§ 3. Место мер процессуального принуждения в системе средств уголовно-правового воздействия

Имеющиеся в юридической литературе определения понятий «уголовно-правовое воздействие» и «уголовная ответственность», как пра­вило, включают указание на принудительный характер средств, которые применяет государство и претерпевает лицо, в отношении которого они направлены.

Уголовно-правовое воздействие может быть направлено как на лицо, отвечающее за совершение общественно опасного посягательства, так и на субъектов «нетипичных» (общепредупредительных, регулятивных) уголовно-правовых отношений, т. е. на лиц, соблюдающих закон или ис­пользующих его предписания. Для обеспечения охраны интересов госу­дарства, общества и личности от общественно опасных посягательств наряду с карательными требуется использовать и иные, в том числе информационно-правовые и воспитательные средства воздействия^[196].

Общее предупреждение посредством демонстрации имеющихся в ар­сенале средств существует еще до факта совершенного преступления и, в отличие от непосредственной реализации мер принуждения, на­правлено на недопущение самого факта преступной деятельности, а не на устранение ее последствий.

До вступления в силу обвинительного приговора суда, которым констатируется преступление, на правонарушителя не может оказы­ваться реальное принудительное уголовно-правовое воздействие по­средством наказания и отдельных иных мер уголовно-правового харак­тера (например, конфискация имущества^[198]). Вместе с тем совершением уголовно-правового деяния карательное право государства приводится в динамичное состояние. В случаях установления реальной угрозы пре­пятствованию реализации данного права государство, помимо убежде­ния, имеет возможность применять принудительные процессуальные средства воздействия, в том числе и те, которые связаны с ограничением конституционных прав граждан.

В исторический период, предшествующий нормативному разме­жеванию материального и процессуального позитивного права, прину­дительные средства воздействия, применяемые в ходе разбирательства дела, мирно сосуществовали с наказанием в «единых» уголовных за­конах. Они фактически не разграничивались, почти отождествлялись. Великий итальянский гуманист Ч. Беккариа в § XXIX «О взятии под стражу» своей известной работы «О преступлениях и наказаниях», вы­шедшей в свет летом 1764 г., отмечал, что «тюремное заключение явля­ется наказанием, которое по необходимости, в отличие от всех других

наказаний, должно предшествовать установлению преступления»^[199]. И только когда нормы статутного и формального уголовного права при­обрели в положительном праве автономность, заключение под стражу и иные меры процессуального принуждения получили самостоятель­ный статус в процедурном законодательстве.

После разделения единого Криминального кодекса на два авто­номных отраслевых закона сложно было полностью исключить си­туации помещения уголовно-процессуальных норм в статутный уго­ловный закон, а материальных — в процессуальный. Преодолеть этот недостаток не удается и до настоящего времени^[200]. Поэтому внешний критерий разграничения рассматриваемых отраслей права во многом был и остается условным. Главным здесь должен являться внутренний критерий. Вместе с тем определить «место прописки» отдельных норм нередко бывает достаточно сложно, поскольку существуют «погра­ничные материально-процессуальные области» ^[201]. Так, нормы о дав­ности привлечения к уголовной ответственности, о явке с повинной и некоторые другие вряд ли могут быть отнесены только к институтам уголовного или только уголовно-процессуального права, а следова­тельно, занимать место в соответствующих кодексах^[202]. С предельной четкостью провести границу между материальным и процессуаль­ным правом невозможно, эта граница в конкретных правовых нормах в принципе отсутствует, а деление права на материальное и процес­суальное носит условный, относительный характер ^[203]. В. Н. Баландин,

А. А. Павлушина справедливо отмечают, что «в разных системах из­мерений одна и та же норма права может выступать и материальной, и процессуальной» ^19s. Считаем, что после нормативной трансформа­ции меры процессуального принуждения не смогли превратиться толь­ко лишь в средства обеспечения производства и продолжают оказы­вать уголовно-правовое воздействие.

Нельзя сказать, что обозначенный подход имеет широкую под­держку в юридической литературе. Взаимосвязанные аргументы ис­следователей — противников отнесения государственного принуж­дения в ходе расследования и разрешения дела к разновидности мер уголовно-правового воздействия (составной части уголовной от­ветственности) сводятся к тому, что при производстве по делу еще нет уголовно-правовых, а есть только процессуальные отношения^{[204] [205], а значит неправильно считать, что к лицу, обвиняемому в совершении преступления, уже применяется уголовный закон[206]; что уголовная от­ветственность не может быть реализована до вступления приговора в законную силу[207], следовательно, осуществление процессуальных дей­ствий вплоть до вынесения приговора и момента его вступления в силу уголовной ответственностью не являются [208].}

Выводы указанных авторов имеют право на существование, они обладают логикой, поскольку базируются на ином подходе относитель­но исходных категорий. Ранее мы подробно обосновали свой взгляд на вопросы применения уголовного закона при осуществлении процессу­альной деятельности, о моменте возникновения различного вида уго­ловных правоотношений, а также относительно содержания уголовной ответственности, поэтому не будем повторять изложенное и тем самым приводить контраргументы в отношении доводов наших оппонентов. Не можем согласиться и с замечаниями, что принуждение, применяемое к лицу в связи с его привлечением к уголовной ответственности, носит

исключительно процессуальный характер, так как не является наказа­нием, назначенным по приговору суда^[209].

