§ 1. Международно-правовая ответственность государств за террористические деяния

Проблема государственной поддержки терроризма относится к разряду наиболее острых дискуссионных и в науке международного права, и в практике работы международных органов. Ее неразрешенность тормозит принятие Всеобъемлющей конвенции о международном терроризме^[912].

Рассмотрим, можно ли считать государство субъектом терроризма, допустимо ли применять самооборону против него, если установлен факт его причастности к террористической деятельности.

В действующих антитеррористических конвенциях универсального и регионального уровней проблема государственного терроризма не решена.

Вопрос о недопустимости государственного терроризма традиционно поднимается в резолюциях ГА ООН и СБ ООН с середины 60-х гг. прошлого века. Одним из первых документов, запрещающих государствам «организацию, подстрекательство, оказание помощи, участие в террористических актах в другом

государстве или потворствование организационной деятельности, направленной на совершение таких актов, в пределах своей территории», стала Декларация о недопустимости вмешательства во внутренние дела государства 1965 г^[914]. В дальнейшем эта формулировка неоднократно употреблялась в различных антитеррористических резолюциях ГА ООН и СБ ООН^[915]. Показательно, что, осуждая участие государств в террористической деятельности, акты системы ООН, как правило, не конкретизируют правовую квалификацию такого поведения, не устанавливают точные меры ответственности за него. Так, в серии резолюций СБ ООН, посвященных отношениям между Ираком и Кувейтом (война в Персидском заливе), установлен режим экономических санкций против Ирака, осуществившего вторжение в Кувейт в 1990 г.

В Резолюции ГА ООН 39/159 (1984), посвященной осуждению

государственного терроризма, наблюдается нечеткость формулировок в части разграничения практики государственного терроризма и военных и иных действий против суверенитета и политической независимости государств^[920].

В Резолюции ГА ООН 40/25 (1985) высказывается глубокое беспокойство «продолжающимися актами террористической агрессии, совершаемыми режимом Претории против независимых африканских государств данного региона»^[921].

Таким образом, можно констатировать, что ООН пока не может четко определить, какие формы государственного поведения могут трактоваться как вооруженная агрессия - безусловное основание для использования самообороны, и как государственный терроризм. Более того, из резолюций СБ ООН и ГА ООН не следует, что имеется разграничение между этими двумя феноменами.

Поиск ответа на этот вопрос усугубляется доктринально-правовой неопределенностью критериев, разграничивающих категории «агрессия» и «терроризм». Содержательная близость обоих феноменов, проблема квалификации преступного насильственного государственного поведения в международно-правовом пространстве стали для ряда исследователей причиной отказа от понятия «государственный терроризм», признания его вариантом прямой или косвенной агрессии.

А.В. Мардоян считает, что субъектом преступления международного терроризма могут выступать лишь физические лица, не действующие от имени или по поручению государства. Это, по мнению исследователя, исключает концепцию «государственного терроризма» и должно считаться вариантом агрессии^[922].

У.Р. Латыпов определял государственный терроризм как целенаправленную широкомасштабную политику, выражающуюся в «...международно-противоправном применении государством силы или угрозы силой для устрашения

другого государства и народов с целью изменения их общественно-политического строя или иного посягательства на их национальный или государственный суверенитет»^[923].

сближает его с агрессией. Содержательно близкие взгляды на природу государственного терроризма принадлежат Л.А. Моджорян, Т.Б. Исаевой, Е.Ф. Довгань, Р.А. Адельханяну, М. ди Филиппо, Б. Сол^[924].

Т. Отой, считает очевидным, что государства не могут быть непосредственно причастными к актам терроризма. Спектр ответственности государства должен быть в пределах от обеспечения и потворствования их деятельности до полного содействия и контроля над ними^[925].

Р. Янг, поддерживая эту точку зрения, указывает, что маловероятность антитеррористической ответственности государств компенсируется разработанным механизмом их обязательств в рамках права прав человека, ответственности за преступления против человечности и за военные преступления^[926]. Аналогичные выводы делают Х. Даффи, Дж. Роуз^[927].

А. Кассезе писал, что термин «государственный терроризм», за исключением ситуации ответственности государства за серьезные нарушения международного права, представляет «политическое или идеологическое словечко без правового значения» ^[928].

Все представители этого подхода, как правило, согласны с возможностью применения самообороны в случае вооруженного террористического нападения.

