Вместо введения

В. Г. Марача

Отличительные черты методологического мышления как «идеального ядра» интеллектуальной традиции Московского методологического кружка

1

1.1. Замысел данной работы состоит в том, чтобы предложить реконструкцию основных характеристик методологического мышления, развиваемого в рамках Московского методологического кружка (далее — ММК или Кружок), лидером которого в течение нескольких десятилетий был Г.

С моей точки зрения, такая работа может стать началом осмысления ММК как интеллектуальной традиции, по отношению к которой методологическое мышление рассматривается мной в качестве «идеального ядра» (далее буду писать этот термин без кавычек). Такое осмысление значимо прежде всего для самосознания участников методологического движения, продолжающего дело Г. П. Щедровицкого и ММК, в условиях, когда сама возможность такого продолжения ставится под сомнение (тезис о «смерти ММК»). Представление же результатов этого осмысления философскому широкому сообществу я считаю важным для налаживания диалога между представителями различных традиций и направлений мысли, причем диалога подлинного, то есть основанного на глубоком понимании и взаимной рефлексии оснований позиций сторон.

Кроме того, я рассматриваю данную работу как продвижение в понимании характеристик методологического мышления, которое в дальнейшем могло бы стать основанием для углубленных методологических исследований в данном направлении.

1.2. Таким образом, в настоящей работе реконструкция основных характеристик методологического мышления осуществляется в контексте осмысления ММК как интеллектуальной традиции. При этом понятие «интеллектуальной традиции», которое используется для характеристики ММК и продолжающего его методологического движения как интеллектуально-общественного и культурного феномена, существующего уже более полувека, берется как составляющая триады «традиции — институты/организации — прак- тики/функции» (О.

На фоне того, что методологическое движение, в которое перерос в 1980-е годы Кружок, популятивно и плюралистично в плане практик и институционально-организационного оформления, фокусировка на традиции характеризует единство идеального ядра методологического движения как «эпистемического со-общества» (от слова «общность»). Именно апелляция к этому ядру позволяет говорить о продолжении ММК как интеллектуально-общественного и культурно - исторического феномена.

Но факт существования такого ядра далеко не очевиден. «Кружка» как формы, в которой факт общности идеального содержания был ясен в силу самих принципов организации работы[1], уже не существует. Существенно изменились и практики: после смерти Г. П. Щедровицкого, который был безусловным и всеми признаваемым лидером Кружка, в условиях изменения социально-экономического строя произошел «дрейф» практик, в которых задействованы участники методологического сообщества. Те практики, которые раньше были ведущими в жизни сообщества (семинары, организационнодеятельностные игры), отошли на второй план — при этом основное практикование участников сообщества сместилось в области, в которых роль и значение собственно методологических средств еще требует специального прояснения.

В то же время после распада лидерской формы, организации сообщества и единого интеллектуального пространства семинаров (см. сноску на с. 10) не было найдено новой формы, которая бы, с одной стороны, обеспечивала связь практик с идеальным ядром традиции и, с другой стороны, обладала бы достаточной степенью популятивности и плюрализма[2]. В результате была потеряна консолидация усилий в развитии идеального ядра традиции, а само ядро во многом потеряло функцию задания общепризнанных норм работы, то есть в этом смысле саму свою «ядерность».

В связи со всем вышесказанным неоднократно выдвигался тезис о смерти ММК (А. П. Зинченко, В. А. Подорога и др.). Если под Кружком понимать только форму организации методологической работы и жизни сообщества[3], соотнесенную с рядом практик, маркированных как собственно методологические, то этот тезис верен.

1.3.Удивительно, что это происходит на фоне возрастания значения методологии и появления целого ряда вызовов, требующих именно методологического ответа (ограничусь перечислением тех факторов, о которых пишет в своей обстоятельной книге о становлении и современном состоянии методологии В. М. Розин [35. С. 3—5]):

— усложнение мышления, рост содержательного и типологического разнообразия подходов и дискурсов, школ и направлений, требующие соответствующей «интеллектуальной навигации», планирования и программирования мышления;

— «антиметодологический» вызов постмодернизма, подвергший сомнению саму возможность нормирования мышления, что порождает необходимость нового анализа оснований мышления и методологического обеспечения соответствующих процессов рефлексии, коммуникации и взаимопонимания носителей различных дискурсов в условиях запрета на «метанарративы»;

— расширение действительности «технологии» на информационные и социокультурные процессы, в частности на механизмы инноваций и развития, поставившее вопрос о техноло- гизации «производства знаний» и в целом мыслительной деятельности.

Даже ограниченное опубликованными к настоящему времени работами знакомство с наследием ММК наводит на мысль о том, что характер и масштаб проблем, порождаемые перечисленными выше вызовами, вполне соответствуют тем, что ставились и решались в «героический период» ММК И методологическому сообществу вполне по силам, как любил говорить Г. П. Щедровицкий, «набраться окаянства» и совершить не менее славные дела. Тем более что внутреннее состояние сообщества свидетельствует: «Пациент скорее жив». Данное впечатление основано на том, что активно публикуются методологические работы, собираются семинары и конференции, на ежегодные Чтения памяти Г.

1.4. То есть проблема продолжения традиции ММК в ее идеальном ядре? Если отнестись к данной ситуации с позиций деятельностного подхода, принятого в качестве одного из основоположений ММК, то факт смерти или продолжения традиции зависит от нашего самоопределения[4]. Если мы принимаем точку зрения «рефлектированного традиционализма», реконструируем (и тем самым воссоздаем) идеальное ядро традиции в виде нормативных принципов и предписаний, в соответствии с которыми строим нашу практику (т. е. ставим и решаем практические задачи), то традиция имеет шанс продолжиться.

Для воссоздания идеального ядра помимо нормативных принципов и собственной практики, в которой они реализуются, должны быть восстановлены и другие компоненты интеллектуальной традиции, в частности онтологические представления, логика, а также история развития соответствующих идей и представлений. При этом ключевые моменты истории развития идей («малой истории», как ее называли в Кружке) и отношение к предшественникам переосмысливаются в соответствии с актуальным пониманием идеального ядра и направления развития методологии.

Блестящие образцы подобной работы много раз демонстрировал Г. П. Щедровицкий[5], опираясь при этом на двуединый принцип анализа исторически развивающихся систем. С одной стороны, необходимо исследовать развитые состояния «органических объектов» с точки зрения истории их развития. С другой стороны, «ключ к пониманию анатомии обезьяны лежит в анатомии человека» (К- Маркс). Преодоление этой антиномии, — указывал Г. П. Щедровицкий, — заключается в разработке такого способа исследования, в котором бы исследование «наиболее развитого» состояния объекта было средством для адекватного воспроизведения его генезиса, а понимание генезиса служило бы средством для анализа и более глубокого понимания структуры функционирования в самом развитом состоянии [56. С. 180].

Только такой подход к пониманию истории Кружка может быть основанием как осмысления ММК как интеллектуальной традиции, так и для определения направлений и путей дальнейшего развития методологического движения.

2

1.5.В соответствии с определенным в предыдущей главе (п. 1.4) принципом анализа исторически развивающихся систем первый шаг должен заключаться в полагании идеального ядра интеллектуальной традиции ММК в его «наиболее развитой» форме.

Гипотеза, на которую я буду опираться, заключается в следующем: существует идея, выступающая смысловым и организующим центром идеального ядра интеллектуальной традиции ММК, основанием становления и продолжения этой традиции. Предполагая, что эта идея, для того, чтобы выполнять свою роль задающей «предназначение» методологии, должна была быть известна участникам ММК, мы можем попытаться выделить ее суть на основе анализа последних опубликованных при жизни текстов Г. П. Щедровицкого.

1.6. Формально последней опубликованной при жизни работой Георгия Петровича (если не считать интервью) является доклад «Естественное» и «искусственное» в социотехнических системах, опубликованный в № 1—2 журнала «Вопросы методологии» за 1992 г. Но этот доклад произнесен в 1975 г., т. е. речь идет о публикации архивного материала.

Предыдущим по дате публикации текстом является большая статья «Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов» [49]. Цель данной работы вроде бы совершенно ясна из ее названия, и можно предположить, что, прояснив понятие «подхода» и «методологического различия в подходах» как более значимого, чем различия в научных предметах, Г. П. Щедровицкий хотел завещать своим ученикам твердо стоять на позициях деятельностного (системодеятельностного) подхода [49. С. 153—154]’.

Но «стоять на позициях» пусть даже и самого продвинутого подхода явно не может быть предназначением методологии. Не может им быть и реализация подхода сама по себе, поскольку подход — это «знаниевая связка нового типа» [49.

1.7. Может быть, Учитель завещал нам решить определенную проблему, полагая, что лучшим средством для этого является деятельностный подход? В данной статье он обсуждает две формы постановки проблемы, выступающие как разные уровни или масштабы осмысления ситуации, связанной с отсутствием адекватных форм совместной ра- ^[6] боты представителей разных профессиональных сфер и научных дисциплин над общими для них «комплексными» проблемами, форм междисциплинарной коммуникации и полипредметного мышления [49. С. 143].

Первая форма постановки проблемы заключается в том, что социокультурная ситуация, в которую мы при этом попадаем, очень напоминает «ту, в которой начинали свою работу философы, методологи, математики и физики XVII века: подобно тому, как они создали тогда новые онтологические представления о мире природы и таким образом заложили основания для развития всей системы “натуральных” наук, так и мы сейчас должны создать принципиально новые онтологические представления о мире деятельности и мышления и таким образом заложить основания для развития системы мыследеятельностных наук. Но это, в свою очередь, предполагает, с одной стороны, обращение к принципиально новым категориальным схемам, а с другой — использование совершенно иного, не натуралистического, а деятельностного или, еще точнее, системодеятельностного подхода» [49. С. 148].

Задачи построения новых онтологических представлений и категориальных схем при всей своей философской значимости относятся к тому же «инструментальному цеху» методологии, что и системодеятельностный подход (а в пределе входят в арсенал его средств), а поэтому решение этих задач может рассматриваться как одна из возможных локальных целей — но не как предназначение методологии. Что же касается «развития системы мыследеятельностных наук», то для методологии это либо один из продуктов, либо инструмент для достижения каких-то более общих целей — подобно тому, как Ф. Бэкон задумывал свое «великое восстановление наук» не как самоцель, а как средство «покорения природы» и построения «царства человека» [38].

Вторая, более общая форма постановки проблемы заключается втом, что мы «приходим к ситуации, реально угрожающей целостности человеческоймыследеятельности»[7] [49. С. 152]. При этом особенность отношений методологии со все более дифференцирующимися профессиональными сферами и научными дисциплинами заключается в том, что «каждый тип мышления благодаря организующим функциям своей профессиональной методологии обособляется от других типов мышления и “окукливается”; вместе с тем происходит разделение и окукливание разных форм методологического мышления, превращающихся в так называемые “частные методологии”. Таким образом, и на уровне методологического мышления, по идее призванного интегрировать сферу мыследеятельности, начинает воспроизводиться та разобщенность и обособленность, которая характерна для современных наук и профессиональных типов мышления» [49. С. 152].

1.8. Обсуждая постановку проблемы на данном уровне, Г. П. Щедровицкий говорит, что методологическое мышление по идее призвано интегрировать сферу мыследеятельности. Именно это он и предлагает в качестве решения проблемы, альтернативного происходящему ныне «опусканию» интегрирующей функции на более простые, массовые формы мышления и деятельности: он говорит о необходимости развития «методологического мышления как у ниверсальнойформы мышления, организованной в самостоятельную сферу мыследеятельности и рефлексивно (в том числе и исследовательски) охватывающей все другие формы и типы мышления» [49. С. 152].

И, чтобы не было сомнений в том, что все остальные цели и задачи подчинены этой главной цели, он поясняет: «Развитая таким образом методология должна будет включать образцы всех форм, способов и стилей мышления — методические, конструктивно- технические, научные, проектные, организационно-управленческие, исторические и т. д.» [49. С. 152]. Далее идет длинный перечень разнообразных средств, дисциплин и представлений, которые будет свободно использовать методология и/или на которых она будет базироваться.

Таким образом, предназначение методологии выражается в идее формирования и развития методологического мышления как новой универсальной формы мышления. Именно это, а не какой-то конкретный инструмент или продукт мышления, является самоценным. Именно данная идея выступает смысловым и организующим центром идеального ядра интеллектуальной традиции ММК, основанием становления и продолжения этой традиции.

Г. П. Щедровицкий еще раз повторяет эту мысль уже в связи с деятельностным подходом: благодаря такому нововведению, как подходы, «методологическое мышление получило возможность оформиться в новый вид и тип мыследеятельности, в “методологическую работу” и методологическую сферу, которая... становится новой исторической формой “всеобщего” мышления, замыкающего на время рамки нашего мира» [49. С. 149].

1.9.Интересно, что данный тезис, характеризующий «наиболее развитое» состояние методологии ММК, содержательно очень близок к тому, который Г. П. Щедровицкий высказал уже в период возникновения Кружка. В апреле—мае 1954 г. в ходе состоявшейся по инициативе Т. И. Ойзермана «гносеологической» дискуссии о соотношении философии и естествознания, возражая Э. В. Ильенкову и В. И. Коровикову, он утверждал: «Предмет философии — познание и тем самым мир, данный через познание» [67. С. 28]. Учитывая, что методология высшими формами познания мира считала научное и философское мышление, данный тезис можно переформулировать так: «Предмет методологии — мышление и тем самым мир, данный через мышление». То есть методология включает в свой предмет (в сферу, в систему методологической работы) все типы мышления, через которые дан нам мир — сама становясь при этом формой «всеобщего» (или «универсального») мышления.

