§2. Степные думы и их деятельность

С утверждением власти царской администрации число должностных лиц увеличилось. Впоследствии аппетит у бурятских родоначальников на получение почетных званий разгорелся настолько, что администрации приходилось сдерживать его, связывая присвоение званий со вступлением на должность, дабы не умножать число не служилых родоначальников.

«Логическим следствием такого курса, — отмечает Е.

Таким образом, исследователь обращает внимание на тот факт, что принципы наследования должностей к приходу русских только начали оформляться, а затем, не без содействия распоряжения воеводских канцелярий, превратились в почти единственный критерий при замещении освободившихся мест родоначальников. Но надо учитывать, что сведения о «древних обычаях» властям представлял тот круг лиц, который был наиболее заинтересован в потомственном закреплении своих званий.

В главе I уже говорилось, что в «Уставе...» 1822 года по вопросу об избрании в должности родовых начальников имеется весьма туманная формула: «Звание наследственное остается наследственным, звание избирательное остается избирательным» [15, с. 398], существенно ничего не разъясняющая. «В законодательстве, в кодифицированном обычном праве в частности, наблюдается тенденция к усилению наследственности, — пишет Е. М. Залкинд, — Оно и понятно: своды обычного права составлялись нойонами и близкими к ним кругами «почетных инородцев», которые не упускали возможности включать туда статьи, способствовавшие усилению их влияния на общественную жизнь» [154, с.

В архивных материалах по степным думам содержатся многочисленные документы о выборах родоначальников. В подавляющем большинстве случаев при избрании должностных лиц соблюдался наследственный принцип. За этим строго следили представители бурятской знати, стоявшие во главе управления своими соплеменниками. Поскольку определенных правил о сроке службы не существовало, тайши, шуленги, старосты исправляли свои обязанности долгие годы, до отставки по старости, болезням или по воле начальства.

В августе 1837 г. в степную думу подал «покорнейшее прошение» шуленга 2-го Абаганатского рода Кудинской степной думы Хинтухан Едоков. «С 1813 года по выбору своих родовичей и утверждения высшего начальства... и по настоящее время нахожусь я в роде своем шуленгою», — излагает суть своего прошения родоначальник, как выясняется ниже, ему исполнился уже 71 год [29]. По этой самой причине, т. е. по старости лет, отказывался от выполнения обязанностей шуленги Едоков и просил степную думу «представить» родовичам выбрать на его место «кого они заблагорассудят, то есть из наследников по мне сына или внука».

Но иногда встречаются документы, из которых можно узнать, что в должности утверждался человек, не имевший родственных отношений со своим предшественником. За подобными делами царское правительство следило особенно внимательно, и в думу постоянно посылались предписания, требования разъяснить «подозрительное» положение, какое, например, сложилось однажды во 2-м Бабаевском роде той же Кудинской степной думы.

В октябре 1837 г. родовичи этого рода составили мирской приговор, где «имели рассуждение», что их родовой шуленга Хадай Макаров совершенно состарился, страдает болезненными припадками, следовательно, более не способен распоряжаться по общественной надобности [29]. Родовичи «присогласовали» избрать в должность шуленги из своего рода старшину Харехая Хармагарова, не бывшего в родстве с Хадаем Макаровым.

После составления документа об избрании нового шуленги степная дума, как и полагалось, отправила бумагу «куда следует по начальству», а оттуда были посланы запросы думским заседателям и уже явственно исходило недовольство «необычным» решением дел.

Но, в конце концов, начальство согласилось на выбор Харехая Хармагарова, что следует из указа Иркутского земского суда.

Итак, в связи с рассматриваемым сюжетом о выборах родоначальников можно убедиться в справедливости вывода о преимуществе наследственного права в утверждении разного рода должностей. Но хотелось бы привлечь внимание к вопросу о роли степной думы в делах по избранию должностных лиц. Как указывалось ранее, по законодательству степные думы должны были иметь «одне хозяйственные обязанности» [15, с. 406]. Однако налицо явное отступление от положений устава, так как из только что описанной ситуации следует, что данные органы управления имели полномочия выступать в роли посредников при вынесении общественных приговоров подведомственных им родов.

