КРИЗИС ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ПОЛИТИКО-ПРАВОВОГО МЫШЛЕНИЯ И УНИВЕРСАЛИСТСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПОЛИТИКИ

А.Ю. Мамычев

д-р юр-ид. наук, доцент

Д.И. Мамычева

канд. культурологии, доцент

Владивостокский государственный университет экономики и сервиса

г. Владивосток

В современном государственно-правовом процессе происходят значительные трансформации, связанные как с изменением демократических принципов, практик демократического волеизъявления и публичного взаимодействия, так и с деформацией самой идейно-концептуальной основы демократии.

ния на принятие общественно значимых управленческих решений постепенно концентрируются вокруг определённой группы политико-экономической элиты.

Сегодня публичная политика, по заключению английского исследователя, все чаще и все больше оказывается под контролем привилегированных элит. К. Крауч полагает, что современная публичная политика имеет дело с «запутавшейся общественностью», а действующие формы взаимодействия общества и государственной власти формируют пассивную позицию населения в выработке собственной политической повестки дня, что, по его мнению, в известной степени ведёт к выходу «за рамки идеи народовластия» и формированию корпоративно-элитарной политики с преобладанием интересов властноэкономической элиты. Поэтому «чем больше государство уходит от обеспечения жизни простых людей, порождая у них апатичное отношение к политике, тем проще корпоративным интересам более или менее незаметно использовать его в качестве своей дойной коровы.

В этом аспекте автор призывает к пересмотру идейно-концептуальных основ организации демократического политического процесса и государственного управления, к формированию относительно новых и более эффективных форм и методов взаимодействия общества и государства, которые учитывали бы как социокультурные среды реализации демократических принципов и процедур, так и глобальные тенденции развития.

Думается, в этом плане будет вполне уместным поставить вопрос о том, что такое «демократия» и как это понятие (идейно-концептуальный принцип) влияет на организацию современного государственно-правового процесса в России. Ответ на него равнозначен пониманию того, что есть настоящие политико-правовые и социально-духовные процессы, современность, которую мы переживаем в целом.

С нашей точки зрения, в настоящее время о демократии нельзя говорить как о конкретном понятии, поскольку сегодня оно стало предельно размытым и концептуально варьирующимся политическим феноменом, чьё содержание меняется в зависимости от политико-идеологических и узкокорпоративных интересов. В то же время в качестве политической практики «демократия» характеризуется сегодня «плавающими» рамками и требованиями, что особенно проявляется при сравнительно-правовом анализе различных государственноправовых пространств современности, в развитии современного международного порядка. Итак, именно слово «демократия», перешагнув уровень уникальной цивилизационной модели государства, стало составляющей нового квазирелигиозного вероучения, претендующего на мировое доминирование.

Справедливости ради, следует признать, что претензии на мировое господство этой новой «мессианской» доктрины вполне оправданны, т. к. действующая система демократических догматов, символов и ценностей позиционирует себя как универсальная, сглаживающая религиозные, социокультурные и институционально-правовые различия. Причём демократическая парадигма мышления «ставит себя» над традиционными формами и механизмами общественного единства и организации, представляя новый уровень, контекст существования государственно-правовых пространств.

Общеизвестно, что стереотипы, символы, образы и установки (преимущественно организующие наше мышление и понимание происходящего) играют существенную, а порой и решающую роль в эволюции политической практики, развитии научного дискурса, политической идеологии и проч. Неслучаен поэтому и дефицит современных исследований, критически анализирующих существующие «авторитетные» установки и образы, категории и понятия теории государственной власти. Сегодня под видом го- сударствоведческих исследований в основном выходят статьи и монографии, посвящённые проблемам правового государства, его построения, реализации и т. п. Вряд ли теория государственной власти сводится исключительно к толкованию, комментированию и интерпретации одного уникального (с цивилизационной точки зрения) проекта политической организации.

