вовлекались в область научного анализа в данной плоскости, то преимущественно с точки зрения некоторых специальных проблем – соотношения права и экономики, права и веры и т.д.1

Между тем, когда Маркс возвестил о том, что задача философов не осмысливать действительность, а изменять ее, он тем самым уже сообщил такому философскому обоснованию действительности значение «права» на революционное преобразование мира. Права в том широком значении, которое выражает обоснованность, оправданность соответствующих действий революционных сил, наличие у них достаточного основания на такого рода «переделку» действительности. Марксизм, таким образом, может быть охарактеризован как философское и политическое учение, обосновывающее высшее революционное право, своего рода суперправо марксистов (пролетариата) на коренное

преобразование мира.

В соответствии с этим, по Ленину, наиболее верному последователю Маркса, основателю большевизма, главное в марксизме – революционное насилие, идея д и к т а т у р ы п р о л е т а р и а т а, т.е.

Марксистская доктрина допускает (и даже возвеличивает) прямое во имя коммунизма насилие в его крайних, острых выражениях, не знающих ограничений. И реальный смысл «революционного правосознания», использованного в ходе большевистской революции и ленинско-сталинской диктатуры, строго соответствует содержанию рассматриваемой марксистской категории.

Именно потому большевики, марксисты-ленинцы считали себя вправе поступать сообразно своим идеологическим представлениям и делать со всем обществом, его институтами, с отдельными людьми что угодно – за-

1 См., например: Берман Г.Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1998. С. 514 и сл.

2 Нужно взять на заметку: именно для того, чтобы оттенить революционную сущ-

ность партий, выражающих великое мессианское дело марксизма-ленинизма, историческое предназначение и великое революционное право пролетариата, их приверженность идее диктатуры пролетариата, в 1918 г. марксистские партии, придерживающиеся радикального революционного большевизма, были переименованы из «социал-демократических» в «коммунистические». Именно по этой причине, а не по какой-то другой (запомним этот факт, возможно неожиданный для многих нынешних сторонников коммунистической партии).

372

Глава двенадцатая. Два полюса

хватывать путем заговора и вооруженного насилия власть, идти на реализацию утопии, на фантастический эксперимент в отношении всего народа, физически уничтожать «врагов народа», идти на «мировой пожар», развязывать революционную войну, применять массовые вооруженные насильственные акции, государственный террор, чинить расправу над классово чуждыми элементами и единомышленниками-отступниками, ликвидировать естественные механизмы и стимулы жизнедеятельности – частную собственность, рынок, предпринимательство, заменяя все это искусственно-принудительными фантомами.

2. Высшее революционное право в России. В конце XIX – начале XX в. в России определился по многим признакам правовой путь развития. Между тем именно Россия, ее юридическая система воплотили высшее революционное право, построенное на марксистской философской доктрине. Почему?

Прежде всего, разумеется, потому, что Россия в силу уникального совпадения многих объективных и субъективных обстоятельств стала в начале XX в. носительницей и жертвой (пожалуй, даже жертвойискуплением) соблазнов и вожделений, порожденных марксистской революционной доктриной, да к тому же в ее ленинско-сталинском, большевистском крайне силовом, агрессивном, террористическом варианте. И в соответствии с этим именно на российской земле, начиная

1 Цит. по: Мельгунов С.П. Красный террор в России. 1918–1923. М., 1990. С. 44. И это не отдельные высказывания, тем более не сугубо фразеологические обороты, а последовательная политика, находившая, увы, выражение и какое-то формальное обоснование в законодательных документах, в нормативных актах, обозначаемых в качестве «правовых». Как это ни поразительно, самые крайние проявления большевистского террора, поистине геноцида в отношении населения страны, имели известные «юридические основания». И это было и «при Ленине» (постановлением VI Чрезвычайного съезда Советов от 6 ноября 1918 г. органам ВЧК было предоставлено право (!) брать заложников и содержать их под стражей, постановлением Президиума ЦИК СССР от 28 марта 1924 г. было подтверждено Положение о правах ОГПУ, где предусматривалось образование Особого совещания для рассмотрения дел в отношении социально опасных лиц и т.д.), и тем более

«при Сталине» (Циркуляром ОГПУ от 29 октября 1929 г.