По сложившемуся порядку составленный в родовом управлении мирской (общественный) приговор поступал в степную думу, которая отправляла этот документ в более высшие инстанции, а затем доводила до сведения родовичей окончательное решение начальства. Между тем ни в одной статье «Устава...» ничего не говорится о подотчетности родовых правлений степным думам. В параграфе 103 сказано: «Несколько стойбищ или улусов одного рода подчиняются инородной управе» [15, с. 400]. Хотя у начальства также не возникало никаких сомнений насчет ответственности думы за принятие решений родовыми управлениями [53].

В отношении родовой знати у царской администрации наблюдалась двойственная позиция: с одной стороны, как уже говорилось, ее нужно было поддерживать, с другой — излишняя самостоятельность родоначальников претила властям, а затевавшиеся в родах интриги вызывали настолько сильное раздражение, что, например, земский исправник Березовский, в своем распоряжении по выборам писал: «Почетных инородцев, на основании закона, отнюдь не допущать иметь какое-либо влияние на инородное управление», поскольку «произвольно некоторые...

Однако, несмотря на неодобрение, исходившее со стороны начальства, отрицательно относившегося к возникновению каких- либо спорных ситуаций вокруг избрания родоначальников, общественная жизнь с годами становилась все более оживленной. Об этом красноречиво говорит послание Иркутского земского исправника Чайковского от 13 октября 1852 г., адресованное господину заседателю Иркутского земского суда Шульцу. Поскольку содержание этого донесения самым прямым образом касалось «возмутительного» поведения инородцев, копию с документа разослали во все инородческие управления, а должностным лицам на местах было поручено объявить распоряжение начальства «при сугланах» для непременного со стороны населения исполнения.

«... С некоторого времени, — написано в констатационной части распоряжения, — выбора в инородческие общественные обязанности Иркутского округа начали сопровождаться разногласиями со стороны инородцев так, что редкие выборы выражают общее желание их на одно лицо, а всегда почти представляются к начальнику на утверждение 2 или 3 кандидата». Администрацию вовсе не устраивала такая активность. «Между тем, — говорится далее, — соперничество это производит в обществах раздор, а начальство ставит в затруднение при утверждении, и поэтому инородческие общества... остаются иногда на значительное время без родоначальников». Резолюция была такова: «...Действовать при производстве выбора в инородческие должности для общей пользы и отнюдь не увлекаться частной или личной чьей либо выгодой, и таким образом, где по обычаям права родоначальника наследственное, стараться избирать прямых наследников, а где зависит это от избрания, назначать в звание родоначальников людей почетных, преимущественно грамотных, и вообще, заслуживающих доверия общества» [53].

Тем не менее жизненная практика показывала, что окрики администрации, призывавшей к общему спокойствию, уже не всегда действовали, а дума посылала свои отписки, что все происходящее «соответствует иноверческому праву».

Выступая заодно с теми, кто рвался к власти над соплеменниками, ссылаясь на свои родственные права, т. е. право наследования той или иной должности, русская администрация тем самым создавала социальную базу, на которую она опиралась при проведении политики, отвечавшей интересам царского правительства. Однако даже при самом беглом обзоре документов не может создаться иллюзии идеального тандема властей: инородческой и земства. Общественная жизнь бурятских ведомств была слишком активной, для того чтобы не возникало различных конфликтов, спорных ситуаций в связи с выборами должностных лиц, а как уже отмечалось выше, всякое волнение в инородческой среде действовало на администрацию отнюдь не идиллическим образом. Поэтому понятна позиция властей, проводивших линию строгого контроля над замещением должностей в родовом управлении. В степные думы ежегодно отправлялись распоряжения незамедлительно подавать высшим властям «представления на учреждение общественных выборов» лиц, рекомендованных к отнесению разных должностей. Такой порядок санкционировался законодательством, что лишний раз подтверждает крайне ограниченный характер инородческого «самоуправления» [15, с. 398, 402].

Чтобы завершить тему о выборах, можно привести еще одну интереснейшую зарисовку, характерную для «быта и нравов» того времени. Это описание касается бурят Балаганского ведомства, но, думается, отражает общую картину. [Цитируемый отрывок из «Очерков бурятской жизни» А. К. Ордынского очень подробен, но в литературе настолько мало существенных сведений о родовом управлении, что каждое имеет чрезвычайную ценность].

«...