Упомянутые в п. 2.3 задачи развития арсенала средств деятельностного подхода, в том числе построения новых онтологических представлений и категориальных схем, а также действия, подобные «созданию оснований для развития системы мыследеятельностных наук», конечно же, не противоречат сформулированной выше идее развития методологического мышления в его универсальной форме. Но на фоне этого всеобщего предназначения методологии они являются частными и исторически конкретными задачами — даже если для их решения разворачиваются весьма масштабные программы исследований и разработок.

Суть этих задач меняется со временем — и только мышление в его всеобщей форме всегда актуально и способно отвечать на вызовы времени, подобные тем, что сформулированы в п. 1.3. Практическое значение такого мышления и авторитет такой методологии в мире будут только возрастать.

3

1.10. В соответствии с определенным в первой главе принципом анализа исторически развивающихся систем (п. 1.4) первый шаг должен был заключаться в полагании идеального ядра интеллектуальной традиции ММК в его «наиболее развитой» форме. Пока эта работа выполнена лишь частично: выделена сущностная идея, задающая предназначение методологии. Для того же, чтобы получить представление идеального ядра традиции ММК, необходимо, основываясь на этой идее, развернуть идеальную действительность.

Исходя из выявленного содержания идеи это должна быть идеальная действительность методологического мышления как новой универсальной формы мышления: вначале — «наиболее развитой» его формы, а потом — действительность формирования и развития (или исторического развития) методологического мышления. Именно такое рассмотрение методологического мышления позволит адекватно выделить его отличительные черты и другие характеристики, включая этапы формирования и развития.

1.11. Данной работе предшествовали две попытки реконструкции этапов формирования и развития методологического мышления [27; 24]. Вторая отличалась от первой более развернутым характером и постановкой вопроса о методологическом мышлении в контекст восстановления нормативных принципов интеллектуальной традиции ММК. Но результаты обеих работ в целом совпадали, поэтому приведу их, следуя второй работе [24].

Для характеристики этапов формирования и развития методологического мышления использовалось понятие «парадигмы нормативности», под которой понималось соединение в системе отрефлектированных и описанных образцов мышления трех элементов: 1) онтологических представлений о мышлении и о мире; 2) нормативных принципов организации мышления; 3) категориальных схем организации мышления.

При этом интеллектуальная традиция ММК понималась как линия преемственности интеллектуальных разработок, характеризующаяся сохранением базовых нормативных принципов организации мышления. Развитие методологического мышления в ММК представлялась как смена парадигм в рамках единой интеллектуальной традиции, сохраняющей базовые нормативные принципы организации мышления. То есть нормативные принципы полагались как неизменные, в качестве изменяющихся рассматривались два других элемента парадигм, а также толкование принципов в контексте связей с этими элементами.

В результате реконструкции удалось выделить три парадигмы нормативности методологического мышления.

I.Логико-эмпирическая парадигма, для которой характерно представление о «языковом мышлении», имеющее набор нормированных операций. Эти нормы существуют «естественно» в самом материале языкового мышления и выделяются путем логических исследований мышления. При этом логические исследования понимаются как имеющие эмпирический характер.

II. Инженерно-конструктивистская парадигма связана с представлениями о мышлении как деятельности. Мышление как один из видов деятельности нормативно, потому что деятельность «искусственно» организуется в соответствии с нормами. При этом методологическая работа уподобляется деятельности инженера-конструктора или технолога: мы можем осуществлять конструктивную работу с нормами и закреплять наиболее удачные образцы организации мыслительной деятельности как культурные нормы (а в некоторых случаях — даже технологизировать их реализацию).

В какой-то момент, примерно в самом конце шестидесятых — начале семидесятых годов, эти две первые парадигмы слились в одну на почве теоретико-деятельностной эпистемологии и семиотики, выражающей собой интегративную «научно-инженерную» парадигму нормативности .

Две первые парадигмы теперь могут рассматриваться как «крайние случаи» этой интегративной парадигмы: первая — как сосредоточенная преимущественно на логикометодологических исследованиях (и полюсе «естественного» в паре «естественное—искусственное»), вторая — как гипертрофирующая ценность проектирования и конструирования (и полюс «искусственного») в ущерб исследованиям.

Ситуация критики научно-инженерной парадигмы с гуманитарно-культурологических позиций создает предпосылки формирования третьей, социокультурной парадигмы.

III. Социокультурная парадигма связана с идеей мыследеятельности, а также с институциональными представлениями о воспроизводстве деятельности, коммуникации и интеллектуальных функций, которые начали обсуждаться О. И. Гениса- ^[8] ретским на рубеже 60—70-х гг. XX века*, но тогда оказались невостребованными[9] [10] и вновь стали развиваться лишь в последние годы.

1.12. Также в результате данной реконструкции были выделены два базовых нормативных принципа методологического мышления, которые сохранялись неизменными в рамках интеллектуальной традиции ММК. И которые, на мой взгляд, должны быть сохранены, если мы хотим продолжать эту традицию [24. С. 88—89].

Первый принцип: практическое отношение мышления к миру («фронезис»)[11]"*, которое выражал осьвантинатурализме, «методологическом повороте» мышления и деятельностном подходе.

Второй принцип: практическое отношение мышления к самому себе («метафронезис»)[12]. Он подразумевает двухплоскостную организацию и рефлексивную самоорганизацию методологического мышления. Отсюда возникает требование рефлексии способа мышления и форм его организации. В контексте практического отношения мышления к самому себе это приводит к принципу рефлексивной самоорганизации мышления.

Именно эти нормативные принципы, сворачивая основные характеристики методологического мышления, определяют отличительные черты методологического мышления от других его типов — как со сложившимися нормами (философское и юридическое мышление, мышление в «точных» науках и инженерии, в классической (описательной) гуманитаристике и т. д.), так и от тех, где такие нормы только формируются (проектное, управленческое, социально-инженерное, экологическое мышление etc.).

1.13. Основная претензия кданной реконструкции касалась не столько содержания, сколько метода. Третья парадигма трактовалась как еще только формирующаяся, находящаяся в процессе становления. А поэтому ее характеристики в значительной степени оказались непроясненными [24. С. 149] и вводились через указания на гуманитарно-культурологическую критику предшествующего этапа и возможности развития институционального подхода, намеченные в работах О. И. Генисаретского, но не реализованные по причинам внешнего характера[13].

Тем самым был нарушен принцип метода исторической реконструкции (п. 1.4), требующий вначале положить «наиболее развитое» состояние и двигаться «от человека к обезьяне», т. е. «обратно историческому времени». И лишь когда в самом раннем этапе будут найдены «ростки» более развитых состояний, можно двигаться уже «по ходу» исторического времени, обосновывая «более развитые» состояния описанием их генезиса[14].

Устранение указанной погрешности подразумевает решение трех задач:

1) самостоятельного полагания третьей парадигмы как действительности методологического мышления в его «наиболее развитой» форме;

2) корректировка содержания первой и второй парадигм в ходе движения «обратно историческому времени»;

3) корректировка описания генезиса.

В данной работе, учитывая ограничения объема, я сосредоточусь на первой задаче, оставив две другие в качестве тем для будущих исследований.

4

1.14. Представить действительность методологического мышления в его «наиболее развитой» форме можно, двигаясь двумя путями:

1) «подвести» методологическое мышление под одну из имеющихся категорий, схем или моделей мышления, а затем попытаться специфицировать полученное представление применительно к особенностям методологического мышления (путь «от общего к частному», или «определяющая способность суждения»);

2)выделить отличительные особенности методологического мышления, после чего, привлекая по мере необходимости имеющиеся категории, схемы или модели мышления, попытаться построить структурное изображение методологического мышления, объясняющее весь комплекс выявленных особенностей (путь «от частного к общему», или «рефлектирующая способность суждения»),

В данном случае представляется более предпочтительным второй путь, поскольку при первом пути, основываясь на одном из уже существующих общих представлений, мы рискуем просто «не заметить» каких-то существенных новых характеристик методологического мышления, проявляющихся в ходе становления третьей парадигмы. Ведь, как заметил В. М. Розин, «интенсивное развитие методологии не сопровождается столь же активным ее осознанием» [35. С. 7], а поэтому далеко не все характеристики методологического мышления «лежат на поверхности».

Выделение отличительных особенностей методологического мышления будет осуществляться на основе сопоставления с философским и научным мышлением[15], поскольку здесь имеется и определенная близость (методология выделяется из философии и первое время осознает себя как наука), и конкуренция (за выполнение культурной функции «универсального мышления»), и оппозиция в организации и способах работы.

1.15. Быть формой «всеобщего» мышления — традиционная функция философии. Как писал в свое время Гуссерль: «Философия сохраняет за собой ведущую функцию и свою особую бесконечную задачу — функцию свободного и универсального осмысления, охватывающего одновременно все идеалы сразу и всеобщий идеал — иначе говоря, универсум всех норм» [7. С. 41—42]. Таким образом, методологическое мышление, формируясь в лоне философии, претендует на выполнение ее функций.

Какие же трудности развития философии вызывают необходимость появления методологии как новой исторической формы мышления? «Философия, — полагает Г. П. Щедровицкий, — лишилась своих средств управления наукой и потеряла роль координатора в развитии наук, роль посредника, переносящего методы и средства из одних наук в другие. Это обстоятельство выяснилось уже в первой четверти XIX столетия и стало предметом специального обсуждения... Потеря непосредственной связи с философией заставила различные науки вырабатывать свои собственные формы осознания, свою собственную частную философию. Это дало базу различным формам позитивизма, а в последнее время породило так называемый сциентизм [54. С. 91 ].

В XIX и XX вв. функции рефлексивного представления и рефлексивной организации всей сферы мыследеятельности переходят к науке [49. С. 150], однако традиционные научные формы мышления с ними не справляются. Это обусловлено углубляющейся дифференциацией наук и профессий, включающей выделение в особые виды деятельности инженерии и проектирования, увеличением значения и роли в общественной жизни организационно-управленческой деятельности, а также технологических форм организации деятельности, распространяющихся также и на мышление [54. С. 91—92].

Формирование методологического мышления можно рассматривать как философскую реакцию на позитивизм и сциентизм, выражающуюся в их преодолении: «Методология, — пишет Г. П. Щедровицкий, — не только не отвергает научного подхода, но, наоборот, продолжает и расширяет его, распространяя на такие области, где раньше он был невозможен» [54. С. 96]. При этом методологическая сфера «складывается как бы над наукой, захватывает и подчиняет ее себе» [49. С. 149].

1.16. Помимо сказанного выше методологическая работа может быть выделена и противопоставлена конкретно-научной и философской работе еще по пяти основным признакам:

«(1) Методологическая работа не есть исследование в “чистом виде”; она включает в себя также критику и схематизацию, программирование и проблематизацию, конструирование и проектирование, онтологический анализ и нормирование в качестве сознательно выделенных форм и этапов работы. Суть методологической работы не столько в познании, сколько в создании методик и проектов, она не только отражает, но также и в большей мере создает, творит заново, в том числе — через конструкцию и проект. И этим же определяется основная функция методологии: она обслуживает весь универсум человеческой деятельности прежде всего проектами и предписаниями...

(2) Методологическая работа и методологическое мышление соединяют проектирование, критику и нормирование с исследованием и познанием. При этом исследование подчинено проектированию и нормированию, хотя может быть организовано как автономная система; но в конечном счете исследование в рамках методологии всегда обслуживает проектирование и нормирование, оно направляется их специфическими целями...

(3) Методология стремится соединить и соединяет знания о деятельности и мышлении со знаниями об объектах этой деятельности и мышления, или, если перевернуть это отношение, — непосредственно объектные знания с рефлексивными знаниями...

(4) Для методологии характерен учет различия и множественности разных позиций деятеля в отношении к объекту; отсюда — работа с разными представлениями об одном и том же объекте, в том числе с разными профессиональными представлениями: при этом сами знания и факт их множественности рассматриваются как объективный момент мыследеятельной ситуации...

(5) В методологии связывание и объединение разных знаний происходит прежде всего не по схемам объекта деятельности, а по схемам самой деятельности... В этом состоит основной принцип методологического мышления: представление о сложной кооперированной деятельности выступает в качестве средства связывания разных представлений об объекте этой деятельности» [54. С. 97—100].

1.17. Выделенные Г. П. Щедровицким отличительные признаки методологического мышления характеризуют последнее как синтетическое (первый и второй признаки) и комплексное (третий — пятый признаки). Но это — в точном соответствии с первым признаком — пока скорее проект и предписание на создание такого мышления, который может оказаться нереализуемым, попросту — невозможным. Кроме того, эти признаки пока ничего не говорят нам о том качестве методологического мышления, которое делает его формой универсального мышления, позволяя ему не только «включать образцы всех форм, способов и стилей мышления» и «надстраиваться» над ними, но и «рефлексивно... охватывать все другие формы и типы мышления» [49. С. 152].

Иными словами: как возможно методологическое мышление в качестве синтетического и комплексного, а также всеобщего и универсального? Постановка данной проблемы в ее кантовской форме («как возможно мышление?») подразумевает два аспекта:

1. Онтологический: какими онтологическими основаниями

эта возможность определяется и полагается реальной?

2. Логический: как устроена логика такого мышления?