Представляется правильным поддержать группу исследователей, придерживающихся позиции, что агрессия и терроризм, в том числе государственный, представляют собой разные явления и требуют применения различных механизмов ответственности государств^[929]. Разграничение можно провести по следующим критериям: круг деяний, способы поведения, характер противоправных последствий, преследуемые цели.

Наибольшую сложность в дифференциации агрессии и терроризма вызывает ситуация государственной поддержки частных вооруженных группировок, выступающих против другого государства. Подобные случаи названы, с одной стороны, как вариант агрессии в ст. 3 (g) Резолюции 3314 (ХХІХ) Г А ООН (засылка государством или от имени государства вооруженных банд, групп, иррегулярных сил или наемников, которые осуществляют акты применения вооруженной силы против другого государства^[930]), с другой - они же считаются версией государственного терроризма в антитеррористических резолюциях СБ ООН и ГА ООН, иных документах, направленных на борьбу с терроризмом^[931].

Думается, что в данном случае полная правовая квалификация деяния должна осуществляться с учетом характера поведения группировки, наличия доказанного факта их действий от имени государства. Немаловажным, согласно положениям резолюции 3314 (ХХІХ) ГА ООН, является и масштаб применения вооруженной силы. Совершение такой группировкой вооруженного насилия с целью создания обстановки страха, либо с целью достижения какого-либо политического результата, при условии, что это осуществляется по указанию иного государства, должно квалифицироваться как вариант государственного терроризма, быть основанием для привлечения виновных лиц к ответственности.

Следующим шагом представляется необходимым разграничить внутригосударственную политику террора и государственный терроризм. По мнению ряда исследователей, государственный терроризм выражается в двух своих основных ипостасях: как способ управления обществом

(внутригосударственный), и как средство подавления внешнеполитических противников, решения внешнеполитических задач^[932]. Так, например, Ю.С. Горбунов находит практику государственного терроризма уже в древних рабовладельческих государствах Востока и античного мира, признавая таковой, в том числе, практику усмирения многочисленных волнений рабов и населения^[933].

Близкая позиция зафиксирована в Женевской декларации о терроризме (1987 г.), принятой на конференции Международной организации за прогресс. Документ в первую очередь называет государственным терроризмом: «деятельность государственной полиции в отношении своего собственного народа, преследующую цель подавлять с помощью страха путем надзора, запрет массовых собраний, контроль средств массовой информации, избиения, пытки, необоснованные и массовые аресты, ложные обвинения и слухи, показательные судебные процессы, убийства, казни без надлежащего расследования и обоснования наказания»^[934].

Азиатско-Тихоокеанская декларация человеческих прав индивидов и народов (1988) провозглашает право «на свободу и защиту от терроризма как индивидуального, так и государственного, как внутри страны, так и на международной арене»^[935].

Представляется, что распространение термина «государственный терроризм» на методы внутреннего управления государством и обществом отражает историко-политологический, но не юридический взгляд на исследуемую проблему. С правовой точки зрения не подлежит одинаковой квалификации поведение государства, как субъекта, по отношению к своим гражданам и по отношению к другим государствам и иным участникам международно-правовых отношений. Более корректным видится обозначение как «государственный терроризм» поведение государства в международном пространстве. Этой точки зрения придерживаются, например, Е.Г. Ляхов, Ю.А. Решетов, Р. Янг, У. Ачарья^[936].

Общий анализ антитеррористических документов системы ООН, так или иначе затрагивающих проблему государственного терроризма, позволяет выделить три основные разновидности противоправного поведения государства, которые должны трактоваться как проявление исследуемого феномена:

1. Совершение представителями государств террористических актов. Наиболее яркий пример подобного деяния - это катастрофа самолета рейса PA103 над Локерби в 1988г. В решении Высокого Суда в Camp Zeist^[937], в ряде резолюций СБ ООН^[938] приводятся сведения, подтверждающие причастность официальных лиц ливийского государства к этому теракту. Е.Г. Ляхов, А.В. Попов относят к государственному терроризму акции, аналогичные тем, которые были организованы и осуществлены Израилем в связи с арестом нацистского преступника А. Айхмана (Аргентина, I960)^[939]. Израилем была проведена еще одна показательная в исследуемом отношении операция - целенаправленная ликвидация членов террористической группировки «Черный сентябрь», виновных в гибели израильских спортсменов на мюнхенской олимпиаде 1972г. Несмотря на то, что формально все «мстители» (сотрудники Моссад, армейских спецподразделений и других силовых структур страны) находились в отставке и выступали как частные лица, их действия были санкционированы правительством страны и лично премьер-министром Г.