Споры и передряги затягиваются. Тогда чиновником, наблюдающим за порядком и правильностью выбора, принимаются решительные и довольно своеобразные меры. Он заявляет, что тайшой должен быть, по его мнению, такой-то, как более других достойный этого почетного звания, а впрочем, ...как почтенные родоначальники и доверенные рассудят. Но почтенные родоначальники и доверенные, скрепя сердцем и почесывая затылки, подписывают избирательный акт на рекомендованного чиновником субъекта, которого все достоинство, говоря между нами, заключается иногда в том, что он успел уже слетать в Иркутск и заручиться покровительством кое кого...

Так происходило в прежние времена и передается мною как черта куриозных распорядков относительно... свободы выбора тайши, предоставляемой законами бурятам» [187, с. 30—31].

Возникает вопрос, почему за родоначальнические должности происходит такая борьба. У Ордынского же можно найти следующее замечание: «...хотя звание тайши не более, ни менее как блестящий, но пустой «призрак власти», тем не менее, оно имеет в глазах простых умов какую-то особую прелесть и удовлетворяет некоторым образом их национальному чувству. Ведь до покорения русскими бурятские тайши пользовались неограниченной властью» [187, с. 31].

Действительно, нельзя не учитывать некий психологический фактор, но с другой стороны, родоначальнические звания не только «удовлетворяли» личные амбиции, но и давали кое-какие существенные привилегии. Основной привилегией нойонства было освобождение от уплаты ясака, а также от платежа различных существенных повинностей. А право нойонов производить сбор установленных законом повинностей приводило к распространенной практике взимания «темных поборов, которые были одним из главных источников их обогащения и породили лихоимство, от которого так сильно страдал простой народ.

Одним словом, присвоение звание родоначальника предоставляло нойонам случай поправить их благосостояние.

Данную тему можно продолжить, поставив вопрос о степени самостоятельности родоначальников и возглавляемых ими органов степного управления перед вышестоящими инстанциями.

В соответствии со статьями «Устава...» законодательством для кочевых племен устанавливалось их собственное родовое управление:

«Кочевые инородцы составляют особенное сословие в равной степени с крестьянством, но отличное от онаго в образе управления.

Инородцы управляются собственными своими Родоначальниками и почетными людьми, из коих составляется их степное управление.

Кочующие управляются по степным законам и обычаям, каждому племени свойственным» [15, с. 396].

Таким образом, из содержания приведенных выше параграфов «Устава...» подразумевается намерение дать инородцам определенные формы самоуправления, которые, как уже известно, на примере случая с выборами в общественные должности были в действительности до такой степени «определенными», что уничтожался сам смысл понятия «самоуправления». Но для того чтобы вопрос о степени самостоятельности степных дум был раскрыт полнее, следует остановиться на характеристике прерогатив родовых начальников, в частности тех, из кого состояло руководство степной думы.

В «Сборнике обычного права сибирских инородцев» Д. Я. Самоквасова есть раздел, посвященный обычаям бурят различных ведомств [199, с. 87—103].

Седьмая глава данного раздела озаглавлена так: «В чем именно заключается власть иноверческих начальников», и в ней же записано следующее: «Власть иноверческих родоначальников заключается: во-первых, главного тайши в исполнении и наблюдении законов и предписаний высшего начальства, сохранение тишины и порядка вверенного ему народа, в наблюдении за правосудием, бескорыстием, за поступками родовых шуленг и старшин, в понуждении их исполнять свои обязанности, к беспорочному прохождению службы без пристрастия, от всякого насилия и удерживая предоставленное ему властию и мерою приличного наказания от всяких преступлений, непорядков, лености и нерадения родовичами только своими Братскими» [199, с. 102— 103].

Нельзя не отметить, что перечисленные выше права и обязанности этого лица настолько широки, что объемлют почти все стороны управления народом. Однако, если вновь вспомнить, что по законодательству у степных дум были только хозяйственные обязанности, то сам собой напрашивается вывод о несоответствии весьма обширных прерогатив главных родоначальников с ограниченными функциями возглавляемых ими учреждений. И, наверное, нет ничего удивительного в том, что главные родоначальники, коль скоро объем их власти был довольно велик, будучи председателями степных дум, частично передавали свои же функции нижестоящим органам степного управления.

У Щукина встречается такая характеристика управления бурят: «Народное управление сосредотачивается в Степной думе; в ней председательствует Тайша с Заседателями. Словом Дума — есть правительственное место народа» [238, с. 431].