Причём чем больше выходит научных публикаций, посвящённых данному вопросу, тем более расплывчатым становится вопрос о сущностном различии таких категорий, как «демократия», «государство», «правовое государство», «государственная власть», «права человека» и проч. При дефинитивном анализе содержание данных категорий выводится практически одно из другого, читателю неизвестность определяется через неизвестность, государство определяется через систему демократического правления, права и свободы, правовое государство в целом (другой модели государства, видимо, не существует) или наоборот и т.д.

Другой пример описания сути государственной власти сводится к форме её правовой организации, проблематике первичности и вторичности субъектов публичной власти либо правовым способам её реализации.

В этой связи мы имеем, как это ни странно, весьма существенный разрыв, а порой и противоречие между концептуальным полем понятия «власть» (сформированным целым корпусом гуманитарных наук) и теориями государственной власти (построенными, по мнению С.А. Котляревского, на «искусственной стилизации»).

В последнее время в понятие «государственная власть» более или менее удачно вкладывают систему признаков демократического политического режима, т. е. сводя первую к одной из форм ее реализации. При этом блестяще доказывается, что в тоталитаризме и авторитаризме власти как таковой не существует (поскольку государственная власть основана на юридических формах и свободе), а функционирует принуждение, насилие, которые не имеют общего «с существом государственной власти, учреждённой демократически и реализуемой в публично-правовых формах».

Существует определённая сдержанность, а нередко и исследовательская боязнь в социокультурном, ментальном, этнополитическом и антропологическом анализе государственных феноменов, реконструкции тенденций и закономерностей цивилизационного развития политических, правовых, экономических, духовных институтов и структур1. За позитивистскими (легалистская трактовка политических процессов) или метафизическими (естественно-правовая, коммуникативная, постмодернистская и прочие интерпретации политической реальности) рассуждениями скрывается игнорирование, сознательное абстрагирование от действующих национально-культурных факторов и доминант2.

Согласимся с Е.А. Лукашевой, утверждающей, что хотя российская цивилизация - относительно молодое социокультурное образование и ее цивилизационные модели, институты и структуры ещё находятся в стадии развития, формирования, однако «у неё сформировались свои принципы социального устроения, взаимодействия людей, отношения человека к власти».

Сегодня можно констатировать, что апеллирование к социокультурным основам политического процесса, к пониманию динамики государственной власти, в частности, при обосновании той или иной научной гипотезы, вызывает (как это ни странно) негативную реакцию со стороны научного сообщества. Подобные исследования маркируются как научная деятельность, сбившаяся с «магистрального пути» развития современного гуманитарного дискурса. Например, о действующих институтах власти (Президента РФ, Федерального собрания, правительства, судов) не пишет только ленивый. Однако описание данных институтов ограничивается формально-нормативистской трактовкой, редко анализом причин адекватности их

1 Слишком уж схожи исторические параллели и аналогии, тенденции в развитии властно-правовой деятельности, которые зачастую высвечивают непопулярные, но устойчивые типы и формы национальной мыследеятельности, преемственно воспроизводящиеся модели публично-властного взаимодействия в системе личность - общество - государство.

2 Хотя в то же время каждый из исследователей предполагает (или, по крайне мере, догадывается), что любая абстракция (позитивистского и метафизического характера) всегда наполняется специфическим, конкретно-историческим, социокультурным и проч.

34

функционирования нормативной модели, закреплённой на конституционно-правовом уровне. Рассмотрение публичных институтов власти в качестве национально-культурных феноменов, трансформаций и преемственности в их функционировании, возникающих дисфункций и аномических эффектов при национальной адаптации абстрактных ценностно-нормативных и институциональных моделей - не популярно. Не говоря уже о формировании соответствующего теоретико-методологического и социолого-методического обоснования подобных исследовательских проектов.