Отвечая на первый Вопрос, Г. П. Щедровицкий пишет: «В методологической работе бывает всегда не одно онтологическое представление, а по меньшей мере два: одно из них изображает структуру профессионально-кооперированной деятельности — это так называемая организационно - деятельностная онтология, а другое изображает объект этой кооперированной деятельности — это натуральнообъектная онтология. Особое соединение и связь этих двух онтологических представлений составляет каждый раз специфическую особенность конкретной методологической работы» [54. С. 100].

1.18. Таким образом, методологическое мышление опирается не на одно, как в традиционной онтологии, а сразу на два онтологических представления, что накладывает дополнительные требования на его логику: методологическое мышление должно быть не только синтетическим, комплексным и универсальным, но и способным соединять и связывать два онтологических представления. Но как при этом избежать трудностей, связанных с дуализмом, подобных тем, с которыми столкнулся Декарт?

Логический анализ показывает, что трудности возникают тогда, когда онтологические представления имеют равный категориальный статус (так, у Декарта и материя, и мышление — субстанции). Основной принцип методологического мышления, сформулированный при описании пятого признака, позволяет снять данную проблему за счет того, что представления об объекте в логическом плане как бы охватываются представлениями о кооперированной деятельности с этими представлениями и с самими объектами. В этом «неравноправии» онтологических представлений, когда представления об объекте связываются по схемам деятельности, которые в этом смысле выступают «последним основанием» синтетических суждений, и заключается суть деятельностного подхода.

«Все названные выше моменты, — продолжает Г. П. Щедровицкий, — могут быть подытожены в одном тезисе: методологическая работа направлена не на природу как таковую, а на мыследеятельность и ее организованности... Но это обстоятельство — смена природной действительности на деятельностную при переходе к методологическим формам работы — ставит перед нами новый круг весьма сложных проблем: чтобы научиться работать с комплексными структурами знаний, объединяющими, с одной стороны, методические, конструктивно-технические, естественнонаучные, исторические и философские знания, а с другой стороны, знания об объектах и знания о знаниях и мыследеятельности, нужно разработать новую логику мышления, которую суммарно можно назвать логикой рефлексии; с этой точки зрения современная методология будет характеризоваться как основывающаяся на логике рефлексии» [54. С. 100].

5

1.19. Но что такое «логика рефлексии»? Интеллектуальные формы рефлексии присущи как раз философскому мышлению — сначала понятийно-категориальные, а затем, когда философия стала стремиться к «научности», — теоретические. Можно ли утверждать, что искомая «логика рефлексии» — это логика философского мышления? Строго говоря, нет — если философское мышление понимать как индивидуальное, а рефлексию, в соответствии с представлением Дж. Локка — как «обращение сознания на самое себя». Методология же, как следует из сказанного ранее, должна подвергать рефлексии не индивидуальное сознание, а структуры сложной профессионально-кооперированной (т. е. коллективной!) деятельности в ее связи с представлениями объектов. Именно рефлексия сложной кооперированной (а в общем случае — коллективно-распределенной) деятельности и должна оформляться в виде «логики рефлексии».

С этой точки зрения под определение «логики рефлексии» подходит философская логика диалектических рассуждений, — в той мере, в какой последние подразумевают и снимают ситуации реального спора двух или более участников, в котором формулируются и разрешаются противоречия. Диалектическая логика — в форме метода восхождения от абстрактного к конкретному, — реализованная в «Капитале» Карла Маркса [9], действительно стала отправной точкой для формирования методологии ММК, которое началось с выдвижения программы построения содержательно-генетической логики [68; 52; 69; 51 ].

Но содержательно-генетическая логика формировалась путем логико-методологических исследований работы отдельных великих мыслителей, которые воспринимались как образцы «наиболее развитого» мышления. А представления о рефлексии вошли в методологию ММК значительно позже под влиянием работ В. А. Лефевра, предложившего формальный аппарат для описания работы сознания в ситуациях конфликтов, рефлексивных игр и рефлексивного управления [ 16], т. е. с самого начала связывались с ситуациями взаимодействия двух или множества участников.

Важным стимулом для формирования собственно методологических представлений о рефлексии стало развитие практики семинаров ММК как сложной коллективной коммуникации, структурируемой на множество функциональных мест (позиций), по которым «распределялось» и методологическое мышление. То есть методологическая рефлексия изначально решала задачу удержания целостности коллективно- распределенных коммуникации и мышления [26]. С этой точки зрения «логика рефлексии» может пониматься как логика связывания позиций в такой коллективно-распределенной структуре в одно целое («логика связей») и «логистика» перемещения между позициями в многопозиционном пространстве («логика движения»),

1.20. Таким образом, коллективно-распределенный характер методологического мышления предполагает его пространственную организацию. Говоря о механизме поддержания методологического семинара как интеллектуального процесса, Г. П. Щедровицкий выделяет самый простой случай пространственной организации мышления: двухплоскостную организацию — «две действительности, которые долгое время существовали параллельно и никак друг с другом не взаимодействовали» [50. С. 131]. В одной плоскости обсуждались идеальные содержания (теории, программные идеи и т. п.), в частности вплоть до начала 1970-х гг. строилась теория мышления, которую Г. П. Щедровицкий определяет как теорию «индивидуализированного мышления». В другой плоскости руководители и лидеры семинаров решали вопрос «как быть с организацией?»: отсеивались приемы, способы, типичные структуры, но не в теоретическом плане, а на уровне организационной методики: «Что делать?» [50. С. 131].

Схема организационно-методической рефлексивной нормировки коллективно-распределенного интеллектуального процесса семинара, выделяемая Г. П. Щедровицким, примерно такова: историческая рефлексия — формирование «системы прецедентов» — оформление «методологем» — оборачивание организационно-методических схем в теоретический план — объективация их в представления о коллективном мышлении [21].

«В “теории мышления” мы строили представления об “объекте”. “Онтологическая картина”, “схема замещения” многих плоскостей, “нотная азбука” и т. д. А здесь — никакого “объекта”, — подчеркивает Г. П. Щедровицкий, характеризуя вторую плоскость в двухплоскостной организации. — Здесь были “системы прецедентов” и рефлексивное осмысление деятельности на предмет ее продолжения» [50. С. 132]. Акцентируя роль В. А. Лефевра, Г. П. Щедровицкий указывает, что и «рефлексия» появилась в методологической практике не в связи с «(теоретическим) мышлением», а сама по себе, и была приписана вначале только «лидеру» (председательствующему на семинаре).

«И нужна она была ему в особой роли — когда лидер должен был участвовать как равный “игрок” и “управлять” всей группой. Он “мыслил” как “участник”, “руководил” как “лидер”, и “рефлексия” нужна была ему как средство связи того и другого. Именно из расщепления представлений о “кооперации” и об управлении (т. е. из расщепления “единого” мышления на многопозиционную структуру. — В. М.) и возникло понятие “рефлексии”. И первоначально была взята та же графика» [50. С. 133].

Таким образом, методологическая рефлексия понадобилась, с одной стороны, для связывания позиций в структуре коллективно-распределенного мышления на семинаре, и, с другой стороны, для связи двух плоскостей разворачивания интеллектуального процесса — содержательной и организационно-методической, или, как говорили в игровой период, «объектно-онтологической и организационно- деятельностной досок» (и стоящих за ними онтологических представлений). Семинарская форма работы ММКстала «клеточкой» генезиса коллективно-распределенного методологического мышления и протоформой для других форм, в которых ММК осуществлял уже не только коллективное мышление «в своем кругу», но и «интеллектуальные интервенции» вовне этого круга [21].

1.21. Итак, методологическое мышление имеет двухплоскостную структуру, которая задается, с одной стороны, требованиями организации коллективно-распределенного мышления (введение организационно-деятельностных представлений), а с другой стороны, дуальным характером онтологии. Методологическая рефлексия фиксирует эту двухплоскостную организацию в виде многомерной пространственной формы, обеспечивая связь между двумя плоскостями (и соответствующими онтологическими представлениями), а также между разными позициями и соответствующими им типами знаний и представлений в ходе коллективной работы.

Но что, кроме метафоры «логистики движения» в «многомерном пространстве» коллективно-распределенного мышления, дает нам основания говорить о «логике рефлексии»? Ведь в этом случае методологическая рефлексия должна иметь собственную форму. И если суть рефлексии — в связывании разных позиций и соответствующих им типов знаний и представлений (включая онтологические), то получающиеся связки должны как-то закрепляться. Можно предположить, что искомой логической формой рефлексии выступают подходы — именно их Г. П. Щедровицкий определяет как «знаниевые связки совершенно нового типа», обеспечивающие соорганизацию «схем объектов мыследействия со схемами мышления, деятельности и мыследеятельности как таковых» [49. С. 149].

Но в отношении подходов можно повторить тот же вопрос: в каких формах они фиксируются, «разворачиваются» и т. д.? Г. П. Щедровицкий полагает, что в этом случае соорганизация разных типов представлений достигается благодаря опоре на методологические схемы: «За счет использования “схем многих знаний” [56; 74] и, далее, схем многомерной, пространственной организации знаний о мыследеятельности [65; 70; 13]; благодаря этому нововведению методологическое мышление получило возможность оформиться в новый вид и тип мыследеятельности» [49. С. 149].

Это ключевой тезис, позволяющий связать в единую конструкцию все выделенные ранее характеристики методологического мышления. Формой «логики рефлексии» является схематизация[16]. Связи между разными типами знаний и представлений фиксируются в схемах, после чего рефлексия, опираясь на эти схемы, может двигаться по ним, как по «направляющим» (формальная рефлексия).

В данном контексте чрезвычайно важно упоминание Г. П. Щедровицким в приведенной выше цитате «схем многомерной, пространственной организации знаний о мыследеятельности». В другой своей работе он поясняет, что «плоского листа бумаги или доски становится уже недостаточно, чтобы в действительности мышления зафиксировать и отобразить это многообразие способов работы с одной схемой. Приходится вводить многомерную пространственную форму для разделения и соорганизации разных действительностей в одном и едином процессе мышления и в сложной полилогической мыслекоммуникации, обеспечивающей его» [70. С. 139].

Многомерную пространственная форму, в которой методологическая рефлексия посредством схематизации фиксирует двухплоскостную организацию мышления, назовем пространством методологического мышления . Именно схематизация позволяет представить организацию мышления в виде многомерной пространственной формы. Пространственная форма организации, «пронизанная» связями рефлексии, позволяет методологическому мышлению реализовываться в коллективно-распределенных формах, а также рефлексивно охватывать и соединять в себе другие типы мышления. Выражаясь метафорически, можно сказать, что методологическое мышление имеет «большую размерность».

6

1.22. В результате проведенного анализа выяснилось, что значимыми отличительными особенностями методологического мышления, выступающими к тому же его важными конкурентными преимуществами, являются пространственная организация и «логика рефлексии», осуществляемая в формах схематизации. Но раз так, то необходимо разобраться, что думает по данному поводу традиционная философия. Поскольку вопрос о схематизации ею практически не затрагивался (за исключением И. Канта), я намечу ряд философских контек- ^[17] стов, показывающих проблематичность применения к мышлению категории пространства[18].

Декарт. Поскольку мы считаем, что для появления методологии Декарт является весьма значимой фигурой, то мы никак не можем пройти мимо такого ключевого его разделения, как разделение протяженной и мыслящей субстанции [19]. То есть в соответствии с классической философией мы можем говорить о пространстве только в связи с вещами, но не в связи с мышлением.

Если же мы в рамках, очерченных картезианством, попробуем представить мышление как пространственный феномен, получится парадокс: чтобы обладать доступом к «протяженному» мышлению, нужно уже обладать неким внепространственным (априорным) мысленным представлением. Но тогда окажется, что мышление обладает двумя противоположными атрибутами (пространственное™ и внепространственности), что невозможно: ведь, с точки зрения Декарта, мышление есть субстанция, т. е. нечто Единое.

С классическим представлением о мышлении как Едином Разуме связана декартовская трактовка как божественного[20].

А Бог, как известно, вне времени и пространства. Мышление — как божественный Разум — также вне времени и пространства, соответственно, картезианское понимание про- странственности не применимо к мыслящему субъекту[21].

1.23. Кант. Определенную сдвижку в понимании простран- ственности и временности сделал Иммануил Кант, который отказался от натурализма[22] ^[23] и начал рассматривать пространство и время как формы чувственности, связанные со схематизмами рассудка, т. е. в каком-то смысле приблизил это дело к мышлению.

В этом содержится возможное направление прорыва: Кант вводит понятия «схематизма рассудка» и «схемы», чтобы объяснить, как априорные категории и понятия соотносятся с предметами, данными в опыте [12. С. 222—226]. Но Кант придавал схемам лишь вспомогательное и промежуточное значение, относя их к формам чувственности **.

На первый взгляд здесь нет никакого парадокса: ведь схемы — это особые формы чувственности: такие, по которым, как по «направляющим», может разворачиваться мышление: «Это формальное и чистое условие чувственности, которым рассудочное понятие ограничивается в своем применении...». Формы мышления — «чистые априорные понятия», согласно Канту, «кроме функции рассудка в категории должны а priori содержать еще формальные условия чувственности (именно внутреннего чувства), заключающее в себе общее условие, при котором единственно и можно применять категорию к какому- нибудь предмету» [12. С. 222].

И все же для Канта морфология схематизма рассудка — не более чем слепок со схематизма восприятия. У схем, с точки зрения Канта, — иной, «более низкий» статус, нежели у априорных форм, и к мышлению они прямо не относятся: «Схема сама по себе есть всегда лишь продукт воображения...» [12. С. 222]. Это даже не объект естественнонаучной теории, полученный в результате мыслительной процедуры идеализации .