Мы обращали внимание, что государственное принуждение без осуждения соответствует презумпции невиновности, а само нака­зание следует рассматривать лишь как основное, но не исчерпываю­щее содержание уголовной ответственности, ее разновидностью ряд авторов называют и меры процессуального принуждения ^[210]. В соот­ветствии с п. 2 ч. 6 ст. 302 УПК суд постанавливает обвинительный приговор с назначением наказания и освобождением от его отбывания, если к моменту вынесения приговора время нахождения подсудимого под стражей по данному уголовному делу с учетом правил зачета на­казания, установленных ст. 72 УК, поглощает наказание, назначенное подсудимому судом. Кроме того, согласно ч. 7 ст. 302 УПК, постанавли­вая обвинительный приговор с назначением наказания, подлежащего отбыванию осужденным, суд должен точно определить вид наказа­ния, его размер и начало исчисления срока отбывания. В соответствии с чч. 3-5 ст. 72 УК время содержания под стражей засчитывается в сроки наказания.

Таким образом, анализ норм УК и УПК однозначно свидетельству­ет о том, что меры пресечения не являются мерами наказания (их ча­стью) ^[211]. Но это не означает, что они не могут рассматриваться в качестве самостоятельного, особого средства уголовно-правового воздействия в связи с высокой вероятностью назначения наказания этому лицу по приговору суда.

По мнению Н. Н. Полянского, обязанности преступника понести наказание, возникающей после совершения преступления, соответству­ет карательное полномочие государства. Принятие принудительных мер в отношении обвиняемого вплоть до лишения его свободы можно оправдать лишь тем, что существует право на наказание действительно­го виновника преступления, которое составляет предмет дела, и имеется достаточное основание предполагать, что обвиняемый и есть виновник. Если со времени совершения преступления право наказания преступ­ника уже существует, то со времени обнаружения преступления оно находится в динамическом состоянии, так как его сила отраженно ска­зывается в уголовном процессе на тех уголовно-процессуальных отно­шениях, которые возникают в силу не только уголовно-процессуальной, но и уголовно-правовой нормы ^[212]. Таким образом, ученый не связывал меры процессуального принуждения с самим наказанием, а лишь отме­чал, что они могут быть применены в связи с имеющимся правом на наказание: «то обстоятельство, что только после вступления пригово­ра в законную силу может быть действительно осуществлено право ка­рательных органов на наказание, не должно вызывать сомнения в его существовании до вступления приговора в законную силу» ^[213]. Схожее мнение высказывал Ф. Н. Фаткуллин. Он отмечал, что уголовная от­ветственность в широком смысле включает в себя и обязанность совер­шившего преступление лица нести всю тяжесть публичного разоблаче­ния ^[214]; меры пресечения применяются к обвиняемому только в одном случае — в случае совершения лицом преступления.

Меры пресечения, применяемые в связи с уголовным преследова­нием лица, исполняются теми же органами, которые ответственны за исполнение мер наказания, назначаемых по приговору суда к лицам, признанным виновными в совершении преступного деяния^[216]. Более того, длительное время деятельность по исполнению решения о самой

строгой мере пресечения регулировалась уголовно-исполнительным (в советское время оно называлось исправительно-трудовым) законо­дательством. Порядок содержания под стражей обвиняемых регламен­тировался нормами исправительно-трудовых кодексов РСФСР 1924 г. и 1933 г., а также аналогичных кодексов иных союзных республик. Позд­нее нормы советского права, регламентирующие исполнение данной меры, выделены в самостоятельный нормативный акт — Положение о предварительном заключении под стражу^[217], а 15 июля 1995 г. принят специальный федеральный закон^[218].

Нормативное регулирование исполнения самой строгой меры пре­сечения позволило ученым выделить общие черты в положении лиц, содержащихся под стражей и осужденных к лишению свободы, — изо­ляция, однотипность мест лишения свободы, схожий порядок пребы­вания и др. ^[219], а также отметить то, что правоотношения, возникающие между администрацией следственного изолятора и заключенными, яв­ляются разновидностью уголовно-исправительных отношений^[220].

Авторы пытались обосновать причины, которые потребовали за­крепления правовой регламентации предварительного заключения на уровне самостоятельного нормативного акта.

Так, Н. А. Стручков отмечал, что предварительное заключение име­ет уголовно-процессуальную природу, но непосредственное осущест­вление данной меры пресечения носит уголовно-исправительный харак­тер, в связи с чем исполнение предварительного заключения нуждается в специальном правовом регулировании путем создания и применения особых норм, аналогичных нормам исправительно-трудового права^[221].

Другие ученые высказывали мнение о том, что в ходе реализации со­держания под стражей правоотношения приобретают форму, занима­ющую промежуточное положение между уголовно-процессуальными и уголовно-исполнительными^[222]; что правила содержания под стражей относятся и куголовно-процессуальному и куголовно-исполнительному праву^[223]. В литературе представлены позиции о том, что рассматри­ваемые правоотношения должны регламентироваться отдельной от­раслью права — процессуально-исполнительной^[224] или отраслью, ко­торую можно назвать «стражным правом»^[225] или «пенитенциарным правом» ^[226]. Процесс формирования самостоятельной отрасли права в настоящий момент может получить развитие, поскольку на органы исполнительной власти, которые осуществляют функции по контролю и надзору в сфере уголовных наказаний в отношении осужденных, воз­ложена обязанность осуществлять контроль за нахождением подозре­ваемого или обвиняемого в месте исполнения меры пресечения в виде домашнего ареста и за соблюдением им наложенных судом запретов и (или) ограничений (ч. 10 ст. 107 УПК)^[227]. Полагаем, что на данный ор­

ган может быть возложен контроль за соблюдением и иных запретов и ограничений ^[228].

