Теория государства и права

На своеобразие российского пути к правовой государственности заметное влияние оказали особенности дореволюционной и послереволюционной исторди огромной многонациональной евразийской страны, многовековые традиции деспотизма, самодержавия и тоталитаризма.

Господство в России на протяжении многих столетий деспотической системы власти, бесправное положение подавляющего большинства населения, отсутствие гарантий прав и свобод личности, преимущественная ориентация на принудительно-силовые методы и приемы во внутренней и внешней политике, утверждение бюрократически-централизованной системы управления страной и подавления всякого инакомыслия предопределили консерватизм и застойный характер процессов экономической, политической и 'правовой жизни страны.

Необходимость преодоления этой отсталости страны (производственной, технической, научной, военной, общекультурной, социально-экономической, административно-управленческой, государственно-правовой и т. д.) со времен Петра I была осознана как одна из важнейших стратегических задач российской государственности. Речь при этом (как во времена Петра, так и в дальнейшем) шла •об отставании России от уровня развития передовых стран Западной Европы (прежде всего Голландии, Англии, Франции, Германии). Такой европейский критерий для оценки положения дел в России и выбора надлежащих ориентиров для российских реформ и преобразований диктовался не только естественными интересами страны на Европейском континенте и высоким ('по существу, мировым) уровнем европейских достижений в развитии общечеловеческой цивилизации, но и в конечном счете тем обстоятельством, что Российское государство по происхождению, то исходной территории и этническому составу было европейским государством, правда, восточноевропейским, а не западноевропейским. На фор-

16

мирование его европейской природы существенное воздействие оказало и христианство, которое со времен его принятия в 988 г. в Киевской Руси при князе Владимире играло роль государственной религии.

В дальнейшем православие сыграло важную роль в процессе политического объединения страны и возвышения Московского царства как единого оплота всего православного христианства, а Москвы — как «третьего Рима» (после Древнего Рима и Константинополя).

В это время стали довольно отчетливо проявляться и особенности взаимоотношений православной церкви с государством в России в отличие от другого типа отношений между 'церковью и государством в Западной Европе. В вопросе об отношениях между светской и духовной властями, между царем и .церковью доминирующие позиции во все большей мере занимают представления о божественном избранничестве царя, первенстве и верховенстве царской власти. Согласно официальной идеологии того времени, православная церковь — одно из учреждений государства (хотя и важнейшее), а «симфония» властей означает подчинение духовной власти светской. Здесь отчетливо проявляется влияние духовных и политических традиций Византии, где «согласие и единомыслие» светской и духовной властей, их «симфония» фактически означали подчинение церкви и духовной жизни 'произволу самодержавной власти и сопровождались обожествлением императора.

В России, как и в Византии, отсутствовали условия и традиции того сложившегося в Западной Европе (во многом благодаря римско-католической церкви, ее учению, наднациональному статусу и автономной жизнестойкой организации) типа взаимоотношений между церковью и государством, который представлял собой, по существу, разделение духовной и светской властей в обществе и государстве и создавал необходимые предпосылки для ограничения власти государства и признания прав и свобод людей, для становления идей, концепций, норм и продедур западноевропейской политической и правовой культуры.

В истории российской государственности (особенно отчетливо — после монголо-татарского ига и становления Московского царства) соотношение трех основных компонентов государственности (населения, территории и власти) складывалось в 'пользу власти и территории — в ущерб и за счет интересов населения. Чем дальше, тем больше такое положение дел расходилось с ситуацией, складывавшейся в государствах Западной Европы, где права, свободы и интересы населения в целом, сословий и индивидов в процессе перехода от раннефеодальных отношений к обществу и государству Нового времени во все 'большей мере получали официальное признание и законодательное закрепление и становились существенным ограничителем как власти верховного правителя, так и государственной власти в целом (в ее соотношении с обществом и подданными). Именно в этом русле в странах Западной Европы развивался продесс становления капитализма, утверждения 'принципов драв и свобод человека и гражданина,

2—502 17

формирования начал буржуазного гражданского общества и правового государства.