373

Часть третья. Философско-правовые проблемы

с октября 1917 – декабря 1918 г., началось практическое ее осуществление, с заговором, насильственным захватом власти, разгоном избранных народом представительных учреждений, красным террором и т.д. Кроме того, наряду со многим другим, России выпала столь тяжкая доля еще и потому, что в России даже в условиях развивающегося капитализма и восприятия некоторых передовых юридических форм продолжала господствовать юридическая система со многими чертами

«византийства». Да к тому же с «обоюдно» обострившимися силовыми методами прямых кровавых расправ – и со стороны власти (массовые расстрелы демонстрантов, бесчинство охранки), и со стороны борющихся с властью сил (террор народников, эсеров, эсдеков-боевиков). Именно здесь нужно искать одну из существенных причин того, что установившаяся в результате революционного переворота 1917– 1918 гг. власть большевистской партии нашла в идеологии и практике «византийства» наиболее близкую по сути фактическую основу для практической реализации высшего революционного права (к тому же подкрепленного будто бы естественными началами борьбы с эксплуа-

таторами и угнетателями)1.

1 На первый взгляд, как будто бы «византийство» российского права публично-юридического строя [II.5.2], напротив, создавало, в отличие от других стран с традиционным, неотдифференцированным правом (также медленно с зигзагами развивающихся по пути правового прогресса), даже благоприятные условия для восприятия ценностей передовой юридической культуры. Ведь право России, пусть и в его, так сказать, «внешних слоях», все же содержало известные институты и формы, относящиеся к западноевропейской юридической культуре (к тому же находящие опору как в позднеримских элементах византийского права, так и в «варяжских» предпосылках северо-западной культуры).

Но в самом том факте, что такого рода передовые юридические формы по жестким канонам «византийства» во многом проскальзывали по поверхности социальной жизни, в весьма малой степени затрагивая ее суть, ее основные слои, таилась угроза восприятия российским правом и всей социальной жизнью постулатов иного порядка, не совместимых с правом в его высоком гуманистическом значении.

К сожалению, именно в таком неблагоприятном историческом варианте все и произошло в России. Да так, что Россия стала носительницей «обратного», противоположного полюса мирового правового развития в эпоху перехода человечества к последовательно демократическим цивилизациям – философии коммунистического права. А произошло все это опять-таки в немалой степени благодаря «византийским» особенностям российского права. Только здесь и теперь – таким особенностям, которые относятся к его истинной (хотя и подспудной сути) – насильственной, репрессивной природе. Той природе, в которой нашла обитель, поприще для воплощения в жизнь орто-

доксальная доктрина марксизма-ленинизма.

374

Глава двенадцатая. Два полюса

Отсюда «классический» характер и одновременно особенности высшего революционного права коммунизма в том виде, в каком оно с 1917–1918 гг. стало реализовываться в России. В том числе и в виде юридизированный доктрины – придания идеологии (марксизму, партийным программам), да и всем партийным решениям, непосредственного юридического значения и действия. Согласно декрету о суде

№ 1, верховной инстанции Советов, все законоположения и юрисдикционные решения должны были соответствовать не только декретам советской власти, но и, в первую очередь, программе коммунистической партии.

Вот почему все основные акции во всех сферах жизни российского общества после прихода к власти коммунистов строились «в соответствии» с партийными решениями, с прямыми указаниями партийных инстанций, вождей, а в ряде случаев в виде «совместных документов» центральных учреждений партии и государства. Включая и область карательной политики, вплоть до прямых указаний партийных учреждений и их лидеров в отношении, например, методов следствия1.

Надо отдать должное ленинцам-большевикам: захватив в России в октябре 1917 г. власть (и подкрепив этот захват разгоном Учредительного собрания в январе 1918 г.), они с предельной пунктуальностью реализовали марксистские представления о революционном праве. И право Советской России 1917-го – конца 1920-х гг., которое именовалось «революционным», в то время оценивалось в чем-то открыто и честно. Оно характеризовалось как «революционное правосознание», а порой – совсем уже открыто и честно – «революционная целесообразность»2. То есть «право» в значении непосредственного неконтро-

1 Впечатляющий пример тому – шифрованная телеграмма Сталина, направленная 10 января 1939 г. секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел и начальникам управлений НКВД: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с разрешения ЦК ВКП(б). Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников? ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод» (цит. по: Столяров К. Палачи и жертвы. М., 1998. С. 131).

2 В самый канун Октябрьского переворота идеолог революционного права совет-

ского образца П.И. Стучка писал: «...мы вслед за Марксом заявляем, что мы должны стоять не на почве законности, а стать на почву революции» (Стучка П.И. Избранные произведения по марксистско-ленинской теории права. Рига, 1964. С. 227).