2. Поддержка государствами терроризма путем создания материальнотехнических, организационных и иных условий для террористических группировок. Неоднократные указания на недопустимость подобной практики содержатся в резолюциях СБ ООН^[941], в Докладе Генерального секретаря ООН (2006)^[942]. М. Каддафи, как лидер Ливийской Джамахирии, неоднократно заявлял, что США практикуют эту форму государственного терроризма^[943].

3. Использование террористических группировок в целях реализации определенных задач внешней политики. В качестве примера можно привести дело «Никарагуа против США» (1986), в котором МС ООН признал, что «... США, обучая, вооружая, оснащая, финансируя и снабжая провиантом контрас или иным образом поощряя, поддерживая и оказывая помощь военизированными действиями в Никарагуа и против Никарагуа, действовали против Республики Никарагуа в нарушение своего обязательства в рамках международного обычного права...»^[944]. Суд посчитал, что имеет место вмешательство во внутренние дела Никарагуа со стороны США, в виде косвенной поддержки подрывной и террористической вооруженной деятельности^[945].

В случае прямого участия государства в совершении террористического насильственного преступления (первый из названных выше случаев) у потерпевшего государства возникает право на самооборону, которое может быть использовано лишь в целях прекращения преступного поведения, для поддержания или восстановления международного мира и безопасности (ст. 51 Устава ООН). Аналогичной точки зрения придерживается, например, И.З. Фархутдинов^[946]. Карательная операция против террористов не может осуществляться в рамках реализации права на самооборону.

В случаях косвенного участия государства в террористических нападениях должны использоваться специальные механизмы привлечения к ответственности, без обращения потерпевшего государства к самообороне.

В научной литературе, в материалах Специального комитета, посвященных обсуждению проекта Всеобъемлющей конвенции о международном терроризме, представлена дискуссия о возможности признания государственным терроризмом дополнительного деяния - «терроризирования» как варианта военного преступления в рамках МГП, совершенного представителями воюющей стороны - государства^[947]. Особенно активно эта точка зрения поддерживается ОИК^[948]. Представляется, что правовые признаки названного преступления не позволяют квалифицировать его как вариант «государственного терроризма». Необходимо поддержать позицию, сформулированную Координатором, что действия вооруженных сил государства в целях осуществления их официальных функций, поскольку они регулируются другими нормами международного права, не регулируются данной Конвенцией^[949]. МККК также неоднократно высказывался против дублированной криминализации актов, которые уже признаны незаконными в МГП.

Представляется возможным сохранить в структуре МГП криминализацию деяний «терроризирование гражданского населения», «совершение террористического акта», если они осуществлены представителями воюющих сторон во время вооруженного конфликта. В иных ситуациях совершение преступлений террористического характера должно находиться в пределах действия Всеобъемлющей конвенции и иных норм. посвященных международноправовой борьбе с терроризмом. Это не означает, что «военный теракт» сущностно отличается от своего «гражданского» alter ego. Специальный субъект и специфика обстановки совершения преступления в военное время позволяют выделить его в особую категорию. Выделение воинских преступлений - распространенная практика во многих национальных правовых системах^[950].

Действующие антитеррористические конвенции не предусматривают механизмов борьбы с государственной формой терроризма^[951]. По мнению разработчиков проекта Всеобъемлющей конвенции, которое можно охарактеризовать как спорное, этот аспект уже охвачен различными правовыми режимами, включая правовые нормы об ответственности государств^[952].

В многочисленных резолюциях СБ ООН установлена обязанность государств воздерживаться от организации, подстрекательства, оказания помощи или участия в террористических актах, либо от потворствования организационной деятельности таких актов в пределах своей территории как обязательство ergo omnes. В ст. 8 (1) Конвенции о борьбе с финансированием терроризма (1999 г.) содержится норма, обязывающая государства к определенному поведению: «Каждое государство-участник принимает в соответствии с принципами своего внутреннего права необходимые меры для того, чтобы определить, обнаружить, заблокировать или арестовать любые средства, используемые или выделенные в целях совершения преступлений». ГА ООН в своих резолюциях неоднократно призывала все государства «выполнять свои обязательства в соответствии с международным правом и воздерживаться от организации ... или участия в террористических актах в других государствах»^[953].