Таким образом, все мы увлечены перспективами демократии и правового государства, не понимая чётко (или понимая каждый по-своему), что это такое. Скорее всего, здесь важно не содержание этих крайне актуальных «понятий», а вера в них. Впрочем, то, что демократия основана на рациональной вере в неё, мысль не новая. О том, что демократические формы не в состоянии достичь взятых на себя «обязательств» (прямое правление народа, учёт общественных интересов и потребностей в парламентаризме, обеспечение наиболее полной свободы и социальной справедливости и т.д.), что демократия представляет собой рационализированную веру в недостижимые идеалы индивидуальной свободы, за которую ей прощают все (А. де Токвиль), или что она есть великая ложь современности (К.П. Победоносцев), или массовая политическая иллюзия (Ж. Эллюль), или новая форма деспотизма (Ж. де Местр, Э. Берк), или безликая и анонимная форма дисциплинирования и муштры социального и индивидуального тела и души (М. Фуко), писалось достаточно много. Однако сегодня эта традиция критического анализа демократических форм политической организации, рассмотрения их достоинств и недостатков, проектирования и моделирования современных, смешанных типов и форм государства постепенно сходит со страниц научных изданий, публичных лекций, политического лексикона и проч.

Причём мировой демократический транзит возобновляет, правда в новых формах и формулах, средневековую риторику: об истинности знания («демократическая истина» становится новой формой политического деспотизма - все, что выходит за пределы демократической модели западного образца, объявляется неразумным, иррациональным); о праведности государственного обустройства (институционально-нормативном оформлении «рая» на Земле); сакральности определённых символов, образов, трактуемых как изначальные, общечеловеческие; о неизменном установленном порядке правового устройства, «ранга» источников права; о священности гуманитарных интервенций и проч. К слову, именно средневековый западноевропейский пафос мессианства и универсализма породил целый ряд современных явлений и феноменов. Например, понятия «священная война», «джихад», формы военных и гуманитарных интервенций, логика обоснования которых преемственно воспроизводится в современной глобальной демократизации. По справедливому заключению В.Д. Соловья, «на самом деле мы наблюдаем классический пример регрессии к формам социального господства, которые казались исторически изжитыми» [3].

Современная доктрина демократии и концепция прав человека отправили в хранилище истории и традиционные формы толерантности и культурного плюрализма. Так, толерантность и этнокультурные различия в государственном развитии стали не только невостребованными в глобальном демократическом дискурсе, но и в целом замещаются «институциональной нетерпимостью» (к иным, недемократическим - традиционным формам государственного строительства) и культурной неприязнью к тем цивилизационным пространствам, которые «идут не по столбовой дороге современности» (К. Райз). Принцип плюрализма культурных форм и идентичностей, а также процессы «национализации» публично-правовых институтов очевиднейшим образом противоречат современным основополагающим признакам демократии (равенства прав, приоритета суверенности личности, свободы и т.п.), поскольку национальное, этническое, локальное и групповое становятся приоритетней по отношению к индивиду, блокируют формирование схожих индивидуальностей (или «гомогенных субъективностей» - М. Фуко), препятствуют формированию глобального гражданского общества.

Более того, в ряде исследований доказывается, что универсалистские ценности, сформированные в эпоху Просвещения, являются сегодня единственным способом обеспечения устойчивого развития общества и цивилизации. При этом само собой разумеющимся и не подлежащим критике считается, что понимание сущности, содержания и социального значения этих ценностей имеет одинаковое прочтение во всех юридико-политических континуумах. На этих «исследовательских фикциях» обосновывается, что только данные ценности способны обеспечить единство общественного развития, стабильность международного порядка, заместив конфликтогенные и, по своей сути, иррациональные общественные нормативноценностные скрепы, такие как традиции, обычаи, религия, этнос, нация и т.п., которые в современном мире не обеспечивают сплочённость и социальное доверие.

Для доминирующего стиля демократического политического мышления главным становится не внутреннее содержание жизнедеятельности человека и общества, а его формальная структурированность и господство идеократических факторов (идей формального равенства, свободы, справедливости и проч. Здесь «форма правления и парламентское устройство представляют значительно больший интерес, чем общественное, религиозное или моральное состояние общества». Здесь «чужд какой-либо органический взгляд на политическую природу вещей; не ощущая их генезиса и качественной самобытности, он уверен (либерально-демократический стиль мышления - А.М., Д.М.) во взаимозаменяемости и рациональной конструктивности многих политических институтов и структур, в его представлении они не “вырастают” (исторически - А.М, Д.М.), но создаются (формально, искусственно - А.М, Д.М.)» [4] - отмечает по этому поводу И.А. Исаев.