375

Часть третья. Философско-правовые проблемы

лируемого революционного действования, прямого насилия, возможности отступления от своих же юридических установлений по мотивам революционной целесообразности1.

Правда, в конце 1920-х – начале 1930-х гг. в марксистских воззрениях на право, как во всей системе марксистско-ленинской, большевистской идеологии, произошли изменения (точка в точку совпавшие с канонами византийства). Отсюда соответствующие изменения и в коммунистической философии права, которая, сохранив постулаты ортодоксальной теории, в чем-то преобразовалась, по ряду существенных позиций сменила саму систему координат и особенно ее символов, идолов, терминологических обозначений.

Это произошло в условиях, когда, одолев всех других претендентов на верховную власть в обществе (и по единодержавным восточно-византийским нравам физически уничтожив наиболее видных из них), единоличный вождь – Сталин – встал на путь известной стабилизации в жизни общества, создания мощной военно-коммунистической общественной системы, основанной на модернизированной государственной экономике и выраженной во всесильной партийноидеологизированной государственности и социалистической законности (обеспечивающих в новых формах господство революционного права, служащего коммунизму, его победе во всем мире).

Эта искусно созданная модернизированная система единодержавной власти и соответствующие ей общественные порядки, получившие официальное имя «советское социалистическое общество», могут быть охарактеризованы в качестве относительно сложившегося, институционально отработанного и реально утвердившегося случая современной цивилизации. Такого случая, который, отличаясь причудливым сочетанием некоторых положительных, привлекательных и одновременно бесчеловечных, чудовищно отвратительных черт, с новыми идейными символами-идолами (всесильная партийно-идеологизированная государственность, идол «социализма»), тем не менее сохранил саму суть высшего революционного права.

Такой поворот событий в мире марксистских идей и реалий представляется на первый взгляд неожиданным, нелогичным и даже странным, если исходить из ортодоксальных марксистских взглядов на государство. Ведь государство под углом зрения этих взглядов изначально

1 См.: Стучка П.И. Указ. соч. С. 350. В другом месте автор замечает: «С первых же дней революции 1917 г. еще в марте и позже мне неоднократно приходилось возражать против сознательного или невольного лицемерия тех революционеров, которые привыкли говорить о строгой законности в самый разгар революции» (с. 232).

376

Глава двенадцатая. Два полюса

рассматривалось как институт временный, рассчитанный лишь на переходный период и обреченный по мере успехов коммунизма на отмирание. В нем не предполагалось иметь ни постоянного привилегированного аппарата, ни постоянной армии, словом, это не государство в строгом смысле, а, по словам Ленина, «полугосударство», формой которого и должны были стать образования непосредственной демократии самих трудящихся масс – Советы.

И вдруг все изменилось, по ряду характеристик – ровно до наоборот. Чем же можно объяснить такого рода метаморфозу?

Понятно, решающую роль сыграл здесь сам факт появления мощной военно-коммунистической властной системы – то обстоятельство, что революционно-романтический порыв к коммунизму в своем истинном значении иссяк и на деле обернулся формированием тиранической военно-коммунистической системы власти во главе с единодержавным правителем, вождем – генеральным (первым) секретарем коммунистической партии.

Но сам по себе этот факт едва ли был бы возведен в ореол всесильной священной власти, если бы он не был преподан под углом зрения коммунистической идеологии. Ведь при указанной ранее философской переориентации произошла не замена былой утопической философии на обычную государственную идеологию, возвеличивающую власть (такая идеология при абсолютизации власти – вещь распространенная), а явление совсем иного порядка. Марксистские философские догмы и определения стали своего рода обоснованием всемогущества власти. Советское государство, возглавляемое вождем коммунистической партии, было объявлено главным орудием строительства коммунизма. А потому именно оно, государство «во главе с партией», стало выражением и носителем указанного ранее высшего революционного права, дозволяющего в отношении общества, каждого человека совершать какие угодно акции, лишь бы они сообразовывались с марксизмом, ленинизмом, большевистскими взглядами и практикой.

Да и по своему существу государственная идеология в сталинскую эпоху – в периоды, начавшиеся со сталинской единодержавной тирании, а затем во время брежневского неосталинизма связывалась не столько с дальними коммунистическими идеалами (они приобрели в основном декларативный, лозунговый характер, и только в хрущевское время было воспламенились живой романтикой), сколько с существованием и функционированием модернизированной военно-коммунистической системы власти, выраженной в социалистической державной государственности.