1.24. Хайдеггер. Следующий после Канта радикальный ход делает Мартин Хайдеггер, придающий пространственное™ и временности статус бытийных «основоопределений присутствия», а бытию — характеристики пространственное™ и временности, позволяющие этим качествам стать «присут- ствиеразмерными», т. е. сообразными с бытием, понимаемым как присутствие.

«Если “субъект” понимать онтологически как экзистирую- щее присутствие, чье бытие основано во временности, то необходимо сказать: мир “субъективен”. Но этот “субъективный” мир тогда как временной-трансцендентный “объективнее” любого возможного объекта... Сущее, именуемое нами присутствием, следует рассматривать по порядку как “временное”, “а также” как пространственное... — пишет Хайдеггер. — Присутствие — буквально — за-нимает пространство. Оно никоим образом не налично лишь в части пространства, заполненной телом... Присутствие потому, что “духовно” и только поэтому может быть пространственно способом, какой для протяженной телесной вещи остается сущностно невозможен... Вторжение присутствия в пространство... возможно... лишь на основе экстатично-горизонтной временности» [42. С. 366-369].

Хайдеггеру удается найти путь между Сциллой естественнонаучного натурализма и Харибдой натурализма психоло- ^[24] гического. С одной стороны, он утверждает дуализм присутствия (Dasein) и телесности. С другой стороны, в отличие от картезианского мышления-субстанции, Dasein может быть пространственно — но «способом, какой для протяженной телесной вещи остается сущностно невозможен». И, наконец, приобретает пространственность («за-нимает пространство») не субъект в психологическом смысле (как тот, кто обладает сознанием), а понимаемый онтологически — как Dasein, бытие которого временно-трансцендентно.

Однако нашу задачу это опять-таки не решает, поскольку описанное Хайдеггером пространство-время «экзистирующе- го присутствия» онтологично. Но раз онтологично — значит, в рамках классической философии, нерукотворно. Это в методологии ММК есть онтологическая работа, а в классической философии то, что онтологично, — нерукотворно, и поэтому не может быть организовано «искусственными» средствами. Бытие в таком пространстве-времени (Dasein, присутствии) — проживается. И при этом неясно, можно ли в нем двигаться к какой-либо цели и можно ли регулировать (или программировать) такое движение, в частности, с помощью схем.

1.25. Флоренский. Совершенно особое положение в философии занимает понятие пространственности, предложенное о. Павлом Флоренским в его исследованиях по теории искусства. С методологической точки зрения чрезвычайно значимо то, что Флоренский вводит данное понятие в контексте организации пространства: «Вся культура, — пишет он, — может быть истолкована как деятельность организации пространства. В одном случае, это — пространство наших жизненных отношений, и тогда соответственная деятельность называется техникой. В других случаях, это пространство есть пространство мыслимое (выделено мной. — В. М.), мыслимая модель действительности, а действительность его организации называется наукою и философией. И, наконец, третий разряд случаев лежит между первыми двумя. Пространство или пространства его наглядны, как пространства техники, и не допускают жизненного вмешательства — как пространства науки и философии. Организация таких пространств называется искусством» [41. С. 112].

Дальше Флоренский предлагает очень интересную метафору организованного пространства как силового поля или пространственной искривленности, проявляемой знаковыми конструкциями: «...В действительностях культуры производимое изменение действительности может толковаться и как причина организации пространства, и как следствие наличной уже организации. Тогда образы искривления действительности суть места особых искривлений пространства, неровности его, узлы, складки и т. д., а силовые поля — это области постоянного подхождения к этим наибольшим или наименьшим значениям кривизны. Тогда, далее, те наглядные образы, которые полагает художество, или те приспособления, которые строит техник, или, наконец, те мысленные модели, которые ставит словом ученый или философ, — все они только знаки этих складок и вообще искривлений, вместе с областями подхода к этим местам. Деятель культуры ставит межевые столбы, проводит рубежи и, наконец, вычерчивает кратчайшие пути в этом пространстве, вместе с системами линий равного усилия, изопотенциалами. Это дело необходимо, чтобы организация пространства дошла до нашего сознания» [41. С. 113—114].

Смысл знаков в этом контексте оказывается очень близок к тому, что в методологии часто называют «разметкой пространства». Остается только пожалеть, что данный текст был опубликован только в 1995 г. и долгое время оставался недоступен участникам ММК.

1.26. В качестве философских предпосылок решения проблемы пространственное™ мышления я бы указал на две линии:

1) Спиноза, Гегель, Ильенков — рассмотрение мышления

как «движения по форме другого тела»';

2) Г. П. Щедровицкий и Н. Г. Алексеев — рассмотрение

мышления как деятельности [68].

Шанс решить проблему заключается здесь в том, что «движение по форме другого тела», а также деятельность уже могут быть представлены в пространстве и схематизированы.

В ММК графическое изображение мышления в виде, как тогда говорили, двухплоскостных «фигур» или структур, появилось ^[25]

уже в самых первых работах*. Однако могло показаться, что в случае достаточно простых схем, связывающих «обозначаемое» и «обозначающее», а затем «объективное содержание» и «знаковую форму» через «связь-значение», можно обойтись и без графических изображений. Выражения типа «плоскость знаковой формы», «двухплоскостная структура» и т. д. воспринимались скорее как метафора, а сама схематизация — как причуда «диалектических станковистов», старающихся «соединить диалектическую логику с кибернетическими схемами».

Ситуация стала меняться, когда появились схемы сложного знания, основанные на многоуровневом замещении [56. С. 168—169]. В данном случае «мыслительный статус» схем уже не вызывал сомнений, поскольку в отличие от кантовской ситуации здесь не рассудок «надстраивался» над чувственностью, а одно знание над другим, над уже операциона- лизированными знаковыми формами. Перефразируя Канта, можно было бы сказать, что схема знания — «это формальное и чистое условие деятельности (оперирования) со знаковыми формами, которым знание ограничивается в своем применении...». И поскольку как операции со знаковыми формами, так и само знание рассматривались как моменты процесса мышления, то и схемы оказывались помещены не «между рассудком и чувственностью», каку Канта, а «целиком в мышлении».

6.6. Но специально статус схем долгое время никто не обсуждал — видимо, вследствие того, что они понимались как структурные изображения, а поэтому рассматривались не в пространственных, а в системных категориях. Еще хуже обстояло дело с самими пространственными категориями и осмыслением пространственное™ мышления — хотя с определенного момента в методологический язык стали проникать метафоры пространства и пути («организация пространства», «движение в нем» и т. п.). Поэтому вполне законна постановка проблемы, предложенная Г. Г. Копыловым:

«СМД-представления[26] [27] и схемы с самого начала строились без какой-либо “привязки” к пространству. Иными словами, корпус СМД-представлений в том виде, в каком он существует, не дает средств, позволяющих мыслить пространство... В процессе формирования СМД-подхода были тщательно устранены любые возможные отнесения полученных в их рамках представлений к протяженным объектам (к вещам — в схоластической традиции)... И обратно: воспользоваться этими представлениями для описания материальной (территориальной) локализации чего-либо невозможно...

Рассматриваемому тезису на первый взгляд противоречит то, что термином “пространство” СМД-подход пользуется весьма активно. Однако при этом имеется в виду пространство работы (в том числе мышления), уже обустроенное (верстак, арсенал, доска, тематические топы), где важно разместить мысль, понимание, действие, а не добраться до вещи, ресурса, знания. Иными словами, СМД-подход не рассматривает преодолеваемое пространство» [ 15. С. 39—40].

Интенсивность использования схем резко возросла в ОДИ — но, поскольку во многих случаях их рисовали люди без специальной подготовки, столь же резко снизилась доля «настоящих» схем. Вследствие этого с 1980-х гг. в ММК начинается серьезный анализ схем и схематизации. Так, Г. П. Щедровицкий, описывая процесс появления схемы мыследеятельности, связывает его с «содержанием знаний и понятий, удерживающих и фиксирующих парадигматику мышления», указывая при этом, что «если затем схеме с ее содержанием приписывается статус самостоятельного существования, то мы говорим о появлении идеального объекта» [63. С. 286].

Но, придавая содержанию схем мыслительный (идеальный) статус, Г. П. Щедровицкий, как можно понять из приведенного рассуждения, не рассматривал схемы как самостоятельные эпистемические или логические формы.

6.7. Решающий для нашего рассмотрения схем шаг сделали С. В. Попов и В. М. Розин, предложившие переосмысление статуса схем, которое заключается в том, что:

1) схемы относимы не только к восприятию, но и к мышлению[28];

2) пространство-время может быть понято как форма мыс- лимости, а не только как форма восприятия или экзи- стирования, допускающая внутри себя представление мыслящих субстанций;

3) инструментами подобного представления и выступают схемы.

Переосмысление статуса схем в значительной степени связано с тем, что мышление становится рефлексивным, и рефлексивная организация мышления настолько возрастает, что мышление уже начинает оперировать с условиями собственной организации, а эти условия как раз и удерживаются схемами. И для того, чтобы оперировать с этими условиями, то, что было условиями чувственности по Канту, мы уже должны втягивать в мышление и работать с этими вещами уже по интеллектуальным правилам.

Соответственно, схематизация в мышлении:

1) выступает способом полагания пространства мышления;

2) не является введением готовой схемы;

3) представляет собой снятие схемы «с себя» путем рефлексии своего способа работы в определенной ситуации для обеспечения ее сдвижки/преодоления и движения (пути) из одной ситуации в другую.

Как следует из последнего утверждения, в связи с простран- ственностью мышления и схематизацией достаточно важным моментом является понятие «ситуации».

Понятие «ситуации» подразумевает различение, с одной стороны, себя со своими средствами мышления и способами работы и, с другой стороны, обстоятельств как сорганизованного комплекса предметов, других субъектов и среды, которые существенны для моего движения или действия. Таким образом, ситуация не сводится к комплексу «объективных» обстоятельств. Чтобы «иметь» ситуацию, нужно быть в ней «здесь и сейчас»[29] [30], располагая при этом не только арсеналом средств и способов работы, но и занимая личную позицию. Это подразумевает определенные ценности, дающие основания для оценки обстоятельств и определения целей/намере- ний действия.

Только действие — личное или коллективное, — или намерение действовать формируют ситуацию, т. е. превращают окружающие нас предметы, других субъектов и среду в обстоятельства ситуации. Обстоятельства ситуации появляются в качестве «объективных» только в контексте нашего действия, которое, кстати, может иметь и интеллектуальный характер, быть действием мышления. Такое понимание объективности как результата объективации, осуществляемой в ходе нашей деятельности или мышления, определяется нашим следованием деятельностному подходу и установкам антинатурализма.

Соответственно, схематизация ситуации связывает противостоящие друг другу ее объективированные компоненты (обстоятельства ситуации) с субъективированными (средствами мышления и способами работы).

И формирование пространства мышления состоит в размещении функционально нагруженных и сценированных ситуаций со своими комплексами предметных обстоятельств, а не в размещении самих предметов и объектов[31]. Здесь мы опираемся на аналогию понятия «ситуации» как бытия «здесь и сейчас» вопреки обстоятельствам — и Dasein (см. сноску на с. 38), которое, по Хайдеггеру, как раз-то и «занимает» пространство (см. п. 6.3).

Таким образом, пока мы не введем понятие «ситуации» как методологический вариант (а в данном контексте — и функциональный эквивалент) Dasein, представление о пространственное™ будет ограничиваться размещением предметов и объектов. Мы же должны представить путь в мышлении как движение из ситуации в ситуацию и научиться с помощью схем размечать карты путей, соединяющих эти ситуации’*.

Точная метафора подобного пространства дана в образе Зоны у братьев Стругацких:

1) каждый из путей «обхода» пространства имеет собственное внутреннее время;

2) содержательное наполнение «одного и того же» места ситуационно, т. е. при каждом его прохождении оно различно;

3) в одну ситуацию, как в одну реку, нельзя войти дважды. Естественно, это метафора, нуждающаяся в дальнейшей

категориально-понятийной и операциональной проработке. Здесь лишь отмечу, что важный практический опыт организации ситуационного пространства (и схематизации в нем) дали ОДИ.

Закончить эту главу я хотел бы выводами о вкладе ММК в мировую интеллектуальную культуру, которые следуют из данного анализа:

1) практика схематизации и работы со схемами, позволяющая представлять организацию мышления в пространственных формах, является важным конкурентным преимуществом ММК, отличающим Кружок от других направлений;

2) это конкурентное преимущество дает возможность не только описывать, но и осуществлять организацию мышления — путем очерчивания (с помощью схематизации и схем) пространства мышления и задания «логистики» движения в нем;

3) этот инструментарий применим как для самоорганизации индивидуальной работы, так и, что очень важно, и для организации коллективных субъектов, поскольку, соответственно,

4) появляется возможность организации коллективно- распределенного мышления;

5) чисто философским вкладом ММК является обоснование мыслительного статуса схем.

7

7.1.Рассмотрим некоторые возможности, которые открывает схематизация для «логики рефлексии», и связанную с ними функциональную типологию методологических схем.

Формальные возможности связывания двух плоскостей пространства методологического мышления существенно расширяются за счет того, что «появляется характерная для методологического мышления возможность двойной работы со схемами — объектно-онтологической и оргдеятельной» [70. С. 139]. Такое двойное употребление одной и той же схемы иногда называют «рефлексивным оборачиванием», что задает одну из важных форм или «фигур» методологической рефлексии и дает основания для построения функциональной типологии методологических схем.

Под функциональной типологией схем подразумевается типология по их употреблению в пространстве методологического мышления. При этом я буду исходить из принципа нередукционизма, который в данном случае будет выражаться в сохранении многомерности пространственной формы методологического мышления, недопустимости ее «уплощения»*.