В России же бесправное положение представителей всех слоев населения, включая дворянство, «общее крепостное состояние сословий» (по словам выдающегося русского юриста XIX в. Б. Н. Чичерина) продолжалось вплоть до второй половины XVIII в. Впервые в политико-правовой истории России император Петр III своим указом от 18 февраля 1762 г. о дворянской вольности освободил дворян от обязательной государственной службы. Вслед за этим Екатерина II в 70—80-х годах XVIII в. признала за дворянами некоторые другие гражданские права и свободы, включая право частной собственности. Потребовалось еще сто лет, чтобы от крепостной зависимости была (при Александре II в 1861 г.) освобождена основная часть российского населения — крестьянство.

Ключевой для России земельный вопрос не был решен ни при царе, ни при большевиках и до сих тозр (при формальном провозглашении права частной собственности на землю) остается одной из важнейших и трудноразрешаемых задач всего процесса современных социально-экономических и политико-правовых преобразований в стране.

Бесправие населения сочеталось с традиционным в России нигилистическим отношением к правам и свободам личности, к 'правовым ценностям и к праву вообще. К. Д. Кавелин в 40-х годах XIX в. одним из первых заметил, что в российской истории личность постоянно заслонялась семьей, общиной, государством. Б. А. Кистяковский в своей статье «В защиту права» (1909 г.), в частности, писал: «Притупленность правосознания русской интеллигенции и отсутствие интереса к правовым идеям являются результатом застарелого зла — отсутствия какого бы то ни было правового порядка в повседневной жизни русского народа»15.

Правовой нигилизм имел весьма широкое распространение, и даже такой критик царизма, как А.

Славянофилы и вовсе отрицали саму 'постановку вопроса о правовых гарантиях свободы личности против произвола властей. «Гарантия не нужна! Гарантия есть зло», — утверждал К. С. Аксаков16. Пародируя правовой нигилизм К. С. Аксакова и других славянофилов, русский поэт-юморист XIX в. Б. Н. Алмазов писал:

По причинам органическим Мы совсем не снабжены Здравым смыслом юридическим, Сим исчадьем сатаны. Широки натуры русские, Нашей правды идеал Не влезает в формы узкие Юридических начал.

15 Кистяковский Б. А. В защиту права//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990. С. 106.

16 Цит. по: Там же. С. 107. 18

В дальнейшем, в годы советской власти, на смену этому дореволюционному правовому нигилизму пришел не просто очередной, усиленный вариант правового нигилизма, а нечто качественно новое — коммунистическая аннигиляция права.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что становление России в качестве огромной евразийской державы в результате многовековой борьбы против азиатских завоевателей и освобождения от монголо-татарского ига было скорее процессом не азиатизации Российского государства, а соответствующей европеизации и цивилизации новых азиатских этносов и территорий в составе России. Весьма показательно в этом плане, что в своей исторической эволюции Российское государство ориентировалось на преодоление своего отставания от Западной Европы. Собственно, решению этой фундаментальной задачи и были 'посвящены все основные российские преобразования со времен петровских реформ.

Сами петровские реформы в традициях российской .государственности игнорировали интересы 'подданных и населения в целом, были прежде всего направлены на использование западноевропейских достижений для модернизации военно-дромышленных и административно-управленческих сфер жизни страны.

Четко обозначенные реформами Петра I европейские ориентиры и цели преобразования России встретили большое сопротивление различных консервативных сил (из разных слоев общества), отстаивавших самобытность страны и отвергавших ее европеизацию. В дальнейшем противостояние этих двух начал, дошедшее до наших дней и современных преобразований, оформилось в виде борьбы славянофилов м западников.

Для западников в целом были характерны ориентиры на западноевропейские духовные и политико-правовые ценности и соответствующие институты европейской общественной и государственной жизни, включая идеи и институты гражданского общества, конституционализма, признания прав и свобод представителей всех сословий.

В противоположность западникам славянофилы отстаивали особый, самобытный путь России, восхваляли «общинное начало» в русской жизни, выступали против усвоения и применения в России достижений западного экономического, политического и правового опыта. Будучи сторонниками самодержавия, они отрицали необходимость прогрессивных преобразований общественного и государственного строя в России.

До сих пор у нас в стране сильно противостояние западного и восточного (славянофильского) начал в общественной и политической мысли и жизни. И до сих пор актуальными остаются поиски надлежащего, практически значимого (в сфере экономики, политики, общественной и государственной жизни) синтеза российской «самобытности» и западных достижений, включая проблемы общественного и государственного устройства, прав и свобод человека и гражданина, политико-правовой культуры и т. д.