Каким образом должна оцениваться ответственность за государственный терроризм по нормам международного права? Для выработки ответа на этот вопрос целесообразно обратиться к Проекту статей об ответственности государств за международно-противоправные деяния, принятых КМП и одобренных ГА ООН (2001 г.)^[954]. В соответствии со ст.ст. 1-2 данного документа, совершение государством международно-противоправного деяния влечет за собой его международно-правовую ответственность; элементами международнопротивоправного деяния государств являются действие или бездействие, которое присваивается государству по международному праву и представляет собой нарушение международно-правового обязательства.

Таким образом, наступление государственной ответственности за терроризм тесно связано с индивидуальным поведением лиц, которые представляют государство в правоотношениях (агентов государства). В ст.ст. 4-6, 8, 9 Проекта статей «Об ответственности государств за международно-противоправные деяния» названы субъекты, противоправные деяния которых подлежат атрибутации как государственные в целях определения ответственного лица.

В связи с этим сформулируем два аспекта международно-правовой ответственности за терроризм с участием государства.

Во-первых, представляется правильным применять дуалистический подход к ответственности: одновременно должны наступать неблагоприятные последствия в индивидуальном порядке для физических лиц, виновных в террористическом преступлении, и для участвовавших в них государств^[955].

Официальные лица - субъекты террористических преступлений, de lege lata подлежат уголовной ответственности. В большинстве универсальных антитеррористических конвенций привлечение к уголовной ответственности регулируется правилом «Aut dedere aut judicare». Однако, как показывает правоприменительная практика, в том числе и дело Локерби, существующий механизм не может считаться достаточно эффективным. Думается, что в целях реализации принципа неотвратимости наказания за совершенное преступление возможно усиление существующего комплекса нормами международной юрисдикции. О необходимости введения подобных правил в международное уголовное право писали, например, Н.Ф. Антипенко, М. Хмуд, Х. Даффи^[956]. Причем с учетом сложившейся международно-правовой практики, логично правила об ответственности должностных лиц государства за совершение террористических преступлений предусмотреть как во Всеобъемлющей конвенции о международном терроризме, так и в Римском статуте МУС. Это позволит создать защитные барьеры против потенциальной опасности в случаях, когда государства будут предпринимать усилия для предотвращения расследования и придания суду своих граждан, совершивших террористическое преступление, инициированное этим государством.

Во-вторых, de lege ferenda требуется конкретизировать международноправовую ответственность за участие государства в совершении террористических деяний. Р. Янг считает, что вопрос установления государственной ответственности за терроризм расположен в плоскости доказательств, не носит принципиального характера («государство не может избежать ответственности за терроризм»^[957]). По мнению исследователя, исходя из прагматических соображений, желательно конкретизировать виды государственных правонарушений и способы ответственности за терроризм^[958]. Думается, что в вопросе установления ответственности государства за участие в терроризме не все столь очевидно, как представляется Р. Янг.

Одной из тенденций развития международной ответственности считается фрагментация /дифференциация^[959]. Специальный докладчик Р. Аго при подготовке Проекта статей «Об ответственности государств...» высказывался за ее градацию в зависимости от тяжести правонарушения, выделял международные «преступления» и «простые нарушения» (simple breaches)^[960]. За различный режим ответственности в связи со степенью социальной опасности международных правонарушений высказывались И.И. Лукашук, Г.И. Тункин, С.Ю. Марочкин, Н.А. Ушаков, Д.Д. Остапенко, А.Г. Кибальник^[961].

Несмотря на доктринальную разработанность классификации международных правонарушений и принципиальное согласие разработчиков Проекта статей «Об ответственности государств.» с ее обоснованностью^[962], градация ответственности не нашла своего отражения в документе.

В науке международного права дискутируется вопрос о различных видах неблагоприятных последствий в связи с тяжестью совершенного деяния, имеющего отношение к терроризму. С.И. Грачев, Х. Даффи пишут о прямой (в случае непосредственного участия официальных лиц государства) и косвенной (при использовании террористических частных группировок) ответственности^[963].