Уже говорилось о том, что дума принимала самое непосредственное участие в делах о выборах. Кстати, еще раз отметим: у администрации не было к думе по этому поводу претензий, что заседатели и тайша занимаются не своими обязанностями. Наоборот, решение всех внутренних проблем, управление всеми внутренними делами, действительно, возлагались на родоначальников, при этом, разумеется, контроль земской администрации никто не отменял.

Как указывалось выше, полицейские и судебные функции местных органов управления были ограничены, но дела, не подлежащие уголовному разбирательству, входили в юрисдикцию родоначальников. Между прочим, степные думы не имели значения словесных судов и их решения должны были расцениваться как посреднические суждения [15, с. 401].

Однако практика показывала, что и в этом случае наблюдался отход от положений «Устава...». Из постановления следует, что инородцам приказывалось наблюдать установленный законом порядок и со всеми исками и претензиями обращаться в органы степного управления.

Но далее в резолюции шло прямое указание недовольным разбирательством дел в улусах (т. е. в родовых управлениях) «претендовать» на суд у главных родоначальников, на «так называемых сугланах в Степных думах, в которых судящие дела должны уже непременно с сего времени, по какой бы то ни было доходящей до Думы словесной или письменной жалобе, установленным порядком составлять свои определения и объявлять оные тяжущимся» [53, 63]. В высшие же инстанции инородцы могли обращаться только после разбирательства их дел в думе.

Таким образом, было установлено, что у думы нет юридических оснований на решение судебных вопросов, и что по «Уставу...» третью и последнюю степень словесной расправы составляла местная земская полиция, но никак не степная дума [15, с. 401].

Фактически, начальство, вопреки положениям законодательства, санкционировало присуждение думе судебных функций.

О расширении прав степных дум имеются сведения в материалах комиссии Куломзина, которая проводила исследования землевладения и землепользования в Забайкальской области [236]. Один из составителей материалов по проведенным исследованиям А. Щербачев писал: «Совершенно особенное значение в ряду инородческих учреждений Забайкалья приобрели степные думы. По «Уставу...» эти думы должны иметь только хозяйственный характер: ни суд, ни управление им не предоставлены... Но мало-помалу все права инородных управ стали переходить к думам» [236, с. 100]. Такое явление Щербачевым объясняется «естественным последствием отсутствия почти всякого вмешательства администрации во внутренние дела инородцев» [154, с. 32], что в свете приведенных выше примеров кажется весьма сомнительным. Впрочем, сравнительная характеристика взаимоотношений администрации с инородческими начальниками есть у Е. М. Залкинда, который пишет: «...бросается в глаза ее более уважительное отношение к восточно-бурятским зайсанам, чем к западным шуленгам. В Забайкалье мы реже сталкиваемся с произволом русской администрации по отношению к родоначальникам, тогда как к западу от Байкала он был нередким явлением» [236, с. 100].

По мнению Щербачева, для чиновников «представлялось более удобным списаться с одной думой, как представительницей ведомства, чем со многими инородными управами его; затем и сама дума в иных случаях считала более удобным для ускорения производства иметь дело непосредственно, помимо инородных управ, как с родовыми управлениями, так и с отдельными инородцами. Результатом такого положения вещей весьма естественно явилось то, что в ведомствах, где были учреждены степные думы, инородные управы потеряли всякое значение... а самые думы из чисто хозяйственных учреждений превратились в административные» [236, с. 100—101]. Составитель «Материалов...» точно обрисовал картину, сложившуюся в местных органах управления.

На основании рассмотренных в работе данных можно сделать следующие предварительные заключения о причинах расширения прав степных дум.

Во-первых, какую-то роль сыграли традиции. Во многих ведомствах бурятского народа органом управления до принятия «Устава...» являлось «родовое управление» — единственный представительный орган, возглавляемый тайшей, главным родоначальником, на которого полностью возлагалось управление внутренними делами подотчетных ему инородцев. Во вновь образуемых по законодательству 1822 г. степных думах тайша оставался главным действующим лицом, обладавшим, по сути, прежними своими полномочиями, и автоматически те же права и обязанности оказались у руководимого им учреждения. Сородичи же, наверняка, продолжали видеть в новом органе степного управления то же «родовое управление».

Во-вторых, в законодательных актах не всегда достаточно хорошо разрабатывается механизм разграничения обязанностей между теми или иными органами власти. Не было такого четкого порядка, дифференцирующего полномочия степеней родового управления и в «Уставе...» 1822 г.