377

Часть третья. Философско-правовые проблемы

В то же время при функционировании такой всесильной государственности использовался идол «социализма», который стал формально провозглашенным основанием-критерием, необходимым для того, чтобы запускать в дело высшее революционное право с использованием всей мощи вооруженных, карательных сил, всей репрессивночиновничьей машины, стали интересы победившего социализма, его незыблемость, «окончательный и необратимый выбор» его народом. Это основание-критерий сказалось на решении ряда юридических проблем, в том числе конституционных. Само существование, казалось бы, широких социально-экономических и иных прав граждан и тем более их фактическая реализация напрямую связывались в формулировках юридических текстов (особенно Конституции 1977 г.) с тем юридически значимым условием, что они должны соответствовать

«интересам социализма».

Но в наибольшей степени, пожалуй, аргумент «социализма», точнее, «угроза социализму», проявил свою большевистскую суть в критических, кризисных ситуациях. Причем, что весьма показательно, прежде всего именно в тех областях отношений, где твердость правовых норм и принципов имеет, казалось бы, неоспоримую значимость – в межгосударственных отношениях, между странами внутри социалистического лагеря. Ведь туманные хрущевско-брежневско-сусловские рассуждения о достоинствах социалистического строя, а затем «доктрина Брежнева», послужившие основой вторжения вооруженных сил в Венгрию (1956 г.) и в Чехословакию (1968 г.), и беспощадная расправа с народным сопротивлением одинаково обосновывались наряду с некоторыми иными невразумительными доводами тем, что возникла «угроза социализму». И это будто бы в достаточной мере оправдывает массированные вооруженные насильственные акции «братьев по социализму» во главе с СССР в отношении любой страны социалистического лагеря, коль скоро, по мнению

«братьев» (точнее, «старшего брата» – лидеров КПСС, а потом и «всех других братьев») подобная угроза социализму возникла.

Аналогичный аргумент оказался решающим при использовании вооруженных сил для подавления народных протестов и внутри страны Советов – в Новочеркасске (1962 г.).

Да и последняя по времени, уже в годы начавшихся перемен, вооруженная акция (введение войск в Москву в дни августовского путча 1991 г.) опять-таки оправдывалась в документах организаторов акции тем, что возникла угроза «завоеваниям социализма».

3. «Двухэтажное» право: официальная юридическая система и правоневидимка. В результате сложного, многоэтапного развития – развития,

378

Глава двенадцатая. Два полюса

которое все время опиралось на коммунистические догмы, на свои непоколебимые опоры в идеологии, в социальной системе и традициях

«византийства», в советском обществе сложился поразительный, невиданный в истории (и судя по всему, неповторимый) юридический феномен, который иначе как двухэтажное право не назовешь. Право, которое включает в себя два разнородных слоя: официальную юридическую систему и право-невидимку – «высшее право».

О ф и ц и а л ь н а я ю р и д и ч е с к а я с и с т е м а, т.е. система позитивного права, с внешней официально-государственной стороны представляемая в обществе в качестве «советского права», выражала отношение ортодоксального марксизма и большевистской практики к праву в строго юридическом значении.

После Октября 1917 г. в официальной науке, пропаганде, господствующем общественном мнении утвердился взгляд о том, что декреты, кодексы, суды, другие институты юриспруденции, пришедшие к нам из прошлого, хотя и являются «буржуазными», но пока нужны революционному пролетариату, нужны, впрочем, по коммунистическим расчетам – временно, им суждено сойти со сцены, они уже сейчас отмирают. Трактовка права (в строго юридическом значении) как права отмирающего, сходящего со сцены жизни общества, в котором побеждает социализм, была господствующей, доминирующей в коммунистической идеологии, в официальной юридической науке того времени. Более того, к такому пониманию права подстраивались и более общие правовые воззрения. Одним из наиболее влиятельных из них стала «меновая» концепция права Е.Б. Пашуканиса, который в своем обширном исследовании «Общая теория права и марксизм» обосновывал взгляд, в соответствии с которым право вообще строится на основе меновых, рыночных отношений, и поэтому устранение при социализме товар-

но-рыночного хозяйства означает также и «отмирание» права1.

Взгляд на право в революционно-российских условиях едва ли имел безобидный характер некоего экзотического изыска, простого интеллектуального заблуждения, как это пытаются представить некоторые авторы (или даже некоторого «научного варианта», имеющего и на перспективу позитивные черты). К сожалению, этот взгляд стал не только отражением наивно-утопических представлений о благостном «полном коммунизме» по модели библейского рая (с потреблением благ «по потребностям»), но и жестко-суровой наукообразной кон-

1 См.: Пашуканис Е.Б. Общая теория права и марксизм // Избранные произведения по общей теории государства и права. М., 1980.