Первый тип схем — это схемы пространства, т. е. схемы, представляющие само пространство методологического мышления в виде двух- или многоплоскостной структуры.

Вторым типом схем, по идее, должны быть объектноонтологические схемы. Но при этом нужно сделать важную оговорку: объект, с которым имеет дело методология, не является натуральной данностью, а «напоминает матрешку. Фактически это особого рода связка из двух объектов, где внутрь исходного для методологии объекта — деятельности и мышления — вставлен другой объект — объект этой деятельности или этого мышления. Поэтому методология всегда имеет дело с двойственным объектом — не с деятельностью как таковой и не с объектом этой деятельности как таковым, а с их “матре - шечной” связкой» [54. С. 97].

Можно сказать, что представление объекта как «матре- шечного» в снятом виде сохраняет двухплоскостную структуру пространства методологического мышления. Внешней «матрешке» соответствует снятое в объектной форме содержание организационно-деятельностной плоскости, внутренней — содержание объектно-онтологической плоскости.

Соответственно, второй тип схем — это схемы «матрешеч- ных» объектов.

С другой стороны, если методология имеет дело с предметным мышлением, то на объектно-онтологическую плоскость приходится помещать предметные онтологии или теоретические

’Именно подобный редукционизм был основанием критики формальной логики в рамках первой программы ММК (программы построения содержательно-генетической логики), когда фиксировали, что формальная логика построена на принципе параллелизма формы и содержания мышления, в то время как сохранение нередуцированной структуры мышления подразумевает сохранение его двухплоскостной структуры, которая в то время изображалась как «плоскость знаковой формы» и «плоскость объективного содержания», связанные «связью-значением» [69].

конструкции. В этом случае для сохранения пространственной структуры вводятся «поля» схемы, на которых делаются оговорки о фундаментальных допущениях, при которых работает теория, границах ее применимости или границах предметной области, в которых действует предметная онтология. То есть сами эти схемы имеют «плоскую» (одноплоскостную) структуру, но роль второй плоскости выполняют «ПОЛЯ».

Итак, третий тип схем — это «чистые» объектно-онтологические или теоретические схемы с оговорками «на полях».

Аналогичное рассуждение можно проделать по поводу организационно-деятельностной плоскости. Роль «чистых» организационно-деятельностных схем будут играть нормативные схемы-принципы, которые также должны иметь оговорки «на полях». Но эти оговорки должны касаться типа объектов, к которым эти принципы применимы[32], поскольку в том же смысле, как объектно-онтологические схемы «очищены» от деятельности, схемы-принципы «очищены» от объектов.

Оппозицию схемам «матрешечных» объектов составляют категориальные схемы организации мышления. Они также имеют «матрешечную» структуру, но при этом у них не описательный, а предписывающий характер. Внешней «матрешкой» является логическая (регулятивная) категория, содержащая нормативное предписание, внутренней «матрешкой» — конститутивная категория или категориальное понятие, удерживающее объект.

Итак, четвертый тип схем — это «чистые» организационно-деятельностные схемы или нормативные схемы-принципы.

Пятый тип схем — это категориальные схемы организации мышления.

7.2.В связи с построенной типологией необходимо уточнить высказанный в начале предыдущего пункта тезис о возможности двойной работы со схемами и «рефлексивном оборачивании». Этот тезис не работает применительно к «чистым» организационно-деятельностным и объектно-онтологическим схемам, поскольку они «ортогональны». В изображении объекта организационно-деятельностное содержание сознательно элиминировано, а попытка представить организационнодеятельностную схему как изображение объекта является ошибкой формальной онтологизации.

Итак, схемы пространства (первый тип) могут «сворачиваться» в схемы любого типа.

Схемы «матрешечных» объектов (второй тип) могут «разворачиваться» в схемы пространства, «оборачиваться» в категориальные схемы организации мышления или «сворачиваться» в «чистые» объектно-онтологические теоретические схемы.

«Чистые» объектно-онтологические или теоретические схемы (третий тип) могут «разворачиваться» в схемы «матрешечных» объектов.

«Чистые» организационно-деятельностные схемы или нормативные схемы-принципы (четвертый тип) могут «разворачиваться» в схемы категориальной организации мышления.

И, наконец, категориальные схемы организации мышления (пятый тип) могут «разворачиваться» в схемы пространства, «оборачиваться» в схемы «матрешечных» объектов или «сворачиваться» в «чистые» организационно-деятельностные схемы или нормативные схемы-принципы.

Типология схем и их возможных рефлексивных преобразований в пространстве методологического мышления представлена на схеме 1.

Схема 1. Типология схем и их возможных рефлексивных преобразований в пространстве методологического мышления

8

8.1. Одним из значимых достижений методологии ММК, основанных на развитии техник работы со схемами, является способность «сцеплять» и разворачивать категории в категориальные схемы организации мышления. Подобные схемы связывают категории и понятия по тому же принципу, по которому должны строиться подходы (см. п. 5.3). Это позволяет предположить, что:

— во-первых, в основаниях подходов лежат категориальные схемы организации мышления;

— во-вторых, каждая достаточно «мощная» логическая категория потенциально может быть развернута в подход, если сможет «зацепить» (или породить) онтологически значимое категориальное понятие;

— в-третьих, если такого «зацепления» не происходит, то категориальная схема может свернуться в схему-принцип, и тогда вместо подхода получится формальный аппарат или оперативная система;

— в-четвертых, категория может сама превратиться в категориальное понятие, которое затем онтологизируется, и на его основе строится теория.

Описанные сценарии можно наблюдать на примере категории «система», которая была развернута в несколько версий системного подхода, общей теории систем, «системной философии», практических и инженерных методологий, а также «теорию формальных систем» и ряд других, построенных по типу математики [54. С. 90].

В числе полученных таким путем подходов — системодеятельностный и системомыследеятельностный подходы. При их формировании роль категориальных понятий играли, соответственно, понятия «деятельности» и « мыследеятельно - сти». Понятие «деятельностный подход», хотя и является весьма распространенным и часто употребляемым, в этом контексте оказывается формально неточным, указывая на категориальное понятие, но не упоминая логическую категорию «система». Хотя, возможно, имеет смысл в оппозицию системодеятельностному и системомыследеятельностному подходам выделить еще теоретико-деятельностный подход.

В этом случае в функции логической категории выступает не категория системы, а одна из схем теории деятельности — например, схема акта деятельности[33] или представление о сферной организации деятельности[34]. При этом «деятельность» остается категориальным понятием, задающим тип объектов, но в функции объектно-онтологического представления должна использоваться какая-то другая из схем теории деятельности. В этом случае у нас будут получаться «матре- шечные» объекты (схемы второго типа из функциональной типологии п. 7.1). Если же в функциях логической категории и схемы категориального понятия будет использоваться одна и та же схема, то «матрешечный» объект «свернется» в теоретическую схему (третий тип из функциональной типологии п. 7.1).

8.2. В то же время существует другой важный контекст, в котором выражение «деятельностный подход» имеет весьма глубокий методологический и философский смысл. Без прояснения этого момента наша характеристика методологического мышления будет явно недостаточной.

Поясняя основания, которые заставляют нас вставать на позиции системодеятельностного подхода, Г. П. Щедро- вицкий пишет: «Если мы пришли к такому положению дел, что представления об объекте изучения кажутся нам нескладными и внутренне противоречивыми, если они не раскрывают новых перспектив перед нашей практикой, если нам приходится то и дело констатировать, что в наших представлениях об объекте нет теперь порядка, то надо, говорим мы, перестать “пялиться” на объект и в нем искать причины и источники этого беспорядка, а обратиться к своей собственной мыследеятельности, к ее средствам, методам и формам организации, и произвести пе- рестройку в них, ибо наши представления об объекте, да и сам объект как особая организованность, задаются и определяются не только и даже не столько материалом природы и мира, сколько средствами и методами нашего мышления и нашей деятельности. И именно в этом переводе нашего внимания и наших интересов с объекта как такового на средства и методы нашей собственной мыследеятельности, творящей объекты и представления о них, и состоит суть деятельностного подхода» [49. С. 153—154].

Крайне интересно то, что Г. П. Щедровицкий, отвечая на вопрос об основаниях принятия системодеятельностного подхода, в качестве реального основания опирается на понятие «мыследеятельности», а заканчивает утверждением о «сути деятельностного подхода». И хотя при этом Г. П. Щедровицкий периодически «поправляет себя», подчеркивая: «Я реализую... деятельностный, или, точнее, системодеятельностный подход», — он выделяет курсивом слово «деятельностный» и затем снова использует данный предикат. Почему же столь живучим оказывается выражение «деятельностный подход»?

8.3.Подсказкой в ответе на поставленный вопрос может послужить то, что предикатом «деятельностный» в методологии ММК характеризовалась ее более общая, не зависящая от смены конкретных подходов, антинатуралистическая установка, которую иначе можно назвать «методологическим поворотом» мышления. Методологический поворот мышления — это когда мы говорим, что нужно не «пялиться» на объект, а смотреть на способ мышления (мыследеятельности), с помощью которого осуществляется «объективация», или «полагание» объекта.

В философии XX века «методологический поворот» мышления можно соотнести с «языковым поворотом». Общим является поворот мышления от объекта «самого по себе» к способу его «схватывания». Основное же отличие — в том, что этот способ методология ММК рассматривает сквозь призму категорий деятельности и мыследеятельности, а аналитическая философия (и ряд других направлений философии XX века, воспринявших «языковой поворот») — под углом зрения анализа языка, посредством которого об этом объекте сказывается.

Таким образом, имея в виду предложенную в п. 7.1 функциональную типологию методологических схем, необходимо различать конкретные подходы (основанные на категориальных схемах, или схемах пятого типа), принимавшие антинатуралистическую установку, — и саму эту установку, выражающуюся в принципе «поворота» мышления, т. е. нормативную схему- принцип (схема четвертого типа).

Это различение открывает возможность выделить одну из важных отличительных черт методологического мышления. Она заключается в реализации принципа методологического поворота мышления — а не языкового, онтологического, критического или какого-то еще: «Предмет философии — мышление и тем самым мир, данный через мышление» (см. п. 2.5). Этот методологический поворот мышления включает три момента:

1) рефлексивность: мышление поворачивается от объекта к самому себе, а не к чему-то третьему («предмет философии — мышление...»);

2) запрет на редукцию: мы не сводим объект к мышлению, а сохраняем самостоятельное значение объекта в форме объектно-онтологического представления, переходя к пространственной (двухплоскостной) структуре мышления и работе с двумя онтологиями («предмет философии — мышление и тем самым мир...»[35]);

3) деятельно-практический характер отношения мышления к объекту.

8.4. Характеризуя третий момент, Г. П. Щедровицкий часто цитировал первый тезис из «Тезисов о Фейербахе» К. Маркса: «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский —‘ заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно» [28. С. 1 ]. Тем самым он указывал на категориальное понятие «деятельности», характеризующее мышление в его отношении к объекту как деятельно-практическое, а не созерцательное\

Однако представление мышления как деятельности характерно лишь для второй парадигмы нормативности организации методологического мышления [36] [37] ^[38], в третьей парадигме эту функцию выполняет другое категориальное понятие — мыследеятельности, которое «утверждает органическую, неразрывную связь всякого действия и всякой деятельности с подготавливающими их мыслительными и коммуникативно-смысловыми процессами. С этой точки зрения сами выражения “деятельность” и “действие”, если оставить в стороне определение их через схемы воспроизводства, выступают как выражения чрезвычайно сильных идеализаций, чрезмерных редукций и упрощений, которым в реальности могут соответствовать только крайне редкие искусственно созданные и экзотические случаи. В реальном мире общественной жизни деятельность и действие могут и должны существовать только вместе с мышлением и коммуникацией» [63. С. 297—298].

В то же время в самосознании участников ММК «деятельностный подход» обычно связывается именно с третьим моментом, который «заслоняет» первый и второй (или все три «схло- пываются» в третьем), что приводит к «склейке» методологического поворота мышления с одним из конкретных подходов, в котором он выражается. Кроме того, в результате подобной «склейки» возникают и вовсе не верные представления о методологическом мышлении как об основанном на онтологии деятельности, представляющем мышление как деятельность и т. д. Безусловно, такие представления и схемы имели место в теоретико-деятельностном подходе, и в соответствии с ними даже можно организовывать мышление[39], — однако в настоящее время они уже не соответствуют «наиболее развитым» формам методологического мышления.

9

7.3. Г. П. Щедровицкий навсегда останется в нашей памяти не только как выдающийся мыслитель, но и как сильная, яркая личность. Энергетика его воздействия на других людей была столь мощной, что даже краткое общение (или столкновение) с ним запоминалось навсегда. Он порождал противоположные отзывы о себе: в большинстве случаев — восторженные, порой — резко негативные, но практически никогда — равнодушные.

Можно принимать или не принимать предложенную выше характеристику Г. П. (так называли его ученики «поколения 80-х») как харизматического лидера, но трудно спорить с Н. Г. Алексеевым, который говорил, что Г. П. был гением в античном смысле этого слова (Genius gentium), т. е. «духом- хранителем рода». Г. П. Щедровицкий и сейчас остается учителем и хранителем «рода методологов»: ММК и методологического движения. Таким гением он является для собственных учеников, для «учеников учеников» — и, можно не сомневаться, станет им для методологов будущих поколений.