В-третьих, по «Уставу...» степные думы обладали некоторыми функциями исполнительных органов, а такие учреждения имеют тенденцию брать на себя широкий круг обязанностей.

Дума превращалась центр, в координирующий жизнь населения всего ведомства, заняв главное место среди прочих органов местного управления, т. е. родовых управлений и инородных управ.

Этот порядок просуществовал вплоть до 90-х гг. XIX в. в Прибайкалье и до начала XX в. в Забайкалье.

Итак, степные думы являлись основными органами инородческого самоуправления, поэтому их практическая деятельность была самой разнообразной. Среди этого многообразия деятельности все же выделялись главные. Ими были раскладка и взыскание казенных сборов, ясака, выполнение различных повинностей, служба царскому правительству и его администрации, т. е. административно-фисковые функции. Как пример можно привести «Ведомость о приходах и расходах по ведомству Хоринской степной думы» за 1849 г. Эта ведомость является весьма характерной и типичной для всех бурятских ведомств степных дум того времени. В ней указано, что общая сумма казенных сборов составляла 62828 руб., из них сборы на земские повинности — 37835 руб., ясачная подать — 13627 руб., а остальная сумма истрачена на общественные внутренние расходы, не частные земские повинности, на содержание полиции и на отчисления в капитал народного продовольствия. В первой половине XIX в. все сборы буряты сдавали деньгами. Только в редких случаях по старой памяти в степные думы направлялись предписания «о непременном сборе с инородцев ясака теми шкурами, коими инородцы обложены».

Степные думы играли исключительно важную роль в развитии хозяйственной деятельности бурятского народа и его культуры. В отчетах Агинской, Хоринской, Баргузинской и других степных дум забайкальских бурят отмечается, что главной отраслью их хозяйства является скотоводство. Наряду со скотоводством буряты отдельных ведомств степных дум, таких как Хоринская, Селенгинская, Кударинская и Баргузинская, занимались земледелием, охотой и рыболовством. Некоторые представители Селенгинской и Кударинской степных дум устраивались извозчиками, занимались ремеслом. Например, главным ремеслом хоринских бурят было кузнечное дело и скорняжничество. В 1849 г. в ведении Хоринской степной думы находилось 23 кузницы, 3 мельницы, 6 торговых лавок.

В отличие от забайкальских бурят инородцы Иркутской губернии в большей мере занимались земледелием. В своей хозяйственной деятельности они уделяли много внимания и скотоводству. Но тем не менее в области скотоводства они уступали забайкальским бурятам, а в развитии земледелия превосходили их. Буряты Идинской, Аларской, Балаганской степных дум отличались большим количеством посевов, разнообразием полевых культур. Они сеяли ярицу, озимую рожь, пшеницу, овес, ячмень, гречиху, картофель, в небольшом количестве производили посадку таких огородных культур, как капуста, репа, редька, морковь, огурцы. Примечательно и то, что буряты Предбайкалья первыми начали применять орошение пашен и покосов.

Во всей этой хозяйственной деятельности предбайкальских и забайкальских бурят заметно проявлялась организующая и направляющая роль степных дум. Степные думы вели учет посевных площадей, урожая, собираемого с полей, роста поголовья скота. Они оперативно реагировали и на крупные падежи, вызванные засухой, сильными морозами. Так, например, под воздействием Хоринской степной думы в первой половине XIX в. у хоринцев заметно увеличивается земледелие. К 1837 г. посевная площадь у них составляла 21800 десятин. Неблагоприятные климатические условия часто отрицательно сказывались на производстве хлеба. В отчете Хоринской степной думы за 1849 год написано: «Причины, препятствующие произрастанию хлеба, были от бездожия и сильных жаров. Дожди хотя и пошли, но по прошествии времени, удобного произрастанию хлеба, не могли дать росту и погибло от посеянного ярового 4400 десятин» [35, 51, 69].

В ведомстве Селенгинской степной думы, наряду с другими видами скотоводства, большое развитие получило овцеводство. В 1859 г. Селенгинская степная дума в своем отчете писала так: «Между овечьими заводами, как по количеству голов, так и по количеству шерсти первое место в ведении думы есть Боргойская степь, где проживают инородцы атаганова рода, ибо это место на произведение овцеводства наиболее удобное» [30, 76]. Из-за засухи и сильных морозов в Селенгинском ведомстве в 1833, 1850 и 1851 гг. наблюдались крупные падежи скота. По данным Селенгинской степной думы, в 1833 г. погибло около 3173 голов скота [64, 76].