379

Часть третья. Философско-правовые проблемы

статацией действительных советских реалий – приниженного, убогого фактического положения правовых форм (положения некоего соединения «фигового листа» и «юридического уродца») в условиях господства всемогущей партократической власти.

И такого рода оценка вовсе не умаляется ввиду того, что в области социального законодательства (трудового, семейного, по социальному обеспечению) в России после 1917 г. вводились известные прогрессивные – пусть во многом формальные, с изъянами и минусами – положения, прежде всего те, которые по предположениям должны были обеспечить защиту интересов людей труда, малообеспеченных, обездоленных, т.е. положения, в известной мере отвечающие исконному предназначению права. На первый взгляд как будто бы такую же в общем позитивную оценку должно было бы получить и то обстоятельство, что вслед за Конституцией 1918 г., кодексами о труде, о браке и семье в 1922 г. принимается Гражданский кодекс (воплотивший многие позитивные разработки дореволюционной поры), которому – хотелось бы напомнить – принадлежит первостепенное значение в утверждении и развитии принципов гражданского общества, прав и свобод личности. Но тут мы как раз встречаемся с одним из коварных свойств советского права, базирующегося на феномене «византийства», которое уже с того времени станет его неотъемлемой и определяющей особенностью. Общепризнанная миссия и престиж социального законодательства и тем более гражданских законов никак не соответствовали в условиях коммунистического партократического господства их фактической роли и реальному значению, создавая тем самым, главным образом, видимость, иллюзию современного и отработанного правового устройства, что и стало существенной приметой коммунистиче-

ского образца «византийского права».

В частности, Гражданский кодекс был принят в 1922 г. исключительно в «оформительских целях» – для того, чтобы ввести в жизнь общества нормы и институты, позволяющие каким-то образом упорядочить, ввести в известные рамки собственнические и рыночные отношения, которые стали складываться в условиях нэпа. Но все это – всего лишь и исключительно формально регулятивная цель в коммерческих делах, и, как говорится, «до поры до времени» (и впрямь – только до конца 1920-х гг.). В советском обществе даже не возникала, да и не могла возникнуть, задача внедрить во все подразделения общественной жизни принципы и критерии поведения, образующие само содержание гражданского общества, начала частного права – экономическую свободу и юридическое равенство всех

380

Глава двенадцатая. Два полюса

субъектов, их возможность самим, своей волей и в своем интересе создавать для себя права и обязанности, нести персональную ответственность за свои действия.

Более того, по прямой, жестко определенной партийной установке, безапелляционно сформулированной Лениным, из кодекса была устранена его «душа», гражданственная и социальная суть – его назначение быть носителем, хранителем и защитой важнейшей опоры гражданского общества и свободного рынка – частного права. Да и вся правовая жизнь российского общества получила в этой связи из уст Ленина твердый настрой: мы ничего частного не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное, и по множеству каналов: и в законодательной работе, и в практической юриспруденции, и в области юридической науки и образования, эта директивная идеологическая установка была внедрена во все сферы правовой жизни, стала везде непререкаемым постулатом (хотя само по себе введение в жизнь гражданско-правовых институтов, пусть и подспудно, означало некую фактическую легализацию начал частного права)1. Вместе с тем надо учесть и то, что новая полоса развития советского общества, утверждение в нем коммунистических идолов (всемогущей государственности, идола социализма) – все это непосредственным образом отразилось на официальной советской юридической системе, вызвало и в ней известную смену координат, символов и лексики. Если до 1930-х гг. право, существовавшее в Советской России, и в официальной пропаганде, и в официальной марксистской науке единодушно рассматривалось как не преодоленный еще «остаток прошло-