Еще один контекст, в котором Г. П. можно назвать гением — организационный. Сын крупного организатора советской авиационной промышленности эпохи форсированной индустриализации, Г. П. Щедровицкий сам стал поистине гениальным организатором. Концентрировано выражая дух эпохи, он в чем-то даже наивно верил в силу «мегамашин» и технологий. В 1961 г. во второй по значимости газете СССР — «Известиях» — появляется его статья, озаглавленная «Технология мышления» [64]. Наивно? Но как же тогда организационнодеятельностные схемы, без которых не обходится не один методологический семинар и которые — с опорой на представление о мышлении как деятельности — позволяют организовывать коллективно-распределенное мышление и выступают его регу- лятивами? Если бы такие, как любил говорить сам Г П., «гениальные заблуждения» не были продуктивны, то вряд ли сегодня его ученики с таким азартом строили бы «гуманитарные технологии» или «общественную инженерию».

Если уж Георгий Петрович действительно ошибался, то он всегда делал это «по-крупному» и принципиально шел до конца, а в последующем рефлексивном анализе показывал те методологические ограничения, которые поначалу не удалось учесть. Часто это понимание доставалось ценой неоправданной, по мнению даже ближайшего окружения, «организационной жесткости» по отношению к очень талантливым людям, прежде всего — к собственным ученикам. Это делалось ради поддержания организационно-идеологического единства Кружка и — можно добавить — технологического обеспечения слаженности его работы как мыследеятельностной «мегамашины».

7.4. Но, кроме организатора и технолога («социотехника») мыследеятельности, конструктивиста до мозга костей, «кнехта мышления», был и другой Г. П. — принимающий полную ответственность за свои поступки наследник рефлексивной культуры русской интеллигенции, тонкий герменевтик и просто человек, стремящийся познать себя, понять и преодолеть свои недостатки. Таким его помнят и сторонники, и противники принципов «организационной жесткости» — даже те, кому этой жесткости досталось сполна (см., например [34; 37; 31 ]).

Два года назад, благодаря выходу книги «Я всегда был идеалистом» [67], мы получили возможность узнать такого Г. П. «из первых рук».

Как пишут в предисловии издатели книги, при жизни Г. П. «эта рукопись не подлежала ни публикации, ни какому- либо другому использованию, а должна была просто “быть” и храниться “на будущее”» [67. С. 4]. Возможно, дело в том, что она позволяла заглянуть в его собственный внутренний мир гораздо глубже, чем он сам считал допустимым для человека, большую часть жизни не снимавшего доспехов рыцаря интеллектуальной борьбы. Участники ОДИ, проходивших под руководством Г. П., помнят, как он требовал от них не просто интеллектуальной честности и занятия принципиальной позиции, но еще «искренности на грани откровенности». Это было технологическим условием того, чтобы человеческий материал мог «включиться» в процессы коллективно-распределенного мышления. Составивший содержание книги текст, произнесенный (под магнитофонную запись) перед Н. Щукиным, заставляет вспомнить о другой искренности, уже не «технологической», а исповедальной (о чем свидетельствует и желание избежать публичности). Во всяком случае, признания Г. П. в таких «грехах молодости», как идеологическая ангажированность, нравственный ригоризм, черно-белое вгідение мира и т. д. звучат так же страстно, как покаяния Августина [ 1 ].

Именно такую искренность и принципиальность, такую волю к истине, такое лицо Г. П. знали его ближайшие ученики и коллеги. Именно это заставляло их верить, что его правило «бороться не с человеком, а с его представлениями» (отделяя в рефлексии первого от вторых) — это не просто слова. Именно поэтому они, даже смертельно обижаясь на Г. П., в глубине души чувствовали, что его «организационная жесткость» направлена не против них лично, а против тех «идолов», которые заслоняют свет подлинного мышления. Конечно, состав Кружка менялся — но все годы, которые Г. П. Щедровицкий оставался лидером ММК, он был окружен талантливыми, неординарными, выдающимися людьми. Многие из этих людей, слава Богу, живы и продолжают работать. И это — главное основание для продолжения дела ММК, вдохновляемого идеями своего Genius gentium.

7.5.Но, как было показано выше, традиция ММК может продолжаться лишь при условии сохранения ею своего «идеального ядра». Смысловым центром этого ядра, выражающим предназначение методологии, является идея формирования и развития методологического мышления как новой универсальной формы мышления (п. 2.4). Методологическое мышление имеет коллективно-распределенный характер и призвано интегрировать сферу мыследеятельности. Эта интегрирующая функция методологического мышления осуществляется (п. 4.3), с одной стороны, через его синтетический характер (способность соединения разных «методологических работ»: исследования, проектирования, программирования, критики, нормирования и т. д.) — и, с другой стороны, за счет его комплексности (связывания и объединения разных знаний по схемам сложной профессионально-кооперированной деятельности). В этом, как подчеркивал Г. П. Щедровицкий, «состоит основной принцип методологического мышления: представление о деятельности выступает в качестве средства связывания разных представлений об объекте этой деятельности» [54. С. 100].

Принцип, сформулированный в таком виде, является принципом деятельностного подхода. Но если мы разделяем мышление и деятельность, отказываемся от представления о мышлении как деятельности (оценивая его как редукцию), то должны признать, что и связывание разных представлений в коллективно-распределенном мышлении должно осуществляться по каким-то иным схемам, которые могут не совпадать со схемами деятельности.

В пп. 5.2—5.3 мы связали коллективно-распределенное мышление с идеями пространственной организации и «логики рефлексии». Первыми схемами, задающими «логику рефлексии» в многомерном пространстве коллективно- распределенного мышления, стали схемы многихзнаний и основанный на них метод конфигурирования [ 71; 58 ]. В соответствии с этим методом модели-конфигураторы представляли собой «матрешечные» объекты, состоящие из конфигураторного (синтетического) представления объекта (объемлющий контур) и «выводимых» из него «проекционных» представлений (знаний). Такой «матрешечный» объект мог быть переведен в оргдеятельностную схему — план-карту или программу работ по получению новых «проекционных» представлений, позволяющих затем «нарастить» содержание конфигураторного представления объекта [58. С. 666].

На этих основаниях строились, в частности, программы построения семиотики (на основе конфигурирования логических, психологических и лингвистических представлений о знаке [71]), педагогики (на основе системы педагогических исследований, соединяющей достижения логики, психологии и социологии [59]) и т. д. Однако реализовать эти программы далеко не всегда удавалось.

7.6.Причины этих неудач обстоятельно анализирует В. М. Розин, один из наиболее известных учеников Г. П. ІДедровицко- го, в своей книге о становлении методологии [35. С. 272—281 ]. С его точки зрения, дело в отказе Г. П. Щедровицкого анализировать сложные рефлексивные содержания, которые получаются в результате распредмечивания представлений логики, психологии, социологии, лингвистики и других дисциплин, а также критики современных ему попыток построить семиотику, педагогику и т. д.

Правда, В. М. Розин «винит» в случившемся системные представления, которые позволили Г. П. Щедровицкому построить своего рода «методологическую математику», что показалось ему более простым решением. С моей точки зрения, дело несколько в другом. Существовавшие в методологии в то время представления о мышлении были схемами индивидуального, а не коллективно-распределенного мышления. А использование для организации коллективно-распределенного мышления схем профессионально-кооперированной деятельности было чрезвычайно сильной идеализаций, чрезмерной редукцией и упрощением (п. 8.4).

В использовании категории «система» в функции логической, задающей категориальные схемы организации мышления, и в разворачивании в рамках соответствующих подходов системных представлений нет ничего «незаконного». Создание этих представлений является ярким достижением методологии. Но (и здесь косвенно прав В. М. Розин) центрация на категории «система» надолго отодвинула разработку представлений о пространственной организации мышления, а также о схематизации как форме «полагания» многомерных пространств коллективно-распределенного мышления и задания «логики рефлексии», обеспечивающей движение в таких пространствах.

Вторая претензия В. М. Розина — в «естественнонаучной», а не «гуманитарной» ориентации методологии, выразившейся, в частности, в отсутствии (на тот момент) представлений о коммуникации, — хотя сложная рефлексивно организованная коммуникация была неотъемлемой составляющей методологических семинаров. В частности, представления о коммуникации остались за рамками схем конфигурирования как метода синтеза знаний [58]. Но такой метод мог «работать», лишь тогда, когда входе конфигурирования мы ограничиваемся коммуникацией между методологами, либо если представители соответствующих профессиональных сфер мыследеятельности готовы включаться в методологический семинар и говорить на методологическом языке.

«Ситуация резко изменилась в самом конце 70-х гг., — пишет Г. П. Щедровицкий, — когда мы стали практиковать организационно-деятельностные игры (обозначается символом ОДИ) [53; 70; 10]. Новым и решающим моментом здесь оказалась необходимость обсуждать наряду с процессами и функциональными структурами мыследеятельности также и их материальное распределение по отдельным участникам коллективной работы и обусловленную этим проблему соотношения между общим и различным в групповой и индивидуальной работе» [63. С. 283—284].

Для решения указанных проблем была построена схема мыследеятельности, выступающая в настоящий момент формой фиксации представлений о методологическом мышлении в одной из его «наиболее развитых» форм.

10

7.7. Г. П. Щедровицкий выделяет две предпосылки и условия возникновения схемы мыследеятельности:

1) «совершенно очевидный разрыв между схемами мышления и знаний, с одной стороны, и схемами деятельности — с другой» [63. С. 282].

2) необходимость включения в схемы коллективно-распределенного мышления представлений о коммуникации, рефлексии и понимании для обеспечения «отдельного участника игры группе в целом по каждому интеллектуальному процессу» [63. С. 284].

Для определения статуса схемы мыследеятельности воспользуемся функциональной типологией схем, предложенной в п. 7.1.

Прежде всего, и это с очевидностью вытекает из графики схемы мыследеятельности, она может рассматриваться как схема пространства (схема первого типа). Правда, возникает законный вопрос: где в этом пространстве «линия перегиба», отделяющая элементы, выполняющие организационно- деятельностные функции, от элементов, несущих объектноонтологические функции? Отвечая на данный вопрос, необходимо отметить, что схема мыследеятельности уже в процессе своего построения прошла «системную проработку» (этот процесс подробно описан Г. П. Щедровицким [63. С. 284—286]) и в определенном смысле «снимает» в себе системные принципы. В этом смысле организационно-деятельностную функцию выполняет «зашитая» в схему мыследеятельности категория «системы», которая таким образом разворачивается в систе- момыследеятельностный подход.

Таким образом, мы можем использовать схему мыследеятельности как схему пятого типа — категориальную схему организации мышления, задающую системомыследея- тельностный подход[40].

7.8. Далее, схема мыследеятельности «снимает» в себе общие системные принципы нормативной организации мышления, а также ряд других принципов, которые можно назвать специфически-мыследеятельностными. Соответственно (и об этом прямо пишет Г. П. Щедровицкий), схема мыследеятельности может использоваться как схема-принцип (схема четвертого типа). При этом она «несет в себе совокупность принципов, определяющих правильный подход в исследовании всех явлений, связанных с мышлением и деятельностью». Сам Г. П. Щедровицкий выделил три подобных принципа.

Во-первых, это «органическая, неразрывная связь всякого действия и всякой деятельности с подготавливающими их мыслительными и коммуникативно-смысловыми процессами» [63. С. 297].

Во-вторых, «то, что по традиции было принято называть “мышлением”, разделяется на две принципиально разные составляющие — “мысль-коммуникацию” и “чистое мышление”, каждая из которых живет в своем особом процессе и имеет свои особые механизмы. Эти составляющие существуют реально, как правило, вместе и в сложных переплетениях в структуре целостной мыследеятельности с другими составляющими, т. е. процессами понимания, рефлексии и мыследействования. Поэтому любой из этих процессов должен рассматриваться прежде всего по своим функциям в мыследеятельности и относительно всех других процессов» [63. С. 298].

И, в-третьих, «схема мыследеятельности должна рассматриваться не как схема-модель какой-либо реальной системы, а как схема идеальной сущности, предназначенная служить теоретическим основанием для выведения из нее различных других схем: с одной стороны, моделирующих различные конкретные системы мыследеятельности, а с другой — удовлетворяющих названным выше принципам» [63. С. 298].

Последний тезис открывает перспективу использования схемы мыследеятельности как «чистой» объектноонтологической схемы (схема второго типа), выступающей основанием для развертывания «значительного количества предметных исследований в самых разнообразных практиках — образовательной, политической, инженерной, финансово-экономической, юридической и пр.» и построения соответствующих «предметно-гуманитарных знаний про мыследеятельность» (см. статью Ю. В. Громыко в наст. изд.).

, И, наконец, схема мыследеятельности может использоваться как схема «матрешечного» объекта (схема третьего типа). Примером этого служит описанное Г. П. Ще- дровицким представление мыследеятельности «в виде объекта организационно-технического действия коллектива... в действительности мышления о мыследеятельности» [70. С. 139].

7.9. В дополнение к трем нормативным принципам, на которые указал Г. П. Щедровицкий, я выделю те принципы систе- момыследеятельностного подхода, которые либо очевидны из устройства схемы мыследеятельности, либо непосредственно вытекают из общей идеи развития методологического мышления как универсального, которая выражает предназначение методологии.

Первый принцип — это движение в рамке развития методологического мышления как универсального. Он выражает содержание основной идеи методологии ММК.

Второй принцип — это различение схемы мыследеятельности и идеи мыследеятельности. Этот принцип прямо следует из принципа развития, поскольку если мы хотим развивать мышление, то схема и вообще процесс схематизации должен нами восприниматься как некоторая частная «свертка», за которой следуют проблематизация, разоформление и затем оформление в новой схеме. В этом смысле схема преходяща, а постоянной, как я утверждаю, остается идея мыследеятельности.