Развитие отрасли права, предусматривающей исполнение решений о мерах пресечения, должно происходить параллельно с регламентаци­ей в уголовно-процессуальном законе порядка разрешения вопросов, возникающих в связи с этим. В настоящий момент суды принимают к рассмотрению заявления физических или юридических лиц на полу­чение судебного решения о производстве выплат в возмещение вреда, причиненного незаконным применением мер процессуального принуж­дения при производстве по уголовному делу (ч. 3 ст. 133 УПК), в поряд­ке, предусмотренном для рассмотрения вопросов, связанных с исполне­нием приговора, хотя это прямо и не закреплено УПК^[229].

Среди предусмотренных ст. 98 УПК мер пресечения самой строгой является заключение под стражу. Она позволяет посредством физиче­ского принуждения удержать обвиняемого (подозреваемого) от совер­шения противоправных действий при производстве по делу. Остальные меры пресечения реального физического принуждения не содержат, ряд из них ограничивают личную свободу, имущественные права граждан, другие оказывают психологическое воздействие. Н. А. Огурцов отмечал, что такие меры пресечения, как личное и общественное поручитель­ство, не означают применения к обвиняемому (преступнику) государ­ственного принуждения за совершенное преступление, а следовательно, и фактическое несение им бремени ответственности. По его мнению, уголовную ответственность образуют лишь те меры пресечения, специ­фическое государственно-принудительное содержание которых связано с ограничением в той или иной степени личной свободы граждан (под­писка о невыезде, заключение под стражу, наблюдение командования воинской части), а также их имущественных прав (залог) ^[230].

Схожую позицию высказал Л. В. Багрий-Шахматов в отношении различного рода поручительств, а также наблюдения командования во­инской части. Поскольку, по его мнению, эти меры пресечения почти не влияют на ограничение прав лиц, в отношении которых они при­менены, не несут в себе «карательного заряда», не причиняют данным лицам лишений и страданий, то вряд ли их можно считать относящи­мися к формам реализации уголовной ответственности^[231]. И. М. Гуткин вовсе отрицал принудительный характер отдельных мер пресечения (например, отдача несовершеннолетнего под присмотр, личное и обще­ственное поручительство), поскольку угроза ответственности при их избрании адресуется не обвиняемым, а поручителям — родителям, опе­кунам, попечителям ^[232]. Такая позиция критически воспринята в литера­туре^[233]. В частности, Б. Б. Булатов справедливо отмечает, что все меры пресечения (включая и ранее названные) обеспечиваются силой госу­дарственного принуждения, направляемого в отношении обвиняемого (подозреваемого). Угроза применения более строгой меры пресечения для всех без исключения мер, не связанных с содержанием под стражей, представляет собой психическое воздействие, которое обеспечивает выполнение возложенных на него обязанностей ^[234]. Таким образом, сущ­ность заключения под стражу выражается в лишении подозреваемого (обвиняемого, осужденного) свободы и содержании в местах предвари­тельного заключения ^[235], а не связанных с содержанием под стражей мер пресечения — в ограничении его свободы.

В процессуальной литературе обращается внимание на каратель­ное воздействие, оказываемое мерами процессуального принуждения, применяемыми к подозреваемому, обвиняемому. Так, различая по ряду существенных признаков меры пресечения и меры наказания, О. И. Цо- колова отмечает их сходство, взаимосвязь и, в частности, то, что заклю­чение под стражу неизбежно несет в себе элемент кары^[236]. Б. Б. Булатов считает, что процедура уголовного судопроизводства объективно носит карательный характер^[237].

Л. М. Володина и А. Н. Володина указывают, что «уголовное судопро­изводство — не только способ защиты индивида и общества, но и инстру­мент кары. Нельзя уподобляться страусу и не видеть очевидного. Государ­ство, защищая общество, конкретного человека, карает преступника... Но, применяя меры государственно-правового воздействия, карая ви­новного в совершении преступления, государство обязано ... делать это в рамках законной, справедливой процедуры, обеспечивая справедли­вость приговора» ^[238]. Характер ограничений рассматриваемых мер, тож­дественный карательному воздействию мер наказания, позволяет более внимательно изучить их на предмет возможности отнесения к принуди­тельным средствам уголовно-правового воздействия. Однако, как указы­валось выше, воздействие может оказываться и не карательными спосо­бами влияния, посредством сугубо воспитательных, информационных средств, а также мерами безопасности. Следовательно, характер ограни­чений нельзя рассматривать в качестве единственного признака оказания уголовно-правового воздействия. Соглашаясь с позицией М. В. Бавсуна, считаем, что для включения того или иного средства воздействия в число уголовно-правовых требуется, чтобы его цели и задачи соответствова­ли охране интересов государства, общества и личности от общественно опасных посягательств и чтобы это средство участвовало как в общем, так и в специальном предупреждении преступлений^[239].

Полагаем, что меры процессуального принуждения принимают не­посредственное участие в решении задач, установленных ст. 2 УК: охра­

на прав и свобод человека и гражданина, собственности, общественного порядка и общественной безопасности, окружающей среды, конститу­ционного строя Российской Федерации от преступных посягательств, обеспечение мира и безопасности человечества, а также предупрежде­ние преступлений.