19

Своеобразное сочетание этих двух противоборствующих начал (модернизаторски-западнического и охранительно-славянофильского), по существу, характерно и для проводившихся в России крупных реформ на протяжении XVIII—XX вв.

С одной стороны, жизненные потребности страны требовали европейской модернизации и российские реформаторы осознавали необходимость назревших изменений. С другой стороны, европейские ориентиры проводимых реформ требовали глубоких, всесторонних, последовательных, словом, буржуазных преобразований всего общественного и государственного строя, т. е. того, что подрывало основы самодержавия и выходило далеко за рамки реформаторского потенциала и преобразовательных целей российской 'правящей верхушки. Ведь именно эта правящая верхушка была основным автором и 'проводником российских реформ. Общество же, по сути, было объектом, а не субъектом реформ, и его интересы учитывались лишь постольку, поскольку соответствовали интересам, целям и устремлениям правящей власти и сохранению российского самодержавия.

С этим связаны и присущие российским реформам половинчатость, внутренняя противоречивость, непоследовательность. Зачастую замыслы и проекты российских реформ оставались на бумаге, нередко заявленные реформы осуществлялись лишь частично, свертывались, не доводились до конца. За крупными прогрессивными реформами часто следовали контрреформы, в ходе которых позитивные итоги проведенных реформ во многом сводились на нет, а реформаторские «дары» от власти населению и обществу отбирались обратно. Но полностью загнать развитие страны в дореформенное русло, как правило, не удавалось, и через определенное время неудовлетворенные потребности вновь порождали необходимость продолжения реформ, но уже с несколько более высокой, чем ранее, исходной ступени.

В XX век Россия вошла как абсолютная монархия. Законодательная власть, как и исполнительная, находилась в руках царя. Жизненные потребности общества требовали модернизации сложившейся государственной системы, ограничения полномочий монарха, формирования представительных органов власти.

Определенные шаги в этом направлении были сделаны в условиях и под давлением событий первой русской революции, когда царизм был вынужден пойти на некоторые уступки в области организации и осуществления законодательной власти, признания ряда демократических 'прав и свобод граждан и т. д. Особое значение имело учреждение Государственной Думы, призванной ограничить власть царя в сфере законодательства.

В царском Манифесте от 6 августа 1905 г. «Об учреждении Государственной Думы» отмечалась готовность «призвать выборных людей от всей земли Русской к постоянному и деятельному участию в составлении законов, включив для сего в состав высших государственных учреждений особое законосовещательное установление, коему представляется предварительная разработка

20

и обсуждение законодательных предположений и рассмотрение государственных доходов и расходов»17.

По своей инициативе Дума имела право «возбуждать предложения об отмене или изменении действующих и издании новых законов» при условии, чтобы такие предложения не касались «начал государственного устройства, установленных Законами Основными»18.

Ряд важных буржуазно-демократических принципов был признан в царском Манифесте от 17 октября 1905 г. В нем декларировались «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»19. Тем самым закладывались правовые основы для формирования и развития политических партий — необходимого компонента демократических выборов и парламентской системы20. В Манифесте 17 октября 1905 г., кроме того', признавалась необходимость привлечь к участию в Думе «те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку»21.

В царском Манифесте провозглашалось «незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий .поставленных от нас властей»22.

Учреждение Государственной Думы 'сопровождалось изменением функций и роли Государственного Совета и его преобразованием в своеобразную верхнюю палату формировавшегося законодательного и представительного органа России. Так, Манифестом от 20 февраля 1906 г. «Об изменении Учреждения Государственного Совета и о пересмотре Учреждения Государственной Думы»23 предусматривалось, что состав Государственного Совета формируется наполовину (98 членов) по царскому назначению и наполовину (98 членов) из выборных от духовенства, православной церкви, от губернских земских собраний, от дворянских обществ, от императорской Академии наук и императорских российских университетов, от Совета торговли и мануфактур, биржевых комитетов и купеческих управ.

В своем обновленном составе Государственный Совет был наделен в делах законодательства равными с Государственной Думой правами. Полномочия трех основных субъектов российского

17 СУ. 1905. Отд. I. Ст. 1325; ПСЗ-3. Т. XXV. Отд. I. № 26656.

18 ПСЗ-3. Т. XXV. Отд. I. № 26661. Ст. 34.

19 СУ. 1905. Отд. I. Ст. 1658.