1 Понятно, сам факт издания в Советской России Гражданского кодекса, даже при указанной политической интерпретации и идеологической атмосфере, – факт, имевший все же положительный эффект. Гражданский кодекс, пусть в урезанном, обкромсанном виде, внес в экономическую жизнь некоторые гражданско-правовые ценности, элементы цивилистической культуры. Тем более что фактическое содержание кодекса образовали добротные проектные заготовки, сделанные видными русскими цивилистами в дореволюционное время. Деятельность судов по гражданским делам получила известную относительно твердую и престижную нормативную основу. Оживились юридическая наука и преподавание цивилистических дисциплин. В середине 1920-х гг. в России вышел ряд крупных исследований по гражданскому праву. И быть может, самое существенное состояло в том, что в отличие от ряда других областей гуманитарных знаний, где дальнейшее развитие дооктябрьской науки не имело никакой перспективы, здесь в науку, пусть и не на долгое время, вернулся ряд крупных правоведов (таких, как А.В. Венедиктов, М.М. Агарков, Е.А. Флейшиц, С.И. Аскназий, Б.Б. Черепахин и др.), исповедующих, увы, по большей части исподволь, «про себя», идеалы и ценности дореволюционной прогрессивной юриспруденции, прежде всего знаменитых русских правоведов, таких как И.А. Покровский.

381

Часть третья. Философско-правовые проблемы

го», сохранившееся еще «буржуазное право», которое уже – на радость пролетарской диктатуре – «отмирает», то со вступлением в указанную выше новую полосу развития вдруг исчезли былые строго-классовые формулировки – «революционное правосознание», «революционная законность». Тут же изменились термины, официальные наименования, касающиеся действующей юридической системы. Право, совсем недавно именуемое «буржуазным», «наследием проклятого прошлого», стало повсеместно именоваться «советским». И хотя это не сразу и не без труда было воспринято (подобного рода попытки предпринимались сразу после Октября 1917 г., но были встречены в штыки правоведами ортодоксально коммунистической ориентации1), такое терминологическое нововведение в 1930-х гг. утвердилось повсеместно. Затем к термину «советское» был прибавлен другой, более величественный и связанный с новым идолом, а в этой связи и с переключением права на более высокую ступень в существовавшей в то время шкале ценностей: с середины 1930-х гг. оно стало называться еще и «социалистическим».

И именно с той поры – характерно, что как раз в годы самого страшного большого сталинского Террора! – началось не просто тотальное оправдание, апологетика действующего законодательства и существующей юридической практики, но, более того – их безудержное восхваление, обоснование того, что они представляют собой совершенно новое, невиданное в мире, замечательное право. Вводятся и по любому поводу используются другие престижные обороты – «социалистическая законность», «социалистический правопорядок». Определение «социалистическое» начинает прилагаться к любому юридическому явлению – «социалистическое правоотношение», «социалистическая правовая норма» и т.д., и т.п.

Своеобразным апофеозом такой рекламно-пропагандистской кампании стала атмосфера восторга и славословий вокруг новой, «сталинской» (поистине сталинской!) Конституции 1936 г. В текст этого документа, объявленного «самой демократической в мире Конституцией», были включены – впрочем, в общей декларативной форме и в сопровождении социалистической фразеологии – «демократические права граждан», «требования законности», «правосудие» и многое-многое другое, как будто бы соответствующее передовым зарубежным кон-

1 П.И. Стучка писал, что после революции «появилось слово «советское» право, скорее по нашей революционной привычке прибавлять слова «красное», «советское», «революционное... Очень солидные коммунистические ученые тогда высказались вообще против советского права, есть-де только единое право…» (Стучка П.И. Указ. соч. С. 59).

382

Глава двенадцатая. Два полюса

ституционным документам. И плюс к тому включено и то, что по рекламно-пропагандистским заявлениям намного превосходит все «буржуазные конституции», – социально-экономические права: право на труд, право на отдых, право на образование и др., что очаровало, увы, немалое число зарубежных и тем более наших отечественных специалистов и до сего времени будто бы демонстрирует замечательные достижения «общества социализма».

Теперь о п р а в е н е в и д и м к е.

Надо видеть, что не отдельные недостатки и пороки действовавшей в советском обществе юридической системы (хотя на практике, в жизни они, понятно, трагически сказывались на жизни людей) выражают коренные особенности права в советском обществе, придающие ему качество «другого», крайне негативного полюса правового прогресса человечества, другого полюса философии права.

Суть дела в том, что созданная Лениным – Сталиным, их соратниками всесильная партийно-идеологизированная государственность, мощная модернизированная военно-коммунистическая система тиранической власти включала в состав своих сложных механизмов как раз упомянутое выше «двухэтажное» право. То есть включала не только официальную юридическую систему, так сказать, видимое право, именуемое «советским, социалистическим» со всеми его плюсами и минусами, какими-то достоинствами и одновременно чудовищными пороками, мистификациями, «византийско»-изощренным словесным дурманом, но и н е в и д и м о е п р а в о – сердцевину всей системы власти, право-невидимку, которое никогда, в отличие от революционных времен, не преподносилось как официальная юридическая реальность, но которое в действительности неизменно оставалось высшим революционным правом, всемогущим суперправом, служащим по воле вождей и партийного аппарата делу коммунизма – направляющим и регламентирующим, жестко и непререкаемо, воистину по-большевистски беспощадно, жизнь и развитие всего общества.