В качестве подсобных занятий Селенгинская степная дума выделяла охоту и рыболовство. «Звериные шкуры употребляют на некоторую одежду свою, а остальные продают на местах жительств приезжающим торговцам, а в городах купцам верхнеудинским, селенгинским и кяхтинским» [30, 64], говорится в отчете Селенгинской степной думы.

Все эти факты, взятые из отчетов степных дум различных ведомств, свидетельствуют об их активной организующей деятельности, о четком учете, который вели думы по всем отраслям хозяйственной деятельности соплеменников, о соблюдении строгой отчетности, норм и правил канцелярской исполнительской работы.

Все инородческие степные думы выполняли обязанности по улучшению условий жизни и быта, хозяйственной деятельности и культуры соплеменников. Было бы целесообразным остановиться более подробно на вопросах, связанных с административно- хозяйственной и хозяйственно-экономической деятельностью степных дум.

Безусловно, в развитии животноводства, в широком внедрении земледелия, народной промышленности большую роль сыграли степные думы, по воле истории оказавшиеся главными органами национального самоуправления. Роль и значение степных дум видится еще и в том, что они внедряли в хозяйственную практику новые формы трудовой деятельности, в обогащении жизненного опыта, в укреплении новых способов и приемов хозяйствования. Характерным в этом плане является проведение под эгидой степных дум ежегодных ярмарок и базаров, способствовавших не только обмену товарами, но и трудовому и духовному опыту.

Политика степных дум в области земледелия и сенокошения ограничивала частые перекочевки скотоводов, способствовала переходу аратов к оседлому образу жизни, развитию строительства у бурят. В связи с этим упорядочивался быт, происходила определенная культуризация народа. Так, например, в первой половине XIX в. ограничиваются перекочевки селенгинских бурят, появляются дома русского типа, строятся устойчивые деревянные юрты. Баргузинские, кударинские, прибайкальские буряты перекочевывали уже два раза в год.

Степные думы занимались и вопросами народного образования. Первые начальные школы, немногочисленные училища, появившиеся в начале XIX в., находились при степных думах. Количество учащихся в них было немногочисленным, к тому же учебные заведения часто закрывали из-за отсутствия денежных средств. Степные думы на содержание школ и училищ выделяли малые суммы, а иногда в своих бюджетах даже и не предусматривали школьных расходов и средств на образование.

В вопросах развития религии у бурят степные думы играли также важную роль. При лояльном отношении к буддизму, по мере его распространения, думы помогали возводить дацаны, открывать дацанские школы, т. е. они способствовали развитию буддизма, который постепенно вытеснял шаманизм в Забайкалье.

Наряду с буддизмом в Бурятии преимущественно насильственно насаждалось христианство. Степные думы, их председатели — тайши как проводники политики царизма и здесь имели свое прямое отношение. Деятельность степных дум по распространению христианства среди бурят носила противоречивый характер. Но, будучи главным органом национального самоуправления, степные думы должны были заниматься и распространением христианства, и укреплением буддизма в Бурятии.

Особой формой управления являлись общественные собрания — сугланы — при степных думах, созываемые для обсуждения вопросов о сборах и повинностях, о земельных делах, об избрании должностных лиц и т. д. Таких собраний во всех бурятских ведомствах проводилось достаточно много. Так, например, в 1839 г. при Баргузинской степной думе на собрании родовых сайтов и старшин обсуждался указ Иркутской казенной палаты «О мерах к обеспечению кормом скота» [34], на сугланах ольхонских бурят зачитывалось «Положение о распространении землепашества и разведении картофеля» с тем, чтобы насильственно заставить ольхонских бурят заниматься земледелием, вопреки естественно- географическим условиям.

Общественные сугланы, так же как и другие формы управления, выполняли большую дисциплинарную роль и имели важное социально-экономическое значение.

Таким образом, роль и значение деятельности степных дум, несмотря на множество в ней отрицательных моментов, в строительстве бурятской государственности, в сохранении и соблюдении политических, социальных и духовно-нравственных норм, правил и требований, в обустройстве быта, в развитии хозяйственной деятельности, культуры и образования, в духовном обогащении народа исключительно велико.