С другой стороны, формируется установку на квазирелигиозную веру в абсолют человеческого разума, его способности и возможности рационального конструирования гармонического единства, счастья, вечного порядка и т.п. Так, в традиционной мировоззренческой системе человек воспринимался как «ан- тиномичный субъект», сочетающий греховную природу и стремление к истине и добру (при этом основная проблематика сводилась к свободному выбору индивидуальной воли между добром и злом). Поэтому его совершенство рассматривалось как в плоскости духовного, так и внешнего - формальнонормативного. В рамках демократической дихотомии проявляется другой ряд демаркации - рационального и иррационального, а внутреннее, духовно-нравственное содержание «отодвигается» за пределы публичной организации и социального взаимодействия.

Неолиберализм и неосоциализм [5], развивающие сегодня демократический способ мышления, источники «социального зла» переносят с внутреннего мира человека на внешнюю организацию (форму правления, государственное устройство, отдельные политические и культурные институты). Резюмируя многие неолиберальные и неосоциалистические публикации, можно с уверенностью говорить, что на деле последние «исповедуют» один стиль политического мышления, разница лишь в проектах будущего структурирования общества и мирового порядка.

В этом контексте становится очевидным и то, что современный демократический стиль мышления исходит из рискогенной и нестабильной социальной среды, которая стабилизируется не гармоничным взаимодействием духовно-нравственных, идеократических и иных ценностно-нормативных систем, а формально-организованным и абстрактным началом во властно-правовом взаимодействии. В этом аспекте очевидна и логична актуализация проблематики риска и нестабильности в развитии современных демократических систем, поиска адекватной формально-нормативной и институционально-управленческой (бюрократической) «прививки» в постоянно меняющемся мире. Отсюда вполне понятны современные «футурологические догматы мышления», развиваемые в социологических и политологических исследованиях, в контексте которых утверждается, что общественные системы и политические режимы должны «научиться жить» без каких-либо устойчивых ориентиров, культурных доминант и ценностей, национальных идентичностей, долгоживущих факторов порядка, общепризнанных авторитетов и проч.

Новая реальность - это постоянный реальный и виртуальный кризис, действующая система актуальных или латентных рисков. Это своего рода «глобальный дискурс гуманитарного мышления», захватывающий все сферы знания, определяя направления их развития [6]. Нестабильность - новая доминанта общественной организации, а рискогенность - новое направление в модернизации политических технологий управления, совершенствования госаппарата, политического и правового порядка и т. п.

Следовательно, конкретное государство институционально оформляется и развивается именно на этом фундаменте, представляя свой особый, хотя, может быть, типологически и сходный с другими национально-цивилизационными континуумами вид государства по форме и, что более важно, по содержанию.

Иначе говоря, как бы ни старались реформаторы разного толка сконструировать на отечественном социокультурном фундаменте стройный «западноевропейский дворец» (как центр политической и правовой жизни российского общества), он все равно не сможет обрести ни стабильности (устойчивости), ни социально-правовой и политической ценности для отечественного политической культуры.

Провозглашённая в ст. 1, п.1. Конституции РФ модель государственного устройства, а именно: демократическое федеральное правовое государство, не раскрывает смысл и содержание самой правовой государственности, а характеризует, скорее, систему демократического политического устройства. В дальнейших положениях Конституции совершенно чётко прослеживается логическое построение западноевропейской системы демократии (глава I Конституции). Практически во всех комментариях официального и неофициального характера при раскрытии сущности правового государства отражено именно формирование системы государственной власти, отвечающей стандартам либерально-демократической модели. Важно в этом случае то, что осознанно или неосознанно в качестве идеала, образца берётся именно специфическая модель государственного устройства и организации властных практик западных стран, причём та, которая сформировалась исключительно в рамках определённых социально-культурных, геоюридических и геополитических условий. Приведём вполне справедливые суждения известного политолога В.Б. Пастухова: «Проблема состоит в том, что конституционализм - это своего рода социальный “черный айсберг”, возвышающийся над поверхностью океана западной культуры. Его видимая часть представлена набором демократических институтов, кажущихся вполне самодостаточными и легкоусвояемыми. Возникает соблазн “отбуксировать” эту демократическую систему в сопредельные цивилизационные океаны и моря, однако кроме видимой части, есть ещё и невидимая подводная часть, глубоко погруженная в уникальную историю Запада. Об эту подводную часть и разбиваются все попытки привить конституционализм в чуждой для него культурной среде (курсив - А.М., Д.М.)» [7].