20 Вскоре в России действовало уже около 100 политических партии, половина которых относилась к числу крупных общероссийских партий. См.: История политических партий России. М., 1994. С. 11; Программы политических партий России. Конец XIX—XX в. М„ 1995.

21 СУ. 1905. Отд. I. Ст. 1658.

22 Там же.

23 Там же. 1906. Отд. I. Ст. 196; ПСЗ-3. Т. XXV. Отд. I. Ст. 27423.

91

законодательства выглядели в общем виде так: любой новый закон нуждался в одобрении Государственной Думы и Государственного Совета, а затем — в утверждении императора.

23 апреля 1906 г., т. е. за четыре дня до начала работы I Государственной Думы, Николай II утвердил Основные государственные законы24. Это был своеобразный царский вариант утверждения в России конституционной самодержавной монархии.

Те или иные нормы и положения Основных государственных законов в дальнейшем могли изменяться лишь «по почину» монарха, но никак не по инициативе Думы или Государственного Совета.

Согласно данному акту, «императору всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть25. Показательно, что здесь уже отсутствует ранее традиционная характеристика власти российского императора как власти неограниченной. Теперь «нераздельной» властью император обладал лишь в области верховного государственного управления, т. е. в сфере исполнительной власти. «Власть управления во всем 'ее объеме принадлежит государю императору .в пределах всего государства Российского»26.

В сфере же власти законодательной власть императора при всей ее значительности была ограничена законодательными полномочиями Государственной Думы и Государственного Совета. Таким образом, Основные государственные законы закрепили ряд моментов в движении России к конституционно-правовому ограничению самодержавия. Но до подлинного разделения властей и признания 'конституционной монархии дело так и не дошло. Реальная власть, до 'существу, оставалась у 'царя.

Так, помимо всей полноты исполнительной власти, российский монарх по Основным государственным законам от 23 апреля 1906 г. «осуществляет законодательную власть в 'единении с Государственным Советом и Государственной Думой. Государю императору принадлежит почин то .всем предметам законодательства. Единственно по его почину Основные государственные законы могут подлежать пересмотру в Государственном Совете и Государственной Думе. Государь император утверждает законы, и без его утверждения никакой закон не может иметь своего совершения»27.

Надлежащего баланса между властью царя и полномочиями представительного органа (Думы и Государственного Совета) достигнуто не было. С одной стороны, представительный орган был лишь законосовещательным, а не законодательным органом и не оказывал влияния на формирование и деятельность правительства. С другой стороны, царь и формируемое им правительство 'имели существенные полномочия в сфере законодательства и обладали важными рычагами давления на представительные органы и пресечения их оппозиционной деятельности. Все это предопределило

24 СУ. 1906. Отд. I. Ст. 603.

25 Там же. П. 4.

26 Там же. П.10. " Там же. П. 7—9.

22

конфронтационный характер отношений между царизмом и Государственной Думой.

Уже первая (так называемая Булыгинская) Дума пришла в резкое столкновение с царским правительством и, просуществовав чуть больше двух месяцев (с 27 апреля по 9 июля 1906 г.), была досрочно распущена. Не менее оппозиционной к царскому правительству оказалась и вторая Дума, тоже досрочно распущенная 3 июня 1907 г.

Консервативная по своему составу третья Дума придерживалась проправительственной позиции и благодаря этому просуществовала до конца 5-летнего срока своих полномочий (до 29 августа 1912 г.). Правительственную политику поддержала и четвертая Дума, избранная 15 ноября 1912 г. и просуществовавшая до Февральской революции. Формально она была распущена Временным правительством ввиду начала избирательной кампании по выборам в Учредительное Собрание на основе весьма демократического Положения о выборах от 23 сентября 1917 г., которое предусматривало всеобщее и равное избирательное право посредством прямых выборов и тайного голосования с применением начала пропорционального представительства28.

Деятельность Государственной Думы четырех созывов (1906— 1917 гг.) стала первой школой парламентаризма в России. Этот опыт демократической организации государственной власти — при всей его ограниченности и недостатках — не потерял своего позитивного значения до наших дней. В данной связи весьма примечательно, что в процессе преодоления советской системы важным институтом представительной системы постсоветского времени была признана и конституционно закреплена Государственная Дума — нижняя палата российского парламента, избираемая на основе всеобщего равного и прямого избирательного права при тайном голосовании. Характерно и то, что первая постсоветская Государственная Дума, избранная на 2 года 12 декабря 1993 г., нередко именуется пятой Думой, как бы продолжающей прерванную событиями 1917 г. и последующих десятилетий линию преемственной связи с четырьмя дореволюционными Думами. По этой логике 17 декабря 1995 г. в России избрана уже шестая Дума.