В статье 2 УПК РСФСР 1960 г. задачи уголовного судопроизводства обозначались как быстрое и полное раскрытие преступлений, изобли­чение виновных и обеспечение правильного применения закона, с тем чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедли­вому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден. Используемое выражение «правильное при­менение закона» предполагало, прежде всего, правильное применение уголовного закона^[240]. Достоинство данной формулировки заключалось в том, что она четко показывала направленность уголовного процесса на разрешение по существу вопросов уголовного права, т. е. на «пра­вильное применение закона» о преступлениях и наказаниях^[241].

Отсутствие в действующем УПК принципиальных положений о том, что уголовное судопроизводство, а значит и его средства, направ­лены на обеспечение правильного применения положений УК, охра­няющего интересы государства, общества и личности от общественно опасных посягательств, является недостатком современного норматив­ного регулирования. Российский законодатель рассмотрел проблему не с точки зрения юридико-технических задач уголовного процесса, кото­рые, разумеется, остались неизменными, а с точки зрения социально­го предназначения уголовного судопроизводства^[242]. В соответствии со ст. 6 УПК его назначением обозначена защита прав и законных интере­сов лиц и организаций, потерпевших от преступлений, а также защита личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод. При этом ст. 6 УПК РФ сформулирова­на неполно. Л. В. Головко отмечает, что «при ее буквальном толковании может возникнуть ошибочное представление, что уголовное престу­пление составляет конфликт исключительно частных лиц (потерпев­шего и обвиняемого). На самом деле, во-первых, существуют уголовные преступления, где конкретного потерпевшего вовсе нет (преступления против интересов государства, налоговые преступления, некоторые

экономические преступления). Во-вторых, любое преступление, даже если оно направлено против конкретного лица, общественно опасно. Иначе говоря, оно причиняет вред всему обществу, понижая в нем уро­вень безопасности, создавая дополнительные риски и угрозы, ослабляя государство и вынуждая его отвлекаться от решения насущных соци­альных проблем, повышая нагрузку на государственный бюджет, сни­жая инвестиционную привлекательность экономики и т. п. Поэтому со­циальное предназначение уголовного судопроизводства проявляется не только в защите интересов конкретных потерпевших, как указано в ст. 6 УПК РФ, но в защите интересов общества в целом, от имени которо­го и осуществляется уголовное преследование уполномоченными на то государственными органами»^[243]. Огромное число исследователей обра­щают внимание на созданный законодателем разрыв между уголовным материальным и процессуальным правом, предлагают внести измене­ние в УПК, с тем чтобы задачи уголовного процесса полно отражали его направленность на защиту ценностей, указанных в ст. 2 УК^[244].

В статье 2 УК использована категория «охрана», а в ст. 6 УПК — «за­щита». Отдельные авторы считают, что современное законодательство четко не разграничивает эти понятия ^[245]. Вместе с тем большинство ис­следователей данные термины не отождествляют.

Например, 3. В. Макарова пишет, что охранять права — значит не допускать их нарушения, а защищать — не только не допустить нару­шения прав, но и оградить их от посягательств на эти права ^[246]. Такой вывод подтверждается и семантикой указанных слов: «охранять» — оберегать, относиться бережно, стеречь, следить за сохранностью^[247]; «защищать» — охраняя, оградить от посягательств, враждебных дей­ствий, опасности; предохранить, обезопасить ^[248].

Другие исследователи представляют защиту в качестве элемента охраны. Так, по мнению А. М. Ларина, государственная защита — это разнообразная деятельность по охране прав и свобод человека от все­возможных нарушений и ограничений и возмещению ущерба, причи­ненного правам и свободам человека, если не удалось предупредить или отразить нарушения, устранить ограничения ^[249]. Н. И. Матузов и Н. А. Нозиров отмечают, что признаком охраны является более широ­кий спектр форм ее осуществления и что защита — это момент охраны, одна из ее форм ^[250]. А. П. Гуськова считает, что охрана прав — более ши­рокое понятие, включающее все юридические правила по поводу опре­деленного блага. Под защитой она понимает меры, предусмотренные законом на случай, когда право уже нарушено ^[251]. Аналогичная позиция высказана Н. С. Малеиным^[252], т. е. критерием разграничения терминов авторы считают факт правонарушения: с ним связывают возникнове­ние потребности в защите.

Д. А. Воронов отмечает, что охрана выражается в оказании пред­упредительного воздействия на потенциального правонарушителя самим фактом существования запрета, ответственности за его нару­шение, а также механизма защиты права. При этом защита должна обе­

спечивать реализацию права уже тогда, когда имеются сведения, позво­ляющие полагать, что нарушение может состояться. Защита до деликта рассматривается им как превенция, после его совершения — как восста­новление права^[253]. По мнению П. С. Элькинд, нормы права одним лишь фактом своего существования воздействуют на личность адресатов, способствуют формированию у них осознанной потребности поступать соответственно нормативным требованиям и дозволениям ^[254]. Ф. М. Ку­дин справедливо отмечал, что убеждающее воздействие оказывается прежде всего правовой нормой, содержащей требования определенно­го варианта поведения^[255]. И. В. Ростовщиков полагает, что охрана прав и свобод начинается с базового нормотворческого определения наказуе­мых посягательств на них^[256].