И такое «право» – право-невидимка имело свою нормативную основу, выраженную не только в партийно-нормативных актах (партийных программах, уставах, директивах, постановлениях, инструкциях и др.), но и непосредственно в произведениях, выступлениях и речах

«классиков марксизма-ленинизма» – Маркса, Энгельса, Ленина, «гениальных» высказываниях Сталина, а после его смерти (взамен их) – высказываниях очередного вождя – Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко. А в практической жизни на первый план реальной юридической действительности выступили «инструкции», секретные нор-

383

Часть третья. Философско-правовые проблемы

мативные акты и «персональные» директивы и указания, по большей части ведомственные, но по своей действительной значимости превосходящие силу закона.

Надо полагать, именно данный пункт является, возможно, самым главным в понимании природы коммунистических порядков, существовавших в советском обществе, – пункт, по-должному до сих пор не оцененный, но по-прежнему влияющий на жизнь общества. Ведь само существование сталинской машины всевластия и функционирование порядков, в соответствии с которыми все основные вопросы жизни общества императивно решались в партийных инстанциях, находит обоснование именно в том, что «партия», которая ведет народ к светлому лучезарному будущему и неустанно печется об интересах людей труда, будто бы в п р а в е во имя этого делать все что угодно – идти на любые акции по «преобразованию общества», «переделке человека», «физической ликвидации врагов».

Знаменательно, что такого рода высшее революционное право коммунизма, начиная с 1930-х гг., стало в советском обществе хотя и всем известным, но все же тайным, открыто не афишируемым. Если после большевистского переворота 1917–1918 гг. и в 20-е гг. оно в виде «революционного правосознания» и «революционной законности» открыто претендовало на то, чтобы как бы заменить оставшееся от прошлого отмирающее «буржуазное юридическое право», то теперь, когда восторжествовала замечательная советская социалистическая юридическая система, высшее революционное право во всей своей реальной плоти и реальном значении ушло в тень, за кулисы официальной государственно-юридической жизни, стало воистину подпольным, подковровым правом. В официальных документах, в Конституции, иных официальных актах остались лишь символы, некоторые формальные

«зацепки», позволявшие с формальной стороны как-то оправдывать это право-невидимку (путем указания на «руководящую и направляющую» роль партии или на то, что партийные организации образуют «ядро» государственных органов и общественных объединений).

И еще один весьма существенный момент. Хотя в 1930-х гг. советское право как нормативная юридическая система получило серьезное развитие и заняло заметное место в жизни советского общества, тем не менее высшее революционное право большевистского всевластия реализовалось в основном напрямую, минуя всю эту канитель с Советами, с юридическими институтами, процедурами и иными ненужными формальными премудростями. И для этого как раз и были выработаны ленинско-сталинским гением – действительно, гени-

384

Глава двенадцатая. Два полюса

ем! – безотказно работающие механизмы всевластной машины, костяк которых образовывало прямое (прямое!), помимо каких-либо советских учреждений и юридических институтов, безусловное подчинение вооруженных сил, всех силовых ведомств и карательных учреждений непосредственно высшим партийным инстанциям – генеральному секретарю, первым секретарям обкомов (такое прямое подчинение находилось под эгидой опять-таки высшего революционного права, в какой-то мере отражалось в секретных ведомственных актах и воинских уставах – порядок, увы, перескочивший после 1993 г. и в практику «конституционной» жизни).

Таким образом, сложившаяся в советском обществе официально действующая юридическая система, имевшая ряд технико-юридических и иных достоинств и некоторые положительные социальные институты и позитивные юридико-социальные разработки, вместе с тем представляла собой в целом ущербное, уродливое, юридически неразвитое право.

По основным своим характеристикам оно в сопоставлении с правом царской России стало не только «шагом назад» в общемировом правовом прогрессе, но и являло собой необычное по современным критериям уникальное юридическое образование. Необычное, уникальное, к сожалению, под углом зрения того, что во многом носило фальсифицированный, мифоподобный характер, а по реальному юридическому содержанию все дальше отдалялось от достижений и тенденций российского дореволюционного права, а еще более – от основных линий правового прогресса, идеалов и ценностей гуманистического права в демократически развитых странах в более позднее время. Оно (как формальная юридическая система) занимало маленький, малозначащий или прямо игнорируемый «уголочек» во всем комплексе институтов, направленных на регулирование общественных отношений, находилось в гигантском отдалении от того, что могло бы быть названо «верховенством права».