При всей условности подобных аналогий и сопоставлений следует вместе с тем признать, что досоветские и постсоветские Думы имеют некоторые общие черты. И в том, и в другом случае становление представительных учреждений осуществлялось в сходных неблагоприятных условиях (отсутствие демократических традиций, опыта парламентаризма и разделения властей, необходимость одновременного осуществления в стране общественных и государственных преобразований и т. д.). Отсюда и известное сходство в результатах — неразвитость формируемых представительных органов, неполнота их реальных властных полномочий, их значительная зависимость от недостаточно ограниченной и слабо контролируемой исполнительной власти.

28 См.: СУ Временного правительства. 1917. № 169. Ст. 915; № 251. Ст. 1801.

23

Опыт организации и деятельности четырех Дум в России в начале XX в. продемонстрировал крайнюю неустойчивость государственной системы, в рамках которой нет необходимого равновесия между различными ветвями власти (и прежде всего между органами исполнительной и законодательной власти), а представительные органы лишены надлежащих полномочий в сфере законодательства и контроля за исполнительной властью.

Значительный перекос полномочий в пользу исполнительной власти не только обесценивает представительные органы, но и разрушает всю ту объективно необходимую систему разделения, взаимодействия и взаимного сдерживания властей, без которой невозможно эффективное и общественно полезное функционирование самой исполнительной власти.

Вместе с тем применительно к России (и начала XX в., и нынешнего, постсоветского времени) очевидно, что переход от авторитарных и тоталитарных форм организации власти к конституционализму, парламентско-представительной системе и в целом к началам правовой государственности реально возможен лишь при наличии сильной исполнительной власти, .которая, однако, должна быть ограничена нормативными, институциональными и процедурными требованиями правового порядка, разделения властей, системы их сдержек и противовесов. Обусловленная этим сложность государственно-правового компромисса между исполнительной и представительной властями в России усугубляется традиционной неразвитостью российской судебной системы как самостоятельной и независимой ветви власти, способной быть авторитетным арбитром при конфликтах двух первых властей.

Говоря об истории российской представительной системы в XX в. и о значении опыта четырех досоветских Дум для современности, нельзя, разумеется, игнорировать громадное социальное и политическое своеобразие и принципиальную новизну всей нынешней постсоветской и постсоциалистической ситуации.

В целом посредством реформ в России не удалось разрешить те основные проблемы, которые стояли перед страной. Как следствие этого в России в начале XX в. сложилась уже революционная ситуация, что свидетельствовало о неготовности и неспособности самодержавия всерьез и до конца осуществить назревшие кардинальные преобразования в обществе и государстве (в отношениях собственности, в организации власти, в обеспечении экономических, политических, гражданских прав людей и т. д.).

Самодержавный строй в России оказался по-настоящему нереформируемым, а реформистский путь развития страны — заметно дискредитированным. Социально-историческое время, отпущенное на российские реформы и мирное преобразование страны, было истрачено и утрачено, а фундаментальные проблемы оставались нерешенными. Российские реформы не справились со своими

24

стратегическими задачами. Россия прочно вступила в полосу революций (1905 г., февраля и октября 1917 г.).

Историческая запоздалость буржуазных преобразований в стране, слабость национальной буржуазии и созданного ею Временного правительства, глубокий раскол общества и резкий антагонизм между низами и верхами, затягивание решения земельного вопроса, продолжение непопулярной войны и поражения на фронтах, разруха и голод, бессилие власти и разложение армии, наличие в стране хотя и небольшой, но хорошо организованной революционной силы (партии большевиков) — все это обусловило быстрое падение буржуазно-демократического режима, возникшего после Февральской революции 1917 г., и установление диктаторского строя.

Утвердившаяся в стране тоталитарная система как тип и форма организации коммунистической партийно-политической власти — это не этатизм, не чрезмерное развитие государственного начала, как нередко считают, а нечто прямо противоположное— тот крайний антиэтатизм и антиюридизм, который подменил собой надлежащие государственно-правовые формы и принципы организации и осуществления публичной власти и препятствовал их возникновению.