Т. Отой, не соглашаясь с прямым признанием государства субъектом преступления «террористический акт», считал возможным выстроить спектр государственной ответственности, на одном конце которой должно располагаться «прямое участие», под которым исследователь понимал соучастие в терроризме;

далее - «косвенное участие», выражающееся в финансировании конкретных насильственных инициатив или контролируемых террористических организаций; и, наконец, «государственная небрежность», под которой понимается «терпение любой террористической деятельности, в связи с невозможностью ее отразить на своей территории, без ее одобрения»^{[964] [965].}

Представляется, что в случае непосредственного участия органов власти и должностных лиц государства в террористической деятельности (совершение теракта, заказ террористической деятельности, организация преступных групп, руководство ими, участие в них, планирование их деятельности, иные формы покровительства), безусловно, должен применяться механизм привлечения виновного государства к ответственности. В связи с тем, что, как это неоднократно отмечено в резолюциях СБ ООН, терроризм представляет угрозу миру и безопасности, борьба с ним - это обязательство ergo omnes, потерпевшей стороной в данном случае может считаться как пострадавшее в результате преступления государство, так и все международное сообщество в целом ( п. 1 (b) ст. 48 Проекта статей «Об ответственности государств...»). Это положение находит подтверждение в практике МС ООН. В Консультативном заключении о правовых последствиях строительства стены на оккупированной палестинской территории суд пришел к выводу, что все государства, которые уважают Устав ООН и международное право обязаны принять меры в случае нарушения другим государством обязательств ergo omnes⁹¹¹.

Сложнее присвоить государству ситуации, в которых частные лица (группы лиц) фактически действуют по указаниям либо под руководством или под контролем данного государства (ст. 8 Проекта статей «Об ответственности государств...). Этот вариант правонарушения в последнее время в связи с участившимися случаями оказания государствами поддержки частным вооруженным формированиям и террористическим группировкам представляет особенную актуальность. По общему правилу деяния частных субъектов не подлежат присвоению государству. Однако при определенных обстоятельствах государство может стать ответственным за их поведение. Необходимым условием является наличие определенной связи между лицом (группой лиц) и государственными институтами. Кроме того, международное право предписывает обязательность определенного уровня государственного контроля^[966].

Представляется целесообразным упомянуть в контексте исследования два, уже ставших хрестоматийными, дела, рассмотренные международными судами и связанные с оценкой уровня государственного контроля за деяниями негосударственных вооруженных группировок: «Никарагуа против США» (МС ООН) и «Прокурор против Тадича» (МТБЮ)^[967].

В решениях по указанным делам реализованы отличающиеся подходы к определению порога ответственности государства, виновного в совершении международного правонарушения. В отличие от дела «Никарагуа против США», где МС ООН применил тест «эффективный контроль»^{[968] [969], в деле Тадича Апелляционная камера посчитала необходимым оценивать государственное поведение с точки зрения «общего контроля» (control by a State ... may be of an overall character)915.}

Более позднее решение по делу Тадича распространяет ситуацию контроля на «...организацию, координацию и планирование военных действий военной группы, в дополнение [к этому] финансирование, подготовку и оснащение или оказание оперативной поддержки этой группе. Действия, совершенные группой или ее членами могут рассматриваться как акты государственных органов дефакто, независимо от какой-либо конкретной инструкции контролирующим государством в отношении совершения каждого из этих актов»^[970].

Не вдаваясь в нюансы дифференциации использованных в судебных актах подходов, отметим, что в обоих случаях указано, что противоправное поведение государства должно включать элементы руководства вооруженными силами и формированиями: «контроль со стороны государства. должен содержать больше, чем просто предоставление финансовой помощи, или военной техники, или обучение» (Дело Тадича)^[971]; «Для возникновения юридической ответственности Соединенных Штатов за поведение [контрас] необходимо в принципе доказать, что это государство осуществляло эффективный контроль за военными и полувоенными операциями, в ходе которых были совершены заявленные нарушения» (Дело Никарагуа против США)^[972].

Таким образом, международные судебные инстанции дифференцировали правонарушения, предали самостоятельный статус «руководству и контролю» и «финансированию, оснащению или оказанию поддержки и помощи». Представляется, что государства, оказывающие материальную, организационную, техническую и т.п. помощь преступным группировкам, признанным террористическими (государственное спонсорство терроризма), серьезно нарушают обязательства ergo omnes, подлежат ответственности за самостоятельное правонарушение террористического характера по нормам международного обычного права. Это еще раз подтверждает обоснованность точки зрения, что содержательно феномен терроризма значительно шире, чем деяние «террористический акт». На международном уровне требуется нормативное закрепление запрета всех проявлений терроризма как противоправных, требующих специальной суровой ответственности.

Отдельно необходимо рассмотреть наиболее спорный вопрос о привлечении к ответственности государства за деяния, которые формально не считаются международно-правовым нарушением, но создают вредные последствия в контексте борьбы с терроризмом. Прежде всего, речь идет о порождаемой различными обстоятельствами неспособности государства пресекать международную преступную деятельность террористических группировок, базирующихся на его территории.