К сожалению, эта демократическая система и уникальная, исторически сложившаяся практика властного взаимодействия между обществом и государством принимают универсалистский характер. Оказывается, что практически не может существовать иная модель правового государства, которая не воспроизводила бы западноевропейскую логику формирования и функционирования политической организации. Получается, что если категории «правовое государство» и «либерально-демократическая система власти» (или просто «демократия») являются тождественными понятиями, равнозначным по смыслу, тогда будет и понятие «правовая государственность». Однако такие категории, как «правовая государственность», «правовое государство», «правовое устройство» и «демократическая система», не тождествены, хотя они и имеют много общего, являются близкими и взаимосвязанными по содержанию.

В заключение отметим, что доминантой современного стиля демократического политического мышления становится не внутреннее содержание жизнедеятельности человека и общества, а его формальная структурированность и господство абстрактных идеологических “клише” (формального равенства, свободы, справедливости, выборности, толерантности и проч.). При этом данная стратегия развития политического процесса формирует рискогенную и нестабильную социальную среду, где политическая устойчивость связывается не с гармоничным взаимодействием духовно-нравственных, идеократических и иных ценностно-нормативных систем, а с формально-организованным и абстрактным началом во властно-правовом взаимодействии. В этом плане следует критически оценивает стремление в современной государственной политике к поиску универсальных формально-нормативных и институционально-управленческих (бюрократических) моделей обеспечения стабильности в постоянно меняющемся мире, поскольку такой подход формирует принципиально «новую политическую реальность», в которой доминирует не стабильность, а постоянный реальный и виртуальный кризис, действует система актуальных или латентных рисков.

Следует также заключить, что в настоящее время нестабильность (как значимый политический концепт) становится новой доминантой политического процесса, а рискогенность - новым направлением в модернизации политических технологий управления. Однако, по нашему заключению, доминантой современного демократического политического процесса и государственного управления должны стать комплексные (интегративные) и более эффективные формы и методы взаимодействия общества и государства, которые учитывали бы как социокультурную среду реализации демократических принципов и процедур, так и глобальные (общемировые) тенденции. Так, «правовое государство» (как доктринальная стратегия развития политического процесса) должна отражать типологическое своеобразие и духовно-культурную особенность, прежде всего, таких социальных феноменов как государство и право, созданных и органично развивающихся в рамках известного общества, его социокультурного и политического уклада, где конкретно-исторический институт государства институционально оформляется и развивается именно на этом фундаменте, представляя свой особый, хотя может быть типологически и сходный с другими цивилизационными континуумами, вид правового государства по форме и, что более важно, по содержанию, отражая уникальность политического бытия общества его цели, задачи и потребности.

1. Крауч, К. Постдемократия / К. Крауч. - М., 2010. - С. 9, 20-21, 35.

2. Лукашева, Е.А. Человек, право, цивилизация: нормативно-ценностное измерение / Е.А. Лукаше- ва. - М., 2011. - С. 309, 311.

3. Соловей, В.Д. Кровь и почва русской истории / В.Д. Соловей. - М., 2008. - С. 451.

4. Исаев, И.А. Господство: очерки политической философии / И.А. Исаев. - М., 2008. - С. 183.

5. Хардт, М. Множество: Война и демократия в эпоху империи / М. Хардт, А. Негри. - М., 2006.

6. Кравченко, С.А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме / С.А. Кравченко. - М., 2009.

7. Пастухов, В.Б. Реставрация вместо реформации. Двадцать лет, которые потрясли Россию /

B. Б. Пастухов. - М., 2012. - С. 431.

8. Алексеев, Н. Н. О гарантийном государстве // Русский народ и государство / Н. Н. Алексеев. -

C. 380 - 381.