Неверные представления по этому кругу вопросов (смешение всякой политизации общества с его «огосударствлением», отождествление любой сильной власти с государственной, приказных функций — с правотворчеством, тоталитаризма — с этатизмом и т.д.) связаны, в конечном счете, с непониманием и игнорированием сущности и смысла внутреннего суверенитета государства, т. е. того, что государство — это суверенная (верховная, всеобщая и правовая) форма организации и осуществления публично-политической власти.

Тоталитаризм во всех его вариантах и проявлениях — это как раз отрицание данного принципа суверенности государства, подмена государственных форм и внутренне, необходимо связанных с ними всеобщих правовых норм, процедур и т. п. иными (экстраординарными, опирающимися на прямое насилие или угрозу его применения) политико-властными структурами, институтами, нормами. Свою неполноценность тоталитаризм как узурпация и извращение суверенной власти компенсаторно прикрывает выхолощенными, по преимуществу вербальными конструкциями и формами, имитирующими государственно-правовой порядок. Но эта внешняя государственно-правовая атрибутика (все эти традиционные государственные названия партийно-властных учреждений, юридические наименования принудительных актов и т.д.) не меняет сути дела. И именно тоталитаризм, а не этатизм, как ошибочно принято считать, является радикальным отрицанием права и государства, прав и свобод личности, независимости гражданского общества, которое полностью политизируется, лишается самостоятельности, разрушается и «поглощается» тоталитарной системой.

25

Тоталитарная система реального социализма оказалась несовместимой со свободой, правом, государственностью. Так называемое отмирание государства и права при «полном коммунизме», предсказанное марксистско-ленинской идеологией, на самом деле предстало как отрицание действительных государственно-правовых норм и институтов (включая и разделение властей) уже при социализме и их подмена приказными актами и карательными учреждениями пролетарско-коммунистической диктатуры. Реальная политическая власть оказалась безраздельно у коммунистической партии, а разного рода квазигосударственные формирования (представительные, исполнительные и судебные) полностью зависели от партийных решений и носили фасадный характер.

Руководящая роль коммунистической партии исключала саму возможность разделения властей. Здесь, как, впрочем, и в других отношениях, социалистическая практика полностью опиралась на коммунистическую доктрину. Так, уже Маркс в своем анализе опыта Парижской Коммуны обосновывал необходимость соединения в одном учреждении законодательной и исполнительной власти29. Это положение защищал и Ленин: «Коммуна должна была быть не парламентским учреждением, а работающим, в одно и то же время законодательствующим и исполняющим законы»30.

Диктатура пролетариата (с ее антипарламентаризмом, отсутствием, разделения властей, отрицанием прав человека, господством силовых норм и т.д.), согласно марксистско-ленинской доктрине, должна была сохраниться до «полного коммунизма». Другой «государственности» для социализма, кроме партийно-классовой диктатуры, этой доктриной не предусматривалось.

Чтобы освободиться от дискредитированного в условиях сталинского террора понятия «диктатура пролетариата», в начале 60-х годов правящей коммунистической партией было выдвинуто положение о переходе от диктатуры пролетариата к общенародному государству. Однако как само это положение, так и его закрепление в брежневской Конституции 1977 г. носило декларативный характер, поскольку оставались нетронутыми, по существу, все прежние базисные и надстроечные структуры общества во главе с монопольно правящей КПСС.

Эти структуры партийно-политической диктатуры (под названием «административно-командная система») фактически сохраняли свою силу и позиции также и в годы перестройки, пока под напором демократических сил они не оказались вынужденными пойти на ряд уступок: первые относительно свободные выборы в Советы, частичная реформа высших представительных и исполнительных органов, формирование (правда, не вполне демократичным образом) постоянно действующего Верховного Совета СССР, введение института Президента СССР (соответственно Верховных Советов и президентов в союзных республиках), некоторые весьма незначительные изменения в судебной системе, от-

29 См.: Маркс К; Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 17. С. 345.

30 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 46.

26

мена конституционного положения (ст. 6 Конституции СССР 1977 г.) о руководящей и направляющей роли КПСС.