В соответствии со ст. 9 Проекта статей «Об ответственности государств...» государству присваивается поведение лица или группы, которые фактически осуществляют элементы государственной власти в отсутствие или при несостоятельности официальных властей. Примеры таких ситуаций имеют место в действительности (области, подчиненные Талибан, в Афганистане, ИГИЛ в Сирии). Однако более распространенным случаем можно считать тот, при котором террористические группировки имеют возможности существовать, вести незаконную деятельность, планировать атаки и руководить ими, не вмешиваясь при этом в систему государственной власти. Так, например, Израиль неоднократно обвинял Ливан и Сирию, в том, что они создают условия /не вмешиваются в деятельность Хезболла. Саудовская Аравия упоминается в официальных документах ООН в связи с тем, что на ее территории обосновалась Аль-Каида.

Очевидно, что прямой вины государств в том, что международные террористические организации избрали их в качестве пунктов дислокации, нет.

В соответствии с комментарием КМП к Проекту статей «Об ответственности государств...», принятым на ее 53-й сессии, вина, в форме умысла причинить вред, не может считаться необходимым элементом международного противоправного деяния. По смыслу первичного обязательства имеет значение лишь деяние государства, независимо от какого-либо намерения^[973].

Л.А. Моджорян, Д.Б. Левин, С.Ю. Марочкин, Д.Д. Остапенко писали, что, если государство допускает преступные действия частных лиц, то оно должно нести международно-правовую ответственность за бездействие своих органов, которые не предотвратили такие действия или не наказали виновных^[974]. Такие доктринальные выводы нашли свое подтверждение в правоприменительной практике МС ООН, например, в деле «United States of America v. Iran» (1980) признал ответственность Ирана за бездействие в связи с нападением боевиков на посольство США^[975].

О возможности возникновения государственной ответственности в связи с молчаливым согласием или попустительством властей действиям частных лиц, которые нарушают права других лиц, говорится в ряде решений ЕСПЧ^[976].

СБ ООН в п. 2 резолюции 1373 (2001) постановил, что все государства должны: воздерживаться от предоставления в любой форме поддержки — активной или пассивной — организациям или лицам, замешанным в террористических актах; принять необходимые меры в целях предотвращения совершения террористических актов, в том числе путем раннего предупреждения других государств с помощью обмена информацией; отказывать в убежище тем, кто финансирует, планирует, поддерживает или совершает террористические акты, или предоставляет убежище; не допускать, чтобы те, кто финансирует, планирует, оказывает содействие или совершает террористические акты, использовали свою территорию в этих целях против других государств или их граждан.

Таким образом, в международном праве сформулирован запрет, объединяющий в себе активную (действие) и пассивную (бездействие) формы государственного поведения, способствующие реализации террористических замыслов.

Г енеральный секретарь ООН в своем докладе указал, что органам СБ ООН, занимающимся вопросами борьбы с терроризмом, «следует разработать стандарты подотчетности и соблюдения, с учетом которых можно было бы оценивать усилия отдельных государств, в целях проведения различия между государствами, которые считаются способными выполнять свои обязательства, но которые не желают делать этого, и теми государствами, которые не в состоянии выполнять их»^[977].

А.Х. Абашидзе считает, что содействующее терроризму государство должно нести ответственность за совершенное международно-противоправное деяние лишь в той мере, в какой его собственное поведение способствовало его совершению^[978]. На практике реально прогнозируемой становится проблема доказывания степени вины и форм участия, определения юридического основания для установления, какие деяния государства должны расцениваться как недопустимые, порождающие противоправные последствия.

В международном праве, в рамках концепции due diligence, государство обязано использовать все имеющееся в его распоряжении средства для предотвращения вреда другому государству. Представляется, что действия по предотвращению террористических преступлений входят в систему государственных обязательств должной осмотрительности. В связи с тем, что due diligence - это обязательства поведения, а не результата^[979], степень ответственности государства зависит от факта, насколько добросовестно и полно были предприняты им все возможные меры для устранения опасности от действий негосударственных террористических образований. Если государство действовало надлежащим образом, оно не может считаться нарушившим свои первичные обязательства. Соответственно, его ответственность будет направлена лишь на возмещение вреда, без привлечения иных предусмотренных общим международным правом последствий (responsibility).