Таким образом, охрана может быть ограничена фактом закрепле­ния уголовно-правовых норм. В части 2 ст. 2 УК отмечается, что этот Кодекс устанавливает основание и принципы уголовной ответственно­сти, определяет, какие опасные для личности, общества или государства деяния признаются преступлениями, и устанавливает виды наказаний и иные меры уголовно-правового характера за совершение преступле­ний. В связи с этим следует признать правильным формулирование задач в ч. 1 ст. 2 УК через термин «охрана». Отдельно, самостоятельно здесь указывается и на выполнение задачи предупреждения престу­плений. Если же установленные уголовным законодательством запре­ты нарушаются, то защита охраняемых объектов осуществляется путем применения норм УК в рамках уголовного судопроизводства. При этом защита осуществляется не по окончании, а уже в процессе активной де­ятельности органов предварительного расследования, прокурора и суда по применению норм УК. Уголовный процесс является для уголовного права формой применения, которая необходима, чтобы из состояния «охраны» (пассивной фазы) перейти к «защите» (активной форме). По­этому средства уголовного судопроизводства, в том числе и меры про­цессуального принуждения, служат защите (следовательно, и охране) ценностей, закрепленных в ст. 2 УК.

Нельзя согласиться с В. С. Егоровым в том, что связывать реали­зацию мер процессуального принуждения с началом осуществления уголовной ответственности нельзя, до вступления в законную силу приговора суда к лицу не применяются и не могут применяться меры уголовного принуждения, и речь можно вести лишь о процессуальном принуждении, которое имеет иную правовую природу^[257]. Напротив, С. С. Безруков верно отмечает, что в вопросах обеспечения уголовно­правового воздействия на лиц, виновных в совершении преступлений, должна прослеживаться взаимосвязь уголовного права и процесса. За­дачи УК, перечисленные в ч. 1 его ст. 2, должны решаться, в том числе, и уголовно-процессуальными средствами ^[258]. А. А. Филющенко справед­ливо указывал, что применение мер процессуального принуждения — не самоцель, их главный, существенный признак — обеспечение соот­ветствующих условий, порядка реализации материальной нормы. Если нет развивающегося материального правоотношения, полная реализа­ция которого требует определенной процессуальной формы, не может быть и процессуального принуждения ^[259].

Охарактеризуем цели мер пресечения. В УПК они прямо не назва­ны^[260], и большинством исследователей вычленяются из содержания ст. 97 УПК «Основания для избрания меры пресечения» ^[261]. Из пунктов 1-3 ч. 1 данной нормы вытекает, что мера пресечения избирается для того, чтобы

лицо: не скрылось от дознания, предварительного следствия или суда; не продолжило заниматься преступной деятельностью; не угрожало свиде­телям, иным участникам уголовного судопроизводства; не могло уничто­жить доказательства либо иным путем воспрепятствовать производству по уголовному делу. Из ч. 2 ст. 97 УПК следует, что мера пресечения мо­жет избираться также для обеспечения исполнения приговора или воз­можной выдачи лица иностранному государству.

Как правило, в юридической литературе обращается внимание на закрепление в ст. 97 УПК «уголовно-процессуальных» целей мер пре­сечения, отражающих необходимость предупреждения возможных нарушений подозреваемого, обвиняемого и обеспечения нормального хода уголовного судопроизводства. Однако мы не склонны считать, что их назначение ограничивается этим ^[262]. Цели обычно определяются как ожидаемый результат, как отдаленная, по сравнению с промежуточ­ными, задача. Категорию «цель» характеризует также понятие мотива, обозначающего отдаленную, в отличие от непосредственной, цель^[263]. Следовательно, необходимо выделять не только собственно уголовно­процессуальные цели (мотивы) ^[264], но и более отдаленные — уголовно­правовые.

Присмотримся внимательнее к цели, вытекающей из п. 2 ч. 1 ст. 97 УПК: «исключение продолжения преступной деятельности обвиняемо­го (подозреваемого)». Полагаем, что она (а также корреспондирующая ей частная цель залога — «предупреждение совершения обвиняемым новых преступлений» (ч. 1 ст. 106 УПК)) имеет уголовно-правовую при­роду, соответствует задаче, установленной в ч. 1 ст. 2 УК. Аналогичная цель свойственна и наиболее строгому виду уголовно-правового воз­действия — наказанию, которое в соответствии с ч. 2 ст. 43 УК приме­няется не только для восстановления социальной справедливости и ис­правления осужденного, но и в целях предупреждения совершения им новых преступлений. Таким образом, применение меры пресечения для того, чтобы пресечь преступную деятельность, исключить совершение новых общественно опасных посягательств, предполагает возложение ограничений, которые должны рассматриваться в качестве элемента

частной (специальной) превенции, служащей выполнению охранитель­ной задачи уголовного права.

Полагаем, что цель, вытекающая из ч. 2 ст. 97 УПК (для обеспечения исполнения приговора), также выходит за рамки предупреждения воз­можных нарушений нормального хода уголовного судопроизводства. Она направлена на создание гарантий для исполнения наказания по уже поста­новленному приговору. Если решение суда не предполагает карательного воздействия, то не требуется и применения меры пресечения. Конституци­онный Суд РФ отметил, что в соответствии с п. 17 ч. 1 ст. 299 УПК в целях обеспечения исполнения наказания, назначенного по не вступившему в за­конную силу и не обращенному к исполнению приговору, суд одновремен­но с постановлением этого приговора вправе избрать или изменить меру пресечения соответственно назначенному наказанию^[265]. Таким образом, ограничение свободы и личной неприкосновенности, усиленный соци­альный контроль за осужденным в данном случае вызываются необходи­мостью обеспечения карательного уголовно-правового воздействия. В этой связи следует согласиться с Д. А. Клепиковым, который не рассматривает заключение под стражу как начало отбытия наказания в виде лишения свободы, но приходит к выводу, что эта мера пресечения направлена на га­рантированность исполнения наказания в будущем^[266], а также с 3. Ф. Ков­ригой, которая в качестве одной из целей мер пресечения указала «воспре­пятствование обвиняемому уклониться от отбывания наказания»^[267].