Третий принцип, который достаточно легко вычитывается из схемы мыследеятельности, — это четкое различение мышления и деятельности, отказ от представления мышления как деятельности. Данный принцип дополняет выделенный Г. П. Щедровицким принцип «органической, неразрывной связи всякого действия и всякой деятельности с подготавливающими их мыслительными и коммуникативно-смысловыми процессами».

Четвертый принцип (он также с очевидностью следует из самой графики схемы мыследеятельности) — опосредованный характер связи мышления и деятельности через рефлексию, коммуникацию и понимание.

Пятый принцип, характеризующий «гуманитарную» ориентацию системомыследеятельностного подхода, — введение представления о мышлении «Другого» как возможности коммуникации и принципиального указания на коллективный характер мышления. «Другой», т. е. наличие второй половинки схемы мыследеятельности, выступает условием возможности коммуникации, поскольку если у нас только один участник мыследеятельности, то никакой коммуникации быть не может, коммуникация возможна только с «другим». И это является принципиальным указанием на коллективный характер мыследеятельности и мышления в ней.

Следующий, шестой принцип — это двухплоскостная организация мышления (это общий принцип организации методологического мышления, отличающий его от других типов).

И последний, седьмой принцип — это различение интеллектуальных функций «чистого мышления», понимания и рефлексии. При этом следует отметить, что возможность разли - чения интеллектуальных функций тесно связана с коллективнораспределенным характером мышления, основанным на групповом взаимодействии. Г. П. Щедровицкий в своем докладе о механизмах работы семинаров ММК специально подчеркивал, что само различие мышления, понимания, рефлексии, так же как их взаимная связь, есть эффект группового взаимодействия — когда индивид начинает имитировать работу группы, то разница между этими интеллектуальными функциями парадоксальным образом исчезает [50. С. 121 ].

11

11.1. Выделение «методологического поворота мышления» как нормативной схемы-принципа (в отличие от конкретного методологического подхода) с аналитическим вычленением трех моментов, перечисленных в п. 8.3, позволяет задать предмет для сопоставления методологического мышления в традиции ММК с традициями других мыслителей и школ, развивавших антинатуралистическую точку зрения: Аристотеля, Ф. Бэкона, Р. Декарта, И. Канта, И.-Г. Фихте, неокантианцев и др., в которых можно увидеть истоки методологического поворота мышления.

На значимость «поворота мышления» для формирования методологии указывает и В. В. Никитаев, полагающий, что «собственно методология началась... с критических работ Канта, подобно тому, как мы признаем начало естествознания с “Бесед” Галилея» [29. С. 4]. Сам И. Кант считал, что задача критики чистого разума — «изменить прежний способ исследования в метафизике, а именно совершить в ней полную революцию... Эта критика есть трактат о методе» [12. С. 91 ]. При этом для Канта (равно как и для П. Наторпа, Г. Когена, В. Виндель- банда) «методологический поворот» философского мышления был поворотом от чистого разума к практическому.

В данном контексте очень интересно предложение Е. В. Никулина рассмотреть всю историю философии сквозь призму идеи метода, выработанной в ММК, т. е. как истории методологии, истории развития средств и методов мышления и рефлексивных представлений о них — своего рода Allgemeine Methodenlehre («Всеобщую историю метода») [30].

Данную задачу попытался решить В. М. Розин в уже упомянутой мной книге [35]. Однако его реконструкция нуждается в дополнении, поскольку не учитывает такие важные характеристики методологического мышления, как пространственная (двухплоскостная) организация методологического мышления и использование схематизации как формы «логики рефлексии».

11.2. Соотнесем наше утверждение об оригинальности нормативных принципов методологического мышления с тем, что мы говорили выше о «трех парадигмах нормативности» методологического мышления, на которые оно ориентировалось в ходе своего становления. Перечень этих парадигм (натуралистическая, инженерно-конструктивистская и социокультурная) может создать впечатление о близости методологического мышления к одному из нефилософских (предметных) типов. Однако это впечатление ложное: методологическое мышление как раз в основе своей философское (точнее, в соответствии со своей основной идеей «быть универсальным мышлением», оно выполняет традиционную функцию философского мышления). А его функции по отношению к предметным типам мышления — распредмечивание, выделение и анализ мыслительных средств, их критика и проблематизация, а затем — построение новых средств и опредмечивание. В случаях, когда практическая задача имеет комплексный характер и не решается силами какой-либо одной научной дисциплины, роль методологии заключается в постановке междисциплинарных проблем и организации процесса их решения полипрофессиональным творческим коллективом. В еще большей степени это относится к ситуациям, затрагивающим интересы группы дисциплин или даже разных типов мышления.

По отношению же к философскому мышлению ММК осуществил «методологический поворот» (см. п. 8.3). Формируя свои собственные нормативные принципы, ММК не просто «повернул» философское мышление, но и обогатил его средствами и методами, характерными для других типов мыслительной работы — естественнонаучного (конструирование идеальных объектов, эмпирическое исследование), проектного и инженерного (создание и преобразование материальных объектов), социально-гуманитарного (рассмотрение явления с разных позиций, коммуникация между ними, создание поля интерпретаций и т. д.), организационно-управленческого (организация полипрофессиональных творческих коллективов, управление их работой в таких сложных формах, как ОДИ, «запуск» и методологическая организация коллективно-распределенного мышления и «мегамашин» мыследеятельности и т. д.). В этом смысле указание на три парадигмы нормативности, соответствующие разным программам ММК, свидетельствует не об отказе от философского мышления как базисного для методологии, а о том, освоение каких типов предметного мышления было «зоной прорыва» для Кружка на разных этапах его истории, позволяло решать новые классы проблем путем расширения арсенала методологических средств.

11.3. Но каково же все-таки место методологии ММК на карте философской мысли? Сказанное о «методологическом повороте» и наращивании арсенала средств и методов пока не позволяет ответить на этот вопрос: недостает исторической рефлексии, которая дала бы оценку того, что нового внес ММК в философское понимание метода по сравнению со своими предшественниками — Ф. Бэконом, R Декартом, И. Кантом, неокантианцами... Разумеется, будущая Allgemeine Methodenlehre рано или поздно расставит все по местам — но для самоопределения тех, кто реально мыслит и действует в рамках традиции ММК, гипотезу или эскиз такой истории желательно иметь уже сейчас.

Отвечая на поставленный вопрос, можно согласиться с В. В. Никитаевым в том, что в ряду перечисленных выше предшественников ММК водоразделом, завершающим предысторию и открывающим историю «методологического поворота» философского мышления, будет фигура Канта: «Если причислять трактаты о методе “до Канта” — начиная, разумеется, с Декарта — к методологии, то это была, скорее, не методология, но методография, т. е. описание, дидактическое изложение и разъяснение некоего метода, неких “правил для руководства ума”... Возможность метода, его обоснование — эти вопросы, а значит и то, что с полным правом может быть названо “учением о методе”, “методологией”, становятся корректными и осмысленными только после “коперниканского переворота” Канта» [29. С. 4]. И далее, в конце статьи: «Кантианский переворот повернул философию, в известном смысле, к себе самой, т. е. к исследованию оснований и структур знания и мышления вообще и научного, как реально господствующего (в интеллектуальной сфере, по меньшей мере), в особенности. Но “обернувшаяся” философия оказалась методологией» [29. С. 18][41].

11.4.Но теперь нам важно другое: понять принципиальную новизну методологии ММК, определить ее отличия не только от методологизма Ф. Бэкона и Р. Декарта, но и от кантианства. Эта задача весьма актуальна еще и потому, что в обсуждениях последнего времени часто звучит мысль о сходстве Ц. Канта и Г. П. Щедровицкого [29; 35. С. 273—279]. В этом нам поможет сам Кант, который, обосновывая выбор своей философской позиции, писал: «Существует только два пути, на которых можно мыслить необходимое[42] соответствие опыта с понятием о его предметах: или опыт делает эти понятия возможными, или эти понятия делают опыт возможным. Первого не бывает в отношении категорий... так как они суть априорные, стало быть, независимые от опыта понятия... Следовательно, остается лишь второе [допущение]» [12. С. 214—215].

Таким образом, гениальный Кант вынужден делать достаточно дурацкий выбор между двумя видами натурализма: обыкновенным эмпирическим — и «перевернутым» рационалистическим, т. е. гносеологическим натурализмом априорных форм мышления. Интересно, что при этом он абсолютно уверен, что третьего не дано. «Быть может, — пишет далее Кант, — кто-нибудь предложит средний путь между обоими указанными единственно возможными путями, а именно скажет, что категории, не созданные нами самими, первые априорные принципы нашего знания и не заимствованы из опыта, представляют собой субъективные, врожденные нам одновременно с нашим существованием задатки мышления... Однако признание этого среднего пути... решительно опровергается тем, что в таком случае категории были бы лишены необходимости, присущей их понятию... В таком случае я не мог бы сказать: действие связано с причиной в объекте (т. е. необходимо), а должен был бы сказать лишь следующее: я так устроен, что могу мыслить это представление не иначе как связанным так-то... во всяком случае ни с кем нельзя было бы спорить о том, что зависит только от той или другой организации субъекта» [12. С. 215].

11.5. Если комментировать этот абзац в духе гуманитарной фантастики, то интересно, что добавил бы к нему Кант, живи он в наше время. Ведь ММК реализовал предвосхищенный им «средний путь», вырастив на себе коллективно-распределенное мышление. Априорными формами такого мышления, в которых оно «берет» опыт, являются объектно-онтологические схемы — у Канта им соответствуют конститутивные категории, делающие возможным сам опыт. Но эти схемы действительно оказываются зависимы «от той или другой организации субъекта», которую в данном случае достаточно легко контролировать и изменять, поскольку это субъект коллективный. Формами организации таких субъектов являются отдельные мыследеятельностные позиции, системы кооперации и «мегамашины» мыследеятельности, интеллектуальные институты и т. д., а схемами организации (чему у Канта соответствуют регулятивные категории) выступают организационно- деятельностные, организационно-процессуальные, процедурные и операциональные схемы. Схемы организации коллективно-распределенного мышления соотносятся с объектноонтологическими схемами через принцип ортогональной организации «досок», который в свою очередь является преломлением в рамках деятельностного подхода более общего принципа — непараллелизма формы и содержания мышления[43].

Для индивидуального субъекта, включающегося в уже организованное коллективное мышление, схемы его организации (и связанные с ними объектно-онтологические схемы) кажутся априорными формами, а само коллективное мышление может вполне искренне восприниматься как субстанция, которая «садится» на человека и мыслит «через него»[44] [45]. Именно так обстоят дела, когда молодой ученый после обучения попадает в «мегамашину» научного предмета [54; 58] — ведь он не застает того момента, когда этот предмет строится методологами и организаторами науки. Отличительная черта философии состоит в том, что там подобным «методологом и организатором» выступает каждый крупный философ, вынужденный заново решать «вечные» проблемы — к числу которых относится и вопрос об «устройстве» самой философии, философского мышления. Однако рефлексии, скованной рамками гносеологического натурализма, этот процесс самоорганизации философского мышления представляется лишь открытием априорных форм и восстановлением в рефлексии «необходимости, присущей их понятию».

Конечно, Кант понимал, что «поворачивает» и даже «переворачивает» метафизику, стремился к тому, чтобы это был поворот от заблуждений к истине — но вряд ли он мог осознать, насколько он при этом изменяет организацию философского мышления. В отличие от Канта и других индивидуальных мыслителей устройство ММК как интеллектуального института предполагало, что организация коллектив нераспределенного мышления изменяется вполне сознательно и организационные схемы подотчетны рефлексии (принцип рефлексивной самоорганизации). В этом заключается оригинальность методологии ММК и ее огромный потенциал, который только начинает раскрываться. Ведь по меркам истории философии полвека с небольшим — это совсем юный возраст.

Литература

1.Августин. Исповедь Блаженного Августина, епископа Гиппонского. М.: Renaissance, 1991.

2. Бэкхерст Д. Культура, нормативность и жизнь разума // Вопросы философии. 1999. № 9.

3.Генисаретский О. И. Методологическая организация системной деятельности // Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании. Теория и методология. М.: Стройиздат, 1975.

4.Генисаретский О. И. Опыт методологического конструирования общественных систем // Моделирование социальных процессов. М., 1970.

5.Генисаретский О. И. Пространства рефлексивных состояний // Вопросы методологии. 1999. № 1—2. http://old. circleplus.ru/archive/vm/v991gen.zip

6. Генисаретский О. И. Сферический анализ и задачи методологической организации деятельности. Рукопись. 1976.

7.Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Общество. Культура. Философия. М., 1983.

8.Декарт Р. Первоначала философии // Декарт R Соч. в 2 т. М.: Мысль, 1989. Т. 1.

9.Зиновьев А. А. Восхождение от абстрактного к конкретному (на материале «Капитала» К. Маркса). М.: ИФ РАН, 2002.

10. Зинченко А. П. Игровая форма межпрофессионального обсуждения градостроительных проблем // Строительство и архитектура. 1983. № 8.

11. Ильенков Э. В. Диалектическая логика: очерки истории и теории. 2-е изд. М.: Политиздат, 1984.

12. Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Соч.: в 6 т. М.: Мысль, 1964. Т. 3.

13. Комплексный подход к научному поиску: проблемы и перспективы. В 2 ч. Свердловск, 1979.