4. Обобщающая формула – «социалистическая законность». Адекватной юридической категорией, характеризующей состояние и особенности права в советском обществе начиная с середины 1930-х гг., стала формула (и одновременно лозунг, некий принцип, идеологический постулат) – «социалистическая законность».

Формула «социалистическая законность», сам подход к правовым вопросам под углом зрения этой категории нередко представлялись в пропаганде, науке, общественном мнении тех лет и в более позднее время не только как достижение в разработке вопросов социалисти-

385

Часть третья. Философско-правовые проблемы

ческого права, но и как изменение самой концепции права, самого видения правовых вопросов в марксизме, призванное в обобщенном («знаковом») виде представить новый правовой облик «победившего социализма», «развитого социалистического строя».

Между тем идеология социалистической законности, создавая видимость юридического благополучия в обществе, причем благополучия высокого порядка (социалистического!), на самом деле не только прикрывала, оправдывала, представляла в фальсифицированном виде, но и, по сути дела, в новом облике утверждала и возвеличивала те реалии и процессы, которые в действительности происходили в обществе. Реалии и процессы – как по канонам «византийства», так и по беспощадным постулатам диктатуры пролетариата, не ограниченной никаким законом, революционного правосознания (при всей формальной смене лозунгов на этот счет). Ведь все вопиющие бесчинства, массовая расправа над «провинившимися» народами и невиновными гражданами, классово чуждыми людьми и былыми сотоварищами – все ужасы большого Террора, ГУЛАГа, кэгэбистского беспредела с середины 1930-х гг. происходили в обстановке, когда торжествовало, по всем официальным заявлениям и провозглашенным лозунгам, великое социалистическое дости-

жение – «строжайшая социалистическая законность»!

Более того, когда после смерти Сталина, в 1953–1955 гг., устранялись крайности сталинского режима и под видом «осуждения культа личности» подвергалась аккуратной критике сталинская тирания, чудовищные факты большевистского произвола официально оценивались только в качестве неких «отдельных» «нарушений социалистической законности».

И в отношении нашей сегодняшней действительности не упустим из поля зрения то обстоятельство, что реально основополагающие догмы марксизма, большевизма, в первую очередь догмы коммунистической философии права сохранились, пусть и не в полном объеме и не в первозданном виде. И поныне остаются неизменными главные из требований и порядков, порожденных коммунистической правовой философией и утвердившихся в условиях сталинской и неосталинской идеологии, – приоритет и доминирование всесильного государства, его верховенство в отношении всех сфер жизни общества, допустимость и оправданность во имя его господства и незыблемости исповедуемых им идей и идолов использования любых средств, вплоть до применения самого жесткого вооруженного насилия.

Именно с этих позиций, по мнению автора этих строк, должны оцениваться обе чеченские войны (1994–1996, 1999–2002 гг.), где факты бандитизма на чеченской земле, использование сепаратизмом и си-

386

Глава двенадцатая. Два полюса

лами международного терроризма возникшей на этой земле ситуации повлекли за собой применение методов войны – регулярной армии с ее тяжелой техникой, авиацией и новейшими средствами массового поражения, повлекшее за собой массовое нарушение прав человека, тяжкие материальные разрушения1.

А завершающий тезис, перекликающийся с исходными положениями настоящей главы, таков. В соответствии с постулатами коммунистической философии права официальная юридическая система не только не имела верховенства, не только не была тем единственным («одним») в стране признаваемым в обществе правом в строго юридическом и одновременно гуманистическом значении, на основе которого только должны определяться правомерность или неправомерность поведения и выноситься юридически обязательные решения, – единственным основанием для применения государственно-принудительных мер, но, более того, была «унижена», загнана в дальний закоулок социальной жизни и общественного признания. Маркс и Энгельс (которых все марксисты почитают в качестве классиков и «основоположников») без обиняков говорили так: «Что касается права, то мы, наряду со многими другими, подчеркнули оппозицию коммунизма против права как политического и частного, так в его наиболее общей форме – в смысле права человека»2. Что ж, все так, как и предрекали основоположники ортодоксального марксизма, и произошло в юридических системах социалистических стран, утвердилось в коммунистической философии права.