Считаем, что в конечном счете с обеспечением карательного воз­действия к осужденному связывается установление ограничений по­дозреваемому или обвиняемому и при избрании меры пресечения до постановления приговора (в ходе предварительного расследования или при производстве в суде). Предупреждение попыток воспрепятство­вать производству по уголовному делу или уклониться от участия в нем требуется не только для того, чтобы обеспечить надлежащий процесс доказывания и явку преследуемых лиц к органам, ведущим судопроиз­

водство. Установление фактических обстоятельств происшедшего, уча­стие обвиняемого в уголовном процессе необходимы как предпосылки для последующей реализации уголовного закона и потому требуются для обеспечения возможности постановления приговора и исполнения предполагаемого наказания в будущем.

Таким образом, цели избрания мер пресечения, указанные в ст. 97 УПК, могут интерпретироваться двояко. Во-первых, они имеют про­цессуальную направленность — предупреждение нарушений со сто­роны подозреваемого, обвиняемого и обеспечение нормального хода уголовного судопроизводства. Во-вторых, они предполагают достиже­ние уголовно-правового результата — сопряжены с необходимостью обеспечить наказание к лицу, которое с высокой степенью вероятности может быть или уже признано виновным в совершении преступления по приговору суда, а также предупредить совершение им новых пре­ступлений^{[268] [269]. Как указывает А. О. Зайцев, меры пресечения подлежат избранию для обеспечения надлежащего поведения обвиняемого вви­ду назначения уголовного судопроизводства (ст. 6 УПК), но в конечном счете — для применения норм уголовного права к лицу, совершившему преступление262. Исходя из этого следует согласиться с авторами, счита­ющими, что термин «меры пресечения» далеко не в полной мере отража­ет существо данного института[270]. Абсолютно логичным представляет­ся подход процессуалистов, предлагающих именовать рассматриваемые меры воздействия «мерами обеспечения» [271]. Вместе с тем следует при­}

знать, что понятие «меры пресечения» прочно укоренилось в уголовно­процессуальном законодательстве, стало привычным для правоприме­нительной практики и его вряд ли необходимо корректировать.

На необходимость включения предусмотренных УПК средств в ком­плекс мер государственно-правового характера, направленных на общее и специальное предупреждение преступлений, указывал А. И. Марцев. Так, рассуждая о способах удержания граждан от совершения преступления (общее предупреждение), он отмечал: «Уголовно-процессуальное законо­дательство, определяя порядок привлечения лиц, совершивших престу­пления, к уголовной ответственности, порядок расследования уголовного дела и рассмотрения его в суде, в то же время указывает на те неблагопри­ятные последствия, которые возникают для обвиняемого и подсудимого в связи с избранием в отношении его меры пресечения»^[272]. Кроме того, он обращал внимание и на то, что деятельность органов государства, ведущих борьбу с преступностью и реализующих уголовную ответственность, на­ряду с общим предупреждением преступлений направлена на достижение цели специального предупреждения: «Сам факт привлечения к уголовной ответственности, реализация принуждения в отношении лица, совершив­шего преступление, воспитательное воздействие на него в ходе предвари­тельного расследования и судебного разбирательства создают предпосыл­ки и обусловливают несовершение новых преступлений со стороны этого человека»^[273]. При этом ученый подчеркивал, что «существенное значение для специального предупреждения имеет не только реализация государ­ственного принуждения в виде задержания и взятия правонарушителя под стражу, но и воспитательное воздействие, которое оказывается на него в пе­риод привлечения к уголовной ответственности»^[274]. Д. Ю. Гончаров также отмечает, что задача профилактики преступлений, будучи закрепленной в УК, должна реализовываться и с помощью применения норм уголовно­процессуального законодательства. Он указывает, что предупреждению преступлений способствует в числе прочего и избрание мер пресечения^[275].

В юридической литературе распространено мнение о том, что испол­нение мер пресечения предполагает оказание на подозреваемых и обви­няемых методов воспитательного и морально-психологического воздей­ствия. Например, В. А. Михайлов отмечает, что при применении личного поручительства лицо, заслуживающее доверия, может не только посто­янно осуществлять контроль за поведением подозреваемого (обвиняемо­го), но и активно влиять на него посредством убеждения, разъяснения, нравственно-психологического воздействия, воспитания и перевоспита­ния^[276]. А. Е. Белоусов и Н. В. Ткачева обращают внимание на то, что ограни­чения, применяемые к подозреваемым (обвиняемым), являющимся воен­нослужащими, имеют воспитательный характер и постоянно напоминают о том, что он, совершив преступление, тем самым нарушил выполнение во­инского долга и поэтому поставлен в специальные условия в той воинской части, где проходит его служба^[277]. Ряд ученых указывают, что меры пресе­чения в отношении несовершеннолетнего нужно рассматривать не только как средства для достижения узкоспециальных целей, свойственных мерам пресечения, но и как средства временного воспитательного воздействия^[278], что подтверждается положениями нормативных актов^[279].