14. Копылов Г. Г. Научное знание и инженерные миры // Кентавр. 15. 1996. http://old.circleplus.ru/kentavr/TEXTS/015KOR ZIP

15. Копылов Г. Г. Пространственные представления в СМД- методологии: постановка проблемы и анализ карты кцк инструмента «схватывания» пространства // Вопросы методологии.

1992. № 1—2. http://old.circleplus.ru/archive/vm/v921kop. html

16. Лефевр В. А. Конфликтующие структуры. Издание второе. М.: Советское радио, 1973; Издание третье. М.: Институт психологии РАН, 2000.

17.Марача В. Г. Гуманитарно-практическое знание: рефлексивные аспекты // Рефлексивные процессы и управление. Тезисы V Международного симпозиума (Москва, 11—3 октября 2005 г.) / Под ред. В. Е. Лепского. М.: Издательство «Когито- Центр», 2005. http://www.fondgp.ru/lib/mmk/39

18. Марача В. Г. Деятельностный подход глазами отечественных философов, методологов и психологов // Кентавр. 30.2002. http://www.circleplus.ru/archive/n/30/5

19.Марача В. Г. Исследование мышления в ММК и самоорганизация методолога: семиотические и институциональные предпосылки // Кентавр. 18.1997. http://www.circleplus.ru/ archive/п/18/018MAR1

20. Марача В. Г. Методологический роман-схематизация: Вадим Розин в ипостаси Марка Вадимова путешествует по множественным реальностям и проникает в тайны мышления // Приобщение к философии: Новый педагогический опыт / Сост. В. М. Розин. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009.

21.Марача В. Г. Методология ММК как метафронезис коллективно-распределенного мышления. Доклад на семинаре в Институте развития им. Г. П. Щедровицкого 11 января 2005 года, http://www.fondgp.ru/lib/seminars/2004-2005/ xichten/17

22. Марача В. Г. Московский методологический кружок: основные программные идеи и формы организации интеллектуальных практик. Часть 1 // Философские науки. 2004. № 1; Часть 2 // Философские науки. 2004. № 2. http://www.fondgp. ru/lib/mmk/5

23. Марача В. Г. Онтологическое мышление с методологической точки зрения // Наука: от методологии к онтологии / Отв. ред. А. А. Огурцов, В. М. Розин. М.: ИФ РАН, 2009.

24.Марача В. Г. Парадигмы нормативности мышления в интеллектуальной традиции Московского методологического кружка: взгляд сквозь призму мыследеятельностного подхода// Чтения памяти Г. П. Щедровицкого 2006—2007 гг. / Сост. В. Л. Данилова. М.: Некоммерческий научный фонд «Институт развития им. Г. П. Щедровицкого», 2008.

25. Марача В. Г. Схемы, пространство-время и мышление // В сб. [39].

26. Марача В. Г. Типология рефлексии. Особенности методологической рефлексии // Рефлексивные процессы и управление. Тезисы V Международного симпозиума (Москва, 11 — 13 октября 2005 г.) / Под ред. В. Е. Лепского. М.: Издательство «Когито-Центр», 2005. http://www.reflexion.ru/Library/ ThesisRPC2005.zip

27. Марача В. Г. Три парадигмы нормативности методологии / Методологический фронтир 90-х. V Чтения памяти Г. П. Щедровицкого. М.: Путь, 2000. http://www.fondgp.ru/lib/ chteniya/5/Read -5.zip

28.Маркс К. Тезисы о Фейербахе / Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М., 1955. Т. 2.

29.Никитаев В. В. Методология и власть: Кант // Кентавр. 31.2003. http://www.circleplus.ru/archive/n/3l/o

30.Никулин Е. В. Чтения памяти Г. П. и их неординарные проблематизаторы // Кентавр. 30.2002. http://www.circleplus. ш/archive/п/30/12

31. Пинский А. А. Был ли Г. П. Щедровицкий методологом? // Кентавр. 18.1997. http://old.circleplus.ru/kentavr/ TEXTS/018PIN.ZIP

32.Попов С. В. Организационно-деятельностные игры: мышление в «зоне риска» // Кентавр. 12.1994. http://www. circleplus.ru/archive/п/12/3

33. Попов С. В. По следам «глубоко протезированного менталитета» (комментарии к беседе М. С. Хромченко с П. Г. Ще- дровицким)//Вопросы методологии. 1992. № 1 — 2. http://old. circleplus.ru/archive/vm/v921 psv.html

34.Розин В. М. Изучение и конституирование мышления в рамках гуманитарной парадигмы (четвертая методологическая программа)// Вопросы методологии. 1997. № 1 —2. http://old. circleplus.ru/archive/vm/v971roz.zip

35.Розин В. М. Методология: становление и современное состояние. М.: Московский психолого-социальный институт, 2005.

36. Розин В. М. Онтологические, направляющие и организационные схематизмы мышления // Кентавр. 20.1998. http:// old.circleplus.ru/kentavr/TEXTS/020ROZ.ZIP

37.Розин В. М. Становление личности и время (Г. П. Щедровицкий и его воспоминания)// Вопросы философии. 2002. № 7.

38.Сапрыкин Д. Л. Regnum Hominis (Имперский проект Френсиса Бэкона). М.: Издательство «Индрик», 2001.

39.Схемы и схематизация: Материалы конференций по проблемам методологии 2007—2008 гг. / Под ред. В. Г. Марача,

В. А. Проскурнина. М.: Некоммерческий научный фонд «Институт развития им. Г. П. Щедровицкого», 2009.

40. Тюков А. А. Схемы и схематизация (тезисы) // В сб. [39]. http://www.fondgp.ru/lib/conferences/2007/ notes/5

41. Флоренский П. А., священник. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. М.: Мысль, 2000.

42. Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Ad marginem, 1997.

43. Чтения памяти Г. П. Щедровицкого 2006—2007 гг. / Сост. В. Л. Данилова. М.: Некоммерческий научный фонд «Институт развития им. Г. П. Щедровицкого», 2008.

44. Щедровицкий Г. П. Два понятия системы // Труды XIII Международного конгресса по истории науки и техники. Т. Іа. М., 1974 [Перепечатано в [ 45 ]. http://www.fondgp. ш/gp/biblio/ rus/70

45.Щедровицкий Г. П. Избранные труды. М.: Школа культурной политики, 1995.

46. Щедровицкий Г. П. Из истории ММК(1951 —1962). Доклад на семинаре ММК. 1962 // Щедровицкий Г. П. Московский методологический кружок: развитие идей и подходов [Из архива Г. П. Щедровицкого]. Т. 8. Вып. 1. М.: Путь, 2004.

47.Щедровицкий Г. П. История Московского методологического кружка. Лекции в г. Риге. 18—19 августа 1988 г. // Альманах Гуманитарного семинара. Рига, 2006. № V, VI. — http:// www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/80/ GPRiga_l .doc

48.Щедровицкий Г. П. Исходные представления и категориальные средства теории деятельности / Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании (теория и методология). Приложение I. М.: Стройиздат, 1975. [Перепечатано в [45]. http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/75

49.Щедровицкий Г. П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов //Вопросы методологии. 1991. № 2 [Перепечатано в [45]. http:// www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/59

50.Щедровицкий Г. П. Механизмы работы семинаров ММК // Вопросы методологии. 1998. № 1—2. http://old. circleplus. ш/archive/vm/v981 shg. zip

51.Щедровицкий Г. П. О различии исходных понятий «формальной» и «содержательной» логик / Методология и логика наук. Ученые записки Томского университета. № 41. Томск, 1962 [Перепечатано в [45]. http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/8

52. Щедровицкий Г. П. О строении атрибутивного знания. Сообщения І-ѴІ//Доклады АПН РСФСР. 1958. № 1,4; 1959.

№ 1,2, 4; 1960. № 6 [Перепечатано в [45]. http://www.fondgp. ш/gp/ЫЫіо/rus/З

53. Щедровицкий Г. П. Организационно-деятельностная игра как новая форма организации коллективной мыследеятельности / Методы исследования, диагностики и развития международных трудовых коллективов. М., 1983. http://www. fondgp.ru/gp/gp/ЫЫіо/rus/49

54. Щедровицкий Г. П. Принципы и общая схема методологической организации системно-структурных исследований и разработок // Системные исследования: Методологические проблемы. Ежегодник 1981. М., 1981 [Перепечатано в [45]. http://www.fondgp.ru/gp/gp/ЫЫіо/rus/48

55. Щедровицкий Г. П. Проблемы логики научного исследования и анализ структуры науки. Доклады на структурносистемном семинаре ММК. Июнь—июль 1965 г. // Щедровицкий Г. П. Проблемы логики научного исследования [Из архива Г. П. Щедровицкого]. Т. 7. М.: Путь, 2004.

56. Щедровицкий Г. П. Проблемы методологии системного исследования. М., 1964 [Перепечатано в [45]. http://www. fondgp.ru/gp/biblio/rus/12

57. Щедровицкий Г. П. Процессы и структуры в мышлении. Курс лекций в МИФИ. 1965 // Щедровицкий Г. П. Процессы и структуры в мышлении (курс лекций) [Из архива Г. П. Щедровицкого]. Т. 6. М., 2003.

58. Щедровицкий Г. П. Синтез знаний: проблемы и методы //На пути к теории научного знания. М., 1984 [Перепечатано в [45]. http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/51

59. Щедровицкий Г. П. Система педагогических исследований (методологический анализ) // Педагогика и логика. М.: Касталь, 1993 (первоначально книга была подготовлена к печати в 1968 г., но не вышла в свет, набор был рассыпан. Впервые опубликовано под заголовком: О системе педагогических исследований (методологический анализ)// Оптимизация процессов обучения в высшей и средней школе. Душанбе, 1970). http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/81 / Gp68a.doc

60. Щедровицкий Г. П. Системомыследеятельностный подход и основные проблемы науки и человека в XX веке. Публичные лекции в Экспериментальном творческом центре при театре- студии «На досках». 1989 // Щедровицкий Г. П. Московский методологический кружок: развитие идей и подходов. [Из архива Г. П. Щедровицкого]. Т. 8. Вып. 1. М.: Путь, 2004 [другая редакция: Г. П. На Досках: Публичные лекции по философии Г. П. Щедровицкого. М.: Изд-во Шк. культ, полит., 2004].

61.Щедровицкий Г. П. Судьба «вторничного» семинара // Вопросы методологии. 1999. № 1—2. http://old.circleplus.ru/ archive/vm/v991 shg.zip

62. Щедровицкий Г. П. Сладкая диктатура мысли // Вопросы методологии. 1994. № 1—2. http://old.circleplus.ru/archive/ ѵш/ѵ94 lshg.zip

63.Щедровицкий Г. П. Схема мыследеятельности — системно-структурное строение, смысл и содержание // Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник 1986 [Перепечатано в [45]. М., 1987. http://www.fondgp.ru/ gp/biblio/rus/57

64. Щедровицкий Г. П. Технология мышления // Известия. № 234. 1 октября 1961 г.

65.Щедровицкий Г. П. Цели и продукты терминологической работы (методологические заметки о процессах становления терминологической деятельности) // Актуальные проблемы лексикологии. Новосибирск, 1972.

66. Щедровицкий Г. П. Проблемы организации исследований: от теоретико-мыслительной к оргдеятельностной методологии анализа. Доклад на семинаре. 1975 // Вопросы методологии. 1996. № 3—4 [Перепечатано подзаголовком: Эволюция программ исследования мышления в истории ММК// Щедровицкий Г. П. Мышление. Понимание. Рефлексия. М.: Наследие ММК, 2005]. http://old.circleplus.ru/archive/vm/ v963shl.zip

67. Щедровицкий Г. П. Я всегда был идеалистом. М., 2001.

68. Щедровицкий Г. П., Алексеев Н. Г. О возможных путях исследования мышления как деятельности // Доклады АПН РСФСР. 1957. № 3; 1958. №1,4; 1959. №1,2, 4; 1960. № 2, 4—6; 1961. № 4, 5; 1962. № 2—6. http://www.fondgp.ru/gp/ ЬіЫіо/rus/1

69.Щедровицкий Г. П., Алексеев Н. Г., Костеловский В. А. Принцип «параллелизма формы и содержания мышления» и его значение для традиционных логических и психологических исследований. Сообщения I—IV // Доклады АПН РСФСР 1960. № 2, 4; 1961. № 4, 5 [Перепечатано в [45]. http://www. fondgp.ru/gp/biblio/rus/6

70. Щедровицкий Г. П., Котельников С. И. Организационнодеятельностная игра как новая форма организации и метод развития коллективной мыследеятельности / Нововведения в организациях. Труды семинара ВНИИ системных исследований. М., 1983 [Перепечатано в [45]. http://www.fondgp.ru/gp/ biblio/rus/50

71. Щедровицкий Г. П., Садовский В. Н. К характеристике основных направлений исследования знака в логике, психологии и языкознании. (В соавт. с В. Н. Садовским.) Сообщения I—III // Новые исследования в педагогических науках. Вып. 2, 4, 5. М., 1964—1965 [Перепечатано в [45]. http://www.fondgp. ru/gp/biblio/rus/26

72.Щедровицкий П. Г. Курс лекций «Введение в синтаксис и семантику графического языка системомыследеятельностного подхода», http://www.fondgp.ru/lib/mmk/58

73. Campbell J. L. Institutional analysis and the role of ideas in political economy/Theoiy and Society 27: 377—409, 1998.

74. Shchedrovitsky G. R Methodological problems of system research // General Systems. 1966. Vol. XI. http://www.fondgp. ru/gp/biblio/eng/ 5

II.