Таким образом, в антитеррористической сфере может считаться актуальной идея дифференциации международно-правовой ответственности на две группы: responsibility и liability. На данном этапе развития международного права концепция liability не может претендовать на достаточную разработанность и безусловное признание. С. В. Черниченко определяет ее как обязанность субъекта международного права претерпеть дополнительные обременения и заключается в возмещении ущерба, причиненного эксцессом незапрещенной деятельности или бессознательными процессами, событиями, явлениями, другому субъекту (субъектам) международного права^[980]. Е.Е. Вылегжанина дает этому виду ответственности следующую дефиницию: «обязательство возместить путем компенсации вредные последствия, возникающие в результате действия или упущения, не обязательно запрещенные международным правом»^[981]. Думается, что попустительство преступным акциям террористических группировок подпадает под данное определение. О распространении категории liability на отношения государственного терроризма пишут Х. Даффи, Т. Отой, Р. Варк, К. Трапп^[982]. Однако пока в международном праве отсутствует теоретическая ясность о том, какая может быть применена ответственность к виновному государству за нарушение обязательства due diligence в антитеррористической сфере, какой объем властного поведения по недопущению терроризма может считаться достаточным для того, чтобы можно было счесть, что государство в полном объеме исполнило свои обязанности.

В целях ликвидации угрозы международному миру и безопасности, обеспечения профилактики и предотвращения терроризма требуется активизировать мировые усилия по формированию свода правил, направленных как на конкретизацию мер по недопущению ущерба от бездействия государства в борьбе с терроризмом, так и на установление ответственности государств за потворствование террористическим группировкам на своей территории. Видится возможным предусмотреть следующую модель ответственности государства за нарушение обязательства due diligence в антитеррористической сфере:

1. Один из важнейших принципов международного права - обязанность государства добросовестно выполнять свои обязательства перед международным сообществом (Все государства должны... добросовестно выполнять свои обязательства в отношении поддержания международного мира и безопасности и стремиться к тому, чтобы сделать более эффективной систему безопасности ООН)^[983].

2. Обеспечение безопасности от международной террористической угрозы, источник которой находится на своей территории, является безусловным обязательством государства ergo omnes. Государство несет ответственность за непресечение преступной террористической деятельности, при условии, что оно а) осведомлено о ней; б) имеет возможность предотвратить нападение, но пренебрегает ею; в) знает о направлении атаки, но не предупреждает государство - жертву об этом.

3. Ответственность государства за причиненный ущерб носит субсидиарный характер по отношению к прямой ответственности террористической группировки^[984].

4. Принудительные меры в отношении виновного государства должны быть направлены на возмещение причиненного ущерба и выполнение своих обязанностей по нейтрализации террористической угрозы.

5. В случае, если государство окажется неспособным ликвидировать конфликтную ситуацию, должен включиться механизм обеспечения международной безопасности, санкционированный СБ ООН (ст. 39 и следующие Устава ООН).

Таким образом, подводя промежуточный итог, отметим, что международноправовая ответственность за государственный терроризм имеет несколько форм, зависит от общественной опасности государственного поведения и от тяжести причиненного вреда. Представляется, что проведенный анализ позволяет не согласиться с позицией, высказанной Координатором проекта Всеобъемлющей конвенции о международном терроризме, что террористическая деятельность государств полностью покрывается «различными правовыми режимами, включая правовые номы об ответственности государств»^[985]. Ответственность государства за участие в террористической деятельности, особенно в ее латентных вариантах, требует детализации и более четкого закрепления в правовых актах.

Необходимость подобного нормотворчества, помимо всего прочего, объясняется позитивным вектором развития международно-правовой борьбы с терроризмом - ее работой на перспективу, в целях профилактики и недопущения терроризма. Несмотря на многократно продекларированную волю международного сообщества об объединении всех усилий для предупреждения терроризма^[986], невнятность в формировании специальных правил об

ответственности государств в этой сфере показывает, что пока профилактические механизмы в международно-правовой борьбе с терроризмом не достаточны, отстают от требований современного мира.

Важно подчеркнуть лидирующую роль СБ ООН - признанного арбитра в отношении применения силы^[987].