Таким образом, цели и задачи мер пресечения соответствуют охране интересов государства, общества и личности от общественно опасных посягательств. Данные процессуальные средства занимают значимую роль в общем и специальном предупреждении преступлений. Следова­тельно, их в полной мере можно относить к принудительным средствам уголовно-правового воздействия.

Ограничения и лишения в ходе применения мер пресечения пре­терпевают лишь лица, допустившие общественно опасные посягатель­ства. Обоснованные подозрения о причастности к преступлению сви­детельствуют о высокой степени вероятности применения к этому лицу карательных ограничений по окончании процесса, тем самым они вы­ступают необходимыми условиями воздействия уже при производстве по делу. «Почему следователь избирает меру пресечения? — Потому что полагает, что обвиняемый совершил конкретное преступление», — от­мечает А. Р. Белкин^[280]. Меры пресечения, ограничения которых тож­дественны карательному воздействию наказания, не могут избираться к иным субъектам, помимо подозреваемого и обвиняемого. Так, факты угроз по отношению к свидетелям или иным участникам уголовного су­допроизводства, действия по уничтожению доказательств или создание иных незаконных препятствий со стороны защитника, родственников обвиняемого и других лиц не могут влечь применение к ним рассматри­ваемых мер. Такой подход согласуется с решениями ЕСПЧ и Пленума Верховного Суда РФ: «требование того, чтобы подозрение формирова-

лось на разумных основаниях, является неотъемлемой частью гарантий от произвольного ареста или заключения под стражу» ^[281]; «избрание в качестве меры пресечения заключения под стражу допускается толь­ко после проверки судом обоснованности подозрения в причастности лица к совершенному преступлению» ^[282].

К лицам, подозреваемым и обвиняемым в совершении преступле­ний, допустимо применение не только мер пресечения, но и иных при­нудительных мер (задержание, временное отстранение от должности, наложение ареста на имущество и др.). Ряд из них обладают всеми (или большинством) критериев, в соответствии с которыми данные меры так­же допустимо относить к средствам уголовно-правового воздействия.

Характер ограничений многих иных мер процессуального принуж­дения является тождественным карательному воздействию наказания. Например, при задержании подозреваемого или обвиняемого (ст. ст. 91, 92, ч. 3 ст. 210 УПК) оказывается физическое принуждение в виде крат­ковременного лишения свободы. Ограничение личной неприкосновен­ности и свободы происходит при помещении подозреваемого или обви­няемого в медицинские организации, оказывающие медицинскую или психиатрическую помощь в стационарных условиях, для производства судебно-медицинской или психиатрической экспертизы (ст. 203 УПК), а также в медицинскую организацию, оказывающую психиатрическую помощь в стационарных условиях при установлении факта психиче­ского заболевания у лица, к которому в качестве меры пресечения при­менено содержание под стражей (ст. 435 УПК). Сроки принудительного нахождения в этих организациях засчитываются в срок содержания под стражей (п. 3 ч. 10 ст. 109 УПК) и, соответственно, в сроки наказания (ч. 3 ст. 72 УК). Представляя самостоятельный вид мер процессуального принуждения, временное отстранение от должности ограничивает кон­ституционное право преследуемого на выбор рода деятельности и про­фессии, что тождественно характеру воздействия при наказании в виде лишения права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью.

Цели (мотивы) большинства иных мер процессуального принуж­дения, применяемых к подозреваемым, обвиняемым, как и мер пресе­чения, связаны с обеспечением постановления и исполнения гипоте­тического приговора, иного судебного решения, которым возлагаются уголовно-правовые последствия в связи с запрещенным деянием. На­пример, арест на имущество подозреваемого или обвиняемого может накладываться для обеспечения исполнения приговора в части взы­скания штрафа или возможной конфискации имущества, указанно­го в ч. 1 ст. 104¹ УК^[283]. Применение по отношению к подозреваемому, обвиняемому задержания, временного отстранения от должности, на­ложения ареста на имущество, а также их помещение в медицинскую организацию для производства стационарной судебной экспертизы помимо собственно уголовно-процессуальных целей предполагает ре­шение задач, установленных ст. 2 УК, а также направлено на общую и специальную превенцию преступлений. Воспитательное и морально­психологическое воздействие в той или иной степени оказывается на подозреваемых и обвиняемых при исполнении каждой из мер процес­суального принуждения ^[284].

Вместе с тем применение иных мер процессуального принуждения не всегда сопряжено с целями оказания на преследуемых лиц уголовно­правового воздействия. Более того, процесс конкретизации представле­ний об уголовно-правовом отношении обеспечен возможностью при­менения принуждения не только к подозреваемым и обвиняемым, но и к иным лицам, вовлекаемым в уголовное судопроизводство. Так, со­гласно чч. 1 и 3 ст. 115 УПК арест может быть наложен на имущество подозреваемого, обвиняемого, а также лиц, несущих по закону матери­альную ответственность за действия подозреваемого или обвиняемо­го, в целях обеспечения исполнения приговора в части гражданского иска и других имущественных взысканий. К потерпевшим, свидетелям

и иным участникам, вовлекаемым в уголовный процесс, допускается также применение обязательства о явке, привода, денежного взыскания, удаления из зала судебного заседания и др.

Процессуальное принуждение является «спутником» процесса дока­зывания. Исследование фактических обстоятельств происшедшего в це­лях принятия решения о применении уголовного закона предполагает проведение следственных действий, каждое из которых обеспечивается в той или иной степени государственным принуждением^[285]. Последнее сопутствует правовым обязанностям участников любого следственного действия и служит гарантией выполнения этих обязанностей^[286].