В 1988 г. XIX Всесоюзная конференция КПСС декларировала, что «считает делом принципиальной важности формирование социалистического правового государства как полностью соответствующей социализму формы организации политической власти»3!. Однако это во многом оставалось в те годы декларацией о намерениях. Вопреки таким декларациям реальный опыт социализма (включая и опыт перестройки) убедительно доказал несочетаемость социализма с правовым государством, адекватность социализму лишь тоталитарной партийно-коммунистической формы организации политической власти.

В целом начатый в годы перестройки процесс преобразований был рассчитан на модернизацию социализма, придание ему «человеческого лица» и т.д. (в духе идеологии и лозунга тогдашних реформ: «Больше социализма!»).

Однако характер и логика преобразований в перестроечные и постперестроечные годы наглядно и убедительно продемонстрировали, что демонтаж тоталитарных структур прошлого, по сути дела, — вопреки замыслу и целям «отцов перестройки» — означает одновременно и преодоление самого социализма.

Существенную роль в процессе постепенного отхода в годы перестройки от идеологии и практики социализма сыграли ослабление цензуры, развитие начал гласности и свободы общественного мнения, официальное признание идеологического и политического плюрализма, многопартийности и свободы общественных объединений, ослабление роли и полномочий союзного центра и усиление самостоятельности союзных республик, автономных и административно-территориальных образований, допущение различных несоциалистических форм хозяйствования и рыночного оборота, первые шаги в области «разгосударствления» социалистической собственности и признания многообразия форм собственности на средства производства.

Количество этих и других перестроечных мероприятий постепенно переросло в явное и очевидное для всех антисоциалистическое качество.

В условиях демонтажа системы партийно-политической власти КПСС появились реальные возможности для формирования и укрепления суверенной государственной власти в союзных республиках. Центробежное движение в направлении к национально-государственному суверенитету стало решающим фактором в процессе преодоления роли и значения общесоюзного центра как олицетворения и последнего бастиона всей прежней тоталитарной системы власти в СССР.

Заметной вехой в этом процессе стала Декларация о государственном суверенитете РСФСР, принятая I Съездом народных депутатов РСФСР 12 июня 1990 г. В Декларации подчеркивалась решимость создать в России демократическое правовое государ-

31 Материалы XIX Всесоюзной конференции КПСС. М., 1988. С. 122.

27

ство с разделением законодательной, исполнительной и судебной властей, с обеспечением прав и свобод человека и гражданина. Подчеркивалась в ней и необходимость принятия новой Конституции России. Важным шагом в данном направлении было и принятие Верховным Советом РСФСР 22 ноября 1991 г. Декларации прав и свобод человека и гражданина, соответствующей в основе своей современным международным стандартам и тому уровню требований, который диктуется идеями и принципами правового государства.

После подавления августовского военно-коммунистического путча 1991 г. появились качественно новые условия и возможности для активизации процесса преодоления тоталитарных структур социализма и продвижения к гражданскому обществу и правовому государству. Противодействие этому процессу со стороны прокоммунистических и националистических сил придало последующему развитию конфронтационный характер. Кризис власти, ярко проявившийся во время событий сентября — октября 1993 г., отражал антагонизм между сторонниками и противниками совет-ско-социалистической системы. В результате силового решения этого кризиса Россия вступила в постсоветский период своего развития.

События того времени продемонстрировали всю хрупкость первых ростков права и правовой государственности в России. Вместе с тем эти события показали, что идеи отхода от социализма и движения к новому экономическому и правовому строю пользуются достаточно сильной социальной и политической поддержкой. Данное обстоятельство во многом и предопределило развитие событий не в сторону старого тоталитаризма или нового варианта авторитарной власти, а в направлении к более прочной конституционно-правовой конструкции государственной власти, которая могла бы стабильно и эффективно функционировать в складывающихся трудных и напряженных условиях постсоветского и постсоциалистического строя.

В этой связи весьма показательно, что Указ Президента Российской Федерации от 21 сентября 1993 г. № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации», по существу, ориентировался на ценности конституционализма и правового государства, предусматривал правовой путь и способ принятия новой (постсоветской и постсоциалистической) Конституции, формирование нового парламента и т.д.

Реализация этих положений, принятие всенародным голосованием 12 декабря 1993 г. Конституции Российской Федерации и демократические выборы в Федеральное Собрание привели к качественно новой, более развитой и более прочной правовой и политической ситуации. В этих условиях сам процесс постсоциалистических преобразований, становления новой правовой системы и правовой государственности в России приобрел необходимые конституционно-правовые основания, характеристики и ориентиры.