При рассмотрении вопроса о международно-правовой реакции в СБ ООН в случае установления факта государственного терроризма решение должно приниматься на основе многоплановой оценки ситуации. Можно предложить базовые критерии, использование которых позволит алгоритмизировать выбор меры ответственности для виновного государства:

1) серьезность угрозы. Согласно данному критерию, предлагается оценить prima facie характер потенциальной угрозы для безопасности государства и мирового сообщества;

2) выбор корректного способа реагирования. Главная цель международноправовой ответственности состоит в том, чтобы «создать условия, при которых могут соблюдаться справедливость и уважение к обязательствам, вытекающим из договоров и других источников международного права...»^[988]. Поэтому мера ответственности, выбранная СБ ООН, должна быть направлена на нейтрализацию или предотвращение террористической угрозы с территории виновного государства;

3) соразмерность средств. Предполагаемая мера ответственности по своим масштабам, продолжительности, интенсивности должна характеризоваться как минимальное необходимое средство в сложившейся ситуации;

4) ожидаемый результат. Решение должно приниматься исходя из посылки, что меры ответственности не вызовут худших последствий, чем бездействие со стороны международного сообщества;

5) военные меры реагирования должны иметь исключительный статус, применяться как крайнее средство. Первоначально необходимо, чтобы СБ ООН четко обосновал серьезность и неизбежность угрозы для мира и безопасности, бесперспективность применения невоенных вариантов реагирования. Только в случае категорической необходимости возможно использование военной силы для ликвидации угрозы (последствий) государственного терроризма^[989].

Предложенные критерии, с одной стороны, могут способствовать эффективному контролю со стороны международного сообщества за действиями государства, которое прямо или косвенно может спровоцировать насильственный конфликт под предлогом проведения превентивных или карательных мероприятий в отношении террористических группировок, дислоцированных в другом государстве. С другой стороны, они установят прозрачные рамки правомерного государственного поведения в сфере обеспечения международной безопасности, без угрозы покушения на суверенитет государства, в силу обстоятельств ставшего пособником терроризма^[990].

Диссертант осознает оценочный характер предложенных критериев, понимает, что они не могут расцениваться как окончательный вариант решения вопроса по выбору меры ответственности. Предложенные критерии носят первоначальный, базовый характер и дают возможность для дальнейшей, более конкретной работы в этом направлении.

Предложенная модель способна ограничить поведение властного публичного субъекта в случае избыточного (прежде всего, с точки зрения международного гуманитарного права и международного права прав человека) ответа на действия террористов, может стать основой для поиска правового решения для форм международного воздействия и принуждения в своих действиях придерживаться установленных стандартов^[991].

* * *

Подведем основные итоги параграфа.

Г осударственное участие в террористической деятельности - государственный терроризм - следует определить через возможные формы участия государства в террористической деятельности. С учетом практики работы ООН таковыми предлагаем считать:

- совершение террористических актов представителями государств;

- поддержку государствами терроризма путем создания

материально-технических, организационных и иных условий для международных террористических группировок (заказ террористической деятельности, организация преступных групп, руководство ими, планирование их деятельности, иные формы покровительства);

- использование международных террористических группировок в целях реализации определенных задач внешней политики.

Все указанные формы должны считаться серьезными международными правонарушениями террористического характера, влекущими ответственность по нормам международного права.

В случае государственной поддержки частных вооруженных группировок, выступающих против другого государства, может возникнуть необходимость правового разграничения государственного терроризма и агрессии. Квалифицирующими признаками государственного терроризма предлагаем считать осуществление такой группировкой практики вооруженного насилия с целью создания обстановки страха либо с целью достижения какого-либо политического результата, при условии, что это осуществляется по указанию иного государства.

Корректирующее действие со стороны международного сообщества в случае участия государства в терроризме должно соответствовать уровню опасности его поведения и следующих за этим последствий. В связи с признанием борьбы с терроризмом обязательством ergo omnes, потерпевшей стороной в данном случае может считаться как пострадавшее в результате преступления государство, так и все международное сообщество в целом.

В целях оптимизации профилактики и предупреждения терроризма требуется уточнить виды ответственности государства за участие в террористической деятельности, особенно в ее латентных формах. Особое внимание следует уделить вопросу о привлечении к ответственности государства за деяния, которые формально не считаются международно-правовым нарушением, но создают вредные последствия в контексте борьбы с терроризмом.

Предлагается конкретизировать международно-правовые предписания, устанавливающие ответственность государств за потворствование террористическим группировкам на своей территории и обязывающие государства не допускать ситуаций причинения ущерба от бездействия в борьбе с терроризмом. Диссертант считает возможным предусмотреть следующую модель ответственности государства за нарушение обязательства due diligence в антитеррористической сфере: ответственность государства за непресечение преступной террористической деятельности на своей территории; субсидиарный характер ответственности; реализация принципов возмещения причиненного ущерба и выполнения своих обязанностей по нейтрализации террористической угрозы; как исключительная мера - применение механизма обеспечения международной безопасности, санкционированный СБ ООН.