В случае ненадлежащего исполнения предписаний правовых норм лицами, ведущими производство по уголовному делу, принудительные меры могут быть применены и к ним самим (например, предусматри­вается возможность отмены незаконных и (или) необоснованных ре­шений правоприменителей). В этой связи принуждение в уголовном судопроизводстве одновременно выступает и составным элементом си­стемы процессуальных гарантий прав личности, вовлекаемой в уголов­ное судопроизводство.

Принуждение, которое оказывается на иных (не преследуемых) лиц, участвующих в судопроизводстве, не может быть признано прояв­лением ретроспективной уголовной ответственности. Отрицательные последствия в отношении участников процесса в виде лишений лично­го или имущественного порядка не являются ответным реагированием на уголовное правонарушение^[287]. По этой же причине нельзя относить к средствам уголовно-правового воздействия отдельные принудитель­ные меры к подозреваемым, обвиняемым, применяемые в процессе доказывания, в том числе выступающие реакцией на невыполнение процессуальных обязанностей (например, привод, удаление из зала су­дебного заседания).

Имеющий большую теоретическую и практическую значимость вопрос о мерах процессуального принуждения обстоятельно изучен учеными. В большинстве источников указывается на необходимость

разграничения родового понятия «принуждение в уголовном процес­се», которое охватывает все виды воздействия на субъекты судопроиз­водства (в том числе психическое воздействие под угрозой применения не только процессуальных, но и уголовно-правовых, административно­правовых, гражданско-правовых, дисциплинарных и общественных санкций) ^[288], и видового понятия «уголовно-процессуальное принужде­ние», которое включает только те средства воздействия на участников судопроизводства, которыми располагают уголовно-процессуальное право и применяющие его органы.

В специальной литературе насчитывается более десяти классифи­каций мер процессуального принуждения по разным критериям (це­левое назначение, степень выраженности принуждения, способ охра­ны, длительность воздействия и др.) ^[289]. Подробное их рассмотрение не входит в задачи нашего исследования, отметим, что преобладающей является позиция, согласно которой объем уголовно-процессуального принуждения образуют меры защиты, превентивные меры и уголовно­процессуальная ответственность ^[290].

Вычленяя в общем массиве мер процессуального принуждения те, которые способны оказывать уголовно-правовое воздействие, приходим к выводу, что они являются превентивными мерами^[291]. Данное совпаде­ние объясняется рядом обстоятельств. Так, в большинстве своем имен­но превентивные меры применяются в отношении лица, обоснованно подозреваемого в совершении преступления. Кроме того, уголовно­правовое воздействие не связано с уголовно-процессуальными наруше­ниями. Оно является реакцией на предполагаемое преступное деяние,

послужившее началом для производства. Поэтому именно превентив­ные меры могут выступать средством предупреждения противоправно­го поведения преследуемого лица в процессе его привлечения к уголов­ной ответственности.

Таким образом, подчиненность значительного числа мер процессу­ального принуждения решению задач, установленных ст. 2 УК, в общей и специальной превенции преступлений, схожесть характера возла­гаемых на преследуемое лицо ограничений воздействию, оказываемому при исполнении наказания и иных мер уголовно-правового характера, возложение обязанности исполнять данные ограничения на одни и те же органы позволяют рассматривать применяемые к подозреваемому, обвиняемому меры пресечения и отдельные иные меры процессуального принуждения (задержание, временное отстранение от должности, на­ложение ареста на имущество, а также принудительное помещение в медицинскую организацию для производства стационарной судебной экспертизы) в качестве средств уголовно-правового воздействия.

Учитывая данное обстоятельство, предлагаем дополнить ст. 3 УК частью I^і в следующей редакции: «Уголовно-правовое воздействие в ходе применения уголовного закона может осуществляться средствами, предусмотренными Уголовно-процессуальным кодексом Российской Феде­рации».

Подчеркнем особый (процессуальный) характер рассматриваемых уголовно-правовых последствий. Их специфика может быть отраже­на через ряд отличительных признаков: а) особенный круг адресатов: они применяются к лицам, обоснованно подозреваемым в совершении запрещенного уголовным законом деяния (арест может быть наложен также и на имущество других лиц, если есть достаточные основания полагать, что оно получено в результате преступных действий подо­зреваемого, обвиняемого либо использовалось или предназначалось для использования в качестве орудия, оборудования или иного сред­ства совершения преступления либо финансирования терроризма, экстремистской деятельности (экстремизма), организованной группы, незаконного вооруженного формирования, преступного сообщества (преступной организации)); б) они применяются в отсутствие доказан­ной вины; в) при их применении отсутствует отрицательная уголовно­правовая оценка содеянного со стороны государства; г) они не влекут особого юридического последствия в виде судимости; д) их применение носит неотложный, вынужденный характер, сопряжено с необходимо­стью обеспечения применения и реализации «обычных» мер уголовно­

правового воздействия по результатам уголовного судопроизводства; е) процессуальным актом применения рассматриваемых мер уголовно­правового воздействия является не только обвинительный приговор или иное итоговое судебное решение, но, как правило, акт предварительного применения уголовного закона. Его принятием обозначается этап инди­видуализации уголовно-правового воздействия, а следовательно, и кон­кретизации содержания развивающегося уголовного правоотношения (уточняется объем субъективных прав и юридических обязанностей его участников); ж) применение особых, процессуальных средств уголовно­правового воздействия предполагает последующее назначение наказа­ния или применение иных мер уголовно-правового характера.